Страница:
Меряя опустевшую квартиру шагами, Рысцов все больше и больше хмурился. Извлекши из-под ванной злополучное орудие разрушения, он повертел молоток в подрагивающих руках, брезгливо отбросил на порванное кресло. Это ж надо… Серьёзно его переклинило, не по-детски. В состоянии хмельного аффекта таких дел наворотить можно — мама, не горюй… Н-да.
Стационарный телефонный аппарат не фурычил: он был накануне обильно залит шампанским и попахивал горелым пластиком, поэтому Валере пришлось отыскать в недрах дублёнки мобильник, чтобы связаться со Светкой. Домашний не отвечал. Ну да, правильно, Серёжка ещё в школе, наверное, а сама она по каким-нибудь магазинам шляется. Попробуем на сотовый…
— Алло…
Голос запыхавшийся; в трубке, на заднем фоне, шум. В метро, поди…
— Привет, когда сегодня можно Серёжку повидать?
— Алло! Слышно тебя плохо…
— Серёжку когда увидеть можно? — громко спросил Рысцов.
— Серёжку… Давай завтра, часов в семь вечера.
— Нет, сегодня. Завтра я уезжаю из Москвы. Надолго.
Светка помолчала, засопев и ругнувшись куда-то в сторону. Точно, в метро.
— Куда это ты собрался?
— В Танзанию, — ляпнул он.
— Слушай, если ты опять напился, то пошёл… — Продолжение тирады увязло в помехах.
— Я не напился! — рявкнул Валера, машинально скрестив средний и указательный пальцы на левой руке. — Серьёзно говорю, надолго уеду. Даже не знаю точно насколько…
— Вот и катись подальше! — крикнула Светка, махом выходя из себя. — И не ори тут на меня!
— Дай сына увидеть, стерва! — прохрипел он, теряя контроль.
— Как ты меня назвал?.. — вкрадчиво поинтересовался Светкин голос, готовый лопнуть, как перетянутая струна.
— Стерва бездушная! — проорал Рысцов, вырубая телефон.
Он в два шага оказался на кухне, вытащил из холодильника непочатую бутылку «Джонни Уолкера», с хрустом отвинтил крышку и замер. Поднял голову к потолку и на сильно повышенных тонах высказал белой извёстке все то, что внутренние барьеры пока ещё не позволяли высказать женщине. Даже такой стерве, как эта…
Размахнувшись что было мочи, Валера шарахнул откупоренную бутылку об пол, и во все стороны прыснули осколки. Запахло виски.
«Все мне переломало?! — тихо осведомился он непонятно у кого, отрешённо глядя в окно. — Зачем тебя вообще придумали?..»
Отшвырнув носком тапочка крупный осколок в угол, Рысцов развернулся и пошёл в комнату. Быстро набросив футболку и свитер, постоял немного, приводя в порядок нервы. Раз она не хочет по-человечески, значит, будет по-обезьяньи…
Быстрым шагом проскакивая будочку консьержки на первом этаже, он краем глаза отметил, что дежурит не тётя Люба, а её сменщик — угрюмый дедок в старого образца гимнастёрке и камуфлированных шароварах. И то хорошо, а то после вчерашнего демарша стыдно было бы в глаза старушке взглянуть.
Опустив «уши» бейсболки, Валера через подземный переход вышел на внутреннюю сторону Садового кольца. Поднял руку, голосуя. Как назло из потока машин никто не спешил выворачивать в его сторону. Скоты на колёсах! Бензин ведь дорогой, заправляться уже никому не надо, что ли?.. Наконец подрулила зачуханная «восьмёрка», и молодой парень приглашающе кивнул, открывая переднюю дверь и даже не спрашивая, куда ехать. Бомбила.
До школы, где учился Серёжка, Рысцов добрался за полчаса. Сунул в рот несколько мятных жевательных подушечек: перегар-то — на гектар… Войдя в светлый и просторный вестибюль, приблизился к охраннику, подозрительно вперившему в незнакомца цепкий взгляд. Ясно, тоже из ментов бывших…
— День добрый, как я могу увидеть Сергея Рысцова из первого «А»?
— Здравствуйте! А вы кто?
— Отец его.
— М-м… — неопределённо промычал охранник. — Подождите здесь, пожалуйста. Сейчас урок, перемена будет через десять минут.
— Спасибо.
Валера отошёл к противоположной стене и, чтобы хоть чем-то себя занять, принялся изучать информационные постеры, налепленные на неё, тесня один другого. Это было век назад, это будет век спустя — плакаты в холле каждого учебного заведения… «ВИЧ-инфицированный — ваш друг и сосед по парте? Помните, он не представляет ровно никакой опасности! Не отвергайте ЧЕЛОВЕКА!» Боже мой, ну какой дебил-психолог выдумал повесить такое в школе?! Ведь дети — как это ни страшно, самые жестокие из нас. Они, прочтя подобные нравоучения, ещё больше станут тюкать инфицированных одноклассников, ежели по несчастливой случайности таковые обнаружатся. А бедным жертвам СПИДа, от которого до сих пор не изобрели вакцину, останется только скрывать свой жуткий недуг, замыкаясь, взращивая чудовищные комплексы…
«Искусственные сны опасны! Берегись цветных картинок С-видения! Десятки тысяч людей во всем мире уже погибли под воздействием губительных волн!» Ёлки-палки! Ещё краше… Да они такой пропагандой моральных уродов из подрастающего поколения наклепают! Причём эффекта добьются исключительно обратного. Любой ребёнок почутче нас, взрослых, понимает, что происходит вокруг. Он растёт в чрезвычайно нестабильной социальной среде, инстинктивно подстраивается под неё, а тут как обухом по голове: ни в коем случае не делай того, что дозволено остальным! Это все — зло, это — от лукавого… С таким же успехом можно было написать: «Не ходи в туалет, там можно утонуть в унитазе. Писай в штаны!» Да любое чадо, увидев такое, тут же побежит в сортир проверять глубину толчка!..
Протарахтел звонок. Валера обернулся и успел перехватить понимающий взгляд охранника. Ну да, он, видимо, тоже осознает, какой бред вывешивают эти горе-психологи, выпускнички сраных педуниверситетов… Точно — мент бывший. Следак, скорее всего. Выперли, поди, из органов за то, что пустил по этапу какого-нибудь очередного блатного подонка…
— Давайте документы, я запишу. Посмотрите по расписанию, где отпрыск ваш сейчас науку подгрызает, — сказал охранник, тыча в листки, криво приплюснутые стеклом на его столе.
Рысцов протянул ему паспорт и пробежал глазами по строчкам.
— Кабинет 34… — вслух прокомментировал он, — это на третьем этаже, верно?
— Да, — ответил охранник, возвращая документ. — Проходите… Аккуратней, а то эти бездельники затоптать могут. Носятся, словно дизель в заднице у каждого. Ума не приложу, как только в живых остаются после столкновений?..
Валера усмехнулся, проходя по коридору к лестнице, и подумал, насколько все-таки проще разговаривать с мужиком… В ушах тотчас зазвенели отголоски враждебного фальцета Светки. Тьфу! Бабье…
Серёжку он заметил, как только поднялся на третий этаж. Сын пока его не видел и продолжал настойчиво и сосредоточенно колотить по голове зажатого возле батареи пацана учебником. Тот, видимо, смирился с превосходством супостата в силе и технике удара и теперь лишь изредка выкрикивал что-то обидное, пиная Серёжку по ноге.
Пробившись сквозь толпу визжащей ребятни, напоминающей картину броуновского движения, Валера встал за спиной сына, скрестил на груди руки. Надвинул на лоб суровую морщину и чётко сказал:
— Рядовой Рысцов, доложите обстановку! Серёжка совершил ещё два контрольных хлопка по рыжей маковке поверженного противника и резко обернулся. Отвалил нижнюю челюсть на анатомически возможное расстояние и выпучил зеленоватые кругляшки глаз.
Пользуясь минутным оцепенением неприятеля, впечатанный в батарею парнишка, в прямом смысле слова нагруженный знаниями, пригладил волосы на макушке и деловито слинял.
— Папка, здарова! — наконец обрёл дар речи Серёжка, пытаясь обнять отца.
Рысцов был неприступен.
— Доложите обстановку, рядовой! Офицерский состав зафиксировал наличие неуставных отношений в роте!
— Да он первый начал! — брызнул слюной мальчуган, пряча за спину средство вразумления. Кажется, это был учебник по математике.
— Отвечать по уставу! — сердито ввинтил Валера.
Серёжка насупился и рыскнув глазами в поисках рыжеволосой причины втыка, проговорил:
— Он четыре раза мою девушку за косички дёргал. Рысцов чуть было не присел от неожиданности. Но совладал с рвущимся наружу смехом и спросил:
— Полагаешь, солдат получил по заслугам?
— Так точно, товарищ капитан, — радостно отрапортовал Серёжка, вытянувшись по стойке «смирно». Учебник шлёпнулся на пол.
— А по факту порчи казённого имущества кто будет отвечать?
Подняв книгу, мальчуган отряхнул обложку и буркнул:
— Больше не буду.
— Смотри мне, рядовой… Вольно. — Рысцов присел на корточки и сгрёб сына в охапку, стараясь не дышать мятно-спиртными парами ему в лицо. — Во вторую смену учитесь?
— Да! Неудобно, жуть!
— Сколько ещё уроков осталось?
— Три. Матика и две физры.
— Как личный состав относится к увольнительной?
— Это что? — Серёжка подозрительно прищурился. Темно-русые волосы на его темечке встопорщились.
— Это значит, я сейчас подойду к твоей классной руководительнице и попрошу, чтобы тебя отпустили пораньше. А ты пока моментом скачи собирать портфель и одеваться. — Произнеся эту фразу, Валера почувствовал, как святой дух Макаренко предал его педагогической анафеме. Дважды повторять не пришлось — Серёжка с восторженным блеском в глазёнках уже мчался к распахнутой двери класса с воплем: «Неля Петровна, там мой папа пришёл! Он с вами поговорить хочет!»
Неля Петровна оказалась поджарой дамой лет пятидесяти с крашеными волосами, убранными в коконообразный пучок на затылке. Она сидела за учительским столом, постукивала кончиком ручки по классному журналу и строго глядела на Рысцова, будто он провинился по меньшей мере в срыве урока, пока Валера объяснял ей, что хочет забрать сына с нескольких занятий.
— Все вы умные, — сиплым голосом промолвила она наконец, навешивая на кончик носа огромные очки. — Лучше бы на родительские собрания почаще являлись. Я двадцать четвёртый год в школе работаю, мне покой нужен! То один придёт, то второй — расходились, видите ли. Ходят тут туда-сюда, не дают проходу. Приходят в первый раз к концу второй четверти! Соизволили, видите ли…
Оставив пожилую кладезь алогичной тавтологии сокрушаться над отсутствием покоя, Валера с ликующим сыном покинули класс.
Невпопад отвечая на бесконечный поток вопросов сына, Валера шёл вперёд, изредка фыркал, когда холодные хлопья-осколки метко пущенных снарядов попадали в лицо, и думал, что хорошо бы так шагать долго-долго. Слушать затейливую Сережкину трескотню, глубоко вдыхать студёный воздух, жить и радоваться каждой минуте, проведённой под этим пусть и беззвёздным небом, каждому толчку сердца в груди, каждой спокойной мысли, каждому тёплому воспоминанию. И чтобы все было просто… Шагать и шагать вперёд. По-настоящему, а не в каком-нибудь слащавом сне…
— Пап, а пап, нам рассказывали на матике, — проверещал Серёжка, хватая его за рукав, — что раньше люди думали, будто Земля наша плоская. Это правда?
— Да, — коротко ответил Рысцов, глядя на малиновый нос сына сверху вниз.
— А другие, которые учёные, они знали, что это не так, — серьёзно сказал пацан. — Их… сжигали…
Валера прижал к себе Сережкину голову, разбухшую до размеров приличного арбуза от нахлобученных шапки и капюшона.
— Случалось и так, — ответил он.
— За что их убивали, пап? Они же говорили правду!
— Это для нас правда, Серёж. Теперь. А в те времена для людей она была ложью…
— Разве так бывает? — усомнился мальчуган, глядя на отца из амбразуры шарфа.
— К несчастью, бывает. Когда правда непривычна, чужда. Когда её… боятся, то называют враньём.
— Странно как-то. — Серёжка недоуменно пожал плечами. — Я вот, когда навру про что-нибудь такое… ну, за что мне влететь от мамы может, я все равно правду-то знаю. И не боюсь её. Вернее, сказать иногда боюсь, а вообще — нет…
— Так-то оно так, — объяснил Рысцов. — Но ты представь, что сейчас к нам подойдёт какой-нибудь дядька и заявит, будто через неделю Земля взорвётся и все мы помрём в одну секунду.
— Так это ж враки самые настоящие! — справедливо возмутился пацан. — С чего бы ей вдруг взрываться?
— А с чего ей быть шарообразной?
— Потому что она — планета… — рассеянно ответил Серёжка, умолкая и задумываясь о чем-то. Через некоторое время он воспрянул: — А, понял! Мы этому дядьке сейчас не поверим! И тогда учёным не верили!..
— Вот именно.
— Но я не понимаю, кому стало хуже от того, что Земля круглая и вертится?..
— Тем, кто боялся. Церкви, инквизиции, королям разным… Они опасались, что это в действительности так.
— И что с того?
— Если бы они признали правду учёных, то им перестал бы верить народ, ведь до этого, на протяжении многих веков, именно они уверяли людей, что наш мир плоский, а над ним — хрустальный купол, усыпанный алмазами звёзд… Или не алмазами, не помню точно.
Мальчишка замолчал на добрые пять минут. Снег хрустел под его маленькими ботиночками. Отец и сын подходили к концу аллеи.
Рысцов подумал, что и сейчас, спустя столетия, повторяется то, о чем сокрушается мальчишка: в С-пространстве появились те, кто несёт свою правду. Её боятся… Только покамест не ясно, станут ли сшизы современными Бруно и Коперниками? Или… От последующей мысли ему стало жутко, и едкая длань декабрьской стужи тронула спину, оттопырив надёжный меховой воротник… А вдруг это — новая… инквизиция?
Неожиданно Серёжка встал как вкопанный, дёрнув отца за руку, и спросил дрогнувшим голоском:
— Зачем их сжигали, папа?
Валеру пробрал страх. Навязчивый, животный, родившийся ещё в далёкие первобытные времена в человеческих душах и сохранившийся до нынешнего момента, прячущийся глубоко в генах у каждого из нас.
Он присел рядом с сыном. Посмотрел в глаза семилетнему пацану и увидел трепетное отражение этого ужаса в стынущих на морозе слезах. Струйки пара вырывались из-за баррикад шарфа, унося обрывки Сережкиного дыхания в вечерний мрак.
— Потому что люди были жестоки и глупы, — выдавил Рысцов. И заранее зная, что соврёт, твёрдо добавил: — Но теперь все иначе. Больше никого не сожгут за правду. Никогда.
— А за ложь? — тихо уточнил мальчишка, не отводя колкого взгляда.
— А за ложь — попу на ремень положь, — пошутил Валера.
Пацан промолчал.
— Ты доверяешь мне, Серёжа?
— Да…
— Сто на сто?
— Сто на сто…
Серёжка не верил ему, и Рысцов это чувствовал. Быть может, впервые в жизни сын засомневался в словах отца. Но пока он не мог сказать ему правду, потому что сам толком не знал, куда сместились её границы за последнее время.
— Ну что, рядовой, отправляемся в казармы?
— Домой, что ли? — угрюмо осведомился пацан, шмыгнув носом.
— Конечно. И так нам с тобой попадёт от мамы.
— Ну пойдём…
Уже в салоне такси Валера, тщательно подбирая слова, сказал сыну:
— Серёга, мне придётся уехать. Возможно, надолго. Буду работать в другом городе… Ты слушайся маму и… — Рысцов сглотнул, — и дядю Сашу тоже слушайся… Я буду тебе часто звонить. Главное, помни — ты мужчина. И я тебя люблю больше всех на этой шарообразной, мать её, планете!
Водитель с опаской глянул на них в зеркало и снова уставился на скользкую дорогу.
Рысцов прижимал к себе сына и тяжело дышал. Не хватало ещё расплакаться при ребёнке, совсем нервы ни к черту…
Мальчишка молчал, держа его холодную руку в своих маленьких ладошках. Яростно сопел, но молчал. И это было к лучшему, потому как у Валеры напрочь закончился запас честных ответов…
Только когда Рысцов уже зашёл обратно в лифт, проводив сына до знакомого цветастого половичка возле квартиры, Серёжка откинул капюшон и, разворошив надоевший узел шарфа, прошептал:
— Ты мне наврал…
Автоматические двери закрылись.
Именно поэтому Рысцов заранее купил десяток бутылок чудотворного напитка ирландского происхождения.
— Ненаглядный мой, заботливый мой, — оживлённо приветствовал его Каличенко, воспаряя над заваленным бумагами столом. Кабинет упитанного директора «Чёрного штиля» всегда отличался исключительно повышенным уровнем захламлённости и теснотой. — Заходи, милый, присаживайся вот сюда, на стульчик, рачительный мой.
— Привет, Коля. Я не шибко надолго. — Валера водрузил громыхнувший стеклом пакет на ворох спутанных проводов. — Мне нужен дешёвый С-визор.
— Насколько… дешёвый? — заглядывая внутрь целлофанового кулька, поинтересовался Коля.
— У меня на карточке только тысяча сто.
Бережно извлекая тёмную бутылку, директор пожевал губами и томно прикрыл глаза.
— Валера, за такую цену я сейчас могу тебе предложить только бэ у. Годовалый.
— Транслирует нормально? — сразу спросил Рысцов. — Не выбрасывает когда ни попадя?
— Честно?.. Хэ его зэ. Ребята не тестировали ещё — аппаратик-то не далее как вчера на комиссию сдали.
— А в кредит ничего нет?
— Не могу. Через пару дней — ревизия. А официально — тебе дороже выйдет.
— Фиг с ним, давай свой бэ у.
Каличенко откупорил пиво и вопросительно посмотрел на Валеру.
— Я не буду, — сморщился тот. — Накануне уже… попил слегонца.
— Песняка дал?
— Угу. И песняка врезал, и сплясал…
Пожав покатыми плечами — мол, не хочешь, кто ж против, мне больше достанется, — Коля выглянул из кабинета и крикнул:
— Олежка! Принеси-ка мне «Панас дрим диджитал», который недавно сдали.
— Сейчас сделаю, Николай Емельянович. Пять минут подождите… — донеслось из-за двери.
— А что с твоим агрегатом приключилось, драгоценный мой? — Каличенко повернулся на каблуках с не свойственной большинству полных людей грацией.
— Заглючил что-то… — уклончиво ответил Валера. — Как у тебя тут дела продвигаются?
— А-а… по-разному, — подвигал бородкой Коля. — Клиент в наше время тупой пошёл до беспросветности. Давеча сижу, накладные подбиваю… Вдруг продавец в зале как заржёт не своим голосом. Выбегаю, смотрю — бедный парень на клавиатуре лежит, кулаками по столу молотит и ухохатывается до хрипоты, остановиться не может. Перед ним озадаченная и вроде как даже напуганная девушка стоит в шубке — нам с тобой, Валера, вместе полжизни пахать пришлось бы, чтоб такой меховой шедевр приобрести. Стоит, значит, она, глазёнками бестолковыми лупает. Я у бьющегося в истерике продавца спрашиваю, ты чего, мол, здесь цирк устраиваешь? А у того уже слезы ручьём от ржача. Еле-еле щебечет бедолага: «Она, Николай Емельянович, спрашивает, почём погонный метр хаба?» Представляешь?
Рысцов от души рассмеялся, представив себе, как маленькие сетевые приборчики сходят с конвейера погонными метрами.
— Этим секретаршам-вертихвосткам босс скажет: купи то-то и се-то, а толком не объяснит, — подытожил Каличенко. — Вот и получаются курьёзы… Душа радуется, когда специалист приходит, который может «винт» от «камня» отличить.
— Да уж. Весело живёте, — продолжая улыбаться, откликнулся Валера. Нехитрая байка слегка улучшила его настроение, чуточку подтопив корку мёрзлого налёта, прочно сковавшего грудную клетку изнутри после разговора с Серёжкой.
— К слову о прекрасном поле. — Коля откупорил следующую бутылку и поморщился, словно расист, увидевший чернокожего типа, мирно прихлёбывающего суп из его тарелки. — Я недавно вычитал в Интернете, что две бабы в твоей «аське» — это уже спам.
Дабы закрепить своё глубокомысленное изречение, он сделал три полновесных глотка и раскатисто рыгнул…
В кабинет, занимая оставшиеся пару кубометров свободного пространства, втиснулся молодой парень, уперев в живот громоздкую и, судя по многозначительной морщине на лбу, крайне тяжёлую коробку.
— Вот, — кратко выдохнул он. Многословие в его положении явно не способствовало пищеварению. — Куда?
— Что это? — заинтригованно спросил Каличенко, так и не успев захлопнуть пасть после рыга.
— Монитор. — Парень начал менять цвет лица на фиолетовый. — Двадцать один дюйм… С трубкой…
— С трубкой? — медленно уточнил Коля, видимо, не собираясь облегчать страдания юнца.
Тут дверь резко распахнулась. Открывалась она внутрь. Законов гравитации пока никто не отменял…
Парень, получив полновесный шлёпок по заду, потерял равновесие мгновенно, и тяжкое его бремя страшным кубическим метеором устремилось вниз и вперёд. Рысцов, к счастью, вовремя рассчитал траекторию падения тела, конечная точка которой невидимым, но грозным пунктиром упёрлась в его голову, и успел чисто механически подставить руки. Так они и замерли: молодой парень в предстартовом положении спринтера-инвалида и попомнивший всех чертей Валера в позе присевшего посерить Атланта.
В дверном проёме торчала лохматая голова продавца Олега и с ужасом оглядывала помещение.
— Ты куда понёс эту бандуру?! — рявкнула она на очумевшего парнишку, у которого тик уверенно обосновался под левым глазом. — Я же сказал: монитор — на склад, а сюда — «Панас» бэушный! Извините, ради бога, Николай Емельянович. И вы тоже, простите…
Рысцов старательно отогнал настойчиво возникающие перед взором виды нейрохирургического отделения, а Каличенко лишь покачал головой и укоризненно рыгнул.
Лишь закончив починку пробитой фанеры, водрузив на положенное место матрац и накрыв его свежей простыней, Рысцов почувствовал, как измотался за последние несколько дней. События и переживания различного характера вкупе с предательской алкогольной атакой выжали его насухо. По-хорошему, сейчас следовало принять добротную дозу снотворного и завалиться до завтрашнего утра в обыкновенную спячку…
Но у Рысцова на эту ночь были абсолютно иные планы. И не зря он — сшиз третьей категории — потратил почти все оставшиеся деньги на старенький «Panasonic Dream Digital».
Недавно выстиранная, пахнущая хвойным кондиционером наволочка на удобно взбитой подушке, шелковистый полигон простыни, кроткое одеяло… Таймер — на семь ровно; будильник — на пять минут восьмого. Последние мысли этого мира… Зелёный огонёк на панели С-визора, вводящий в сладкий транс…
Приятных сновидений…
Валера всегда представлял себе пустыни несколько иначе: палящее солнце и, как следствие, — невыносимая жара. Вараны всякие, кобры, верблюды. Песок, в конце концов, дюны…
Очутившись посреди каменистого плато, ровного, как аэродром, он сначала решил, что спутал координаты, которые пришли на его электронную почту неделю назад вместе с точным временем и предложением встретиться от некоего Бориса. Тогда, помнится, он чуть не удалил это письмо, приняв за очередную рекламную рассылку, но что-то остановило его. Чутьё. После того как он обнаружил у себя способности сшиза, эти всплески… интуитивного ощущения возникали все чаще. Иногда даже за пределами С-пространства. Они проявлялись довольно странно — словно чья-то рука писала в сознании слова курсивом, которые вроде бы не видны, но чувствуются всем естеством. И подчас очень непросто справиться с их, это лишь на первый взгляд, ненавязчивыми… советами.
Не будучи до конца уверенным, что это письмо всего лишь чья-нибудь шутка, Валера все же решился и в назначенное время вышел в С-пространство точно по заданным координатам: 28 градусов южной широты, 128 градусов восточной долготы — прямо в центре Большой пустыни Виктории.
В Австралии сейчас было раннее утро, И, глядя на румяное зарево, вспухавшее из-за горизонта справа и текущее по безоблачному небу, Рысцов все сильнее укреплялся в мысли, что клюнул на провокацию, как наивный школьник. Он поднял голову. В темно-синем куполе с западной, видимо, стороны догорали последние иглы звёзд. Поёжился. Было очень даже свежо, а ведь декабрь в тропических широтах Южного полушария — самое настоящее лето. Бр-р-р…
Застегнув гермет-замок, Валера сунул руки в карманы ветровки и неторопливо побрёл. Направление здесь значения не имело абсолютно никакого: куда ни глянь — сплошная каменная гладь. Под туфлями поскрипывали мелкие голышки. Тишина. Ни намёка на ветер. До ближайшего города, кажется, Форреста, километров триста на юг. Вот тебе, друг любезный, и пустыня.
Стационарный телефонный аппарат не фурычил: он был накануне обильно залит шампанским и попахивал горелым пластиком, поэтому Валере пришлось отыскать в недрах дублёнки мобильник, чтобы связаться со Светкой. Домашний не отвечал. Ну да, правильно, Серёжка ещё в школе, наверное, а сама она по каким-нибудь магазинам шляется. Попробуем на сотовый…
— Алло…
Голос запыхавшийся; в трубке, на заднем фоне, шум. В метро, поди…
— Привет, когда сегодня можно Серёжку повидать?
— Алло! Слышно тебя плохо…
— Серёжку когда увидеть можно? — громко спросил Рысцов.
— Серёжку… Давай завтра, часов в семь вечера.
— Нет, сегодня. Завтра я уезжаю из Москвы. Надолго.
Светка помолчала, засопев и ругнувшись куда-то в сторону. Точно, в метро.
— Куда это ты собрался?
— В Танзанию, — ляпнул он.
— Слушай, если ты опять напился, то пошёл… — Продолжение тирады увязло в помехах.
— Я не напился! — рявкнул Валера, машинально скрестив средний и указательный пальцы на левой руке. — Серьёзно говорю, надолго уеду. Даже не знаю точно насколько…
— Вот и катись подальше! — крикнула Светка, махом выходя из себя. — И не ори тут на меня!
— Дай сына увидеть, стерва! — прохрипел он, теряя контроль.
— Как ты меня назвал?.. — вкрадчиво поинтересовался Светкин голос, готовый лопнуть, как перетянутая струна.
— Стерва бездушная! — проорал Рысцов, вырубая телефон.
Он в два шага оказался на кухне, вытащил из холодильника непочатую бутылку «Джонни Уолкера», с хрустом отвинтил крышку и замер. Поднял голову к потолку и на сильно повышенных тонах высказал белой извёстке все то, что внутренние барьеры пока ещё не позволяли высказать женщине. Даже такой стерве, как эта…
Размахнувшись что было мочи, Валера шарахнул откупоренную бутылку об пол, и во все стороны прыснули осколки. Запахло виски.
«Все мне переломало?! — тихо осведомился он непонятно у кого, отрешённо глядя в окно. — Зачем тебя вообще придумали?..»
Отшвырнув носком тапочка крупный осколок в угол, Рысцов развернулся и пошёл в комнату. Быстро набросив футболку и свитер, постоял немного, приводя в порядок нервы. Раз она не хочет по-человечески, значит, будет по-обезьяньи…
Быстрым шагом проскакивая будочку консьержки на первом этаже, он краем глаза отметил, что дежурит не тётя Люба, а её сменщик — угрюмый дедок в старого образца гимнастёрке и камуфлированных шароварах. И то хорошо, а то после вчерашнего демарша стыдно было бы в глаза старушке взглянуть.
Опустив «уши» бейсболки, Валера через подземный переход вышел на внутреннюю сторону Садового кольца. Поднял руку, голосуя. Как назло из потока машин никто не спешил выворачивать в его сторону. Скоты на колёсах! Бензин ведь дорогой, заправляться уже никому не надо, что ли?.. Наконец подрулила зачуханная «восьмёрка», и молодой парень приглашающе кивнул, открывая переднюю дверь и даже не спрашивая, куда ехать. Бомбила.
До школы, где учился Серёжка, Рысцов добрался за полчаса. Сунул в рот несколько мятных жевательных подушечек: перегар-то — на гектар… Войдя в светлый и просторный вестибюль, приблизился к охраннику, подозрительно вперившему в незнакомца цепкий взгляд. Ясно, тоже из ментов бывших…
— День добрый, как я могу увидеть Сергея Рысцова из первого «А»?
— Здравствуйте! А вы кто?
— Отец его.
— М-м… — неопределённо промычал охранник. — Подождите здесь, пожалуйста. Сейчас урок, перемена будет через десять минут.
— Спасибо.
Валера отошёл к противоположной стене и, чтобы хоть чем-то себя занять, принялся изучать информационные постеры, налепленные на неё, тесня один другого. Это было век назад, это будет век спустя — плакаты в холле каждого учебного заведения… «ВИЧ-инфицированный — ваш друг и сосед по парте? Помните, он не представляет ровно никакой опасности! Не отвергайте ЧЕЛОВЕКА!» Боже мой, ну какой дебил-психолог выдумал повесить такое в школе?! Ведь дети — как это ни страшно, самые жестокие из нас. Они, прочтя подобные нравоучения, ещё больше станут тюкать инфицированных одноклассников, ежели по несчастливой случайности таковые обнаружатся. А бедным жертвам СПИДа, от которого до сих пор не изобрели вакцину, останется только скрывать свой жуткий недуг, замыкаясь, взращивая чудовищные комплексы…
«Искусственные сны опасны! Берегись цветных картинок С-видения! Десятки тысяч людей во всем мире уже погибли под воздействием губительных волн!» Ёлки-палки! Ещё краше… Да они такой пропагандой моральных уродов из подрастающего поколения наклепают! Причём эффекта добьются исключительно обратного. Любой ребёнок почутче нас, взрослых, понимает, что происходит вокруг. Он растёт в чрезвычайно нестабильной социальной среде, инстинктивно подстраивается под неё, а тут как обухом по голове: ни в коем случае не делай того, что дозволено остальным! Это все — зло, это — от лукавого… С таким же успехом можно было написать: «Не ходи в туалет, там можно утонуть в унитазе. Писай в штаны!» Да любое чадо, увидев такое, тут же побежит в сортир проверять глубину толчка!..
Протарахтел звонок. Валера обернулся и успел перехватить понимающий взгляд охранника. Ну да, он, видимо, тоже осознает, какой бред вывешивают эти горе-психологи, выпускнички сраных педуниверситетов… Точно — мент бывший. Следак, скорее всего. Выперли, поди, из органов за то, что пустил по этапу какого-нибудь очередного блатного подонка…
— Давайте документы, я запишу. Посмотрите по расписанию, где отпрыск ваш сейчас науку подгрызает, — сказал охранник, тыча в листки, криво приплюснутые стеклом на его столе.
Рысцов протянул ему паспорт и пробежал глазами по строчкам.
— Кабинет 34… — вслух прокомментировал он, — это на третьем этаже, верно?
— Да, — ответил охранник, возвращая документ. — Проходите… Аккуратней, а то эти бездельники затоптать могут. Носятся, словно дизель в заднице у каждого. Ума не приложу, как только в живых остаются после столкновений?..
Валера усмехнулся, проходя по коридору к лестнице, и подумал, насколько все-таки проще разговаривать с мужиком… В ушах тотчас зазвенели отголоски враждебного фальцета Светки. Тьфу! Бабье…
Серёжку он заметил, как только поднялся на третий этаж. Сын пока его не видел и продолжал настойчиво и сосредоточенно колотить по голове зажатого возле батареи пацана учебником. Тот, видимо, смирился с превосходством супостата в силе и технике удара и теперь лишь изредка выкрикивал что-то обидное, пиная Серёжку по ноге.
Пробившись сквозь толпу визжащей ребятни, напоминающей картину броуновского движения, Валера встал за спиной сына, скрестил на груди руки. Надвинул на лоб суровую морщину и чётко сказал:
— Рядовой Рысцов, доложите обстановку! Серёжка совершил ещё два контрольных хлопка по рыжей маковке поверженного противника и резко обернулся. Отвалил нижнюю челюсть на анатомически возможное расстояние и выпучил зеленоватые кругляшки глаз.
Пользуясь минутным оцепенением неприятеля, впечатанный в батарею парнишка, в прямом смысле слова нагруженный знаниями, пригладил волосы на макушке и деловито слинял.
— Папка, здарова! — наконец обрёл дар речи Серёжка, пытаясь обнять отца.
Рысцов был неприступен.
— Доложите обстановку, рядовой! Офицерский состав зафиксировал наличие неуставных отношений в роте!
— Да он первый начал! — брызнул слюной мальчуган, пряча за спину средство вразумления. Кажется, это был учебник по математике.
— Отвечать по уставу! — сердито ввинтил Валера.
Серёжка насупился и рыскнув глазами в поисках рыжеволосой причины втыка, проговорил:
— Он четыре раза мою девушку за косички дёргал. Рысцов чуть было не присел от неожиданности. Но совладал с рвущимся наружу смехом и спросил:
— Полагаешь, солдат получил по заслугам?
— Так точно, товарищ капитан, — радостно отрапортовал Серёжка, вытянувшись по стойке «смирно». Учебник шлёпнулся на пол.
— А по факту порчи казённого имущества кто будет отвечать?
Подняв книгу, мальчуган отряхнул обложку и буркнул:
— Больше не буду.
— Смотри мне, рядовой… Вольно. — Рысцов присел на корточки и сгрёб сына в охапку, стараясь не дышать мятно-спиртными парами ему в лицо. — Во вторую смену учитесь?
— Да! Неудобно, жуть!
— Сколько ещё уроков осталось?
— Три. Матика и две физры.
— Как личный состав относится к увольнительной?
— Это что? — Серёжка подозрительно прищурился. Темно-русые волосы на его темечке встопорщились.
— Это значит, я сейчас подойду к твоей классной руководительнице и попрошу, чтобы тебя отпустили пораньше. А ты пока моментом скачи собирать портфель и одеваться. — Произнеся эту фразу, Валера почувствовал, как святой дух Макаренко предал его педагогической анафеме. Дважды повторять не пришлось — Серёжка с восторженным блеском в глазёнках уже мчался к распахнутой двери класса с воплем: «Неля Петровна, там мой папа пришёл! Он с вами поговорить хочет!»
Неля Петровна оказалась поджарой дамой лет пятидесяти с крашеными волосами, убранными в коконообразный пучок на затылке. Она сидела за учительским столом, постукивала кончиком ручки по классному журналу и строго глядела на Рысцова, будто он провинился по меньшей мере в срыве урока, пока Валера объяснял ей, что хочет забрать сына с нескольких занятий.
— Все вы умные, — сиплым голосом промолвила она наконец, навешивая на кончик носа огромные очки. — Лучше бы на родительские собрания почаще являлись. Я двадцать четвёртый год в школе работаю, мне покой нужен! То один придёт, то второй — расходились, видите ли. Ходят тут туда-сюда, не дают проходу. Приходят в первый раз к концу второй четверти! Соизволили, видите ли…
Оставив пожилую кладезь алогичной тавтологии сокрушаться над отсутствием покоя, Валера с ликующим сыном покинули класс.
* * *
На улице стемнело за каких-то полчаса. Мелкая сверкающая крупа втихомолку кружилась в безветренных конусах фонарного света; на аллее попадались лавочки, но Рысцов с Серёжкой не садились — гуляя, по крайней мере, не задубеешь. Пацанёнок, замотавшись по самые ноздри шарфом, носился вокруг отца, подвергая его дублёнку артиллерийскому обстрелу рассыпчатыми в десятиградусный мороз снежками.Невпопад отвечая на бесконечный поток вопросов сына, Валера шёл вперёд, изредка фыркал, когда холодные хлопья-осколки метко пущенных снарядов попадали в лицо, и думал, что хорошо бы так шагать долго-долго. Слушать затейливую Сережкину трескотню, глубоко вдыхать студёный воздух, жить и радоваться каждой минуте, проведённой под этим пусть и беззвёздным небом, каждому толчку сердца в груди, каждой спокойной мысли, каждому тёплому воспоминанию. И чтобы все было просто… Шагать и шагать вперёд. По-настоящему, а не в каком-нибудь слащавом сне…
— Пап, а пап, нам рассказывали на матике, — проверещал Серёжка, хватая его за рукав, — что раньше люди думали, будто Земля наша плоская. Это правда?
— Да, — коротко ответил Рысцов, глядя на малиновый нос сына сверху вниз.
— А другие, которые учёные, они знали, что это не так, — серьёзно сказал пацан. — Их… сжигали…
Валера прижал к себе Сережкину голову, разбухшую до размеров приличного арбуза от нахлобученных шапки и капюшона.
— Случалось и так, — ответил он.
— За что их убивали, пап? Они же говорили правду!
— Это для нас правда, Серёж. Теперь. А в те времена для людей она была ложью…
— Разве так бывает? — усомнился мальчуган, глядя на отца из амбразуры шарфа.
— К несчастью, бывает. Когда правда непривычна, чужда. Когда её… боятся, то называют враньём.
— Странно как-то. — Серёжка недоуменно пожал плечами. — Я вот, когда навру про что-нибудь такое… ну, за что мне влететь от мамы может, я все равно правду-то знаю. И не боюсь её. Вернее, сказать иногда боюсь, а вообще — нет…
— Так-то оно так, — объяснил Рысцов. — Но ты представь, что сейчас к нам подойдёт какой-нибудь дядька и заявит, будто через неделю Земля взорвётся и все мы помрём в одну секунду.
— Так это ж враки самые настоящие! — справедливо возмутился пацан. — С чего бы ей вдруг взрываться?
— А с чего ей быть шарообразной?
— Потому что она — планета… — рассеянно ответил Серёжка, умолкая и задумываясь о чем-то. Через некоторое время он воспрянул: — А, понял! Мы этому дядьке сейчас не поверим! И тогда учёным не верили!..
— Вот именно.
— Но я не понимаю, кому стало хуже от того, что Земля круглая и вертится?..
— Тем, кто боялся. Церкви, инквизиции, королям разным… Они опасались, что это в действительности так.
— И что с того?
— Если бы они признали правду учёных, то им перестал бы верить народ, ведь до этого, на протяжении многих веков, именно они уверяли людей, что наш мир плоский, а над ним — хрустальный купол, усыпанный алмазами звёзд… Или не алмазами, не помню точно.
Мальчишка замолчал на добрые пять минут. Снег хрустел под его маленькими ботиночками. Отец и сын подходили к концу аллеи.
Рысцов подумал, что и сейчас, спустя столетия, повторяется то, о чем сокрушается мальчишка: в С-пространстве появились те, кто несёт свою правду. Её боятся… Только покамест не ясно, станут ли сшизы современными Бруно и Коперниками? Или… От последующей мысли ему стало жутко, и едкая длань декабрьской стужи тронула спину, оттопырив надёжный меховой воротник… А вдруг это — новая… инквизиция?
Неожиданно Серёжка встал как вкопанный, дёрнув отца за руку, и спросил дрогнувшим голоском:
— Зачем их сжигали, папа?
Валеру пробрал страх. Навязчивый, животный, родившийся ещё в далёкие первобытные времена в человеческих душах и сохранившийся до нынешнего момента, прячущийся глубоко в генах у каждого из нас.
Он присел рядом с сыном. Посмотрел в глаза семилетнему пацану и увидел трепетное отражение этого ужаса в стынущих на морозе слезах. Струйки пара вырывались из-за баррикад шарфа, унося обрывки Сережкиного дыхания в вечерний мрак.
— Потому что люди были жестоки и глупы, — выдавил Рысцов. И заранее зная, что соврёт, твёрдо добавил: — Но теперь все иначе. Больше никого не сожгут за правду. Никогда.
— А за ложь? — тихо уточнил мальчишка, не отводя колкого взгляда.
— А за ложь — попу на ремень положь, — пошутил Валера.
Пацан промолчал.
— Ты доверяешь мне, Серёжа?
— Да…
— Сто на сто?
— Сто на сто…
Серёжка не верил ему, и Рысцов это чувствовал. Быть может, впервые в жизни сын засомневался в словах отца. Но пока он не мог сказать ему правду, потому что сам толком не знал, куда сместились её границы за последнее время.
— Ну что, рядовой, отправляемся в казармы?
— Домой, что ли? — угрюмо осведомился пацан, шмыгнув носом.
— Конечно. И так нам с тобой попадёт от мамы.
— Ну пойдём…
Уже в салоне такси Валера, тщательно подбирая слова, сказал сыну:
— Серёга, мне придётся уехать. Возможно, надолго. Буду работать в другом городе… Ты слушайся маму и… — Рысцов сглотнул, — и дядю Сашу тоже слушайся… Я буду тебе часто звонить. Главное, помни — ты мужчина. И я тебя люблю больше всех на этой шарообразной, мать её, планете!
Водитель с опаской глянул на них в зеркало и снова уставился на скользкую дорогу.
Рысцов прижимал к себе сына и тяжело дышал. Не хватало ещё расплакаться при ребёнке, совсем нервы ни к черту…
Мальчишка молчал, держа его холодную руку в своих маленьких ладошках. Яростно сопел, но молчал. И это было к лучшему, потому как у Валеры напрочь закончился запас честных ответов…
Только когда Рысцов уже зашёл обратно в лифт, проводив сына до знакомого цветастого половичка возле квартиры, Серёжка откинул капюшон и, разворошив надоевший узел шарфа, прошептал:
— Ты мне наврал…
Автоматические двери закрылись.
* * *
Магазин компьютерной техники «Чёрный штиль» на Смоленской площади был хорош по нескольким причинам: цены в нем за все время существования оставались на достаточно лояльном уровне по меркам Москвы, выбор комплектующих отличался приемлемым разнообразием и ещё в нем имелся отдел С-аппаратуры. Вдобавок ко всему вышеперечисленному директором в «Чёрном штиле» работал старый университетский приятель Валеры Коля Каличенко. Брюхастый хозяин с гинекологической бородкой и поэтически влажными глазами не раз продавал ему качественное «железо» без магазинной наценки, довольствуясь ящиком-другим тёмного пива.Именно поэтому Рысцов заранее купил десяток бутылок чудотворного напитка ирландского происхождения.
— Ненаглядный мой, заботливый мой, — оживлённо приветствовал его Каличенко, воспаряя над заваленным бумагами столом. Кабинет упитанного директора «Чёрного штиля» всегда отличался исключительно повышенным уровнем захламлённости и теснотой. — Заходи, милый, присаживайся вот сюда, на стульчик, рачительный мой.
— Привет, Коля. Я не шибко надолго. — Валера водрузил громыхнувший стеклом пакет на ворох спутанных проводов. — Мне нужен дешёвый С-визор.
— Насколько… дешёвый? — заглядывая внутрь целлофанового кулька, поинтересовался Коля.
— У меня на карточке только тысяча сто.
Бережно извлекая тёмную бутылку, директор пожевал губами и томно прикрыл глаза.
— Валера, за такую цену я сейчас могу тебе предложить только бэ у. Годовалый.
— Транслирует нормально? — сразу спросил Рысцов. — Не выбрасывает когда ни попадя?
— Честно?.. Хэ его зэ. Ребята не тестировали ещё — аппаратик-то не далее как вчера на комиссию сдали.
— А в кредит ничего нет?
— Не могу. Через пару дней — ревизия. А официально — тебе дороже выйдет.
— Фиг с ним, давай свой бэ у.
Каличенко откупорил пиво и вопросительно посмотрел на Валеру.
— Я не буду, — сморщился тот. — Накануне уже… попил слегонца.
— Песняка дал?
— Угу. И песняка врезал, и сплясал…
Пожав покатыми плечами — мол, не хочешь, кто ж против, мне больше достанется, — Коля выглянул из кабинета и крикнул:
— Олежка! Принеси-ка мне «Панас дрим диджитал», который недавно сдали.
— Сейчас сделаю, Николай Емельянович. Пять минут подождите… — донеслось из-за двери.
— А что с твоим агрегатом приключилось, драгоценный мой? — Каличенко повернулся на каблуках с не свойственной большинству полных людей грацией.
— Заглючил что-то… — уклончиво ответил Валера. — Как у тебя тут дела продвигаются?
— А-а… по-разному, — подвигал бородкой Коля. — Клиент в наше время тупой пошёл до беспросветности. Давеча сижу, накладные подбиваю… Вдруг продавец в зале как заржёт не своим голосом. Выбегаю, смотрю — бедный парень на клавиатуре лежит, кулаками по столу молотит и ухохатывается до хрипоты, остановиться не может. Перед ним озадаченная и вроде как даже напуганная девушка стоит в шубке — нам с тобой, Валера, вместе полжизни пахать пришлось бы, чтоб такой меховой шедевр приобрести. Стоит, значит, она, глазёнками бестолковыми лупает. Я у бьющегося в истерике продавца спрашиваю, ты чего, мол, здесь цирк устраиваешь? А у того уже слезы ручьём от ржача. Еле-еле щебечет бедолага: «Она, Николай Емельянович, спрашивает, почём погонный метр хаба?» Представляешь?
Рысцов от души рассмеялся, представив себе, как маленькие сетевые приборчики сходят с конвейера погонными метрами.
— Этим секретаршам-вертихвосткам босс скажет: купи то-то и се-то, а толком не объяснит, — подытожил Каличенко. — Вот и получаются курьёзы… Душа радуется, когда специалист приходит, который может «винт» от «камня» отличить.
— Да уж. Весело живёте, — продолжая улыбаться, откликнулся Валера. Нехитрая байка слегка улучшила его настроение, чуточку подтопив корку мёрзлого налёта, прочно сковавшего грудную клетку изнутри после разговора с Серёжкой.
— К слову о прекрасном поле. — Коля откупорил следующую бутылку и поморщился, словно расист, увидевший чернокожего типа, мирно прихлёбывающего суп из его тарелки. — Я недавно вычитал в Интернете, что две бабы в твоей «аське» — это уже спам.
Дабы закрепить своё глубокомысленное изречение, он сделал три полновесных глотка и раскатисто рыгнул…
В кабинет, занимая оставшиеся пару кубометров свободного пространства, втиснулся молодой парень, уперев в живот громоздкую и, судя по многозначительной морщине на лбу, крайне тяжёлую коробку.
— Вот, — кратко выдохнул он. Многословие в его положении явно не способствовало пищеварению. — Куда?
— Что это? — заинтригованно спросил Каличенко, так и не успев захлопнуть пасть после рыга.
— Монитор. — Парень начал менять цвет лица на фиолетовый. — Двадцать один дюйм… С трубкой…
— С трубкой? — медленно уточнил Коля, видимо, не собираясь облегчать страдания юнца.
Тут дверь резко распахнулась. Открывалась она внутрь. Законов гравитации пока никто не отменял…
Парень, получив полновесный шлёпок по заду, потерял равновесие мгновенно, и тяжкое его бремя страшным кубическим метеором устремилось вниз и вперёд. Рысцов, к счастью, вовремя рассчитал траекторию падения тела, конечная точка которой невидимым, но грозным пунктиром упёрлась в его голову, и успел чисто механически подставить руки. Так они и замерли: молодой парень в предстартовом положении спринтера-инвалида и попомнивший всех чертей Валера в позе присевшего посерить Атланта.
В дверном проёме торчала лохматая голова продавца Олега и с ужасом оглядывала помещение.
— Ты куда понёс эту бандуру?! — рявкнула она на очумевшего парнишку, у которого тик уверенно обосновался под левым глазом. — Я же сказал: монитор — на склад, а сюда — «Панас» бэушный! Извините, ради бога, Николай Емельянович. И вы тоже, простите…
Рысцов старательно отогнал настойчиво возникающие перед взором виды нейрохирургического отделения, а Каличенко лишь покачал головой и укоризненно рыгнул.
* * *
Вернувшись домой, Валера потратил не менее часа на монтаж новоприобретённого С-визора и ремонт раскуроченной кровати. Мобильник он отключил сразу после того, как проводил сына, чтобы Светка не доставала своими психозами, поэтому, кроме ритмичного стука басов соседской вечеринки, доносящегося снизу, ему ничто не мешало.Лишь закончив починку пробитой фанеры, водрузив на положенное место матрац и накрыв его свежей простыней, Рысцов почувствовал, как измотался за последние несколько дней. События и переживания различного характера вкупе с предательской алкогольной атакой выжали его насухо. По-хорошему, сейчас следовало принять добротную дозу снотворного и завалиться до завтрашнего утра в обыкновенную спячку…
Но у Рысцова на эту ночь были абсолютно иные планы. И не зря он — сшиз третьей категории — потратил почти все оставшиеся деньги на старенький «Panasonic Dream Digital».
Недавно выстиранная, пахнущая хвойным кондиционером наволочка на удобно взбитой подушке, шелковистый полигон простыни, кроткое одеяло… Таймер — на семь ровно; будильник — на пять минут восьмого. Последние мысли этого мира… Зелёный огонёк на панели С-визора, вводящий в сладкий транс…
Приятных сновидений…
Валера всегда представлял себе пустыни несколько иначе: палящее солнце и, как следствие, — невыносимая жара. Вараны всякие, кобры, верблюды. Песок, в конце концов, дюны…
Очутившись посреди каменистого плато, ровного, как аэродром, он сначала решил, что спутал координаты, которые пришли на его электронную почту неделю назад вместе с точным временем и предложением встретиться от некоего Бориса. Тогда, помнится, он чуть не удалил это письмо, приняв за очередную рекламную рассылку, но что-то остановило его. Чутьё. После того как он обнаружил у себя способности сшиза, эти всплески… интуитивного ощущения возникали все чаще. Иногда даже за пределами С-пространства. Они проявлялись довольно странно — словно чья-то рука писала в сознании слова курсивом, которые вроде бы не видны, но чувствуются всем естеством. И подчас очень непросто справиться с их, это лишь на первый взгляд, ненавязчивыми… советами.
Не будучи до конца уверенным, что это письмо всего лишь чья-нибудь шутка, Валера все же решился и в назначенное время вышел в С-пространство точно по заданным координатам: 28 градусов южной широты, 128 градусов восточной долготы — прямо в центре Большой пустыни Виктории.
В Австралии сейчас было раннее утро, И, глядя на румяное зарево, вспухавшее из-за горизонта справа и текущее по безоблачному небу, Рысцов все сильнее укреплялся в мысли, что клюнул на провокацию, как наивный школьник. Он поднял голову. В темно-синем куполе с западной, видимо, стороны догорали последние иглы звёзд. Поёжился. Было очень даже свежо, а ведь декабрь в тропических широтах Южного полушария — самое настоящее лето. Бр-р-р…
Застегнув гермет-замок, Валера сунул руки в карманы ветровки и неторопливо побрёл. Направление здесь значения не имело абсолютно никакого: куда ни глянь — сплошная каменная гладь. Под туфлями поскрипывали мелкие голышки. Тишина. Ни намёка на ветер. До ближайшего города, кажется, Форреста, километров триста на юг. Вот тебе, друг любезный, и пустыня.