Страница:
Мама из десяти возможных выбила десять. Точно в цель.
– Мам, все в порядке уже, не волнуйся. Не могу больше говорить, неудобно. Люди рядом.
– Совсем рядом! – сказал он громко.
– Ты с кем там разговариваешь? Алена, ты с кем-то познакомилась? Аленушка, будь осторожна, потому что сейчас очень опасно во Франции! Много аферистов везде, подумают, что ты «новая русская»…
– Хорошо, мам. Пока, мам. Скоро буду.
Она еще что-то говорила, но я нажала кнопку. Иначе ее не остановить.
– Я забыла ей перезвонить. Представляешь, она думала, что я в аварию попала.
– Я кое-что слышал. Моя такая же почти. Не понимает, что говорит. А когда из новостей что-то узнает… Вот как про эту аварию услышит, я представляю, что будет…
– Так позвони ей срочно!
– Думаешь? Что, прямо сейчас? – сказал он, оглядев меня. Но что-то ушло. Надо ехать. Нечего сейчас продолжать. Потому что лучше, чем было, сейчас уже не будет. Стоит только кому-нибудь третьему постучаться к двоим, ток пропадает. И нужно время, чтобы восстановить напряжение. Времени у нас не было. А я не хотела снижения истории на уровень – случайно, между делом, перед вылетом.
– Конечно! Срочно звони! Давай, а я пока оденусь.
Я вытолкала его из спальни, закрыла дверь.
Быстро натянула джинсы, свитер, плащ. Теперь все. Совсем все.
Он заглянул:
– Готова?
– Да. Маме позвонил?
Он не ответил.
– Давай посидим на дорожку, – предложила я.
Может, не надо было его останавливать? Он сел рядом, уставился в пол. Другой, чужой. И я другая. Как будто прочитав мои мысли, он взял меня за руку. Минуту или две мы сидели молча.
– Ну… – сказал он, поднимаясь. Я тоже вскочила.
Мы обнялись, как будто прощались здесь.
– Алена…
– Что?
– Спасибо тебе.
– Ты это говорил уже. И тебе спасибо.
– Нет, мне не за что. А тебе спасибо. Ты для меня… Ты друг, понимаешь? Я никогда не умел дружить с женщинами, а с тобой получается. Знаешь, что это значит?
Я друг? Друг?!
– Это называется дружить? – я отодвинулась от него.
– Нет, ты не так поняла. И дружить с тобой я тоже могу. Это очень важно, иногда важнее, чем… все остальное. Ну ладно, поехали, да?
Я была разочарована. Не то чтобы я ждала от него важных, установочных слов о том, что теперь все это значит, как будет продолжаться и на каком месте мы сейчас. Но про дружбу я точно не хотела услышать. Не знаю, стала ли бы я кому-нибудь помогать так же, да хоть Светке… Нет, были вещи, которые я для Светки не сделала бы. Например, не стала бы скрывать про Настю… Про нее я не вспоминала уже несколько часов. Кстати, и он тоже ничего не говорил.
– Слушай, а где Настя? – спросила я.
– Да сидит тут недалеко. Сейчас увидишь ее.
Мы ехали молча, быстро и как-то грустно. Даже без музыки.
Я все думала о нас. Я уже забыла про аварию, про все ужасы вчерашнего дня. Остался только разговор на берегу в машине и все, что было потом…
Снова телефон. Его.
– Да, так плохо? В Марсель? Почему? Когда? Да, готовьте документы. Я уже еду! Сейчас отправлю девочек и приеду. Да, все!
Он кинул телефон в раздражении.
– Аркадия надо везти в Марсель. В клинику другую. Состояние очень тяжелое, срочно операция нужна. Сейчас вас с Настей отправлю и – к нему.
– С Настей?
– Ну да. Еще не знаю, что она там выкидывает. Но вроде сказали, госпитализации не нужно. В Москве там разберутся. Отсюда ее надо вытащить.
Он думал про нее, опять про нее.
Мы свернули по указателю «Antibes». По улочкам мимо заборов, вверх, вниз. Остановились у ворот. Он на что-то нажал – ворота открылись, мы въехали на дорожку. Деревья, темно… Большой современный дом – во всяком случае, я разглядела острые углы – стекло, бетон… Никакой французской недосказанности – все очень конкретно. Рядом с домом – бассейн.
Мы остановились возле двери.
– Что это за дом? – спросила я.
Он ничего не ответил. А я почему-то не стала настаивать.
Саша нажал комбинацию на пульте с цифрами. Замок внутри щелкнул.
В помещении было темно. Размер угадывался по бликам, которые отражали зеркала и картины. Всюду стекло, какие-то цветы, удушающий их запах делал темноту еще более плотной. Мы поднимались по лестнице, свет включался на секунду, озаряя путь. Современные яркие картины (непохоже что-то на русский авангард, или я не понимаю в искусстве?), белые стены. В проеме горел яркий свет. В него мы и вошли.
На диване под бежевым пледом лежала девушка, я видела только волосы – длинные белые ведерниковские локоны. На столе стояла полупустая бутылка коньяка. Я огляделась. Картины, длинный белый диван напротив, стулья – пластик а-ля Филипп Старк, металл, стекло, гладкие черные поверхности консолей. В этом больничном минимализме был особенно заметен беспорядок. Никогда я не любила такие интерьеры, холодные и беспощадные к проявлениям человеческих слабостей. Вещи валялись повсюду. Сумки, туфли. Пиджаки. Галстуки. То же самое неряшливое впечатление производил, наверное, и мой номер. Только там не было роскошного минимализма, а была бедность скромной гостиницы «две звезды», со старыми продавленными диванчиками на каркасах, сваренных из железных трубок. Моя вилла для бюджетного туриста, а здесь – дорогая холодная роскошь.
Девушка не двигалась.
– Настя! Настя, просыпайся, вставай!
Он подошел к дивану, я осталась стоять у входа.
Он присел рядом. Потряс ее за плечо.
Она что-то промычала.
– Настя, вставай, пора! Я приехал.
Она дернулась. Повернула голову. Я увидела… Что с ее лицом? Но рассмотреть не смогла. Настя бросилась ему на шею, обняла, зарыдала, уткнувшись в его плечо. Я отвернулась.
– Ну, девочка, перестань, все в порядке будет. Тихо, тихо… Я все понимаю. Все сейчас будет хорошо… Доктор был?
– Сашенька, ты не представляешь… Что со мной теперь будет? Был доктор, сказал, что надо операцию делать. А я… – Она снова зарыдала.
– Алена, воды дай! Вон там, в баре, бутылки посмотри, – он указал на комод из блестящего черного дерева.
Я нашла и стаканы и воду.
– А кто это? Ты с кем? Мне нельзя, чтобы меня видели! Ты не понимаешь, что ли, Канторович?!
Я, наконец, разглядела ее. Лицо Ведерниковой напоминало жуткую маску – нос перетянут повязкой, она шла от уха до уха. На бинте – запекшаяся кровь. На лбу – тоже повязка. Я протянула стакан Насте. Она даже не пошевелилась. Саша взял стакан и подал ей. Из его рук Ведерникова взяла.
– Успокойся. Сейчас вы с Аленой вместе в Москву полетите.
– А ты разве не отвезешь меня?
– Я не могу, Настенька, никак не получится. Я к Аркаше сейчас должен ехать. Он в больнице. Но все в порядке с ним будет, я надеюсь.
– В больнице? Значит, все нормально с ним? Саш, там же врачей полно, если он уже в больнице, а со мной ничего не ясно. Доктор сказал, что операция нужна пластическая, а у меня эфиры, я в истерике, ты слышишь?! Я не могу одна там… Тебя не будет, Аркаши не будет! Что мне на работе говорить? Я не могу одна лететь, разве это не понятно?!
– Девочка, я не смогу в любом случае. Ты соберись сейчас с силами. Клинику найдем, пока вы долетите. Поняла меня? Сейчас собирайся, мы с Аленой тебе поможем.
– Я не могу при чужих. Пусть она внизу подождет!
Я смотрела на Канторовича. Он взглянул на меня. И смутился, кажется.
– Хорошо. Успокаивайся и вставай потихоньку. Голова не кружится?
Какой он предупредительный с ней. Мне такой заботы не досталось. Ну правильно, женщина-друг не то что женщина-ромашка. Прекрасный нежный цветок, съ…бавшийся с места аварии, растение, спасенное мной от дерьма, которым удобрили бы его во французской полиции. А мне что – мне можно.
Он помог ей сесть.
– Подожди, сейчас я Алену провожу.
Он повел меня вниз по лестнице. Включил свет. Усадил в гостиной за большой стол.
– Выпьешь? Вино, водка, коньяк, виски, джин еще есть.
– Давай коньяк.
Он налил мне и оставил бутылку открытой.
– Черт, а я даже выпить не могу! Ты не обращай внимания на нее. Она девка неплохая, но истеричная. Ее можно понять.
– Разумеется.
– Ты о чем?
– Так, не о чем.
– Алена, только сейчас не начинай! Если вы еще будете друг с другом отношения выяснять… Помоги мне ее отправить, очень прошу! Опять тебя прошу, но у меня нет выхода. Твой должник буду по всем статьям. Как друга прошу. Потом выставишь мне счет. Ты же понимаешь все, а она дурочка.
– Да, я друг.
– Вот видишь… Ладно, Аленушка, посиди здесь, сейчас я ее выволоку.
Он ушел. Я осталась думать. Пила. В голове прояснялось.
Я начинала понимать, что все это значит. И не могла избавиться от ощущения гадливости, которое вызвала у меня та комната наверху. Я должна была, по идее, сочувствовать и жалеть, но не получалось. Беспорядок, какой-то жалкий бедлам, как будто здесь происходила оргия. Туфли, платья, пиджаки… Пиджаки?! Как же я сразу не поняла? Это же его вещи. И ее. Они живут здесь вместе. В его доме. Вилла на Лазурном Берегу. Культ стопроцентной роскоши – как там пишут, в моем журнале?
И он привез меня сюда… После того, что было несколько часов назад. Поэтому и сказал мне, что я друг. Поэтому просил меня не говорить о ней в полиции. Он не боялся, что меня арестуют и не выпустят, что я буду сидеть в вонючей камере, он думал только о Насте. Правильно, она девушка из фамильного питомника, а мне ничего не будет – я же стойкая, как придорожная крапива. Теперь я повезу Настю в Москву.
Я пила коньяк и не пьянела. Хотя с утра ничего не ела. А если бы я была не друг, а девушка из питомника, он бы что-нибудь предложил. Диетическое. Чем там их кормят, богинь?
Когда он спустился вниз, я дошла уже до половины бутылки.
– Девочка моя, ты не слишком быстро бежишь?
Сел рядом.
– Сейчас она спустится.
– Слушай, а почему тут нет никого?
– А кто должен быть?
– Ну садовники, горничные, прислуга же есть?
– А… Да отпустили всех. Чтобы без свидетелей. Слушай, о чем ты думаешь? Ужас, как с вами, с девками, тяжело… Послушай, Алена, меня! Сейчас вы полетите на вертолете в Ниццу. Там сядете в самолет. Он готов уже. Я поеду на машине сразу в больницу. Прошу тебя очень, как только сядете в Москве – ты мне звонишь. Я скажу, куда ее везти.
Я слушала автоматически, не вникая, и разглядывала его. Он успел переодеться. Свитер, джинсы, рубашка. Моей одежды, купленной мной на мои деньги, на нем не было. Это последнее доказательство того, что я права. У меня оставался последний шанс – может, это дом Аркадия, может, там наверху вещи Волкова, мало ли бывает совпадений? Теперь, когда он сидел передо мной, окончательно изобличенный, все было ясно. Он живет здесь с ней и мне раздает задания.
– Главная задача – чтобы никаких репортеров, прессы. Фотографов – не дай бог! Она ничего не соображает. Ты берешь ее и тащишь. Морду ей закрой чем-нибудь – капюшон, платок – все равно. Машина будет ждать. Моя машина, ты помнишь ее. Алена, ты слушаешь меня?
Я кивнула.
– Все запомнила?
– Все.
Я тебе этого не забуду!
Спустилась Настя. На ней была шляпа, прикрывающая уши, цветное пальто. Какая маленькая девочка. Первый раз я видела ее без каблуков.
– Все, девочки, поехали! Алену будешь слушать и делать то, что она сказала, поняла? – дал он указание Насте.
Мы шли по гравийной дорожке к вертолету. Он нес ее чемоданы. Она шла налегке. Вертолет стоял на небольшой площадке, окруженной деревьями, глянцевый, блестящий в свете фонарей. Канторович сказал что-то пилоту по-французски, закинул вещи, помог Насте подняться. Я забралась следом. Настя устроилась у окна.
– Ну, девочки, с богом!
Черт!
– Саша, мой чемодан! Забыли мой чемодан!
– Чего же ты молчала?! Attendez! – крикнул он пилоту и побежал вниз, к дому.
Я вылезла, закурила. Надо подышать напоследок. Отметить окончание этого фарса. Я поеду с ней в больницу, неплохо, а? У нее что, нет родственников, друзей? Ведерникова сирота?
Он появился, наконец, с сумками наперевес. Ничего, поживет нормальной жизнью нормального человека. У него сегодня многое в первый раз. Вернее, в первый раз – это у меня. У него – ремейк прошлой жизни. А я, сыграв роль в чужой пьесе, возвращаюсь в свою.
Он загрузил мои сумки в вертолет. Винт завертелся, поднимая пыль.
– Ну что, давай прощаться?
Мы стояли друг напротив друга. Он не сделал попытки меня поцеловать, так, приобнял.
– Ну все, садись! Надо лететь.
– Послушай… Скажи мне только…
– Что, девочка?
– Ты здесь с Настей живешь? Она здесь все это время жила, да?!
Винт разбрасывал слова по ветру, приходилось кричать.
– Алена, не надо сейчас! Не начинай! Это долго объяснять!
– А не надо объяснять! Я вижу все!
– Что?!
– Я все видела! Я видела тебя с ней!
Мы уже орали друг на друга.
– Девочка моя, я только одно сейчас могу сказать! Мы с Настей – не то что ты думаешь!
– Что?!
– Мы друзья! Понимаешь? Меня другая женщина интересует! Ты уже должна была понять это! Все, нет времени! Садись!
– Что?!
– Больше времени нет на лирику! Алена, садись! Садись, я сказал!
И он впихнул меня внутрь.
Надо же, еще один друг-женщина! Редкое умение дружить. Я никогда не умела так дружить с мужчинами.
Пилот показал, что надо надеть наушники. В наушниках ничего не было слышно. Настя молчала.
Мы медленно начали подниматься. Покачивались над землей. Он стоял внизу, поодаль, в темноте был виден только силуэт. Он на земле, я в небе. Мы оторвались друг от друга, ниточка порвалась. Потом он совсем исчез, стерся, как воспоминание.
Огни, дорога, дома. Черное пятно расползалось под нами – море, и вдоль берега островки света – отели, резиденции? Я читала, что они часто бьются, эти вертолеты. Но в одну воронку не падает дважды. Хотя Настя – не самое лучшее соседство на борту. С транспортом ей не везет.
Я парила, отдаляясь от всего, что было. Хорошего и разного. Но легкости не ощущалось. Наоборот, я чувствовала на себе тяжесть груза, который везла в Москву.
– Алена? Тебя ведь Алена зовут? – услышала я в наушниках голос.
Не среагировала. Пошла она! Настя трясла меня за руку. Я повернула голову. Она показывала на наушники.
– Ты мне? – спросила я и услышала свой голос в ухе через треск и посторонние шумы.
– Я – Настя! Будем знакомы. Будем теперь помогать друг другу!
– А мы уже знакомились! – сказала я. Приходилось говорить на повышенных тонах. А напрягаться не хотелось.
– На вечеринке у Саши вчера, да? Алена, он про клинику для меня говорил?!
– Узнаем потом. Когда долетим!
Я отвернулась к окну.
– Они ничего не понимают, правда, мужики эти? Не понимают, как это катастрофично, когда с лицом что-то происходит! Скажи, у меня ужасное лицо? Отекло, да?! Я в истерике просто! Ты думаешь, это можно исправить?
– Не знаю! Я же не врач!
Настя испуганно посмотрела на меня. Я тут же поправилась.
– Наверняка можно! У нас хирурги есть гениальные! Сделают тебя в лучшем виде! – спрашивается, зачем я ее утешаю.
– Уверена?! А тебе делали операции когда-нибудь?!
– Нет!
– Мне тоже! Я боюсь очень! Ты же знаешь, у меня программа своя, я в эфире работаю!
Мне не хотелось выслушивать этот приступ откровенности на высоте не знаю сколько метров, я бы лучше смотрела на море и думала о своем. Вместо этого кто-то опять требовал, чтобы я напрягала мышцу своего благородства. Я ей подружка, что ли?
Ведерникова схватила меня за руку.
– Алена, я не знаю, что делать! Они все бросили меня – мужики эти! Сашка к Аркаше поехал! Ему, конечно плохо, но он мужик, в конце концов, а я совсем одна!
Не уверена, что Аркадий вообще сейчас понимает, мужик он или нет. На том свете все равно. Черт, что за мысли такие?
– Я просто в истерике! Ты меня не бросишь, да? Ты поедешь со мной в больницу?
О боже! А я не в истерике?!
– Настя, все будет хорошо! Успокойся! Я не брошу тебя! Если надо будет, поедем вместе! – слова вылетели из меня сами собой. Как я могла ей это обещать? Мама ждет, и я сама хочу побыстрее добраться до дома. Чего я вечно лезу со своим благородством, а потом жалуюсь, что получаю по морде! Мало мне полиции?
Ведерникова благодарно сжала мою руку. В ее глазах теперь появилось что-то человеческое.
– Спасибо тебе! Ты чудо просто. Где тебя Сашка нашел?
– На дороге, – пробормотала я себе под нос.
Мы сели на летном поле.
– Вон он, стоит уже! – проорала мне в ухо Настя, снимая наушники и еще не отрегулировав громкость голоса.
Я увидела самолет, здоровую птицу с пеликаньим клювом метрах в двадцати от нас.
Потянула свой чемодан к двери. Пилот выскочил первым, подхватил наш багаж. На землю я спрыгнула сама. Настя раздумывала, упасть ли ей в распахнутые объятия француза или еще немного пожеманиться. В итоге он схватил ее под мышки и бережно опустил на асфальт. Они обнялись, как добрые друзья. Значит, летает с ним не первый раз – сделала я вывод.
– Votre passeport, s’il vous plait, – человек в форме, символизирующий границу между двумя демократиями, – предсказуемой французской и управляемой русской, преградил мне путь.
Я протянула ему документ, еще хранивший отпечатки пальцев полицейских. Пограничник шлепнул штампик. Вот и весь паспортный контроль.
От самолета к нам уже шли двое, летчик и стюардесса. Я двинулась им навстречу.
– Bienvenue а bord! – приветствовал меня пилот. Я протянула руку.
– Я Светлана, ваш бортпроводник, – представилась хрупкая блондинка. – А это Патрик Клери, второй пилот.
– Алена.
Патрик уже салютовал Насте, нагнулся, приподнимая ее тяжеленные чемоданы.
– Анастасия Андреевна, здравствуйте, рада вас видеть. Позвольте, я помогу, – Светлана мгновенно выхватила из Настиных рук ворох пакетов. – Алена Валерьевна, и ваш чемодан.
– Не стоит, я сама. Не беспокойтесь.
Мне было неловко нагружать хрупкую девушку своим багажом.
– Не торопитесь, осторожнее, Анастасия Андреевна, – Светлана уже вела мою золотую мисс к трапу. Патрик нес ее чемоданы.
Я потащилась следом, проклиная свою безразмерную резиновую доброту, маму с папой, тридцать с лишним лет культивировавших во мне эту гуттаперчевую бесхребетность, и мой чемодан, который упирался всеми своими колесами, не желая ехать вперед и комплексуя перед монстрами с цветочками Louis Vuitton.
У трапа стояла вторая стюардесса. Настя говорила с ней, жестикулировала, та сочувственно кивала головой.
А здорово все-таки лететь вот так, частным рейсом. Хоть шерсти клок с Канторовичевой овцы.
Я огляделась, стараясь запомнить каждую деталь этой картинки. Уже светало. Пять утра. В зябком предрассветном мареве досыпали свои последние спокойные часы самолеты. Тихие стреноженные птички. А наша гигантская. Флагман частной авиации. Поодаль стояли птенчики поменьше. А на этих какие олигархи из Москвы прилетели?
– Алена Валерьевна, приглашаю вас подняться на борт. Прошу! – Светлана подхватила мой чемодан.
Трап здесь – перевернутая дверца со ступеньками. Я вошла в салон. Белая кожа, почти такая же, как в машине Канторовича. Несколько кресел, диван, большой стол, на котором стояли вино, сыр и ваза с сухофруктами. Фирменный набор нашего олигарха. Настя сидела спиной ко мне, развалившись в кресле. Вторая девушка суетилась возле нее.
– Выбирайте любое место, – сказала Светлана.
Казалось, что салон имеет продолжение и где-то там сидят неведомые мне пассажиры, настолько непривычным было это уединение.
Я села подальше от Насти. Отдохну от ее присутствия.
– Вы можете принять душ, – сообщила Светлана, указывая на дверь в хвосте. – И совершить необходимые звонки, на борту есть спутниковый телефон.
Маме позвонить, что ли, рассказать про спутник? Она испугается. А Олейникова не поймет.
– Спасибо. Звонков не будет.
– Что вам предложить из напитков?
– Воды пока. С лимоном. Скажите, а какой это самолет, какая модель?
– «Гольфстрим пятый».
– Вот это да! Неужели?! – я была потрясена. Gulfstream-V фигурировал в последнем Иркином редакторском письме.
Светлана была идеальной служительницей сервиса, потому что на лице ее не отразилось ничего. Отсутствие реакций делало стюардессу практически незаметной в пространстве салона, хотя она стояла рядом со мной.
– Отдыхайте, Алена Валерьевна, настраивайтесь на полет. Через 15 минут мы обсудим ваши пожелания по поводу завтрака. Хорошо?
Я кивнула.
– Еще какие-нибудь пожелания?
– Нет.
Только одно. Не видеть Ведерникову больше никогда. Нехорошие мысли перед тем, как оторваться от земли. Могут услышать те, кто принимает решения наверху, над облаками.
– Приятного полета.
Дай бог, подумала я.
Кто-то тихо звал меня: Алена… Знакомый мальчишеский голос. Почти фальцет. Откуда я его знаю? Так это же тот мальчик, который охранял меня в комнате, пока я ждала переводчика. А он, оказывается, добрый и умеет краснеть. А я думала, что он цербер, Сашка Канторович. Странно, что у него так изменился голос. Как будто доносился откуда-то из глубины, из турбинного гула. Я открыла глаза.
– Слышите меня, Алена Валерьевна? Просыпайтесь! – надо мной склонилась девушка. – Алена Валерьевна, мы прилетели. Просыпайтесь, не торопитесь.
– Куда прилетели?
– Мы во Внуково. Извините, я не решилась вас будить во время полета. Вы очень крепко заснули. Вы хорошо себя чувствуете?
– Да вроде. – Я с трудом приходила в себя. Вылезать из-под пледа определенно не хотелось. За окном было светло. Сейчас тащиться домой, пешком. Жаль, что дальше самолет не летит. Конечная.
– Машина будет ждать на стоянке номер 1. Вас Александр Борисович предупредил?
Александр Борисович… Он еще что-то говорил. Что он мне поручал сделать?
– Алена, что теперь? Тебе Саша сказал? – Ведерникова присела рядом со мной. Ее трясло. Выглядела она ужасно – лицо опухло, кровоподтеки проявились через бинты. Господи, да ей врач нужен!
– Сейчас! – Я окончательно проснулась. Надо ему звонить.
Он взял трубку после седьмого гудка. Так долго я никогда не держала звонок. Ему – никогда. Но тут все равно, я же по ее поводу звоню.
– Алло, Алена, вы долетели? Сейчас, секунду подожди, – он переключился.
– Алена Валерьевна, вы могли бы по спутнику позвонить, – сказала добрая Света.
– Все, поздно…
Я слушала музыку в трубке и чувствовала, как открывается очередной счет за Настю. Да все равно уже. Плачу за все!
– Алло, Алена, слышишь меня?! Говори!
– Мы прилетели, все нормально. Насте нужен врач.
– Я все понял. Слушай меня – ты клинику Ольховского знаешь?
– Да, конечно. Была там.
– Была? Отлично! Едете сейчас туда, он ждет вас. Нигде не останавливайтесь! Когда довезешь ее, набери мне.
– Хорошо, я поняла.
Опять он управлял мной, и я ничего не могла с этим поделать. Просто слушала его голос в трубке. Может быть, в предпоследний раз.
– Как там у вас… вообще… Как ты сама?
– Я нормально. Как всегда.
Пауза.
– Долетели хорошо? – Он явно не знал, что еще спросить.
– Отлично долетели. Самолет хороший.
– Да, неплохой. Вы не ссоритесь там?
– Нет. Нам же нечего делить, правда?
– Слушай, девочка. Я приеду, и мы обо всем поговорим – обещаю! Когда только, не знаю. Ладно, давай там разбирайся. И не думай о плохом.
– Как Аркадий?
– Не спрашивай. Свечку за него поставь лучше. Сейчас лечу с ним в Марсель, вертолет реанимационный заказали. Надеюсь, долетим. Все, должен идти. Держитесь там, девчонки. Насте привет.
– Пока, – сказала я в умолкнувшую трубу. Последнее слово было о ней.
– Ну что он сказал? – Ведерникова смотрела на меня, как маленький ребенок на маму, ожидая ее решения.
– Привет тебе передавал. К Ольховскому едем. На Рублевке клинику его знаешь?
– А он хороший? Что у вас говорят?
У нас – это в журнале, о существовании которого я уже успела забыть.
– Он лучший.
– Ты уверена? Я слышала, что он слишком разрекламированный. У нас вообще плохо делают. У меня сестра в Майами специально ездила. Почему он за границей не договорился?
Отвечать не было сил. Я взяла Ведерникову за шиворот и потащила к трапу.
Маленький автобусик притормозил у входа в терминал. Я помогла Насте вылезти.
Черт! Фотографы! За забором, ограждающим летное поле, я увидела нацеленные на нас объективы и едва успела прикрыть Ведерникову, натянуть ей на голову шарф.
– Кто позволил снимать? Убрать их немедленно! – шикнула я на людей из службы безопасности, стоявших у дверей. Один из них нехотя двинулся в сторону забора. – Убрать, я сказала! – и мгновенно впихнула Настю внутрь. – Вы что, не понимаете, чей борт прилетел?!
Ого, а у меня проклевываются навыки большого бизнеса – давить на людей. А я всего-то полетала частным самолетом. И криминальные наклонности – запугивать, шантажировать. А это потому, что я уже сидела, – сострила я мрачно про себя.
– Ты звонила кому-нибудь в Москву? – спросила я у Ведерниковой, когда мы сели в машину. Она дрожала.
– Нет. Только родителям. Ну подруге одной. Думаешь, кто-то сказал?
– Да, думаю.
И ты бы думала, дура, прежде чем трепаться.
Минут через сорок мы подъехали к зданию «А-клиникА». Но не с парадного входа. Ольховский встречал нас у дверей.
– Ну что, лапочки, случилось? Кого, красавица, мне привезла? А ты у меня была! Это подружка твоя? Все знаю, сейчас в палату поедешь.
Настя схватила меня за руку.
– Алена, я боюсь!
– Ну, лапочка, ничего теперь бояться не надо. Сейчас мордочку подделаем, все нормально будет. Давай-ка сюда ложись.
– Мам, все в порядке уже, не волнуйся. Не могу больше говорить, неудобно. Люди рядом.
– Совсем рядом! – сказал он громко.
– Ты с кем там разговариваешь? Алена, ты с кем-то познакомилась? Аленушка, будь осторожна, потому что сейчас очень опасно во Франции! Много аферистов везде, подумают, что ты «новая русская»…
– Хорошо, мам. Пока, мам. Скоро буду.
Она еще что-то говорила, но я нажала кнопку. Иначе ее не остановить.
– Я забыла ей перезвонить. Представляешь, она думала, что я в аварию попала.
– Я кое-что слышал. Моя такая же почти. Не понимает, что говорит. А когда из новостей что-то узнает… Вот как про эту аварию услышит, я представляю, что будет…
– Так позвони ей срочно!
– Думаешь? Что, прямо сейчас? – сказал он, оглядев меня. Но что-то ушло. Надо ехать. Нечего сейчас продолжать. Потому что лучше, чем было, сейчас уже не будет. Стоит только кому-нибудь третьему постучаться к двоим, ток пропадает. И нужно время, чтобы восстановить напряжение. Времени у нас не было. А я не хотела снижения истории на уровень – случайно, между делом, перед вылетом.
– Конечно! Срочно звони! Давай, а я пока оденусь.
Я вытолкала его из спальни, закрыла дверь.
Быстро натянула джинсы, свитер, плащ. Теперь все. Совсем все.
Он заглянул:
– Готова?
– Да. Маме позвонил?
Он не ответил.
– Давай посидим на дорожку, – предложила я.
Может, не надо было его останавливать? Он сел рядом, уставился в пол. Другой, чужой. И я другая. Как будто прочитав мои мысли, он взял меня за руку. Минуту или две мы сидели молча.
– Ну… – сказал он, поднимаясь. Я тоже вскочила.
Мы обнялись, как будто прощались здесь.
– Алена…
– Что?
– Спасибо тебе.
– Ты это говорил уже. И тебе спасибо.
– Нет, мне не за что. А тебе спасибо. Ты для меня… Ты друг, понимаешь? Я никогда не умел дружить с женщинами, а с тобой получается. Знаешь, что это значит?
Я друг? Друг?!
– Это называется дружить? – я отодвинулась от него.
– Нет, ты не так поняла. И дружить с тобой я тоже могу. Это очень важно, иногда важнее, чем… все остальное. Ну ладно, поехали, да?
Я была разочарована. Не то чтобы я ждала от него важных, установочных слов о том, что теперь все это значит, как будет продолжаться и на каком месте мы сейчас. Но про дружбу я точно не хотела услышать. Не знаю, стала ли бы я кому-нибудь помогать так же, да хоть Светке… Нет, были вещи, которые я для Светки не сделала бы. Например, не стала бы скрывать про Настю… Про нее я не вспоминала уже несколько часов. Кстати, и он тоже ничего не говорил.
– Слушай, а где Настя? – спросила я.
– Да сидит тут недалеко. Сейчас увидишь ее.
Мы ехали молча, быстро и как-то грустно. Даже без музыки.
Я все думала о нас. Я уже забыла про аварию, про все ужасы вчерашнего дня. Остался только разговор на берегу в машине и все, что было потом…
Снова телефон. Его.
– Да, так плохо? В Марсель? Почему? Когда? Да, готовьте документы. Я уже еду! Сейчас отправлю девочек и приеду. Да, все!
Он кинул телефон в раздражении.
– Аркадия надо везти в Марсель. В клинику другую. Состояние очень тяжелое, срочно операция нужна. Сейчас вас с Настей отправлю и – к нему.
– С Настей?
– Ну да. Еще не знаю, что она там выкидывает. Но вроде сказали, госпитализации не нужно. В Москве там разберутся. Отсюда ее надо вытащить.
Он думал про нее, опять про нее.
Мы свернули по указателю «Antibes». По улочкам мимо заборов, вверх, вниз. Остановились у ворот. Он на что-то нажал – ворота открылись, мы въехали на дорожку. Деревья, темно… Большой современный дом – во всяком случае, я разглядела острые углы – стекло, бетон… Никакой французской недосказанности – все очень конкретно. Рядом с домом – бассейн.
Мы остановились возле двери.
– Что это за дом? – спросила я.
Он ничего не ответил. А я почему-то не стала настаивать.
Саша нажал комбинацию на пульте с цифрами. Замок внутри щелкнул.
В помещении было темно. Размер угадывался по бликам, которые отражали зеркала и картины. Всюду стекло, какие-то цветы, удушающий их запах делал темноту еще более плотной. Мы поднимались по лестнице, свет включался на секунду, озаряя путь. Современные яркие картины (непохоже что-то на русский авангард, или я не понимаю в искусстве?), белые стены. В проеме горел яркий свет. В него мы и вошли.
На диване под бежевым пледом лежала девушка, я видела только волосы – длинные белые ведерниковские локоны. На столе стояла полупустая бутылка коньяка. Я огляделась. Картины, длинный белый диван напротив, стулья – пластик а-ля Филипп Старк, металл, стекло, гладкие черные поверхности консолей. В этом больничном минимализме был особенно заметен беспорядок. Никогда я не любила такие интерьеры, холодные и беспощадные к проявлениям человеческих слабостей. Вещи валялись повсюду. Сумки, туфли. Пиджаки. Галстуки. То же самое неряшливое впечатление производил, наверное, и мой номер. Только там не было роскошного минимализма, а была бедность скромной гостиницы «две звезды», со старыми продавленными диванчиками на каркасах, сваренных из железных трубок. Моя вилла для бюджетного туриста, а здесь – дорогая холодная роскошь.
Девушка не двигалась.
– Настя! Настя, просыпайся, вставай!
Он подошел к дивану, я осталась стоять у входа.
Он присел рядом. Потряс ее за плечо.
Она что-то промычала.
– Настя, вставай, пора! Я приехал.
Она дернулась. Повернула голову. Я увидела… Что с ее лицом? Но рассмотреть не смогла. Настя бросилась ему на шею, обняла, зарыдала, уткнувшись в его плечо. Я отвернулась.
– Ну, девочка, перестань, все в порядке будет. Тихо, тихо… Я все понимаю. Все сейчас будет хорошо… Доктор был?
– Сашенька, ты не представляешь… Что со мной теперь будет? Был доктор, сказал, что надо операцию делать. А я… – Она снова зарыдала.
– Алена, воды дай! Вон там, в баре, бутылки посмотри, – он указал на комод из блестящего черного дерева.
Я нашла и стаканы и воду.
– А кто это? Ты с кем? Мне нельзя, чтобы меня видели! Ты не понимаешь, что ли, Канторович?!
Я, наконец, разглядела ее. Лицо Ведерниковой напоминало жуткую маску – нос перетянут повязкой, она шла от уха до уха. На бинте – запекшаяся кровь. На лбу – тоже повязка. Я протянула стакан Насте. Она даже не пошевелилась. Саша взял стакан и подал ей. Из его рук Ведерникова взяла.
– Успокойся. Сейчас вы с Аленой вместе в Москву полетите.
– А ты разве не отвезешь меня?
– Я не могу, Настенька, никак не получится. Я к Аркаше сейчас должен ехать. Он в больнице. Но все в порядке с ним будет, я надеюсь.
– В больнице? Значит, все нормально с ним? Саш, там же врачей полно, если он уже в больнице, а со мной ничего не ясно. Доктор сказал, что операция нужна пластическая, а у меня эфиры, я в истерике, ты слышишь?! Я не могу одна там… Тебя не будет, Аркаши не будет! Что мне на работе говорить? Я не могу одна лететь, разве это не понятно?!
– Девочка, я не смогу в любом случае. Ты соберись сейчас с силами. Клинику найдем, пока вы долетите. Поняла меня? Сейчас собирайся, мы с Аленой тебе поможем.
– Я не могу при чужих. Пусть она внизу подождет!
Я смотрела на Канторовича. Он взглянул на меня. И смутился, кажется.
– Хорошо. Успокаивайся и вставай потихоньку. Голова не кружится?
Какой он предупредительный с ней. Мне такой заботы не досталось. Ну правильно, женщина-друг не то что женщина-ромашка. Прекрасный нежный цветок, съ…бавшийся с места аварии, растение, спасенное мной от дерьма, которым удобрили бы его во французской полиции. А мне что – мне можно.
Он помог ей сесть.
– Подожди, сейчас я Алену провожу.
Он повел меня вниз по лестнице. Включил свет. Усадил в гостиной за большой стол.
– Выпьешь? Вино, водка, коньяк, виски, джин еще есть.
– Давай коньяк.
Он налил мне и оставил бутылку открытой.
– Черт, а я даже выпить не могу! Ты не обращай внимания на нее. Она девка неплохая, но истеричная. Ее можно понять.
– Разумеется.
– Ты о чем?
– Так, не о чем.
– Алена, только сейчас не начинай! Если вы еще будете друг с другом отношения выяснять… Помоги мне ее отправить, очень прошу! Опять тебя прошу, но у меня нет выхода. Твой должник буду по всем статьям. Как друга прошу. Потом выставишь мне счет. Ты же понимаешь все, а она дурочка.
– Да, я друг.
– Вот видишь… Ладно, Аленушка, посиди здесь, сейчас я ее выволоку.
Он ушел. Я осталась думать. Пила. В голове прояснялось.
Я начинала понимать, что все это значит. И не могла избавиться от ощущения гадливости, которое вызвала у меня та комната наверху. Я должна была, по идее, сочувствовать и жалеть, но не получалось. Беспорядок, какой-то жалкий бедлам, как будто здесь происходила оргия. Туфли, платья, пиджаки… Пиджаки?! Как же я сразу не поняла? Это же его вещи. И ее. Они живут здесь вместе. В его доме. Вилла на Лазурном Берегу. Культ стопроцентной роскоши – как там пишут, в моем журнале?
И он привез меня сюда… После того, что было несколько часов назад. Поэтому и сказал мне, что я друг. Поэтому просил меня не говорить о ней в полиции. Он не боялся, что меня арестуют и не выпустят, что я буду сидеть в вонючей камере, он думал только о Насте. Правильно, она девушка из фамильного питомника, а мне ничего не будет – я же стойкая, как придорожная крапива. Теперь я повезу Настю в Москву.
Я пила коньяк и не пьянела. Хотя с утра ничего не ела. А если бы я была не друг, а девушка из питомника, он бы что-нибудь предложил. Диетическое. Чем там их кормят, богинь?
Когда он спустился вниз, я дошла уже до половины бутылки.
– Девочка моя, ты не слишком быстро бежишь?
Сел рядом.
– Сейчас она спустится.
– Слушай, а почему тут нет никого?
– А кто должен быть?
– Ну садовники, горничные, прислуга же есть?
– А… Да отпустили всех. Чтобы без свидетелей. Слушай, о чем ты думаешь? Ужас, как с вами, с девками, тяжело… Послушай, Алена, меня! Сейчас вы полетите на вертолете в Ниццу. Там сядете в самолет. Он готов уже. Я поеду на машине сразу в больницу. Прошу тебя очень, как только сядете в Москве – ты мне звонишь. Я скажу, куда ее везти.
Я слушала автоматически, не вникая, и разглядывала его. Он успел переодеться. Свитер, джинсы, рубашка. Моей одежды, купленной мной на мои деньги, на нем не было. Это последнее доказательство того, что я права. У меня оставался последний шанс – может, это дом Аркадия, может, там наверху вещи Волкова, мало ли бывает совпадений? Теперь, когда он сидел передо мной, окончательно изобличенный, все было ясно. Он живет здесь с ней и мне раздает задания.
– Главная задача – чтобы никаких репортеров, прессы. Фотографов – не дай бог! Она ничего не соображает. Ты берешь ее и тащишь. Морду ей закрой чем-нибудь – капюшон, платок – все равно. Машина будет ждать. Моя машина, ты помнишь ее. Алена, ты слушаешь меня?
Я кивнула.
– Все запомнила?
– Все.
Я тебе этого не забуду!
Спустилась Настя. На ней была шляпа, прикрывающая уши, цветное пальто. Какая маленькая девочка. Первый раз я видела ее без каблуков.
– Все, девочки, поехали! Алену будешь слушать и делать то, что она сказала, поняла? – дал он указание Насте.
Мы шли по гравийной дорожке к вертолету. Он нес ее чемоданы. Она шла налегке. Вертолет стоял на небольшой площадке, окруженной деревьями, глянцевый, блестящий в свете фонарей. Канторович сказал что-то пилоту по-французски, закинул вещи, помог Насте подняться. Я забралась следом. Настя устроилась у окна.
– Ну, девочки, с богом!
Черт!
– Саша, мой чемодан! Забыли мой чемодан!
– Чего же ты молчала?! Attendez! – крикнул он пилоту и побежал вниз, к дому.
Я вылезла, закурила. Надо подышать напоследок. Отметить окончание этого фарса. Я поеду с ней в больницу, неплохо, а? У нее что, нет родственников, друзей? Ведерникова сирота?
Он появился, наконец, с сумками наперевес. Ничего, поживет нормальной жизнью нормального человека. У него сегодня многое в первый раз. Вернее, в первый раз – это у меня. У него – ремейк прошлой жизни. А я, сыграв роль в чужой пьесе, возвращаюсь в свою.
Он загрузил мои сумки в вертолет. Винт завертелся, поднимая пыль.
– Ну что, давай прощаться?
Мы стояли друг напротив друга. Он не сделал попытки меня поцеловать, так, приобнял.
– Ну все, садись! Надо лететь.
– Послушай… Скажи мне только…
– Что, девочка?
– Ты здесь с Настей живешь? Она здесь все это время жила, да?!
Винт разбрасывал слова по ветру, приходилось кричать.
– Алена, не надо сейчас! Не начинай! Это долго объяснять!
– А не надо объяснять! Я вижу все!
– Что?!
– Я все видела! Я видела тебя с ней!
Мы уже орали друг на друга.
– Девочка моя, я только одно сейчас могу сказать! Мы с Настей – не то что ты думаешь!
– Что?!
– Мы друзья! Понимаешь? Меня другая женщина интересует! Ты уже должна была понять это! Все, нет времени! Садись!
– Что?!
– Больше времени нет на лирику! Алена, садись! Садись, я сказал!
И он впихнул меня внутрь.
Надо же, еще один друг-женщина! Редкое умение дружить. Я никогда не умела так дружить с мужчинами.
Пилот показал, что надо надеть наушники. В наушниках ничего не было слышно. Настя молчала.
Мы медленно начали подниматься. Покачивались над землей. Он стоял внизу, поодаль, в темноте был виден только силуэт. Он на земле, я в небе. Мы оторвались друг от друга, ниточка порвалась. Потом он совсем исчез, стерся, как воспоминание.
Огни, дорога, дома. Черное пятно расползалось под нами – море, и вдоль берега островки света – отели, резиденции? Я читала, что они часто бьются, эти вертолеты. Но в одну воронку не падает дважды. Хотя Настя – не самое лучшее соседство на борту. С транспортом ей не везет.
Я парила, отдаляясь от всего, что было. Хорошего и разного. Но легкости не ощущалось. Наоборот, я чувствовала на себе тяжесть груза, который везла в Москву.
– Алена? Тебя ведь Алена зовут? – услышала я в наушниках голос.
Не среагировала. Пошла она! Настя трясла меня за руку. Я повернула голову. Она показывала на наушники.
– Ты мне? – спросила я и услышала свой голос в ухе через треск и посторонние шумы.
– Я – Настя! Будем знакомы. Будем теперь помогать друг другу!
– А мы уже знакомились! – сказала я. Приходилось говорить на повышенных тонах. А напрягаться не хотелось.
– На вечеринке у Саши вчера, да? Алена, он про клинику для меня говорил?!
– Узнаем потом. Когда долетим!
Я отвернулась к окну.
– Они ничего не понимают, правда, мужики эти? Не понимают, как это катастрофично, когда с лицом что-то происходит! Скажи, у меня ужасное лицо? Отекло, да?! Я в истерике просто! Ты думаешь, это можно исправить?
– Не знаю! Я же не врач!
Настя испуганно посмотрела на меня. Я тут же поправилась.
– Наверняка можно! У нас хирурги есть гениальные! Сделают тебя в лучшем виде! – спрашивается, зачем я ее утешаю.
– Уверена?! А тебе делали операции когда-нибудь?!
– Нет!
– Мне тоже! Я боюсь очень! Ты же знаешь, у меня программа своя, я в эфире работаю!
Мне не хотелось выслушивать этот приступ откровенности на высоте не знаю сколько метров, я бы лучше смотрела на море и думала о своем. Вместо этого кто-то опять требовал, чтобы я напрягала мышцу своего благородства. Я ей подружка, что ли?
Ведерникова схватила меня за руку.
– Алена, я не знаю, что делать! Они все бросили меня – мужики эти! Сашка к Аркаше поехал! Ему, конечно плохо, но он мужик, в конце концов, а я совсем одна!
Не уверена, что Аркадий вообще сейчас понимает, мужик он или нет. На том свете все равно. Черт, что за мысли такие?
– Я просто в истерике! Ты меня не бросишь, да? Ты поедешь со мной в больницу?
О боже! А я не в истерике?!
– Настя, все будет хорошо! Успокойся! Я не брошу тебя! Если надо будет, поедем вместе! – слова вылетели из меня сами собой. Как я могла ей это обещать? Мама ждет, и я сама хочу побыстрее добраться до дома. Чего я вечно лезу со своим благородством, а потом жалуюсь, что получаю по морде! Мало мне полиции?
Ведерникова благодарно сжала мою руку. В ее глазах теперь появилось что-то человеческое.
– Спасибо тебе! Ты чудо просто. Где тебя Сашка нашел?
– На дороге, – пробормотала я себе под нос.
Мы сели на летном поле.
– Вон он, стоит уже! – проорала мне в ухо Настя, снимая наушники и еще не отрегулировав громкость голоса.
Я увидела самолет, здоровую птицу с пеликаньим клювом метрах в двадцати от нас.
Потянула свой чемодан к двери. Пилот выскочил первым, подхватил наш багаж. На землю я спрыгнула сама. Настя раздумывала, упасть ли ей в распахнутые объятия француза или еще немного пожеманиться. В итоге он схватил ее под мышки и бережно опустил на асфальт. Они обнялись, как добрые друзья. Значит, летает с ним не первый раз – сделала я вывод.
– Votre passeport, s’il vous plait, – человек в форме, символизирующий границу между двумя демократиями, – предсказуемой французской и управляемой русской, преградил мне путь.
Я протянула ему документ, еще хранивший отпечатки пальцев полицейских. Пограничник шлепнул штампик. Вот и весь паспортный контроль.
От самолета к нам уже шли двое, летчик и стюардесса. Я двинулась им навстречу.
– Bienvenue а bord! – приветствовал меня пилот. Я протянула руку.
– Я Светлана, ваш бортпроводник, – представилась хрупкая блондинка. – А это Патрик Клери, второй пилот.
– Алена.
Патрик уже салютовал Насте, нагнулся, приподнимая ее тяжеленные чемоданы.
– Анастасия Андреевна, здравствуйте, рада вас видеть. Позвольте, я помогу, – Светлана мгновенно выхватила из Настиных рук ворох пакетов. – Алена Валерьевна, и ваш чемодан.
– Не стоит, я сама. Не беспокойтесь.
Мне было неловко нагружать хрупкую девушку своим багажом.
– Не торопитесь, осторожнее, Анастасия Андреевна, – Светлана уже вела мою золотую мисс к трапу. Патрик нес ее чемоданы.
Я потащилась следом, проклиная свою безразмерную резиновую доброту, маму с папой, тридцать с лишним лет культивировавших во мне эту гуттаперчевую бесхребетность, и мой чемодан, который упирался всеми своими колесами, не желая ехать вперед и комплексуя перед монстрами с цветочками Louis Vuitton.
У трапа стояла вторая стюардесса. Настя говорила с ней, жестикулировала, та сочувственно кивала головой.
А здорово все-таки лететь вот так, частным рейсом. Хоть шерсти клок с Канторовичевой овцы.
Я огляделась, стараясь запомнить каждую деталь этой картинки. Уже светало. Пять утра. В зябком предрассветном мареве досыпали свои последние спокойные часы самолеты. Тихие стреноженные птички. А наша гигантская. Флагман частной авиации. Поодаль стояли птенчики поменьше. А на этих какие олигархи из Москвы прилетели?
– Алена Валерьевна, приглашаю вас подняться на борт. Прошу! – Светлана подхватила мой чемодан.
Трап здесь – перевернутая дверца со ступеньками. Я вошла в салон. Белая кожа, почти такая же, как в машине Канторовича. Несколько кресел, диван, большой стол, на котором стояли вино, сыр и ваза с сухофруктами. Фирменный набор нашего олигарха. Настя сидела спиной ко мне, развалившись в кресле. Вторая девушка суетилась возле нее.
– Выбирайте любое место, – сказала Светлана.
Казалось, что салон имеет продолжение и где-то там сидят неведомые мне пассажиры, настолько непривычным было это уединение.
Я села подальше от Насти. Отдохну от ее присутствия.
– Вы можете принять душ, – сообщила Светлана, указывая на дверь в хвосте. – И совершить необходимые звонки, на борту есть спутниковый телефон.
Маме позвонить, что ли, рассказать про спутник? Она испугается. А Олейникова не поймет.
– Спасибо. Звонков не будет.
– Что вам предложить из напитков?
– Воды пока. С лимоном. Скажите, а какой это самолет, какая модель?
– «Гольфстрим пятый».
– Вот это да! Неужели?! – я была потрясена. Gulfstream-V фигурировал в последнем Иркином редакторском письме.
Светлана была идеальной служительницей сервиса, потому что на лице ее не отразилось ничего. Отсутствие реакций делало стюардессу практически незаметной в пространстве салона, хотя она стояла рядом со мной.
– Отдыхайте, Алена Валерьевна, настраивайтесь на полет. Через 15 минут мы обсудим ваши пожелания по поводу завтрака. Хорошо?
Я кивнула.
– Еще какие-нибудь пожелания?
– Нет.
Только одно. Не видеть Ведерникову больше никогда. Нехорошие мысли перед тем, как оторваться от земли. Могут услышать те, кто принимает решения наверху, над облаками.
– Приятного полета.
Дай бог, подумала я.
Кто-то тихо звал меня: Алена… Знакомый мальчишеский голос. Почти фальцет. Откуда я его знаю? Так это же тот мальчик, который охранял меня в комнате, пока я ждала переводчика. А он, оказывается, добрый и умеет краснеть. А я думала, что он цербер, Сашка Канторович. Странно, что у него так изменился голос. Как будто доносился откуда-то из глубины, из турбинного гула. Я открыла глаза.
– Слышите меня, Алена Валерьевна? Просыпайтесь! – надо мной склонилась девушка. – Алена Валерьевна, мы прилетели. Просыпайтесь, не торопитесь.
– Куда прилетели?
– Мы во Внуково. Извините, я не решилась вас будить во время полета. Вы очень крепко заснули. Вы хорошо себя чувствуете?
– Да вроде. – Я с трудом приходила в себя. Вылезать из-под пледа определенно не хотелось. За окном было светло. Сейчас тащиться домой, пешком. Жаль, что дальше самолет не летит. Конечная.
– Машина будет ждать на стоянке номер 1. Вас Александр Борисович предупредил?
Александр Борисович… Он еще что-то говорил. Что он мне поручал сделать?
– Алена, что теперь? Тебе Саша сказал? – Ведерникова присела рядом со мной. Ее трясло. Выглядела она ужасно – лицо опухло, кровоподтеки проявились через бинты. Господи, да ей врач нужен!
– Сейчас! – Я окончательно проснулась. Надо ему звонить.
Он взял трубку после седьмого гудка. Так долго я никогда не держала звонок. Ему – никогда. Но тут все равно, я же по ее поводу звоню.
– Алло, Алена, вы долетели? Сейчас, секунду подожди, – он переключился.
– Алена Валерьевна, вы могли бы по спутнику позвонить, – сказала добрая Света.
– Все, поздно…
Я слушала музыку в трубке и чувствовала, как открывается очередной счет за Настю. Да все равно уже. Плачу за все!
– Алло, Алена, слышишь меня?! Говори!
– Мы прилетели, все нормально. Насте нужен врач.
– Я все понял. Слушай меня – ты клинику Ольховского знаешь?
– Да, конечно. Была там.
– Была? Отлично! Едете сейчас туда, он ждет вас. Нигде не останавливайтесь! Когда довезешь ее, набери мне.
– Хорошо, я поняла.
Опять он управлял мной, и я ничего не могла с этим поделать. Просто слушала его голос в трубке. Может быть, в предпоследний раз.
– Как там у вас… вообще… Как ты сама?
– Я нормально. Как всегда.
Пауза.
– Долетели хорошо? – Он явно не знал, что еще спросить.
– Отлично долетели. Самолет хороший.
– Да, неплохой. Вы не ссоритесь там?
– Нет. Нам же нечего делить, правда?
– Слушай, девочка. Я приеду, и мы обо всем поговорим – обещаю! Когда только, не знаю. Ладно, давай там разбирайся. И не думай о плохом.
– Как Аркадий?
– Не спрашивай. Свечку за него поставь лучше. Сейчас лечу с ним в Марсель, вертолет реанимационный заказали. Надеюсь, долетим. Все, должен идти. Держитесь там, девчонки. Насте привет.
– Пока, – сказала я в умолкнувшую трубу. Последнее слово было о ней.
– Ну что он сказал? – Ведерникова смотрела на меня, как маленький ребенок на маму, ожидая ее решения.
– Привет тебе передавал. К Ольховскому едем. На Рублевке клинику его знаешь?
– А он хороший? Что у вас говорят?
У нас – это в журнале, о существовании которого я уже успела забыть.
– Он лучший.
– Ты уверена? Я слышала, что он слишком разрекламированный. У нас вообще плохо делают. У меня сестра в Майами специально ездила. Почему он за границей не договорился?
Отвечать не было сил. Я взяла Ведерникову за шиворот и потащила к трапу.
Маленький автобусик притормозил у входа в терминал. Я помогла Насте вылезти.
Черт! Фотографы! За забором, ограждающим летное поле, я увидела нацеленные на нас объективы и едва успела прикрыть Ведерникову, натянуть ей на голову шарф.
– Кто позволил снимать? Убрать их немедленно! – шикнула я на людей из службы безопасности, стоявших у дверей. Один из них нехотя двинулся в сторону забора. – Убрать, я сказала! – и мгновенно впихнула Настю внутрь. – Вы что, не понимаете, чей борт прилетел?!
Ого, а у меня проклевываются навыки большого бизнеса – давить на людей. А я всего-то полетала частным самолетом. И криминальные наклонности – запугивать, шантажировать. А это потому, что я уже сидела, – сострила я мрачно про себя.
– Ты звонила кому-нибудь в Москву? – спросила я у Ведерниковой, когда мы сели в машину. Она дрожала.
– Нет. Только родителям. Ну подруге одной. Думаешь, кто-то сказал?
– Да, думаю.
И ты бы думала, дура, прежде чем трепаться.
Минут через сорок мы подъехали к зданию «А-клиникА». Но не с парадного входа. Ольховский встречал нас у дверей.
– Ну что, лапочки, случилось? Кого, красавица, мне привезла? А ты у меня была! Это подружка твоя? Все знаю, сейчас в палату поедешь.
Настя схватила меня за руку.
– Алена, я боюсь!
– Ну, лапочка, ничего теперь бояться не надо. Сейчас мордочку подделаем, все нормально будет. Давай-ка сюда ложись.