Страница:
"стратега-автократора" - главы коллегии стратегов) были эпохой наивысшего
расцвета афинской демократии. Этот расцвет обеспечило счастливое сочетание
всенародной демократии с умелым руководством ею подлинным, во всех
отношениях достойным лидером. ("Власть первого гражданина", как писал
Фукидид). Именно в эту эпоху были созданы бессмертные шедевры архитектуры и
скульптуры. Наивысшего расцвета достигли театральное искусство и музыка,
особенно хоровое пение.
Поощряя развитие искусств, Перикл надеялся поднять нравственный уровень
своих сограждан. Но этого оказалось недостаточно. Нравственная основа
общественной жизни Афин была подорвана. После смерти Перикла все вырвалось
наружу, и Афины покатились по наклонной плоскости вниз. Мощным толчком в
этом направлении послужила эпидемия чумы (унесшая и Перикла).
Дальнейшую историю Афин вплоть до их окончательного падения можно
коротко охарактеризовать как историю безнравственного, некомпетентного и
своекорыстного правления демагогов. Оно происходило на фоне перманентной
гражданской войны (с переменным успехом) между, так сказать, "демократами" и
олигархами. Эта кровавая война была смертным приговором для афинской
демократии. С ее бесславной кончиной было навсегда утрачено могущество и
процветание самих Афин.
7 ноября 1985 года (из дневника)
"...Задача - показать, что счастливая жизнь граждан определяется именно
состоянием нравственности, а не государственным устройством. Хотя они,
разумеется, тесно связаны друг с другом.
Зачем и для кого все это писать - неясно. Будь это уже написано, о
печатании сейчас нечего было бы и думать. Но времена могут измениться. Во
всяком случае для ограниченного круга читателей, особенно молодых,
написанное может быть доступно в рукописи. Дело это мне представляется
нужным. Сейчас всем мыслящим людям ясно, что наша общественная жизнь (да и
западная тоже) зашла в тупик. Чтобы ее постепенно перестраивать, надо
нащупать почву для перестройки. Ею, по моему убеждению, может быть только
утверждение нравственности, то есть доброжелательного отношения людей друг к
другу. Добиться этого нельзя никакими реформами, а тем более переворотами.
Только терпеливой работой воспитания молодых поколений. Эту работу должны
взять на себя люди мыслящие и интеллигентные. Для них я и хочу примером из
античной истории подтвердить свое видение перспектив развития современного
общества... Античность нам в определенном смысле ближе, чем средние века и
даже чем относительно новое время, потому что у древних, как и у нас теперь,
не существовало религиозного нравственного начала. Христианская религия
(исключая самое раннее христианство) и церковная практика перемешали
нравственность с фанатизмом и нетерпимостью. Потом пустили с торгов то и
другое. В результате нравственность в значительной степени была заменена
ханжеством, а корысть и ненависть расцвели пышным цветом..."
29 декабря 1985 года (из дневника)
"...Работа над греками идет неплохо. Закончил драматургию, перечитал
снова всего Аристофана. Сейчас повторно читаю Фукидида и выписываю довольно
много дополнительного. При первом чтении неясен был общий замысел книги и
потому порядочно пропустил того, что нужно было "заприходовать".
Читаю по 100 страниц в день. Режим сейчас (зимой) таков. Встаю в 7.
Зарядка, завтрак и к 9-15 в Ленинку. Работаю до 2. Потом - на наш летний
теннисный корт. Расчищаю снег у тренировочной стенки и в течение часа на
свежем воздухе "отрабатываю технику" ударов. Потом домой: душ, обед и 30
минут - отдых. Обратно в Ленинку к 6 часам вечера. Еще 3 часа работы с
источниками и к 9-30 домой. Художественная литература - в метро. Прочел с
удовольствием "Наш общий друг" Диккенса. Сейчас читаю "Новеллы" японского
писателя Акутагавы. Посмотрел два хороших фильма: "Проверка на дорогах"
Алексея Германа и "Пацаны" Динары Аслановой...
Ближайшие планы: так же как Фукидида, перечитать и дополнить конспекты
Геродота и Ксенофонта (~2 недели) и начинать обдумывать план изложения, а
потом писать. Срок - 1 год".
7 января 1986 года (из дневника)
"Перечитал и дополнил выписки из Геродота и Ксенофонта. Принялся за
Плутарха. Тут выяснилась досадная "накладка". При первом чтении я не очень
заботился о выборе издания. Воспользовался "Избранными биографиями в
переводе Лурье издания 1941 года и "Жизнеописаниями" в переводе Герье
издания 1862 года. А оказалось, что в 1961 году вышли "Сравнительные
жизнеописания" - научное издание в новых переводах. Если когда-нибудь (а
вдруг!) моя не написанная еще книга будет издаваться, то ее редактор,
естественно, потребует цитирования по последнему изданию. Черт с ним! Сделаю
лучше сейчас. Так что, перечитывая и дополняя, еще и переписываю наново то,
что было выписано раньше. Как со всяким досадным трудом, хочется разделаться
с этим поскорее. Поэтому работаю плотно. Вчера, например, "отработал"
биографии Солона и Фемистокла. Сегодня собираюсь разделаться с Аристидом и
Кимоном. Потом день на Перикла и полдня на Алкивиада. К концу недели надо со
всем этим закончить. Начать перечитывать конспекты и думать..."
14 января 1986 года (из дневника)
"Итак, все кончено!.." Позавчера завершил подготовку материалов для
книги. Добавил еще один диалог Платона, которого у меня не было. Все!
Хватит. Пересчитывать страницы конспектов - лень. Но с учетом интенсивной
работы последних двух недель, их не менее 1100.
Закончился однообразный, изнурительный, но простой и привычный труд
отбора, конспектирования, накопления материала. Не нужно более спешить в
библиотеку, не висят над душой сотни еще не прочитанных страниц. Тишина,
покой! Надо начинать плавание, оттолкнуться от берега. Как? "Куда ж нам
плыть?" Страшновато..."
27 января 1987 года (из дневника)
"Пишу в Звенигороде, в гостинице, куда уехал один на недельку -
отдохнуть и походить на лыжах. Дело в том, что книга моя, увы, написана.
"Миг вожделенный настал:
окончен мой труд многолетний
Что ж непонятная грусть
тайно тревожит меня?
.....................................
Или жаль мне труда,
молчаливого спутника ночи,
Друга Авроры златой,
друга пенатов святых?
Машинистка начинает печатать второй, переработанный вариант рукописи.
Дальше, если прочитают Сашура и Натан, сделают свои замечания, то, возможно,
будет еще одна переработка. Но пока все, что я мог - сделано. И не только
мной, но и Линкой. Она прочитала весь переработанный вариант и выловила из
него кучу "блох" - стилистических огрехов, повторов и прочих незаметных
автору небрежностей. Я все покорно и с благодарностью выправил.
Явно нет у меня вкуса к настоящему писательству, поиску "магии слова".
После того как мысль выражена достаточно точно и кратко, мне неохота искать
лучшие, более яркие или там образные выражения. Мысль от этого ничего не
выиграет! Если пользоваться высокими определениями, я не художник, а
мыслитель. Что и естественно, если принять во внимание опыт почти всей
жизни. Наверное, и не надо пытаться изменить эту ситуацию. Будь самим собой!
И постарайся сделать максимально возможное в этом качестве.
По сравнению с первым вариантом рукопись сокращена процентов на
двадцать".
21 февраля 1987 года (из дневника)
"18-го на "среде" читал ребятам очередной кусок из своих "греков".
Кульминационная точка книги - моя оценка деятельности Перикла и Сократа.
Слушали очень хорошо, с полчаса задавали вопросы, а потом до полуночи в
"курилке" (то есть на кухне) дискутировали на тему о возможности
"направляемой демократии" и прочем в связи с прочитанным. Выпросили у меня
третий экземпляр рукописи для того, чтобы прочитать то, что пропустили из
предыдущего. Интерес живой, и это очень приятно. Может быть, я действительно
написал нечто стоящее. Дима Юшин предложил организовать ксерокопирование
рукописи, разделив ее по частям, так как многие из них имеют доступ к
ксероксам и ЭВМ. Не думаю, что это реально, но само желание - лестно.
Кстати, Леша Иванов сказал, что на мехмате "ходит" мой реферат по Толстому
("Общественные и религиозные взгляды Л.Н."). Наверное, его пустило по рукам
семейство Гамбарянов, которые в прошлом году его размножили. Так что "дело
дает ростки".
В начале июня Натан Эйдельман сказал, что прочитал мою рукопись. Я его
затащил к себе домой. Удивительный он все же человек! При такой собственной
нагрузке он действительно прочитал (не "пролистал") всю рукопись. Я в этом
убедился, когда выслушал его разбор рукописи. Все записал на магнитофон.
Буду вдумываться. Замечания есть, но возражений нет. Он сказал, что ему все
было интересно. Сам тоже высказал много интересных мыслей. Но одно из его
предложений поставило меня в тупик. Он посоветовал включить в книгу обзор
эволюции идеи демократии в последующей истории - от Монтескье до
американской конституции! "Не по Сеньке шапка!" Он все мерит "аршином" своей
эрудиции.
31 августа 1987 года (из дневника)
"Вчера, в соответствии со своим планом, закончил правку машинописного
экземпляра второго (дополнительного) варианта "греков". 388 страниц
основного текста и 100 страниц Приложения (Религия и Погребальная речь
Перикла). Получилось, ей-богу, неплохо. За счет сокращений основной текст
уплотнился, приобрел необходимую динамичность. А авторские комментарии,
адресованные в современность, придали ему вкус, как соль мясу. Больше
переделывать рукопись не буду. Сашура намерен обсудить с Натаном, в какое
издательство ее предложить. Пока намечены: "Знание", "Книга", "Наука",
"Госполитиздат".
........................................................................................................................
Дальнейшая судьба рукописи была несчастливой. Об этом очень коротко. В
начале октября 87-го года мой друг Саша Свободин рекомендовал рукопись
знакомой редакторше издательства "Книга" Ирине Вадимовне Чернович. Я
встретился с ней в редакции, принес рукопись. Милая женщина встретила меня
приветливо и просила написать авторскую заявку, что я в тот же день и
сделал. Через пару дней она мне позвонила и поздравила с "первой победой".
Директор издательства дал "добро" на продолжение нашего с ней контакта.
Назавтра она уезжала в отпуск. Сказала, что вернется в конце месяца и будет
читать рукопись. Но после ее возвращения выяснилось, что за время отпуска
руководство издательством сменилось и рукопись повисла в воздухе. Я решил,
что звонить Ирине Вадимовне не буду. Если ей интересно и есть возможность
работать с моей рукописью, она позвонит сама...
Она позвонила в конце сентября 89-го года, то есть через 2 года.
Сказала, что прочла рукопись, очень хочет заняться ею и пригласила
встретиться с новым главным редактором издательства. После нашего с ним
разговора он обещал просмотреть рукопись за две недели...
Следующую весточку из издательства "Книга" я получил еще через 3 года.
Моя редакторша к тому времени уволилась, а издательство перешло на торговлю
какой-то мануфактурой (заканчивался 92-й год). Мне сообщили, что переводят
оставшиеся 40% гонорара, а рукопись можно забрать. Что я и сделал. В то
время, как я узнал у Сашуры, дела у всех издательств были плохи. Сильно
выросли цены на бумагу и полиграфию. Я в это время уже давно занимался
римской Историей. Решил с "Грецией" никуда не соваться. Ясно, что издавать
мне, человеку без имени в литературе, можно будет только за свой счет. Для
этого надо заработать (честным трудом) много денег. С этой целью начал
2-годичную программу совершенствования своего французского языка. Об этом
расскажу чуть дальше, но итог таков, что разбогатеть не сумел. Успел
написать 3-томную книгу по римской истории и даже издать ее в 98-м году. А
"Греция" все лежала... Денег для ее издания скопил только к концу
тысячелетия. В 2001 году она, наконец, увидела свет. Вот такая история...
Любезный читатель, я рассказал о том, как работал над книгой "О Солон!"
Пересказывать содержание книги не имело смысла. Быть может, ты захочешь ее
прочитать. Дай-то Бог! Из того, что ты здесь прочитал, я полагаю, тебе ясно,
что вся она написана без всяких авторских фантазий, на основании строго
выверенных свидетельств древних авторов. Но в самом ее конце есть пара
страниц, полностью выдуманных автором. В них выражено мое отношение к
главному герою книги, да и ко всей истории описанного периода. В качестве
заключения темы я хочу воспроизвести их здесь.
***
"...Конец лета. Тихая, безветренная ночь. За черной громадой Акрополя
восходит луна. Четкая линия края храмовой площадки отделила посветлевшее
небо от непроглядной тени обрыва скалы. Продолжением тени выступают над
обрывом карниз и кровля Парфенона. Ясно очерчены дальний скат фронтона и
профиль капители угловой колонны. Блестят отполированные камни Священной
дороги. Город спит...
На пороге слабо освещенной комнаты небольшого дома близ дороги стоят
двое: мужчина и женщина. Он обнял ее сзади за плечи и задумчиво смотрит
вверх на Парфенон. Она, отклонившись, подняла глаза к его лицу. Едва белеют
тонкие колонки портика, окаймляющие внутренний дворик. Через проем двери
виден еще один человек. Он сидит подле догорающего очага. Длинные седые
волосы позволяют угадать в нем философа. Красные отблески огня ведут свою
безмолвную игру в неподвижных чертах строгого лица. Взгляд пристально, и
вместе с тем рассеянно, следит за быстрыми перебежками языков пламени. Двое
у двери разговаривают вполголоса, с долгими паузами.
- Ты доволен сегодня мною, мой господин?
- Не говори так, Аспасия, даже в шутку. Я доволен. Ты сумела немного
рассеять мою тревогу. И наш молодой друг Сократ помог тебе в этом.
- Он замечательно умен и заражает своей верой в людей... А что, война
неизбежна?
- Боюсь, что так. В этому году спартанцы не тронутся с места, но
следующей весной...
- Ты попробуешь еще отговорить Архидама?
- Я уже отправил ему письмо. Но апелла и эфоры настроены решительно.
Коринф угрожает выйти из Союза. А это - флот... Однако сейчас меня больше
тревожит Фукидид и те, что с ним...
- Закон о неверующих? Он принят специально против Анаксагора?
- Да. И это только начало...
- Ты говорил с учителем (взгляд на сидящего у очага).
- Я сказал, что готов защищать его в гелиее. Но не могу поручиться за
успех.
- Он уедет?
- Не знаю... Наверное, так было бы лучше.
- Фидию тоже грозит опасность?
- Возможно... Но сейчас не время говорить с ним об этом. Он так
счастлив, что закончил Парфенон.
- Все-все окончено?
- Все. Иктин установил последнюю метопу. Алкамен и Агоракритос
закончили отделку фронтонов.
- А Пропилеи?
- Мнесиклу осталось доделать самую малость.
- Как замечательно, что они закончили одновременно!
- Да. Ансамбль Акрополя этим заложен. Он будет пополняться такими же
шедеврами... Даже и без меня.
- Не говори так.
- Любовь моя, мне скоро шестьдесят. Мой срок близок.
- Не говори так.
- Я рад за Фидия и за Афины. Что бы ни случилось, Парфенон будет стоять
века. Любуясь им, люди будут вспоминать и нас. Наш опыт будет им полезен...
Надеюсь, что Геродот о нем напишет. Талант его в расцвете, и он на пять лет
меня моложе.
- Он приедет?
- Обещал. Прощаясь, сказал мне, что ты его очаровала.
- Ты мне льстишь.
- Нет. Это правда. Да и кто может устоять перед обаянием самой умной и
прекрасной женщины на земле?
- Спасибо, милый. Хоть это и не так, но мне приятно... Геродот очень
уважает тебя.
- Надеюсь... Кто знает? Быть может, пройдут века и века... В прах
обратятся и Афины, и даже божественные творения Фидия, а сочинения великого
историка будут жить... Наши отдаленные потомки создадут государство еще
прекраснее и справедливее, чем наше.
- И новые правители скажут: "Мы продолжаем дело Перикла!"
- Теперь ты мне льстишь. Но мне приятно. Так хочется верить, что смерть
не унесет в безвестное ничто наши страдания и радости... То, пусть немногое,
что мы сумели сделать...
Полная луна поднялась над кровлей Парфенона. Испарения спящего города в
ее лучах превратились в светлый туман. Он заливает подножие Акрополя,
скрывает домик близ Священной дороги и бессмертные образы его обитателей...
Уважаемый читатель,
раздел "Музыкальные среды" может тебе показаться неуместным в этой
главе. Однако посуди сам.
Во-первых, "Новая стезя" - это переход из сферы естественных наук в
гуманитарную сферу. История, литература и музыка принадлежат к ней в равной
степени. Во-вторых, написание книги и наши музыкально-литературные собрания
практически совпадали по времени. Работа над рукописью продолжалась с июня
1984 года до января 1987 года. А "Музыкальные среды" просуществовали в нашем
доме с ноября 1985 года по февраль 1990 года.
Надеюсь, я убедил тебя в том, что совмещение этих двух сюжетов в одной
главе вполне оправданно. Позволю себе начать с предыстории этих "сред".
Мое приобщение к музыке было не ранним. Родителям и в голову не
приходило учить музыке детей. Зачем? Хотя в большой комнате на старой
квартире стоял рояль. Не наш. Кто-то из знакомых (наверное, из "бывших",
подвергшихся "уплотнению") за недостатком площади пристроил его "на время" у
нас. После смерти отца в 31-м году об уроках музыки нечего было и думать -
жили очень бедно. Маме, участковому врачу районной поликлиники, выматываясь
на двух ставках, едва удавалось одеть и прокормить двух сыновей-подростков.
Хотя у моего старшего брата был явно хороший слух - он легко подбирал на
рояле (без нот) популярные в начале 30-х годов песенки.
В старших классах школы меня приобщила к опере соученица Ира Глазова.
Мама ее называла "театральная Ирина". Никакого "романа" у нас с ней не было.
Только увлечение оперой. Мы оба восхищались знаменитым тенором Иваном
Козловским. Билеты в Большой театр в довоенные времена были относительно
дешевы, и мы не пропускали ни одной новой постановки с участием нашего
кумира. В выпускном 10-м классе с компанией моего соседа по квартире Льва
Штейнрайха (впоследствии актера Театра на Таганке) я приобщился к
симфонической музыке. Компания была "богемная" - все будущие театральные
критики, среди них и мой друг на долгие годы Саша Свободин. "Богема" в те
строгие времена обозначала посетителей симфонических концертов и... только
что открывшегося "Коктейль-холла" на Тверской, где мы заказывали, в
основном, мороженое.
В 52-м году, вскоре после женитьбы, мы с Линой решили приобрести только
что появившийся в продаже радиоприемник "Мир" производства рижского
радиозавода. Его большая деревянная полированная коробка с двумя
полуколонками по краям обеспечивала, по утверждению знатоков, очень хорошее
звучание. (Отстояли за ним ночь в очереди.) К приемнику купили
электропроигрыватель и стали понемногу собирать пластинки: записи опер,
симфонической музыки и вокалистов. Когда набралась приличная коллекция,
объявили нашим друзьям-сверстникам и нашим ученицам-школьницам (мы оба
работали в 9-х классах женской средней школы) о том, что каждую среду будем
устраивать концерты на дому для всех желающих.
Наша комнатка на старой квартире была маленькая - узкая и длинная. В
ней только и помещались: письменный стол у окна, широкая тахта, покрытая
спускавшимся со стены ковром машинной работы, и в ее головах тумбочка для
белья, на которую мы водрузили наш "Мир", а на него - проигрыватель.
"Музыкальные среды", как мы их окрестили, имели успех. Приходили и
друзья, и ученицы. Человек 7-8, редко 10, поскольку всем приходилось
тесниться на тахте и трех стульях, которые удавалось еще втиснуть в эту
комнатку. Эти концерты (в осенне-зимний сезон) продолжались в течение
четырех лет, до рождения в 57-м году нашего сына Андрюши. Его кроватку
пришлось поставить в ту же комнату.
Спустя двадцать семь лет счастливое совпадение обстоятельств побудило
нас с Линой возобновить "музыкальные среды". Летом 85-го года мы принимали у
себя дома, в просторной кооперативной квартире на Юго-Западе Москвы главу
французской фирмы "Гилсон", выпускавшей биохимическую аппаратуру, Эрика
д'Отри, с которым я был связан не только закупками этой аппаратуры, но и
подружился. Он привез мне в подарок японский портативный магнитофон очень
высокого качества. В это же время благодаря успеху за рубежом моих книг по
"Методам исследования" представилась возможность купить в "Березке" на чеки
Внешторгбанка комплект японской аппаратуры для воспроизведения звука. И еще
одно совпадение: наш Андрюша, которому уже было 28 лет, свел дружбу со своим
сверстником Сережей Лебедевым, хранителем учебной фонотеки Московской
консерватории. С пластинок этой фонотеки Сережа переписал по своему
квалифицированному выбору для меня на магнитофонную пленку два десятка
кассет. Потом он, нарушая соответствующие запреты, давал мне по одной
пластинке (на день), которую я переписывал сам.
Мои французские друзья: Эрик, его подруга Мари-Жозе и сотрудник фирмы
"Гилсон" Жан-Пьер Манже привозили во время очередных выставок в Москве или
присылали с оказией кассеты из Парижа.
Потом, когда я сам получил возможность посещать Францию, то каждый раз
покупал несколько кассет. А сосед по дому нашей давней парижской
приятельницы Лили Эпштейн, доктор Мишель (большой меломан) переписал для
меня несколько превосходных вещей из своей богатой фонотеки.
Таким образом, к осени 85-го года у меня образовалась очень приличная
коллекция из более чем ста двадцати кассет с первоклассными записями
симфонической музыки в исполнении всемирно известных оркестров, дирижеров и
солистов. Был составлен каталог. На 15 сентября назначили открытие первого
сезона. Всем близким друзьям и некогда связанным со мной по совместным
выездам в лес и на слеты КСП ученикам 179-й школы (81-й год) были разосланы
по почте приглашения.
Был разработан регламент наших музыкальных сред. Наибольшая из трех
комнат квартиры (мама уже умерла) превращалась в музыкальный салон. Стоявший
у боковой стены диван поворачивали на девяносто градусов - лицом к звуковой
установке, смонтированной у дальней от окна стены. Впереди него
выстраивались рядами все наличные в доме стулья и табуреты. Получался "зал"
на 25 мест. Если их не хватало, на полу укладывались съемные подушки от
диванов и кресел. Круглый стол из этой комнаты, обычно служившей столовой,
перекочевывал в спальню Лины, превращенную в "буфет". На стол водружался
старинный самовар с вмонтированным мною в его трубу электронагревателем, все
имеющиеся в доме разнокалиберные и разномастные чашки и два-три блюда с
бутербродами - ведь слушатели приезжали прямо с работы или из вуза.
Бутерброды с сыром и дешевой колбасой мы с Линой заготавливали
непосредственно перед вечером в количестве от сорока до ста штук - в
зависимости от ожидаемого числа слушателей.
Музыкальная программа начиналась в 19-30. Однако самовар кипел и
бутерброды были готовы часом раньше. Приезжать рекомендовалось пораньше,
чтобы спокойно выпить чаю, "заморить червячка" и... пообщаться. Это
свободное общение было едва ли не самой интересной частью вечера. Начиналась
новая эпоха. Генсеком партии стал Горбачев. Ожидали важных перемен в
общественной жизни. Обменивались последними новостями, почерпнутыми из
передач западных радиостанций, вещавших на русском языке. Спорили о том, что
нас ожидает в ближайшем будущем. Некоторые из молодых были настроены весьма
оптимистически. Мои сверстники в своих прогнозах проявляли большую
осторожность. Однако те и другие придерживались определенно либеральных
взглядов, высказывали их свободно в довольно широком и не вполне знакомом
круге лиц. И одно это было внове и создавало приподнятое настроение. Дебаты
нередко продолжались во время антракта между двумя отделениями концерта, а
иногда и после его окончания.
Согласно регламенту, можно было приходить со своими друзьями, с
которыми мы с Линой знакомились, стараясь выказать им максимальное
гостеприимство. Некоторые молодые люди встретились здесь впервые, и это
привело к двум заключенным на сей музыкальной почве бракам. Разрешалось
также опаздывать к началу музыки. Дверь в квартиру оставалась все время
открытой. Запоздавший гость мог тихо раздеться в прихожей, на цыпочках
пройти в "залу", сесть на свободное место или расположиться на полу.
Программа на следующую среду согласовывалась с присутствовавшими и
вывешивалась на небольшой афишке в коридоре. Так что приходящий вновь мог
узнать, что его ожидает. Программу вечера и фамилии всех присутствовавших
записывали в "летопись" наших сред. Всего за 5 лет была зарегистрирована 121
музыкальная среда. Впрочем, не все они были чисто музыкальными. В среднем
каждая десятая была целиком или в одном отделении литературной. Так,
например, 20 апреля 86-го года в первом отделении был "Пер Гюнт", а во
втором, к 100-летию со дня рождения Гумилева, я читал его стихи. Закончил
трагическим стихотворением Волошина "На дне преисподней", посвященное памяти
Блока и Гумилева. Вечер памяти Анны Андреевны Ахматовой был целиком
литературный. Его начала Лина рассказом о судьбе поэтессы, по воспоминаниям
Лидии Корнеевны Чуковской и лекции Шилова. После чего я читал большую
программу из 73 стихотворений Ахматовой (тогда у меня еще была нормальная
память). Закончил я ее "Реквиемом", после чего поставили последнюю часть
Реквиема Моцарта. И наконец, несколько стихотворений, записанных самой
расцвета афинской демократии. Этот расцвет обеспечило счастливое сочетание
всенародной демократии с умелым руководством ею подлинным, во всех
отношениях достойным лидером. ("Власть первого гражданина", как писал
Фукидид). Именно в эту эпоху были созданы бессмертные шедевры архитектуры и
скульптуры. Наивысшего расцвета достигли театральное искусство и музыка,
особенно хоровое пение.
Поощряя развитие искусств, Перикл надеялся поднять нравственный уровень
своих сограждан. Но этого оказалось недостаточно. Нравственная основа
общественной жизни Афин была подорвана. После смерти Перикла все вырвалось
наружу, и Афины покатились по наклонной плоскости вниз. Мощным толчком в
этом направлении послужила эпидемия чумы (унесшая и Перикла).
Дальнейшую историю Афин вплоть до их окончательного падения можно
коротко охарактеризовать как историю безнравственного, некомпетентного и
своекорыстного правления демагогов. Оно происходило на фоне перманентной
гражданской войны (с переменным успехом) между, так сказать, "демократами" и
олигархами. Эта кровавая война была смертным приговором для афинской
демократии. С ее бесславной кончиной было навсегда утрачено могущество и
процветание самих Афин.
7 ноября 1985 года (из дневника)
"...Задача - показать, что счастливая жизнь граждан определяется именно
состоянием нравственности, а не государственным устройством. Хотя они,
разумеется, тесно связаны друг с другом.
Зачем и для кого все это писать - неясно. Будь это уже написано, о
печатании сейчас нечего было бы и думать. Но времена могут измениться. Во
всяком случае для ограниченного круга читателей, особенно молодых,
написанное может быть доступно в рукописи. Дело это мне представляется
нужным. Сейчас всем мыслящим людям ясно, что наша общественная жизнь (да и
западная тоже) зашла в тупик. Чтобы ее постепенно перестраивать, надо
нащупать почву для перестройки. Ею, по моему убеждению, может быть только
утверждение нравственности, то есть доброжелательного отношения людей друг к
другу. Добиться этого нельзя никакими реформами, а тем более переворотами.
Только терпеливой работой воспитания молодых поколений. Эту работу должны
взять на себя люди мыслящие и интеллигентные. Для них я и хочу примером из
античной истории подтвердить свое видение перспектив развития современного
общества... Античность нам в определенном смысле ближе, чем средние века и
даже чем относительно новое время, потому что у древних, как и у нас теперь,
не существовало религиозного нравственного начала. Христианская религия
(исключая самое раннее христианство) и церковная практика перемешали
нравственность с фанатизмом и нетерпимостью. Потом пустили с торгов то и
другое. В результате нравственность в значительной степени была заменена
ханжеством, а корысть и ненависть расцвели пышным цветом..."
29 декабря 1985 года (из дневника)
"...Работа над греками идет неплохо. Закончил драматургию, перечитал
снова всего Аристофана. Сейчас повторно читаю Фукидида и выписываю довольно
много дополнительного. При первом чтении неясен был общий замысел книги и
потому порядочно пропустил того, что нужно было "заприходовать".
Читаю по 100 страниц в день. Режим сейчас (зимой) таков. Встаю в 7.
Зарядка, завтрак и к 9-15 в Ленинку. Работаю до 2. Потом - на наш летний
теннисный корт. Расчищаю снег у тренировочной стенки и в течение часа на
свежем воздухе "отрабатываю технику" ударов. Потом домой: душ, обед и 30
минут - отдых. Обратно в Ленинку к 6 часам вечера. Еще 3 часа работы с
источниками и к 9-30 домой. Художественная литература - в метро. Прочел с
удовольствием "Наш общий друг" Диккенса. Сейчас читаю "Новеллы" японского
писателя Акутагавы. Посмотрел два хороших фильма: "Проверка на дорогах"
Алексея Германа и "Пацаны" Динары Аслановой...
Ближайшие планы: так же как Фукидида, перечитать и дополнить конспекты
Геродота и Ксенофонта (~2 недели) и начинать обдумывать план изложения, а
потом писать. Срок - 1 год".
7 января 1986 года (из дневника)
"Перечитал и дополнил выписки из Геродота и Ксенофонта. Принялся за
Плутарха. Тут выяснилась досадная "накладка". При первом чтении я не очень
заботился о выборе издания. Воспользовался "Избранными биографиями в
переводе Лурье издания 1941 года и "Жизнеописаниями" в переводе Герье
издания 1862 года. А оказалось, что в 1961 году вышли "Сравнительные
жизнеописания" - научное издание в новых переводах. Если когда-нибудь (а
вдруг!) моя не написанная еще книга будет издаваться, то ее редактор,
естественно, потребует цитирования по последнему изданию. Черт с ним! Сделаю
лучше сейчас. Так что, перечитывая и дополняя, еще и переписываю наново то,
что было выписано раньше. Как со всяким досадным трудом, хочется разделаться
с этим поскорее. Поэтому работаю плотно. Вчера, например, "отработал"
биографии Солона и Фемистокла. Сегодня собираюсь разделаться с Аристидом и
Кимоном. Потом день на Перикла и полдня на Алкивиада. К концу недели надо со
всем этим закончить. Начать перечитывать конспекты и думать..."
14 января 1986 года (из дневника)
"Итак, все кончено!.." Позавчера завершил подготовку материалов для
книги. Добавил еще один диалог Платона, которого у меня не было. Все!
Хватит. Пересчитывать страницы конспектов - лень. Но с учетом интенсивной
работы последних двух недель, их не менее 1100.
Закончился однообразный, изнурительный, но простой и привычный труд
отбора, конспектирования, накопления материала. Не нужно более спешить в
библиотеку, не висят над душой сотни еще не прочитанных страниц. Тишина,
покой! Надо начинать плавание, оттолкнуться от берега. Как? "Куда ж нам
плыть?" Страшновато..."
27 января 1987 года (из дневника)
"Пишу в Звенигороде, в гостинице, куда уехал один на недельку -
отдохнуть и походить на лыжах. Дело в том, что книга моя, увы, написана.
"Миг вожделенный настал:
окончен мой труд многолетний
Что ж непонятная грусть
тайно тревожит меня?
.....................................
Или жаль мне труда,
молчаливого спутника ночи,
Друга Авроры златой,
друга пенатов святых?
Машинистка начинает печатать второй, переработанный вариант рукописи.
Дальше, если прочитают Сашура и Натан, сделают свои замечания, то, возможно,
будет еще одна переработка. Но пока все, что я мог - сделано. И не только
мной, но и Линкой. Она прочитала весь переработанный вариант и выловила из
него кучу "блох" - стилистических огрехов, повторов и прочих незаметных
автору небрежностей. Я все покорно и с благодарностью выправил.
Явно нет у меня вкуса к настоящему писательству, поиску "магии слова".
После того как мысль выражена достаточно точно и кратко, мне неохота искать
лучшие, более яркие или там образные выражения. Мысль от этого ничего не
выиграет! Если пользоваться высокими определениями, я не художник, а
мыслитель. Что и естественно, если принять во внимание опыт почти всей
жизни. Наверное, и не надо пытаться изменить эту ситуацию. Будь самим собой!
И постарайся сделать максимально возможное в этом качестве.
По сравнению с первым вариантом рукопись сокращена процентов на
двадцать".
21 февраля 1987 года (из дневника)
"18-го на "среде" читал ребятам очередной кусок из своих "греков".
Кульминационная точка книги - моя оценка деятельности Перикла и Сократа.
Слушали очень хорошо, с полчаса задавали вопросы, а потом до полуночи в
"курилке" (то есть на кухне) дискутировали на тему о возможности
"направляемой демократии" и прочем в связи с прочитанным. Выпросили у меня
третий экземпляр рукописи для того, чтобы прочитать то, что пропустили из
предыдущего. Интерес живой, и это очень приятно. Может быть, я действительно
написал нечто стоящее. Дима Юшин предложил организовать ксерокопирование
рукописи, разделив ее по частям, так как многие из них имеют доступ к
ксероксам и ЭВМ. Не думаю, что это реально, но само желание - лестно.
Кстати, Леша Иванов сказал, что на мехмате "ходит" мой реферат по Толстому
("Общественные и религиозные взгляды Л.Н."). Наверное, его пустило по рукам
семейство Гамбарянов, которые в прошлом году его размножили. Так что "дело
дает ростки".
В начале июня Натан Эйдельман сказал, что прочитал мою рукопись. Я его
затащил к себе домой. Удивительный он все же человек! При такой собственной
нагрузке он действительно прочитал (не "пролистал") всю рукопись. Я в этом
убедился, когда выслушал его разбор рукописи. Все записал на магнитофон.
Буду вдумываться. Замечания есть, но возражений нет. Он сказал, что ему все
было интересно. Сам тоже высказал много интересных мыслей. Но одно из его
предложений поставило меня в тупик. Он посоветовал включить в книгу обзор
эволюции идеи демократии в последующей истории - от Монтескье до
американской конституции! "Не по Сеньке шапка!" Он все мерит "аршином" своей
эрудиции.
31 августа 1987 года (из дневника)
"Вчера, в соответствии со своим планом, закончил правку машинописного
экземпляра второго (дополнительного) варианта "греков". 388 страниц
основного текста и 100 страниц Приложения (Религия и Погребальная речь
Перикла). Получилось, ей-богу, неплохо. За счет сокращений основной текст
уплотнился, приобрел необходимую динамичность. А авторские комментарии,
адресованные в современность, придали ему вкус, как соль мясу. Больше
переделывать рукопись не буду. Сашура намерен обсудить с Натаном, в какое
издательство ее предложить. Пока намечены: "Знание", "Книга", "Наука",
"Госполитиздат".
........................................................................................................................
Дальнейшая судьба рукописи была несчастливой. Об этом очень коротко. В
начале октября 87-го года мой друг Саша Свободин рекомендовал рукопись
знакомой редакторше издательства "Книга" Ирине Вадимовне Чернович. Я
встретился с ней в редакции, принес рукопись. Милая женщина встретила меня
приветливо и просила написать авторскую заявку, что я в тот же день и
сделал. Через пару дней она мне позвонила и поздравила с "первой победой".
Директор издательства дал "добро" на продолжение нашего с ней контакта.
Назавтра она уезжала в отпуск. Сказала, что вернется в конце месяца и будет
читать рукопись. Но после ее возвращения выяснилось, что за время отпуска
руководство издательством сменилось и рукопись повисла в воздухе. Я решил,
что звонить Ирине Вадимовне не буду. Если ей интересно и есть возможность
работать с моей рукописью, она позвонит сама...
Она позвонила в конце сентября 89-го года, то есть через 2 года.
Сказала, что прочла рукопись, очень хочет заняться ею и пригласила
встретиться с новым главным редактором издательства. После нашего с ним
разговора он обещал просмотреть рукопись за две недели...
Следующую весточку из издательства "Книга" я получил еще через 3 года.
Моя редакторша к тому времени уволилась, а издательство перешло на торговлю
какой-то мануфактурой (заканчивался 92-й год). Мне сообщили, что переводят
оставшиеся 40% гонорара, а рукопись можно забрать. Что я и сделал. В то
время, как я узнал у Сашуры, дела у всех издательств были плохи. Сильно
выросли цены на бумагу и полиграфию. Я в это время уже давно занимался
римской Историей. Решил с "Грецией" никуда не соваться. Ясно, что издавать
мне, человеку без имени в литературе, можно будет только за свой счет. Для
этого надо заработать (честным трудом) много денег. С этой целью начал
2-годичную программу совершенствования своего французского языка. Об этом
расскажу чуть дальше, но итог таков, что разбогатеть не сумел. Успел
написать 3-томную книгу по римской истории и даже издать ее в 98-м году. А
"Греция" все лежала... Денег для ее издания скопил только к концу
тысячелетия. В 2001 году она, наконец, увидела свет. Вот такая история...
Любезный читатель, я рассказал о том, как работал над книгой "О Солон!"
Пересказывать содержание книги не имело смысла. Быть может, ты захочешь ее
прочитать. Дай-то Бог! Из того, что ты здесь прочитал, я полагаю, тебе ясно,
что вся она написана без всяких авторских фантазий, на основании строго
выверенных свидетельств древних авторов. Но в самом ее конце есть пара
страниц, полностью выдуманных автором. В них выражено мое отношение к
главному герою книги, да и ко всей истории описанного периода. В качестве
заключения темы я хочу воспроизвести их здесь.
***
"...Конец лета. Тихая, безветренная ночь. За черной громадой Акрополя
восходит луна. Четкая линия края храмовой площадки отделила посветлевшее
небо от непроглядной тени обрыва скалы. Продолжением тени выступают над
обрывом карниз и кровля Парфенона. Ясно очерчены дальний скат фронтона и
профиль капители угловой колонны. Блестят отполированные камни Священной
дороги. Город спит...
На пороге слабо освещенной комнаты небольшого дома близ дороги стоят
двое: мужчина и женщина. Он обнял ее сзади за плечи и задумчиво смотрит
вверх на Парфенон. Она, отклонившись, подняла глаза к его лицу. Едва белеют
тонкие колонки портика, окаймляющие внутренний дворик. Через проем двери
виден еще один человек. Он сидит подле догорающего очага. Длинные седые
волосы позволяют угадать в нем философа. Красные отблески огня ведут свою
безмолвную игру в неподвижных чертах строгого лица. Взгляд пристально, и
вместе с тем рассеянно, следит за быстрыми перебежками языков пламени. Двое
у двери разговаривают вполголоса, с долгими паузами.
- Ты доволен сегодня мною, мой господин?
- Не говори так, Аспасия, даже в шутку. Я доволен. Ты сумела немного
рассеять мою тревогу. И наш молодой друг Сократ помог тебе в этом.
- Он замечательно умен и заражает своей верой в людей... А что, война
неизбежна?
- Боюсь, что так. В этому году спартанцы не тронутся с места, но
следующей весной...
- Ты попробуешь еще отговорить Архидама?
- Я уже отправил ему письмо. Но апелла и эфоры настроены решительно.
Коринф угрожает выйти из Союза. А это - флот... Однако сейчас меня больше
тревожит Фукидид и те, что с ним...
- Закон о неверующих? Он принят специально против Анаксагора?
- Да. И это только начало...
- Ты говорил с учителем (взгляд на сидящего у очага).
- Я сказал, что готов защищать его в гелиее. Но не могу поручиться за
успех.
- Он уедет?
- Не знаю... Наверное, так было бы лучше.
- Фидию тоже грозит опасность?
- Возможно... Но сейчас не время говорить с ним об этом. Он так
счастлив, что закончил Парфенон.
- Все-все окончено?
- Все. Иктин установил последнюю метопу. Алкамен и Агоракритос
закончили отделку фронтонов.
- А Пропилеи?
- Мнесиклу осталось доделать самую малость.
- Как замечательно, что они закончили одновременно!
- Да. Ансамбль Акрополя этим заложен. Он будет пополняться такими же
шедеврами... Даже и без меня.
- Не говори так.
- Любовь моя, мне скоро шестьдесят. Мой срок близок.
- Не говори так.
- Я рад за Фидия и за Афины. Что бы ни случилось, Парфенон будет стоять
века. Любуясь им, люди будут вспоминать и нас. Наш опыт будет им полезен...
Надеюсь, что Геродот о нем напишет. Талант его в расцвете, и он на пять лет
меня моложе.
- Он приедет?
- Обещал. Прощаясь, сказал мне, что ты его очаровала.
- Ты мне льстишь.
- Нет. Это правда. Да и кто может устоять перед обаянием самой умной и
прекрасной женщины на земле?
- Спасибо, милый. Хоть это и не так, но мне приятно... Геродот очень
уважает тебя.
- Надеюсь... Кто знает? Быть может, пройдут века и века... В прах
обратятся и Афины, и даже божественные творения Фидия, а сочинения великого
историка будут жить... Наши отдаленные потомки создадут государство еще
прекраснее и справедливее, чем наше.
- И новые правители скажут: "Мы продолжаем дело Перикла!"
- Теперь ты мне льстишь. Но мне приятно. Так хочется верить, что смерть
не унесет в безвестное ничто наши страдания и радости... То, пусть немногое,
что мы сумели сделать...
Полная луна поднялась над кровлей Парфенона. Испарения спящего города в
ее лучах превратились в светлый туман. Он заливает подножие Акрополя,
скрывает домик близ Священной дороги и бессмертные образы его обитателей...
Уважаемый читатель,
раздел "Музыкальные среды" может тебе показаться неуместным в этой
главе. Однако посуди сам.
Во-первых, "Новая стезя" - это переход из сферы естественных наук в
гуманитарную сферу. История, литература и музыка принадлежат к ней в равной
степени. Во-вторых, написание книги и наши музыкально-литературные собрания
практически совпадали по времени. Работа над рукописью продолжалась с июня
1984 года до января 1987 года. А "Музыкальные среды" просуществовали в нашем
доме с ноября 1985 года по февраль 1990 года.
Надеюсь, я убедил тебя в том, что совмещение этих двух сюжетов в одной
главе вполне оправданно. Позволю себе начать с предыстории этих "сред".
Мое приобщение к музыке было не ранним. Родителям и в голову не
приходило учить музыке детей. Зачем? Хотя в большой комнате на старой
квартире стоял рояль. Не наш. Кто-то из знакомых (наверное, из "бывших",
подвергшихся "уплотнению") за недостатком площади пристроил его "на время" у
нас. После смерти отца в 31-м году об уроках музыки нечего было и думать -
жили очень бедно. Маме, участковому врачу районной поликлиники, выматываясь
на двух ставках, едва удавалось одеть и прокормить двух сыновей-подростков.
Хотя у моего старшего брата был явно хороший слух - он легко подбирал на
рояле (без нот) популярные в начале 30-х годов песенки.
В старших классах школы меня приобщила к опере соученица Ира Глазова.
Мама ее называла "театральная Ирина". Никакого "романа" у нас с ней не было.
Только увлечение оперой. Мы оба восхищались знаменитым тенором Иваном
Козловским. Билеты в Большой театр в довоенные времена были относительно
дешевы, и мы не пропускали ни одной новой постановки с участием нашего
кумира. В выпускном 10-м классе с компанией моего соседа по квартире Льва
Штейнрайха (впоследствии актера Театра на Таганке) я приобщился к
симфонической музыке. Компания была "богемная" - все будущие театральные
критики, среди них и мой друг на долгие годы Саша Свободин. "Богема" в те
строгие времена обозначала посетителей симфонических концертов и... только
что открывшегося "Коктейль-холла" на Тверской, где мы заказывали, в
основном, мороженое.
В 52-м году, вскоре после женитьбы, мы с Линой решили приобрести только
что появившийся в продаже радиоприемник "Мир" производства рижского
радиозавода. Его большая деревянная полированная коробка с двумя
полуколонками по краям обеспечивала, по утверждению знатоков, очень хорошее
звучание. (Отстояли за ним ночь в очереди.) К приемнику купили
электропроигрыватель и стали понемногу собирать пластинки: записи опер,
симфонической музыки и вокалистов. Когда набралась приличная коллекция,
объявили нашим друзьям-сверстникам и нашим ученицам-школьницам (мы оба
работали в 9-х классах женской средней школы) о том, что каждую среду будем
устраивать концерты на дому для всех желающих.
Наша комнатка на старой квартире была маленькая - узкая и длинная. В
ней только и помещались: письменный стол у окна, широкая тахта, покрытая
спускавшимся со стены ковром машинной работы, и в ее головах тумбочка для
белья, на которую мы водрузили наш "Мир", а на него - проигрыватель.
"Музыкальные среды", как мы их окрестили, имели успех. Приходили и
друзья, и ученицы. Человек 7-8, редко 10, поскольку всем приходилось
тесниться на тахте и трех стульях, которые удавалось еще втиснуть в эту
комнатку. Эти концерты (в осенне-зимний сезон) продолжались в течение
четырех лет, до рождения в 57-м году нашего сына Андрюши. Его кроватку
пришлось поставить в ту же комнату.
Спустя двадцать семь лет счастливое совпадение обстоятельств побудило
нас с Линой возобновить "музыкальные среды". Летом 85-го года мы принимали у
себя дома, в просторной кооперативной квартире на Юго-Западе Москвы главу
французской фирмы "Гилсон", выпускавшей биохимическую аппаратуру, Эрика
д'Отри, с которым я был связан не только закупками этой аппаратуры, но и
подружился. Он привез мне в подарок японский портативный магнитофон очень
высокого качества. В это же время благодаря успеху за рубежом моих книг по
"Методам исследования" представилась возможность купить в "Березке" на чеки
Внешторгбанка комплект японской аппаратуры для воспроизведения звука. И еще
одно совпадение: наш Андрюша, которому уже было 28 лет, свел дружбу со своим
сверстником Сережей Лебедевым, хранителем учебной фонотеки Московской
консерватории. С пластинок этой фонотеки Сережа переписал по своему
квалифицированному выбору для меня на магнитофонную пленку два десятка
кассет. Потом он, нарушая соответствующие запреты, давал мне по одной
пластинке (на день), которую я переписывал сам.
Мои французские друзья: Эрик, его подруга Мари-Жозе и сотрудник фирмы
"Гилсон" Жан-Пьер Манже привозили во время очередных выставок в Москве или
присылали с оказией кассеты из Парижа.
Потом, когда я сам получил возможность посещать Францию, то каждый раз
покупал несколько кассет. А сосед по дому нашей давней парижской
приятельницы Лили Эпштейн, доктор Мишель (большой меломан) переписал для
меня несколько превосходных вещей из своей богатой фонотеки.
Таким образом, к осени 85-го года у меня образовалась очень приличная
коллекция из более чем ста двадцати кассет с первоклассными записями
симфонической музыки в исполнении всемирно известных оркестров, дирижеров и
солистов. Был составлен каталог. На 15 сентября назначили открытие первого
сезона. Всем близким друзьям и некогда связанным со мной по совместным
выездам в лес и на слеты КСП ученикам 179-й школы (81-й год) были разосланы
по почте приглашения.
Был разработан регламент наших музыкальных сред. Наибольшая из трех
комнат квартиры (мама уже умерла) превращалась в музыкальный салон. Стоявший
у боковой стены диван поворачивали на девяносто градусов - лицом к звуковой
установке, смонтированной у дальней от окна стены. Впереди него
выстраивались рядами все наличные в доме стулья и табуреты. Получался "зал"
на 25 мест. Если их не хватало, на полу укладывались съемные подушки от
диванов и кресел. Круглый стол из этой комнаты, обычно служившей столовой,
перекочевывал в спальню Лины, превращенную в "буфет". На стол водружался
старинный самовар с вмонтированным мною в его трубу электронагревателем, все
имеющиеся в доме разнокалиберные и разномастные чашки и два-три блюда с
бутербродами - ведь слушатели приезжали прямо с работы или из вуза.
Бутерброды с сыром и дешевой колбасой мы с Линой заготавливали
непосредственно перед вечером в количестве от сорока до ста штук - в
зависимости от ожидаемого числа слушателей.
Музыкальная программа начиналась в 19-30. Однако самовар кипел и
бутерброды были готовы часом раньше. Приезжать рекомендовалось пораньше,
чтобы спокойно выпить чаю, "заморить червячка" и... пообщаться. Это
свободное общение было едва ли не самой интересной частью вечера. Начиналась
новая эпоха. Генсеком партии стал Горбачев. Ожидали важных перемен в
общественной жизни. Обменивались последними новостями, почерпнутыми из
передач западных радиостанций, вещавших на русском языке. Спорили о том, что
нас ожидает в ближайшем будущем. Некоторые из молодых были настроены весьма
оптимистически. Мои сверстники в своих прогнозах проявляли большую
осторожность. Однако те и другие придерживались определенно либеральных
взглядов, высказывали их свободно в довольно широком и не вполне знакомом
круге лиц. И одно это было внове и создавало приподнятое настроение. Дебаты
нередко продолжались во время антракта между двумя отделениями концерта, а
иногда и после его окончания.
Согласно регламенту, можно было приходить со своими друзьями, с
которыми мы с Линой знакомились, стараясь выказать им максимальное
гостеприимство. Некоторые молодые люди встретились здесь впервые, и это
привело к двум заключенным на сей музыкальной почве бракам. Разрешалось
также опаздывать к началу музыки. Дверь в квартиру оставалась все время
открытой. Запоздавший гость мог тихо раздеться в прихожей, на цыпочках
пройти в "залу", сесть на свободное место или расположиться на полу.
Программа на следующую среду согласовывалась с присутствовавшими и
вывешивалась на небольшой афишке в коридоре. Так что приходящий вновь мог
узнать, что его ожидает. Программу вечера и фамилии всех присутствовавших
записывали в "летопись" наших сред. Всего за 5 лет была зарегистрирована 121
музыкальная среда. Впрочем, не все они были чисто музыкальными. В среднем
каждая десятая была целиком или в одном отделении литературной. Так,
например, 20 апреля 86-го года в первом отделении был "Пер Гюнт", а во
втором, к 100-летию со дня рождения Гумилева, я читал его стихи. Закончил
трагическим стихотворением Волошина "На дне преисподней", посвященное памяти
Блока и Гумилева. Вечер памяти Анны Андреевны Ахматовой был целиком
литературный. Его начала Лина рассказом о судьбе поэтессы, по воспоминаниям
Лидии Корнеевны Чуковской и лекции Шилова. После чего я читал большую
программу из 73 стихотворений Ахматовой (тогда у меня еще была нормальная
память). Закончил я ее "Реквиемом", после чего поставили последнюю часть
Реквиема Моцарта. И наконец, несколько стихотворений, записанных самой