Страница:
Вот поэтому бабы ничего и не добиваются в жизни. Мужчины умеют объединяться, отставлять личное ради общих интересов. Женщины конкурируют до смерти. Нет у меня больше подруги Олейниковой.
– Алена, мы тут подумали с отцом, может, тебе лучше пока уехать. Не потому, что нам это… неприятно. Но все соседи передачу смотрели, говорят теперь про тебя… Доченька, я боюсь, что для тебя будет болезненно, если кто-то из соседей напомнит… И, может быть, он тебе позвонит в редакцию, мало ли как бывает.
– Он никогда больше не позвонит.
– Давай не загадывать.
С дачи я возвращалась на последней электричке. После шампанского и торта. Надо было уехать. Я знала, как сейчас больно родителям. Их оскорбляли эти слухи, они-то думали, что я хорошая. Вынести две боли – за них и за себя – это было слишком. В электричке напротив меня целовалась парочка. Я всегда раньше морщилась – неужели нельзя дома? А теперь поняла, что они правы, эти два часа в электричке – и есть жизнь. Стоит потратить ее на любовь, а не на ненависть.
– Аленыч, ты звезда! – Островская, Василенко и Лейнс встречали меня у порога. – Это супер! Ну расскажи, расскажи, какой он. Пол-Москвы уже позвонило. Офигенно, Алена!
То, что было позором – для мамы, меня, для Канторовича, – здесь расценивалось как доблесть. Вот так, я жила в мире перевернутых ценностей и, упав вниз, оказалась наверху.
– А у него какой? Ну, ты понимаешь… Хорошо трахается? Ведерникова сказала, что она вас познакомила, – Лия меня обнимала, трогала. Тоже хочет подцепить молекулы звезды?
– Не надо мне про Ведерникову, ладно? – Я села и закрылась бумажками.
– Ален, ты чего? – Островская насупилась.
– Ничего, машину разбила.
– А… А сама?
– Сама в порядке.
Девицы упорхнули сплетничать и пить чаи.
Начальства не было. Кроме меня. Но меня тоже больше не было.
Подошла Вера, погладила меня по плечу:
– Держись, все будет хорошо!
Волкова приехала после обеда.
– Борисова, ко мне! – к ноге, надо было сказать. Я подняла на нее глаза…
Она тут же поправилась:
– Зайдите ко мне, Алена!
Молодец, а то я могу и укусить.
Потащилась к Волковой.
– Алена, всех отправляйте в отпуск на месяц! Объявляем технологический перерыв, – только сейчас я заметила, что она выглядит хуже меня. И одета в какую-то робу. Куда подевались корсеты Кавалли?
– А как же номер?
– Сентябрьского номера не будет. С завтрашнего дня все гуляют. Отпуск неоплачиваемый.
– Но, Аня…
– Алена, вопросов не надо сейчас! Все.
Я поднялась и пошла к двери, Аня бросила мне в спину:
– А вы, оказывается, умеете говорить по телевизору? Не ожидала от вас.
Редакция пережила эту новость относительно спокойно.
– Месяц отдыха от них за свой счет – это же бонус! – радовалась Вера.
– Понятно, у Волковой выкидыш очередной, – заметила Островская.
– Очередной? – удивилась я.
– Да, а ты не знала разве? На этот раз все шло хорошо, но, говорят, она узнала, что у Волкова серьезный роман, там скандал такой… Слушай, ну расскажи, он правда трахается как бог?
Я теперь хожу в темных очках. В метро, в магазине. Вчера две девочки в переходе на Чистых прудах догнали меня: «Вы из журнала Gloss? Очень похожи!» Я покачала головой и сбежала от них.
И теперь я сидела в самолете, как напыщенная дура, которая прячет свое убожество за оправой. Какая у меня? Ах да, Chanel.
Из кармашка кресла на меня смотрел логотип Gloss. Черт! Моя была идея – чтобы поднять тираж, засунуть его на борт самолетов. Взяли в чартерные. На обложке мы наклеили ярлык «Твой личный экземпляр. Возьми с собой!». Я не могла улететь от себя.
Тетка, сидевшая у окна, тут же вытянула журнал. Я поправила очки. Она медленно листала, читала рекламу. Я не хотела смотреть, но смотрела. Проклятая профессиональная привычка. Мужик разгадывал кроссворды.
– Смотри, Саш!
Тоже Саша.
– Смотри, что тут пишут! Ну и для кого это? Сама она, интересно, как живет?
Боже, это письмо редактора.
– Девушка, можно меня пересадить? – поймала я стюардессу. Тетка злобно воззрилась на меня. – Пожалуйста, все равно куда, я в хвосте могу…
Люди, вы тут ни при чем, мне просто надо пересесть куда-нибудь подальше от себя.
– Нет, к сожалению, самолет переполнен.
Я сдалась. Сиди и терпи. Жарко, как же нестерпимо жарко! Да уж, не персональный самолет Канторовича… Заткнись, дура, заткнись и умри!
Я достала термальную воду – гламур привил мне полезные привычки, которые сохранялись даже в экстремальной ситуации, – брызнула на лицо.
– Девушка! Такие вещи надо делать в туалете! Вы в глаза попали мне и мужу! Саша, ты чего молчишь?!
Дядя Саша был не против меня. Сопел, уткнувшись в кроссворд.
– Извините, пожалуйста. Это термальная вода, полезная. Хотите, я вам дам? Освежает, – я протянула ей баллон.
– Не надо нам! Вы ведите себя прилично! Нахалка какая! Тоже гламурная, да?
Там было про термальную воду, в моем письме редактора…
Отель назывался Kremlin Palace. В редакции никто не хотел выкупать этот непрестижный бартер. Никто не хотел жить в Грановитой палате, есть в соборе Василия Блаженного и купаться на Красной площади. А мне было все равно, и я забрала в отеле рекламы путевку. Да хоть на Лобном месте буду загорать!
Я улеглась, наконец, на шезлонг, скинула тапки.
Почти ничего с собой не взяла. Устала я от тряпок, от вещей, от логотипов, бессмысленного выпендрежа, втянутых животов и подведенных глаз. Шорты, несколько маек, сарафан. Но здесь все рябило от логотипов – футболки Прада, Гуччи, Кавалли, турецкие сумки Луи Виттон мозолили мне глаза.
Рядом со мной присел паренек. Турок.
– Ты из России? В час дня аэробика в бассейне. У нас там красивая команда. – Он прошвырнулся по мне глазами, отмечая недостатки впадины, ямки. И что тебе, малыш, в моем теле? Уйди. – Приходи. Ты очень красивая, секси!
Он поднялся, подтянул плавки с золотыми полосками. Гейдельман такие предсказывал. Я смотрела на его задницу, зачарованная этим 100-процентным попаданием. Парень оглянулся. Оскалил белоснежные зубы. Поджал ягодицы. Он шел по пляжу, поигрывая мышцей. Меня стошнит сейчас…
Обед, ужин, завтрак, обед, ужин, сон. Но сна не было. Я ворочалась во влажной духоте… И ночью, и при луне мне нет покоя. При огромной сытой накачанной турецкой луне. Я что-то машинально жевала, ничего не читала. Я ненавидела буквы, в виде кроссвордов, статей, слов – в любом виде. А цифр здесь не было. Сколько еще осталось – три дня? Слава богу. Но что хорошего ждет меня там? Череда букв, помноженных на цифры.
Мама звонила, я звонила маме. Несколько раз видела на экране следы Веры и Полозова, но не ответила. Иногда оставляла телефон в номере, думая так его подкупить – я не жду, а Саша раз и позвонит… Ага, как же.
– А что ты думаешь, и платят за пиар! Я знаю, у меня знакомая есть, в журнале «Лиза» работает.
– Да, она страшненькая, конечно. Я ее в передаче видела.
Рядом со мной болтали тетки – одна толстая, в панаме, другая – сухая, как головешка.
– Да нет, она ничего, – вступил мужской голос.
– Чего ничего? Тебе все ничего! Я в передаче видела с этой… как она называется? Марусек, Марусек, как зовут твою любимую ведущую, блондинку такую гламурненькую?
– Настя Ведерникова? – раздался тоненький детский голосок.
Я ахнула.
– Купаться пойдем? – загудел мужик.
– Подожди, сейчас! И что говорит знакомая?
– А то, что они там все лесбиянки. А это для имиджа. Так что вряд ли он с ней… Вообще, он, конечно, хорош, такой бычара…
– Я ее журнал Gloss в самолете читала. Как ее фамилия, Борисова?
Я резко вскинула голову, перед глазами поплыли кроваво-черные поп-артовские круги.
– Там она про платья какие-то писала. Я даже такую марку не знаю. Ля Валетта… А ля Рента… Марусек, так как называется платье, которое в журнале рекламировали? Она у нас все читает… Марусек!
– Мам, подожди, я вспоминаю!
– Платье называется Оскар де ла Рента! А вы могли бы говорить потише, вы здесь не одни! – повысила я голос, чтобы справиться с приступом головокружения.
– И мы отдыхаем, девушка! А если что-то не нравится, надо на даче сидеть! Так вот, моя знакомая, которая в «Лизе», говорит, что им там лицо подрисовывают. Этой Борисовой лет сорок пять. Они там с молодыми мальчиками, платят им, – продолжала панама.
– Да чего удивляться, девки сейчас сами себя подкладывают!
Маленькая девочка слушала это. Хоть бы ребенка постыдились!
Тетка мусолила в руках газету, тыкала мне пальцем в глаз. Никогда не прощу семейству Полозовых…
Я поднялась, восстала из пепла. Сейчас я вам дам!
– Дайте сюда газету!
– В чем дело, девушка?
– Сейчас увидите. Газету дайте! – Тетка ошарашенно смотрела на меня. Мужик протянул мне газету. Видимо, я выработала начальственный тон.
Я скомкала, смяла листок, кинула в мусорный бак.
– Девушка, в чем дело? – дядька угрожающе надвинулся на меня.
Я сняла очки. И что делать, драться с ними?
– Вы меня обсуждаете, понятно?! Меня! Моя фамилия Борисова.
Пауза. Еще несколько голов поднялось с лежаков. Я не подумала, как буду теперь жить в этом отеле. Да наплевать! Всего три дня. Будут потом всем рассказывать, что видели звезду.
– Ты чо, дура?! С ума сошла совсем?! – тетка затряслась от возмущения, расплескивая вокруг себя обильные груди.
– Мама… Это она, – девочка потянула ее вниз. Тетка осела.
Да, эффект был ошеломляющим. Слабое утешение. Но все-таки. Я же этого хотела – чтобы меня узнавали на улицах, вот на турецких улицах меня уже узнают. На Красной площади, практически.
Я надела очки, легла на живот, повернулась к ним задом, спрятала голову под кепкой. Смотрите и обсуждайте мой целлюлит.
– Пойдем искупаемся. Марусек, ты куда?
– Я в номер, я сейчас!
Я задремала. Кто-то тронул меня за плечо. Я повернула голову. Марусек, птенец в желтом купальнике, протягивал мне ручку и журнал, открытый на странице с моей фотографией.
– Можно мне автограф?
Мне стало смешно. Милая какая. Зачем я пошла в глянец? Хотела денег, славы и любви. Одно я точно получила.
– Так и писать – Марусек?
– Ой, а вы запомнили? Напишите Марусе от Алены.
Я завернула закорючку на всю страницу, чиркнула по фотографии «С любовью». Она побежала купаться.
В сумке забродил телефон. Неужели? Да хрен! Это был Полозов. Проклятый и забытый. Не буду с ним говорить. Полозов настаивал.
Я схватила трубку:
– Борисова, ты заснула там? Мужик звонит, надо брать.
– Чего ты хочешь, Миша?
– Обиделась. Я так и знал. Ален, за Ирку прости, так вышло, она сама не думала… Если бы видела материал, она бы позвонила. Там Краснова ваша распорядилась. Мы уезжали с Иркой…
– Миш, не надо. – Я теперь тоже никому не верила.
– Нет, правда. Ирка просила передать, чтобы ты не расстраивалась, наоборот, слава.
– Что? Слава?! Знаешь, что ты после этого… – От ярости потемнело в глазах.
– Да помолчи ты секунду! Я по делу.
– Никаких у нас с тобой дел не будет больше!
– Борисова, ты в Турции в роуминге? Тогда заткнись и слушай. Журнал продают.
– Я знаю. Аль-Файеду?
– Ты перегрелась там, что ли? Какому, на х…, Аль Файеду? «Интер-Инвест» покупает. Волков хочет для девки этой телевизионной.
– Для Ведерниковой? – У меня закружилась голова.
Волков?! Так это Волков! А не Канторович.
– Да, Настя ее зовут. Она его любовница. Ты знала?
– Нет… – Боже мой, я слепая курица.
– Дурища! Вся Москва знает, и давно уже… Волков с женой разводится. Баба его там в истерике, в клинику ее положили.
– Аню?
– Да, я же тебе говорю! Там у них драка страшная. Короче, я позвонил, потому что ты должна знать. Ирка сказала – не звони. А я думаю, что лучше знать. Это первое. Второе – в газету тебя возьму, если что. Но не факт еще, что все случится. Позвони Канторовичу, поговори с ним. Он точно в курсе, может повлиять. На х… эту Настю с пляжа, надо оттянуть ее от корыта, у тебя же с Кантором нормальные отношения. В общем, решай. Я считаю, тебе надо срочно приезжать. А Настю мы сейчас тут сольем по полной программе.
– Не надо никого сливать, Миш. Зачем мне ехать, я все равно ничего не могу сделать, если Аня продает.
Позвони ему, ха…
– Есть еще второй акционер, во-первых. Во-вторых, не надо лежать тупым мясом и ждать, пока тебя заколют, поняла? Позвонишь, скажешь, когда прилетаешь, я встречу.
Я поменяла билет. Зачем? Ну просто я решила, что должна уже управлять своей жизнью.
Полозов вынул из рук чемодан, засунул меня в машину и повез.
– Как отдохнула?
– Блестяще. – Мы замолчали.
– На, почитай. – Мишка протянул мне газету, свежий номер «СС».
– Не понравилась заметка?
– Меня тошнит от этих заметок.
– Давай поговорим, Борисова. – Мишка съехал на обочину и включил аварийку. – Я узнал всю интригу, готов доложить.
– Не хочу про интригу, вези меня домой.
– Да хватит, Борисова! Как вы, бабы, надоели мне со своими истериками!
– Миш, прости. Я слушаю внимательно. И спасибо, что ты приехал…
Мишка закурил, пофырчал еще, до половины сигареты, и продолжил:
– Короче, «Интеры» хотят строить медиахолдинг. Журнал ваш туда должен пойти. Волкова давно собиралась его продать. В одиночку журналу не выжить, а цены сейчас на пике.
– Не понимаю, зачем ей продавать мужу?
– Почему бы и нет? Аль-Файед же не захотел купить, я так понял, – Мишка ухмыльнулся, зажег новую сигарету. – Для «Интеров», тем более у них luxury-сегмент есть – ювелирка, золото, журнал – то, что надо. А девки ваши стукнули волковской жене, что ее муж еб…т Настю. Чтобы та не продавала. Волкова теперь выставляет нереальный ценник в качестве отступного…
– Подожди, подожди, сигарету дай, – я очнулась. – Какие наши девки?
– Что я, фамилии ваших телок знаю? Лина, Лия… Есть такая?
– Лия? Островская? – я раскрыла глаза, как будто меня больно ущипнули. – Не может быть! Она не могла…
– Ты можешь заткнуться, Борисова, не перебивать пять минут? – Мишка утопил окурок в пепельнице. – Не могла… Почему не могла?
– Ну, я бы знала, я бы…
– Что – ты бы? Что ты вообще знала, пока я не позвонил? Типичный руководитель – не контролируешь своих менеджеров. Это норма, каждый день про это пишем, и ты не исключение!
От скорости прокачки мыслей зашкаливало в мозгах – за несколько дней я разучилась думать. Или не умела никогда.
– Не понимаю, зачем Островской это?
– Ты у нее спроси. Потому что все хотят быть главными редакторами, например! А тебе, Борисова, дуре, это неясно. Журналов не хватает – на всех баб мужики изданий еще не наделали! Острецкая тихо копала под тебя, пока ты с Ведерниковой в Каннах прохлаждалась.
– Мы все вместе там были… – Боже мой, я же тогда все слышала! Это про меня Островская говорила на яхте!
Как я, дура, могла просмотреть такую интригу, элементарную, как голливудский сюжет?! А Лия, выходит, в один прием расчистила место – избавилась от Насти и от меня. Правильно, Аня же думает, что мы подруги.
– Волкова хочет развода и дележа имущества. Или продать журнал за три цены, – продолжал Мишка. – У них там давно проблемы. Волков же скотобаза, еб…т все, что движется. Девки у него пятнадцатилетние. Таскает свой гарем повсюду. И Настю эту… Представь, она у него дома живет – в Лондоне, в Каннах, и это при живой вашей Волковой…
В Каннах? Нет, Мишка что-то путает…
– Подожди, Миш, у Насти же свой дом есть, вилла на Кап д’Антиб. Волков ей подарил, как я теперь понимаю…
…А вовсе не Канторович, как думала я раньше.
– Ты чего, Борисова?! Ты понимаешь вообще, сколько стоит такой дом? Волков, конечно, раб своего х…я, но за бл…дей не переплачивает. То, что это его вилла, общеизвестный факт. А Настя твоя не стоит столько.
Господи, неужели?! Тогда получается, что Канторович…
Не Канторович, я сама все испортила. Теперь точно все.
Сердце заныло, и я спросила, чтобы заглушить эту ноющую боль:
– Миш, а откуда ты все это знаешь? Откуда инфа?
Он смутился.
– Ну… Все оттуда же… Короче, Борисова, я не могу!
– Говори! У тебя должок передо мной, помнишь?
– Да? А только что я разве не отдал?
– Мало.
– Вот ты жадная какая! Все вы, бабы… Ладно, но если ты меня предашь… Короче, Ирке моей Лия эта ваша и Краснова пишут эти истории. Острецкая с самого начала, как только Ирка уволилась, ей сливала… И про тебя она тоже слила, и про Настю. Я вчера Ирку пытал каленым железом. Оцени, Борисова, мой подвиг!
Я погладила Мишку по плечу – хороший, хороший.
Наконец-то все встало на свои места. Но как же гадко…
– Так журнал продан или нет? – спросила я Мишку, только бы не думать, не думать о том, что…
– Вот это как раз непонятно. Ты завтра позвони Канторовичу и узнай сама. Ален, слушай, а может, и хер с ним, с глянцем? Возвращайся в газету. Я не понимаю, как ты там вообще существуешь, в таком дерьме! С мужиками, честное слово, проще. А у вас… Я бы не смог.
– Я тоже больше не могу.
Мы замолчали. Мне уже не было противно и плакать не хотелось. Было пусто. Вот и я теперь знаю, что это такое, когда пусто.
– Борисова, я хотел спросить… Только сразу не бей. А может, это, наоборот, комплимент тебе, настроение поднимется…
– Ну, спрашивай.
– Что у тебя там было с этим чуваком? Ну, золотые штаны из Голливуда… Правда, так круто, да? Русские уроды не сравнятся?
– Боже мой, Полозов… – я задохнулась. – Какие же вы все одинаковые, мужики! Все одно и то же думаете! И ты… Твоя жена дрянь напечатала, а ты думаешь, что это правда…
Я зарыдала. Не стесняясь, орошая приборную панель горючими слезами. Сейчас прожгу японский чертов пластик! Расплавится он под ядовитыми слезами, с которыми выходили из меня шлаки, накопленные в глянце, ядовитые краски полноцветной печати…
Мишка суетился, доставал платки.
– Ты что, Борисова? Ты же плакать не умеешь, не должна… Да что с тобой? Ален, правда, перестань… Ну-ка, посмотри на меня! Ты чего оплакиваешь? Ничего не решено еще. Да господи, завтра же пойдешь ко мне! Все, в этот бл…дский глянец не вернешься. Скажешь, мужчина запретил. – Я рыдала еще громче, еще горше. – Слушай, ты, может, влюбилась? – Он взял меня за плечи. – Влюбилась? – Я кивнула. – Не в меня? – Я опять захныкала. – Знаю, знаю, не в меня. Если это голливудские штаны, так мы ему знаешь что? Мы ему ракету сейчас направим в жопу, я с Путиным договорюсь. Помнишь анекдот: «Нет, на х…й, больше вашей Америки!» – Я улыбнулась. – Вот, уже лучше. Кто тут нашу девочку обидел, тот трех дней не проживет, так моя Ирка теперь говорит. – Мишка погладил меня по голове. Я опять залилась слезами. – Ну хватит, хватит. Господи, ну кто гад этот?! Кому яйца отрезать? Алена… – Мишка остановился. – Слушай, а ты не в Кантора, часом, влюбилась, а?
Я уткнулась в полозовское прокуренное плечо, оставляя на холстине куртке горючие мокрые следы – тушь, расплавленную слезами.
– В Кантора? О господи, я так и знал!
Мишка отстранился немного, сжал мою голову в ладонях, легонько встряхнул, посмотрел внимательно, отвернулся. Я затихла.
Он завел мотор, выехал на дорогу. Мне стало легче. Мишка сидел сгорбленный, как будто я добавила ему свой груз.
– Это я виноват. На хер я тебя к нему посылал!
– Ты ни при чем… Я сама…
До дома мы доехали за десять минут, пробка стояла из Москвы, ехать в город вечером охотников не было.
– Миш, поднимешься? Чаю попьем.
– Ага. Чаю попьем. У меня еще и воду отключили, а у тебя небось есть, да?
Я кивнула.
– Нет, Борисова, слово за слово, х…ем по столу. Ты знаешь, это добром не кончится. Мы это уже проходили. Ты меня за Лондон простила, счет обнулила?
– Давно.
Мишка выгрузил чемодан, мы обнялись, он толкнул меня под зад, задавая направление движения к подъезду.
– Поспать тебе надо. Завтра иди спокойно на работу, а я буду тебя в курсе держать, сразу позвоню, если что. Алена! – Я обернулась. – Все-таки олигарх, да? Не простой преуспевающий журналист, а олигарх… Я понял.
Он махнул рукой, быстро сел в машину, рванул с места. Я помахала ему вслед.
В редакции было пусто. Девицы сидели в кафетерии и пили чай. Никто не работал. Начальства тоже не было. Если не считать меня. А меня уже можно не считать. Воздух искрил, наэлектризованный ожиданиями и страхами, это ощущалось физически, нагнеталось, как перед грозой, еще немного, и сдетонирует. Сломался принтер. Уловил импульсы и решил не работать, пока не выяснится, кто за это будет платить.
У меня не было плана. Никакого. Его не могло быть. Все, что требовалось от меня, я делала. Но бессмысленно сопротивляться, если большая сила играет живыми шахматами. Девочки держались вместе, чтобы было не так страшно. Мне оставалось сидеть и ждать. Гламурная королева, блин, я в любом случае под ударом.
Ночью я думала… Если Канторович, тогда все… Если останется Волкова, имеет смысл сопротивляться. Чисто автоматически, просто чтобы не сойти с ума. Я чувствовала себя пустой, мертвой, полой. Надо же, умерла, а действовать еще могу… У мужиков щетина растет после смерти. А что растет у женщин – отчаяние, жестокость, цинизм? Или ногти? Точно, ногти. Я достала лак и принялась красить ногти.
Пришла Вера и села рядом.
– Ты даешь! Железная! Наши все в истерике. Ты знаешь, что происходит? Продали?
– Пока не знаю. – Я аккуратно закрашивала мизинец.
– И что теперь будет? Островская ходит, отчет пишет для новых владельцев, на всякий случай. У Ани сидит в кабинете. – Я усмехнулась. – Может, тебе тоже подсуетиться?
– Нет. Не стоит.
– Может, ты и права…
Телефон визжал. Самая большая громкость. Мишка! Я схватила трубку, смазала лак, черт!
– Борисова, купили! – Я дернулась. Тюбик упал, и красный глянцевый лак лился на обложку. Буквы «Gl» исчезли, осталось только «oss».
– Сейчас Канторович к тебе едет. Только что с ним говорил. Борисова, ты поняла меня? Давай, обработай там его!
– Куда едет? – У меня затряслись руки.
– К тебе! В редакцию вашу. Все, сопли утри! Ты остаешься.
– Нет, Мишка, как раз я ухожу. Увольняюсь.
– Ты что, Борисова, свихнулась? Ты дурь свою оставь! Девушка на работе солдат, помнишь?!
– Нет, я больше не солдат, Миш. Я демобилизована.
Сумка, туфли из-под стола, что еще… Заявление!
Вошла Островская.
– Я тебя с утра жду. Значит, так, Алена, мы срочно делаем сентябрьский номер.
– Не рано ли? – спросила я ее.
– Ты о чем?
– О тебе.
– Не понимаю. Ты едешь сейчас к Насте, делаешь с ней интервью, надо ее морально поддержать.
– Зачем? Она пострадала?
– А ты разве не знаешь? Ее кто-то подставил, надо сейчас репутацию подправлять, – она была участлива и спокойна.
Удивительная девушка, стопроцентный глянец. Это высший пилотаж – ненавидеть, уничтожать и продолжать делать вид, что дружишь. Никогда мне этому не научиться.
– Она тебе подруга или сестра, я не помню?
– Не важно! – Островская не смутилась. – Я думаю, поскольку у вас хорошие отношения с Настей, ты сможешь остаться каким-нибудь редактором. Я понимаю, конечно, обидно… И мне тоже очень жаль. Сейчас приедет Александр Борисович, мы с ним будем обсуждать…
Сука, посмела еще приплести – мы с ним!
– Знаешь, Лия, я подумала тут… Ты никогда не будешь главным редактором.
– Почему это ты так уверена? – Островская побледнела, сжала кулаки.
– Потому что ты слишком этого хочешь. И это блокирует желания других. Место сопротивляется насилию. И люди тоже.
Островская дернулась, перекорежилась, ушла.
Если бы Волкова сделала меня издателем, Лия стала бы главным редактором. Больше некому. А она, дура, поторопилась, и теперь сядет Настя.
Вера зашептала:
– Ты не реагируй на нее. Непонятно, что сейчас будет. Настю, может, и не назначат. У нее все, рейтинг падает, скандал… Ты читала, что про нее газеты пишут? Что она пьяная тогда за рулем!.. Кто ее назначит? А Островская тебе не конкурентка!
Так, что я хотела? Заявление. «Прошу уволить меня по собственному желанию…» Кому писать-то, ему? Я оставила пустое место… От Алены Борисовой. Пустое место.
– Вера, передашь?
– Кому? Алена, ты что?!
– Алена, мы тут подумали с отцом, может, тебе лучше пока уехать. Не потому, что нам это… неприятно. Но все соседи передачу смотрели, говорят теперь про тебя… Доченька, я боюсь, что для тебя будет болезненно, если кто-то из соседей напомнит… И, может быть, он тебе позвонит в редакцию, мало ли как бывает.
– Он никогда больше не позвонит.
– Давай не загадывать.
С дачи я возвращалась на последней электричке. После шампанского и торта. Надо было уехать. Я знала, как сейчас больно родителям. Их оскорбляли эти слухи, они-то думали, что я хорошая. Вынести две боли – за них и за себя – это было слишком. В электричке напротив меня целовалась парочка. Я всегда раньше морщилась – неужели нельзя дома? А теперь поняла, что они правы, эти два часа в электричке – и есть жизнь. Стоит потратить ее на любовь, а не на ненависть.
– Аленыч, ты звезда! – Островская, Василенко и Лейнс встречали меня у порога. – Это супер! Ну расскажи, расскажи, какой он. Пол-Москвы уже позвонило. Офигенно, Алена!
То, что было позором – для мамы, меня, для Канторовича, – здесь расценивалось как доблесть. Вот так, я жила в мире перевернутых ценностей и, упав вниз, оказалась наверху.
– А у него какой? Ну, ты понимаешь… Хорошо трахается? Ведерникова сказала, что она вас познакомила, – Лия меня обнимала, трогала. Тоже хочет подцепить молекулы звезды?
– Не надо мне про Ведерникову, ладно? – Я села и закрылась бумажками.
– Ален, ты чего? – Островская насупилась.
– Ничего, машину разбила.
– А… А сама?
– Сама в порядке.
Девицы упорхнули сплетничать и пить чаи.
Начальства не было. Кроме меня. Но меня тоже больше не было.
Подошла Вера, погладила меня по плечу:
– Держись, все будет хорошо!
Волкова приехала после обеда.
– Борисова, ко мне! – к ноге, надо было сказать. Я подняла на нее глаза…
Она тут же поправилась:
– Зайдите ко мне, Алена!
Молодец, а то я могу и укусить.
Потащилась к Волковой.
– Алена, всех отправляйте в отпуск на месяц! Объявляем технологический перерыв, – только сейчас я заметила, что она выглядит хуже меня. И одета в какую-то робу. Куда подевались корсеты Кавалли?
– А как же номер?
– Сентябрьского номера не будет. С завтрашнего дня все гуляют. Отпуск неоплачиваемый.
– Но, Аня…
– Алена, вопросов не надо сейчас! Все.
Я поднялась и пошла к двери, Аня бросила мне в спину:
– А вы, оказывается, умеете говорить по телевизору? Не ожидала от вас.
Редакция пережила эту новость относительно спокойно.
– Месяц отдыха от них за свой счет – это же бонус! – радовалась Вера.
– Понятно, у Волковой выкидыш очередной, – заметила Островская.
– Очередной? – удивилась я.
– Да, а ты не знала разве? На этот раз все шло хорошо, но, говорят, она узнала, что у Волкова серьезный роман, там скандал такой… Слушай, ну расскажи, он правда трахается как бог?
Я теперь хожу в темных очках. В метро, в магазине. Вчера две девочки в переходе на Чистых прудах догнали меня: «Вы из журнала Gloss? Очень похожи!» Я покачала головой и сбежала от них.
И теперь я сидела в самолете, как напыщенная дура, которая прячет свое убожество за оправой. Какая у меня? Ах да, Chanel.
Из кармашка кресла на меня смотрел логотип Gloss. Черт! Моя была идея – чтобы поднять тираж, засунуть его на борт самолетов. Взяли в чартерные. На обложке мы наклеили ярлык «Твой личный экземпляр. Возьми с собой!». Я не могла улететь от себя.
Тетка, сидевшая у окна, тут же вытянула журнал. Я поправила очки. Она медленно листала, читала рекламу. Я не хотела смотреть, но смотрела. Проклятая профессиональная привычка. Мужик разгадывал кроссворды.
– Смотри, Саш!
Тоже Саша.
– Смотри, что тут пишут! Ну и для кого это? Сама она, интересно, как живет?
Боже, это письмо редактора.
– Девушка, можно меня пересадить? – поймала я стюардессу. Тетка злобно воззрилась на меня. – Пожалуйста, все равно куда, я в хвосте могу…
Люди, вы тут ни при чем, мне просто надо пересесть куда-нибудь подальше от себя.
– Нет, к сожалению, самолет переполнен.
Я сдалась. Сиди и терпи. Жарко, как же нестерпимо жарко! Да уж, не персональный самолет Канторовича… Заткнись, дура, заткнись и умри!
Я достала термальную воду – гламур привил мне полезные привычки, которые сохранялись даже в экстремальной ситуации, – брызнула на лицо.
– Девушка! Такие вещи надо делать в туалете! Вы в глаза попали мне и мужу! Саша, ты чего молчишь?!
Дядя Саша был не против меня. Сопел, уткнувшись в кроссворд.
– Извините, пожалуйста. Это термальная вода, полезная. Хотите, я вам дам? Освежает, – я протянула ей баллон.
– Не надо нам! Вы ведите себя прилично! Нахалка какая! Тоже гламурная, да?
Там было про термальную воду, в моем письме редактора…
Отель назывался Kremlin Palace. В редакции никто не хотел выкупать этот непрестижный бартер. Никто не хотел жить в Грановитой палате, есть в соборе Василия Блаженного и купаться на Красной площади. А мне было все равно, и я забрала в отеле рекламы путевку. Да хоть на Лобном месте буду загорать!
Я улеглась, наконец, на шезлонг, скинула тапки.
Почти ничего с собой не взяла. Устала я от тряпок, от вещей, от логотипов, бессмысленного выпендрежа, втянутых животов и подведенных глаз. Шорты, несколько маек, сарафан. Но здесь все рябило от логотипов – футболки Прада, Гуччи, Кавалли, турецкие сумки Луи Виттон мозолили мне глаза.
Рядом со мной присел паренек. Турок.
– Ты из России? В час дня аэробика в бассейне. У нас там красивая команда. – Он прошвырнулся по мне глазами, отмечая недостатки впадины, ямки. И что тебе, малыш, в моем теле? Уйди. – Приходи. Ты очень красивая, секси!
Он поднялся, подтянул плавки с золотыми полосками. Гейдельман такие предсказывал. Я смотрела на его задницу, зачарованная этим 100-процентным попаданием. Парень оглянулся. Оскалил белоснежные зубы. Поджал ягодицы. Он шел по пляжу, поигрывая мышцей. Меня стошнит сейчас…
Обед, ужин, завтрак, обед, ужин, сон. Но сна не было. Я ворочалась во влажной духоте… И ночью, и при луне мне нет покоя. При огромной сытой накачанной турецкой луне. Я что-то машинально жевала, ничего не читала. Я ненавидела буквы, в виде кроссвордов, статей, слов – в любом виде. А цифр здесь не было. Сколько еще осталось – три дня? Слава богу. Но что хорошего ждет меня там? Череда букв, помноженных на цифры.
Мама звонила, я звонила маме. Несколько раз видела на экране следы Веры и Полозова, но не ответила. Иногда оставляла телефон в номере, думая так его подкупить – я не жду, а Саша раз и позвонит… Ага, как же.
– А что ты думаешь, и платят за пиар! Я знаю, у меня знакомая есть, в журнале «Лиза» работает.
– Да, она страшненькая, конечно. Я ее в передаче видела.
Рядом со мной болтали тетки – одна толстая, в панаме, другая – сухая, как головешка.
– Да нет, она ничего, – вступил мужской голос.
– Чего ничего? Тебе все ничего! Я в передаче видела с этой… как она называется? Марусек, Марусек, как зовут твою любимую ведущую, блондинку такую гламурненькую?
– Настя Ведерникова? – раздался тоненький детский голосок.
Я ахнула.
– Купаться пойдем? – загудел мужик.
– Подожди, сейчас! И что говорит знакомая?
– А то, что они там все лесбиянки. А это для имиджа. Так что вряд ли он с ней… Вообще, он, конечно, хорош, такой бычара…
– Я ее журнал Gloss в самолете читала. Как ее фамилия, Борисова?
Я резко вскинула голову, перед глазами поплыли кроваво-черные поп-артовские круги.
– Там она про платья какие-то писала. Я даже такую марку не знаю. Ля Валетта… А ля Рента… Марусек, так как называется платье, которое в журнале рекламировали? Она у нас все читает… Марусек!
– Мам, подожди, я вспоминаю!
– Платье называется Оскар де ла Рента! А вы могли бы говорить потише, вы здесь не одни! – повысила я голос, чтобы справиться с приступом головокружения.
– И мы отдыхаем, девушка! А если что-то не нравится, надо на даче сидеть! Так вот, моя знакомая, которая в «Лизе», говорит, что им там лицо подрисовывают. Этой Борисовой лет сорок пять. Они там с молодыми мальчиками, платят им, – продолжала панама.
– Да чего удивляться, девки сейчас сами себя подкладывают!
Маленькая девочка слушала это. Хоть бы ребенка постыдились!
Тетка мусолила в руках газету, тыкала мне пальцем в глаз. Никогда не прощу семейству Полозовых…
Я поднялась, восстала из пепла. Сейчас я вам дам!
– Дайте сюда газету!
– В чем дело, девушка?
– Сейчас увидите. Газету дайте! – Тетка ошарашенно смотрела на меня. Мужик протянул мне газету. Видимо, я выработала начальственный тон.
Я скомкала, смяла листок, кинула в мусорный бак.
– Девушка, в чем дело? – дядька угрожающе надвинулся на меня.
Я сняла очки. И что делать, драться с ними?
– Вы меня обсуждаете, понятно?! Меня! Моя фамилия Борисова.
Пауза. Еще несколько голов поднялось с лежаков. Я не подумала, как буду теперь жить в этом отеле. Да наплевать! Всего три дня. Будут потом всем рассказывать, что видели звезду.
– Ты чо, дура?! С ума сошла совсем?! – тетка затряслась от возмущения, расплескивая вокруг себя обильные груди.
– Мама… Это она, – девочка потянула ее вниз. Тетка осела.
Да, эффект был ошеломляющим. Слабое утешение. Но все-таки. Я же этого хотела – чтобы меня узнавали на улицах, вот на турецких улицах меня уже узнают. На Красной площади, практически.
Я надела очки, легла на живот, повернулась к ним задом, спрятала голову под кепкой. Смотрите и обсуждайте мой целлюлит.
– Пойдем искупаемся. Марусек, ты куда?
– Я в номер, я сейчас!
Я задремала. Кто-то тронул меня за плечо. Я повернула голову. Марусек, птенец в желтом купальнике, протягивал мне ручку и журнал, открытый на странице с моей фотографией.
– Можно мне автограф?
Мне стало смешно. Милая какая. Зачем я пошла в глянец? Хотела денег, славы и любви. Одно я точно получила.
– Так и писать – Марусек?
– Ой, а вы запомнили? Напишите Марусе от Алены.
Я завернула закорючку на всю страницу, чиркнула по фотографии «С любовью». Она побежала купаться.
В сумке забродил телефон. Неужели? Да хрен! Это был Полозов. Проклятый и забытый. Не буду с ним говорить. Полозов настаивал.
Я схватила трубку:
– Борисова, ты заснула там? Мужик звонит, надо брать.
– Чего ты хочешь, Миша?
– Обиделась. Я так и знал. Ален, за Ирку прости, так вышло, она сама не думала… Если бы видела материал, она бы позвонила. Там Краснова ваша распорядилась. Мы уезжали с Иркой…
– Миш, не надо. – Я теперь тоже никому не верила.
– Нет, правда. Ирка просила передать, чтобы ты не расстраивалась, наоборот, слава.
– Что? Слава?! Знаешь, что ты после этого… – От ярости потемнело в глазах.
– Да помолчи ты секунду! Я по делу.
– Никаких у нас с тобой дел не будет больше!
– Борисова, ты в Турции в роуминге? Тогда заткнись и слушай. Журнал продают.
– Я знаю. Аль-Файеду?
– Ты перегрелась там, что ли? Какому, на х…, Аль Файеду? «Интер-Инвест» покупает. Волков хочет для девки этой телевизионной.
– Для Ведерниковой? – У меня закружилась голова.
Волков?! Так это Волков! А не Канторович.
– Да, Настя ее зовут. Она его любовница. Ты знала?
– Нет… – Боже мой, я слепая курица.
– Дурища! Вся Москва знает, и давно уже… Волков с женой разводится. Баба его там в истерике, в клинику ее положили.
– Аню?
– Да, я же тебе говорю! Там у них драка страшная. Короче, я позвонил, потому что ты должна знать. Ирка сказала – не звони. А я думаю, что лучше знать. Это первое. Второе – в газету тебя возьму, если что. Но не факт еще, что все случится. Позвони Канторовичу, поговори с ним. Он точно в курсе, может повлиять. На х… эту Настю с пляжа, надо оттянуть ее от корыта, у тебя же с Кантором нормальные отношения. В общем, решай. Я считаю, тебе надо срочно приезжать. А Настю мы сейчас тут сольем по полной программе.
– Не надо никого сливать, Миш. Зачем мне ехать, я все равно ничего не могу сделать, если Аня продает.
Позвони ему, ха…
– Есть еще второй акционер, во-первых. Во-вторых, не надо лежать тупым мясом и ждать, пока тебя заколют, поняла? Позвонишь, скажешь, когда прилетаешь, я встречу.
Я поменяла билет. Зачем? Ну просто я решила, что должна уже управлять своей жизнью.
Полозов вынул из рук чемодан, засунул меня в машину и повез.
– Как отдохнула?
– Блестяще. – Мы замолчали.
– На, почитай. – Мишка протянул мне газету, свежий номер «СС».
«Тайная жизнь сверхпубличной телезвезды. Красавица приносит несчастья бизнесменам. Олигарх Волков может лишиться половины состояния!!!Мишка скосил на меня глаза, проверяя реакцию. Ну да, Ведерникову публично высекли, приклеили ей ярлык черной ведьмы, и Канторовича мазнули – он теперь проходил по разряду негероев, ничего себе, скуповат… Может, кстати, и скуповат. Я кинула газету назад, не дочитав.
Первой жертвой Анастасии стал олигарх Александр Канторович, которого девушка бросила прямо перед свадьбой, променяв на более состоятельного Аркадия Волкова. По последним подсчетам журнала «Форбс», Аркадий занимает 6-е место в списке российских миллиардеров ($13,8 млрд), а Александр не поднялся выше 23-го места ($4,6 млрд). Женатый Волков оказался щедрее своего скуповатого предшественника – бизнесмен подарил девушке эксклюзивный автомобиль «Бентли Континенталь», сыгравший роковую роль в судьбе бизнесмена. В январе Волков чуть не погиб в аварии по вине Насти, которая села за руль кабриолета, будучи навеселе. Скандал удалось замять, однако семья узнала правду. Жена Аркадия, Анна, находится в истерике, стоившей ей ребенка, подает на развод и требует…»
– Не понравилась заметка?
– Меня тошнит от этих заметок.
– Давай поговорим, Борисова. – Мишка съехал на обочину и включил аварийку. – Я узнал всю интригу, готов доложить.
– Не хочу про интригу, вези меня домой.
– Да хватит, Борисова! Как вы, бабы, надоели мне со своими истериками!
– Миш, прости. Я слушаю внимательно. И спасибо, что ты приехал…
Мишка закурил, пофырчал еще, до половины сигареты, и продолжил:
– Короче, «Интеры» хотят строить медиахолдинг. Журнал ваш туда должен пойти. Волкова давно собиралась его продать. В одиночку журналу не выжить, а цены сейчас на пике.
– Не понимаю, зачем ей продавать мужу?
– Почему бы и нет? Аль-Файед же не захотел купить, я так понял, – Мишка ухмыльнулся, зажег новую сигарету. – Для «Интеров», тем более у них luxury-сегмент есть – ювелирка, золото, журнал – то, что надо. А девки ваши стукнули волковской жене, что ее муж еб…т Настю. Чтобы та не продавала. Волкова теперь выставляет нереальный ценник в качестве отступного…
– Подожди, подожди, сигарету дай, – я очнулась. – Какие наши девки?
– Что я, фамилии ваших телок знаю? Лина, Лия… Есть такая?
– Лия? Островская? – я раскрыла глаза, как будто меня больно ущипнули. – Не может быть! Она не могла…
– Ты можешь заткнуться, Борисова, не перебивать пять минут? – Мишка утопил окурок в пепельнице. – Не могла… Почему не могла?
– Ну, я бы знала, я бы…
– Что – ты бы? Что ты вообще знала, пока я не позвонил? Типичный руководитель – не контролируешь своих менеджеров. Это норма, каждый день про это пишем, и ты не исключение!
От скорости прокачки мыслей зашкаливало в мозгах – за несколько дней я разучилась думать. Или не умела никогда.
– Не понимаю, зачем Островской это?
– Ты у нее спроси. Потому что все хотят быть главными редакторами, например! А тебе, Борисова, дуре, это неясно. Журналов не хватает – на всех баб мужики изданий еще не наделали! Острецкая тихо копала под тебя, пока ты с Ведерниковой в Каннах прохлаждалась.
– Мы все вместе там были… – Боже мой, я же тогда все слышала! Это про меня Островская говорила на яхте!
Как я, дура, могла просмотреть такую интригу, элементарную, как голливудский сюжет?! А Лия, выходит, в один прием расчистила место – избавилась от Насти и от меня. Правильно, Аня же думает, что мы подруги.
– Волкова хочет развода и дележа имущества. Или продать журнал за три цены, – продолжал Мишка. – У них там давно проблемы. Волков же скотобаза, еб…т все, что движется. Девки у него пятнадцатилетние. Таскает свой гарем повсюду. И Настю эту… Представь, она у него дома живет – в Лондоне, в Каннах, и это при живой вашей Волковой…
В Каннах? Нет, Мишка что-то путает…
– Подожди, Миш, у Насти же свой дом есть, вилла на Кап д’Антиб. Волков ей подарил, как я теперь понимаю…
…А вовсе не Канторович, как думала я раньше.
– Ты чего, Борисова?! Ты понимаешь вообще, сколько стоит такой дом? Волков, конечно, раб своего х…я, но за бл…дей не переплачивает. То, что это его вилла, общеизвестный факт. А Настя твоя не стоит столько.
Господи, неужели?! Тогда получается, что Канторович…
Не Канторович, я сама все испортила. Теперь точно все.
Сердце заныло, и я спросила, чтобы заглушить эту ноющую боль:
– Миш, а откуда ты все это знаешь? Откуда инфа?
Он смутился.
– Ну… Все оттуда же… Короче, Борисова, я не могу!
– Говори! У тебя должок передо мной, помнишь?
– Да? А только что я разве не отдал?
– Мало.
– Вот ты жадная какая! Все вы, бабы… Ладно, но если ты меня предашь… Короче, Ирке моей Лия эта ваша и Краснова пишут эти истории. Острецкая с самого начала, как только Ирка уволилась, ей сливала… И про тебя она тоже слила, и про Настю. Я вчера Ирку пытал каленым железом. Оцени, Борисова, мой подвиг!
Я погладила Мишку по плечу – хороший, хороший.
Наконец-то все встало на свои места. Но как же гадко…
– Так журнал продан или нет? – спросила я Мишку, только бы не думать, не думать о том, что…
– Вот это как раз непонятно. Ты завтра позвони Канторовичу и узнай сама. Ален, слушай, а может, и хер с ним, с глянцем? Возвращайся в газету. Я не понимаю, как ты там вообще существуешь, в таком дерьме! С мужиками, честное слово, проще. А у вас… Я бы не смог.
– Я тоже больше не могу.
Мы замолчали. Мне уже не было противно и плакать не хотелось. Было пусто. Вот и я теперь знаю, что это такое, когда пусто.
– Борисова, я хотел спросить… Только сразу не бей. А может, это, наоборот, комплимент тебе, настроение поднимется…
– Ну, спрашивай.
– Что у тебя там было с этим чуваком? Ну, золотые штаны из Голливуда… Правда, так круто, да? Русские уроды не сравнятся?
– Боже мой, Полозов… – я задохнулась. – Какие же вы все одинаковые, мужики! Все одно и то же думаете! И ты… Твоя жена дрянь напечатала, а ты думаешь, что это правда…
Я зарыдала. Не стесняясь, орошая приборную панель горючими слезами. Сейчас прожгу японский чертов пластик! Расплавится он под ядовитыми слезами, с которыми выходили из меня шлаки, накопленные в глянце, ядовитые краски полноцветной печати…
Мишка суетился, доставал платки.
– Ты что, Борисова? Ты же плакать не умеешь, не должна… Да что с тобой? Ален, правда, перестань… Ну-ка, посмотри на меня! Ты чего оплакиваешь? Ничего не решено еще. Да господи, завтра же пойдешь ко мне! Все, в этот бл…дский глянец не вернешься. Скажешь, мужчина запретил. – Я рыдала еще громче, еще горше. – Слушай, ты, может, влюбилась? – Он взял меня за плечи. – Влюбилась? – Я кивнула. – Не в меня? – Я опять захныкала. – Знаю, знаю, не в меня. Если это голливудские штаны, так мы ему знаешь что? Мы ему ракету сейчас направим в жопу, я с Путиным договорюсь. Помнишь анекдот: «Нет, на х…й, больше вашей Америки!» – Я улыбнулась. – Вот, уже лучше. Кто тут нашу девочку обидел, тот трех дней не проживет, так моя Ирка теперь говорит. – Мишка погладил меня по голове. Я опять залилась слезами. – Ну хватит, хватит. Господи, ну кто гад этот?! Кому яйца отрезать? Алена… – Мишка остановился. – Слушай, а ты не в Кантора, часом, влюбилась, а?
Я уткнулась в полозовское прокуренное плечо, оставляя на холстине куртке горючие мокрые следы – тушь, расплавленную слезами.
– В Кантора? О господи, я так и знал!
Мишка отстранился немного, сжал мою голову в ладонях, легонько встряхнул, посмотрел внимательно, отвернулся. Я затихла.
Он завел мотор, выехал на дорогу. Мне стало легче. Мишка сидел сгорбленный, как будто я добавила ему свой груз.
– Это я виноват. На хер я тебя к нему посылал!
– Ты ни при чем… Я сама…
До дома мы доехали за десять минут, пробка стояла из Москвы, ехать в город вечером охотников не было.
– Миш, поднимешься? Чаю попьем.
– Ага. Чаю попьем. У меня еще и воду отключили, а у тебя небось есть, да?
Я кивнула.
– Нет, Борисова, слово за слово, х…ем по столу. Ты знаешь, это добром не кончится. Мы это уже проходили. Ты меня за Лондон простила, счет обнулила?
– Давно.
Мишка выгрузил чемодан, мы обнялись, он толкнул меня под зад, задавая направление движения к подъезду.
– Поспать тебе надо. Завтра иди спокойно на работу, а я буду тебя в курсе держать, сразу позвоню, если что. Алена! – Я обернулась. – Все-таки олигарх, да? Не простой преуспевающий журналист, а олигарх… Я понял.
Он махнул рукой, быстро сел в машину, рванул с места. Я помахала ему вслед.
В редакции было пусто. Девицы сидели в кафетерии и пили чай. Никто не работал. Начальства тоже не было. Если не считать меня. А меня уже можно не считать. Воздух искрил, наэлектризованный ожиданиями и страхами, это ощущалось физически, нагнеталось, как перед грозой, еще немного, и сдетонирует. Сломался принтер. Уловил импульсы и решил не работать, пока не выяснится, кто за это будет платить.
У меня не было плана. Никакого. Его не могло быть. Все, что требовалось от меня, я делала. Но бессмысленно сопротивляться, если большая сила играет живыми шахматами. Девочки держались вместе, чтобы было не так страшно. Мне оставалось сидеть и ждать. Гламурная королева, блин, я в любом случае под ударом.
Ночью я думала… Если Канторович, тогда все… Если останется Волкова, имеет смысл сопротивляться. Чисто автоматически, просто чтобы не сойти с ума. Я чувствовала себя пустой, мертвой, полой. Надо же, умерла, а действовать еще могу… У мужиков щетина растет после смерти. А что растет у женщин – отчаяние, жестокость, цинизм? Или ногти? Точно, ногти. Я достала лак и принялась красить ногти.
Пришла Вера и села рядом.
– Ты даешь! Железная! Наши все в истерике. Ты знаешь, что происходит? Продали?
– Пока не знаю. – Я аккуратно закрашивала мизинец.
– И что теперь будет? Островская ходит, отчет пишет для новых владельцев, на всякий случай. У Ани сидит в кабинете. – Я усмехнулась. – Может, тебе тоже подсуетиться?
– Нет. Не стоит.
– Может, ты и права…
Телефон визжал. Самая большая громкость. Мишка! Я схватила трубку, смазала лак, черт!
– Борисова, купили! – Я дернулась. Тюбик упал, и красный глянцевый лак лился на обложку. Буквы «Gl» исчезли, осталось только «oss».
– Сейчас Канторович к тебе едет. Только что с ним говорил. Борисова, ты поняла меня? Давай, обработай там его!
– Куда едет? – У меня затряслись руки.
– К тебе! В редакцию вашу. Все, сопли утри! Ты остаешься.
– Нет, Мишка, как раз я ухожу. Увольняюсь.
– Ты что, Борисова, свихнулась? Ты дурь свою оставь! Девушка на работе солдат, помнишь?!
– Нет, я больше не солдат, Миш. Я демобилизована.
Сумка, туфли из-под стола, что еще… Заявление!
Вошла Островская.
– Я тебя с утра жду. Значит, так, Алена, мы срочно делаем сентябрьский номер.
– Не рано ли? – спросила я ее.
– Ты о чем?
– О тебе.
– Не понимаю. Ты едешь сейчас к Насте, делаешь с ней интервью, надо ее морально поддержать.
– Зачем? Она пострадала?
– А ты разве не знаешь? Ее кто-то подставил, надо сейчас репутацию подправлять, – она была участлива и спокойна.
Удивительная девушка, стопроцентный глянец. Это высший пилотаж – ненавидеть, уничтожать и продолжать делать вид, что дружишь. Никогда мне этому не научиться.
– Она тебе подруга или сестра, я не помню?
– Не важно! – Островская не смутилась. – Я думаю, поскольку у вас хорошие отношения с Настей, ты сможешь остаться каким-нибудь редактором. Я понимаю, конечно, обидно… И мне тоже очень жаль. Сейчас приедет Александр Борисович, мы с ним будем обсуждать…
Сука, посмела еще приплести – мы с ним!
– Знаешь, Лия, я подумала тут… Ты никогда не будешь главным редактором.
– Почему это ты так уверена? – Островская побледнела, сжала кулаки.
– Потому что ты слишком этого хочешь. И это блокирует желания других. Место сопротивляется насилию. И люди тоже.
Островская дернулась, перекорежилась, ушла.
Если бы Волкова сделала меня издателем, Лия стала бы главным редактором. Больше некому. А она, дура, поторопилась, и теперь сядет Настя.
Вера зашептала:
– Ты не реагируй на нее. Непонятно, что сейчас будет. Настю, может, и не назначат. У нее все, рейтинг падает, скандал… Ты читала, что про нее газеты пишут? Что она пьяная тогда за рулем!.. Кто ее назначит? А Островская тебе не конкурентка!
Так, что я хотела? Заявление. «Прошу уволить меня по собственному желанию…» Кому писать-то, ему? Я оставила пустое место… От Алены Борисовой. Пустое место.
– Вера, передашь?
– Кому? Алена, ты что?!