Страница:
— Посмотрите. — Аракелян снова указал на живые холмы. — У меня такое ощущение, словно они к чему-то готовятся.
— И к чему же? — криво усмехнулся Валера. — К оплодотворению гиперсамки?
Альберт Агабекович не отреагировал на его топорный юмор. Лишь пожевал губами и снял с головы рубашечный тюрбан.
— Не изнанников пугаться надо, — наконец сказал он. — А тех, кем напуганы они.
— Кого ещё можно придумать страшнее этих тварей?! — не вытерпев, взрыкнул Андрон.
— Людей.
— Что делать будем? — негромко спросил Аракелян. Кажется, ему уже не было столь любопытно и стало страшно.
— Интересно, это за нами или просто облава какая-нибудь на изнанников? — Андрон не выглядел особенно напуганным, но ему явно не нравилось происходящее. Да и кому могло такое понравиться?..
— Посмотри-ка, — пошевелил рукой Павел Сергеевич. — С их позиции пока не видно изнанников. Они прочёсывают местность — наверняка нас ищут. Точнее — его: — Подполковник показал глазами на Валеру.
Рысцов проигнорировал подначку и слегка приподнялся на локте, выглядывая из-за бруствера, за которым они укрылись. Цепь неумолимо приближалась. Уже можно было различить в руках бойцов автоматы Калашникова, а у некоторых — огнемёты. Все верно, Сти — а Валера был уверен, что она тут замешана — решила не рисковать. Если бы дело происходило в обычном эсе, где рядом не появляются изнанники, то оружие было бы ни к чему. Три-четыре сильных сшиза — и от их неказистой компании даже подмёток не осталось бы. Но тут изнанка, и, как выяснилось, уродцы создают какие-то помехи, не позволяющие сшизам применять свои могучие способности. Поэтому при сложившихся обстоятельствах прав тот, у кого калибр больше.
— Нас обнаружат, — озвучил Валера и без того понятную всем истину. — Довольно скоро.
— Если мы начнём двигаться, нас обнаружат ещё скорее, — резонно заметил Павел Сергеевич. — Здесь местность открытая, так-сяк, естественных укрытий не очень много. И не факт, что если они нас заметят, то не всадят пулю в зад без права на исповедь.
Всех потихоньку начинал охватывать страх. Неторопливо, по мере осознания собственного тупикового положения. Андрон все чаще трогал свой набухший фингал и обеспокоенно выгибал бровь, а профессор теребил горбатый нос да то и дело выглядывал, оценивая обстановку. Таусонский хмурился все сильнее.
Идей не было ни у кого.
— Они, наверное, нас давно заметили, иначе не смогли бы пойти точно по следу, — предположил Валера, просто для того, чтобы хоть как-то нарушить угнетающее молчание.
— Ерунда, — отмахнулся гэбист. — Для специалиста ничего не стоило вычислить нас, даже не зная заранее направления, которое выберем. Прошли-то мы, как стадо мамонтов через свежевспаханное поле, так-сяк. Бдительность потеряли, наследили… Ну думайте, думайте, что делать! Не расслабляйтесь!..
Далее события стали развиваться крайне стремительно. «Пирамиды» изнанников рассыпались, и уродцы двинулись навстречу людям. Бойцы заметили их в последний момент, когда те уже вышли из-за пригорка и до них оставалось не больше десяти метров.
Началась беспорядочная стрельба. В нескольких местах полыхнули огнемёты, кто-то закричал. Послышались отрывистые команды, и цепь слегка уплотнилась в центральной части. Изнанников было много, гораздо больше, чем показалось на первый взгляд. Они надвигались бочком, все время приседая. Видимо, конфликт между ними и населением Города на траве зрел давно и теперь выплеснулся в своём логическом завершении — всеобщей резне. Люди остервенело лупили по тварям из автоматов, не экономя патроны. Изнанники, успевшие-таки пробиться сквозь шквал свинца, попадали под смертельное дыхание огнемётов и корчились в струях пламени. Изредка кто-то из них все же успевал плюнуть своей тёмной взвесью, и человек, которого касалось такое облачко, умирал. Мутировал во что-то невообразимое и умирал, а соседи по цепочке боязливо сторонились груды бесформенных останков. Поток изнанников не ослабевал. Некоторые из них падали замертво, не успев высунуться из-за пригорка — скорее всего где-то засел снайпер и отстреливал тварей потихоньку.
В месте, где соприкасались силы людей и изнанников, уже образовались несколько куч из мёртвых тел, там и тут виднелись языки огня, пожирающего свои жертвы. Шальная искра попала в протекающую неподалёку мазутную реку, и теперь она горела, выбрасывая вверх сине-жёлтые струйки. Жуткое, беспощадное, фантасмагорическое действо разворачивалось на поле изнанки под призрачным заревом лилового неба.
Рысцов тряхнул головой, отгоняя оцепенение, и звуки происходящего разом бахнули по ушам. Стоны, хлопки выстрелов, гул пламени, топот сотен ног, похожий на стук дождя по рубероиду крыши.
— Етить твою мать! — вскрикнул Петровский, разворачиваясь и хватая железный прут.
Все дёрнулись и посмотрели, что так испугало гения freak-режиссуры. Позади них стоял изнанник. Его узнаваемая фигура маячила между огромным клёпаным металлическим баком и ворохом полугнилых кусков плотной бумаги и фанеры.
— Не двигайтесь, — прошептал Аракелян, шумно дыша.
Уродец поводил своей обезображенной головой из стороны в сторону и слегка покачивался, будто пружинил на конечностях. Он не приближался, но и не уходил — словно ждал чего-то. Валера заметил, что на его туловище висят какие-то тёмные обрывки тряпья, прикрывая костные наросты в районе, где у человека должны быть ребра. Прошла минута, другая. За бруствером все ещё слышались гуканья одиночных выстрелов, щебет очередей, полные боли крики, шум горящего мазута…
Четверо уставших, грязных, отчаявшихся людей смотрели на неприглядное порождение эса. Непредсказуемого, подслеповатого, чудовищного в своей масштабности эса, который хотел скопировать человека. И… не справился. Одно дело билетики на поездку в метрополитене штамповать по образу и подобию, а другое дело — человека. Он, пожалуй, устроен несколько сложнее картонного прямоугольничка…
Вдруг изнанник запрокинул голову и издал звук, от которого у всех ёкнуло сердце и заболели зубы. Крик не крик, вой не вой, скулёж не скулёж — что-то среднее. Долгий, монотонный гудок, вырвавшийся, казалось, из самой плоти уродца. Или у них все же есть аналог человеческих голосовых связок?
Изнанник закончил трубить и снова принялся знакомо покачиваться на полусогнутых нижних конечностях. Уходить он, видимо, не собирался.
— Что же он хочет, так-сяк?
— Бравирует…
— Нет, не бравирует. Он зовёт нас за собой.
Все повернулись и с подозрением уставились на Альберта Агабековича.
— Вы уверены, профессор? — спросил наконец Павел Сергеевич.
— Я ни в чем не уверен. Но других объяснений у меня просто-напросто нет. Сначала подумал было, что он подзывает своих сородичей. Но сами видите… никто не подходит.
— Так они… все-таки разумны? — ухмыльнулся Петровский.
— Я не знаю, — по слогам повторил Аракелян, обречённо опустив плечи. — Я ничего не знаю наверняка. Предполагаю, не больше.
Изнанник не уходил. Покачивался себе как ни в чем не бывало, словно до лампочки ему, что в это время в полусотне метров от этого места его соплеменников пачками отправляют в праотцам. Точнее, куда-то подальше, ибо предков у них, кроме неотзывчивого эса, не было.
— Если допустить, что ваша догадка верна, — сказал Таусонский, — то остаётся лишь один насущный вопрос: куда этот… ковбой нас приглашает?
— Думаю, выбор у нас не слишком богатый, — откликнулся профессор. — И выяснить, куда он нас зовёт, можно лишь опытным путём. Если, конечно, никто совершенно случайно не владеет языком изнанников. Тогда — можно спросить.
Шутка не прокатила.
— Идём? — неловко передёрнув плечами, предложил Рысцов.
— Да. — Андрон моргнул здоровым глазом и вытер пот с шеи.
Изнанник ждал. Его кособокий силуэт уже не воспринимался как нечто диковинное — пригляделись. Интересно, как эти существа видят нас? Или они нюхают? А может — термалируют… Пожалуй, человеческая братия для них тоже не слишком красива.
С момента, как друзья попали в изнанку, как-то само собой вышло, что решающее слово оставалось за грузным подполковником с поломанными ушами профессионального борца и цепким взглядом гэбиста. И вот теперь все невольно ждали, что скажет Павел Сергеевич.
Он, наверное, тоже почувствовал это и не стал тянуть. Резюмировал:
— Способности нашего лакмуса здесь не фурычат. А если верить тому придурку, которому я в жбан фляжкой засветил, так-сяк, то и проснуться мы не сможем рядом с этими прекрасными ликом ребятами. Сколько мы уже в С-пространстве?
— Часов семь-восемь, не меньше, — сердито отозвался Валера. — Я не лакмус…
— Верно, уже около трети суток. Стало быть, осталось у нас часов десять безболезненных. Правильно, профессор? Вот именно. Потом наши тела в реале уже станут вести себя довольно противно — писать в штаны, какать. И твой, Андрон, троюродный дядя не сможет нас разбудить, понимаешь? Через сутки организм будет жестоко обезвожен, а через пару мы примемся благополучно издыхать. Там, под Смоленском. И здесь — соответственно. Я ничего не напутал, Альберт Агабекович?
— Ну помрём мы не через трое суток, конечно, а попозже. — Профессор потрогал кадык. — Но в общих чертах все правильно. Дискомфорт обеспечен серьёзный.
Изнанник покачивался и медленно крутил башкой. Выстрелы за бруствером стали звучать реже.
— А значит, — подвёл итог Таусонский, — нам нужно в течение ближайших десяти-двенадцати часов хотя бы попробовать найти ответы на вопросы, которые привели нас сюда. И успеть выбраться из изнанки, чтобы система экстренного пробуждения вышвырнула нас обратно, так-сяк. Пинком в реальность. Все согласны?
— Теоретически — есть ещё один вариант, — тихо произнёс Аракелян. — Бросить все и немедленно вернуться в Город на траве. Сразу оговорюсь, мне этот вариант не нравится.
— Пойдёмте, — сказал Петровский, и в его глазах мелькнула ненависть. К изнанке, к её уродливым жителям, к эсу вообще.
Рысцов ничего не сказал. Только кивнул, соглашаясь с другом.
— В таком случае рискнём прогуляться по местным достопримечательностям с этим вот… — Павел Сергеевич мотнул головой в сторону изнанника, — гидом.
Они поднялись и, стараясь не выпрямляться в полный рост, двинулись в сторону уродца. Тот сразу активизировался и с готовностью попятился бочком в узкий проход, скрывшись за клёпаным баком. А ведь и впрямь ждал, зараза…
Бой за бруствером окончился. Оттуда доносились только жалобные стоны умирающих людей и редкие контрольные выстрелы. Никто не решился обернуться и посмотреть — чья взяла… Слишком страшно становилось при одной только мысли о развернувшейся картине на поле брани. Там, где все ещё горела вязкая река…
Рысцов вдруг закашлялся, отхаркиваясь тягучей слюной — к горлу подступил колючий комок. Это ветерок донёс из-за пригорка запах обугленной плоти.
— Пить ни у кого нет, конечно, — утвердительно сказал он, поборов приступ тошноты.
— Ну почему же, — гадко улыбнулся подполковник. — Я подобрал нашу боевую фляжку, там осталось немного спирта.
— Давай сюда. — Валера протянул руку.
Таусонский остановился и, выразив мимикой смесь удивления и лёгкого восхищения, вручил Рысцову фляжку, на полированном боку которой перекатывались фиолетовые блики. Остальные тоже притормозили, с отвращением глядя, как Валера давится горячительной жидкостью, делая судорожные мелкие глоточки.
Он впервые в жизни пил спирт потому, что просто хотел влаги.
— Бе-е… — сморщился Андрон, проводя языком по сухому нёбу. — Ну и…
Он не нашёлся что сказать, только брезгливо передёрнул плечами и помассировал заплывший глаз.
Рысцов отдал фляжку Павлу Сергеевичу, прокашлялся и сплюнул на магнитный билетик под ногами.
— Вот теперь можно и к подвигам приступать, — прохрипел он, блестя глазами.
— Нашёл время приляпать, идиот, — проворчал Андрон, поворачиваясь к уродцу. — Ну давай, веди нас, Марат Казей.
Изнанник, все это время терпеливо топтавшийся неподалёку, колыхнулся и продолжил движение в дебри изнанки.
Кажется, он был единственный, кто остался абсолютно равнодушен к неуместному возлиянию Валеры.
Смотря где. Одно дело, если ты находишься в хорошо проветриваемом помещении с нормальной температурой и влажностью — тогда, быть может, и впрямь можно неделю протянуть. И совсем другой результат ожидается, если тебя посадить в кочегарню, где через пот вся влага будет выведена из организма часа за два-три.
Спирт допили уже через полчаса. К фляжке без долгих рассуждений приложились все под гнусные хихиканья Рысцова. Жарило нещадно.
Изнанник лёгкими шажками двигался все дальше и дальше, изредка поворачиваясь вокруг своей оси, словно проверяя — не отстают ли ведомые. Кажется, уродцу было хоть бы хны, что пекло грозит перерасти в настоящий ад, где волосы начнут воспламеняться, а кожа пойдёт волдырями.
Местность здесь стала ещё более пустынной и безжизненной. Чем дальше измождённые конкистадоры уходили от прохода в изнанку, тем меньше попадалось нагромождений металла и пластика. Даже ковёр из билетиков под ногами вроде бы поредел. Гораздо проще стало идти — земля была ровной и сухой, не встречались больше тягучие волны мазутных рек, исковерканные рельсы и разбитые вагоны. Если бы не жара…
Интенсивность свечения неба увеличивалась. Теперь было трудно смотреть, не щуря глаза. Дрожащее лиловое зарево заливало все вокруг своим неверным светом, заставляя принимать предметы за живые существа и шарахаться от них. Рождая миражи.
Ландшафт напоминал пустыню, только вместо песка или твёрдой породы под ногами лежало холмистое плато из какого-то твёрдого материала, похожего на эбонит. Кое-где встречались уже знакомые неустойчивые сооружения из высохших шпал, наложенных друг на друга. А пару раз на глаза попались конструкции, не виданные раньше. Они представляли собой длинные полосы из подогнанных одна к другой мраморных плит, лежащих на земле. Полосы были шириной метров пять, а длина их оставалась неизвестна, потому что концы, извиваясь, уходили за холмы. Подойдя к одному из таких мраморных полотен, изнанник замер, насторожился и очень аккуратно наступил на плиту. Потом он вприпрыжку перебежал полосу и лишь на другой стороне успокоился, занявшись любимым делом — покачиванием на нижних конечностях. Или правильнее будет сказать — на задних лапах?..
Погони покамест не было. Видимо, люди потеряли много бойцов при столкновении с изнанниками и теперь восстанавливали силы. Самих уродцев, кроме странного гида, тоже не было видно. За все время перехода — ни одного. Удивительно, как можно было оставаться незамеченным на таком открытом пространстве? Или их всех перебили?..
Все четверо путников устали, они находились на грани того состояния, когда уже ничего не хочется. Когда начинает главенствовать одно-единственное желание — прилечь и отдохнуть. Хотя даже это здесь было бы проблематично — почва раскалена, а тени нигде не было, потому что фиолетовый свет падал со всего небосвода сразу. Рассеянный и жестокий.
Кисти рук у Валеры ломило ужасно. Бинты, запачканные мазутом и пылью, засохли, отчего глубокие порезы начали сначала ныть, а потом пульсировать, отдаваясь бритвенной болью аж до плечевых суставов. Они шли уже около пятидесяти минут. А может, больше — часов не было. Время расползалось под палящим сиянием лиловых небес бесформенной лужей, стекая в углубления между холмами, пересекая медлительными потоками небольшие равнины, постукивая в виски. Они шли след в след, еле-еле передвигая разбитые ноги с полопавшимися мозолями. Сердца бились удар в удар, бросая сгустки крови в артерии, неторопливо, лениво, будто раздумывая: «А стоит ли?..»
— Пока ещё не поздно, может, обратно повернём? — сиплым голосом сказал Валера. — Думаю, отсюда мы ещё сможем вернуться…
Никто не ответил. Раздавалось лишь свойственное всей изнанке гудение. Ну и шарканье подошв её нежданных гостей по искусственной, нагретой, как сковородка, почве.
— Сейчас бы ко мне на студию, — произнёс через минуту Андрон. — Бассейн, бокал джина с тоником, пахнущего хвоей и чуть-чуть хинином, несколько умелых массажисток, которые вам такую мануальную терапию устроят — закачаетесь и станете просить пощады…
— Заткнулся бы ты, бодибилдер недобитый, — посоветовал Павел Сергеевич, не оборачиваясь. — Сибарит.
— Отнюдь, — продолжил Петровский. — Просто я считаю, что в полную силу человек может раскрыться только при наличии определённого перечня условий. Если он сыт, оттрахан и находится в безопасности. — Он помолчал, поморгал здоровым глазом и нехотя добавил: — Ну и если с его близкими все в порядке…
Рысцов сглотнул неприятный густой комок и тихонько застонал от особо сильного приступа боли в искалеченных руках.
— Так вот, если соблюдены все эти условия, человек может работать на полную катушку, — сказал Андрон. — Иначе КПД снижается в геометрической прогрессии.
— Ты зажравшийся представитель богемы, — со злостью ответил Таусонский. — Твой долбаный человек полностью может раскрыться лишь в экстремальных ситуациях. В таких, когда одно из этих условий нарушено. А лучше — если все сразу. Когда у тебя нет жратвы и неизвестно, как её добыть, когда бабу не видел больше месяца, когда каждый шаг может оказаться последним перед пропастью, когда не осталось ни родных, ни любимых, так-сяк, когда бесповоротно разочаровался в дружбе… Вот тогда сразу становится понятно: вещь ты или человек.
— Я другое имел в виду, — усмехнулся Петровский, разлепив ссохшиеся губы и обнажив на миг крепкий ряд верхних зубов.
— А мне насрать, что ты имел в виду.
— Тоже юмор…
На этой пессимистичной октаве разговор закончился.
Изнанник подпрыгивал, держась метрах в пяти перед группой. Создавалось впечатление, что он не устал ни на йоту.
По правую сторону, из-за холма, показалась кабина вагона. Краска слезла, и поэтому можно было подумать, что она обожжена. Слепыми, бесстекольными глазницами водительских окон таращился на проходящих мёртвый памятник. Вагон торчал из почвы, будто вплавленный в неё наполовину. Словно этот неудачливый поезд рвался наружу из-под земли, застигнутый врасплох и навеки обездвиженный…
Через сотню метров упал профессор. Без единого стона или призыва помочь. Он просто тихонько осел, подломив руки и стукнувшись головой об осколок мраморной плиты. Из рассечённого лба вяло потекла струйка крови, казавшейся в призрачном свете зарницы чёрной, а не красной.
Изнанник остановился и принялся, как обычно, безучастно раскачиваться туда-сюда.
Подполковник, чертыхнувшись, подошёл к Аракеляну и приподнял его голову. Рана была неопасна — кости черепа уцелели, лишь кожа лопнула. Гораздо хуже было то, что Альберт Агабекович, скорее всего, словил качественный тепловой удар.
— А я думал… так-с-сяк… армяне более выносливы в ус-словиях высоких температур, чем мы, славяне, — пробормотал Таусонский. Язык у гэбиста ощутимо заплетался.
Он снял с головы засаленный тюрбан, свёрнутый из рубашки, оторвал кусок рукава и промокнул лоб профессора.
Валера приблизился и увидел, что подполковник сам на грани отключки — его глаза помутнели, движения были замедленными и неточными.
— Давай помогу, — предложил Рысцов.
— Сам на ногах стой, — обидно отмахнулся Таусонский. — Андрон, ну-ка подсоби…
Вдвоём с Петровским они приподняли Аракеляна и, перекинув его руки через плечи, двинулись дальше. Валера поплёлся сзади, то и дело широко открывал рот и пытался выделить на сухой язык хоть каплю слюны, глядя, как два здоровенных мужика еле-еле переставляют ноги, волоком таща за собой низкорослого профессора. Изнанник, увидев, что люди снова могут перемещаться, бодро заковылял вперёд. Бочком, бочком…
— Если ты, шкварка драная, не приведёшь нас к любой тени, я тебе т-табуретную ножку в жопу забью, — промямлил Павел Сергеевич, обращаясь к уродцу. Тот, кажется, проигнорировал угрозу.
Приподнимать и устанавливать на новое место ноги становилось все труднее — они уже плохо держали вес тела, В лёгких гуляли суховеи, и казалось, что в организме не осталось ни одной молекулы воды. Поглаживая опухшие кисти рук, Валера вспоминал, как они с Ольгой Панкратовой убегали тогда из катакомб в Гуамском ущелье. Сколько времени прошло с тех пор? Месяцы?.. Нет, века… Если бы он сейчас мог хоть на секунду оказаться в тех ледяных сугробах… Как бы он бросился в них! Нырнул бы с головой и принялся есть снег! Растирать им голову, грудь, шею, ляжки! И есть, катая по альвеолам холодные скользкие кусочки, чувствуя, как они тают на раскалённых дёснах, превращаясь в заветную влагу… А потом бы он лёг на вершину заметённого пургой обрыва, подставил лицо вьюге и глотал бы её морозное дыхание, заставляя глотку остывать, втягивал бы в себя этот прекрасный холодный воздух зимы… Так бы и заснул под порывами метели… Которая, если внимательно прислушаться, ласково нашёптывает о мгновениях…
Которая, надрываясь, кричит о застывших в темноте секундах…
Тех, что давным-давно прожил…
— …эй, лакмус, подъем! Мы двоих не допрём… Слышишь?
Валера с усилием разлепил веки и попытался сфокусировать взгляд. Над ним наклонился подполковник, легонько тормоша гигантской ладонью за щеку. «Наверное, я упал», — чиркнуло где-то на грани сознания. В голове было мутно. Подташнивало. В горле застряла спиртовая отрыжка.
— Я… не лакмус, — простонал он, поднимаясь на локте и возвращая на голову треуголку из карты метро.
— Гляди-ка, шутит. Поднимайся, не время расслабляться, так-сяк…
Поверхность была ужасно горячая — спину и локоть жгло, заставляя не мешкать с возвращением в вертикальное положение. Зной, казалось, стал ещё более жесток.
— Такой сон хороший видел, — поделился Валера, снимая с бинта прицепившийся магнитный билетик. — Про снег…
— Сон, — щуря глаз, хмыкнул Андрон и поправил безвольную руку профессора на своём плече. — Здесь везде — сон…
Час за часом. Километр за километром. Жизнь за жизнью… След в след. «Нет! — отгонял он от себя диковинные меры расстояния и времени. — Всего-то пару сотен метров и десяток минут… Какая… к дьяволу… жизнь?..»
Закрывать глаза было нельзя. По двум причинам: первая — резко повышалась вероятность споткнуться, грохнуться и не встать больше никогда с этой чужой расплавленной земли, вторая — начинались галлюцинации. Стоило сомкнуть веки, и перед взором принимались нагло раскачиваться цветные пятна, которые быстро превращались в морды с острозубым оскалом, мерещились странные деревья, вместо листьев на которых висели пресловутые билетики на одну поездку в метрополитене. А корнями толстые стволы уходили в рыхлую землю из переплетённых трясущихся пальцев и гнилой травы. Глюки были неприятные и даже отвратительные. Но самое страшное, когда закрывал глаза — терялась грань между сном и явью. Между тем сном и этой явью или наоборот… Негативы, трафареты… Становилось жутко от того, что переставал различать пунктирные линии, очерчивающие рубежи эса. Путались цепочки событий, происходивших в реальности и во сне, проникали друг в друга чувства и мысли, которые не должны были соприкасаться ни в коем случае, распадались до сей поры чётко прописанные контуры картин, которые мозг щепетильно моделировал в течение всей жизни, основываясь на пережитом опыте, мимолётных воспоминаниях, высеченном на миокарде узоре боли и счастья… Все прошлое рассыпалось мелкой мозаикой. Превращалось в сумбур…
Поэтому Рысцов старался не смыкать веки. Хотя глаза дико резало от того, что слезы давно высохли на жаре, и даже моргать было больно.
Так они шли и шли, ни о чем не разговаривая, потому что языки прилипли к гортани, а зубы ломило от душного воздуха, свистящего через щели между ними. Вдыхать приходилось поочерёдно то через нос, то через рот, чтобы давать хоть какой-то отдых сухим ноздрям и пазухам. Шли и шли. След в след. Как упругие волны мазутной реки…
И вдруг стало темно.
Валера сначала решил, что все ж не вытерпел и потерял сознание, уподобившись Аракеляну… Понимание, что они-вступили в тень, пришло лишь через несколько минут, когда он стал различать контуры коридора, по которому все трое продолжали идти словно заведённые. Изнанник куда-то ускользнул, затерявшись в полумраке, а подполковник и режиссёр все переставляли и переставляли ноги, углубляясь в недра шахты. Шаг за шагом…
— И к чему же? — криво усмехнулся Валера. — К оплодотворению гиперсамки?
Альберт Агабекович не отреагировал на его топорный юмор. Лишь пожевал губами и снял с головы рубашечный тюрбан.
— Не изнанников пугаться надо, — наконец сказал он. — А тех, кем напуганы они.
— Кого ещё можно придумать страшнее этих тварей?! — не вытерпев, взрыкнул Андрон.
— Людей.
* * *
Они шли развёрнутой цепью. Грамотно, по всем правилам тактики — видно, командовал какой-нибудь отставной боевой офицер, знающий о наступательной войне не понаслышке. Расстояние между двумя вооружёнными бойцами в цепи было примерно метров пять, так что остаться необнаруженным не было шансов. Хорошо ещё, что Таусонский заметил их издалека.— Что делать будем? — негромко спросил Аракелян. Кажется, ему уже не было столь любопытно и стало страшно.
— Интересно, это за нами или просто облава какая-нибудь на изнанников? — Андрон не выглядел особенно напуганным, но ему явно не нравилось происходящее. Да и кому могло такое понравиться?..
— Посмотри-ка, — пошевелил рукой Павел Сергеевич. — С их позиции пока не видно изнанников. Они прочёсывают местность — наверняка нас ищут. Точнее — его: — Подполковник показал глазами на Валеру.
Рысцов проигнорировал подначку и слегка приподнялся на локте, выглядывая из-за бруствера, за которым они укрылись. Цепь неумолимо приближалась. Уже можно было различить в руках бойцов автоматы Калашникова, а у некоторых — огнемёты. Все верно, Сти — а Валера был уверен, что она тут замешана — решила не рисковать. Если бы дело происходило в обычном эсе, где рядом не появляются изнанники, то оружие было бы ни к чему. Три-четыре сильных сшиза — и от их неказистой компании даже подмёток не осталось бы. Но тут изнанка, и, как выяснилось, уродцы создают какие-то помехи, не позволяющие сшизам применять свои могучие способности. Поэтому при сложившихся обстоятельствах прав тот, у кого калибр больше.
— Нас обнаружат, — озвучил Валера и без того понятную всем истину. — Довольно скоро.
— Если мы начнём двигаться, нас обнаружат ещё скорее, — резонно заметил Павел Сергеевич. — Здесь местность открытая, так-сяк, естественных укрытий не очень много. И не факт, что если они нас заметят, то не всадят пулю в зад без права на исповедь.
Всех потихоньку начинал охватывать страх. Неторопливо, по мере осознания собственного тупикового положения. Андрон все чаще трогал свой набухший фингал и обеспокоенно выгибал бровь, а профессор теребил горбатый нос да то и дело выглядывал, оценивая обстановку. Таусонский хмурился все сильнее.
Идей не было ни у кого.
— Они, наверное, нас давно заметили, иначе не смогли бы пойти точно по следу, — предположил Валера, просто для того, чтобы хоть как-то нарушить угнетающее молчание.
— Ерунда, — отмахнулся гэбист. — Для специалиста ничего не стоило вычислить нас, даже не зная заранее направления, которое выберем. Прошли-то мы, как стадо мамонтов через свежевспаханное поле, так-сяк. Бдительность потеряли, наследили… Ну думайте, думайте, что делать! Не расслабляйтесь!..
Далее события стали развиваться крайне стремительно. «Пирамиды» изнанников рассыпались, и уродцы двинулись навстречу людям. Бойцы заметили их в последний момент, когда те уже вышли из-за пригорка и до них оставалось не больше десяти метров.
Началась беспорядочная стрельба. В нескольких местах полыхнули огнемёты, кто-то закричал. Послышались отрывистые команды, и цепь слегка уплотнилась в центральной части. Изнанников было много, гораздо больше, чем показалось на первый взгляд. Они надвигались бочком, все время приседая. Видимо, конфликт между ними и населением Города на траве зрел давно и теперь выплеснулся в своём логическом завершении — всеобщей резне. Люди остервенело лупили по тварям из автоматов, не экономя патроны. Изнанники, успевшие-таки пробиться сквозь шквал свинца, попадали под смертельное дыхание огнемётов и корчились в струях пламени. Изредка кто-то из них все же успевал плюнуть своей тёмной взвесью, и человек, которого касалось такое облачко, умирал. Мутировал во что-то невообразимое и умирал, а соседи по цепочке боязливо сторонились груды бесформенных останков. Поток изнанников не ослабевал. Некоторые из них падали замертво, не успев высунуться из-за пригорка — скорее всего где-то засел снайпер и отстреливал тварей потихоньку.
В месте, где соприкасались силы людей и изнанников, уже образовались несколько куч из мёртвых тел, там и тут виднелись языки огня, пожирающего свои жертвы. Шальная искра попала в протекающую неподалёку мазутную реку, и теперь она горела, выбрасывая вверх сине-жёлтые струйки. Жуткое, беспощадное, фантасмагорическое действо разворачивалось на поле изнанки под призрачным заревом лилового неба.
Рысцов тряхнул головой, отгоняя оцепенение, и звуки происходящего разом бахнули по ушам. Стоны, хлопки выстрелов, гул пламени, топот сотен ног, похожий на стук дождя по рубероиду крыши.
— Етить твою мать! — вскрикнул Петровский, разворачиваясь и хватая железный прут.
Все дёрнулись и посмотрели, что так испугало гения freak-режиссуры. Позади них стоял изнанник. Его узнаваемая фигура маячила между огромным клёпаным металлическим баком и ворохом полугнилых кусков плотной бумаги и фанеры.
— Не двигайтесь, — прошептал Аракелян, шумно дыша.
Уродец поводил своей обезображенной головой из стороны в сторону и слегка покачивался, будто пружинил на конечностях. Он не приближался, но и не уходил — словно ждал чего-то. Валера заметил, что на его туловище висят какие-то тёмные обрывки тряпья, прикрывая костные наросты в районе, где у человека должны быть ребра. Прошла минута, другая. За бруствером все ещё слышались гуканья одиночных выстрелов, щебет очередей, полные боли крики, шум горящего мазута…
Четверо уставших, грязных, отчаявшихся людей смотрели на неприглядное порождение эса. Непредсказуемого, подслеповатого, чудовищного в своей масштабности эса, который хотел скопировать человека. И… не справился. Одно дело билетики на поездку в метрополитене штамповать по образу и подобию, а другое дело — человека. Он, пожалуй, устроен несколько сложнее картонного прямоугольничка…
Вдруг изнанник запрокинул голову и издал звук, от которого у всех ёкнуло сердце и заболели зубы. Крик не крик, вой не вой, скулёж не скулёж — что-то среднее. Долгий, монотонный гудок, вырвавшийся, казалось, из самой плоти уродца. Или у них все же есть аналог человеческих голосовых связок?
Изнанник закончил трубить и снова принялся знакомо покачиваться на полусогнутых нижних конечностях. Уходить он, видимо, не собирался.
— Что же он хочет, так-сяк?
— Бравирует…
— Нет, не бравирует. Он зовёт нас за собой.
Все повернулись и с подозрением уставились на Альберта Агабековича.
— Вы уверены, профессор? — спросил наконец Павел Сергеевич.
— Я ни в чем не уверен. Но других объяснений у меня просто-напросто нет. Сначала подумал было, что он подзывает своих сородичей. Но сами видите… никто не подходит.
— Так они… все-таки разумны? — ухмыльнулся Петровский.
— Я не знаю, — по слогам повторил Аракелян, обречённо опустив плечи. — Я ничего не знаю наверняка. Предполагаю, не больше.
Изнанник не уходил. Покачивался себе как ни в чем не бывало, словно до лампочки ему, что в это время в полусотне метров от этого места его соплеменников пачками отправляют в праотцам. Точнее, куда-то подальше, ибо предков у них, кроме неотзывчивого эса, не было.
— Если допустить, что ваша догадка верна, — сказал Таусонский, — то остаётся лишь один насущный вопрос: куда этот… ковбой нас приглашает?
— Думаю, выбор у нас не слишком богатый, — откликнулся профессор. — И выяснить, куда он нас зовёт, можно лишь опытным путём. Если, конечно, никто совершенно случайно не владеет языком изнанников. Тогда — можно спросить.
Шутка не прокатила.
— Идём? — неловко передёрнув плечами, предложил Рысцов.
— Да. — Андрон моргнул здоровым глазом и вытер пот с шеи.
Изнанник ждал. Его кособокий силуэт уже не воспринимался как нечто диковинное — пригляделись. Интересно, как эти существа видят нас? Или они нюхают? А может — термалируют… Пожалуй, человеческая братия для них тоже не слишком красива.
С момента, как друзья попали в изнанку, как-то само собой вышло, что решающее слово оставалось за грузным подполковником с поломанными ушами профессионального борца и цепким взглядом гэбиста. И вот теперь все невольно ждали, что скажет Павел Сергеевич.
Он, наверное, тоже почувствовал это и не стал тянуть. Резюмировал:
— Способности нашего лакмуса здесь не фурычат. А если верить тому придурку, которому я в жбан фляжкой засветил, так-сяк, то и проснуться мы не сможем рядом с этими прекрасными ликом ребятами. Сколько мы уже в С-пространстве?
— Часов семь-восемь, не меньше, — сердито отозвался Валера. — Я не лакмус…
— Верно, уже около трети суток. Стало быть, осталось у нас часов десять безболезненных. Правильно, профессор? Вот именно. Потом наши тела в реале уже станут вести себя довольно противно — писать в штаны, какать. И твой, Андрон, троюродный дядя не сможет нас разбудить, понимаешь? Через сутки организм будет жестоко обезвожен, а через пару мы примемся благополучно издыхать. Там, под Смоленском. И здесь — соответственно. Я ничего не напутал, Альберт Агабекович?
— Ну помрём мы не через трое суток, конечно, а попозже. — Профессор потрогал кадык. — Но в общих чертах все правильно. Дискомфорт обеспечен серьёзный.
Изнанник покачивался и медленно крутил башкой. Выстрелы за бруствером стали звучать реже.
— А значит, — подвёл итог Таусонский, — нам нужно в течение ближайших десяти-двенадцати часов хотя бы попробовать найти ответы на вопросы, которые привели нас сюда. И успеть выбраться из изнанки, чтобы система экстренного пробуждения вышвырнула нас обратно, так-сяк. Пинком в реальность. Все согласны?
— Теоретически — есть ещё один вариант, — тихо произнёс Аракелян. — Бросить все и немедленно вернуться в Город на траве. Сразу оговорюсь, мне этот вариант не нравится.
— Пойдёмте, — сказал Петровский, и в его глазах мелькнула ненависть. К изнанке, к её уродливым жителям, к эсу вообще.
Рысцов ничего не сказал. Только кивнул, соглашаясь с другом.
— В таком случае рискнём прогуляться по местным достопримечательностям с этим вот… — Павел Сергеевич мотнул головой в сторону изнанника, — гидом.
Они поднялись и, стараясь не выпрямляться в полный рост, двинулись в сторону уродца. Тот сразу активизировался и с готовностью попятился бочком в узкий проход, скрывшись за клёпаным баком. А ведь и впрямь ждал, зараза…
Бой за бруствером окончился. Оттуда доносились только жалобные стоны умирающих людей и редкие контрольные выстрелы. Никто не решился обернуться и посмотреть — чья взяла… Слишком страшно становилось при одной только мысли о развернувшейся картине на поле брани. Там, где все ещё горела вязкая река…
Рысцов вдруг закашлялся, отхаркиваясь тягучей слюной — к горлу подступил колючий комок. Это ветерок донёс из-за пригорка запах обугленной плоти.
— Пить ни у кого нет, конечно, — утвердительно сказал он, поборов приступ тошноты.
— Ну почему же, — гадко улыбнулся подполковник. — Я подобрал нашу боевую фляжку, там осталось немного спирта.
— Давай сюда. — Валера протянул руку.
Таусонский остановился и, выразив мимикой смесь удивления и лёгкого восхищения, вручил Рысцову фляжку, на полированном боку которой перекатывались фиолетовые блики. Остальные тоже притормозили, с отвращением глядя, как Валера давится горячительной жидкостью, делая судорожные мелкие глоточки.
Он впервые в жизни пил спирт потому, что просто хотел влаги.
— Бе-е… — сморщился Андрон, проводя языком по сухому нёбу. — Ну и…
Он не нашёлся что сказать, только брезгливо передёрнул плечами и помассировал заплывший глаз.
Рысцов отдал фляжку Павлу Сергеевичу, прокашлялся и сплюнул на магнитный билетик под ногами.
— Вот теперь можно и к подвигам приступать, — прохрипел он, блестя глазами.
— Нашёл время приляпать, идиот, — проворчал Андрон, поворачиваясь к уродцу. — Ну давай, веди нас, Марат Казей.
Изнанник, все это время терпеливо топтавшийся неподалёку, колыхнулся и продолжил движение в дебри изнанки.
Кажется, он был единственный, кто остался абсолютно равнодушен к неуместному возлиянию Валеры.
* * *
Говорят, человек без воды может жить семь дней.Смотря где. Одно дело, если ты находишься в хорошо проветриваемом помещении с нормальной температурой и влажностью — тогда, быть может, и впрямь можно неделю протянуть. И совсем другой результат ожидается, если тебя посадить в кочегарню, где через пот вся влага будет выведена из организма часа за два-три.
Спирт допили уже через полчаса. К фляжке без долгих рассуждений приложились все под гнусные хихиканья Рысцова. Жарило нещадно.
Изнанник лёгкими шажками двигался все дальше и дальше, изредка поворачиваясь вокруг своей оси, словно проверяя — не отстают ли ведомые. Кажется, уродцу было хоть бы хны, что пекло грозит перерасти в настоящий ад, где волосы начнут воспламеняться, а кожа пойдёт волдырями.
Местность здесь стала ещё более пустынной и безжизненной. Чем дальше измождённые конкистадоры уходили от прохода в изнанку, тем меньше попадалось нагромождений металла и пластика. Даже ковёр из билетиков под ногами вроде бы поредел. Гораздо проще стало идти — земля была ровной и сухой, не встречались больше тягучие волны мазутных рек, исковерканные рельсы и разбитые вагоны. Если бы не жара…
Интенсивность свечения неба увеличивалась. Теперь было трудно смотреть, не щуря глаза. Дрожащее лиловое зарево заливало все вокруг своим неверным светом, заставляя принимать предметы за живые существа и шарахаться от них. Рождая миражи.
Ландшафт напоминал пустыню, только вместо песка или твёрдой породы под ногами лежало холмистое плато из какого-то твёрдого материала, похожего на эбонит. Кое-где встречались уже знакомые неустойчивые сооружения из высохших шпал, наложенных друг на друга. А пару раз на глаза попались конструкции, не виданные раньше. Они представляли собой длинные полосы из подогнанных одна к другой мраморных плит, лежащих на земле. Полосы были шириной метров пять, а длина их оставалась неизвестна, потому что концы, извиваясь, уходили за холмы. Подойдя к одному из таких мраморных полотен, изнанник замер, насторожился и очень аккуратно наступил на плиту. Потом он вприпрыжку перебежал полосу и лишь на другой стороне успокоился, занявшись любимым делом — покачиванием на нижних конечностях. Или правильнее будет сказать — на задних лапах?..
Погони покамест не было. Видимо, люди потеряли много бойцов при столкновении с изнанниками и теперь восстанавливали силы. Самих уродцев, кроме странного гида, тоже не было видно. За все время перехода — ни одного. Удивительно, как можно было оставаться незамеченным на таком открытом пространстве? Или их всех перебили?..
Все четверо путников устали, они находились на грани того состояния, когда уже ничего не хочется. Когда начинает главенствовать одно-единственное желание — прилечь и отдохнуть. Хотя даже это здесь было бы проблематично — почва раскалена, а тени нигде не было, потому что фиолетовый свет падал со всего небосвода сразу. Рассеянный и жестокий.
Кисти рук у Валеры ломило ужасно. Бинты, запачканные мазутом и пылью, засохли, отчего глубокие порезы начали сначала ныть, а потом пульсировать, отдаваясь бритвенной болью аж до плечевых суставов. Они шли уже около пятидесяти минут. А может, больше — часов не было. Время расползалось под палящим сиянием лиловых небес бесформенной лужей, стекая в углубления между холмами, пересекая медлительными потоками небольшие равнины, постукивая в виски. Они шли след в след, еле-еле передвигая разбитые ноги с полопавшимися мозолями. Сердца бились удар в удар, бросая сгустки крови в артерии, неторопливо, лениво, будто раздумывая: «А стоит ли?..»
— Пока ещё не поздно, может, обратно повернём? — сиплым голосом сказал Валера. — Думаю, отсюда мы ещё сможем вернуться…
Никто не ответил. Раздавалось лишь свойственное всей изнанке гудение. Ну и шарканье подошв её нежданных гостей по искусственной, нагретой, как сковородка, почве.
— Сейчас бы ко мне на студию, — произнёс через минуту Андрон. — Бассейн, бокал джина с тоником, пахнущего хвоей и чуть-чуть хинином, несколько умелых массажисток, которые вам такую мануальную терапию устроят — закачаетесь и станете просить пощады…
— Заткнулся бы ты, бодибилдер недобитый, — посоветовал Павел Сергеевич, не оборачиваясь. — Сибарит.
— Отнюдь, — продолжил Петровский. — Просто я считаю, что в полную силу человек может раскрыться только при наличии определённого перечня условий. Если он сыт, оттрахан и находится в безопасности. — Он помолчал, поморгал здоровым глазом и нехотя добавил: — Ну и если с его близкими все в порядке…
Рысцов сглотнул неприятный густой комок и тихонько застонал от особо сильного приступа боли в искалеченных руках.
— Так вот, если соблюдены все эти условия, человек может работать на полную катушку, — сказал Андрон. — Иначе КПД снижается в геометрической прогрессии.
— Ты зажравшийся представитель богемы, — со злостью ответил Таусонский. — Твой долбаный человек полностью может раскрыться лишь в экстремальных ситуациях. В таких, когда одно из этих условий нарушено. А лучше — если все сразу. Когда у тебя нет жратвы и неизвестно, как её добыть, когда бабу не видел больше месяца, когда каждый шаг может оказаться последним перед пропастью, когда не осталось ни родных, ни любимых, так-сяк, когда бесповоротно разочаровался в дружбе… Вот тогда сразу становится понятно: вещь ты или человек.
— Я другое имел в виду, — усмехнулся Петровский, разлепив ссохшиеся губы и обнажив на миг крепкий ряд верхних зубов.
— А мне насрать, что ты имел в виду.
— Тоже юмор…
На этой пессимистичной октаве разговор закончился.
Изнанник подпрыгивал, держась метрах в пяти перед группой. Создавалось впечатление, что он не устал ни на йоту.
По правую сторону, из-за холма, показалась кабина вагона. Краска слезла, и поэтому можно было подумать, что она обожжена. Слепыми, бесстекольными глазницами водительских окон таращился на проходящих мёртвый памятник. Вагон торчал из почвы, будто вплавленный в неё наполовину. Словно этот неудачливый поезд рвался наружу из-под земли, застигнутый врасплох и навеки обездвиженный…
Через сотню метров упал профессор. Без единого стона или призыва помочь. Он просто тихонько осел, подломив руки и стукнувшись головой об осколок мраморной плиты. Из рассечённого лба вяло потекла струйка крови, казавшейся в призрачном свете зарницы чёрной, а не красной.
Изнанник остановился и принялся, как обычно, безучастно раскачиваться туда-сюда.
Подполковник, чертыхнувшись, подошёл к Аракеляну и приподнял его голову. Рана была неопасна — кости черепа уцелели, лишь кожа лопнула. Гораздо хуже было то, что Альберт Агабекович, скорее всего, словил качественный тепловой удар.
— А я думал… так-с-сяк… армяне более выносливы в ус-словиях высоких температур, чем мы, славяне, — пробормотал Таусонский. Язык у гэбиста ощутимо заплетался.
Он снял с головы засаленный тюрбан, свёрнутый из рубашки, оторвал кусок рукава и промокнул лоб профессора.
Валера приблизился и увидел, что подполковник сам на грани отключки — его глаза помутнели, движения были замедленными и неточными.
— Давай помогу, — предложил Рысцов.
— Сам на ногах стой, — обидно отмахнулся Таусонский. — Андрон, ну-ка подсоби…
Вдвоём с Петровским они приподняли Аракеляна и, перекинув его руки через плечи, двинулись дальше. Валера поплёлся сзади, то и дело широко открывал рот и пытался выделить на сухой язык хоть каплю слюны, глядя, как два здоровенных мужика еле-еле переставляют ноги, волоком таща за собой низкорослого профессора. Изнанник, увидев, что люди снова могут перемещаться, бодро заковылял вперёд. Бочком, бочком…
— Если ты, шкварка драная, не приведёшь нас к любой тени, я тебе т-табуретную ножку в жопу забью, — промямлил Павел Сергеевич, обращаясь к уродцу. Тот, кажется, проигнорировал угрозу.
Приподнимать и устанавливать на новое место ноги становилось все труднее — они уже плохо держали вес тела, В лёгких гуляли суховеи, и казалось, что в организме не осталось ни одной молекулы воды. Поглаживая опухшие кисти рук, Валера вспоминал, как они с Ольгой Панкратовой убегали тогда из катакомб в Гуамском ущелье. Сколько времени прошло с тех пор? Месяцы?.. Нет, века… Если бы он сейчас мог хоть на секунду оказаться в тех ледяных сугробах… Как бы он бросился в них! Нырнул бы с головой и принялся есть снег! Растирать им голову, грудь, шею, ляжки! И есть, катая по альвеолам холодные скользкие кусочки, чувствуя, как они тают на раскалённых дёснах, превращаясь в заветную влагу… А потом бы он лёг на вершину заметённого пургой обрыва, подставил лицо вьюге и глотал бы её морозное дыхание, заставляя глотку остывать, втягивал бы в себя этот прекрасный холодный воздух зимы… Так бы и заснул под порывами метели… Которая, если внимательно прислушаться, ласково нашёптывает о мгновениях…
Которая, надрываясь, кричит о застывших в темноте секундах…
Тех, что давным-давно прожил…
— …эй, лакмус, подъем! Мы двоих не допрём… Слышишь?
Валера с усилием разлепил веки и попытался сфокусировать взгляд. Над ним наклонился подполковник, легонько тормоша гигантской ладонью за щеку. «Наверное, я упал», — чиркнуло где-то на грани сознания. В голове было мутно. Подташнивало. В горле застряла спиртовая отрыжка.
— Я… не лакмус, — простонал он, поднимаясь на локте и возвращая на голову треуголку из карты метро.
— Гляди-ка, шутит. Поднимайся, не время расслабляться, так-сяк…
Поверхность была ужасно горячая — спину и локоть жгло, заставляя не мешкать с возвращением в вертикальное положение. Зной, казалось, стал ещё более жесток.
— Такой сон хороший видел, — поделился Валера, снимая с бинта прицепившийся магнитный билетик. — Про снег…
— Сон, — щуря глаз, хмыкнул Андрон и поправил безвольную руку профессора на своём плече. — Здесь везде — сон…
* * *
Рысцов плохо помнил, как они очутились в тени. Он просто шёл и шёл, машинально передвигая ноги и следя лишь за тем, чтобы не потерять тапочки — без них ступни бы долго не вытерпели. Шёл и шёл — не глядя по сторонам, стараясь наступать точно в то место, откуда поднималась сандалия Андрона. След в след… Чуть левее волочились потрескавшиеся пятки профессора, загребая попадавшиеся на их пути билетики, а ещё чуть левее — совсем уж на границе восприятия — мелькали мощные щиколотки Павла Сергеевича. В ушах стоял вибрирующий гул. Валера уже перестал понимать, исходит он извне или это шумит в его сознании…Час за часом. Километр за километром. Жизнь за жизнью… След в след. «Нет! — отгонял он от себя диковинные меры расстояния и времени. — Всего-то пару сотен метров и десяток минут… Какая… к дьяволу… жизнь?..»
Закрывать глаза было нельзя. По двум причинам: первая — резко повышалась вероятность споткнуться, грохнуться и не встать больше никогда с этой чужой расплавленной земли, вторая — начинались галлюцинации. Стоило сомкнуть веки, и перед взором принимались нагло раскачиваться цветные пятна, которые быстро превращались в морды с острозубым оскалом, мерещились странные деревья, вместо листьев на которых висели пресловутые билетики на одну поездку в метрополитене. А корнями толстые стволы уходили в рыхлую землю из переплетённых трясущихся пальцев и гнилой травы. Глюки были неприятные и даже отвратительные. Но самое страшное, когда закрывал глаза — терялась грань между сном и явью. Между тем сном и этой явью или наоборот… Негативы, трафареты… Становилось жутко от того, что переставал различать пунктирные линии, очерчивающие рубежи эса. Путались цепочки событий, происходивших в реальности и во сне, проникали друг в друга чувства и мысли, которые не должны были соприкасаться ни в коем случае, распадались до сей поры чётко прописанные контуры картин, которые мозг щепетильно моделировал в течение всей жизни, основываясь на пережитом опыте, мимолётных воспоминаниях, высеченном на миокарде узоре боли и счастья… Все прошлое рассыпалось мелкой мозаикой. Превращалось в сумбур…
Поэтому Рысцов старался не смыкать веки. Хотя глаза дико резало от того, что слезы давно высохли на жаре, и даже моргать было больно.
Так они шли и шли, ни о чем не разговаривая, потому что языки прилипли к гортани, а зубы ломило от душного воздуха, свистящего через щели между ними. Вдыхать приходилось поочерёдно то через нос, то через рот, чтобы давать хоть какой-то отдых сухим ноздрям и пазухам. Шли и шли. След в след. Как упругие волны мазутной реки…
И вдруг стало темно.
Валера сначала решил, что все ж не вытерпел и потерял сознание, уподобившись Аракеляну… Понимание, что они-вступили в тень, пришло лишь через несколько минут, когда он стал различать контуры коридора, по которому все трое продолжали идти словно заведённые. Изнанник куда-то ускользнул, затерявшись в полумраке, а подполковник и режиссёр все переставляли и переставляли ноги, углубляясь в недра шахты. Шаг за шагом…