Осс Наталия. Антиглянец

   Строки прыгали перед глазами.
   – Your signature!
   Я подписала бумагу – та-та-та-там! – первый документ в качестве заключенного.
   Потом пришла женщина с пробирками. Надо подуть в трубку на алкоголь. Без проблем. Я чиста. Хрупкий заносил в компьютер данные паспорта, пока тетка анализировала мое легкое дыхание.
   – Follow me! – приказал хрупкий.
   Я повиновалась. Мы вышли в коридор, он впереди, за мной – юноша. Меня вели под конвоем.
   Мы шли куда-то в глубь здания. Наверное, ведут на допрос. Открылась железная дверь, меня подтолкнули вперед… Мама! Я не хочу…
   Я не хотела, но дверь захлопнулась у меня за спиной. Это была камера. Койка, железный стол, умывальник, окно. Все.
   Удавиться я не успела. И разрыдаться тоже. Дверь опять открылась, и вошла женщина в голубой жандармской рубашке. И вы, мундиры голубые, и ты, им преданный народ… Не полицейские они, а жандармы, душители русской свободы!
   Тетка забрала туфли, и я осталась босиком на холодном полу. Потом пробежалась пальцами по всему телу – мерзкие холодные прикосновения. Заставила раздеться, осмотрела одежду, прощупала швы. Взяла сумку, порылась – вынула зажигалку, сигареты оставила. Ушла. А мне пришлось напяливать на себя поруганную одежду – брюки, майка казались еще грязнее тех, что были в багажнике. Те были испачканы всего лишь кровью и потом, а эти – замараны прикосновениями чужих рук, принадлежащих людям, подозревающим меня в преступлении.
   Я сидела и смотрела в окно в тупом оцепенении.
   Я не думала, что это конец карьеры, шенгенской визы и вообще жизни, хотя тени этих мыслей витали в голове. Просто думала, какой тонкий край – от моего вчерашнего легкого существования, в котором, как мне казалось, так много несчастий и несправедливостей, до этого момента, за которым ничего дальше не просматривалось. И что сегодня ночью, пока я мчалась по дороге, я была счастлива. И даже в больнице, возле носилок, на которых умира… надеюсь, он жив… на которых корчился от боли Аркадий, тоже.
   Я вздрогнула – дверь камеры с лязгом отворилась.
   Вошел Цербер. Выдал мне пакет с флизелиновыми шлепками, похожими на те, что дают в салоне красоты. Что-то буркнул.
   Я сама себе перевела:
   – Арестованная Борисова, на выход, руки за спину!
   И по собственной инициативе заложила руки – не хватало еще наручников.
   Меня привели в тот же кабинет, где нас уже ждал Хрупкий. Он сидел за компьютером. Хрупкий заговорил на английском – примерно так же, как говорила я. Видимо, поэтому мы понимали друг друга.
   – Let’s speak English. The translator is on his way.
   – Да не вопрос. Let’s do it.
   Вопросы были стандартные. Вопросы допроса.
   Борисова Алена, гражданство – Россия, профессия – журналист, резиденция во Франции – вилла «Ливия», Канны, цель визита – здесь я споткнулась… Что говорить? Саша же просил не выдавать, что мы знакомы.
   – Я пишу о моде, – сказала я.
   – Так это бизнес-визит? У вас же каникулы in Russia, – оживился он, думая, что поймал.
   – My work is my pleasure.
   Он выстукивал на компьютере – записывал показания. Потом пошли вопросы по существу:
   – Где вы были в 4.40 утра?
   – Ехала в машине, кар.
   – Где вы взяли машину?
   – For rent. Еврокар.
   – Кто был за рулем?
   – Я, – странный вопрос, а кто же еще.
   – Вы управляли автомобилем Bentley?
   «Бентли»? Какой такой «Бентли»?
   – No, ноу Bentley! Май кар из «Рено».
   – Renault? – Хрупкий замолчал, поднял голову от клавиш. Потом опять ожесточенно застучал по клавиатуре.
   – Почему вы поехали по дороге вдоль моря, а не по autoroute?
   – Просто так, посмотреть, to look around, I’m a tourist.
   Хрупкий вышел. И я опять осталась наедине с Цербером.
   Я ему явно не нравилась. А может, ему все русские не нравились. Может, у них кампания развернута против наших. Предвыборный пиар. Прохоров сидит на нарах в Куршевеле, мы с Канторовичем здесь. Боже мой, вчера я обсуждала арест Прохорова, а теперь сама сижу тут, мотаю срок. Канторович, Прохоров, Борисова – вот они, нарушители спокойствия французских буржуа. Мне, между прочим, обидно. Ну, парни, понятно, но я-то что здесь делаю? Вот мое обычное счастье – оказаться не вовремя в ненужном месте. Подумала и устыдилась своих мыслей – а если бы я не наткнулась на них? Может, Аркадия уже бы не было на свете.
   Время опять тянулось. Медленно, вяло, страшно.
   Хрупкий вернулся. Но не один, а с человеком в розовом свитере и с красным шарфом, намотанным вокруг шеи. А на улице-то жарко. Пижон.
   – Я буду с вами говорить по-русски.
   Обрусевший французишка. Офранцуженный руссак.
   – Я Серж Власьенко, переводчик.
   Власовец, понятно, пособник душителей свободы.
   – Ваше имя.
   Я повторила сказанное до того. Про цель визита, про работу и про то, как и куда я ехала. Хрупкий задавал вопрос по-французски – свитер переводил.
   – Где вы находились в 4.40 утра?
   – Ехала в машине из Монте-Карло в Канны.
   – Кто руководил машиной?
   – Я же уже объясняла ему – я была за рулем, я!
   – Вы никому не передавали автомобиль в управление?
   Я замялась. Они, по-моему, это заметили. Черт, ну нет у меня опыта допросов! Пытать же не будут, наверное. Не 37-й год! Сталина, Сталина на них нету, на обнаглевших этих лягушатников. Нет, не Сталина, а Кутузова! Или Суворова?
   – Э… Нет…
   – На каком автомобиле вы двигались?
   – «Рено Твинго», я тоже это говорила!
   – Где находился в этот момент автомобиль «Бентли Континенталь»?
   – Если вы имеете в виду машину, которая взорвалась, я не знаю ее название…
   – Отвечайте на вопрос. Где находилась машина «Бентли»?
   – Я отвечаю. Я не знаю, какая была марка машины, на дороге я увидела аварию. Машину, вмятую в дерево. Я не рассматривала марку! Я смотрела, есть ли кто в живых!
   – Вы можете предъявить документы, подтверждающие прокат машины «Рено», ключи?
   – Да! – черт, я совсем забыла. – Нет…
   – Нет? Вы не имеете документов?
   – Нет! – Моя клетка захлопнулась навсегда. Я чувствовала, как меня опутывают эти неточности и умолчания, и, наверное, со стороны полицейских все выглядит и правда дико. А я – явная преступница.
   – Где в настоящий момент находится машина «Рено»?
   – Вы понимаете, я передала документы, и ключи, и машину человеку, который… Ну, в общем, я не знаю имени, он помощник Александра Канторовича, который был в машине… которая горела…
   – Еще раз. Вы можете назвать местонахождение автомобиля «Рено»?
   – Нет.
   – Имя человека, которому вы передали автомобиль?
   – Нет! – Все, мне конец!
   – Предъявить документы?
   – Нет!
   – Вы давно знакомы с мсье Канторович?
   – Эээ… Нет.
   – Когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с мсье Канторович?
   Надо сделать паузу. Хрупкий самозабвенно выбивал на клавишах ритм.
   – Можно мне воды?
   – Разумеется, но отвечайте на вопрос!
   – Сегодня утром. В момент аварии.
   – Он представился?
   – Да. Он сказал, как его зовут.
   – Вы знали, кто это?
   – Слышала. У нас в газетах про него пишут.
   – Почему вы доверили его помощнику машину?
   – Ну просто… Как знакомому…
   – Куда вы направлялись в момент задержания вас в районе Ля Бокка?
   – В гостиницу.
   – Вы находились с ним в интимных отношениях?
   Что за наглость?!
   – Нет, нет, нет! – тут я не соврала. Интимных отношений нет!
   – Вы находились во Франции по приглашению мсье Канторович?
   – Нет!
   – Ваше приглашение оформлено компанией, принадлежащей французским бизнес-партнерам мсье Канторович.
   Бац! Надо было сообразить, что это всплывет. Мне и ему сообразить!
   – Возможно, я об этом не знала.
   – Вы были знакомы с мсье Канторович до аварии? В Москве вы были знакомы?
   – Лично – нет!
   Первый раз лжесвидетельствую. Честно говоря, это отвратительно. И, главное, непонятно зачем. Зачем он просил сказать, что мы незнакомы? Какой смысл?
   Я держалась стойко. Но это было уже совсем не смешно. Меня несколько раз поймали на вранье.
   Они мучили меня еще полчаса. Вопросы повторялись по кругу, дополнялись, перемешивались в свободной последовательности. Мне было уже сложно контролировать ответы.
   – Почему вы не улетели сегодня? – наконец спросили они меня.
   – Я собиралась, я бы улетела, если бы не оказалась здесь.
   – Вы были задержаны за два часа до вылета вашего самолета. Вы не ехали в аэропорт.
   – Тут все близко. Могла бы и успеть.
   Они поняли, что я вру. Приговор – встать, суд идет! Интересно, какие здесь тюрьмы?
   Переводчик и Хрупкий ушли.
   Потом я опять шла по коридору. Лавки вдоль стены были заполнены арестантами. Меня разглядывали – двое арабов, один пожилой дядька неопрятного вида, подростки лет пятнадцати в одинаковых желтых куртках – такие же зэки, как я. Кроме меня, женщина была только одна – пожилая тетка, по виду не француженка. Меня ввели в большую комнату. Там было несколько человек – двое в форме, Власовец и мой Хрупкий. И Саша. Слава богу, он здесь!
   Он ринулся ко мне.
   – Алена!
   Но далеко уйти не смог – дернулся на стуле. Он был пристегнут наручниками к железяке, вмонтированной в пол кабинета.
   – Стоп! – Полицейский встал между нами. И усадил меня за соседний стол – в нескольких метрах от Саши. Никогда его таким не видела – растерянный, взъерошенный. Я вдруг поняла, что ему тоже страшно, как и мне. Ботинок на нем не было. И пояса от брюк.
   – Все в порядке? Ты как? Сейчас адвокат приедет, – сказал он, выгибая шею, чтобы увидеть меня за тушей полицейского, который разделял нас.
   – Все хорошо. Я нормально.
   Власовец замахал на нас рукой.
   – Нельзя разговаривать! – сказал он, – Только отвечать на вопросы.
   Главный обозначился тут же: офицер Лаваль задаст вам несколько вопросов об аварии. Лаваль, обладатель невыразительной, но при этом типично галльской внешности (вьющиеся волосы, аккуратный абрис лица, длинные пальцы), даже, кажется, приосанился.
   – Вы знаете этого человека? – вопрос был адресован мне. Власовец тоже вошел в роль, лицо его сделалось жестким. Правильно, чтобы не заподозрили в пособничестве бывшим соотечественникам.
   – Да.
   – Кто он?
   Сказать вам, что ли, всю правду?
   – Александр Канторович.
   – Когда и где вы познакомились?
   – Сегодня утром на месте аварии, – влез Саша, не дожидаясь моего ответа.
   – Tais-toi! – Власовец перешел на французский, очевидно, чтобы окончательно дистанцироваться от русского беспредела в сторону французской демократии. – Вопрос для мадемуазель Борисофф!
   – Сегодня на дороге познакомились. – Дальше я завела старую шарманку – про то, как ехала, про аварию. Что они оказались русскими. Случайно.
   Все правда. Практически. Кроме того, что они случайно оказались русскими. Кого же еще я могла встретить по дороге из Монте-Карло, на свою жопу?
   – Вы ехали вместе в машине?
   – Я протестую, некорректный вопрос, – встрял Саша.
   – Стоп, стоп!
   – Какую машину вы имеете в виду? – спросила я.
   – Отвечайте на вопрос!
   – Да, мы ехали вместе в машине после аварии.
   – Кто сидел за рулем?
   Я открыла рот, но Саша успел первым:
   – За рулем был я.
   – Tais-toi! – резко прикрикнул на него Лаваль.
   – Вам не было вопросов, – поддержал Серж возражение полицейского.
   Саша не обращал на них внимания:
   – Но вы не поняли, я вел машину, когда мы ехали в больницу.
   – Вопрос для мадемуазель Борисофф. Вы управляли автомобилем «Бентли Континенталь»?
   – Нет, я управляла «Рено Твинго», взятым в прокат. Ехала из Монте-Карло в Канны.
   Серж перевел ответ. Они посовещались.
   – Вы подходили близко к аварийному автомобилю?
   – Да, подходила.
   – Насколько близко?
   – Алена, не отвечай. Адвокат… – Саша резко вскинулся.
   – Не говорите, вам требование молчать! Вам вопросы будут позже.
   – Повторяю, насколько близко вы подошли к автомобилю?
   – До прибытия моего адвоката я требую прекратить допрос, – заявил Канторович. Прежний Канторович, принимающий решения.
   – Вам разъяснены ваши права. Допрос по имеющимся положениям проводится до прибытия адвоката. Мадемуазель Борисофф, отвечайте!
   – Достаточно близко. На несколько секунд. Я плохо помню, все происходило очень быстро.
   – Вы видели, кто находился за рулем?
   Кто? Честно говоря, до сих пор я даже об этом не думала. Саша? Нет, на переднем сиденье были только Аркадий и Настя… Настя?!
   Я с ужасом посмотрела на Сашу. Он мрачно смотрел на меня. Напряженно.
   – Отвечайте быстро! – Власовец явно рассердился.
   – Я… Я не помню. Я не видела. – Чертова Настя, почему я должна прикрывать эту суку?!
   – Мсье Канторович, кто находился за рулем автомобиля «Бентли» в момент аварии?
   – Я. Я уже говорил. Управлял автомобилем я. Мадемуазель Борисова здесь ни при чем.
   – Как?.. Саша, как ты? Разве ты?!
   – Алена, молчи, сейчас молчи!
   – Мсье Канторович, вы отвечаете только на вопросы.
   Хрупкий бешено бил по клавишам компьютера. Контора писала и протоколировала весь этот дикий фарс. Почему он сказал, что он был за рулем? Его ведь теперь не выпустят?!
   – Мадемуазель, еще раз подумайте, вспомните, кто находился на водительском месте в аварийной машине?
   – Я не поняла. Машина была разбита. Потом загорелась. Я была в шоке. – Я посмотрела на него. Саша сидел, опустив голову.
   – Вы спрашивали об этом мсье Канторович?
   – Нет. Мы были в шоке. И до сих пор в шоке.
   – Опишите автомобиль, пострадавший в аварии.
   – Я не приглядывалась. Он взорвался почти сразу. Мы еле успели человека вытащить!
   – Вы когда-нибудь управляли автомобилем «Бентли»?
   – Нет! – Он что, мне дело шьет? Такой поворот я не предполагала. А если они подумали, что это я была за рулем?! О, господи!
   Лаваль подозвал переводчика и что-то зашептал ему на ухо. Тот подобострастно кивал. Прихвостень империализма! Французик из Бордо!
   – Мадемуазель, где находился мсье Канторович в тот момент, когда вы подошли к автомобилю «Бентли»?
   – Ээ… Он оказался рядом со мной. Возле машины. Возможно, его выкинуло от удара. Не знаю… Но он стоял рядом.
   – Кто еще находился в этот момент в автомобиле?
   – Аркадий Волков, это не требует дополнительных подтверждений, – быстро ответил Саша.
   – Мсье Канторович, последнее предупреждение. Отвечает Борисофф.
   – Кто был в машине?
   – Еще один человек.
   – Вы его знаете?
   – Мсье Канторович сказал мне… потом, когда мы везли его в больницу на моей машине.
   – Его имя?
   – Аркадий Волков.
   Я посмотрела на Сашу. Он кивнул головой.
   – Вы предложили покинуть место происшествия?
   Я молчала. Меня учили не закладывать друга. Хотя в тюрьму тоже не хотелось. Но я не могла иначе.
   – Отвечайте на вопрос!
   – Вы не имеете права! Не отвечай им, Алена! – закричал Саша. На него никто не обратил внимания.
   – Никто ничего не предлагал, – сказала я, – просто человек умирал. Надо было срочно вести его в больницу. Думать некогда было.
   – Вашу машину «Рено» вы передали мсье Канторович?
   – Не совсем… Его знакомому. Имени не знаю.
   – Где это произошло?
   Я посмотрела на Сашу. Он кивнул головой.
   – В больнице.
   – Больница Saint-Esprit?
   – Да.
   Они опять пошептались.
   – Мадемуазель Борисофф, у вас были интимные отношения с мсье Канторович?
   Я посмотрела на Сашу. Он смотрел на меня.
   – Нет, и считаю вопрос оскорбительным! Вмешательством в частную жизнь! – заявила я и покраснела. Черт, черт, черт! Я подняла глаза на Канторовича.
   Мне показалось, что он усмехнулся. Наверное, показалось, потому что ему было не до шуток.
   – Мсье Канторович, вы состоите в близких отношениях с мадемуазель?
   Секундная заминка… Какая унизительная пауза. И эта «мадемуазель» – как будто речь идет о девке из кабака!
   – Нет, – Саша нахмурился, сжался, как будто отвечать было мучительно. Или стыдно. На меня он не смотрел.
   Хотя это было сказано намеренно, для спасения, но я вдруг подумала, что он меня, получается, предает… Хотя это ерунда. Наоборот, он же говорил, что так надо, иначе получится, что мы в сговоре… Но кто тут не понял, что мы в сговоре?
   – Мадемуазель, вы находитесь во Франции как личный гость мсье Канторович? По приглашению мсье Канторович?
   – Почему вы так решили?
   – Отвечайте!
   – Нет, я приехала на презентацию.
   – По приглашению компании мсье Канторович и на презентацию магазина, принадлежащего компании мсье Канторович?
   – Вы задаете наводящие вопросы. Алена, не отвечай! Это свидетельство против себя! Я протестую! До приезда адвоката я требую остановить допрос! Больше никаких вопросов! – Канторович бушевал.
   Полицаи зашумели по-французски. Поднялись с мест. Сашу отстегнули от железяки и повели к двери. Он оборачивался:
   – Алена, я с тобой, я рядом! Ты меня поняла?! Ничего не отвечай больше, пока не приедет мой адвокат!
   Его вытолкали за дверь. Я осталась с Хрупким, который продолжал мучить компьютер, пришивая мне одну статью за другой. Интересно, какое обвинение и по скольким пунктам мне предъявят?
   Лаваль с переводчиком вернулись в комнату. Без Саши стало опять жутко, я почувствовала, что устала и хочу спать, плакать, есть, просто молчать. Именно в такой последовательности.
   – Вы делали попытки вызвать полицию? – спросил Серж.
   Ну и что говорить?
   – Да, думали. Александр хотел. Но телефон разрядился. Не получалось вызвать.
   Мой телефон оказался в руках у Лаваля.
   – Это ваш телефон?
   – Да.
   Полицейский что-то нажимал в трубе. Черт, он сейчас увидит, что я ничего не набирала. А имеет ли он право обыскивать мой телефон? Где неприкосновенность частной собственности? На сколько меня теперь посадят? В том, что посадят, я уже не сомневалась. Просто ждала, когда закончится этот кошмар.
   – Ваша одежда в багажнике. Зачем вы переоделись?
   – Ну, грязная, некрасиво.
   Последний вопрос был таков:
   – Вы знакомы с Прохорофф, с Михаил Прохорофф?
   – Нет, в жизни никогда не видела.
   К чему было это последнее – не знаю. Видимо, я вызывала подозрения по всем статьям – как содержанка олигархов и убийца олигархов же.
   Я спала, когда кто-то вошел. Даже не заметила, как уснула. Просто провалилась в черную дыру. Теперь в этой дыре появился свет.
   – Алена Валерьевна?
   Я села на кровати. На шконке – так это теперь называется.
   – Да, я.
   – Здравствуйте! Алексей Николаевич Толстой-Монте. Я адвокат.
   Он протянул мне руку – в первый раз за это время ко мне обращались как к человеку, а не как к преступнице – поэтому я не сразу сообразила открыть свою ладонь. Ладонь у Толстого была сухая и горячая.
   – Давайте поговорим, – сказал он, усаживаясь рядом со мной. – Я начну, а потом вы зададите мне вопросы, хорошо? – Он был, как добрый доктор, которому сразу хочется поверить: пусть отрежет чего надо на свой страх и риск, пусть возьмет на себя всю ответственность.
   – Хорошо, – сказала я. Я буду хорошей пациенткой. Тем более что у меня уже не осталось сил к активному сопротивлению чужой воле. – А сколько сейчас времени?
   За окном я видела сумеречное небо – уже утро, что ли?
   – Сейчас 18.58.
   – А я думала, что наступило завтра.
   – Не так быстро. Итак, начнем с главного. Проблема серьезная, но она решается. Я говорил с Александром Борисовичем… – я подняла голову и посмотрела на него – лет пятидесяти, седой, очень спокойный, – …и составил представление о ситуации. Поясню: по французским законам до истечения периода предварительного задержания, garde а vue, я официально не могу ознакомиться с делом и переговорить с полицией, только с моим клиентом. Поэтому мое представление о произошедшем инциденте базируется на сообщении моего клиента, Александра Борисовича, и сведениях, полученных, так сказать, по неофициальным каналам. И вы, голубушка, надеюсь, сможете прояснить для меня кое-то. Но об этом позже. Обвинение вам, именно вам, не касаясь сейчас ситуации с моим клиентом, может быть предъявлено по нескольким пунктам – оставление места аварии, недонесение об инциденте в полицию, дача ложных свидетельских показаний.
   Я дернулась. В юридических формулировках мои прегрешения обретали конкретный характер преступления. Уже без эмоций, это, правда, тянуло… на пару лет.
   – И что теперь со мной будет?
   – Голубушка, не волнуйтесь так, все можно урегулировать. Теперь у вас есть адвокат. Александр Борисович специально просил подчеркнуть в беседе с вами, что вы находитесь под защитой крупнейшей и старейшей адвокатской фирмы «Касфельд». Вы мой доверитель, если у вас нет возражений.
   – Нет, да, пожалуйста, я очень рада, спасибо… И что я должна делать?
   – Добрейшая Алена Валерьевна, позвольте мне закончить, сказав то, что я намеревался сказать.
   – Пожалуйста, извините, я очень волнуюсь.
   – Разумеется, голубушка, разумеется. Самый неприятный момент… Мы сейчас не будем вдаваться в подробности, по понятным нам обоим причинам… Но самый неприятный момент – это вопрос с управлением автомобилем. Вы наряду с Александром Борисовичем подозреваетесь в том, что управляли автомобилем «Бентли» в момент аварии.
   – Как? Как – я? Почему я? – У меня заколотилось сердце. – Почему меня подозревают?
   – Поскольку есть свидетельства… или найдутся, очевидно, что за рулем находилась женщина. Это так. Этот вопрос самый сложный. Пока не будет установлен виновник настоящий. Вы меня понимаете?
   – Да. Но не очень.
   – Наша с вами задача сейчас – установить характер показаний, данных вами здесь, в процессе дознания. Вы мне поможете?
   – Да, разумеется.
   И я повторила ему слово в слово все, что я сказала полицейским. И как допрашивали, обыскивали, осмотрели телефон..
   – Да… Телефон… Нехорошо… Нехорошо, что одежда была в багажнике машины.
   – А откуда они узнали?
   – Голубушка, в машине был произведен обыск, разумеется. Это может служить косвенным подтверждением вашего намерения скрыть улики… Думаю, Александр Борисович сам не предполагал, что это может быть истолковано подобным образом.
   О боже!
   – Но не все так страшно, милейшая Алена Валерьевна.
   – А как он, как у него… Где он?
   – В такой же камере, как и вы. И очень беспокоится о вашем самочувствии. У вас жалобы есть? Доктор может быть вызван к вам по вашему требованию.
   – Доктора не надо. Я не болею пока…
   Вдруг я вспомнила. Мама! Родители уже ищут меня.
   – Вы знаете, я домой не позвонила. Хотела по мобильному, но они не дали. А офицера просить – ну, что он будет говорить? Вы могли бы позвонить моим родителям, сообщить, что я… Где я…
   Что говорить маме, что я арестована?
   – Только вы не говорите, где я. Скажите, что самолет задерживается, что у меня телефон сел и вы мой знакомый. Или что другим рейсом полечу, что места не было.
   – Голубушка, вы уверены? Может, лучше правду?
   – Какую правду, что я сижу в тюрьме?!
   – Алена Валерьевна, мы предпринимаем все усилия, чтобы вопрос был решен в кратчайшие сроки, у господина Канторовича серьезная международная репутация, Консульство российское работает… Но сейчас очень неудачный момент, учитывая известный инцидент в Куршевеле. МВД Франции очень ожесточено против русских. Я говорил Александру Борисовичу, что момент очень неудачный. Поэтому я бы рекомендовал проинформировать ваших родственников о реальном положении дел…
   – Нет. Давайте активизируем версию с билетами, – буду врать до победного.
   – Ваше решение. У вас еще есть ко мне вопросы?
   – Так меня… осудят или?.. Или что?
   – Я юрист и не люблю предположений. До ознакомления с делом не хочу давать прогнозы. А вы сейчас спите и не думайте ни о чем. Да, и еще – Александр Борисович просил вам передать, что он очень сожалеет о том, что испортил вам поездку. И благодарит вас за помощь. Он сказал, что единственный плюс, что это потом пригодится лучшей журналистке Москвы для книги… Вы книгу пишете?
   – Пока нет.
   – Он сказал – записывайте или запоминайте…
   Толстой, наследник великой русской лит-ры, откланялся, унося с собой номер телефона моих родителей.
   Я прокручивала в голове полученные сведения. Мысли гуляли по траектории маятника – от сцены с судом до счастливого избавления. Еще я думала о том, что сказал граф Толстой напоследок. Привет от подельника – так это называется? Мне стало теплее от этих слов, которые донеслись до меня через стены и железные решетки, я представляла, как он сидит там на такой же точно койке, смотрит в окно и думает… А вот не надо было отмечать сорок лет, говорят же – плохая примета!
   Двери темницы отворились через пять часов. Сначала принесли туфли и телефон. Потом меня вывели в коридор, и я увидела его.
   – Алена… Ты жива?
   – А ты?
   Всклокоченная голова, помятые рэпперские штаны. Если бы я не знала, кто он, приняла бы его за арабского нелегала. И глаза немного другие – исчезла жесткость, уступив место… даже не знаю… какой-то робости, что ли?
   Он сидел на лавочке. В наручниках. Рядом с ним – здоровенный детина восточноевропейского пролетарского вида. Лавка напротив была занята несколькими арестантами. Да тут у них конвейер!
   Меня посадили на свободное место рядом с Сашей. Полицейский открыл ключом замок наручников и пристегнул меня к нему. Странная смесь чувств – ужас от несвободы и унижения и ощущение привязанности, соединения, железного союза. Мне, пожалуй, нравилось, что меня пристегнули к нему. Наручники были холодными… Мы так и сидели, скованные одной цепью.