Страница:
Возле касс дальнего следования торчали хвостики очередей. Он пристроился к одному из них. Минуты потянулись, словно плавленый каучук. Люди двигались медленно и нехотя, скандалили, возмущались, перепроверяли, будто бы нарочно задерживаясь возле окошка как можно дольше.
— До Уфы, — наугад брякнул Валера, просовывая паспорт в шлюзовой ящичек, когда наконец подошла его очередь.
Суровая билетёрша далеко за среднего возраста открыла документ и принялась тщательно изучать его содержимое. На страничке с регистрацией по месту жительства она задержалась. Свела брови и глянула на Рысцова поверх очков.
— Где вы проживаете? — раздался её хриплый голос из миниатюрного динамика.
— Как где? — удивился Валера. — Проточный переулок… там же написано.
— Написано, да неразборчиво, — отрезала билетёрша. — Давно уже вышел указ — обеспечивать билетами только при наличии московской регистрации. Постоянной или временной. Если проездом, то все равно нужно поставить штамп в любом отделении милиции.
— Но у меня же постоянная прописка! — возмутился он.
Строптивая тётка тут же поднесла к стеклу раскрытый паспорт… Печать была смазана. Дьявол! Он ведь так и не поменял документ после той коварной метели в Гуамском ущелье.
— Я не могу оформить билет по этому документу. У вас есть ещё какое-нибудь удостоверение личности?
Рысцов затравленно посмотрел на неё. М-да, вот ведь ещё о чем не горевал, ну и ситуевина! Что ж, делать нечего… Нужно идти ва-банк. Он достал дипломатический паспорт и сунул в ящичек.
Билетёрша пролистала богато отделанную книжечку и ошалело вытаращилась на Валеру. Не дай бог — знала…
— Вы что мне голову морочите?! — вдруг взвизгнул динамик её голосом. — У него дипломатическая неприкосновенность, а он в общую очередь лезет! Людям мешает! Совсем обнаглели, бюрократы!
Люди стали с интересом прислушиваться к стенаниям билетёрши и коситься на Валеру. Только этого не хватало, вашу мать. Прокрался, называется, незаметно…
— А куда же мне? — растерянно спросил он шёпотом.
— Идите к администратору!
Схватив документы, Рысцов словно ошпаренный шарахнулся прочь. Многие пассажиры проводили его взглядами: кто-то усмехался, в чьх-то глазах читалась неприкрытая классовая ненависть. И в каждом из этих людей он сейчас видел своего затаившегося врага. Который не решается пристрелить его на месте лишь потому, что здесь слишком много народу.
Администратором оказался довольно адекватный, в отличие от психованной кассирши, молодой человек, который без лишних комментариев оформил бледному на морду Валере билет до Уфы в купе. Свободных мест СВ-класса, как ни странно, уже не было в наличии.
Спешно расплатившись и поблагодарив парня, Рысцов вышел к платформам — поезд должен был отойти уже через полчаса. Нашарив глазами на электронном табло строку с нужной информацией, он, не задерживаясь, прошёл к уже поданному на седьмой путь составу.
Проводник, тамбур, длинный коридорчик, пустое купе…
Сердце колотилось в неистовом ритме.
Уехать из этого страшного города! Бежать от зыбкого наваждения! Вон, вон отсюда! Прочь от грязи, крови, безумия! Он, когда-то родившийся здесь, выросший и живший, — теперь стал посторонним! И для него самого исполинский город тоже вдруг оказался чужим… В один миг обернулся холодным, скользким, лишённым души чудовищем. В нем не осталось друзей, тут не было любимой женщины… её, впрочем, нигде не было.
Валера тихо зарычал от безысходности и стукнул стиснутыми кулаками по столику. Хорошо, что он один в купе. Очень хорошо.
Скинул плащ и пиджак — натоплено было чересчур сильно…
Этот беспокойный город раздавил его. Заставил предать друзей, а затем и самого себя. Именно он породил эс. Окатил людей напалмом иллюзий! Этот город заставил Рысцова бежать. Он перебил артерию его размеренной жизни. Задушил… Прочь!
Перрон за окном вздрогнул и поплыл.
Будь проклят, лживый и прекрасный град!..
— Тьфу, чуть не опоздал! Сраное метро! — сообщил, бесцеремонно вламываясь к Валере в купе, растрёпанный широкоплечий мужчина.
—Бл… — только и смог ответить Валера.
— Не понял? — вскинул брови попутчик, лёгким движением закидывая сумку на одну из верхних полок. — Вы про метро?
Рысцов не откликнулся. Только разговорчивых соседей ему сейчас недоставало. И ведь в последний момент завалился; что ж ты не припозднился на пару минут, зараза?
Мужик тем временем уже извлёк несколько бутылок светлого пива и, ловко откупорив одну, приложился к горлышку, задвигав большим, гладко выбритым кадыком.
— К сестре приезжал, — уведомил он, наглотавшись. Потянулся, хрустнув позвоночником. — Еле пустили в Москву, представляете! Совсем президент с ума сошёл. Говорю: к родне еду! А эти церберы в погонах: к какой, мол, родне? Что, мол, да зачем? Заставили какую-то регистрацию пройти, отпечатки пальцев и прочая дребедень.
— Ясно…
Ну точно… Рубаха-парень из провинциальной глубинки. Злейший враг интроверта в дороге. От такого быстро не отвяжешься. Угораздило же.
Валера попытался отвернуться к окну, но мужик тут же пресёк недвусмысленную попытку уклониться от общения, протянув широкую ладонь:
— Давайте знакомиться! Гоша.
— Очень приятно, — нарочито вяло пожимая руку, произнёс Рысцов.
— Что, не хотите имени называть? — немедленно отреагировал широколицый Гоша. — Дело ваше. Только сразу предлагаю: на «ты». Договорились?
Валера скрепя сердце кивнул и демонстративно уставился в окно.
Мужик повесил куртку на крючок, раздраконил жратву, завёрнутую в промасленную бумагу, и принялся раскладывать на столике копчёные окорочка, пластиковые коробочки с салатами, беляши, пирожки.
— Угощайся пивком, земляк, — радушно предложил он.
— Не хочу. Спасибо.
— Понял, не дурак.
Через минуту перед Рысцовым красовалась откупоренная бутылка водки и банка маринованных огурчиков: Гоша ловко разлил по маленькой в два казённых стакана тонкого стекла. Провозгласил:
— Давай-ка за знакомство, имярек.
Валера быстро выпил и закусил. Может, хотя бы теперь отвяжется. Да и похмельной со вчерашнего ещё головушке полегче будет…
Гоша осушил свой стакан и зачавкал огурцом.
— Знаешь, что меня больше всего удивляет? — доверительно выпятив большой подбородок, перегнулся он через столик. — Как люди до сих пор не поубивали друг друга. То чума бубонная, то война какая-нибудь мировая, то теперешняя неразбериха с С-видением. А им хоть бы хны! Я недавно заподозрил, что человек гораздо живучей таракана! Потому что умеет прикидываться идиотом.
Проговорив эту глубокомысленную тираду, Гоша заржал так, что Валера невольно вздрогнул и перевёл на него отсутствующий взгляд.
— Ведь сам посуди, — продолжил словоохотливый попутчик. — Если бы тараканы могли притворяться дебилами, их было бы гораздо трудней убить. А так — рассыпал крошек и мочи тапком: все действия предсказуемы. Ещё по одной накатим? А?
— Нет, я посплю, пожалуй, — решительно отказался Рысцов, суетливо забираясь на верхнюю полку.
Гоша ещё долго бормотал что-то о дифференциации людей и тараканов в процессе эволюции, нажираясь, по-видимому, в гордом одиночестве…
Валера же отключился практически сразу — сказалась накопившаяся за последнее время усталость. Ведь он практически все ночи проводил под С-визором, а это выматывает почище дневных забот.
Рваный морок беспокойного сна растёкся вокруг, проникая в мозг… порождая очередные смятения в душе…
Он убегает. Выбившись из сил, хрипя и отплёвываясь тягучей слюной, по кромке бесконечной магистрали. Спотыкается, падает, отползает в сторону, чтобы не попасть под колёса проносящихся навстречу машин. Встаёт и снова бежит, прижав к сердцу груду тряпья, в которую что-то завёрнуто. Он не помнит — что…
Грязные брызги летят в лицо, иногда из-под шипованных покрышек выстреливают мелкие камни и больно впиваются в голые ноги, бок, плечи, шею, висок… Он, обнажённый, бежит вперёд. Или… быть может, назад? Ведь поток машин стремительно мчится в противоположную сторону. Вбок не свернуть — там необычайно глубокий кювет, на дне которого ровными рядками лежат какие-то предметы. До самого горизонта. Не разобрать, что это, — слишком высоко.
Вдруг шумная река автомобилей начинает мельчать. Плотные шеренги редеют на глазах, и наконец мимо проскакивает последняя машина. Она уносится вдаль, сглатывая шуршание резины, и становится очень тихо.
Он останавливается, чтобы передохнуть. Пытается вспомнить, что же завёрнуто в ворох тряпичных обмоток, — не получается. А посмотреть он не может: почему-то очень страшно становится при мысли, что придётся эту кучу развернуть…
Вокруг тихо. И в жутком безмолвии ощущается чьё-то присутствие, чьё-то… дыхание. Поначалу он думает, что его собственное, но, прикрыв глаза, понимает — не прав. Это дыхание особенное: в него вливаются мириады плачущих голосов… Поднимает опухшие веки. Напрягая зрение, старается рассмотреть — что за предметы лежат на далёкой траве обочины. Слишком высоко — не видно.
Решившись, он подходит к краю магистрали. Косогор крут, можно кости переломать… Но бежать больше нет сил, дорога бесконечна. Он крепче прижимает к груди свёрток и начинает осторожно спускаться вниз. Подошвы скользят по подгнившим от влажности мелким корням, непонятно откуда вылезшим на поверхность подобно червям после дождя; он срывается и едет по склону на спине, сдирая кожу до крови. Кричит от нестерпимой боли и молит только о том, чтобы не потерять сознание и не выпустить из рук ворох тряпок. Не обронить его! Последний десяток метров он катится кубарем, но это уже не так больно — ведь можно сгруппироваться…
Вспышка… Исцарапанное тело пронзает холод — насквозь, как лучи рентгена. Все вокруг покрывается инеем… Будто при переходе в изнанку…
Но стужа исчезает так же быстро, как возникла. Ледяная корочка, которой покрылись испачканные и кровоточащие колени, тает.
Он с трудом поднимается на ноги, стискивая драгоценную груду тряпья. Оглядывает ровное поле. Делает шаг, погружая искалеченную ступню в мягкую зелень. Трава здесь зелёная и сухая, нигде нет слякоти, гнилых корней и надоевшего гравия. Только трава. Манящая, чуть колышущаяся в теплом эфире ветерка, напоминающая почему-то о беспечном детстве.
В ней лежат люди.
Кто-то — на животе, подложив кулак под голову, кто-то — на боку, свернувшись калачиком, кто-то — распластавшись на спине и раскинув конечности в разные стороны… Десятки людей, тысячи, миллиарды…
Они спят.
Это их невесомое дыхание витает в безмятежной тишине.
Его тоже клонит в сон. Ноги подгибаются, руки слабеют, и ворох тряпок падает в траву. За мгновение до того, как веки облегчённо смыкаются, он видит, как из истлевающих лохмотьев выкатываются несколько красных мелков… они касаются сочных травинок, пугая их, заставляя уклониться в стороны… и раздаётся неожиданно резкий металлический скрежет…
Рысцов открыл глаза.
За окном повторился лязг трогающегося товарняка. Поезд стоял на какой-то станции.
— Рязань, — с готовностью пояснил Гоша, узрев, что попутчик проснулся. — Пиво будешь?
Валера молча откинулся на смятую подушку. Осталось ехать часа три, не больше — он все-таки решил сойти в Сасове…
Удивительно: Рысцов отвык видеть обыкновенные сновидения, до которых не дотянуться лукавому эсу. Пусть они хоть трижды будут кошмарными, пусть он просыпается в мерзком холодном поту, но только пусть отныне… сны будут свои, личные, близкие только ему самому, рождённые из его собственных переживаний и воспоминаний. Валера вдруг понял, что не хочет больше делить их ни с кем-либо, ни… с чем-либо.
Забавно получается. Ровно сутки назад его в качестве чрезвычайного посла по вопросам развития С-пространственных технологий в Буэнос-Айресе на площади Плаза-де-Майо со всеми, разумеется, полагающимися почестями приветствовал сам президент Аргентины Хосе Гачатайнаго. Проныр-журналистов на церемонию не пустили по просьбе российской стороны. До начала закрытых переговоров жизнерадостный с виду Гачатайнаго знакомил его с бытом, кухней, нравами и музыкой гаучо — аргентинских ковбоев. После переговоров Рысцова на вертолёте доставили в курортный городок Мардель-Плата, что в 400 километрах к югу от Буэнос-Айреса. Погода не способствовала плесканию в водах Атлантического океана, поэтому президент поручил развлекать высокопоставленного гостя из России другими прелестями Южного полушария. Чем и занимались на протяжении нескольких часов смуглые и умелые верноподданные Гачатайнаго женского пола…
Всего сутки назад.
А теперь он — беглец. Очнувшийся от странного наваждения и запутавшийся, где свои, а где чужие…
Сойдя с перрона в Сасово, он долго крутился на привокзальной площади в поисках такси. В конце концов подкатил дедок-частник, который взялся отвезти его в крошечный посёлок. Дорога оказалась на редкость поганой — то колдобины, то заносы снежные в глухом бору, то сваленное ветром дерево. А с шаткого мостика через промёрзшую до самого, наверное, дна Мокшу видавшая виды «копейка» вообще чуть было не слетела, уйдя юзом в залихватский вираж и шкрябнув передним крылом по ограждению. У Валеры порядочно прибавилось седых волос на шевелюре, а дедку — хоть бы хны! Мурлыкал себе под корявый нос какую-то развеселенькую песенку — только и всего. Лишь когда машина остановилась и салон перестало продувать сквозь многочисленные щели, Рысцов просек, что пенсионер был хмелен в дугу.
Русские деревеньки не меняются. Узкие улочки, немногочисленные огоньки в окошках, дымок из труб, покосившиеся завалинки, ленивое покряхтывание собак, печально уткнувшийся в забор трактор с прицепом… Так было при Петре, ну разве что вместо трактора топталась возле кривобокой телеги распряжённая кобыла. Такой же пейзаж, по всей видимости, увидят и наши правнуки, если им доведётся забраться в расейскую глушь.
Оглядевшись, Валера двинулся в сторону местного клуба — единственного двухэтажного здания во всем населённом пункте. В прошлый раз он подъезжал к Чукондово с другой стороны, поэтому не сразу сориентировался в одинаково-разных домишках. Они ведь именно одинаково-разные в маленьких посёлках: и похожие для неискушённого городского проходимца словно близнецы, и в то же время каждый со своей неповторимой душой, древние языческие руны которой можно прочесть между узоров резьбы на ставенках, крылечках, фронтонах…
Побродив по сугробам, он наконец нашёл знакомые ворота. Постучал в промёрзшие доски калитки. Тут же во дворе зашёлся хриплым лаем пёс.
Через несколько минут за забором послышались хрусткие шаги и неразборчивое бормотание. Калитка, скрипнув засовом, отворилась, и в проёме возник мужик в тулупе, небрежно держащий внушительную двустволку наперевес.
— Чего надоть?.. — неприветливо справился он, щурясь, и заканифолил вопрос односложным матерным словцом.
— Дядь Сев, не узнаешь?
— Экма! Валерка, ты, что ль, прохиндей?!
— Точно! Я!
Мужик прислонил ружьё к железной бочке и сгрёб Рысцова в охапку, облобызал трижды по-русски, отстранился. Крякнул, тыча увесистым кулаком ему в бок:
— Эк, некормыш! Ни рыба ни мясо — одни косточки. Да проходь, чего в воротах обустроилси?
Валера зашёл во двор. Пёс породы посёлочная сторожевая продолжал нещадно надрываться, громыхая цепью возле конуры.
— Цыц, Дозор! Свои! Утихни! — рыкнул дядя Сева, закрывая калитку и подхватывая двустволку. — Айда в хату, Валерка! Чего испужанный такой?
— Да… С местным пьяненьким лихачом чуть в Мокшу не улетели, пока добирались из Сасово. Ну, как вы-то здесь поживаете?
— Эк, нерадивый! — проворчал дядя Сева, запихивая Рысцова в сени. — Постреленыш твой — молодец! Хоть и непослушлив шибко, но работящ. Су временем мог бы пригожим подспорьем в хозяйстве стать. — Старик притянул Валеру за воротник плаща к себе и просипел на ухо: — На кой шут ты мне бабу припёр, оккупант недобитый? Мало тоготь, что городская, дык ещё и строптивая — аж жуть! Давеча скандал мне закатила… Что ты, цаца непужаная — прям не выматерись при ней по-человечьи!
Рысцов усмехнулся, с удовольствием вдыхая горьковатый аромат протопленной избы.
Сразу после того, как стал работать на Кристину, он решил подальше упрятать Серёжку. В Москве пацана оставлять было чрезвычайно опасно. Забрал его втихомолку из школы, взял у телохранителей машину, сам сел за руль и тайком привёз сюда, к дяде Севе — пожилому деревенскому мужику, знакомому ещё по одному старинному мероприятию, связанному с перепродажей леса. В такой глуши ищи Серёжку свищи… А больше Валера ни за кого и не боялся.
Правда, уже выезжая из Москвы тогда, почти месяц назад, он вспомнил кое-что, развернулся и заехал к Нине Васильевне — тётке, у которой покупал пельмени домашнего приготовления. Бес в ребро ткнул.
Дело в том, что она уже лет десять была одинока и все время сетовала на то, что столичная жизнь ей не по нутру — мечтала в село уехать, а денег купить дом не было. Помог он ей собрать немудрёный скарб и покидать его в багажник, затолкал саму Нину Васильевну на заднее сиденье, да и не мудрствуя лукаво доставил вместе с Серёжкой сюда. Косный холостяк по сельсоветовскому ещё убеждению, дядя Сева чуть было не пристрелил Рысцова, когда увидал румяные щеки дородной домохозяйки, но Валера успел вовремя ретироваться…
С тех пор он так ни разу и не навестил сына. Скотина позорная!..
— Кто там? — раздалось с кухни знакомое распевное сопрано Нины Васильевны. — Маринка, ты, что ли, пасьянс пришла разложить?
Ужились, выходит, стариканы, с какой-то внутренней гордостью удачливого сводника подумал Валера.
— Серго! — позвал дядя Сева с напускной суровостью в голосе, скидывая калоши. — А ну-ка, подь сюдыть! К тебе гость пожаловал…
— Кузька Лысый? — откликнулся Серёжка откуда-то из глубины избы. И у Рысцова комок застрял в горле от его бодрого писка.
Дядя Сева заговорщицки подмигнул ему, забирая из остановившихся вдруг рук плащ.
Серёжка стремглав выскочил в сени и остановился как вкопанный, вылупившись на отца зеленоватыми кругляшками глаз. Розовощёкий, слегка поправившийся, босой, в простячковой распашонке и трогательных брючках с оттянутыми пузырями на коленках.
— Папка?.. — Он так и стоял, держа пегого котёнка за шкирку в одной руке и игрушечную модельку «Скорой помощи» в другой.
— Здорово, рядовой… — выдавил Валера. Выдох увяз в груди.
— Папка!!! — заорал Серёжка, отпуская мявкнувшего котёнка и машинку и бросаясь ему на шею. — Папка приехал!!
Из кухни выскочила Нина Васильевна, радостно вскрикнула и заломила руки, глядя, как пацан обезьянкой повис на отце, возле переносицы которого скользнула едва заметная в неверном свете слеза.
— Ох, радость-то какая! — запричитала она. — Мы уж думали-гадали, не случилось ли чего… Проходите, Валерий Степанович!
Пегий котёнок с перепугу протаранил лбом «Скорую» и юркнул под лавку.
— Чеготь разкудахтались… — надув губы, чтобы спрятать улыбку, проворчал дядя Сева. — Эк разошлись-то…
— Пап, а мы с дядей Севой завтра идём на Мокшу! Леща удить! Лунку бурить будем! Пойдёшь с нами? Только вставать спозаранку придётся, в четыре часа, а то клёва не будет!
— Да заходь ты, Валерка! — мотнул головой старик. — Набалакаетесь ещеть. Ужинать пора! А то вон какойть… ни рыба ни мясо — одни косточки… Серго, а ну-ка, слазь с бати!
— Не слезу! — Пацан непослушно вскинул подбородок.
— Во! — пожаловался дядя Сева, флегматично отдирая по частям Серёжку от Рысцова. — Что я говорил? Жук колорадский! А ну-ка отцепись от батьки, проказник негодный…
— Радость-то какая… — покачала головой Нина Васильевна, прижав сложенные ладони к полновесному бюсту.
— Не квохчи, а стол накрывайть шустрей, окаянная! — распорядился хозяин дома, отколупав-таки не особо прицельно брыкающегося мальчишку. — Пойдём-ка, мужики, в комнату. Побалакаем, первачку хлобыстнемть…
— Я тоже хлобыстну? — хитро сощурился Серёжка.
— Проказникам не положено, — отрезал дядя Сева и опять надул губы.
Рысцов уплетал гигантские пельмени так, что аж за ушами трещало. Вот чего ему не хватало: вкусной еды, оживлённой трескотни сына и толстых бревенчатых стен протопленной избы. Гори синим пламенем, проклятый город…
— Ну… — протянул дядя Сева, утерев тыльной стороной ладони жир с подбородка. — Чеготь там происходит, в Москве-то? У нас телевизора нету, новостей не ведаем. Без этоготь ящика Серго поначалу хныкал, а потом ничего — попривыкнул… А ещё, говорят, появился какой-тоть прибор, который могет сны демонстрировать. Я сам не слежу за новостями. В Чукондово эдакого чуда в помине не былоть никогда. Не знаю, может, в райцентре имеется. Ерунда какая, а! Сны показывать — это ж надоть выдумать!.. Так чеготь в Москве-то?
— В Москве бардак, — односложно ответил Валера, дожёвывая пельмень и подхватывая ложкой густую сметану из крынки. — Вкуснотень! Ох, давненько не ел так смачно…
— А мама когда приедет? — спросил Серёжка, взглянув на отца.
Рысцов поперхнулся. Нина Васильевна, нахмурившись, стала подкладывать пацану в миску кусочки малосольного арбуза. Дядя Сева плеснул в два стакана прозрачную самогонку: на три пальца себе и на один — Валере.
— Я не буду тебе врать, Серёга, — подбирая слова, произнёс Рысцов наконец. — Не знаю, приедет ли мама сюда… Сейчас ей нужно быть в городе, а тебе — здесь.
— Почему? — без промедления поинтересовался Серёжка.
— Потому что ей безопасно там, а тебе — у дяди Севы и тёти Нины. Я обещаю, как только будет можно, я отвезу тебя к ней.
— Сто на сто?
— Сто на сто. Тебе тут, кстати, как живётся? Не скучно?
— М-м… — неопределённо промычал мальчишка, зачавкав розовой мякотью арбуза. Разразился очередью косточек в свою миску и уточнил, невольно копируя интонации взрослых: — Когда как. Бывает, накатит скукотища… Хоть вой. За ворота выйдешь — снег крутом. Народу никого, уныло… А иной раз — весело, Даже чаще, чем грустно. Друзья у меня здесь уже есть: Кузька Лысый, Валька с соседней улицы, Натаха. Правда, Кузька не лысый вовсе… Да и с дядей Севой мы часто по хозяйству разные вещи делаем. Тут много всего… А один раз я даже катался на телеге, запряжённой в кобылу! Только я вот что подумал: каникулы-то зимние уже кончились. В школе мне влетит, наверное?
— Не беспокойся, я поговорю с твоей классной руководительницей, — уверенно сказал Валера. Но вот плечами он при этом пожал как-то… виновато.
А Серёжка не преминул беспощадно добить его:
— Хм… Я-то не беспокоюсь. Неля Петровна на родительском собрании тебя на карнавальные ленты порвёт.
— А ну-ка брось ругаться, Серго! — вступился за поверженного на обе лопатки папашу дядя Сева.
Пацан приподнял одну бровь, покосился на него и бессовестно ввинтил:
— Я ведь могу наябедничать. Возьму да и расскажу сейчас, какие слова ты говоришь, когда думаешь, что никто не слышит. Я некоторые точно запомнил…
На этот раз поперхнулась уже Нина Васильевна. Дядя Сева грозно заскрипел вилкой по дну своей миски. А хитрый мальчишка обвёл всех присутствующих взглядом победителя. Получили, мол, взросляк неотёсанный! То-то же!.. Вот кого надо в дипломаты брать, со смесью обиды и гордости подумал Рысцов.
— Да ладно, пап, не куксись! Ты же мой сопельменник!
— Соплеменник, — машинально поправил Валера.
— Не-а, сопельменник, — поучительно поднял пальчик Серёжка и указал на блюдо с пельменями.
Он посидел ещё секунд десять с вытянутым перстом, наслаждаясь эффектом, после чего оглушительно захохотал и бросился наутёк, опрокинув табуретку и до кондрашки, наверное, испугав выгнувшего спинку пегого котёнка.
— Эк, пострел… — фыркнул дядя Сева, комично надувая губы. — Давай-ка хлобыстнемть, Валерий свет Степаныч. По махонькой…
— Валерка! Слышь, Степаныч, подымайся! — потряс дядя Сева распластавшегося на высокой перине Рысцова.
Тот поморщился от включённого света и приподнялся на локте:
— Ну чего? Я не пойду с вами на рыбалку… Дай поспать, дядь Сев, устал, как савраска…
— Не в рыбалке дело… Слыхаешь, Дозор тявкает? Я в щёлочку побачил: тама на улице какие-тоть мужики стоят. Двое. Я и подумал — не к тебе ль товарищи пожаловали?..
— Дядь Сев, смилуйся… дай поспать… — Валера перевернулся на другой бок, подкладывая поудобней подушку под щеку. Но через миг смысл произнесённых слов дошёл до сознания. Он резко вскочил, крутнувшись на сто восемьдесят градусов, и вытаращился на старика: — Какие мужики?!
— Не кудахтай! — шикнул дядя Сева. — Почём я знаю какие? Но одно точноть — не местные.
Началось…
— Хозяин, отворяй ворота… Мы от Виктора Петровича… дело срочное… — раздался за окном гулкий голос. Дозор в ответ на него зашёлся в совсем уж бешеном припадке лая.
— До Уфы, — наугад брякнул Валера, просовывая паспорт в шлюзовой ящичек, когда наконец подошла его очередь.
Суровая билетёрша далеко за среднего возраста открыла документ и принялась тщательно изучать его содержимое. На страничке с регистрацией по месту жительства она задержалась. Свела брови и глянула на Рысцова поверх очков.
— Где вы проживаете? — раздался её хриплый голос из миниатюрного динамика.
— Как где? — удивился Валера. — Проточный переулок… там же написано.
— Написано, да неразборчиво, — отрезала билетёрша. — Давно уже вышел указ — обеспечивать билетами только при наличии московской регистрации. Постоянной или временной. Если проездом, то все равно нужно поставить штамп в любом отделении милиции.
— Но у меня же постоянная прописка! — возмутился он.
Строптивая тётка тут же поднесла к стеклу раскрытый паспорт… Печать была смазана. Дьявол! Он ведь так и не поменял документ после той коварной метели в Гуамском ущелье.
— Я не могу оформить билет по этому документу. У вас есть ещё какое-нибудь удостоверение личности?
Рысцов затравленно посмотрел на неё. М-да, вот ведь ещё о чем не горевал, ну и ситуевина! Что ж, делать нечего… Нужно идти ва-банк. Он достал дипломатический паспорт и сунул в ящичек.
Билетёрша пролистала богато отделанную книжечку и ошалело вытаращилась на Валеру. Не дай бог — знала…
— Вы что мне голову морочите?! — вдруг взвизгнул динамик её голосом. — У него дипломатическая неприкосновенность, а он в общую очередь лезет! Людям мешает! Совсем обнаглели, бюрократы!
Люди стали с интересом прислушиваться к стенаниям билетёрши и коситься на Валеру. Только этого не хватало, вашу мать. Прокрался, называется, незаметно…
— А куда же мне? — растерянно спросил он шёпотом.
— Идите к администратору!
Схватив документы, Рысцов словно ошпаренный шарахнулся прочь. Многие пассажиры проводили его взглядами: кто-то усмехался, в чьх-то глазах читалась неприкрытая классовая ненависть. И в каждом из этих людей он сейчас видел своего затаившегося врага. Который не решается пристрелить его на месте лишь потому, что здесь слишком много народу.
Администратором оказался довольно адекватный, в отличие от психованной кассирши, молодой человек, который без лишних комментариев оформил бледному на морду Валере билет до Уфы в купе. Свободных мест СВ-класса, как ни странно, уже не было в наличии.
Спешно расплатившись и поблагодарив парня, Рысцов вышел к платформам — поезд должен был отойти уже через полчаса. Нашарив глазами на электронном табло строку с нужной информацией, он, не задерживаясь, прошёл к уже поданному на седьмой путь составу.
Проводник, тамбур, длинный коридорчик, пустое купе…
Сердце колотилось в неистовом ритме.
Уехать из этого страшного города! Бежать от зыбкого наваждения! Вон, вон отсюда! Прочь от грязи, крови, безумия! Он, когда-то родившийся здесь, выросший и живший, — теперь стал посторонним! И для него самого исполинский город тоже вдруг оказался чужим… В один миг обернулся холодным, скользким, лишённым души чудовищем. В нем не осталось друзей, тут не было любимой женщины… её, впрочем, нигде не было.
Валера тихо зарычал от безысходности и стукнул стиснутыми кулаками по столику. Хорошо, что он один в купе. Очень хорошо.
Скинул плащ и пиджак — натоплено было чересчур сильно…
Этот беспокойный город раздавил его. Заставил предать друзей, а затем и самого себя. Именно он породил эс. Окатил людей напалмом иллюзий! Этот город заставил Рысцова бежать. Он перебил артерию его размеренной жизни. Задушил… Прочь!
Перрон за окном вздрогнул и поплыл.
Будь проклят, лживый и прекрасный град!..
— Тьфу, чуть не опоздал! Сраное метро! — сообщил, бесцеремонно вламываясь к Валере в купе, растрёпанный широкоплечий мужчина.
—Бл… — только и смог ответить Валера.
— Не понял? — вскинул брови попутчик, лёгким движением закидывая сумку на одну из верхних полок. — Вы про метро?
Рысцов не откликнулся. Только разговорчивых соседей ему сейчас недоставало. И ведь в последний момент завалился; что ж ты не припозднился на пару минут, зараза?
Мужик тем временем уже извлёк несколько бутылок светлого пива и, ловко откупорив одну, приложился к горлышку, задвигав большим, гладко выбритым кадыком.
— К сестре приезжал, — уведомил он, наглотавшись. Потянулся, хрустнув позвоночником. — Еле пустили в Москву, представляете! Совсем президент с ума сошёл. Говорю: к родне еду! А эти церберы в погонах: к какой, мол, родне? Что, мол, да зачем? Заставили какую-то регистрацию пройти, отпечатки пальцев и прочая дребедень.
— Ясно…
Ну точно… Рубаха-парень из провинциальной глубинки. Злейший враг интроверта в дороге. От такого быстро не отвяжешься. Угораздило же.
Валера попытался отвернуться к окну, но мужик тут же пресёк недвусмысленную попытку уклониться от общения, протянув широкую ладонь:
— Давайте знакомиться! Гоша.
— Очень приятно, — нарочито вяло пожимая руку, произнёс Рысцов.
— Что, не хотите имени называть? — немедленно отреагировал широколицый Гоша. — Дело ваше. Только сразу предлагаю: на «ты». Договорились?
Валера скрепя сердце кивнул и демонстративно уставился в окно.
Мужик повесил куртку на крючок, раздраконил жратву, завёрнутую в промасленную бумагу, и принялся раскладывать на столике копчёные окорочка, пластиковые коробочки с салатами, беляши, пирожки.
— Угощайся пивком, земляк, — радушно предложил он.
— Не хочу. Спасибо.
— Понял, не дурак.
Через минуту перед Рысцовым красовалась откупоренная бутылка водки и банка маринованных огурчиков: Гоша ловко разлил по маленькой в два казённых стакана тонкого стекла. Провозгласил:
— Давай-ка за знакомство, имярек.
Валера быстро выпил и закусил. Может, хотя бы теперь отвяжется. Да и похмельной со вчерашнего ещё головушке полегче будет…
Гоша осушил свой стакан и зачавкал огурцом.
— Знаешь, что меня больше всего удивляет? — доверительно выпятив большой подбородок, перегнулся он через столик. — Как люди до сих пор не поубивали друг друга. То чума бубонная, то война какая-нибудь мировая, то теперешняя неразбериха с С-видением. А им хоть бы хны! Я недавно заподозрил, что человек гораздо живучей таракана! Потому что умеет прикидываться идиотом.
Проговорив эту глубокомысленную тираду, Гоша заржал так, что Валера невольно вздрогнул и перевёл на него отсутствующий взгляд.
— Ведь сам посуди, — продолжил словоохотливый попутчик. — Если бы тараканы могли притворяться дебилами, их было бы гораздо трудней убить. А так — рассыпал крошек и мочи тапком: все действия предсказуемы. Ещё по одной накатим? А?
— Нет, я посплю, пожалуй, — решительно отказался Рысцов, суетливо забираясь на верхнюю полку.
Гоша ещё долго бормотал что-то о дифференциации людей и тараканов в процессе эволюции, нажираясь, по-видимому, в гордом одиночестве…
Валера же отключился практически сразу — сказалась накопившаяся за последнее время усталость. Ведь он практически все ночи проводил под С-визором, а это выматывает почище дневных забот.
Рваный морок беспокойного сна растёкся вокруг, проникая в мозг… порождая очередные смятения в душе…
Он убегает. Выбившись из сил, хрипя и отплёвываясь тягучей слюной, по кромке бесконечной магистрали. Спотыкается, падает, отползает в сторону, чтобы не попасть под колёса проносящихся навстречу машин. Встаёт и снова бежит, прижав к сердцу груду тряпья, в которую что-то завёрнуто. Он не помнит — что…
Грязные брызги летят в лицо, иногда из-под шипованных покрышек выстреливают мелкие камни и больно впиваются в голые ноги, бок, плечи, шею, висок… Он, обнажённый, бежит вперёд. Или… быть может, назад? Ведь поток машин стремительно мчится в противоположную сторону. Вбок не свернуть — там необычайно глубокий кювет, на дне которого ровными рядками лежат какие-то предметы. До самого горизонта. Не разобрать, что это, — слишком высоко.
Вдруг шумная река автомобилей начинает мельчать. Плотные шеренги редеют на глазах, и наконец мимо проскакивает последняя машина. Она уносится вдаль, сглатывая шуршание резины, и становится очень тихо.
Он останавливается, чтобы передохнуть. Пытается вспомнить, что же завёрнуто в ворох тряпичных обмоток, — не получается. А посмотреть он не может: почему-то очень страшно становится при мысли, что придётся эту кучу развернуть…
Вокруг тихо. И в жутком безмолвии ощущается чьё-то присутствие, чьё-то… дыхание. Поначалу он думает, что его собственное, но, прикрыв глаза, понимает — не прав. Это дыхание особенное: в него вливаются мириады плачущих голосов… Поднимает опухшие веки. Напрягая зрение, старается рассмотреть — что за предметы лежат на далёкой траве обочины. Слишком высоко — не видно.
Решившись, он подходит к краю магистрали. Косогор крут, можно кости переломать… Но бежать больше нет сил, дорога бесконечна. Он крепче прижимает к груди свёрток и начинает осторожно спускаться вниз. Подошвы скользят по подгнившим от влажности мелким корням, непонятно откуда вылезшим на поверхность подобно червям после дождя; он срывается и едет по склону на спине, сдирая кожу до крови. Кричит от нестерпимой боли и молит только о том, чтобы не потерять сознание и не выпустить из рук ворох тряпок. Не обронить его! Последний десяток метров он катится кубарем, но это уже не так больно — ведь можно сгруппироваться…
Вспышка… Исцарапанное тело пронзает холод — насквозь, как лучи рентгена. Все вокруг покрывается инеем… Будто при переходе в изнанку…
Но стужа исчезает так же быстро, как возникла. Ледяная корочка, которой покрылись испачканные и кровоточащие колени, тает.
Он с трудом поднимается на ноги, стискивая драгоценную груду тряпья. Оглядывает ровное поле. Делает шаг, погружая искалеченную ступню в мягкую зелень. Трава здесь зелёная и сухая, нигде нет слякоти, гнилых корней и надоевшего гравия. Только трава. Манящая, чуть колышущаяся в теплом эфире ветерка, напоминающая почему-то о беспечном детстве.
В ней лежат люди.
Кто-то — на животе, подложив кулак под голову, кто-то — на боку, свернувшись калачиком, кто-то — распластавшись на спине и раскинув конечности в разные стороны… Десятки людей, тысячи, миллиарды…
Они спят.
Это их невесомое дыхание витает в безмятежной тишине.
Его тоже клонит в сон. Ноги подгибаются, руки слабеют, и ворох тряпок падает в траву. За мгновение до того, как веки облегчённо смыкаются, он видит, как из истлевающих лохмотьев выкатываются несколько красных мелков… они касаются сочных травинок, пугая их, заставляя уклониться в стороны… и раздаётся неожиданно резкий металлический скрежет…
Рысцов открыл глаза.
За окном повторился лязг трогающегося товарняка. Поезд стоял на какой-то станции.
— Рязань, — с готовностью пояснил Гоша, узрев, что попутчик проснулся. — Пиво будешь?
Валера молча откинулся на смятую подушку. Осталось ехать часа три, не больше — он все-таки решил сойти в Сасове…
Удивительно: Рысцов отвык видеть обыкновенные сновидения, до которых не дотянуться лукавому эсу. Пусть они хоть трижды будут кошмарными, пусть он просыпается в мерзком холодном поту, но только пусть отныне… сны будут свои, личные, близкие только ему самому, рождённые из его собственных переживаний и воспоминаний. Валера вдруг понял, что не хочет больше делить их ни с кем-либо, ни… с чем-либо.
Забавно получается. Ровно сутки назад его в качестве чрезвычайного посла по вопросам развития С-пространственных технологий в Буэнос-Айресе на площади Плаза-де-Майо со всеми, разумеется, полагающимися почестями приветствовал сам президент Аргентины Хосе Гачатайнаго. Проныр-журналистов на церемонию не пустили по просьбе российской стороны. До начала закрытых переговоров жизнерадостный с виду Гачатайнаго знакомил его с бытом, кухней, нравами и музыкой гаучо — аргентинских ковбоев. После переговоров Рысцова на вертолёте доставили в курортный городок Мардель-Плата, что в 400 километрах к югу от Буэнос-Айреса. Погода не способствовала плесканию в водах Атлантического океана, поэтому президент поручил развлекать высокопоставленного гостя из России другими прелестями Южного полушария. Чем и занимались на протяжении нескольких часов смуглые и умелые верноподданные Гачатайнаго женского пола…
Всего сутки назад.
А теперь он — беглец. Очнувшийся от странного наваждения и запутавшийся, где свои, а где чужие…
* * *
В малюсенькую деревушку Чукондово Рысцов добрался только к вечеру…Сойдя с перрона в Сасово, он долго крутился на привокзальной площади в поисках такси. В конце концов подкатил дедок-частник, который взялся отвезти его в крошечный посёлок. Дорога оказалась на редкость поганой — то колдобины, то заносы снежные в глухом бору, то сваленное ветром дерево. А с шаткого мостика через промёрзшую до самого, наверное, дна Мокшу видавшая виды «копейка» вообще чуть было не слетела, уйдя юзом в залихватский вираж и шкрябнув передним крылом по ограждению. У Валеры порядочно прибавилось седых волос на шевелюре, а дедку — хоть бы хны! Мурлыкал себе под корявый нос какую-то развеселенькую песенку — только и всего. Лишь когда машина остановилась и салон перестало продувать сквозь многочисленные щели, Рысцов просек, что пенсионер был хмелен в дугу.
Русские деревеньки не меняются. Узкие улочки, немногочисленные огоньки в окошках, дымок из труб, покосившиеся завалинки, ленивое покряхтывание собак, печально уткнувшийся в забор трактор с прицепом… Так было при Петре, ну разве что вместо трактора топталась возле кривобокой телеги распряжённая кобыла. Такой же пейзаж, по всей видимости, увидят и наши правнуки, если им доведётся забраться в расейскую глушь.
Оглядевшись, Валера двинулся в сторону местного клуба — единственного двухэтажного здания во всем населённом пункте. В прошлый раз он подъезжал к Чукондово с другой стороны, поэтому не сразу сориентировался в одинаково-разных домишках. Они ведь именно одинаково-разные в маленьких посёлках: и похожие для неискушённого городского проходимца словно близнецы, и в то же время каждый со своей неповторимой душой, древние языческие руны которой можно прочесть между узоров резьбы на ставенках, крылечках, фронтонах…
Побродив по сугробам, он наконец нашёл знакомые ворота. Постучал в промёрзшие доски калитки. Тут же во дворе зашёлся хриплым лаем пёс.
Через несколько минут за забором послышались хрусткие шаги и неразборчивое бормотание. Калитка, скрипнув засовом, отворилась, и в проёме возник мужик в тулупе, небрежно держащий внушительную двустволку наперевес.
— Чего надоть?.. — неприветливо справился он, щурясь, и заканифолил вопрос односложным матерным словцом.
— Дядь Сев, не узнаешь?
— Экма! Валерка, ты, что ль, прохиндей?!
— Точно! Я!
Мужик прислонил ружьё к железной бочке и сгрёб Рысцова в охапку, облобызал трижды по-русски, отстранился. Крякнул, тыча увесистым кулаком ему в бок:
— Эк, некормыш! Ни рыба ни мясо — одни косточки. Да проходь, чего в воротах обустроилси?
Валера зашёл во двор. Пёс породы посёлочная сторожевая продолжал нещадно надрываться, громыхая цепью возле конуры.
— Цыц, Дозор! Свои! Утихни! — рыкнул дядя Сева, закрывая калитку и подхватывая двустволку. — Айда в хату, Валерка! Чего испужанный такой?
— Да… С местным пьяненьким лихачом чуть в Мокшу не улетели, пока добирались из Сасово. Ну, как вы-то здесь поживаете?
— Эк, нерадивый! — проворчал дядя Сева, запихивая Рысцова в сени. — Постреленыш твой — молодец! Хоть и непослушлив шибко, но работящ. Су временем мог бы пригожим подспорьем в хозяйстве стать. — Старик притянул Валеру за воротник плаща к себе и просипел на ухо: — На кой шут ты мне бабу припёр, оккупант недобитый? Мало тоготь, что городская, дык ещё и строптивая — аж жуть! Давеча скандал мне закатила… Что ты, цаца непужаная — прям не выматерись при ней по-человечьи!
Рысцов усмехнулся, с удовольствием вдыхая горьковатый аромат протопленной избы.
Сразу после того, как стал работать на Кристину, он решил подальше упрятать Серёжку. В Москве пацана оставлять было чрезвычайно опасно. Забрал его втихомолку из школы, взял у телохранителей машину, сам сел за руль и тайком привёз сюда, к дяде Севе — пожилому деревенскому мужику, знакомому ещё по одному старинному мероприятию, связанному с перепродажей леса. В такой глуши ищи Серёжку свищи… А больше Валера ни за кого и не боялся.
Правда, уже выезжая из Москвы тогда, почти месяц назад, он вспомнил кое-что, развернулся и заехал к Нине Васильевне — тётке, у которой покупал пельмени домашнего приготовления. Бес в ребро ткнул.
Дело в том, что она уже лет десять была одинока и все время сетовала на то, что столичная жизнь ей не по нутру — мечтала в село уехать, а денег купить дом не было. Помог он ей собрать немудрёный скарб и покидать его в багажник, затолкал саму Нину Васильевну на заднее сиденье, да и не мудрствуя лукаво доставил вместе с Серёжкой сюда. Косный холостяк по сельсоветовскому ещё убеждению, дядя Сева чуть было не пристрелил Рысцова, когда увидал румяные щеки дородной домохозяйки, но Валера успел вовремя ретироваться…
С тех пор он так ни разу и не навестил сына. Скотина позорная!..
— Кто там? — раздалось с кухни знакомое распевное сопрано Нины Васильевны. — Маринка, ты, что ли, пасьянс пришла разложить?
Ужились, выходит, стариканы, с какой-то внутренней гордостью удачливого сводника подумал Валера.
— Серго! — позвал дядя Сева с напускной суровостью в голосе, скидывая калоши. — А ну-ка, подь сюдыть! К тебе гость пожаловал…
— Кузька Лысый? — откликнулся Серёжка откуда-то из глубины избы. И у Рысцова комок застрял в горле от его бодрого писка.
Дядя Сева заговорщицки подмигнул ему, забирая из остановившихся вдруг рук плащ.
Серёжка стремглав выскочил в сени и остановился как вкопанный, вылупившись на отца зеленоватыми кругляшками глаз. Розовощёкий, слегка поправившийся, босой, в простячковой распашонке и трогательных брючках с оттянутыми пузырями на коленках.
— Папка?.. — Он так и стоял, держа пегого котёнка за шкирку в одной руке и игрушечную модельку «Скорой помощи» в другой.
— Здорово, рядовой… — выдавил Валера. Выдох увяз в груди.
— Папка!!! — заорал Серёжка, отпуская мявкнувшего котёнка и машинку и бросаясь ему на шею. — Папка приехал!!
Из кухни выскочила Нина Васильевна, радостно вскрикнула и заломила руки, глядя, как пацан обезьянкой повис на отце, возле переносицы которого скользнула едва заметная в неверном свете слеза.
— Ох, радость-то какая! — запричитала она. — Мы уж думали-гадали, не случилось ли чего… Проходите, Валерий Степанович!
Пегий котёнок с перепугу протаранил лбом «Скорую» и юркнул под лавку.
— Чеготь разкудахтались… — надув губы, чтобы спрятать улыбку, проворчал дядя Сева. — Эк разошлись-то…
— Пап, а мы с дядей Севой завтра идём на Мокшу! Леща удить! Лунку бурить будем! Пойдёшь с нами? Только вставать спозаранку придётся, в четыре часа, а то клёва не будет!
— Да заходь ты, Валерка! — мотнул головой старик. — Набалакаетесь ещеть. Ужинать пора! А то вон какойть… ни рыба ни мясо — одни косточки… Серго, а ну-ка, слазь с бати!
— Не слезу! — Пацан непослушно вскинул подбородок.
— Во! — пожаловался дядя Сева, флегматично отдирая по частям Серёжку от Рысцова. — Что я говорил? Жук колорадский! А ну-ка отцепись от батьки, проказник негодный…
— Радость-то какая… — покачала головой Нина Васильевна, прижав сложенные ладони к полновесному бюсту.
— Не квохчи, а стол накрывайть шустрей, окаянная! — распорядился хозяин дома, отколупав-таки не особо прицельно брыкающегося мальчишку. — Пойдём-ка, мужики, в комнату. Побалакаем, первачку хлобыстнемть…
— Я тоже хлобыстну? — хитро сощурился Серёжка.
— Проказникам не положено, — отрезал дядя Сева и опять надул губы.
Рысцов уплетал гигантские пельмени так, что аж за ушами трещало. Вот чего ему не хватало: вкусной еды, оживлённой трескотни сына и толстых бревенчатых стен протопленной избы. Гори синим пламенем, проклятый город…
— Ну… — протянул дядя Сева, утерев тыльной стороной ладони жир с подбородка. — Чеготь там происходит, в Москве-то? У нас телевизора нету, новостей не ведаем. Без этоготь ящика Серго поначалу хныкал, а потом ничего — попривыкнул… А ещё, говорят, появился какой-тоть прибор, который могет сны демонстрировать. Я сам не слежу за новостями. В Чукондово эдакого чуда в помине не былоть никогда. Не знаю, может, в райцентре имеется. Ерунда какая, а! Сны показывать — это ж надоть выдумать!.. Так чеготь в Москве-то?
— В Москве бардак, — односложно ответил Валера, дожёвывая пельмень и подхватывая ложкой густую сметану из крынки. — Вкуснотень! Ох, давненько не ел так смачно…
— А мама когда приедет? — спросил Серёжка, взглянув на отца.
Рысцов поперхнулся. Нина Васильевна, нахмурившись, стала подкладывать пацану в миску кусочки малосольного арбуза. Дядя Сева плеснул в два стакана прозрачную самогонку: на три пальца себе и на один — Валере.
— Я не буду тебе врать, Серёга, — подбирая слова, произнёс Рысцов наконец. — Не знаю, приедет ли мама сюда… Сейчас ей нужно быть в городе, а тебе — здесь.
— Почему? — без промедления поинтересовался Серёжка.
— Потому что ей безопасно там, а тебе — у дяди Севы и тёти Нины. Я обещаю, как только будет можно, я отвезу тебя к ней.
— Сто на сто?
— Сто на сто. Тебе тут, кстати, как живётся? Не скучно?
— М-м… — неопределённо промычал мальчишка, зачавкав розовой мякотью арбуза. Разразился очередью косточек в свою миску и уточнил, невольно копируя интонации взрослых: — Когда как. Бывает, накатит скукотища… Хоть вой. За ворота выйдешь — снег крутом. Народу никого, уныло… А иной раз — весело, Даже чаще, чем грустно. Друзья у меня здесь уже есть: Кузька Лысый, Валька с соседней улицы, Натаха. Правда, Кузька не лысый вовсе… Да и с дядей Севой мы часто по хозяйству разные вещи делаем. Тут много всего… А один раз я даже катался на телеге, запряжённой в кобылу! Только я вот что подумал: каникулы-то зимние уже кончились. В школе мне влетит, наверное?
— Не беспокойся, я поговорю с твоей классной руководительницей, — уверенно сказал Валера. Но вот плечами он при этом пожал как-то… виновато.
А Серёжка не преминул беспощадно добить его:
— Хм… Я-то не беспокоюсь. Неля Петровна на родительском собрании тебя на карнавальные ленты порвёт.
— А ну-ка брось ругаться, Серго! — вступился за поверженного на обе лопатки папашу дядя Сева.
Пацан приподнял одну бровь, покосился на него и бессовестно ввинтил:
— Я ведь могу наябедничать. Возьму да и расскажу сейчас, какие слова ты говоришь, когда думаешь, что никто не слышит. Я некоторые точно запомнил…
На этот раз поперхнулась уже Нина Васильевна. Дядя Сева грозно заскрипел вилкой по дну своей миски. А хитрый мальчишка обвёл всех присутствующих взглядом победителя. Получили, мол, взросляк неотёсанный! То-то же!.. Вот кого надо в дипломаты брать, со смесью обиды и гордости подумал Рысцов.
— Да ладно, пап, не куксись! Ты же мой сопельменник!
— Соплеменник, — машинально поправил Валера.
— Не-а, сопельменник, — поучительно поднял пальчик Серёжка и указал на блюдо с пельменями.
Он посидел ещё секунд десять с вытянутым перстом, наслаждаясь эффектом, после чего оглушительно захохотал и бросился наутёк, опрокинув табуретку и до кондрашки, наверное, испугав выгнувшего спинку пегого котёнка.
— Эк, пострел… — фыркнул дядя Сева, комично надувая губы. — Давай-ка хлобыстнемть, Валерий свет Степаныч. По махонькой…
* * *
Дозор разразился осиплым лаем в четыре утра.— Валерка! Слышь, Степаныч, подымайся! — потряс дядя Сева распластавшегося на высокой перине Рысцова.
Тот поморщился от включённого света и приподнялся на локте:
— Ну чего? Я не пойду с вами на рыбалку… Дай поспать, дядь Сев, устал, как савраска…
— Не в рыбалке дело… Слыхаешь, Дозор тявкает? Я в щёлочку побачил: тама на улице какие-тоть мужики стоят. Двое. Я и подумал — не к тебе ль товарищи пожаловали?..
— Дядь Сев, смилуйся… дай поспать… — Валера перевернулся на другой бок, подкладывая поудобней подушку под щеку. Но через миг смысл произнесённых слов дошёл до сознания. Он резко вскочил, крутнувшись на сто восемьдесят градусов, и вытаращился на старика: — Какие мужики?!
— Не кудахтай! — шикнул дядя Сева. — Почём я знаю какие? Но одно точноть — не местные.
Началось…
— Хозяин, отворяй ворота… Мы от Виктора Петровича… дело срочное… — раздался за окном гулкий голос. Дозор в ответ на него зашёлся в совсем уж бешеном припадке лая.