Страница:
– А кто все-таки ведущая? – спросила я Веру.
Я ушла из журнала раньше, чем было принято окончательное решение. При мне обсуждались кандидатуры Кати Мцитуридзе и Феклы Толстой.
– Ведерникова, – ответила Вера.
– Как может быть Ведерникова, если она получает приз? – Я была спокойна, я была холодна.
– У нее будет спецприз. А потом… Не важно…
– Что потом? Говори, не стесняйся, – я сверлила Веру взглядом.
– Потом должна была выйти Аня и представить ее как нового главного редактора. Алена, ты извини, что я не позвонила, не предупредила. Я не думала, что ты придешь… Потом, ты же знаешь Аню, у нее все меняется по двадцать раз.
Я остановила этот поток сочувственных слов:
– Ты все правильно сделала.
Харламов уже объявлял:
– А сейчас я приглашаю на эту сцену…
Фанфары. На экране закрутилась заставка церемонии. Glossy People. Буквы вспыхнули и рассыпались на мелкие бриллианты.
Неведомая, но очень конкретная, осязаемая сила подхватила меня и понесла вперед. В несколько шагов я взлетела на сцену и теперь стояла рядом с Харламовым. Две сотни людей смотрели на меня. Пять телевизионных камер светились красными огоньками. Значит, идет запись. На балконе сбился в кучу творческий актив журнала Gloss во главе с Островской. Тишина. Я услышала, как у кого-то упала вилка.
– Добрый вечер! Мы рады приветствовать вас, дорогие друзья, на ежегодной церемонии вручения нашей премии, – услышала я собственный голос, усиленный динамиками. Он уходил в дальние углы ресторана, заполнял помещение, поднимался к потолку и снова возвращался ко мне через клетчатую мембрану микрофона. – Все, кого я вижу сегодня в этом зале, достойны премии Glossy People. Если вам она сегодня не достанется, значит, у вас было мало рекламы в последнем номере журнала.
Общий смех в зале.
– А если серьезно, то эту премию всегда получают те, кто сделал однажды правильный выбор. Наш «Глянец» – это просто зеркало, в котором отражается ваша индивидуальность и ваш успех!
Аплодисменты. Я стояла на сцене, и мне аплодировал зал. Харламов приблизился ко мне, зашептал:
– Как вас представить?
– Алена Борисова, главный редактор.
И он провозгласил:
– Итак, главный редактор журнала Gloss Алена Борисова объявляет Пятую ежегодную церемонию вручения премий Glossy People… – он сделал театральную паузу, передавая мне слово.
– …открытой! – звонко крикнула я в микрофон. – Церемония начинается! Приятного вечера!
Фанфары! Тушь! Маэстро, урежьте марш!
Я спрыгнула со сцены, опираясь на руку Харламова. Только здесь, внизу почувствовала, как дрожат колени. Хотелось курить.
– Алена, привет, как я рада… – Настя Ведерникова с листочками сценария стояла возле сцены рядом с Островской. Островская была мрачна. Но вид у нее был не угрожающий, а жалкий.
– А мне сказали, что тебя не будет, – Настя оглянулась на Лию, ища ее поддержки.
Да, девочки, я обломала вам сценарий.
– Тебя обманули! Иди на сцену, тебе работать, – сказала я и двинулась в полумрак зала.
– Девушка главный редактор, вам сюда, – Васильев поймал меня за руку и усадил рядом. – И говорите вы тоже хорошо. Что вам налить?
– Воды, – я перевела дух.
– Нет, сегодня вы будете пить, – Васильев уже наливал шампанское.
– Кто это сказал?
– Владимир Владимирович просил вам передать. Если я вам не авторитет, – большой начальник был настроен игриво. Отлично. Это укладывалось в сценарий сегодняшнего вечера.
И я расслабилась.
Настя отрабатывала номер, хлопотала лицом, демонстрировала весенне-летнюю коллекцию носов и губ от Ольховского. Люди глянца поднимались на сцену за призами, спонсоры выдавали им подарки, путевки, сертификаты. Венеры уходили бойко. Жанна Фриске, кроме Венеры, получила золотую пчелу от спонсоров, как самая трудолюбивая глянцевая девушка.
В середине церемонии приехала Самсонова. И села к нам за главный стол.
– Что, крестницу мою соблазняешь? – сказала Вероника, после того как мы обменялись поцелуями и новостями.
– Так она твоя родственница? – Васильев ухмыльнулся. – Что и требовалось доказать. Вкусы не меняются, согласна?
– Ага. И ты тоже. – Они обменялись взглядами, из которых следовало, что у них есть общее прошлое.
– А как твоя жена, Дима? – Самсонова сама себе налила вина. Она все делала сама.
– Смотри, злится! Не дает мне за ней поухаживать, – Васильев толкнул меня плечом. – Какую из них ты имеешь в виду?
– Олю. А есть еще кто-то?
– С Олей я еще не развелся. А на Оксане уже не женюсь. Но у нас дочка – четыре года уже ребенку, – пояснил он мне зачем-то. – Ника, ты же ни разу у меня не была. Приезжай в следующую субботу ко мне в Жуковку со своими, я Машку возьму у Оксанки, познакомим детей. Нам с тобой есть о чем поговорить. Вот такие юные девы, как Алена, они же стариков не понимают, коммунизма не помнят. – Васильев долил мне остатки шампанского. Официант моментально забрал у него бутылку.
– Еще принеси.
– Я, Дима, за тобой не успеваю. Это какая Оксана, которая твоей ассистенткой в агентстве была? – спросила Вероника.
– Ну да, маленькая такая, светленькая.
– Алена, ты слышишь его? Ты с ним поосторожнее. Надо его знать, чиновника нашего по особым поручениям, – Самсонова смотрела на нас подозрительно.
– А что такого? Я ученый еврей при губернаторе. Облагораживаю власть.
– Я не про твое еврейство. Я про девушек, которых ты обрюхачиваешь.
– Ника, я честный человек. Я всегда говорю, что я женат. Когда надо. Алена, я женат. Имейте в виду. Чиновник всегда должен быть женат. А когда не надо – я не женат. Я же с женой своей не живу. Алена, ты слышишь – ни с одной женой я не живу. В настоящий момент замминистра совершенно свободен. И развестись я тоже могу. Если будет надо.
Принесли еще бутылку. Вероника Николаевна и Васильев, отчества которого я не знала (а вряд ли оно мне понадобится), погрузились в обсуждение общих знакомых. Васильев пытался втянуть меня в разговор, я что-то отвечала, не особенно заботясь, впопад или нет. Мне было тепло и спокойно.
Я смотрела на Настю, лицо которой уже блестело от пота, на наших девиц, которые наблюдали за мной. Остался последний приз. За соседними столами уже зияли пустые места. Випы, получив статуэтку, уходили, прихватывая за собой часть компании. Большой город ждал их еще в нескольких местах. Звезд в Москве меньше, чем вечеринок. Рука Васильева, искавшая опоры на спинке моего стула, постепенно там угнездилась. И теперь, меняя позу, чтобы прикурить или подлить мне шампанского, он ошибался и клал руку мне на плечо. Через ткань я чувствовала, как гуляет его ладонь. Ну и что, что женат. Какая разница.
Я заерзала. Как-то вдруг стало неуютно.
– Что, Аленка, холодно? Может, пиджак мой набросишь? Здесь кондиционер прямо над нами, – Васильев приблизил свои губы к моему лицу.
– Нет-нет, все в порядке, – я оглянулась в поисках источника раздражения.
Черт! В пяти метрах, прислонившись спиной к колонне, стоял Канторович и смотрел на нас. Я отвернулась.
– Ты чего никак не угомонишься? Налить еще? – Васильев прижал меня к себе и ткнулся губами в плечо. Я вздрогнула. Это было обжигающе. Даже через ткань.
– Ну что, ребята, я поеду, пожалуй, – Самсонова встала. – Алена, спасибо за вечер! Спонсорство наше вы отработали, молодцы. Дима, девочку мою не обижай, понял?
– Как я могу ее обидеть? Я влюбился. Алена, слышишь, я влюбился.
– Вот тот-то и плохо, что ты влюбился, – Вероника ушла, оставив меня в лапах безжалостной государственной машины.
– Может, мы тоже поедем? Если у тебя еще тут дела, я подожду, – сказал Васильев, стремительно сокращая расстояние. – Съешь клубничку. – Провел упругой розовой мякотью по моим губам. – Открывай рот.
Это было на грани. Даже непонятно, как такой серьезный начальник позволяет себе подобные вольности. Но я знала наверняка, что Канторович смотрит. Я взяла ягоду губами, дразня Васильева, Канторовича, себя. Смотри, смотри, гад, что сейчас будет!
– Нет никаких дел. Можем ехать.
– Аленка, ты чудо! Я правда влюбился. Слушай, может, мне развестись?
Мы двинулись к выходу. Навстречу Канторовичу, который стоял прямо по курсу. Я отвернулась, еще пара шагов, и все. Я свободна!
– А, Сашка! Привет олигархам! Как дела?
Васильев и Канторович пожимали друг другу руки.
– Волков как, поправляется?
– Поправляется. Алена, добрый вечер! – Канторович смотрел на меня нехорошо. Если бы я не знала, что он меня ненавидит, можно было бы подумать, что ревнует.
– Здравствуйте.
– О, вы знакомы! Ну конечно, где красивые девушки, там Канторович первый. Но тут у вас, олигархов, не пройдет. В битве государства и капитала за зоны влияния выигрывает власть. Правильно, Саш?
– К совету министров готовишься? – Канторович выглядел, как разъяренный бык. Прядь волос упала на лоб. Он отбросил ее движением, которое я так хорошо знала.
– Алена, он на нас наезжает. Бросим его здесь, грубияна! Все, Сашка, мы уехали!
– Алена, подожди, надо поговорить! Прямо сейчас! – он тронул меня за руку, легко, почти незаметно, но меня моментально парализовало. Этого я и боялась. Так происходило всегда. Я могла сделать что угодно, победить кого угодно, прийти сюда, подняться на сцену, сломать интригу Насте и Волковой, но я ничего не могла сделать с этой своей реакцией. Пока не могла.
– Нет, Канторович. Я девушку увожу. А тебе тут оставляю целое поле. Вон, Анастасия твоя спускается с небес на землю. Ты, кстати, когда женишься?
– Дима, я хотел бы с Аленой поговорить. Алена, это очень важно!
– Это как девушка решит, – Васильев смотрел на меня выжидательно. Если он сейчас уйдет, я погибла.
– Уже поздно. Мы торопимся, Александр Борисович. Извините, в другой раз. – Я взяла Васильева под руку и потащила к выходу.
Моя машина осталась у ресторана, доверенная охраннику за мзду в сто евро, полученную из кармана государственного чиновника. Когда Васильев распахнул передо мной дверь своего черного BMW X5, я заметила стайку наших девиц, провожавших гостей. Лия, Жанна, Вера и Лиза наблюдали за мной. И если у меня еще были сомнения – ехать или нет, то теперь обратного пути не было. Любви я искала и не нашла, так буду искать власти. И денег, само собой.
Старый дом, из которого выдрали древнюю начинку и взамен вставили еврокишки, находился в переулках в районе Брестской. Квартира на пятом этаже выглядела абсолютно холостяцкой. Никаких следов женского присутствия я не обнаружила. Караоке, камин, огромная ванная с джакузи, книги, журналы, гигантский экран телевизора.
– Что будешь пить?
– Пить не хочу. Хочу петь.
– Давай. У меня тут идеальная звукоизоляция.
Я нашла в меню караоке Вертинского. Вот. Как раз под настроение.
– Ну что ты тоску сейчас будешь разводить? Нам хорошо. Главное, не надо сейчас думать. Сейчас халат принесу. Устала, наверное, в платье? – он сделал попытку расстегнуть «молнию».
Но я вырвалась.
– Включи мне номер 115.
Я пела, Васильев не слушал. Гремел бокалами, наливал шампанское. Мне было все равно. Я пела для себя. «Желтый ангел» – он длинный. Долетит и до Васильева.
Чиновник мой успокоился. И уже внимал. Я смотрела на него, но его не видела. Думала про Сашу. Что он хотел мне сказать? Надо, наверное, было его выслушать. Васильев опустил голову.
– Еще что-нибудь поставить?
– Нет, хватит, – я поняла вдруг, как устала.
– Ты хорошая девчонка, Алена. Давай выпьем. Хочу сегодня напиться.
– Зачем? – Я села напротив него.
– Зачем люди пьют? Я пью, чтобы не думать.
– О чем? Тебя что-то мучает?
– Я сам себя мучаю. Никто человека не мучает больше, чем он сам. Вот ты любишь кого-нибудь?
Странный вопрос, учитывая время и место. Я поколебалась, думая, стоит ли отвечать. А что тут думать, с другой стороны – мне же все равно, что подумает он.
– Я – да. Люблю.
– Вот! Я об этом и говорю. Тогда какого черта ты едешь ночью к незнакомому мужику?! В кого это плевок – в себя или в него? Или в меня?!
Он вдруг разозлился.
– Не знаю. Может быть, я забыть хочу.
– Забыть?! Думаешь, поможет? Не надейся! И не надо, чтобы помогало. Лучше любить даже мудака, чем эта пустота. Ты знаешь, что такое пустота?
Я вспомнила Канторовича, его плач на Лазурном Берегу моря.
– Не знаю, наверное.
– И не дай бог тебе узнать! Говорят – чтоб тебе пусто было. Страшная вещь, никому так не говори. Вот мне пусто. Абсолютно.
– То есть скучно?
– Если бы скучно… Пусто – это значит мертвяк. Вообще. Мне даже трахаться неинтересно. Кончаю на бабу и думаю – зачем это делаю? Мне это надо разве? И почему с ней? Вот ты знаешь, зачем кончаешь?
Мне стало жутко. В этой пустой квартире, с пустым серым экраном телевизора. Его лицо казалось теперь желтоватым в ярком свете галогеновых ламп, беспощадных к возрасту. Печальный желтый демон.
Какой он жалкий и старый. Да, старый. И дело здесь не в возрасте. Мертвый – значит, старше меня на целую жизнь.
– Алена, иди ко мне. Иди сюда.
– Я пойду, Дима. Мне домой нужно.
– А я тебя не отпущу! – Он встал, сграбастал меня в медвежьих объятиях, навалился, прижимая к креслу.
– Отпустишь! – Я оттолкнула его, поднялась. Он остался сидеть на полу.
– Ты права. Отпущу. Потому что ты хорошая девчонка. Иди давай. Быстрее. Потому что я хоть и мертвый, а мужик. Я умер, представь, а х…й еще стоит. Пожить хочет. Смешно, да?
Смешно, что на моем пути попадались человеческие развалины. Я искала в мужчинах опору, а находила разграбленные крепости. Не врагами, а ими самими. Я дошла до ресторана, забралась в свою Бурашку и почувствовала себя счастливым человеком. Мне не скучно, мне не пусто, и я всего хочу. И все у меня будет хорошо.
Глава 9
Но никогда не будет антиглянцевого журнала. И не потому, что рекламодатели такое издание в гробу видали…
Никто из читателей антижурнал бы не покупал. Потому что нет людей, которые хотят быть разочарованными. Я лично не хочу знать, сколько стоит моя сумка Prada: сколько в этой цене – именно сумки, а сколько пошло на пять букв.
И что в таком случае гуманнее – издавать журнал, который утешает, или плеваться людям в лицо правдой, от которой им не захочется жить?
В школе, когда мы разбирали пьесу пролетарского писателя Горького «На дне», позором был заклеймен утешитель Лука, хитрый дед, отвлекающий обитателей социального дна от классовой борьбы разговорчиками про то, что все будет хорошо. Образ деда, как утверждало официальное литературоведение, зашифрован в строчке Беранже: «Господа, если к правде святой мир дороги найти не сумеет – честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой». А я вот теперь думаю, что бомж Лука был идеологом глянца, буревестником российской буржуазной революции конца XX века. Предчувствовал великий пролетарский писатель, любитель гламурного Капри, что за победой кайла и сохи грядет реванш капитала. А с капиталом приходит глянец и покрывает толстым слоем двадцатичетырехкаратного золота все вокруг.
Это я так, болтаю всякую чепуху, упражняюсь в остроумии, соскребаю защитный слой на просроченном лотерейном билетике в поисках призовых символов. Но опоздала я к розыгрышу призов.
Мое настроение уже несколько дней находилось в состоянии маятника. Меня качало от «вот я дура!» (низовая отметка) до «эти дуры еще пожалеют!» (пик оптимизма). Когда я выскакивала в верхнюю точку, бросалась к телефону, мобилизуя весь запас позитива для бесед с потенциальными работодателями. Они же, как собаки, чуют страх и отчаяние. Я уже поговорила с Мишкой, он долго матерился, клеймил мое ренегатство, глумился, но обещал что-нибудь придумать.
– Сейчас вакансий нет. Попробую для тебя выбить. Но не быстро. Ты там пока не голодаешь?
– Нет, – я обещала Полозову продержаться на стратегическом запасе крупы до наступления лета. Но не дольше.
Сейчас я собирала агентурные сведения – кого кому где надо. Долбить отделы кадров издательских домов своими резюме неправильно. Работяга, ищущий работу, и профессионал, оказавшийся вовремя в том месте, где ищут ценного кадра, – это две разные особи. Я собиралась пополнить ряды элитных особей.
Задешево продаваться не собираюсь! Лучше поголодаю. Захотелось есть. Я открыла кухонный шкаф – гречка, овсянка на дне банки, макароны, соль, сахар, перец по вкусу. Макароны, что ли, отварить? Даже сыра у меня нет. Я постояла перед глубокой кулинарной пропастью и решила – а наплевать! Пойду в магазин и куплю суши.
Да, в супермаркете неплохие маркетологи. Прилавок с суши стоял возле касс, и по пути к цели я набрала кучу продуктов, в которых мой холодильник вообще не нуждался. Когда я балансировала с четырьмя пакетами наперевес, пытаясь отыскать в сумке ключи от машины, зазвонил телефон.
Я люблю свой телефон. Мне нравится говорить по мобильному, когда я сижу в пробке, вхожу в бутик (лучший способ избежать прямого контакта с продавцами, этого назойливого «вам помочь?») или стою в Шереметьево в очереди на паспортный контроль. Но такими моментами телефон меня не балует. Наоборот, он звонит тогда, когда руки заняты сумками, когда мне надо спустить воду в туалете, когда я пытаюсь припарковаться задом на улице с односторонним движением. Интересно, почему он так делает?!
– Алло? Кто? – Я едва успела отскочить от «Форда», который собирался въехать на стоянку прямо по моим ногам.
Звонила Вера.
– У меня новости. Ты сидишь?
– Стою. Какие новости? – я насторожилась. Волкова обещала выплатить мне остаток зарплаты за март. Неужели кинет?
– Лучше сядь. Алена, ты не поверишь! Волкова хочет, чтобы ты ей позвонила. Меня уполномочили тебе официально это сообщить.
– Зачем? Что ей надо?
– Позвони – узнаешь. Прямо сейчас ей звони!
– Вер, я не буду играть в эти игры. Скажи мне, чего она хочет, и я подумаю – звонить мне этим людям или нет.
– Ален, умоляю, только не сдавай меня! Они с Затуловской хотят тебя вернуть! Представляешь? Нереально, да?! Аня тебя вспоминает по любому поводу. Вчера, когда номер планировали, Волкова пыталась выбить из девок идеи, все молчали. И она сказала – вот Алена бы сразу придумала, а вы ничего не можете. Они после вечеринки с Затуловской говорили, что у тебя сильный характер. Что ты лидер. В общем, вчера вечером Волкова просила тебе позвонить. Ну что, обрадовала я тебя?
– Не знаю… – Я лихорадочно обрабатывала информационный поток. Честно говоря, мне было приятно. Я надеялась, что рано или поздно они пожалеют, но не думала, что это случится так быстро.
– Я тебя умоляю, не дури! Ну поругались, но ты же знаешь, Аня не со зла.
– Правда? А с чего? И я прекрасно помню про охрану!
– Ален, ты хочешь извинений? Их не будет. Они не будут терять лицо. Но в любом случае у тебя сильная позиция – не ты просишь, тебя просят.
– Я подумаю. Но сама звонить не буду. Пусть Волкова мне позвонит.
– А это ты зря!
– Почему? Она на это не пойдет? Или она мне потом этого не простит?
– Я думаю, второе. Сейчас такая ситуация, что ты можешь ставить любые условия. Но это чревато, сама понимаешь.
– Вер, давай так. Я сегодня подумаю об этом и завтра сама тебе позвоню.
Я уже собиралась опустить трубку, но вдруг вспомнила: а как же наша красавица?
– Слушай, Вер, а почему они Настю не назначили?
– Понятия не имею. После вечеринки про нее вообще не говорили. А, нет, вру – Волкова говорила вроде, что у нее рейтинг падает, программу ее стали меньше смотреть.
– При чем здесь рейтинг? Для главного редактора ее рейтинга вполне хватит. Тут что-то другое. Может, Волкова не хочет Ведерникову слишком близко к своему бизнесу подпускать? Это же Анина поляна, а не Аркадия. А Настя, которая выходит замуж за партнера Аркадия, будет независима, понимаешь? Зачем Ане неуправляемый человек?
– Не знаю, Ален, это слишком сложные построения. Я так глубоко не копала. И ты лучше не лезь в их дела. Волков, Канторович, Аня – там совершенно другого уровня отношения. Нет Насти – и хорошо. А тебя девчонки хотят – они Марине и Ане говорили.
– Передавай девчонкам привет.
Я зашвырнула пакеты в салон и рванула с места, едва не опрокинув стайку старушек, ведших под уздцы клетчатые сумки-тележки.
– Извините, бабушки! Я не хотела! – прокричала я им в открытое окно.
Волкова позвонила, когда я парковалась возле подъезда. Сама позвонила. Неслыханно! Я даже не поняла, успела ли ей Вера что-нибудь сообщить.
– Алена, это Анна Андреевна, как ваши дела?
– Спасибо, хорошо.
Говорила она так, как будто ничего не произошло, как будто я только что получила редакционное задание, а она звонит, чтобы уточнить детали. Я отвечала ей в той же манере. Детали меня, правда, интересовали.
– Хорошо отдохнули?
Ага, эта игра называется – отпуск.
– Неплохо.
– Алена, считаю, что вы находились в отпуске, из которого вам пора вернуться. Я не хочу вас терять. Потому что вы умеете работать.
Это была значительная уступка. Я это оценила.
– Спасибо, приятно слышать.
– Это не комплимент. Я считаю, что вы нужны журналу и журнал нужен вам. Завтра я жду вас в офисе, как обычно. К одиннадцати будете?
Это была грандиозная уступка. По версии Затуловской, рабочий день начинался в 9.30.
– Буду. И я бы хотела обсудить некоторые детали.
– Детали? Вы имеете в виду условия? Хорошо, Алена. До встречи.
Ура! Я сделала это! Первый раз сказала то, что надо было сказать. Не больше и не меньше. Хотя, может, я все-таки перегнула палку? Не надо было про условия. По телефону не стоило. Такие вещи обсуждаются при личной встрече. Так, хватит рефлексии, интеллигентских густых соплей! Я все сделала правильно!
Первой в редакции меня встретила Островская.
Я ушла из журнала раньше, чем было принято окончательное решение. При мне обсуждались кандидатуры Кати Мцитуридзе и Феклы Толстой.
– Ведерникова, – ответила Вера.
– Как может быть Ведерникова, если она получает приз? – Я была спокойна, я была холодна.
– У нее будет спецприз. А потом… Не важно…
– Что потом? Говори, не стесняйся, – я сверлила Веру взглядом.
– Потом должна была выйти Аня и представить ее как нового главного редактора. Алена, ты извини, что я не позвонила, не предупредила. Я не думала, что ты придешь… Потом, ты же знаешь Аню, у нее все меняется по двадцать раз.
Я остановила этот поток сочувственных слов:
– Ты все правильно сделала.
Харламов уже объявлял:
– А сейчас я приглашаю на эту сцену…
Фанфары. На экране закрутилась заставка церемонии. Glossy People. Буквы вспыхнули и рассыпались на мелкие бриллианты.
Неведомая, но очень конкретная, осязаемая сила подхватила меня и понесла вперед. В несколько шагов я взлетела на сцену и теперь стояла рядом с Харламовым. Две сотни людей смотрели на меня. Пять телевизионных камер светились красными огоньками. Значит, идет запись. На балконе сбился в кучу творческий актив журнала Gloss во главе с Островской. Тишина. Я услышала, как у кого-то упала вилка.
– Добрый вечер! Мы рады приветствовать вас, дорогие друзья, на ежегодной церемонии вручения нашей премии, – услышала я собственный голос, усиленный динамиками. Он уходил в дальние углы ресторана, заполнял помещение, поднимался к потолку и снова возвращался ко мне через клетчатую мембрану микрофона. – Все, кого я вижу сегодня в этом зале, достойны премии Glossy People. Если вам она сегодня не достанется, значит, у вас было мало рекламы в последнем номере журнала.
Общий смех в зале.
– А если серьезно, то эту премию всегда получают те, кто сделал однажды правильный выбор. Наш «Глянец» – это просто зеркало, в котором отражается ваша индивидуальность и ваш успех!
Аплодисменты. Я стояла на сцене, и мне аплодировал зал. Харламов приблизился ко мне, зашептал:
– Как вас представить?
– Алена Борисова, главный редактор.
И он провозгласил:
– Итак, главный редактор журнала Gloss Алена Борисова объявляет Пятую ежегодную церемонию вручения премий Glossy People… – он сделал театральную паузу, передавая мне слово.
– …открытой! – звонко крикнула я в микрофон. – Церемония начинается! Приятного вечера!
Фанфары! Тушь! Маэстро, урежьте марш!
Я спрыгнула со сцены, опираясь на руку Харламова. Только здесь, внизу почувствовала, как дрожат колени. Хотелось курить.
– Алена, привет, как я рада… – Настя Ведерникова с листочками сценария стояла возле сцены рядом с Островской. Островская была мрачна. Но вид у нее был не угрожающий, а жалкий.
– А мне сказали, что тебя не будет, – Настя оглянулась на Лию, ища ее поддержки.
Да, девочки, я обломала вам сценарий.
– Тебя обманули! Иди на сцену, тебе работать, – сказала я и двинулась в полумрак зала.
– Девушка главный редактор, вам сюда, – Васильев поймал меня за руку и усадил рядом. – И говорите вы тоже хорошо. Что вам налить?
– Воды, – я перевела дух.
– Нет, сегодня вы будете пить, – Васильев уже наливал шампанское.
– Кто это сказал?
– Владимир Владимирович просил вам передать. Если я вам не авторитет, – большой начальник был настроен игриво. Отлично. Это укладывалось в сценарий сегодняшнего вечера.
И я расслабилась.
Настя отрабатывала номер, хлопотала лицом, демонстрировала весенне-летнюю коллекцию носов и губ от Ольховского. Люди глянца поднимались на сцену за призами, спонсоры выдавали им подарки, путевки, сертификаты. Венеры уходили бойко. Жанна Фриске, кроме Венеры, получила золотую пчелу от спонсоров, как самая трудолюбивая глянцевая девушка.
В середине церемонии приехала Самсонова. И села к нам за главный стол.
– Что, крестницу мою соблазняешь? – сказала Вероника, после того как мы обменялись поцелуями и новостями.
– Так она твоя родственница? – Васильев ухмыльнулся. – Что и требовалось доказать. Вкусы не меняются, согласна?
– Ага. И ты тоже. – Они обменялись взглядами, из которых следовало, что у них есть общее прошлое.
– А как твоя жена, Дима? – Самсонова сама себе налила вина. Она все делала сама.
– Смотри, злится! Не дает мне за ней поухаживать, – Васильев толкнул меня плечом. – Какую из них ты имеешь в виду?
– Олю. А есть еще кто-то?
– С Олей я еще не развелся. А на Оксане уже не женюсь. Но у нас дочка – четыре года уже ребенку, – пояснил он мне зачем-то. – Ника, ты же ни разу у меня не была. Приезжай в следующую субботу ко мне в Жуковку со своими, я Машку возьму у Оксанки, познакомим детей. Нам с тобой есть о чем поговорить. Вот такие юные девы, как Алена, они же стариков не понимают, коммунизма не помнят. – Васильев долил мне остатки шампанского. Официант моментально забрал у него бутылку.
– Еще принеси.
– Я, Дима, за тобой не успеваю. Это какая Оксана, которая твоей ассистенткой в агентстве была? – спросила Вероника.
– Ну да, маленькая такая, светленькая.
– Алена, ты слышишь его? Ты с ним поосторожнее. Надо его знать, чиновника нашего по особым поручениям, – Самсонова смотрела на нас подозрительно.
– А что такого? Я ученый еврей при губернаторе. Облагораживаю власть.
– Я не про твое еврейство. Я про девушек, которых ты обрюхачиваешь.
– Ника, я честный человек. Я всегда говорю, что я женат. Когда надо. Алена, я женат. Имейте в виду. Чиновник всегда должен быть женат. А когда не надо – я не женат. Я же с женой своей не живу. Алена, ты слышишь – ни с одной женой я не живу. В настоящий момент замминистра совершенно свободен. И развестись я тоже могу. Если будет надо.
Принесли еще бутылку. Вероника Николаевна и Васильев, отчества которого я не знала (а вряд ли оно мне понадобится), погрузились в обсуждение общих знакомых. Васильев пытался втянуть меня в разговор, я что-то отвечала, не особенно заботясь, впопад или нет. Мне было тепло и спокойно.
Я смотрела на Настю, лицо которой уже блестело от пота, на наших девиц, которые наблюдали за мной. Остался последний приз. За соседними столами уже зияли пустые места. Випы, получив статуэтку, уходили, прихватывая за собой часть компании. Большой город ждал их еще в нескольких местах. Звезд в Москве меньше, чем вечеринок. Рука Васильева, искавшая опоры на спинке моего стула, постепенно там угнездилась. И теперь, меняя позу, чтобы прикурить или подлить мне шампанского, он ошибался и клал руку мне на плечо. Через ткань я чувствовала, как гуляет его ладонь. Ну и что, что женат. Какая разница.
Я заерзала. Как-то вдруг стало неуютно.
– Что, Аленка, холодно? Может, пиджак мой набросишь? Здесь кондиционер прямо над нами, – Васильев приблизил свои губы к моему лицу.
– Нет-нет, все в порядке, – я оглянулась в поисках источника раздражения.
Черт! В пяти метрах, прислонившись спиной к колонне, стоял Канторович и смотрел на нас. Я отвернулась.
– Ты чего никак не угомонишься? Налить еще? – Васильев прижал меня к себе и ткнулся губами в плечо. Я вздрогнула. Это было обжигающе. Даже через ткань.
– Ну что, ребята, я поеду, пожалуй, – Самсонова встала. – Алена, спасибо за вечер! Спонсорство наше вы отработали, молодцы. Дима, девочку мою не обижай, понял?
– Как я могу ее обидеть? Я влюбился. Алена, слышишь, я влюбился.
– Вот тот-то и плохо, что ты влюбился, – Вероника ушла, оставив меня в лапах безжалостной государственной машины.
– Может, мы тоже поедем? Если у тебя еще тут дела, я подожду, – сказал Васильев, стремительно сокращая расстояние. – Съешь клубничку. – Провел упругой розовой мякотью по моим губам. – Открывай рот.
Это было на грани. Даже непонятно, как такой серьезный начальник позволяет себе подобные вольности. Но я знала наверняка, что Канторович смотрит. Я взяла ягоду губами, дразня Васильева, Канторовича, себя. Смотри, смотри, гад, что сейчас будет!
– Нет никаких дел. Можем ехать.
– Аленка, ты чудо! Я правда влюбился. Слушай, может, мне развестись?
Мы двинулись к выходу. Навстречу Канторовичу, который стоял прямо по курсу. Я отвернулась, еще пара шагов, и все. Я свободна!
– А, Сашка! Привет олигархам! Как дела?
Васильев и Канторович пожимали друг другу руки.
– Волков как, поправляется?
– Поправляется. Алена, добрый вечер! – Канторович смотрел на меня нехорошо. Если бы я не знала, что он меня ненавидит, можно было бы подумать, что ревнует.
– Здравствуйте.
– О, вы знакомы! Ну конечно, где красивые девушки, там Канторович первый. Но тут у вас, олигархов, не пройдет. В битве государства и капитала за зоны влияния выигрывает власть. Правильно, Саш?
– К совету министров готовишься? – Канторович выглядел, как разъяренный бык. Прядь волос упала на лоб. Он отбросил ее движением, которое я так хорошо знала.
– Алена, он на нас наезжает. Бросим его здесь, грубияна! Все, Сашка, мы уехали!
– Алена, подожди, надо поговорить! Прямо сейчас! – он тронул меня за руку, легко, почти незаметно, но меня моментально парализовало. Этого я и боялась. Так происходило всегда. Я могла сделать что угодно, победить кого угодно, прийти сюда, подняться на сцену, сломать интригу Насте и Волковой, но я ничего не могла сделать с этой своей реакцией. Пока не могла.
– Нет, Канторович. Я девушку увожу. А тебе тут оставляю целое поле. Вон, Анастасия твоя спускается с небес на землю. Ты, кстати, когда женишься?
– Дима, я хотел бы с Аленой поговорить. Алена, это очень важно!
– Это как девушка решит, – Васильев смотрел на меня выжидательно. Если он сейчас уйдет, я погибла.
– Уже поздно. Мы торопимся, Александр Борисович. Извините, в другой раз. – Я взяла Васильева под руку и потащила к выходу.
Моя машина осталась у ресторана, доверенная охраннику за мзду в сто евро, полученную из кармана государственного чиновника. Когда Васильев распахнул передо мной дверь своего черного BMW X5, я заметила стайку наших девиц, провожавших гостей. Лия, Жанна, Вера и Лиза наблюдали за мной. И если у меня еще были сомнения – ехать или нет, то теперь обратного пути не было. Любви я искала и не нашла, так буду искать власти. И денег, само собой.
Старый дом, из которого выдрали древнюю начинку и взамен вставили еврокишки, находился в переулках в районе Брестской. Квартира на пятом этаже выглядела абсолютно холостяцкой. Никаких следов женского присутствия я не обнаружила. Караоке, камин, огромная ванная с джакузи, книги, журналы, гигантский экран телевизора.
– Что будешь пить?
– Пить не хочу. Хочу петь.
– Давай. У меня тут идеальная звукоизоляция.
Я нашла в меню караоке Вертинского. Вот. Как раз под настроение.
– Ну что ты тоску сейчас будешь разводить? Нам хорошо. Главное, не надо сейчас думать. Сейчас халат принесу. Устала, наверное, в платье? – он сделал попытку расстегнуть «молнию».
Но я вырвалась.
– Включи мне номер 115.
Я пела, Васильев не слушал. Гремел бокалами, наливал шампанское. Мне было все равно. Я пела для себя. «Желтый ангел» – он длинный. Долетит и до Васильева.
Чиновник мой успокоился. И уже внимал. Я смотрела на него, но его не видела. Думала про Сашу. Что он хотел мне сказать? Надо, наверное, было его выслушать. Васильев опустил голову.
Вы поете как звезда! Фанфары! Тушь!
…И, закрыв лицо руками,
Я внимал жестокой речи,
Утирая фраком слезы,
Слезы боли и стыда.
А высоко в синем небе
догорали Божьи свечи,
И печальный желтый
Ангел тихо таял без следа…
– Еще что-нибудь поставить?
– Нет, хватит, – я поняла вдруг, как устала.
– Ты хорошая девчонка, Алена. Давай выпьем. Хочу сегодня напиться.
– Зачем? – Я села напротив него.
– Зачем люди пьют? Я пью, чтобы не думать.
– О чем? Тебя что-то мучает?
– Я сам себя мучаю. Никто человека не мучает больше, чем он сам. Вот ты любишь кого-нибудь?
Странный вопрос, учитывая время и место. Я поколебалась, думая, стоит ли отвечать. А что тут думать, с другой стороны – мне же все равно, что подумает он.
– Я – да. Люблю.
– Вот! Я об этом и говорю. Тогда какого черта ты едешь ночью к незнакомому мужику?! В кого это плевок – в себя или в него? Или в меня?!
Он вдруг разозлился.
– Не знаю. Может быть, я забыть хочу.
– Забыть?! Думаешь, поможет? Не надейся! И не надо, чтобы помогало. Лучше любить даже мудака, чем эта пустота. Ты знаешь, что такое пустота?
Я вспомнила Канторовича, его плач на Лазурном Берегу моря.
– Не знаю, наверное.
– И не дай бог тебе узнать! Говорят – чтоб тебе пусто было. Страшная вещь, никому так не говори. Вот мне пусто. Абсолютно.
– То есть скучно?
– Если бы скучно… Пусто – это значит мертвяк. Вообще. Мне даже трахаться неинтересно. Кончаю на бабу и думаю – зачем это делаю? Мне это надо разве? И почему с ней? Вот ты знаешь, зачем кончаешь?
Мне стало жутко. В этой пустой квартире, с пустым серым экраном телевизора. Его лицо казалось теперь желтоватым в ярком свете галогеновых ламп, беспощадных к возрасту. Печальный желтый демон.
Какой он жалкий и старый. Да, старый. И дело здесь не в возрасте. Мертвый – значит, старше меня на целую жизнь.
– Алена, иди ко мне. Иди сюда.
– Я пойду, Дима. Мне домой нужно.
– А я тебя не отпущу! – Он встал, сграбастал меня в медвежьих объятиях, навалился, прижимая к креслу.
– Отпустишь! – Я оттолкнула его, поднялась. Он остался сидеть на полу.
– Ты права. Отпущу. Потому что ты хорошая девчонка. Иди давай. Быстрее. Потому что я хоть и мертвый, а мужик. Я умер, представь, а х…й еще стоит. Пожить хочет. Смешно, да?
Смешно, что на моем пути попадались человеческие развалины. Я искала в мужчинах опору, а находила разграбленные крепости. Не врагами, а ими самими. Я дошла до ресторана, забралась в свою Бурашку и почувствовала себя счастливым человеком. Мне не скучно, мне не пусто, и я всего хочу. И все у меня будет хорошо.
Глава 9
Апрель
Апрель – это ваш месяц. Месяц профессиональных дураков. Вы думали, что все контролируете. Что если купить помаду, как у Николь, то сразу получите Оскар, Тома Круза и под вашу юбку будут лазить голливудские режиссеры в поисках вдохновения? Неужели? Это золотая пудра Guerlain запорошила вам мозги? Плохо разглядели жизнь через темные очки в стиле Джеки Кеннеди? Ну да, немного глянца в холодной Москве – и вы планировали стать девушкой на миллион! Без комплексов, трудностей перевода и вредных привычек – верить, любить, надеяться, помогать людям и жрать на ночь. Помогать, кстати, вреднее, чем жрать.Если бы я издавала альтернативный журнал, так бы и написала. Мечта всех журналистов, работающих в коммерческих проектах, – сделать журнал наоборот. Не для рекламодателей, а для себя и для тех, кто любит читать. В настоящем народном журнале были бы интересные темы: сколько реально стоит один миллилитр брендированных духов, каков процент прибыли производителей одежды со знаменитыми логотипами, есть ли хоть какой-то толк от крема, стоимость которого равняется годовому прожиточному минимуму гражданина России?
Вы думали, что вас приняли без экзамена в интернационал глянцевых стерв, которые легко получают все, что захотят? Не смешите Бога, не рассказывайте ему об этих планах! Вам очень далеко до идеала. Чтобы легко скользить по глянцевым страницам, вам понадобятся набитая блестящими камнями башка, калькулятор, список магазинов на последней странице журнала Gloss (а лучше Vogue – там магазинов больше), несколько пластических операций, двадцать с лишним щенячьих лет, прописанных в паспорте на имя Ведерниковой Анастасии Андреевны, и сорок минут оплаченного телеэфира в день.
Если все это есть, вещи будут к вам добры, а богатые и сильные мужчины придут и сами все дадут вам. Выбейте из головы дурь, которой вас пичкали мама, батюшка из соседней с бутиком церкви, занудная русская лит-ра. У вас есть цель, и эта цель вам по средствам… Какая? Да просто надо идти вперед, по головам, по головешкам, по обугленным трупам, по дымящейся брусчатке Третьяковского проезда.
Глянец не прощает наивности. Нельзя усидеть в кресле главного редактора, опираясь только на мозги и каблуки. Светскую публику не обманешь, она все прочтет по глазам: высечена на твоей роговице алмазной гранью ядерная сумма, сделали тебе укол ботокса, разглаживающий морщины совести, используешь сыворотку, стимулирующую выработку коллагена, инфантилизма и подлости, замаскировала консилером глубокие дефекты собственной личности? Все получилось? Отлично! Придерживайся и дальше этой диеты, пожирая низкокалорийных соперниц, мажь антицеллюлитным кремом ляжки – он выведет токсины эмоций и шлаки сомнений. И не забывай про пилинг – использованные тобой люди сотрутся из жизни, как ороговевшие частички с морды.
А, не хватает бабла на средства красоты, представленные эксклюзивно в бутиках «Артиколи»?! Тогда – отъ…бись! Не клей блестки к жопе, не вешай на уши лапшу от Graff. И не покупай на последние деньги сумку Prada, которую носит дьявол. Плюнь в морду тому, кто тебя этому научил. Нацарапай слово из трех букв на холстине, с которой ты теперь пойдешь по миру. Это и есть твой бренд. Кстати, очень российский.
Но не делай тренда на бренд. Потому что все это бред.Антиглянцевый редактор
Но никогда не будет антиглянцевого журнала. И не потому, что рекламодатели такое издание в гробу видали…
Никто из читателей антижурнал бы не покупал. Потому что нет людей, которые хотят быть разочарованными. Я лично не хочу знать, сколько стоит моя сумка Prada: сколько в этой цене – именно сумки, а сколько пошло на пять букв.
И что в таком случае гуманнее – издавать журнал, который утешает, или плеваться людям в лицо правдой, от которой им не захочется жить?
В школе, когда мы разбирали пьесу пролетарского писателя Горького «На дне», позором был заклеймен утешитель Лука, хитрый дед, отвлекающий обитателей социального дна от классовой борьбы разговорчиками про то, что все будет хорошо. Образ деда, как утверждало официальное литературоведение, зашифрован в строчке Беранже: «Господа, если к правде святой мир дороги найти не сумеет – честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой». А я вот теперь думаю, что бомж Лука был идеологом глянца, буревестником российской буржуазной революции конца XX века. Предчувствовал великий пролетарский писатель, любитель гламурного Капри, что за победой кайла и сохи грядет реванш капитала. А с капиталом приходит глянец и покрывает толстым слоем двадцатичетырехкаратного золота все вокруг.
Это я так, болтаю всякую чепуху, упражняюсь в остроумии, соскребаю защитный слой на просроченном лотерейном билетике в поисках призовых символов. Но опоздала я к розыгрышу призов.
Мое настроение уже несколько дней находилось в состоянии маятника. Меня качало от «вот я дура!» (низовая отметка) до «эти дуры еще пожалеют!» (пик оптимизма). Когда я выскакивала в верхнюю точку, бросалась к телефону, мобилизуя весь запас позитива для бесед с потенциальными работодателями. Они же, как собаки, чуют страх и отчаяние. Я уже поговорила с Мишкой, он долго матерился, клеймил мое ренегатство, глумился, но обещал что-нибудь придумать.
– Сейчас вакансий нет. Попробую для тебя выбить. Но не быстро. Ты там пока не голодаешь?
– Нет, – я обещала Полозову продержаться на стратегическом запасе крупы до наступления лета. Но не дольше.
Сейчас я собирала агентурные сведения – кого кому где надо. Долбить отделы кадров издательских домов своими резюме неправильно. Работяга, ищущий работу, и профессионал, оказавшийся вовремя в том месте, где ищут ценного кадра, – это две разные особи. Я собиралась пополнить ряды элитных особей.
Задешево продаваться не собираюсь! Лучше поголодаю. Захотелось есть. Я открыла кухонный шкаф – гречка, овсянка на дне банки, макароны, соль, сахар, перец по вкусу. Макароны, что ли, отварить? Даже сыра у меня нет. Я постояла перед глубокой кулинарной пропастью и решила – а наплевать! Пойду в магазин и куплю суши.
Да, в супермаркете неплохие маркетологи. Прилавок с суши стоял возле касс, и по пути к цели я набрала кучу продуктов, в которых мой холодильник вообще не нуждался. Когда я балансировала с четырьмя пакетами наперевес, пытаясь отыскать в сумке ключи от машины, зазвонил телефон.
Я люблю свой телефон. Мне нравится говорить по мобильному, когда я сижу в пробке, вхожу в бутик (лучший способ избежать прямого контакта с продавцами, этого назойливого «вам помочь?») или стою в Шереметьево в очереди на паспортный контроль. Но такими моментами телефон меня не балует. Наоборот, он звонит тогда, когда руки заняты сумками, когда мне надо спустить воду в туалете, когда я пытаюсь припарковаться задом на улице с односторонним движением. Интересно, почему он так делает?!
– Алло? Кто? – Я едва успела отскочить от «Форда», который собирался въехать на стоянку прямо по моим ногам.
Звонила Вера.
– У меня новости. Ты сидишь?
– Стою. Какие новости? – я насторожилась. Волкова обещала выплатить мне остаток зарплаты за март. Неужели кинет?
– Лучше сядь. Алена, ты не поверишь! Волкова хочет, чтобы ты ей позвонила. Меня уполномочили тебе официально это сообщить.
– Зачем? Что ей надо?
– Позвони – узнаешь. Прямо сейчас ей звони!
– Вер, я не буду играть в эти игры. Скажи мне, чего она хочет, и я подумаю – звонить мне этим людям или нет.
– Ален, умоляю, только не сдавай меня! Они с Затуловской хотят тебя вернуть! Представляешь? Нереально, да?! Аня тебя вспоминает по любому поводу. Вчера, когда номер планировали, Волкова пыталась выбить из девок идеи, все молчали. И она сказала – вот Алена бы сразу придумала, а вы ничего не можете. Они после вечеринки с Затуловской говорили, что у тебя сильный характер. Что ты лидер. В общем, вчера вечером Волкова просила тебе позвонить. Ну что, обрадовала я тебя?
– Не знаю… – Я лихорадочно обрабатывала информационный поток. Честно говоря, мне было приятно. Я надеялась, что рано или поздно они пожалеют, но не думала, что это случится так быстро.
– Я тебя умоляю, не дури! Ну поругались, но ты же знаешь, Аня не со зла.
– Правда? А с чего? И я прекрасно помню про охрану!
– Ален, ты хочешь извинений? Их не будет. Они не будут терять лицо. Но в любом случае у тебя сильная позиция – не ты просишь, тебя просят.
– Я подумаю. Но сама звонить не буду. Пусть Волкова мне позвонит.
– А это ты зря!
– Почему? Она на это не пойдет? Или она мне потом этого не простит?
– Я думаю, второе. Сейчас такая ситуация, что ты можешь ставить любые условия. Но это чревато, сама понимаешь.
– Вер, давай так. Я сегодня подумаю об этом и завтра сама тебе позвоню.
Я уже собиралась опустить трубку, но вдруг вспомнила: а как же наша красавица?
– Слушай, Вер, а почему они Настю не назначили?
– Понятия не имею. После вечеринки про нее вообще не говорили. А, нет, вру – Волкова говорила вроде, что у нее рейтинг падает, программу ее стали меньше смотреть.
– При чем здесь рейтинг? Для главного редактора ее рейтинга вполне хватит. Тут что-то другое. Может, Волкова не хочет Ведерникову слишком близко к своему бизнесу подпускать? Это же Анина поляна, а не Аркадия. А Настя, которая выходит замуж за партнера Аркадия, будет независима, понимаешь? Зачем Ане неуправляемый человек?
– Не знаю, Ален, это слишком сложные построения. Я так глубоко не копала. И ты лучше не лезь в их дела. Волков, Канторович, Аня – там совершенно другого уровня отношения. Нет Насти – и хорошо. А тебя девчонки хотят – они Марине и Ане говорили.
– Передавай девчонкам привет.
Я зашвырнула пакеты в салон и рванула с места, едва не опрокинув стайку старушек, ведших под уздцы клетчатые сумки-тележки.
– Извините, бабушки! Я не хотела! – прокричала я им в открытое окно.
Волкова позвонила, когда я парковалась возле подъезда. Сама позвонила. Неслыханно! Я даже не поняла, успела ли ей Вера что-нибудь сообщить.
– Алена, это Анна Андреевна, как ваши дела?
– Спасибо, хорошо.
Говорила она так, как будто ничего не произошло, как будто я только что получила редакционное задание, а она звонит, чтобы уточнить детали. Я отвечала ей в той же манере. Детали меня, правда, интересовали.
– Хорошо отдохнули?
Ага, эта игра называется – отпуск.
– Неплохо.
– Алена, считаю, что вы находились в отпуске, из которого вам пора вернуться. Я не хочу вас терять. Потому что вы умеете работать.
Это была значительная уступка. Я это оценила.
– Спасибо, приятно слышать.
– Это не комплимент. Я считаю, что вы нужны журналу и журнал нужен вам. Завтра я жду вас в офисе, как обычно. К одиннадцати будете?
Это была грандиозная уступка. По версии Затуловской, рабочий день начинался в 9.30.
– Буду. И я бы хотела обсудить некоторые детали.
– Детали? Вы имеете в виду условия? Хорошо, Алена. До встречи.
Ура! Я сделала это! Первый раз сказала то, что надо было сказать. Не больше и не меньше. Хотя, может, я все-таки перегнула палку? Не надо было про условия. По телефону не стоило. Такие вещи обсуждаются при личной встрече. Так, хватит рефлексии, интеллигентских густых соплей! Я все сделала правильно!
Первой в редакции меня встретила Островская.