Страница:
— Нереальная трава, раз… э-э… поддельный люди, fictional religion, лживый сердца!
Толпа замерла.
— Знаете, что здесь настоящее?! — снова заорал Эдвард, срывая голос. — You imagine?
В это время раздалось дробное поцокивание, и на площадь въехала группа всадников во главе со Сти. Короткая причёска с практически по-мужски выбритым затылком придавала ей одновременно и властности, и шарма. Просторная атласная накидка малахитового цвета с салатовыми прожилками спадала с плеч на спину и растекалась по крупу гнедого коня, грудь прикрывала полоса тёмного шелка, эффектно выделяя крошечные рюмочки сосков, а на бёдрах были короткие шорты, по тону гармонирующие с накидкой. В ошеломительных формах её обнажённых ног чувствовались сила, страсть и могущество той, кому было суждено стать жрицей великой эпохи эса, допущенной к тайнам непостижимых для людей областей сна. В то же время при толике вульгарной фантазии можно было увидеть в этих ногах небывалую покорность — они были готовы обвиться вокруг и принести столько наслаждения, что не каждый вынесет. Казалось, они вместе с хозяйкой могли исполнить любую прихоть…
Толпа зашелестела.
— И что же… настоящее? — спросила Сти, неторопливо моргнув. Одно веко чуточку запоздало.
— Смерть, — ответил Эдвард. — Здесь реальная только смерть.
Он поднял слезящиеся глаза с полопавшимися в уголках сосудами и пошёл на неё, вскидывая оружие. Зашептал на родном языке:
— Вы ещё узнаете о границах, которые стирает эс… Вы ещё поймёте, какие фронтиры он при этом устанавливает! Глупцы. Глупцы, привыкшие к х…
Последние слова парня захлебнулись в шорохе смерча, спиралевидного бича, в котором изменялась метрика С-пространства. Ударили сразу два сшиза. Эдварда подбросило вверх и в сторону, закрутило, словно пушинку, вынесенную за окно в ветреный день. Исчезая в многотонной центрифуге, он успел нажать на курок, и оставить красноватый росчерк над солнечной площадью, покрытой мягкой зеленой травкой.
Одиноко заржала чья-то лошадь.
Трибуны вновь заревели.
Сти окинула многотысячную толпу сытым, снисходительным взором и, улыбнувшись, произнесла почти про себя:
— Шакалы.
Сзади к ней приблизился всадник с листом бумаги. Чётко и громко сказал, стараясь перекрыть людской ор:
— Отчёт, Кристина Николаевна.
Она приняла бумагу, даже не взглянув на помощника, который, между прочим, был одной из самых влиятельных фигур в конторе Справедливости, опустила глаза и принялась внимательно изучать ровные строчки. Гудение разбредающейся после шоу публики немного раздражало, поэтому она машинально пришпорила коня и двинулась прочь от площади, в сторону дороги, ведущей к одному из хранилищ — как раз на сегодня была намечена его инспекция и ревизия конторщиков, отвечающих за ходоков по этому направлению. Свита из девяти сшизов третьего и второго уровней двинулась следом.
Правило отчёта Сти ввела практически сразу, как взяла бразды правления в свои руки. Конечно, в полной мере она могла успевать контролировать лишь Москву, то есть Город на траве, который возник в С-пространстве на месте столицы России. На остальной мир не хватало времени и сил. Но…
Во-первых, она назначила главами контор Справедливости других городов проверенных людей — из тех, кто поддержал её во время переворота и возведения Центров сна. Доверять им, конечно, не следовало, она, впрочем, и не доверяла, но пока спасало, что все эти ребята, кроме личных амбиций а-ля «я местный царёк», имели довольно стойкую — опять же пока — фанатичную привязанность к идеям Сти о новой эпохе эса. Сама она прекрасно понимала, что мир, живущий по таким подростковым, если не сказать детским правилам, нестабилен. Изначально она прогнозировала, что революция произойдёт через неделю, потом решила, что спустя месяц. Теперь же, когда миновал и этот срок, стало труднее давать подобные предсказания. Оставалось жить, ждать, прислушиваться к голосу эса… А он все чаще нашёптывал о неофеодальном устройстве мира в будущем. Планета, раздроблённая на десяток тысяч автономных крепостей-городов со своей инфраструктурой, войском и, конечно же, сюзереном. Подобные перспективы Сти гнала из своей симпатичной головки метлой, потому что боялась их. Боялась делиться властью с кретинами, которые вернут все в прежнее русло преступности, нищеты и коррупции. Боялась не из-за человеколюбия — боже упаси! — а из-за любви к этому миру, детищу великой силы и её утробы.
Во-вторых, сама Сти, будучи главой всеобщей конторы Справедливости, по мере возможности все же держала руку на пульсе разнокалиберных жилок вновь рождённого общества — пусть абсолютно сумасшедшего и абсурдного по меркам социальных, политических и экономических моделей прошлого, но её, родного, выношенного в муках. Честно говоря, щупать эти пресловутые пульсы было крайне затруднительно. И вот почему.
Как известно, с наступлением новой эпохи в эсе безвозвратно исчезли многие признаки цивилизации, в том числе — любой механический транспорт. Телефонной и прочей связи в С-пространстве не было и раньше. Следовательно, получив подобие рая по нуждам и потребностям, человечество в плане передвижения и коммуникаций было пинком отброшено в XVIII век. Электричество тоже было далеко не везде. К примеру, в офисах лабиринтов оно имелось. В здании контор — тоже. А в домах и на улицах — шиш. Какие могли быть претензии? В тепле и освещении никто не нуждался, так как солнце светило круглые сутки. Радуйся! Причём эс не только лишил большинство жителей электричества, но и жёстко пресекал попытки всяких любителей самодеятельности соорудить динамомашины и прочие средства, вырабатывающие ток… Но проблема с напряжением в сети оказалась для Сти не столь важна, как транспортный вопрос.
На поверку получилось что? Самым ходовым средством передвижения вновь стали лошади и верблюды. Путём несложных подсчётов и нескольких практических проверок выяснилось: чтобы добраться от одного Города на траве до другого, необходимо было потратить в среднем от трех до десяти дней. Нужно заметить, что пространство между населёнными пунктами было не заселено — поля, пустыни, леса, снега. Ну а если нужно было переправиться с материка на материк, то требовалось Магелланово усилие, не меньше. По имеющимся сведениям, за месяц с лишним существования нового эса лишь один фрегат добрался от берегов бывшей Франции и причалил к мысу Сен-Матье. Но поговаривали, что это были ушедшие в запой прямо во время плавания лондонские моряки, а не гости из-за Атлантики.
Фактически вырисовывалась следующая не особо лучезарная картина. Существовало около восьми с половиной тысяч городов на траве — от многомиллионных мегаполисов до, как ни странно, небольших деревушек. И все. Остальное пространство занимала девственная природа, и жить там не только не имело смысла, но и, как удалось выяснить нескольким смельчакам-экстремалам, было довольно затруднительно. Эс не одобрял отщепенцев.
Получился этакий средневековый вариант идеи глобальной урбанизации.
Альтернатива реальности, где все было наоборот: города поразила «чёрная чума», а сельская местность оказалась перенаселённой и местами разграбленной.
Все просто. Эс поставил невиданный эксперимент над давшим ему жизнь человечеством. Точнее, даже не эс, а нечто, живущее по ту сторону сна и яви, нечто, таящееся до поры до времени в закоулках нас самих. Нас, нелепых, кричащих на каждом углу: «Зеркало! Человеку для очистки совести нужен килограммчик-другой амальгамы!..» Какое на хрен зеркало. Трафарет нужен! Вот это эксперимент получился, а! Вот это действительно масштабно! А ведь все было так просто…
Трафарет…
Шлёп-шлёп.
И запутались все до единого…
Сти хмуро проглядывала лист во второй раз, покачиваясь на мускулистом коне, — что-то ей не нравилось в этих ровненьких строчках отчёта по обстановке в Москве. То есть в Городе на траве. Конечно, ведь у этих городов нет названий: зачем лишние ассоциации с прошлым?.. Параллельно она размышляла о положении вещей. О результатах и грядущих трудностях…
Для приемлемого контроля глав остальных контор ей приходилось пользоваться, понятное дело, не лошадками и бричками. Даже если бы она засылала всюду гонцов и послов, то информация поступала бы с задержкой в неделю и степень её достоверности катастрофически падала бы. Причём неделя — это в лучшем случае. Такой delay в политике и управлении недопустим, это понимает и младенец. Поэтому она прибегала к единственно возможному оперативному способу связи — через пробуждение.
В тщательно охраняемом Центре сна, расположение которого знали лишь приближённые, дежурил Борис. Учёный с периодичностью в три дня выводил Сти из состояния гиперсомнии, при этом втихомолку матерясь, что она загубит себя такими рывками. Возмущался он больше по привычке, потому что последние две недели пребывал в состоянии жутчайшей депрессии, о причинах которой не желал распространяться. Сти, в общем-то, и не настаивала.
Она просыпалась, приводила себя в порядок и вылетала на личном самолёте в другой Центр сна, который находился по причинам безопасности аж на другом материке. Там был даже не один, а целый комплекс Центров, в которых и лежали главы контор Справедливости остальных городов на траве. Сти при помощи специалистов по очереди будила их и беседовала по пять-десять минут тет-а-тет. Именно по очереди, ибо всегда свято верила в тезис «разделяй, упреждай и властвуй». Конечно же, она будила не все восемь с половиной тысяч человек. Каждый раз при так называемом «трехдневном обходе вассалов» она общалась с главами самых больших мегаполисов мира, через раз — с «царьками» городов поменьше, то есть где население было от трех миллионов и выше, и дальше с конторщиками городов-миллионников. Так что за месяц она обошла около трехсот человек — остальные мирно дожидались своей очереди под С-излучателями.
После «обхода вассалов» она возвращалась в свой Центр, принимала душ и позволяла себе полчаса расслабиться в обществе какого-нибудь стыдливо-похотливого подростка лет этак тринадцати. И вновь ложилась в анатомическую кровать, отдаваясь умелым рукам смурного как никогда Бориса. В последние дни учёный даже перестал сокрушаться насчёт бедняг-кенгуру и забросил авоську в угол кабинета…
Листок с отчётом чуть не вылетел из рук Сти, когда её конь неожиданно остановился и сумрачно всхрапнул. Она гневно подняла голову и увидела виноватое лицо сопровождающего сшиза, который ехал впереди. Видимо, это он резко притормозил, чем вызвал недовольство гнедого.
— Кристина Николаевна, простите меня, — бегая глазками, проговорил виновный сшиз. — Я рискнул предположить, что вы должны это увидеть.
Сти огляделась. Они уже выехали за пределы города, и земля вокруг была не пушисто-зеленой, а бурой и пыльной. Вдали виднелся исполинский цилиндр хранилища, возвышающийся над горизонтом, словно пятидесятиметровая бочка. К нему вела протоптанная дорога, по которой шли ходоки. Зрелище это даже несколько воодушевило её: бесконечной цепочкой, друг за другом, плелись люди, неся на плечах сумки и баулы. Рядом, в обратную сторону, змеился такой же узловатый человеческий караван. Одни ходоки из хранилища тащили породу на мельницы, а другие с мельниц в хранилище возвращали жмых. Ноша и у тех, и у других была нетяжелая, поэтому люди обменивались короткими репликами, подшучивали, кивали знакомым, изредка перебрасывая мягкий мешок с одного плеча на другое. «Хорошо, — с удовлетворением подумала Сти. — Когда народ занят делом, он меньше думает. Причём абсолютно не обязательно, чтобы батрак надрывался, — главное, чтобы его занятие было однообразным».
Вокруг простиралась выжженная солнцем степь с негустыми пролесками, тянущимися короткими островками по левую сторону от хранилища. Разительная перемена чувствовалась здесь, за чертой города, где никто не сажал траву — гулял сухой ветер, гоняя редкие кустики перекатиполя, неизвестно откуда вообще взявшиеся, в ледяной голубизне неба реял распластанный восходящим потоком коршун, на развалинах заброшенного двухэтажного дома копошились какие-то оборзевшие, непуганые звери, похожие на лисиц… А кое-где на обочинах единственной дороги валялись отшлифованные с одной стороны пласты керамзита.
— Ну, и что я должна увидеть? — пренебрежительно осведомилась Сти.
— Подъезжайте ближе, смотрите на эту плиту, — взмахнул рукой осмелевший от милости хозяйки сшиз.
Она нехотя дёрнула поводья, заставляя гнедого приблизиться к указанному месту. Солнце припекало невыносимо — в городе спасали трава и деревья, а здесь из растительности были лишь жухлые, вытоптанные кустики непонятно чего. Сти расстегнула пуговицу, сбрасывая атласную накидку и краем глаза подмечая, как кто-то из свиты, отдуваясь, спрыгивает с лошади и бережно поднимает предмет её драгоценного туалета.
— Вот. — Довольный собой до опупения, сшиз ткнул пальцем в керамзитную плиту.
Сти не спеша проследила взглядом за его потной, шерстистой рукой и обомлела. На отшлифованной каменной глади корявым почерком были написаны строки. Детским мелком.
— Разве в новой эпохе эса бывает красный цвет? — глупо спросил сшиз, глядя на розовые крошки, лежащие под камнем, на котором были начертаны строки. — Я думал, стекло и… вот это… только в лабиринтах…
А Сти все не могла отвести взгляда от страшного предзнаменования, написанного красным мелком.
— Что случилось? — спросил ещё кто-то из свиты, подскакав ближе. — Ух, красный цвет! Неужто здесь такое может быть?..
Наконец Сти оторвалась от кривых букв и посмотрела на лист отчёта ещё раз, едва не сгибаясь пополам от спазмов в районе матки.
— Пётр, — хрипло позвала она.
От топчущихся поодаль всадников отделился сморщенный человечек на такой же убогой лошадке и приблизился к ней. Это был сшиз, отвечающий за безопасность в Городе на траве.
— Что за эпизод приключился сегодня в камере предварительного заключения на Абельмановской?
— Дайте глянуть, пожалуйста, — гнусным голоском попросил сморчкообразный Пётр.
Сти протянула ему лист с отчётом. Бедняжка чуть не вывалился из седла, пытаясь ухватить пальчиками в тёмных перчатках бумагу. Выпрямляясь, он близоруко сощурился и через некоторое время скрипнул:
— А-а, вспомнил… Мне докладывали. Ерунда это, Кристина Николаевна. Сшиз какой-то спятил и разнёс полкутузки вместе с бомжиком арестованным. А потом убежал в катакомбы метро на Таганке. За ним группу отправили, скоро вернутся ребята и доложат…
Дальше Сти не слушала. Живот свело так, что она потеряла равновесие и начала съезжать в сторону… Перед глазами замелькали огненные буквы, наспех начертанные несуществующим цветом…
КАДР ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ
Толпа замерла.
— Знаете, что здесь настоящее?! — снова заорал Эдвард, срывая голос. — You imagine?
В это время раздалось дробное поцокивание, и на площадь въехала группа всадников во главе со Сти. Короткая причёска с практически по-мужски выбритым затылком придавала ей одновременно и властности, и шарма. Просторная атласная накидка малахитового цвета с салатовыми прожилками спадала с плеч на спину и растекалась по крупу гнедого коня, грудь прикрывала полоса тёмного шелка, эффектно выделяя крошечные рюмочки сосков, а на бёдрах были короткие шорты, по тону гармонирующие с накидкой. В ошеломительных формах её обнажённых ног чувствовались сила, страсть и могущество той, кому было суждено стать жрицей великой эпохи эса, допущенной к тайнам непостижимых для людей областей сна. В то же время при толике вульгарной фантазии можно было увидеть в этих ногах небывалую покорность — они были готовы обвиться вокруг и принести столько наслаждения, что не каждый вынесет. Казалось, они вместе с хозяйкой могли исполнить любую прихоть…
Толпа зашелестела.
— И что же… настоящее? — спросила Сти, неторопливо моргнув. Одно веко чуточку запоздало.
— Смерть, — ответил Эдвард. — Здесь реальная только смерть.
Он поднял слезящиеся глаза с полопавшимися в уголках сосудами и пошёл на неё, вскидывая оружие. Зашептал на родном языке:
— Вы ещё узнаете о границах, которые стирает эс… Вы ещё поймёте, какие фронтиры он при этом устанавливает! Глупцы. Глупцы, привыкшие к х…
Последние слова парня захлебнулись в шорохе смерча, спиралевидного бича, в котором изменялась метрика С-пространства. Ударили сразу два сшиза. Эдварда подбросило вверх и в сторону, закрутило, словно пушинку, вынесенную за окно в ветреный день. Исчезая в многотонной центрифуге, он успел нажать на курок, и оставить красноватый росчерк над солнечной площадью, покрытой мягкой зеленой травкой.
Одиноко заржала чья-то лошадь.
Трибуны вновь заревели.
Сти окинула многотысячную толпу сытым, снисходительным взором и, улыбнувшись, произнесла почти про себя:
— Шакалы.
Сзади к ней приблизился всадник с листом бумаги. Чётко и громко сказал, стараясь перекрыть людской ор:
— Отчёт, Кристина Николаевна.
Она приняла бумагу, даже не взглянув на помощника, который, между прочим, был одной из самых влиятельных фигур в конторе Справедливости, опустила глаза и принялась внимательно изучать ровные строчки. Гудение разбредающейся после шоу публики немного раздражало, поэтому она машинально пришпорила коня и двинулась прочь от площади, в сторону дороги, ведущей к одному из хранилищ — как раз на сегодня была намечена его инспекция и ревизия конторщиков, отвечающих за ходоков по этому направлению. Свита из девяти сшизов третьего и второго уровней двинулась следом.
Правило отчёта Сти ввела практически сразу, как взяла бразды правления в свои руки. Конечно, в полной мере она могла успевать контролировать лишь Москву, то есть Город на траве, который возник в С-пространстве на месте столицы России. На остальной мир не хватало времени и сил. Но…
Во-первых, она назначила главами контор Справедливости других городов проверенных людей — из тех, кто поддержал её во время переворота и возведения Центров сна. Доверять им, конечно, не следовало, она, впрочем, и не доверяла, но пока спасало, что все эти ребята, кроме личных амбиций а-ля «я местный царёк», имели довольно стойкую — опять же пока — фанатичную привязанность к идеям Сти о новой эпохе эса. Сама она прекрасно понимала, что мир, живущий по таким подростковым, если не сказать детским правилам, нестабилен. Изначально она прогнозировала, что революция произойдёт через неделю, потом решила, что спустя месяц. Теперь же, когда миновал и этот срок, стало труднее давать подобные предсказания. Оставалось жить, ждать, прислушиваться к голосу эса… А он все чаще нашёптывал о неофеодальном устройстве мира в будущем. Планета, раздроблённая на десяток тысяч автономных крепостей-городов со своей инфраструктурой, войском и, конечно же, сюзереном. Подобные перспективы Сти гнала из своей симпатичной головки метлой, потому что боялась их. Боялась делиться властью с кретинами, которые вернут все в прежнее русло преступности, нищеты и коррупции. Боялась не из-за человеколюбия — боже упаси! — а из-за любви к этому миру, детищу великой силы и её утробы.
Во-вторых, сама Сти, будучи главой всеобщей конторы Справедливости, по мере возможности все же держала руку на пульсе разнокалиберных жилок вновь рождённого общества — пусть абсолютно сумасшедшего и абсурдного по меркам социальных, политических и экономических моделей прошлого, но её, родного, выношенного в муках. Честно говоря, щупать эти пресловутые пульсы было крайне затруднительно. И вот почему.
Как известно, с наступлением новой эпохи в эсе безвозвратно исчезли многие признаки цивилизации, в том числе — любой механический транспорт. Телефонной и прочей связи в С-пространстве не было и раньше. Следовательно, получив подобие рая по нуждам и потребностям, человечество в плане передвижения и коммуникаций было пинком отброшено в XVIII век. Электричество тоже было далеко не везде. К примеру, в офисах лабиринтов оно имелось. В здании контор — тоже. А в домах и на улицах — шиш. Какие могли быть претензии? В тепле и освещении никто не нуждался, так как солнце светило круглые сутки. Радуйся! Причём эс не только лишил большинство жителей электричества, но и жёстко пресекал попытки всяких любителей самодеятельности соорудить динамомашины и прочие средства, вырабатывающие ток… Но проблема с напряжением в сети оказалась для Сти не столь важна, как транспортный вопрос.
На поверку получилось что? Самым ходовым средством передвижения вновь стали лошади и верблюды. Путём несложных подсчётов и нескольких практических проверок выяснилось: чтобы добраться от одного Города на траве до другого, необходимо было потратить в среднем от трех до десяти дней. Нужно заметить, что пространство между населёнными пунктами было не заселено — поля, пустыни, леса, снега. Ну а если нужно было переправиться с материка на материк, то требовалось Магелланово усилие, не меньше. По имеющимся сведениям, за месяц с лишним существования нового эса лишь один фрегат добрался от берегов бывшей Франции и причалил к мысу Сен-Матье. Но поговаривали, что это были ушедшие в запой прямо во время плавания лондонские моряки, а не гости из-за Атлантики.
Фактически вырисовывалась следующая не особо лучезарная картина. Существовало около восьми с половиной тысяч городов на траве — от многомиллионных мегаполисов до, как ни странно, небольших деревушек. И все. Остальное пространство занимала девственная природа, и жить там не только не имело смысла, но и, как удалось выяснить нескольким смельчакам-экстремалам, было довольно затруднительно. Эс не одобрял отщепенцев.
Получился этакий средневековый вариант идеи глобальной урбанизации.
Альтернатива реальности, где все было наоборот: города поразила «чёрная чума», а сельская местность оказалась перенаселённой и местами разграбленной.
Все просто. Эс поставил невиданный эксперимент над давшим ему жизнь человечеством. Точнее, даже не эс, а нечто, живущее по ту сторону сна и яви, нечто, таящееся до поры до времени в закоулках нас самих. Нас, нелепых, кричащих на каждом углу: «Зеркало! Человеку для очистки совести нужен килограммчик-другой амальгамы!..» Какое на хрен зеркало. Трафарет нужен! Вот это эксперимент получился, а! Вот это действительно масштабно! А ведь все было так просто…
Трафарет…
Шлёп-шлёп.
И запутались все до единого…
Сти хмуро проглядывала лист во второй раз, покачиваясь на мускулистом коне, — что-то ей не нравилось в этих ровненьких строчках отчёта по обстановке в Москве. То есть в Городе на траве. Конечно, ведь у этих городов нет названий: зачем лишние ассоциации с прошлым?.. Параллельно она размышляла о положении вещей. О результатах и грядущих трудностях…
Для приемлемого контроля глав остальных контор ей приходилось пользоваться, понятное дело, не лошадками и бричками. Даже если бы она засылала всюду гонцов и послов, то информация поступала бы с задержкой в неделю и степень её достоверности катастрофически падала бы. Причём неделя — это в лучшем случае. Такой delay в политике и управлении недопустим, это понимает и младенец. Поэтому она прибегала к единственно возможному оперативному способу связи — через пробуждение.
В тщательно охраняемом Центре сна, расположение которого знали лишь приближённые, дежурил Борис. Учёный с периодичностью в три дня выводил Сти из состояния гиперсомнии, при этом втихомолку матерясь, что она загубит себя такими рывками. Возмущался он больше по привычке, потому что последние две недели пребывал в состоянии жутчайшей депрессии, о причинах которой не желал распространяться. Сти, в общем-то, и не настаивала.
Она просыпалась, приводила себя в порядок и вылетала на личном самолёте в другой Центр сна, который находился по причинам безопасности аж на другом материке. Там был даже не один, а целый комплекс Центров, в которых и лежали главы контор Справедливости остальных городов на траве. Сти при помощи специалистов по очереди будила их и беседовала по пять-десять минут тет-а-тет. Именно по очереди, ибо всегда свято верила в тезис «разделяй, упреждай и властвуй». Конечно же, она будила не все восемь с половиной тысяч человек. Каждый раз при так называемом «трехдневном обходе вассалов» она общалась с главами самых больших мегаполисов мира, через раз — с «царьками» городов поменьше, то есть где население было от трех миллионов и выше, и дальше с конторщиками городов-миллионников. Так что за месяц она обошла около трехсот человек — остальные мирно дожидались своей очереди под С-излучателями.
После «обхода вассалов» она возвращалась в свой Центр, принимала душ и позволяла себе полчаса расслабиться в обществе какого-нибудь стыдливо-похотливого подростка лет этак тринадцати. И вновь ложилась в анатомическую кровать, отдаваясь умелым рукам смурного как никогда Бориса. В последние дни учёный даже перестал сокрушаться насчёт бедняг-кенгуру и забросил авоську в угол кабинета…
Листок с отчётом чуть не вылетел из рук Сти, когда её конь неожиданно остановился и сумрачно всхрапнул. Она гневно подняла голову и увидела виноватое лицо сопровождающего сшиза, который ехал впереди. Видимо, это он резко притормозил, чем вызвал недовольство гнедого.
— Кристина Николаевна, простите меня, — бегая глазками, проговорил виновный сшиз. — Я рискнул предположить, что вы должны это увидеть.
Сти огляделась. Они уже выехали за пределы города, и земля вокруг была не пушисто-зеленой, а бурой и пыльной. Вдали виднелся исполинский цилиндр хранилища, возвышающийся над горизонтом, словно пятидесятиметровая бочка. К нему вела протоптанная дорога, по которой шли ходоки. Зрелище это даже несколько воодушевило её: бесконечной цепочкой, друг за другом, плелись люди, неся на плечах сумки и баулы. Рядом, в обратную сторону, змеился такой же узловатый человеческий караван. Одни ходоки из хранилища тащили породу на мельницы, а другие с мельниц в хранилище возвращали жмых. Ноша и у тех, и у других была нетяжелая, поэтому люди обменивались короткими репликами, подшучивали, кивали знакомым, изредка перебрасывая мягкий мешок с одного плеча на другое. «Хорошо, — с удовлетворением подумала Сти. — Когда народ занят делом, он меньше думает. Причём абсолютно не обязательно, чтобы батрак надрывался, — главное, чтобы его занятие было однообразным».
Вокруг простиралась выжженная солнцем степь с негустыми пролесками, тянущимися короткими островками по левую сторону от хранилища. Разительная перемена чувствовалась здесь, за чертой города, где никто не сажал траву — гулял сухой ветер, гоняя редкие кустики перекатиполя, неизвестно откуда вообще взявшиеся, в ледяной голубизне неба реял распластанный восходящим потоком коршун, на развалинах заброшенного двухэтажного дома копошились какие-то оборзевшие, непуганые звери, похожие на лисиц… А кое-где на обочинах единственной дороги валялись отшлифованные с одной стороны пласты керамзита.
— Ну, и что я должна увидеть? — пренебрежительно осведомилась Сти.
— Подъезжайте ближе, смотрите на эту плиту, — взмахнул рукой осмелевший от милости хозяйки сшиз.
Она нехотя дёрнула поводья, заставляя гнедого приблизиться к указанному месту. Солнце припекало невыносимо — в городе спасали трава и деревья, а здесь из растительности были лишь жухлые, вытоптанные кустики непонятно чего. Сти расстегнула пуговицу, сбрасывая атласную накидку и краем глаза подмечая, как кто-то из свиты, отдуваясь, спрыгивает с лошади и бережно поднимает предмет её драгоценного туалета.
— Вот. — Довольный собой до опупения, сшиз ткнул пальцем в керамзитную плиту.
Сти не спеша проследила взглядом за его потной, шерстистой рукой и обомлела. На отшлифованной каменной глади корявым почерком были написаны строки. Детским мелком.
Буквы сливались в слова, слова в рифму:
Города нарисованных улиц,
Небоскрёбы написанных букв —
Мелким шрифтом, тушью мазнули…
Сценарист завершил клавиш стук.
Нам придумали сны и витрины,
Разукрасили лица и мысль,
Животы натянули на спины,
Чёрной точкой сказали: «Брысь!»
Внизу живота у Сти запульсировало знакомое предчувствие. Даже не запульсировало, а отчаянно забилось в истерике — словно в последний раз.
Вам слепили мышцы из сленга,
Ослепили неоном насквозь!
Под наушником — лёгкая сценка,
На бумаге — слова… вкривь и вкось.
— Разве в новой эпохе эса бывает красный цвет? — глупо спросил сшиз, глядя на розовые крошки, лежащие под камнем, на котором были начертаны строки. — Я думал, стекло и… вот это… только в лабиринтах…
А Сти все не могла отвести взгляда от страшного предзнаменования, написанного красным мелком.
— Что случилось? — спросил ещё кто-то из свиты, подскакав ближе. — Ух, красный цвет! Неужто здесь такое может быть?..
Наконец Сти оторвалась от кривых букв и посмотрела на лист отчёта ещё раз, едва не сгибаясь пополам от спазмов в районе матки.
— Пётр, — хрипло позвала она.
От топчущихся поодаль всадников отделился сморщенный человечек на такой же убогой лошадке и приблизился к ней. Это был сшиз, отвечающий за безопасность в Городе на траве.
— Что за эпизод приключился сегодня в камере предварительного заключения на Абельмановской?
— Дайте глянуть, пожалуйста, — гнусным голоском попросил сморчкообразный Пётр.
Сти протянула ему лист с отчётом. Бедняжка чуть не вывалился из седла, пытаясь ухватить пальчиками в тёмных перчатках бумагу. Выпрямляясь, он близоруко сощурился и через некоторое время скрипнул:
— А-а, вспомнил… Мне докладывали. Ерунда это, Кристина Николаевна. Сшиз какой-то спятил и разнёс полкутузки вместе с бомжиком арестованным. А потом убежал в катакомбы метро на Таганке. За ним группу отправили, скоро вернутся ребята и доложат…
Дальше Сти не слушала. Живот свело так, что она потеряла равновесие и начала съезжать в сторону… Перед глазами замелькали огненные буквы, наспех начертанные несуществующим цветом…
КАДР ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ
Волны мазутных рек
Изнанка была кичлива и своенравна. Она со своими прибамбасами и нелогичностями могла довести любого человека до белого каления буквально за три-четыре часа.
Последнюю речушку с вялотекущим мазутом вместо воды они переходили вброд, потому что берега были пустынны и не удалось найти подходящих балок для сооружения мостика. Повезло, что в месте, где вышли на эту маслянисто-чёрную с фиолетовыми отсветами неба речку, глубина была по пояс, не больше.
Тапочки у Валеры были без задников. Поэтому, чтобы не потерять нехитрую обувку в процессе форсирования мазутной преграды, он привязал их кусками медной проволоки к ступням. Заходя в противную тягучую жидкость, Рысцов почувствовал, как сначала щиколотки покрываются мурашками, потом икры, а потом озноб прошиб аж до темечка. Мазут не был чересчур холодным, иначе бы он просто-напросто загустел, но сами обволакивающие прикосновения темно-коричневых волн внушали рецепторам кожи неестественные ощущения — будто по ногам текло что-то живое, обвиваясь вокруг и затягивая узлы на толстых, упругих канатах-жилах.
— Ну и дерьмо, — выразил общее мнение Таусонский, поправив на голове тюрбан из рубашки.
Изобретение, кстати говоря, оказалось чрезвычайно полезным. Сначала немногочисленные члены их крохотной диверсионной группы с недоверием покосились на подпола, когда тот разделся до пояса и повязал голову рубашкой. А через некоторое время дошло. Ткань впитывала пот, не давая ему стекать мерзкими каплями на лоб и застилать глаза. Так что теперь все четверо выглядели со стороны, наверное, довольно комично. Правда, сам Валера несколько отличался от остальных: вместо рубашки, которой у него просто не было, на его черепе красовалась кособокая треуголка из пожелтевшей карты Московского метрополитена. А из колкой хламиды он умудрился смоделировать подобие набедренной повязки.
— Четвёртый час идём, — проворчал Петровский, выбравшись из мазутной реки, и аккуратно пощупал заплывший глаз. — Мракобесие какое-то…
— Странно, что изнанников больше не видно, — сказал Аракелян, брезгливо выжимая тёмную жижу из штанин. — Сожрали огнемётчика и… как не было.
— Нас не тронули и ладно, — сердито отозвался Валера, разматывая проволоку и разминая голеностопный сустав. — Почему у меня пропали способности сшиза?
— А может, их и быть не должно в изнанке, — предположил профессор.
— Нет, дело не в этом. Скорее, их действительно эти уродцы… м-э-э… экранируют, что ли.
Альберт Агабекович лишь кособоко пожал плечами.
— Эй, лакмус, долго нам ещё топать?
Рысцов не сразу понял, что Павел Сергеевич обращается к нему.
— Валер, я тебя спрашиваю. Ты же у нас вроде как индикатор, чувствующий этого мужика в оранжевой тужурке.
— Да откуда я знаю, — насупился Рысцов. — Если меня один раз около прохода заклинило, то это ещё ничего не значит. Может, его вообще здесь нет. В какой-нибудь другой изнанке сидит, их же тысячи… Или вовсе нет никакого Всеволода… Приглючилось мне, и баста.
— Тогда я тебя буду медленно топить в мазутных реках с кевларовыми берегами, — мрачно пообещал Андрон.
Таусонский усмехнулся и поднял голову, взглянув на лиловое зарево:
— Вам не кажется, так-сяк, что это сияние стало ярче?
— Так и есть, — отозвался Аракелян, тоже задирая голову. — Мы же идём в ту сторону, откуда оно исходит. Ума не приложу, что там, за горизонтом.
— Как думаете, сколько уже протопали? — спросил Валера, ни к кому конкретно не обращаясь.
— Километров двенадцать-тринадцать, — ответил подполковник, размазывая грязный пот по широкой груди. — Если бы по нормальной дороге шли, уже бы двадцатку осилили, наверное. Блин, Жорик там некормленый…
— Вам не кажется, други любезные, что мы ищем какого-то полумифического мужика хрен знает где? Так, чисто по наитию, — хмуро вздохнул Петровский.
— Есть варианты? — огрызнулся Рысцов.
— Мотался бы я тут, если б были…
— Пойдёмте! Хватит трендеть, так-сяк, — по-военному скомандовал Павел Сергеевич.
И снова потянулись груды металлолома по сторонам, зашуршали неиспользованные прямоугольнички билетов под ногами, и сердце забилось немного по-другому, отсчитывая шаги.
След в след.
Удар в удар.
— Что это? — вздрогнул Аракелян.
Все остановились, согнулись, уперев ладони в колени от усталости, и прислушались. Далеко-далеко, там, откуда они пришли, действительно что-то происходило. Словно пошёл дождь. Сначала раздалось несколько отдельных хлопков, будто гигантские капли шлёпались о рубероид на крыше, а через полминуты аритмичное потрескивание слилось в дробные аплодисменты летнего ливня.
— Мало ли всякой чертовщины в изнанке, — махнул рукой подполковник. — Помните, к примеру, ту конструкцию из шпал? Конченый психопат и тот не сумел бы сбацать такой архитектурный ансамбль, так-сяк. А?
— Не нравится мне это, — сказал профессор, трогая кадык. — Пойдёмте.
Все глубоко вздохнули и снова тронулись в путь, освещённые сверху призрачно-сиреневым заревом, интенсивность которого за последний час возросла минимум вдвое. Жара становилась невыносимой.
Рысцов поправил повязки на руках и часто поморгал — от неуютного почти кварцевого света глаза дико уставали. Он вспомнил, как они минут сорок назад наткнулись на странное сооружение из новеньких, приятно пахнущих креозотом шпал. Постройка, если это можно так назвать, была диковинная и нерациональная. Множество шпал были сложены друг на друга, образуя как бы стены дома — квадрат со стороной метров десять. Но лежали они не внахлёст, как, предположим, кирпичная кладка, а ровненько друг на дружке, и не были ничем скреплены. Соответственно, конструкция получалась крайне неустойчивая и разваливалась уже на пятиметровой высоте. Так строят дети, которые не догадываются по незнанию, что для прочности нужно класть кубики не точно один на другой, а немного в сторону, захватывая соседний… Мало того, вокруг причудливых полуразрушенных руин валялось очень много шпал, словно кто-то очень, очень упорно пытался возвести эти стены, а когда верхние падали — приносил новые и опять старательно складывал одну на другую.
Звуки «ливня» так и доносились сзади, небо так и горело эфемерным оком сверху, билеты так и липли к подошвам… Часов пять прошло с тех пор, как они пошли в сторону сияния…
Шаг за шагом. След в след. Без гарантий. Каждый за какую-то свою — маленькую или большую — правду.
Рысцов был в курсе, почему идёт Андрон… Разбитые инвалидной коляской витражи.
Он догадывался, зачем это нужно Альберту Агабековичу… Трансцендентная кривая, уравнение которой в декартовых координатах не является алгебраическим.
Предполагал, отчего так настойчив подполковник… Атавизм долга. Быть может, даже чести.
Валера не знал лишь одного — что сам он ищет в этих запутанных снах? Какой ответ нужен ему? Какой вообще может быть ответ, если не поставлен вопрос? Трудно сказать, доросли мы до ответов или нет. Нам бы научиться для начала правильно спрашивать… Несколько лет успешной работы на С-канале, неплохая карьера, финансовый достаток, отзывчивые люди вокруг, смышлёный сын… А потом — падение в раззявленную пасть эса. Долгое, сопровождаемое истошными воплями, абсолютно нетеатральное. Что же произошло? Рассыпалась неустойчивая конструкция из приятно пахнущих шпал? Где-то была пересечена невидимая граница между дозволенным и пока ещё запрещённым и процесс вышел из-под контроля?.. Черт подери! Из-под какого, к едрене фене, контроля? Из-под чьего контроля?
Как дети — достаём кубики из красивой коробки, укладываем один на другой. Они падают. А мы достаём новые и опять ставим друг на друга с завидным упрямством и терпением — у нас же их полно.
Целый мир кубиков.
И все же, что он — Рысцов — ищет среди этих то и дело сбивающих с толку тропинок сна, по которым можно плутать целую вечность? Может, дорогу обратно?..
Неожиданно идущий первым Таусонский резко остановился, и все остальные еле успели затормозить, чтобы не вписаться в его могучую голую спину. Валера даже почуял, как душещипательно пахнет ложбинка между лопатками гэбиста. Убийственное амбре: смесь пота, гари и мазута.
— Ну? — недовольно сморщился Андрон.
— Там что-то виднеется, — осторожно отступая в сторону, произнёс подполковник. — Смотрите. Нет, так-сяк, не туда… Левее, дрожит что-то между этими двумя холмами.
Все пригляделись, щурясь от назойливого фиолетового света. Какие-то сумбурные переплетения образовывали огромные тёмные кучи, неровные края которых будто бы шевелились.
— Это не холмы, — сказал Аракелян, и сердце у Рысцова единовременно осеклось, забыв сократиться.
— Изнанники, — страшным голосом прошептал Петровский, трогая набрякшую дулю под глазом.
— Что они делают? — озадаченно поскрёб грудь Павел Сергеевич, оставляя на теле мазутные разводы.
— Кто их разберёт, — как-то нехотя откликнулся профессор. — Вроде карабкаются друг на друга, наподобие пирамиды…
Рысцову показалось, что Альберт Агабекович наслаждается происходящим, и ему сделалось жутко.
— Профессор, вы что, совсем не боитесь? — с беспокойством спросил он.
— Чего?
— Ну… — Валера даже на миг растерялся. — Вот этого… Их, изнанников.
— Они уже два раза могли нас превратить в высокоразвитую протоплазму, но не сделали этого. Не тронут и в третий раз.
— А мне всегда казалось, — едко вставил Андрон, — что по теории вероятности шансов того, что нас слопают при таких посылках, стало только больше.
— Не думаю, что здесь теория вероятности работает в полную силу. — Профессор зачем-то поглядел на свои подрагивающие волосатые пальцы, перепачканные чёрной пахучей смесью ещё в реке, и обернулся. — Не их надо боятся.
Все прислушались. Звук «ливня» вроде бы немного приблизился. Дробные постукивания стали чётче на фоне негромкого гула, источник которого, кстати, пока так и не удалось установить.
Последнюю речушку с вялотекущим мазутом вместо воды они переходили вброд, потому что берега были пустынны и не удалось найти подходящих балок для сооружения мостика. Повезло, что в месте, где вышли на эту маслянисто-чёрную с фиолетовыми отсветами неба речку, глубина была по пояс, не больше.
Тапочки у Валеры были без задников. Поэтому, чтобы не потерять нехитрую обувку в процессе форсирования мазутной преграды, он привязал их кусками медной проволоки к ступням. Заходя в противную тягучую жидкость, Рысцов почувствовал, как сначала щиколотки покрываются мурашками, потом икры, а потом озноб прошиб аж до темечка. Мазут не был чересчур холодным, иначе бы он просто-напросто загустел, но сами обволакивающие прикосновения темно-коричневых волн внушали рецепторам кожи неестественные ощущения — будто по ногам текло что-то живое, обвиваясь вокруг и затягивая узлы на толстых, упругих канатах-жилах.
— Ну и дерьмо, — выразил общее мнение Таусонский, поправив на голове тюрбан из рубашки.
Изобретение, кстати говоря, оказалось чрезвычайно полезным. Сначала немногочисленные члены их крохотной диверсионной группы с недоверием покосились на подпола, когда тот разделся до пояса и повязал голову рубашкой. А через некоторое время дошло. Ткань впитывала пот, не давая ему стекать мерзкими каплями на лоб и застилать глаза. Так что теперь все четверо выглядели со стороны, наверное, довольно комично. Правда, сам Валера несколько отличался от остальных: вместо рубашки, которой у него просто не было, на его черепе красовалась кособокая треуголка из пожелтевшей карты Московского метрополитена. А из колкой хламиды он умудрился смоделировать подобие набедренной повязки.
— Четвёртый час идём, — проворчал Петровский, выбравшись из мазутной реки, и аккуратно пощупал заплывший глаз. — Мракобесие какое-то…
— Странно, что изнанников больше не видно, — сказал Аракелян, брезгливо выжимая тёмную жижу из штанин. — Сожрали огнемётчика и… как не было.
— Нас не тронули и ладно, — сердито отозвался Валера, разматывая проволоку и разминая голеностопный сустав. — Почему у меня пропали способности сшиза?
— А может, их и быть не должно в изнанке, — предположил профессор.
— Нет, дело не в этом. Скорее, их действительно эти уродцы… м-э-э… экранируют, что ли.
Альберт Агабекович лишь кособоко пожал плечами.
— Эй, лакмус, долго нам ещё топать?
Рысцов не сразу понял, что Павел Сергеевич обращается к нему.
— Валер, я тебя спрашиваю. Ты же у нас вроде как индикатор, чувствующий этого мужика в оранжевой тужурке.
— Да откуда я знаю, — насупился Рысцов. — Если меня один раз около прохода заклинило, то это ещё ничего не значит. Может, его вообще здесь нет. В какой-нибудь другой изнанке сидит, их же тысячи… Или вовсе нет никакого Всеволода… Приглючилось мне, и баста.
— Тогда я тебя буду медленно топить в мазутных реках с кевларовыми берегами, — мрачно пообещал Андрон.
Таусонский усмехнулся и поднял голову, взглянув на лиловое зарево:
— Вам не кажется, так-сяк, что это сияние стало ярче?
— Так и есть, — отозвался Аракелян, тоже задирая голову. — Мы же идём в ту сторону, откуда оно исходит. Ума не приложу, что там, за горизонтом.
— Как думаете, сколько уже протопали? — спросил Валера, ни к кому конкретно не обращаясь.
— Километров двенадцать-тринадцать, — ответил подполковник, размазывая грязный пот по широкой груди. — Если бы по нормальной дороге шли, уже бы двадцатку осилили, наверное. Блин, Жорик там некормленый…
— Вам не кажется, други любезные, что мы ищем какого-то полумифического мужика хрен знает где? Так, чисто по наитию, — хмуро вздохнул Петровский.
— Есть варианты? — огрызнулся Рысцов.
— Мотался бы я тут, если б были…
— Пойдёмте! Хватит трендеть, так-сяк, — по-военному скомандовал Павел Сергеевич.
И снова потянулись груды металлолома по сторонам, зашуршали неиспользованные прямоугольнички билетов под ногами, и сердце забилось немного по-другому, отсчитывая шаги.
След в след.
Удар в удар.
* * *
Сквозь уже привычное монотонное гудение неожиданно пробился какой-то новый звук.— Что это? — вздрогнул Аракелян.
Все остановились, согнулись, уперев ладони в колени от усталости, и прислушались. Далеко-далеко, там, откуда они пришли, действительно что-то происходило. Словно пошёл дождь. Сначала раздалось несколько отдельных хлопков, будто гигантские капли шлёпались о рубероид на крыше, а через полминуты аритмичное потрескивание слилось в дробные аплодисменты летнего ливня.
— Мало ли всякой чертовщины в изнанке, — махнул рукой подполковник. — Помните, к примеру, ту конструкцию из шпал? Конченый психопат и тот не сумел бы сбацать такой архитектурный ансамбль, так-сяк. А?
— Не нравится мне это, — сказал профессор, трогая кадык. — Пойдёмте.
Все глубоко вздохнули и снова тронулись в путь, освещённые сверху призрачно-сиреневым заревом, интенсивность которого за последний час возросла минимум вдвое. Жара становилась невыносимой.
Рысцов поправил повязки на руках и часто поморгал — от неуютного почти кварцевого света глаза дико уставали. Он вспомнил, как они минут сорок назад наткнулись на странное сооружение из новеньких, приятно пахнущих креозотом шпал. Постройка, если это можно так назвать, была диковинная и нерациональная. Множество шпал были сложены друг на друга, образуя как бы стены дома — квадрат со стороной метров десять. Но лежали они не внахлёст, как, предположим, кирпичная кладка, а ровненько друг на дружке, и не были ничем скреплены. Соответственно, конструкция получалась крайне неустойчивая и разваливалась уже на пятиметровой высоте. Так строят дети, которые не догадываются по незнанию, что для прочности нужно класть кубики не точно один на другой, а немного в сторону, захватывая соседний… Мало того, вокруг причудливых полуразрушенных руин валялось очень много шпал, словно кто-то очень, очень упорно пытался возвести эти стены, а когда верхние падали — приносил новые и опять старательно складывал одну на другую.
Звуки «ливня» так и доносились сзади, небо так и горело эфемерным оком сверху, билеты так и липли к подошвам… Часов пять прошло с тех пор, как они пошли в сторону сияния…
Шаг за шагом. След в след. Без гарантий. Каждый за какую-то свою — маленькую или большую — правду.
Рысцов был в курсе, почему идёт Андрон… Разбитые инвалидной коляской витражи.
Он догадывался, зачем это нужно Альберту Агабековичу… Трансцендентная кривая, уравнение которой в декартовых координатах не является алгебраическим.
Предполагал, отчего так настойчив подполковник… Атавизм долга. Быть может, даже чести.
Валера не знал лишь одного — что сам он ищет в этих запутанных снах? Какой ответ нужен ему? Какой вообще может быть ответ, если не поставлен вопрос? Трудно сказать, доросли мы до ответов или нет. Нам бы научиться для начала правильно спрашивать… Несколько лет успешной работы на С-канале, неплохая карьера, финансовый достаток, отзывчивые люди вокруг, смышлёный сын… А потом — падение в раззявленную пасть эса. Долгое, сопровождаемое истошными воплями, абсолютно нетеатральное. Что же произошло? Рассыпалась неустойчивая конструкция из приятно пахнущих шпал? Где-то была пересечена невидимая граница между дозволенным и пока ещё запрещённым и процесс вышел из-под контроля?.. Черт подери! Из-под какого, к едрене фене, контроля? Из-под чьего контроля?
Как дети — достаём кубики из красивой коробки, укладываем один на другой. Они падают. А мы достаём новые и опять ставим друг на друга с завидным упрямством и терпением — у нас же их полно.
Целый мир кубиков.
И все же, что он — Рысцов — ищет среди этих то и дело сбивающих с толку тропинок сна, по которым можно плутать целую вечность? Может, дорогу обратно?..
Неожиданно идущий первым Таусонский резко остановился, и все остальные еле успели затормозить, чтобы не вписаться в его могучую голую спину. Валера даже почуял, как душещипательно пахнет ложбинка между лопатками гэбиста. Убийственное амбре: смесь пота, гари и мазута.
— Ну? — недовольно сморщился Андрон.
— Там что-то виднеется, — осторожно отступая в сторону, произнёс подполковник. — Смотрите. Нет, так-сяк, не туда… Левее, дрожит что-то между этими двумя холмами.
Все пригляделись, щурясь от назойливого фиолетового света. Какие-то сумбурные переплетения образовывали огромные тёмные кучи, неровные края которых будто бы шевелились.
— Это не холмы, — сказал Аракелян, и сердце у Рысцова единовременно осеклось, забыв сократиться.
— Изнанники, — страшным голосом прошептал Петровский, трогая набрякшую дулю под глазом.
— Что они делают? — озадаченно поскрёб грудь Павел Сергеевич, оставляя на теле мазутные разводы.
— Кто их разберёт, — как-то нехотя откликнулся профессор. — Вроде карабкаются друг на друга, наподобие пирамиды…
Рысцову показалось, что Альберт Агабекович наслаждается происходящим, и ему сделалось жутко.
— Профессор, вы что, совсем не боитесь? — с беспокойством спросил он.
— Чего?
— Ну… — Валера даже на миг растерялся. — Вот этого… Их, изнанников.
— Они уже два раза могли нас превратить в высокоразвитую протоплазму, но не сделали этого. Не тронут и в третий раз.
— А мне всегда казалось, — едко вставил Андрон, — что по теории вероятности шансов того, что нас слопают при таких посылках, стало только больше.
— Не думаю, что здесь теория вероятности работает в полную силу. — Профессор зачем-то поглядел на свои подрагивающие волосатые пальцы, перепачканные чёрной пахучей смесью ещё в реке, и обернулся. — Не их надо боятся.
Все прислушались. Звук «ливня» вроде бы немного приблизился. Дробные постукивания стали чётче на фоне негромкого гула, источник которого, кстати, пока так и не удалось установить.