Страница:
ручку своего спутника, я сказал вахтеру: "Это представитель шведской фирмы.
Ее семинар начнется завтра утром в Академии наук. Шведское оборудование,
предназначенное для демонстрации на семинаре, было заблаговременно
отправлено по железной дороге в Москву. Прибытие вагона ожидалось вчера, но
его нет и сегодня. Назревает международный скандал! О нем напишут все
зарубежные газеты. Немедленно свяжите нас с министром или его заместителем.
Если сегодня до вечера вагон не окажется в Москве, все очень неприятные
последствия этого скандала обрушатся на головы руководителей
министерства!.."
Через десять минут мы уже сидели в кабинете первого заместителя
министра. Он при нас начал вызванивать по селекторной связи все станции от
Ленинграда до Москвы, где останавливался товарный поезд, требуя информацию о
времени прохождения вагона номер такой-то. На лице этого немолодого,
солидного человека явно читался страх. Я-то лишь догадывался и пугал, а он,
видимо, хорошо знал, что такая "накладка" в деловых отношениях с иностранной
фирмой обойдется ему дорого... Через 2 часа вагон был найден на товарной
станции совсем другого вокзала - то ли Киевского, то ли Ярославского. К 10
часам вечера, быстро оформив (тот же страх) документы, мы привезли на
грузовике все оборудование - восемь здоровых деревянных ящиков. Силами
членов оргкомитета и шведских специалистов подняли их на руках в
конференц-зал (третий этаж). Я поразился, с какой силой и ловкостью, скинув
пиджак, управлялся с тяжелыми ящиками сам пожилой президент фирмы.
Оказалось, что он бывший грузчик. За ночь его техники наладили работу всех
приборов. Семинар начался точно в назначенное время. Вдоль стены зала
выстроились все приборы, весело подмигивая зелеными огоньками индикаторных
лампочек...
Теперь можно обратиться к началу моей научной карьеры. Занимаясь
"широкими линиями ДНК", а затем оборудованием Института, я не забывал, с
какой целью поступил на работу в ИРФХБ. Меня по-прежнему волновала проблема
существования биологического поля. Но искать его следовало не во внешних
проявлениях вроде гипноза или "чтения мыслей", а на уровне жизнедеятельности
самого организма. Точнее, надо было выяснить участие биологического поля
(дальнодействия) в протекании сложных биохимических процессов в живой
клетке. И некоторые основания для предположения такого участия были. Как,
например, без дальнодействия объяснить нахождение субстратами быстротекущих
биохимических реакций крошечного активного центра, лежащего на поверхности
порой огромной белковой глобулы природного катализатора-фермента? Просто
статистикой случайных тепловых соударений? Сомнительно! Особенно если
учесть, что в момент подхода к активному центру субстраты должны быть
определенным образом ориентированы в пространстве. И зачем глобулы фермента
такие большие? Не для того ли, чтобы создавать направляющее биологическое
поле?
Конечно, это лишь фантазия, гипотеза. Но без рабочей гипотезы
невозможно планировать эксперимент. А для того чтобы спланировать и
реализовать биохимический или биофизический эксперимент на внутриклеточном
материале, надо стать профессиональным биохимиком, знающим и опытным. Ни
знанию, ни опыту никто меня учить не будет. Записываться в 40 лет снова в
студенты - поздно. Вот почему в течение этих "потерянных" семи лет я все
вечера, дома и в библиотеке, посвящал штудированию отечественных и
иностранных курсов по органической химии и биохимии. А все свободные часы на
работе стремился использовать для наблюдения за постановкой биохимических
экспериментов сотрудниками разных лабораторий, подробно записывал их
методики и старался сам их воспроизвести. Году в 63-м я написал большую
обзорную статью об известных к тому времени свойствах ДНК. Не решился
направить ее в печать, но дал прочитать в рукописи нескольким ведущим
биохимикам Института. Все они признали ее корректной и современной. Это меня
ободрило. Примерно к этому же времени я научился выделять и очищать с
помощью закупленных мною приборов ДНК, различные РНК и белки. Освоил методы
бесклеточного синтеза (в пробирке) белков и нуклеиновых кислот из их
"предшественников".
Нелегко писать о серьезных разочарованиях, которые порой постигают нас
в реальной жизни. Но надо. Почувствовав себя если еще не уверенным в своей
биохимической квалификации, то все-таки освоившим азы этой науки, я решил
начать первые попытки отыскания путей обнаружения биологического поля.
Еще на биологических семинарах в ФИАНе я познакомился с несколькими
молодыми физиками, тоже увлеченными проблемой существования этого поля. Один
из них, как они утверждали, обладал способностью гипнотического внушения. Я
еще тогда говорил им, что предполагаю после соответствующей подготовки
начать поиски поля, участвующего в протекании биохимических реакций внутри
живой клетки. У меня сохранились телефоны этих ребят. Мы встретились у нас в
Институте. Я высказал им свои соображения по поводу первых пробных опытов в
этом направлении.
Из курсов биохимии мне были известны и опробованы несколько
ферментативных реакций, дающих окрашенные продукты (в растворе). Их можно
было проводить в пробирке или с тем же успехом в кювете непрерывно
записывающего спектрофотометра. Это давало возможность следить за кинетикой
- развитием во времени этих реакций. Я предложил попробовать их "одну за
другой" в условиях "облучения" кюветы гипнотизером - в надежде заметить
какие-нибудь изменения их кинетики. Я понимал, что это "поиски иголки в
стоге сена", но хотелось хоть с чего-нибудь начать. И мы начали первые
опыты, которые, как я и ожидал, были неудачными - кинетика не менялась. Меня
это не обескуражило. Я понимал, что если в клетке действуют биологические
поля, то в соответствии с их специфическими назначениями они должны
отличаться друг от друга какими-то своими параметрами, позволяющими им
существовать одновременно и независимо (подобно тому, как независимы
радиопередачи, идущие на разных частотах). Эффект воздействия поля,
излучаемого гипнотизером, если оно действительно существовало, в нашем
случае следовало искать в протекании каких-то реакций, специфических для
клеток мозга. Как к ним подобраться, я не знал. Собрался было заняться
специально биохимией мозга. Даже начал искать контакты с биохимиками
Института мозга Академии медицинских наук. И вдруг... прекратил эти поиски.
Извинившись, сообщил своим новым друзьям - физикам, что прекращаю опыты и...
навсегда отказался от поисков доказательств существования биологического
поля (не утратив веры в его реальность). А случилась эта "измена" вот по
какой весьма серьезной причине.
Внимательный читатель, возможно, помнит мои опыты по "внечувственному
восприятию", описанные в предыдущей главе, когда я посылал мысленные
приказания милой молодой женщине, Нелли, а она их весьма успешно выполняла.
Еще я там мельком упомянул ее мужа - специалиста по измерительным приборам,
который не мог никуда устроиться. Так вот, этот муж (имени его не помню)
разыскал меня по телефону и сообщил, что Нелли пригласили на работу в
качестве "экстрасенса" (подопытного кролика) в один закрытый институт.
Заодно взяли туда и его. Возьмут и меня, если я пожелаю. Он готов рассказать
тамошнему начальству о моей квалификации физика и инженера, а также о давнем
интересе, который я питаю к этой проблеме. Я ответил, что мне надо подумать.
Буквально в те же дни я случайно увидел, как в кабинет Энгельгардта
прошествовал целый синклит военных, и все в высоких чинах. Удивленный таким
нашествием, спросил у пожилой секретарши директора, которая ко мне
благоволила, что сие означает. Она с пренебрежением ответила: "Совещание по
парапсихологии. Владимир Александрович считает это полной чепухой, но ему
звонили из Министерства обороны - отказаться было неудобно".
К тому же мне было известно, что публикации в научно-популярной
литературе, касающиеся опытов по передаче мыслей на расстоянии, внезапно
прекратились, как в нашей, так и в зарубежной печати. Вывод напрашивался:
биологическим полем всерьез заинтересовались военные. Если природа его будет
раскрыта и им удастся построить мощные излучатели этого поля, придав ему
определенный характер воздействия на массы людей, к примеру, навязывая им
состояние паники или рабской покорности... Нет! Я в этом участвовать не
хочу! Человечество еще не готово к разумному использованию такого рода
открытий. Пример с расщеплением атомного ядра показал это весьма
убедительно!
Но уходить из молекулярной биологии я не намерен. Мне интересно и,
по-видимому, успехи этой науки могут быть благотворны для медицины и
сельского хозяйства, а не для уничтожения или порабощения людей. Теперь
нужно выбрать чисто биохимическую научную проблему, по возможности,
интересную и новую, чтобы на ней проверить свои исследовательские
способности. Собственно говоря, такая проблема давно была найдена. Еще в
61-м году я обнаружил в одной из зарубежных научных публикаций (кажется,
Вейсса) намек на существование некоего специального фермента, переносящего
наследственную информацию с молекул ДНК на молекулы, так называемых
информационных РНК (иРНК), доставляющих эту информацию к рибосомам - местам
синтеза белков. Фермент этот впоследствии получил наименование
"РНК-полимераза". В тот момент намек Вейсса заметил, насколько мне известно,
только один из советских исследователей - Роман Хесин. Во время того самого
Биохимического конгресса, где я защищал Блюменфельда, мы с Хесиным имели по
поводу возможных особенностей такого фермента двухчасовую беседу. Не могу не
заметить, что Хесин был замечательным ученым и человеком. Он позволял себе
совершенно не считаться с различием положений, если собеседник казался ему
интересным. Мы были ровесниками. Как жаль, что он так рано умер (в 85-м
году).
В 65-м году я опубликовал в журнале "Успехи биологической химии" свою
первую обзорную статью по РНК-полимеразе. Забегая вперед, скажу, что в 69-м
году мне удалось защитить кандидатскую диссертацию, в которой было доказано
важное положение о том, что РНК-полимераза синтезирует информационную копию
гена (иРНК) путем случайного перебора четырех звеньев (нуклеотидов),
последовательность которых и содержит всю наследственную информацию,
закодированную в данном гене. Результатом такого перебора является отыскание
нужного нуклеотида для постановки на соответствующее место в синтезируемую
копию.
В процессе диссертационной работы со мной случился некий казус,
показывающий, что незнание иногда (очень редко) оказывается полезнее знания.
Последнее накладывает определенные априорные и не всегда обоснованные
запреты на замысел научного эксперимента. Для оценки результатов синтеза
иРНК в пробирке необходимо было в инкубационную среду вносить один из
исходных препаратов - предшественников иРНК радиоактивно меченым. Назову
этот препарат аденозинтрифосфатом. В этом сложном наименовании обратим
внимание на то, что в его состав входит три остатка фосфорной кислоты. Они
входят линейно связанными химическими связями в трехзвенную цепочку (слово
аденозин указывает специфичность этого предшественника в числе четырех
различных "трифосфатов", из которых строится иРНК).
Наша химическая промышленность выпускала (в то время) только немеченые
трифосфаты. Меченые трифосфаты путем облучения в атомных реакторах, где
обычный фосфор превращается в его радиоактивный изотоп, производились только
за рубежом и были для нас недоступны. Я решил попробовать получить
аденозинтрифосфат, меченый по водороду, входящему в состав аденозина. В моем
распоряжении имелась сильно радиоактивная "тритиевая вода", где водород
замещен на свой радиоактивный изотоп - тритий. Я решил растворить обычный
аденозинтрифосфат в тритиевой воде и прокипятить часок в надежде, что при
этой температуре часть водородов, входящих в состав аденозина, заменится на
тритий. Я понимал, что какая-то часть исходного аденозинтрифосфата при такой
обработке потеряет один или парочку атомов фосфора, но рассчитывал с помощью
метода колоночной хроматографии отделить от них сохранившийся и радиоактивно
меченый по тритию аденозинтрифосфат. Использовать его предстояло в реакции,
проходящей в обычной воде, но при температуре 37о (в течение 30
минут). Я рассчитывал, что при этой температуре обратный обмен включенного
трития на водород пойдет медленно, так что полученная в реакции иРНК
окажется радиоактивно меченой. Какой из четырех атомов водорода, входящих в
состав аденозина, будет участвовать в обмене и почему именно он, я не имел
ни малейшего представления.
Если бы мне пришло в голову обсудить свое намерение с кем-нибудь из
химиков-органиков, меня бы подняли на смех и объяснили, что химические связи
между фосфорными группами так нестойки, что после кипячения не останется ни
одной целой молекулы трифосфата. Я этого не знал и потому реализовал свой
замысел. После хроматографии спокойно получил радиоактивно меченый
аденозинтрифосфат с выходом в 50%. Не буду вдаваться в объяснение этого
неожиданного для нормально обученного химика результата. Я провел все свое
исследование поведения РНК-полимеразы, используя полученный таким образом
радиоактивный аденозинтрифосфат и в русском журнале опубликовал свой метод
его получения.
Забавное окончание этого "казуса" состояло в том, что когда заместитель
директора Института по научной работе Б.П. Готтих поехал в командировку в
Париж, он посетил французский атомный центр Саклэ. Там он решил похвастать
нашим успехом в получении радиоактивно меченых трифосфатов. И неожиданно
услышал в ответ: "А, метод Остермана? Мы читали статью и теперь используем
этот метод для производства меченых тритием препаратов на продажу. Они есть
в нашем каталоге!"
Что же касается механизма практически необратимого замещения одного из
водородов аденозина на тритий, то после моего краткого сообщения на
международной конференции в Иене (67-й год) им заинтересовалась группа
немецких химиков. В опубликованной ими впоследствии работе они подтвердили
мои данные о таком замещении. Более того - сумели показать, что оно
происходит с водородом, стоящим в седьмом положении молекулы аденозина,
между двумя атомами азота. Они назвали обнаруженное мной явление "медленным
изотопным обменом водорода в нуклеиновых основаниях". Это было хотя и
небольшое, но "открытие", сулившее перспективу его использования для
исследования структуры нуклеиновых кислот. Открытия, даже небольшие, в науке
случаются нечасто, и мне советовали защитить на нем кандидатскую диссертацию
и "доить" дальше. Действительно, на основе "медленного обмена водорода"
выросла целая область структурных исследований ДНК, так что о
первооткрывателе через несколько лет успели забыть...
Но я не поддался соблазну. Передал свой рабочий журнал сотруднице
изотопной лаборатории Р. Масловой, а сам продолжил свои занятия
РНК-полимеразой вплоть до защиты упомянутой выше диссертации, посвященной
одному из аспектов работы этого фермента.
В заключение главы я должен описать еще один эпизод, который не могу
назвать иначе как печальным. К тому же резко изменившим мою научную
деятельность. Читателю он может быть интересен своим психологическим и даже
нравственным аспектом.
Я уже упоминал, что в 67-м году, будучи руководителем самостоятельной
группы седиментационного анализа, я принял на работу двух молодых людей,
Роберта и Ларису, в качестве стажеров. Роберт окончил Физико-технический
институт. Лариса - уже не помню что. С молекулярной биологией они были
знакомы весьма поверхностно. В течение года я регулярно читал им лекции,
знакомя с последними на то время ее достижениями. Кроме того, разумеется,
подробно пересказал собранные мной из научной литературы сведения об
РНК-полимеразе и посвятил в свои планы исследования этого фермента -
поначалу для уяснения механизма отбора им одного из четырех
нуклеозидтрифосфатов, нужного в данный момент для синтеза иРНК.
Кроме лекций и обсуждения планов, я обучил их всем, уже освоенным мною,
практическим приемам проведения биохимических экспериментов и использования
соответствующей аппаратуры. Ввиду моей занятости оборудованием Института,
основная нагрузка по постановке опытов (под моим руководством) постепенно
легла на них.
Роберт - жгуче-черноволосый, черноглазый, порывистый и громогласный
московский грузин - оказался очень талантливым мальчиком. Ему, физику и
технику по образованию, я показал еще и все с такими трудами составленные
мною механические и электронные схемы сложных приборов.
Лариса, девушка средних способностей и не очень интересная внешне,
хорошо знала, чего она хочет, и умела находить пути исполнения своих
желаний. Она решила женить на себе Роберта и добивалась этого без излишнего
стеснения. Каждый день приходила в лабораторию первая и ставила на рабочий
стол своего избранника букетик свежих цветов. Роберт, целиком увлеченный
наукой (и своими будущими успехами в ней) не очень-то интересовался
девушками, но цветочки замечал и в конце концов женился на Ларисе.
В течение примерно года мы работали дружно и плодотворно... Потом я
стал замечать, что Роберт очень неохотно показывает мне свой рабочий журнал
и уклоняется от необходимых пояснений. Некоторое время я с этим мирился,
потом спросил, в чем дело. Услышал неожиданный ответ: он желает работать
самостоятельно, без моего руководства. Я сказал, что готов предоставить ему
такую возможность, но пусть выберет другую тему. На что он возразил, что его
интересует РНК-полимераза и отказываться от этой темы он не намерен. Лариса,
естественно, присоединилась к мужу в этом требовании. Примерно еще полгода в
группе сохранялось нелепое положение вещей, когда научный руководитель не
знал, что делают и какие результаты получают двое его сотрудников, изучающих
тот же объект, который в долговременном плане является предметом
исследований этого самого руководителя...
До момента защиты я терпел, но потом надо было как-то разрешать эту
ситуацию. Зная характер и самомнение Роберта, я понимал, что он не откажется
от своего неслыханного в научной практике требования. Между тем подошел к
концу двухгодичный срок стажировки Роберта и Ларисы. Я должен был подать в
дирекцию служебные характеристики на моих стажеров. Если они будут
отрицательными хотя бы в этическом плане, стажеры не будут переведены на
должность младших научных сотрудников и покинут Институт...
Казалось бы, у меня были все основания для отрицательной
характеристики. Но я понимал, что после отказа ИМБ оставить Роберта у себя
он вряд ли сумеет найти место в каком-нибудь другом серьезном Институте. А
это означало, что молекулярная биология потеряет молодого и многообещающего
исследователя. И я решил ради науки уступить ему и свою тематику, и
руководство группой садиментационного анализа, благо он во всей ее технике с
моей помощью хорошо разобрался. Переговорив с заведующим биохимической
лабораторией А.А. Баевым и получив его согласие, я подал в дирекцию
заявление с просьбой перевести меня в лабораторию Баева в качестве его
заместителя и сообщил, что в этом случае согласен подписать положительную
характеристику обоим стажерам. Энгельгардт согласился, и конфликт был таким
образом разрешен...
В течение многих лет после того моя жена, рассказывая кому-либо эту
историю, обязательно добавляла, что я поступил неправильно, так как науку
следует оберегать от вторжения нахалов и вообще людей безнравственных. Я до
самого последнего времени отстаивал правильность моего решения. Однако
теперь, когда стало ясно, что ученые могут погубить мир или жестоко исказить
нормальные человеческие, в том числе семейные, отношения в нем, я прихожу к
выводу, что моя жена права. Теперь нравственный облик ученого, чувство
ответственности за последствия сделанных им открытий становятся важнее, чем
его одаренность. Более того, чем талантливее ученый, попирающий нормы
человеческого общежития, тем он опаснее для общества.
Что же касается самих моих "бунтовщиков", то они недолго оставались в
ИМБ. Роберта соблазнили заведыванием лабораторией в научном институте при
кардиоцентре Чазова. Лариса, естественно, перешла туда вместе с мужем.
Уважаемый читатель, предупреждаю честно: глава не из легких. Ее
основное содержание - довольно смелая научная гипотеза и описание
экспериментов, поставленных с целью ее подтверждения. Описание без всяких
скидок по существу дела, но максимально упрощенное. Почти свободное от
специальных терминов. Даже если ты не имеешь никакого отношения к
молекулярной биологии, но любознателен, то сумеешь во всем разобраться и
получить от этого удовольствие. Нужно только читать не спеша, мобилизовать
внимание и, может быть, кое-что перечитать повторно. Дерзай - в добрый час!
Но начну я главу, как и ранее, с краткой обрисовки фона общественной
жизни Советского Союза в те пятнадцать лет (1965-1980), о которых пойдет
речь. Точнее, не всего Союза, а главным образом, Москвы и Ленинграда.
Общественная жизнь столиц в эти годы протекала под знаком
самоотверженной борьбы радикальной части интеллигенции с властями. И даже не
всей интеллигенции, а, в основном, научных работников, студентов и кое-кого
из деятелей искусства. Предметом борьбы являлась свобода! Свобода печати,
информации, собраний, мирных манифестаций. Открытость судопроизводства. И
прочие гражданские права, провозглашенные Декларацией ООН. Основной формой
борьбы со стороны интеллигенции служила подпольная или открытая реализация
своих гражданских прав и свобод вопреки противодействию властей. А также
обличение жестоких способов такого противодействия. Активных участников этой
борьбы называли "диссидентами", а после Хельсинкского соглашения 75-го года
- "правозащитниками".
Со стороны правительства и КГБ основным методом борьбы являлась
произвольная трактовка в закрытых судебных заседаниях поступков, писаний и
публичных заявлений своих противников как антигосударственных. С вытекавшими
из такой трактовки насильственными действиями. Разгонами митингов и
демонстраций. Заключением авторов подпольных публикаций и лидеров протестных
манифестаций в тюрьмы и "психушки". Высылкой из страны. Увольнением с работы
сотрудников, подписавших коллективные письма властям с протестами против
таких насилий.
Все перипетии неравной борьбы с властями были описаны в воспоминаниях
ее участников и специальных исследованиях, как только в эпоху гласности все
это могло быть опубликовано. Поэтому здесь я ограничусь только хронологией
важнейших внутриполитических событий, отмечая параллельно эволюцию
международной обстановки и внешней политики СССР. Итак:
Апрель 65-го года. На Пушкинской площади в Москве состоялась первая
манифестация с требованием освободить недавно арестованных: поэта Бродского
и диссидента Буковского. Собралось более 100 человек. Манифестация была
разогнана милицией. Милиционеры были в необычной форме и вооружены
резиновыми дубинками. Состоялось первое знакомство с ОМОНом - отрядами
милиции особого назначения.
Сентябрь 65-го года. Арест Синявского и Даниеля, публиковавших свои
критические произведения под псевдонимами за рубежом. В правительство было
направлено письмо в их защиту за подписью 80 видных граждан и деятелей
культуры.
Февраль 66-го года. В закрытом судебном заседании Синявский и Даниель
были приговорены к семи и пяти годам тюремного заключения.
66-й год. Лично Брежневу было направлено письмо по поводу опасности
намечавшейся реабилитации Сталина. Его подписали 25 наиболее выдающихся
ученых, литераторов и театральных деятелей - артистов и режиссеров.
67-й год. Арест видных диссидентов Голанского, Гинзбурга и снова
Буковского. Разворачивается массовая кампания отправки в адрес правительства
коллективных писем с требованием освободить арестованных или, по меньшей
мере, судить их открытым судом. Эта кампания "подписантов" (по многим другим
аналогичным поводам), несмотря на карательные санкции со стороны КГБ и
администраций по месту работы, продолжалась до конца 60-х годов.
66-й, 67-й годы. В "самиздате", то есть в многократных перепечатках на
пишущих машинках появляются не публиковавшиеся с 30-х годов сборники
стихотворений Ахматовой, Гумилева, Мандельштама, Цветаевой, Волошина. А
также произведения А. Солженицына "Раковый корпус" и "В круге первом".
67-й год. Юрий Андропов из аппарата ЦК переходит на пост главы КГБ.
Вокруг Москвы устанавливаются "глушилки" - мощные радиопередатчики,
заглушающие зарубежные "голоса" - передачи на русском языке радиостанций
"Свобода", "Голос Америки", "Би-би-си", "Немецкая волна". Материал для их
Ее семинар начнется завтра утром в Академии наук. Шведское оборудование,
предназначенное для демонстрации на семинаре, было заблаговременно
отправлено по железной дороге в Москву. Прибытие вагона ожидалось вчера, но
его нет и сегодня. Назревает международный скандал! О нем напишут все
зарубежные газеты. Немедленно свяжите нас с министром или его заместителем.
Если сегодня до вечера вагон не окажется в Москве, все очень неприятные
последствия этого скандала обрушатся на головы руководителей
министерства!.."
Через десять минут мы уже сидели в кабинете первого заместителя
министра. Он при нас начал вызванивать по селекторной связи все станции от
Ленинграда до Москвы, где останавливался товарный поезд, требуя информацию о
времени прохождения вагона номер такой-то. На лице этого немолодого,
солидного человека явно читался страх. Я-то лишь догадывался и пугал, а он,
видимо, хорошо знал, что такая "накладка" в деловых отношениях с иностранной
фирмой обойдется ему дорого... Через 2 часа вагон был найден на товарной
станции совсем другого вокзала - то ли Киевского, то ли Ярославского. К 10
часам вечера, быстро оформив (тот же страх) документы, мы привезли на
грузовике все оборудование - восемь здоровых деревянных ящиков. Силами
членов оргкомитета и шведских специалистов подняли их на руках в
конференц-зал (третий этаж). Я поразился, с какой силой и ловкостью, скинув
пиджак, управлялся с тяжелыми ящиками сам пожилой президент фирмы.
Оказалось, что он бывший грузчик. За ночь его техники наладили работу всех
приборов. Семинар начался точно в назначенное время. Вдоль стены зала
выстроились все приборы, весело подмигивая зелеными огоньками индикаторных
лампочек...
Теперь можно обратиться к началу моей научной карьеры. Занимаясь
"широкими линиями ДНК", а затем оборудованием Института, я не забывал, с
какой целью поступил на работу в ИРФХБ. Меня по-прежнему волновала проблема
существования биологического поля. Но искать его следовало не во внешних
проявлениях вроде гипноза или "чтения мыслей", а на уровне жизнедеятельности
самого организма. Точнее, надо было выяснить участие биологического поля
(дальнодействия) в протекании сложных биохимических процессов в живой
клетке. И некоторые основания для предположения такого участия были. Как,
например, без дальнодействия объяснить нахождение субстратами быстротекущих
биохимических реакций крошечного активного центра, лежащего на поверхности
порой огромной белковой глобулы природного катализатора-фермента? Просто
статистикой случайных тепловых соударений? Сомнительно! Особенно если
учесть, что в момент подхода к активному центру субстраты должны быть
определенным образом ориентированы в пространстве. И зачем глобулы фермента
такие большие? Не для того ли, чтобы создавать направляющее биологическое
поле?
Конечно, это лишь фантазия, гипотеза. Но без рабочей гипотезы
невозможно планировать эксперимент. А для того чтобы спланировать и
реализовать биохимический или биофизический эксперимент на внутриклеточном
материале, надо стать профессиональным биохимиком, знающим и опытным. Ни
знанию, ни опыту никто меня учить не будет. Записываться в 40 лет снова в
студенты - поздно. Вот почему в течение этих "потерянных" семи лет я все
вечера, дома и в библиотеке, посвящал штудированию отечественных и
иностранных курсов по органической химии и биохимии. А все свободные часы на
работе стремился использовать для наблюдения за постановкой биохимических
экспериментов сотрудниками разных лабораторий, подробно записывал их
методики и старался сам их воспроизвести. Году в 63-м я написал большую
обзорную статью об известных к тому времени свойствах ДНК. Не решился
направить ее в печать, но дал прочитать в рукописи нескольким ведущим
биохимикам Института. Все они признали ее корректной и современной. Это меня
ободрило. Примерно к этому же времени я научился выделять и очищать с
помощью закупленных мною приборов ДНК, различные РНК и белки. Освоил методы
бесклеточного синтеза (в пробирке) белков и нуклеиновых кислот из их
"предшественников".
Нелегко писать о серьезных разочарованиях, которые порой постигают нас
в реальной жизни. Но надо. Почувствовав себя если еще не уверенным в своей
биохимической квалификации, то все-таки освоившим азы этой науки, я решил
начать первые попытки отыскания путей обнаружения биологического поля.
Еще на биологических семинарах в ФИАНе я познакомился с несколькими
молодыми физиками, тоже увлеченными проблемой существования этого поля. Один
из них, как они утверждали, обладал способностью гипнотического внушения. Я
еще тогда говорил им, что предполагаю после соответствующей подготовки
начать поиски поля, участвующего в протекании биохимических реакций внутри
живой клетки. У меня сохранились телефоны этих ребят. Мы встретились у нас в
Институте. Я высказал им свои соображения по поводу первых пробных опытов в
этом направлении.
Из курсов биохимии мне были известны и опробованы несколько
ферментативных реакций, дающих окрашенные продукты (в растворе). Их можно
было проводить в пробирке или с тем же успехом в кювете непрерывно
записывающего спектрофотометра. Это давало возможность следить за кинетикой
- развитием во времени этих реакций. Я предложил попробовать их "одну за
другой" в условиях "облучения" кюветы гипнотизером - в надежде заметить
какие-нибудь изменения их кинетики. Я понимал, что это "поиски иголки в
стоге сена", но хотелось хоть с чего-нибудь начать. И мы начали первые
опыты, которые, как я и ожидал, были неудачными - кинетика не менялась. Меня
это не обескуражило. Я понимал, что если в клетке действуют биологические
поля, то в соответствии с их специфическими назначениями они должны
отличаться друг от друга какими-то своими параметрами, позволяющими им
существовать одновременно и независимо (подобно тому, как независимы
радиопередачи, идущие на разных частотах). Эффект воздействия поля,
излучаемого гипнотизером, если оно действительно существовало, в нашем
случае следовало искать в протекании каких-то реакций, специфических для
клеток мозга. Как к ним подобраться, я не знал. Собрался было заняться
специально биохимией мозга. Даже начал искать контакты с биохимиками
Института мозга Академии медицинских наук. И вдруг... прекратил эти поиски.
Извинившись, сообщил своим новым друзьям - физикам, что прекращаю опыты и...
навсегда отказался от поисков доказательств существования биологического
поля (не утратив веры в его реальность). А случилась эта "измена" вот по
какой весьма серьезной причине.
Внимательный читатель, возможно, помнит мои опыты по "внечувственному
восприятию", описанные в предыдущей главе, когда я посылал мысленные
приказания милой молодой женщине, Нелли, а она их весьма успешно выполняла.
Еще я там мельком упомянул ее мужа - специалиста по измерительным приборам,
который не мог никуда устроиться. Так вот, этот муж (имени его не помню)
разыскал меня по телефону и сообщил, что Нелли пригласили на работу в
качестве "экстрасенса" (подопытного кролика) в один закрытый институт.
Заодно взяли туда и его. Возьмут и меня, если я пожелаю. Он готов рассказать
тамошнему начальству о моей квалификации физика и инженера, а также о давнем
интересе, который я питаю к этой проблеме. Я ответил, что мне надо подумать.
Буквально в те же дни я случайно увидел, как в кабинет Энгельгардта
прошествовал целый синклит военных, и все в высоких чинах. Удивленный таким
нашествием, спросил у пожилой секретарши директора, которая ко мне
благоволила, что сие означает. Она с пренебрежением ответила: "Совещание по
парапсихологии. Владимир Александрович считает это полной чепухой, но ему
звонили из Министерства обороны - отказаться было неудобно".
К тому же мне было известно, что публикации в научно-популярной
литературе, касающиеся опытов по передаче мыслей на расстоянии, внезапно
прекратились, как в нашей, так и в зарубежной печати. Вывод напрашивался:
биологическим полем всерьез заинтересовались военные. Если природа его будет
раскрыта и им удастся построить мощные излучатели этого поля, придав ему
определенный характер воздействия на массы людей, к примеру, навязывая им
состояние паники или рабской покорности... Нет! Я в этом участвовать не
хочу! Человечество еще не готово к разумному использованию такого рода
открытий. Пример с расщеплением атомного ядра показал это весьма
убедительно!
Но уходить из молекулярной биологии я не намерен. Мне интересно и,
по-видимому, успехи этой науки могут быть благотворны для медицины и
сельского хозяйства, а не для уничтожения или порабощения людей. Теперь
нужно выбрать чисто биохимическую научную проблему, по возможности,
интересную и новую, чтобы на ней проверить свои исследовательские
способности. Собственно говоря, такая проблема давно была найдена. Еще в
61-м году я обнаружил в одной из зарубежных научных публикаций (кажется,
Вейсса) намек на существование некоего специального фермента, переносящего
наследственную информацию с молекул ДНК на молекулы, так называемых
информационных РНК (иРНК), доставляющих эту информацию к рибосомам - местам
синтеза белков. Фермент этот впоследствии получил наименование
"РНК-полимераза". В тот момент намек Вейсса заметил, насколько мне известно,
только один из советских исследователей - Роман Хесин. Во время того самого
Биохимического конгресса, где я защищал Блюменфельда, мы с Хесиным имели по
поводу возможных особенностей такого фермента двухчасовую беседу. Не могу не
заметить, что Хесин был замечательным ученым и человеком. Он позволял себе
совершенно не считаться с различием положений, если собеседник казался ему
интересным. Мы были ровесниками. Как жаль, что он так рано умер (в 85-м
году).
В 65-м году я опубликовал в журнале "Успехи биологической химии" свою
первую обзорную статью по РНК-полимеразе. Забегая вперед, скажу, что в 69-м
году мне удалось защитить кандидатскую диссертацию, в которой было доказано
важное положение о том, что РНК-полимераза синтезирует информационную копию
гена (иРНК) путем случайного перебора четырех звеньев (нуклеотидов),
последовательность которых и содержит всю наследственную информацию,
закодированную в данном гене. Результатом такого перебора является отыскание
нужного нуклеотида для постановки на соответствующее место в синтезируемую
копию.
В процессе диссертационной работы со мной случился некий казус,
показывающий, что незнание иногда (очень редко) оказывается полезнее знания.
Последнее накладывает определенные априорные и не всегда обоснованные
запреты на замысел научного эксперимента. Для оценки результатов синтеза
иРНК в пробирке необходимо было в инкубационную среду вносить один из
исходных препаратов - предшественников иРНК радиоактивно меченым. Назову
этот препарат аденозинтрифосфатом. В этом сложном наименовании обратим
внимание на то, что в его состав входит три остатка фосфорной кислоты. Они
входят линейно связанными химическими связями в трехзвенную цепочку (слово
аденозин указывает специфичность этого предшественника в числе четырех
различных "трифосфатов", из которых строится иРНК).
Наша химическая промышленность выпускала (в то время) только немеченые
трифосфаты. Меченые трифосфаты путем облучения в атомных реакторах, где
обычный фосфор превращается в его радиоактивный изотоп, производились только
за рубежом и были для нас недоступны. Я решил попробовать получить
аденозинтрифосфат, меченый по водороду, входящему в состав аденозина. В моем
распоряжении имелась сильно радиоактивная "тритиевая вода", где водород
замещен на свой радиоактивный изотоп - тритий. Я решил растворить обычный
аденозинтрифосфат в тритиевой воде и прокипятить часок в надежде, что при
этой температуре часть водородов, входящих в состав аденозина, заменится на
тритий. Я понимал, что какая-то часть исходного аденозинтрифосфата при такой
обработке потеряет один или парочку атомов фосфора, но рассчитывал с помощью
метода колоночной хроматографии отделить от них сохранившийся и радиоактивно
меченый по тритию аденозинтрифосфат. Использовать его предстояло в реакции,
проходящей в обычной воде, но при температуре 37о (в течение 30
минут). Я рассчитывал, что при этой температуре обратный обмен включенного
трития на водород пойдет медленно, так что полученная в реакции иРНК
окажется радиоактивно меченой. Какой из четырех атомов водорода, входящих в
состав аденозина, будет участвовать в обмене и почему именно он, я не имел
ни малейшего представления.
Если бы мне пришло в голову обсудить свое намерение с кем-нибудь из
химиков-органиков, меня бы подняли на смех и объяснили, что химические связи
между фосфорными группами так нестойки, что после кипячения не останется ни
одной целой молекулы трифосфата. Я этого не знал и потому реализовал свой
замысел. После хроматографии спокойно получил радиоактивно меченый
аденозинтрифосфат с выходом в 50%. Не буду вдаваться в объяснение этого
неожиданного для нормально обученного химика результата. Я провел все свое
исследование поведения РНК-полимеразы, используя полученный таким образом
радиоактивный аденозинтрифосфат и в русском журнале опубликовал свой метод
его получения.
Забавное окончание этого "казуса" состояло в том, что когда заместитель
директора Института по научной работе Б.П. Готтих поехал в командировку в
Париж, он посетил французский атомный центр Саклэ. Там он решил похвастать
нашим успехом в получении радиоактивно меченых трифосфатов. И неожиданно
услышал в ответ: "А, метод Остермана? Мы читали статью и теперь используем
этот метод для производства меченых тритием препаратов на продажу. Они есть
в нашем каталоге!"
Что же касается механизма практически необратимого замещения одного из
водородов аденозина на тритий, то после моего краткого сообщения на
международной конференции в Иене (67-й год) им заинтересовалась группа
немецких химиков. В опубликованной ими впоследствии работе они подтвердили
мои данные о таком замещении. Более того - сумели показать, что оно
происходит с водородом, стоящим в седьмом положении молекулы аденозина,
между двумя атомами азота. Они назвали обнаруженное мной явление "медленным
изотопным обменом водорода в нуклеиновых основаниях". Это было хотя и
небольшое, но "открытие", сулившее перспективу его использования для
исследования структуры нуклеиновых кислот. Открытия, даже небольшие, в науке
случаются нечасто, и мне советовали защитить на нем кандидатскую диссертацию
и "доить" дальше. Действительно, на основе "медленного обмена водорода"
выросла целая область структурных исследований ДНК, так что о
первооткрывателе через несколько лет успели забыть...
Но я не поддался соблазну. Передал свой рабочий журнал сотруднице
изотопной лаборатории Р. Масловой, а сам продолжил свои занятия
РНК-полимеразой вплоть до защиты упомянутой выше диссертации, посвященной
одному из аспектов работы этого фермента.
В заключение главы я должен описать еще один эпизод, который не могу
назвать иначе как печальным. К тому же резко изменившим мою научную
деятельность. Читателю он может быть интересен своим психологическим и даже
нравственным аспектом.
Я уже упоминал, что в 67-м году, будучи руководителем самостоятельной
группы седиментационного анализа, я принял на работу двух молодых людей,
Роберта и Ларису, в качестве стажеров. Роберт окончил Физико-технический
институт. Лариса - уже не помню что. С молекулярной биологией они были
знакомы весьма поверхностно. В течение года я регулярно читал им лекции,
знакомя с последними на то время ее достижениями. Кроме того, разумеется,
подробно пересказал собранные мной из научной литературы сведения об
РНК-полимеразе и посвятил в свои планы исследования этого фермента -
поначалу для уяснения механизма отбора им одного из четырех
нуклеозидтрифосфатов, нужного в данный момент для синтеза иРНК.
Кроме лекций и обсуждения планов, я обучил их всем, уже освоенным мною,
практическим приемам проведения биохимических экспериментов и использования
соответствующей аппаратуры. Ввиду моей занятости оборудованием Института,
основная нагрузка по постановке опытов (под моим руководством) постепенно
легла на них.
Роберт - жгуче-черноволосый, черноглазый, порывистый и громогласный
московский грузин - оказался очень талантливым мальчиком. Ему, физику и
технику по образованию, я показал еще и все с такими трудами составленные
мною механические и электронные схемы сложных приборов.
Лариса, девушка средних способностей и не очень интересная внешне,
хорошо знала, чего она хочет, и умела находить пути исполнения своих
желаний. Она решила женить на себе Роберта и добивалась этого без излишнего
стеснения. Каждый день приходила в лабораторию первая и ставила на рабочий
стол своего избранника букетик свежих цветов. Роберт, целиком увлеченный
наукой (и своими будущими успехами в ней) не очень-то интересовался
девушками, но цветочки замечал и в конце концов женился на Ларисе.
В течение примерно года мы работали дружно и плодотворно... Потом я
стал замечать, что Роберт очень неохотно показывает мне свой рабочий журнал
и уклоняется от необходимых пояснений. Некоторое время я с этим мирился,
потом спросил, в чем дело. Услышал неожиданный ответ: он желает работать
самостоятельно, без моего руководства. Я сказал, что готов предоставить ему
такую возможность, но пусть выберет другую тему. На что он возразил, что его
интересует РНК-полимераза и отказываться от этой темы он не намерен. Лариса,
естественно, присоединилась к мужу в этом требовании. Примерно еще полгода в
группе сохранялось нелепое положение вещей, когда научный руководитель не
знал, что делают и какие результаты получают двое его сотрудников, изучающих
тот же объект, который в долговременном плане является предметом
исследований этого самого руководителя...
До момента защиты я терпел, но потом надо было как-то разрешать эту
ситуацию. Зная характер и самомнение Роберта, я понимал, что он не откажется
от своего неслыханного в научной практике требования. Между тем подошел к
концу двухгодичный срок стажировки Роберта и Ларисы. Я должен был подать в
дирекцию служебные характеристики на моих стажеров. Если они будут
отрицательными хотя бы в этическом плане, стажеры не будут переведены на
должность младших научных сотрудников и покинут Институт...
Казалось бы, у меня были все основания для отрицательной
характеристики. Но я понимал, что после отказа ИМБ оставить Роберта у себя
он вряд ли сумеет найти место в каком-нибудь другом серьезном Институте. А
это означало, что молекулярная биология потеряет молодого и многообещающего
исследователя. И я решил ради науки уступить ему и свою тематику, и
руководство группой садиментационного анализа, благо он во всей ее технике с
моей помощью хорошо разобрался. Переговорив с заведующим биохимической
лабораторией А.А. Баевым и получив его согласие, я подал в дирекцию
заявление с просьбой перевести меня в лабораторию Баева в качестве его
заместителя и сообщил, что в этом случае согласен подписать положительную
характеристику обоим стажерам. Энгельгардт согласился, и конфликт был таким
образом разрешен...
В течение многих лет после того моя жена, рассказывая кому-либо эту
историю, обязательно добавляла, что я поступил неправильно, так как науку
следует оберегать от вторжения нахалов и вообще людей безнравственных. Я до
самого последнего времени отстаивал правильность моего решения. Однако
теперь, когда стало ясно, что ученые могут погубить мир или жестоко исказить
нормальные человеческие, в том числе семейные, отношения в нем, я прихожу к
выводу, что моя жена права. Теперь нравственный облик ученого, чувство
ответственности за последствия сделанных им открытий становятся важнее, чем
его одаренность. Более того, чем талантливее ученый, попирающий нормы
человеческого общежития, тем он опаснее для общества.
Что же касается самих моих "бунтовщиков", то они недолго оставались в
ИМБ. Роберта соблазнили заведыванием лабораторией в научном институте при
кардиоцентре Чазова. Лариса, естественно, перешла туда вместе с мужем.
Уважаемый читатель, предупреждаю честно: глава не из легких. Ее
основное содержание - довольно смелая научная гипотеза и описание
экспериментов, поставленных с целью ее подтверждения. Описание без всяких
скидок по существу дела, но максимально упрощенное. Почти свободное от
специальных терминов. Даже если ты не имеешь никакого отношения к
молекулярной биологии, но любознателен, то сумеешь во всем разобраться и
получить от этого удовольствие. Нужно только читать не спеша, мобилизовать
внимание и, может быть, кое-что перечитать повторно. Дерзай - в добрый час!
Но начну я главу, как и ранее, с краткой обрисовки фона общественной
жизни Советского Союза в те пятнадцать лет (1965-1980), о которых пойдет
речь. Точнее, не всего Союза, а главным образом, Москвы и Ленинграда.
Общественная жизнь столиц в эти годы протекала под знаком
самоотверженной борьбы радикальной части интеллигенции с властями. И даже не
всей интеллигенции, а, в основном, научных работников, студентов и кое-кого
из деятелей искусства. Предметом борьбы являлась свобода! Свобода печати,
информации, собраний, мирных манифестаций. Открытость судопроизводства. И
прочие гражданские права, провозглашенные Декларацией ООН. Основной формой
борьбы со стороны интеллигенции служила подпольная или открытая реализация
своих гражданских прав и свобод вопреки противодействию властей. А также
обличение жестоких способов такого противодействия. Активных участников этой
борьбы называли "диссидентами", а после Хельсинкского соглашения 75-го года
- "правозащитниками".
Со стороны правительства и КГБ основным методом борьбы являлась
произвольная трактовка в закрытых судебных заседаниях поступков, писаний и
публичных заявлений своих противников как антигосударственных. С вытекавшими
из такой трактовки насильственными действиями. Разгонами митингов и
демонстраций. Заключением авторов подпольных публикаций и лидеров протестных
манифестаций в тюрьмы и "психушки". Высылкой из страны. Увольнением с работы
сотрудников, подписавших коллективные письма властям с протестами против
таких насилий.
Все перипетии неравной борьбы с властями были описаны в воспоминаниях
ее участников и специальных исследованиях, как только в эпоху гласности все
это могло быть опубликовано. Поэтому здесь я ограничусь только хронологией
важнейших внутриполитических событий, отмечая параллельно эволюцию
международной обстановки и внешней политики СССР. Итак:
Апрель 65-го года. На Пушкинской площади в Москве состоялась первая
манифестация с требованием освободить недавно арестованных: поэта Бродского
и диссидента Буковского. Собралось более 100 человек. Манифестация была
разогнана милицией. Милиционеры были в необычной форме и вооружены
резиновыми дубинками. Состоялось первое знакомство с ОМОНом - отрядами
милиции особого назначения.
Сентябрь 65-го года. Арест Синявского и Даниеля, публиковавших свои
критические произведения под псевдонимами за рубежом. В правительство было
направлено письмо в их защиту за подписью 80 видных граждан и деятелей
культуры.
Февраль 66-го года. В закрытом судебном заседании Синявский и Даниель
были приговорены к семи и пяти годам тюремного заключения.
66-й год. Лично Брежневу было направлено письмо по поводу опасности
намечавшейся реабилитации Сталина. Его подписали 25 наиболее выдающихся
ученых, литераторов и театральных деятелей - артистов и режиссеров.
67-й год. Арест видных диссидентов Голанского, Гинзбурга и снова
Буковского. Разворачивается массовая кампания отправки в адрес правительства
коллективных писем с требованием освободить арестованных или, по меньшей
мере, судить их открытым судом. Эта кампания "подписантов" (по многим другим
аналогичным поводам), несмотря на карательные санкции со стороны КГБ и
администраций по месту работы, продолжалась до конца 60-х годов.
66-й, 67-й годы. В "самиздате", то есть в многократных перепечатках на
пишущих машинках появляются не публиковавшиеся с 30-х годов сборники
стихотворений Ахматовой, Гумилева, Мандельштама, Цветаевой, Волошина. А
также произведения А. Солженицына "Раковый корпус" и "В круге первом".
67-й год. Юрий Андропов из аппарата ЦК переходит на пост главы КГБ.
Вокруг Москвы устанавливаются "глушилки" - мощные радиопередатчики,
заглушающие зарубежные "голоса" - передачи на русском языке радиостанций
"Свобода", "Голос Америки", "Би-би-си", "Немецкая волна". Материал для их