Страница:
Я застрочила с бешеной скоростью, как будто за мной гнались волки. Волковы…
У страшного слова «капитал» оказалось много синонимов – описание актива, структура владения, максимизация стоимости бизнеса. Я даже нашла, в чем тут мой интерес. Это называется MBO – менеджмент компании покупает акции у собственников. «Качественные управляющие лучше всех знают сильные и уязвимые места компании и как с этим бороться». Ха, самым уязвимым местом в журнале были как раз собственники – две девушки, которые никак не могли договориться не только друг с другом, но даже сами с собой. «Преимущество продажи менеджменту заключается в относительно несложном процессе due diligence». Несложном… Знать бы еще, что это означает.
Я еще порылась в бумажках и вытянула: «Психологическая готовность предпринимателей к партнерству. Стратегический инвестор входит в акционерный капитал, в совет директоров, он сможет блокировать ваши решения…» Ха, ха, ха! Никогда ничего этого в журнале Gloss не будет. Допустить, чтобы Мохаммед Аль-Файед блокировал решения Волковой?!
Я поставила точку. И поняла, что в очередной раз сделала бесполезную работу.
К Волковой я приехала, когда луна бледно-лимонной долькой висела над фарфоровыми чашками, расставленными на широком столе веранды. Мы пили чай. Аня, утомленная солнцем, качалась в плетеном кресле и лениво просматривала папку с документами.
– Алена, а почему вы цифры не проставили?
Офигеть! А я что, знаю реальный процент прибыли? Финансовые скелеты Gloss надежно хранил сейф Затуловской. Еще бы, показывать мне, сколько приносит моя эксплуатация?
– А я их и не знаю.
– Да? Странно… А почему вы не в курсе? Собираетесь быть издателем, а до сих пор не потрудились узнать. Варенье пробуйте, специально для вас открыла.
Я иногда думала, что это такая форма садизма. Подманить Каштанку куском мяса, чтобы ее высечь потом.
– Я руководствовалась соображениями деликатности. Вы с Мариной Павловной посовещаетесь и решите, что конкретно вы готовы показывать Мохаммеду.
Какой бредовый разговор.
– А… В любом случае, у нас в понедельник с Мариной совещание по этому проекту.
Как? А зачем я сегодня к ней ехала?! Почти двести километров по жаре – с дачи, в Москву, опять на дачу. Мне захотелось ее ударить. Или завыть на лимонную луну волком. Волковым… А где, кстати, ее муж? Все разбирается с Настей?
Я собиралась уже сесть в свою Бурашку, и Аня бросила мне напоследок:
– Алена, у вас ведь скоро день рождения?
– Да, 1 июля.
– Вы машину себе подарите. Вам пора на другой ездить!
Это было хуже, чем битва Миранды Пристли со свой ассистенткой. Андреа обслуживала интересы Миранды, вещи Миранды, собачек Миранды. Я обслуживала комплексы и фобии. Такое впечатление, что, вырывая из душ, тел и графиков подчиненных кусок за куском, Волкова компенсировала недостаток любви – если терпишь, значит, любишь. Она тащила из нас жилы и наматывала на барабан своего сердца, вращавшийся вхолостую.
Человек с ружьем открыл передо мной шлагбаум, и я вырвалась, наконец, из резервации коттеджного поселка на большую дорогу Рублевку. Черт! И в начале двенадцатого у них тут пробка. Что, так много менеджеров едут к своим хозяевам, чтобы покормить их собачек у бассейна? Перед Барвихой мы встали. Что там такое сегодня? Я медленно продвигалась вперед, наконец показалась деревенька Luxury Village. Ух ты, да тут народное гуляние… Небо долбили рейвом прожектора. Что справляем сегодня?
Мне тоже бы надо наградить себя за мучения сегодняшнего дня. Я порылась в бардачке – туда я складывала недельный улов нарядных конвертов, адресованных «г-же главному редактору», на случай, если выеду с работы раньше десяти вечера. Неотоваренные приглашения скапливались и потом находили последний приют в мусорном баке возле дома. Приглашения посетить Рублевку в выходные я не использовала никогда – если не Богу посвятить седьмой день, то уж и не Мамоне. Надо же, нашла! «Уважаемая… автосалон… на традиционную вечеринку Barviha Luxury Car и презентацию нового купе Bentley Brooklands…» Так «Бентли» же наша любимая тачка! Мне, может, тоже такую купить?
Я внаглую сунула нос в гущу машин, разрезав встречную пробку напополам, выстояла очередь на подземную парковку, нырнула в катакомбы, приткнула Бурашку на единственное свободное место в запрещенной зоне, обозначенной полосатым пограничным скотчем, и заскрипела каблуками по резиновому покрытию – быстрее туда, на волю, где рейв и драйв.
На площади было не протолкнуться. Девушки-промоутерши, скучавшие за опустевшими липкими стойками, где только что закончили наливать, кадрились с местными парнями. Парни были деревенские, из окрестных Жуковок-Барвих. Молодежь. Дискотека авария. Раздача еды тоже закончилась, пластиковые тарелки с вышелушенными тарталетками валялись в беспорядке на пустых столах. Я приехала в самый разгар. Летом будет жарко – так предсказали в фильме «Жара». Белые штаны, белые платья, загорелые коленки, плечи, груди… Народ, распаренный, расслабленный, ленивый, слонялся туда-сюда, топтался возле сцены. Что-то было в этом курортное, провинциальное, из давно забытых профсоюзных времен, когда обитатели санатория вываливали после ужина на вечерние танцы. Только на площади топтались не пожилые тренировочные папики, а их внучата, прошедшие тюнинг и апгрейд. И ни одного знакомого медийного лица. Правильно, здесь же только местные, это их деревенская гулянка.
Как не походила эта толпа на счастливых газированных французов на Каннской набережной… Какие мрачные, тяжелые взгляды, под которыми прибивается к земле придорожная летняя пыль. А с чего бы это – жизнь-то удалась, мазнули черной икрой по красной. Но выглядели они так трагически неуверенно, как будто разбогатели случайно или от большого несчастья. Болталась на них новая жизнь, как вытянутые отцовские синие треники, никак не получалось подшить по фигуре…
Мы с Мишкой как-то обсуждали книжку «Casual» и вообще рублевскую девичью прозу, и он сказал:
– Это такие книги-вуду, новый литературный жанр. Они пытаются доказать самим себе, что живут на Рублевке и это им не снится. Знаешь, что такое вудуизм? Ставят свою куклу в центр Барвихи, люди подходят, колют иголками, щипают за жопу. Чем больнее щипают, тем лучше. Значит, не снится…
Я двинула в автосалон. Там стояли чистые невинные машинки, трепещущие, как конфирмантки в ожидании – как сложится их судьба, в чьи нескромные руки они попадут, – мужчин, мальчиков, девиц? Кто будет гладить их кожу, вставлять в них ключ, насиловать юный мотор… Что это будет – любовь или смерть? Я вспомнила убитую на дороге машинку. Точно такая же стояла здесь – вот она, нарядная, на праздник к ним пришла. Bentley Continental. Совершенство… Вокруг машины клубились дети, лет 18—20. Потенциальные покупатели. Лезли внутрь, крутили руль, давили на клаксон, мучители каштанок… Как же я люблю машины. Они ни в чем не виноваты, ни в ценниках на стекле, ни в подростковых комплексах покупателей. Они прекрасны сами по себе… Села за руль «Феррари». Не нравится. Слишком мужская. А вот «Мазерати» хороша… Изящная, высокомерная. Абсолютная гламурная красотка. Шляпу сюда, очки и Одри Хепберн! Невозможно, все-таки, сопротивляться очарованию красоты. Гламуром это называется или нет. Ну хорошо, согласна, пусть гламур. Слово, которое теперь надо ставить через запятую после слова красота. Но совершенства форм и полноту содержания это не отменяет. «Вы – царица экрана и моды, вы пушисты, светлы и нахальны… и летит, напряженно и дально, голубая „Испано Суиза“…» Жаль, нет песен про «Мазерати».
– О, кто к нам пришел! – возле машины стояла Краснова и целилась в меня камерой мобильного, – Примериваешься, купить хочешь? Сфотографировать на память?
Я не видела ее с тех пор, как… Как у нее хватило наглости подойти? Я вылезла из машины.
– А чего так поздно на презентацию? Уже все разъезжаются.
– Да я просто мимо ехала, заскочила, – зачем-то ответила я, вместо того чтобы молча уйти. – У Волковой на даче загорала, чай пили.
Краснова помрачнела. Ха, я научилась доставать людей до печенок! И это тоже был неоценимый опыт глянца. Не знаю, правда, годился ли он для другой жизни, где успех не выставляют в качестве щита от врагов.
– И как Аня?
– Отлично!
– А мужа ее видела? Он с вами был?
– Нет, он… он не в Москве, – не надо болтать лишнего, осторожности я тоже научилась.
– Да, я знаю, он во Франции.
К нам шел человек в очках.
– Здорово, красавица! Машина и женщина – вот идеальная пара! Меняйте, девки, мужчину на машину… Только голых телок надо было сюда добавить. Автомобильный стриптиз, почему не додумались?
Гейдельман. Я его знаю.
– Вы знакомы разве, Пашенька? – спросила Краснова, прильнув в Гейдельману и победно глядя на меня из-за его плеча.
– Да, мы с ней пили в Лондоне. Забыл только, как тебя зовут?
– Не важно, – сказала я, усмехнувшись.
– Алена ее зовут, Борисова.
– Точно, точно… Ты у меня олигархов заказывала, помню. Ну, нашла себе паренька или к Паше пойдешь в архив?
– А Алена у нас в эти сказки про олигархов не верит, правда, Алена?
– Правда, – вот черт их принес! Я вспомнила тот скандал с Канторовичем, из-за которого я не попала на «Русскую рапсодию».
– Она, Паш, слишком взрослая. Ты на сколько меня старше, лет на пять или больше?
Вот сука, тоже умеет доставать! Еще пара недель – и буду на шесть…
– А я верю, – продолжала Краснова. – Что нам, девушкам, надо? Сохранять в себе детское ощущение непосредственности, интерес к жизни, правда, Паша?
– Да, девки, вам надо. Без оптимизма вы свихнетесь, – поддержал Гейдельман. – Вот чего с замужем тянули, пока срок годности не истек? А теперь чего говорить – познакомь, познакомь.
Краснова растерялась. А не надо было пытаться привлечь на свою сторону Гейдельмана. Он тут же ее заложил, не разобравшись в тонкостях нашей бабской бойни.
– А у меня новый проект, ты знаешь? Я книжку пишу антигламурную, – Лена ринулась спасать остатки тонущей репутации. – Мы с Пашенькой вместе пишем.
– Антигламурную? Ты? – глумиться над гламуром, и кому, Красновой? Это все равно что собачьему желудку критиковать хозяйскую еду.
– Да, антигламур – это тема сейчас. Вся эта пошлость, глянец, олигархи… Люди от денег с ума сошли… Ты ЖЖ читаешь? У меня там дневник – я про это пишу.
– А ты где работаешь-то? – спросила я, когда она наконец заткнулась. Краснова замялась.
– Знаешь «СС»? Газетка такая альтернативная? Ленка там жжет, кидается бомбами в стеклянные дома звезд политики и шоу-биза! – встрял Гейдельман.
– О как! – это был триумф! Я никогда не интересовалась, кто работает в таких газетах. А оказывается, это Краснова. Я смотрела на нее и не могла побороть недостойное чувство глубокого удовлетворения. Так вот ты где, голубушка. Докатилась.
– Я… Да… Свобода слова теперь только в такой журналистике. Пишем все, что хотим, а не подкладываемся под рекламодателя. У нас тиражи, люди читают, а люди ерунду не будут покупать за свои деньги.
– Читают, читают, еще не такое говно люди за свои деньги читают! – заржал Гейдельман. Он начинал мне нравиться.
– Паш, ты же не видел последние номера, зачем говоришь?! Я теперь заместитель у Полозовой, по сути, главный редактор. На мне все – новости, культура, мода, красота, но в основном интервью. Ты читала мои интервью?
– Нет, – я думала, как бы мне от них отделаться.
– А газету вообще видела?
– Да, сегодня, на даче…
– У кого, у Волковой? – Краснова вдруг зажглась.
– Да нет, дома… вернее, у знакомых. Так это ты писала про яхту Ведерниковой? – Секундочку, кажется я что-то начинаю понимать…
– Кто? Я?! Нет. Не мой уровень.
– А где вы информацию берете?
– Девки, кончайте нудеть, пошли выпьем! Расскажу, как я бизнес решил переориентировать. Буду поставлять свежее жареное мясцо – Турция, Египет, Тунис. Ярдовые мои сейчас притихли, не тот момент. Нимфеточный проект я временно приостанавливаю… Мальчиков в золотых трусах с турецкого пляжа буду возить. Купи, Ленусик, мальчика, тебе для книги пригодится, – Гейдельман обнял Краснову за плечи, занес руку, чтобы ухватить меня, но я увернулась, прижалась к теплому боку «Мазерати».
В сумке заурчал телефон. Это он! Он!
– Вы идите, я догоню. – Я уже бежала в дальний угол автосалона, подальше от музыки и людей, проверяя качество своего голоса – хорошо ли, уверенно ли звучит? Я всегда ждала его звонка, не было секунды, чтобы не ждала, и все равно он заставал меня врасплох… Я не успевала сгруппироваться, чтобы представить себя в лучшем виде за те несколько минут, на которые он впускает меня в свою жизнь. Не сказать ненужного, сказать нужное… Многое из нужного не сказано, поэтому я всегда была напряжена. Интересно, а у него так? Нет, мужчины могут позволить себе любое настроение, а мы всегда будем рады. Как же я рада…
– Аленка, привет! Ты чего там делаешь? Почему так долго не подходишь?
– Я не сразу услышала, тут музыка орет, – я прижала трубку к пылавшей щеке.
– Веселишься? С кем?
– Да так, на Рублевку заехала случайно, гуляем тут…
– И с кем гуляешь?
– С Гейдельманом, да тут народу много…
Я была так рада, что не соображала, что говорю. Каждое слово, выкатывавшееся из динамика телефона, приятно щекотало мне ухо, я просто слушала голос, сходя с ума от самого факта его звонка.
– Эй, госпожа Борисова! С каким таким Гейдельманом?! Я же сказал, тебе с ним разговаривать нельзя! Приеду, разберусь с тобой. Сколько сейчас в Москве – начало первого? Домой уже пора!
Разберись, разберись со мной, посади меня под замок в башне из слоновой кости, не пускай ко мне никого. Волкову, Краснову, Гейдельмана, все этих пустых, ненужных людей. Защити меня от всего – от предвыборной гонки, от дефолта, от третьего срока, от цунами, от цинизма и отчаяния. Выключи телевизор. Проходи и приноси добычу, тушку льва, шкуру медведя, еду, воду и хлеб. Я буду тихой домашней курицей, буду клевать по зернышку, утыкать нос в твой затылок, краснеть от того, что жарко и стыдно, прятать лицо в твоих волосах, спрашивать тебя, рассказывать, хранить твой сон, распластав над тобой огромные белые крылья, вращать зонтик Оле Лукойе со сказками для мальчика, который это заслужил… Оле Лукойе? Похоже на Ойле Лукойле… Да пусть будет хоть зонтик с логотипом Лукойла, я напишу любые сказки. А утром буду махать тебе с крыльца. Когда ты уедешь, я выберусь из дома, выдам корм лошадям, покормлю собак, слонов, вычешу шерсть котам и леопардам и поеду в супермаркет. Хлеб, вода, вино… Чтобы все это было в доме, чтобы никогда тебе не было пусто… Только приходи скорее!
– Ты когда приедешь?
– Уже скоро. Все, можешь нас поздравить, Анастасия, подруга твоя, завтра в Москве будет.
– Поздравляю… – я испытала странное чувство, услышав эту новость. Облегчения – от того, что эта жуткая история наконец закончилась и, значит, он скоро приедет в Москву, и напряжения – потому что, получается, они снова вместе?
– А ты, ты с ней прилетишь? – я замерла.
– Нет, девочка, она летит одна. А я завтра в Африку опять еду.
– Как? Почему?
– Аленка, ты забыла, что там, вообще-то, контракт века? Мы должны были подписать в тот день, когда ты своим трагическим звонком разрушила планы… Шучу. Сейчас все обратно придется отстраивать. Там жесткая история, но я надеюсь… Пожелай мне удачи.
– Желаю тебе удачи и вообще… всего.
– Всего не надо. Все у меня уже было. Мне надо главного.
– Тогда желаю главного.
– Спасибо, девочка. Я рядом, поняла? Думай обо мне…
– Прилетай скорей!
– Ага. Пока!
Я погладила трубу… А если ты захочешь, я буду тебе помогать, подносить патроны, вербовать солдат, приманивать львов, буду разрабатывать стратегии слияния и поглощения. Какое хорошее слово – слияние…
Я тихо шла к машине, чтобы не расплескать, не раздать случайным знакомым это тихое чувство, донести до дома, до кровати и заснуть с этим. Перед сном я залезла в «принятые вызовы». Время, номер… И снова записала фамилию «Канторович» в «личное».
Личное… Необязательное, зашуганное слово, оттесненное на периферию общественного сознания. Да, мелкотемье, женские романы и сериалы. Мы занимаемся женской ерундой, пока мужчины кроят судьбу страны. Объявляют войны, выигрывают войны, бросают бомбы, отапливают космос, загрязняют атмосферу, разрабатывают нанотехнологии, сидят на нефтяной трубе. А и Б сидели на трубе… Мочат друг друга, как А и Б, сидевшие на одной трубе. А женщины, максимум, ну что с них взять, – несут скафандры в химчистку, заправляют постели, заправляют в планшеты космические карты, чтобы не валялись всюду по дому. Целуют в темечко, поправляя шлем, – ты только долго не задерживайся, прилетай скорей. А потом воют в такси со случайным водилой – опустела без тебя земля… Они еще удивляются, эти мужчины, – отчего мы вымираем-то? Надо обязать их прочитать хотя бы один женский роман. Тогда у писателей вырастут продажи, у женщин – дети, у мужчин… У них тоже что-нибудь вырастет.
Я делала обложку. Самый сложный финальный этап наведения глянца. Обложка – идеологическая вещь. Разрозненные случайные статьи – для рекламы, за бартер, по чьей-то просьбе плюс кое-что для читателей – надо объединить в единое целое. Роскошь лета. Роскошь цвета… Кульминация лета. Лето ультрафиолета… Нет, это прошлый сезон. Я завидовала другим журналам – они могли придумать тему номера, лениво обсасывать ее со всех сторон, снять Наоми Кэмпбелл на обложку и врезать по глазам «С нами Наоми!». Со мной никого такого не было. Я имела дело с разнокалиберным сбродом статей, который требовалось превратить в ударный передовой отряд, потому что обложка – это продажи. Я кроила из лоскутков, из обрезков здравого смысла. Революция цвета… Кульминация света. Кульминация бреда. Говорят, что в Москве мало людей, которые умеют придумывать хорошие обложки для глянца. Мало, ха! А кто сумеет сделать это для «Глянца», где обложка – единственное доказательство того, что перед вами журнал, а не ежемесячный рекламный альманах, которым он являлся, несмотря на все мои старания?!
– Как выходные провела? Отдохнула? – Островская присела рядом со мной.
– Ага, отдохнула. Я на даче у Волковой была.
– На даче у Волковой… – протянула Лия. Господи, да она ревнует.
– Я по делу ездила, документы отвозила.
– Все равно. Вареньем розовым она тебя угощала?
– Угу.
– Ты знаешь, мы раньше всегда у нее праздники отмечали – Рождество, 8 Марта…
– Ты говорила.
– Надо это возродить, надо Волковой сказать, от тебя теперь зависит…
Господи, что зависит-то?
– Хорошо, в следующий раз вместе к ней поедем. Кстати, знаешь, кого я встретила на Рублевке? Краснову!
– Да ты что? И как она?
– У Полозовой работает, представляешь? В газете этой, «Светские скандалы».
– Да, – Островская даже не удивилась…
– Ты знала?
– Нет, нет! И как она себя вела с тобой? Она ведь стерва. Кусала?
– Девочки, кто мне объяснит, что такое стерва? – Лиза Василенко подскочила к нам, заметив, что мы не работаем. Ей тоже хотелось полакомиться послеобеденной десертной сплетней.
Мы с Лией переглянулись.
– В зеркало посмотри, там будет точное значение, – сказала Островская.
– Вы… вы хотите сказать, что я, что ли?! – запыхтела, запыхтела, сейчас закипит наш самовар.
– Лиза, не обижайся. Можем вместе подойти к зеркалу, будут три стервы. Девицы, дайте мне обложку доделать! Номер дурацкий, ни одного выноса не могу придумать. Полная бессмыслица получается…
– Давай, давай, ты у нас чемпион по осмыслению бессмыслиц, – Островская увела Василенко пить чай.
– Алена, Алена! Поздравь меня, я дома, дома! – Настин голос так звенел от восторга, что у меня задребезжали стаканы на столе.
– Слава богу! Все кончилось хорошо?
– Не то слово! Дела такого больше нет – Волков против Ведерниковой. Я свободна, неподсудна и ненаказуема!
«То есть безнаказанна», – подумала я. И устыдилась. Тут же исправилась, сказав:
– Я рада, Настя!
И правда, я почувствовала, как отпускает напряжение, слетает груз с моих плеч. Как ни крути, мы вместе его тащили до сегодняшнего дня.
– Алена, я тебе так благодарна! Ты как сестра мне теперь, правда.
Ну, до такой степени я не готова породниться… Хотя, если верить тому, что мужчина, соединившись с женщиной, обменивается с ней молекулами, то я, соединившись с Канторовичем, с Настей точно обменялась. Так, не надо об этом.
– Ален, давай, не откладывая, сделаем интервью. У нас формат программы изменился, мы сюжеты добавили. Завтра приедут мои, подснимут тебя на работе. Ты будешь молодая и модная!
– Возьмите журнал, пройдитесь, встаньте здесь, как будто обсуждаете с арт-директором обложку, – командовал оператор. – Сядьте, и такое задумчивое лицо… Как будто вы что-то редактируете.
Это нетрудно. На столе лежали страницы с собачками Самсоновой, снятыми в россыпях стразов, и я уже неделю думала, какой заголовок придумать к статье про сумки для собачьей перевозки Etro.
Девицы вдохновенно стучали по клавишам, вытягивали шеи, прямили спины, прятали животы. Я позировала со знанием дела, теперь у меня есть опыт кино– и фотосъемки. Я знаю, как высоко нужно держать голову. Телекамеру я тоже приручила.
– Свет не выставляй так резко. Давай я сяду вполоборота к окну, будет лучше, – сказала я оператору.
– Я знаю, знаю. Сам хотел предложить.
В разгар съемки зашла Волкова:
– Что здесь происходит?
– Алену снимают для программы «After-party», Настя Ведерникова камеру прислала, – доложилась Лия. – Вот здесь еще надо волос убрать, – сказала она визажистке, которая обмахивала меня кисточками. Островская вела себя как преданная фрейлина. Это уже лишнее.
– А… Ведерникова? Это хорошо. Только вы, Алена, про журнал в интервью не забудьте сказать. И потом ко мне зайдите.
Когда операторы упрятали в кофры толстые жгуты проводов, софиты погасли и редакционные стены и лица вновь стали серыми, я пришла к Ане.
– Алена, я согласна вас продвигать в качестве лица журнала. Но и вы в таком случае должны быть адекватной! Я рассчитываю на отдачу, – она лихо пристроила в пепельнице окурок, поверх горы старых.
– Что вы имеете в виду?
Что еще? Луну ей достать с неба?
– Надо работать больше! Вы в последнее время заняты собой. Пиар, конечно, это хорошо, но вы излишне увлечены. На работе вас практически не бывает – вы то в Лондоне, то в Каннах. А журналом кто будет заниматься?
Я не поняла, к кому она ревнует – к телекамере или к Ведерниковой?
– Послушайте, давайте проясним тогда, на каких условиях я работаю, – сказала я.
В конце концов, мне это уже надоело!
– Вы хотите про условия? Сейчас Марину Павловну позовем.
– Дело не в этом. Не в деньгах.
– А в чем?
Она набрала внутренний номер:
– Марин, зайди ко мне.
– Я кто – издатель или главный редактор? Сейчас у меня, по сути, две должности.
– Вот именно, вы сидите на двух стульях, Алена, а это шаткое положение.
Вошла Марина.
– Что, опять смету увеличиваем?
– Нет, Алену воспитываем. Я хотела обсудить с тобой перспективы Алены как издателя. Можем прямо сейчас и про деньги поговорить.
– Поговорить всегда можем…
– Вы сколько у нас работаете? – Аня повернулась ко мне.
– Скоро год будет.
– Вот видите, а я вам деньги уже прибавляла! – заметила Волкова, закурив.
Мне стало неловко, как будто я чего-то требую.
– Кстати, у нас двенадцать зарплат, но одиннадцать номеров в году. Все-таки сдвоенный номер летом будем делать? – спросила Волкова у Затуловской.
«Темпы роста медийного рынка России являются лидирующими по сравнению с регионами… и уступают только аналогичным рынкам… Благоприятная экономическая ситуация в стране, либеральное законодательство о печати, увеличение объемов рекламных поступлений, приток в отрасль внутренних и внешних инвестиций… В сегменте глянцевых журналов лидирующие позиции занимает журнал Gloss. Мы наблюдаем устойчивую положительную динамику по показателям рентабельности… По данным Gallup Media, аудитория выросла… и превосходит… в возрастной категории самых активных покупателей, являющихся наиболее активными потребителями продуктов индустрии моды, красоты и товаров luxury.Которые рядом не стояли с нашим «Глянцем». Я цитировала доклад Федерального агентства по печати, манипулировала цифрами из отчетов Гэллапа, сыпала словами: сегментация рынка, операционные затраты, амортизация, синергия, сравнительные мультипликаторы EBITDA. Да, пусть Аль-Файед тоже смотрит мультики. Нарисованные в пустоте графики движения денежных средств, баланс наличности. Как это у них называется – cash-flow? Кэш, кэш… Кыш отсюда все, кто сомневается в лидерстве журнала Gloss!
Уникальное положение бренда Gloss на российском рынке достигнуто благодаря реализации издателями комплексной программы, позволяющей не только успешно конкурировать, но и опережать аналогичные издания, которые…»
У страшного слова «капитал» оказалось много синонимов – описание актива, структура владения, максимизация стоимости бизнеса. Я даже нашла, в чем тут мой интерес. Это называется MBO – менеджмент компании покупает акции у собственников. «Качественные управляющие лучше всех знают сильные и уязвимые места компании и как с этим бороться». Ха, самым уязвимым местом в журнале были как раз собственники – две девушки, которые никак не могли договориться не только друг с другом, но даже сами с собой. «Преимущество продажи менеджменту заключается в относительно несложном процессе due diligence». Несложном… Знать бы еще, что это означает.
Я еще порылась в бумажках и вытянула: «Психологическая готовность предпринимателей к партнерству. Стратегический инвестор входит в акционерный капитал, в совет директоров, он сможет блокировать ваши решения…» Ха, ха, ха! Никогда ничего этого в журнале Gloss не будет. Допустить, чтобы Мохаммед Аль-Файед блокировал решения Волковой?!
Я поставила точку. И поняла, что в очередной раз сделала бесполезную работу.
К Волковой я приехала, когда луна бледно-лимонной долькой висела над фарфоровыми чашками, расставленными на широком столе веранды. Мы пили чай. Аня, утомленная солнцем, качалась в плетеном кресле и лениво просматривала папку с документами.
– Алена, а почему вы цифры не проставили?
Офигеть! А я что, знаю реальный процент прибыли? Финансовые скелеты Gloss надежно хранил сейф Затуловской. Еще бы, показывать мне, сколько приносит моя эксплуатация?
– А я их и не знаю.
– Да? Странно… А почему вы не в курсе? Собираетесь быть издателем, а до сих пор не потрудились узнать. Варенье пробуйте, специально для вас открыла.
Я иногда думала, что это такая форма садизма. Подманить Каштанку куском мяса, чтобы ее высечь потом.
– Я руководствовалась соображениями деликатности. Вы с Мариной Павловной посовещаетесь и решите, что конкретно вы готовы показывать Мохаммеду.
Какой бредовый разговор.
– А… В любом случае, у нас в понедельник с Мариной совещание по этому проекту.
Как? А зачем я сегодня к ней ехала?! Почти двести километров по жаре – с дачи, в Москву, опять на дачу. Мне захотелось ее ударить. Или завыть на лимонную луну волком. Волковым… А где, кстати, ее муж? Все разбирается с Настей?
Я собиралась уже сесть в свою Бурашку, и Аня бросила мне напоследок:
– Алена, у вас ведь скоро день рождения?
– Да, 1 июля.
– Вы машину себе подарите. Вам пора на другой ездить!
Это было хуже, чем битва Миранды Пристли со свой ассистенткой. Андреа обслуживала интересы Миранды, вещи Миранды, собачек Миранды. Я обслуживала комплексы и фобии. Такое впечатление, что, вырывая из душ, тел и графиков подчиненных кусок за куском, Волкова компенсировала недостаток любви – если терпишь, значит, любишь. Она тащила из нас жилы и наматывала на барабан своего сердца, вращавшийся вхолостую.
Человек с ружьем открыл передо мной шлагбаум, и я вырвалась, наконец, из резервации коттеджного поселка на большую дорогу Рублевку. Черт! И в начале двенадцатого у них тут пробка. Что, так много менеджеров едут к своим хозяевам, чтобы покормить их собачек у бассейна? Перед Барвихой мы встали. Что там такое сегодня? Я медленно продвигалась вперед, наконец показалась деревенька Luxury Village. Ух ты, да тут народное гуляние… Небо долбили рейвом прожектора. Что справляем сегодня?
Мне тоже бы надо наградить себя за мучения сегодняшнего дня. Я порылась в бардачке – туда я складывала недельный улов нарядных конвертов, адресованных «г-же главному редактору», на случай, если выеду с работы раньше десяти вечера. Неотоваренные приглашения скапливались и потом находили последний приют в мусорном баке возле дома. Приглашения посетить Рублевку в выходные я не использовала никогда – если не Богу посвятить седьмой день, то уж и не Мамоне. Надо же, нашла! «Уважаемая… автосалон… на традиционную вечеринку Barviha Luxury Car и презентацию нового купе Bentley Brooklands…» Так «Бентли» же наша любимая тачка! Мне, может, тоже такую купить?
Я внаглую сунула нос в гущу машин, разрезав встречную пробку напополам, выстояла очередь на подземную парковку, нырнула в катакомбы, приткнула Бурашку на единственное свободное место в запрещенной зоне, обозначенной полосатым пограничным скотчем, и заскрипела каблуками по резиновому покрытию – быстрее туда, на волю, где рейв и драйв.
На площади было не протолкнуться. Девушки-промоутерши, скучавшие за опустевшими липкими стойками, где только что закончили наливать, кадрились с местными парнями. Парни были деревенские, из окрестных Жуковок-Барвих. Молодежь. Дискотека авария. Раздача еды тоже закончилась, пластиковые тарелки с вышелушенными тарталетками валялись в беспорядке на пустых столах. Я приехала в самый разгар. Летом будет жарко – так предсказали в фильме «Жара». Белые штаны, белые платья, загорелые коленки, плечи, груди… Народ, распаренный, расслабленный, ленивый, слонялся туда-сюда, топтался возле сцены. Что-то было в этом курортное, провинциальное, из давно забытых профсоюзных времен, когда обитатели санатория вываливали после ужина на вечерние танцы. Только на площади топтались не пожилые тренировочные папики, а их внучата, прошедшие тюнинг и апгрейд. И ни одного знакомого медийного лица. Правильно, здесь же только местные, это их деревенская гулянка.
Как не походила эта толпа на счастливых газированных французов на Каннской набережной… Какие мрачные, тяжелые взгляды, под которыми прибивается к земле придорожная летняя пыль. А с чего бы это – жизнь-то удалась, мазнули черной икрой по красной. Но выглядели они так трагически неуверенно, как будто разбогатели случайно или от большого несчастья. Болталась на них новая жизнь, как вытянутые отцовские синие треники, никак не получалось подшить по фигуре…
Мы с Мишкой как-то обсуждали книжку «Casual» и вообще рублевскую девичью прозу, и он сказал:
– Это такие книги-вуду, новый литературный жанр. Они пытаются доказать самим себе, что живут на Рублевке и это им не снится. Знаешь, что такое вудуизм? Ставят свою куклу в центр Барвихи, люди подходят, колют иголками, щипают за жопу. Чем больнее щипают, тем лучше. Значит, не снится…
Я двинула в автосалон. Там стояли чистые невинные машинки, трепещущие, как конфирмантки в ожидании – как сложится их судьба, в чьи нескромные руки они попадут, – мужчин, мальчиков, девиц? Кто будет гладить их кожу, вставлять в них ключ, насиловать юный мотор… Что это будет – любовь или смерть? Я вспомнила убитую на дороге машинку. Точно такая же стояла здесь – вот она, нарядная, на праздник к ним пришла. Bentley Continental. Совершенство… Вокруг машины клубились дети, лет 18—20. Потенциальные покупатели. Лезли внутрь, крутили руль, давили на клаксон, мучители каштанок… Как же я люблю машины. Они ни в чем не виноваты, ни в ценниках на стекле, ни в подростковых комплексах покупателей. Они прекрасны сами по себе… Села за руль «Феррари». Не нравится. Слишком мужская. А вот «Мазерати» хороша… Изящная, высокомерная. Абсолютная гламурная красотка. Шляпу сюда, очки и Одри Хепберн! Невозможно, все-таки, сопротивляться очарованию красоты. Гламуром это называется или нет. Ну хорошо, согласна, пусть гламур. Слово, которое теперь надо ставить через запятую после слова красота. Но совершенства форм и полноту содержания это не отменяет. «Вы – царица экрана и моды, вы пушисты, светлы и нахальны… и летит, напряженно и дально, голубая „Испано Суиза“…» Жаль, нет песен про «Мазерати».
– О, кто к нам пришел! – возле машины стояла Краснова и целилась в меня камерой мобильного, – Примериваешься, купить хочешь? Сфотографировать на память?
Я не видела ее с тех пор, как… Как у нее хватило наглости подойти? Я вылезла из машины.
– А чего так поздно на презентацию? Уже все разъезжаются.
– Да я просто мимо ехала, заскочила, – зачем-то ответила я, вместо того чтобы молча уйти. – У Волковой на даче загорала, чай пили.
Краснова помрачнела. Ха, я научилась доставать людей до печенок! И это тоже был неоценимый опыт глянца. Не знаю, правда, годился ли он для другой жизни, где успех не выставляют в качестве щита от врагов.
– И как Аня?
– Отлично!
– А мужа ее видела? Он с вами был?
– Нет, он… он не в Москве, – не надо болтать лишнего, осторожности я тоже научилась.
– Да, я знаю, он во Франции.
К нам шел человек в очках.
– Здорово, красавица! Машина и женщина – вот идеальная пара! Меняйте, девки, мужчину на машину… Только голых телок надо было сюда добавить. Автомобильный стриптиз, почему не додумались?
Гейдельман. Я его знаю.
– Вы знакомы разве, Пашенька? – спросила Краснова, прильнув в Гейдельману и победно глядя на меня из-за его плеча.
– Да, мы с ней пили в Лондоне. Забыл только, как тебя зовут?
– Не важно, – сказала я, усмехнувшись.
– Алена ее зовут, Борисова.
– Точно, точно… Ты у меня олигархов заказывала, помню. Ну, нашла себе паренька или к Паше пойдешь в архив?
– А Алена у нас в эти сказки про олигархов не верит, правда, Алена?
– Правда, – вот черт их принес! Я вспомнила тот скандал с Канторовичем, из-за которого я не попала на «Русскую рапсодию».
– Она, Паш, слишком взрослая. Ты на сколько меня старше, лет на пять или больше?
Вот сука, тоже умеет доставать! Еще пара недель – и буду на шесть…
– А я верю, – продолжала Краснова. – Что нам, девушкам, надо? Сохранять в себе детское ощущение непосредственности, интерес к жизни, правда, Паша?
– Да, девки, вам надо. Без оптимизма вы свихнетесь, – поддержал Гейдельман. – Вот чего с замужем тянули, пока срок годности не истек? А теперь чего говорить – познакомь, познакомь.
Краснова растерялась. А не надо было пытаться привлечь на свою сторону Гейдельмана. Он тут же ее заложил, не разобравшись в тонкостях нашей бабской бойни.
– А у меня новый проект, ты знаешь? Я книжку пишу антигламурную, – Лена ринулась спасать остатки тонущей репутации. – Мы с Пашенькой вместе пишем.
– Антигламурную? Ты? – глумиться над гламуром, и кому, Красновой? Это все равно что собачьему желудку критиковать хозяйскую еду.
– Да, антигламур – это тема сейчас. Вся эта пошлость, глянец, олигархи… Люди от денег с ума сошли… Ты ЖЖ читаешь? У меня там дневник – я про это пишу.
– А ты где работаешь-то? – спросила я, когда она наконец заткнулась. Краснова замялась.
– Знаешь «СС»? Газетка такая альтернативная? Ленка там жжет, кидается бомбами в стеклянные дома звезд политики и шоу-биза! – встрял Гейдельман.
– О как! – это был триумф! Я никогда не интересовалась, кто работает в таких газетах. А оказывается, это Краснова. Я смотрела на нее и не могла побороть недостойное чувство глубокого удовлетворения. Так вот ты где, голубушка. Докатилась.
– Я… Да… Свобода слова теперь только в такой журналистике. Пишем все, что хотим, а не подкладываемся под рекламодателя. У нас тиражи, люди читают, а люди ерунду не будут покупать за свои деньги.
– Читают, читают, еще не такое говно люди за свои деньги читают! – заржал Гейдельман. Он начинал мне нравиться.
– Паш, ты же не видел последние номера, зачем говоришь?! Я теперь заместитель у Полозовой, по сути, главный редактор. На мне все – новости, культура, мода, красота, но в основном интервью. Ты читала мои интервью?
– Нет, – я думала, как бы мне от них отделаться.
– А газету вообще видела?
– Да, сегодня, на даче…
– У кого, у Волковой? – Краснова вдруг зажглась.
– Да нет, дома… вернее, у знакомых. Так это ты писала про яхту Ведерниковой? – Секундочку, кажется я что-то начинаю понимать…
– Кто? Я?! Нет. Не мой уровень.
– А где вы информацию берете?
– Девки, кончайте нудеть, пошли выпьем! Расскажу, как я бизнес решил переориентировать. Буду поставлять свежее жареное мясцо – Турция, Египет, Тунис. Ярдовые мои сейчас притихли, не тот момент. Нимфеточный проект я временно приостанавливаю… Мальчиков в золотых трусах с турецкого пляжа буду возить. Купи, Ленусик, мальчика, тебе для книги пригодится, – Гейдельман обнял Краснову за плечи, занес руку, чтобы ухватить меня, но я увернулась, прижалась к теплому боку «Мазерати».
В сумке заурчал телефон. Это он! Он!
– Вы идите, я догоню. – Я уже бежала в дальний угол автосалона, подальше от музыки и людей, проверяя качество своего голоса – хорошо ли, уверенно ли звучит? Я всегда ждала его звонка, не было секунды, чтобы не ждала, и все равно он заставал меня врасплох… Я не успевала сгруппироваться, чтобы представить себя в лучшем виде за те несколько минут, на которые он впускает меня в свою жизнь. Не сказать ненужного, сказать нужное… Многое из нужного не сказано, поэтому я всегда была напряжена. Интересно, а у него так? Нет, мужчины могут позволить себе любое настроение, а мы всегда будем рады. Как же я рада…
– Аленка, привет! Ты чего там делаешь? Почему так долго не подходишь?
– Я не сразу услышала, тут музыка орет, – я прижала трубку к пылавшей щеке.
– Веселишься? С кем?
– Да так, на Рублевку заехала случайно, гуляем тут…
– И с кем гуляешь?
– С Гейдельманом, да тут народу много…
Я была так рада, что не соображала, что говорю. Каждое слово, выкатывавшееся из динамика телефона, приятно щекотало мне ухо, я просто слушала голос, сходя с ума от самого факта его звонка.
– Эй, госпожа Борисова! С каким таким Гейдельманом?! Я же сказал, тебе с ним разговаривать нельзя! Приеду, разберусь с тобой. Сколько сейчас в Москве – начало первого? Домой уже пора!
Разберись, разберись со мной, посади меня под замок в башне из слоновой кости, не пускай ко мне никого. Волкову, Краснову, Гейдельмана, все этих пустых, ненужных людей. Защити меня от всего – от предвыборной гонки, от дефолта, от третьего срока, от цунами, от цинизма и отчаяния. Выключи телевизор. Проходи и приноси добычу, тушку льва, шкуру медведя, еду, воду и хлеб. Я буду тихой домашней курицей, буду клевать по зернышку, утыкать нос в твой затылок, краснеть от того, что жарко и стыдно, прятать лицо в твоих волосах, спрашивать тебя, рассказывать, хранить твой сон, распластав над тобой огромные белые крылья, вращать зонтик Оле Лукойе со сказками для мальчика, который это заслужил… Оле Лукойе? Похоже на Ойле Лукойле… Да пусть будет хоть зонтик с логотипом Лукойла, я напишу любые сказки. А утром буду махать тебе с крыльца. Когда ты уедешь, я выберусь из дома, выдам корм лошадям, покормлю собак, слонов, вычешу шерсть котам и леопардам и поеду в супермаркет. Хлеб, вода, вино… Чтобы все это было в доме, чтобы никогда тебе не было пусто… Только приходи скорее!
– Ты когда приедешь?
– Уже скоро. Все, можешь нас поздравить, Анастасия, подруга твоя, завтра в Москве будет.
– Поздравляю… – я испытала странное чувство, услышав эту новость. Облегчения – от того, что эта жуткая история наконец закончилась и, значит, он скоро приедет в Москву, и напряжения – потому что, получается, они снова вместе?
– А ты, ты с ней прилетишь? – я замерла.
– Нет, девочка, она летит одна. А я завтра в Африку опять еду.
– Как? Почему?
– Аленка, ты забыла, что там, вообще-то, контракт века? Мы должны были подписать в тот день, когда ты своим трагическим звонком разрушила планы… Шучу. Сейчас все обратно придется отстраивать. Там жесткая история, но я надеюсь… Пожелай мне удачи.
– Желаю тебе удачи и вообще… всего.
– Всего не надо. Все у меня уже было. Мне надо главного.
– Тогда желаю главного.
– Спасибо, девочка. Я рядом, поняла? Думай обо мне…
– Прилетай скорей!
– Ага. Пока!
Я погладила трубу… А если ты захочешь, я буду тебе помогать, подносить патроны, вербовать солдат, приманивать львов, буду разрабатывать стратегии слияния и поглощения. Какое хорошее слово – слияние…
Я тихо шла к машине, чтобы не расплескать, не раздать случайным знакомым это тихое чувство, донести до дома, до кровати и заснуть с этим. Перед сном я залезла в «принятые вызовы». Время, номер… И снова записала фамилию «Канторович» в «личное».
Личное… Необязательное, зашуганное слово, оттесненное на периферию общественного сознания. Да, мелкотемье, женские романы и сериалы. Мы занимаемся женской ерундой, пока мужчины кроят судьбу страны. Объявляют войны, выигрывают войны, бросают бомбы, отапливают космос, загрязняют атмосферу, разрабатывают нанотехнологии, сидят на нефтяной трубе. А и Б сидели на трубе… Мочат друг друга, как А и Б, сидевшие на одной трубе. А женщины, максимум, ну что с них взять, – несут скафандры в химчистку, заправляют постели, заправляют в планшеты космические карты, чтобы не валялись всюду по дому. Целуют в темечко, поправляя шлем, – ты только долго не задерживайся, прилетай скорей. А потом воют в такси со случайным водилой – опустела без тебя земля… Они еще удивляются, эти мужчины, – отчего мы вымираем-то? Надо обязать их прочитать хотя бы один женский роман. Тогда у писателей вырастут продажи, у женщин – дети, у мужчин… У них тоже что-нибудь вырастет.
Я делала обложку. Самый сложный финальный этап наведения глянца. Обложка – идеологическая вещь. Разрозненные случайные статьи – для рекламы, за бартер, по чьей-то просьбе плюс кое-что для читателей – надо объединить в единое целое. Роскошь лета. Роскошь цвета… Кульминация лета. Лето ультрафиолета… Нет, это прошлый сезон. Я завидовала другим журналам – они могли придумать тему номера, лениво обсасывать ее со всех сторон, снять Наоми Кэмпбелл на обложку и врезать по глазам «С нами Наоми!». Со мной никого такого не было. Я имела дело с разнокалиберным сбродом статей, который требовалось превратить в ударный передовой отряд, потому что обложка – это продажи. Я кроила из лоскутков, из обрезков здравого смысла. Революция цвета… Кульминация света. Кульминация бреда. Говорят, что в Москве мало людей, которые умеют придумывать хорошие обложки для глянца. Мало, ха! А кто сумеет сделать это для «Глянца», где обложка – единственное доказательство того, что перед вами журнал, а не ежемесячный рекламный альманах, которым он являлся, несмотря на все мои старания?!
– Как выходные провела? Отдохнула? – Островская присела рядом со мной.
– Ага, отдохнула. Я на даче у Волковой была.
– На даче у Волковой… – протянула Лия. Господи, да она ревнует.
– Я по делу ездила, документы отвозила.
– Все равно. Вареньем розовым она тебя угощала?
– Угу.
– Ты знаешь, мы раньше всегда у нее праздники отмечали – Рождество, 8 Марта…
– Ты говорила.
– Надо это возродить, надо Волковой сказать, от тебя теперь зависит…
Господи, что зависит-то?
– Хорошо, в следующий раз вместе к ней поедем. Кстати, знаешь, кого я встретила на Рублевке? Краснову!
– Да ты что? И как она?
– У Полозовой работает, представляешь? В газете этой, «Светские скандалы».
– Да, – Островская даже не удивилась…
– Ты знала?
– Нет, нет! И как она себя вела с тобой? Она ведь стерва. Кусала?
– Девочки, кто мне объяснит, что такое стерва? – Лиза Василенко подскочила к нам, заметив, что мы не работаем. Ей тоже хотелось полакомиться послеобеденной десертной сплетней.
Мы с Лией переглянулись.
– В зеркало посмотри, там будет точное значение, – сказала Островская.
– Вы… вы хотите сказать, что я, что ли?! – запыхтела, запыхтела, сейчас закипит наш самовар.
– Лиза, не обижайся. Можем вместе подойти к зеркалу, будут три стервы. Девицы, дайте мне обложку доделать! Номер дурацкий, ни одного выноса не могу придумать. Полная бессмыслица получается…
– Давай, давай, ты у нас чемпион по осмыслению бессмыслиц, – Островская увела Василенко пить чай.
– Алена, Алена! Поздравь меня, я дома, дома! – Настин голос так звенел от восторга, что у меня задребезжали стаканы на столе.
– Слава богу! Все кончилось хорошо?
– Не то слово! Дела такого больше нет – Волков против Ведерниковой. Я свободна, неподсудна и ненаказуема!
«То есть безнаказанна», – подумала я. И устыдилась. Тут же исправилась, сказав:
– Я рада, Настя!
И правда, я почувствовала, как отпускает напряжение, слетает груз с моих плеч. Как ни крути, мы вместе его тащили до сегодняшнего дня.
– Алена, я тебе так благодарна! Ты как сестра мне теперь, правда.
Ну, до такой степени я не готова породниться… Хотя, если верить тому, что мужчина, соединившись с женщиной, обменивается с ней молекулами, то я, соединившись с Канторовичем, с Настей точно обменялась. Так, не надо об этом.
– Ален, давай, не откладывая, сделаем интервью. У нас формат программы изменился, мы сюжеты добавили. Завтра приедут мои, подснимут тебя на работе. Ты будешь молодая и модная!
– Возьмите журнал, пройдитесь, встаньте здесь, как будто обсуждаете с арт-директором обложку, – командовал оператор. – Сядьте, и такое задумчивое лицо… Как будто вы что-то редактируете.
Это нетрудно. На столе лежали страницы с собачками Самсоновой, снятыми в россыпях стразов, и я уже неделю думала, какой заголовок придумать к статье про сумки для собачьей перевозки Etro.
Девицы вдохновенно стучали по клавишам, вытягивали шеи, прямили спины, прятали животы. Я позировала со знанием дела, теперь у меня есть опыт кино– и фотосъемки. Я знаю, как высоко нужно держать голову. Телекамеру я тоже приручила.
– Свет не выставляй так резко. Давай я сяду вполоборота к окну, будет лучше, – сказала я оператору.
– Я знаю, знаю. Сам хотел предложить.
В разгар съемки зашла Волкова:
– Что здесь происходит?
– Алену снимают для программы «After-party», Настя Ведерникова камеру прислала, – доложилась Лия. – Вот здесь еще надо волос убрать, – сказала она визажистке, которая обмахивала меня кисточками. Островская вела себя как преданная фрейлина. Это уже лишнее.
– А… Ведерникова? Это хорошо. Только вы, Алена, про журнал в интервью не забудьте сказать. И потом ко мне зайдите.
Когда операторы упрятали в кофры толстые жгуты проводов, софиты погасли и редакционные стены и лица вновь стали серыми, я пришла к Ане.
– Алена, я согласна вас продвигать в качестве лица журнала. Но и вы в таком случае должны быть адекватной! Я рассчитываю на отдачу, – она лихо пристроила в пепельнице окурок, поверх горы старых.
– Что вы имеете в виду?
Что еще? Луну ей достать с неба?
– Надо работать больше! Вы в последнее время заняты собой. Пиар, конечно, это хорошо, но вы излишне увлечены. На работе вас практически не бывает – вы то в Лондоне, то в Каннах. А журналом кто будет заниматься?
Я не поняла, к кому она ревнует – к телекамере или к Ведерниковой?
– Послушайте, давайте проясним тогда, на каких условиях я работаю, – сказала я.
В конце концов, мне это уже надоело!
– Вы хотите про условия? Сейчас Марину Павловну позовем.
– Дело не в этом. Не в деньгах.
– А в чем?
Она набрала внутренний номер:
– Марин, зайди ко мне.
– Я кто – издатель или главный редактор? Сейчас у меня, по сути, две должности.
– Вот именно, вы сидите на двух стульях, Алена, а это шаткое положение.
Вошла Марина.
– Что, опять смету увеличиваем?
– Нет, Алену воспитываем. Я хотела обсудить с тобой перспективы Алены как издателя. Можем прямо сейчас и про деньги поговорить.
– Поговорить всегда можем…
– Вы сколько у нас работаете? – Аня повернулась ко мне.
– Скоро год будет.
– Вот видите, а я вам деньги уже прибавляла! – заметила Волкова, закурив.
Мне стало неловко, как будто я чего-то требую.
– Кстати, у нас двенадцать зарплат, но одиннадцать номеров в году. Все-таки сдвоенный номер летом будем делать? – спросила Волкова у Затуловской.