Снег резко скрипнул под лапами лобастого. Усилием указательных пальцев обеих рук Муся нажимает спусковой крючок. Резкий слитный треск длинной очереди гремит в овраге, эхо гулко раскатывается по лесу, и с вершины сосны неслышно сыплется сухой, колючий, искрящийся снежок…



25


   …Была на исходе уже третья неделя с того дня, когда Советская Армия, перейдя в гигантское контрнаступление, неожиданно обрушилась на основные ударные силы, стянутые фашистами в район Москвы, разгромила их и, принудив их остатки к беспорядочному отходу, начала победоносно двигаться вперёд, нанося врагу новые и новые удары нарастающей силы.
   Сбылось то, о чем мечтали миллионы советских людей в тылу, на фронте и за линией фронта, на оккупированной земле. Тугая пружина разжалась, и удар был так сокрушителен, что до основания потряс не только немецко-фашистскую армию, но и все разбойничье гитлеровское государство.
   Дивизия генерала Теплова, находившаяся в авангарде одной из армий Калининского фронта, успешно прорвала вражеские укрепления, перешла замёрзшую реку и одной из первых на этом участке ринулась преследовать противника. Ни временные оборонительные рубежи, наспех воздвигавшиеся врагом на пути наступления, ни арьергардные бои, которые немцы то и дело затевали на лесных опушках, у придорожных высоток, возле балок, ручьёв, у околиц деревень, ни танковые засады, ни постоянные контратаки с земли и с воздуха не могли её остановить.
   Все воины дивизии, начиная от самого генерала Теплова, высокого, широкоплечего, седеющего человека с большими руками молотобойца, с просторным лбом ученого, до телефонистов, не устававших передавать в батальоны приказы об ускорении движения, до ротных поваров, научившихся готовить пищу на марше, до письмоносцев полевой почты, сгибавшихся в эти дни под тяжестью наспех нацарапанных солдатских «треугольничков», заключавших в себе хорошие вести, – все были кровно озабочены развёртыванием этого трудного наступления.
   Наступали днём и ночью, без сна и часто даже без отдыха. Полевые кухни, с готовым варевом двигавшиеся в колоннах, источали сытные запахи. Но останавливаться было некогда, обеды стыли, и солдаты подчас довольствовались сухарём да горсткой снега, съеденными на ходу. Лишь бы не замедлить это победоносное движение, лишь бы не дать врагу оторваться, опомниться, привести себя в порядок!
   Нравственный подъем, вызванный радостью великой победы, был так могуч, что люди, позабыв о себе, были способны на невероятное. Когда пушки, автомашины с боеприпасами и продовольствием застревали на дне заснеженных оврагов так, что стальные тросы, протянутые к ним от вспомогательных тягачей или тракторов, лопались и не могли вырвать их из снежной пучины, люди на руках выхватывали из сугробов и выносили буксовавшую технику.
   Вслед за артиллерийскими дивизионами шли, вытянувшись цепями по обочинам снежных дорог, вереницы мирных жителей – старики, женщины, подростки. В мешках, перекинутых наперевес через плечо, они несли снаряды. Это жители освобождённых деревень посильно помогали своей армии наступать по глубоким снегам.
   Да, это были славные дни! Дивизии двигались по дорогам, прокопанным в сугробах, как траншеи, и вехами на них служили им полузанесенные снегом трупы врагов, брошенные противником пушки, повозки, сожжённые машины. Шли по деревням, которые можно было угадать лишь по надписям на дорожных указателях. В редкую свободную минуту варили пищу из концентратов в печах, стоявших, как казалось, среди чистого поля; пили воду из колодцев, журавли которых говорили солдатам о том, что здесь, где сейчас ветер беспрепятственно гоняет снежные вихри, издавна были селения, уничтоженные врагом.
   Самый вид этих мёртвых мест поднимал в солдатах яростную неутомимость.
   Так, с непрерывными боями, дивизия генерала Теплова прошла на запад десятки километров, пока не наткнулась на прочный рубеж, который вражеским сапёрам удалось организовать здесь, в лесном краю, по крутому берегу знаменитой русской реки, недалеко от её истоков.
   Река эта была здесь невелика. В засушливое лето дикие козы перебегали её по камням перекатов, даже не замочив брюха. Но берег, который неприятельское командование выбрало для того, чтобы приостановить наступление, был высок, обрывался вниз жёлтыми песчаными откосами, такими крутыми, что стрижи, зная, что ни зверю, ни человеку на них не забраться, выкопали на верхней их кромке глубокие гнёзда.
   За обрывом, у самого его гребня, начинался сосновый бор. Немецкие сапёры повалили его, из брёвен настроили доты. Огонь их был организован так, что можно было держать под обстрелом каждую точку низкого левобережья. Там же, где крутизна обрыва, подмытая и обрушенная вешними водами, была более отлога, сапёры обледенили её. Скаты эти, представлявшие наиболее уязвимые места обороны, превратились в скользкие горы, по которым невозможно было вползти не только искусному стрелку, но и дикому зверю.
   Вот на этом-то запасном береговом рубеже противнику и удалось задержать дивизию генерала Теплова, наступавшую в первом эшелоне.
   Проведя разведку боем, генерал Теплов сразу же понял, что брать эти укрепления штурмом и думать нечего. Он выждал ночи и под покровом метели бросил в атаку специальные подразделения лыжников. Но враг уже успел организовать на подходах к оборонительным рубежам сигнализацию. Атака была отражена. Дивизия остановилась. С каждым часом гас боевой порыв, цена которому известна всем, кто бывал в наступлении.
   Гонцы из штаба армии один за другим привозили приказы: немедленно наступать. Сам командующий фронтом, хладнокровный, опытный, талантливый полководец, которого Теплов уважал ещё за смелые операции у Халхин-Гола, вызвал комдива к телефону, сердито выбранил его за преступное топтание на месте и посоветовал «поднажать на хитрость».
   Поднажать на хитрость! Об этом думал и сам комдив, имевший навык лесных боев ещё с дней сражения с белофиннами. Он выпросил у командующего несколько артиллерийских дивизионов, поставил их против наиболее уязвимых участков вражеского рубежа; ближе к реке подтянул все имевшиеся в тылу дивизии автомашины и тракторы и приказал в течение ночи двигать их по рокадным дорогам низины, реветь моторами, греметь гусеницами и намекнул при этом начальникам колонн, что не следует очень взыскивать с водителей за плохую маскировку фар. Между тем лыжники и все разведывательные подразделения дивизии были сведены в одну часть, снабжены маскхалатами, вооружены автоматами, гранатами, лёгкими пулемётами, штурмовыми ножами и сосредоточены в леске, против самых неприступных участков берега.
   Тёмной декабрьской ночью по вражеской обороне ударили все подтянутые сюда орудия. Над ледяными откосами заметались огни разрывов. Будто огненные капли, которые стряхнули с гигантской кисти, с глухим рокочущим громом пронеслись за реку реактивные снаряды. Земля задрожала, застонала. Артиллерия всю свою мощь обрушивала на более уязвимые участки укреплённого рубежа.
   А в то же самое время, значительно левее, без единого выстрела, без шума, молча, вырубая себе топорами, лопатами, штурмовыми ножами ступеньки в мёрзлом песке, цепляясь за обнажённые сосновые корни, за выступы, упорно карабкались на крутой берег солдаты в маскхалатах. Артиллерия ещё продолжала грохотать, когда передние бойцы, невидимые в снежной мути, уже перевалили через гребень. И тут-то в полную меру постигли солдаты суть полководческой хитрости своего генерала. Здесь, на неприступном участке берега, куда артиллерия не послала ни одного снаряда, их не ждали.
   Все силы неприятеля были оттянуты правее, на оборону тех участков рубежа, где бушевал артиллерийский шквал. Там ожидалась атака.
   Почувствовав какую-то неловкость оттого, что труднейшая задача решена так просто и что на этом крутояре не с кем даже сразиться, передние сбросили вниз верёвки и без помех подняли на обрыв остальных людей. «Штурмовой батальон», как была названа в приказе эта сводная часть, проник вглубь оборонительного пояса, и когда стихли последние раскаты артподготовки, бойцы сводного штурмового батальона с тыла атаковали вражеские траншеи, огнём автоматов выкашивая стрелков, бросая гранаты в двери дотов.
   Так была пробита брешь в речном рубеже вражеской обороны. Дивизия, выбросив вперёд авангарды сибиряков-лыжников, всеми своими силами вошла в прорыв, открывая путь своей армии.
   Наступление возобновилось.



26


   Приняв успокаивающие сводки об успешном продвижении полков за рекой, вглубь лесистого края, подписав донесение о богатых трофеях, взятых на береговых укреплениях, и отдав последние распоряжения, генерал Теплов наконец прилёг впервые за дни, проведённые перед речным вражеским рубежом.
   Командный пункт генерала расположился в просторных блиндажах, где до того жили немецкие инженеры, руководившие строительством запасного оборонительного рубежа. Лесу они для себя не пожалели. Вокруг блиндажей были устроены палисаднички, скамеечки, затейливые крылечки, галерейки. Все это было сделано из молодых березок с белой, не ободранной корой. На козырьке того блиндажа, где разместился генерал и где до него жило, по-видимому, фашистское начальство, из осколков разбитого зеркала была выложена сверкающая надпись, гласящая по-немецки: «Сансуси». Блиндаж был широк, удобен. Из чьих-то квартир фашисты натаскали сюда разнокалиберную мебель: жёсткий давай с прямой спинкой, креслица, даже старый умывальник с овальным зеркалом, вделанным в серую мраморную доску.
   И хотя вся эта мебель была своя, советская, хотя ординарец генерала начисто ободрал со стен открытки и литографии из немецких журналов, собственноручно выковырял зеркальную надпись «Сансуси» и даже место, где она была, засыпал снегом, а полы и стены блиндажа были тщательно вымыты и продезинфицированы карболкой, генералу все время казалось, что в блиндаже стоит какой-то особый, неуловимый враждебный запах.
   Генерал ворочался с боку на бок, закрывал глаза, начинал ровно дышать, но и сквозь сомкнутые веки виделось ему движение пехоты, артиллерийских упряжек, машин. Он слышал хриплые голоса ездовых: «Марш, марш, марш!» и завыванье моторов. Он видел перед собой свою потрёпанную карту, испещрённую синими овалами с номерами немецких частей, пересечённую красными стрелками наступающей Советской Армии. Неясные разрывы мельтешили в глазах. Бесшумно тянулись через снежные поля колонны пленных, оборванных, заросших, в какой-то невероятной одежде, напяленной поверх плохонького обмундирования. Усталый мозг никак не мог успокоиться. Сон все не шёл, и виной этому, как казалось генералу, был необъяснимый чужой запах, которым пропахли даже стены этого подземного жилья. А спать было нужно, нужно во что бы то ни стало. Завтра с рассветом начинался новый боевой день, и кто знает, когда ещё там удастся прилечь отдохнуть.
   Генерал вздохнул, слез с нар, сунул ноги в бурки и, не одеваясь, только накинув на плечи бекешу, вышел из блиндажа. Часовой у входа вытянулся. Метель улеглась; сугробы, вылизанные морозным ветром, источали мягкое фосфоресцирующее сияние. Над кромкой крутогорья, развороченной снарядами, остро посверкивали холодные звезды. Генерал жадно вдохнул чистый воздух.
   – А заснуть все-таки надо, – сказал он вслух.
   – Так точно, товарищ генерал, – подтвердил из тьмы голос часового.
   Спустившись в блиндаж, генерал зашёл в отсек, где помещался его повар – старый усатый солдат. Тот спал, лёжа навзничь, тяжело всхрапывая и что-то невнятно бормоча. Опасливо покосившись на повара, генерал наклонился, пошарил под койкой, достал из ящика бутылку коньяку. Наполнив первый попавшийся под руку стакан, он плеснул в рот острую, припахивающую дубовой клепкой жидкость.
   В это мгновение он почувствовал на себе удивлённый взгляд. Повар проснулся и, протирая глаза, с недоверчивым недоумением смотрел на своего генерала. Он воевал с генералом от самой границы и успел твёрдо усвоить, что начальство его не пьёт. Коньяк же, присланный шефами дивизии ещё на Октябрьские праздники, свято хранился поваром для почётных гостей.
   Генерал гадливо передёрнул плечами, сунул бутылку повару и, ничего не сказав, скрылся за брезентовым пологом.
   Он забрался на нары и закрыл глаза. Теперь, когда тепло быстро разливалось по телу, чужой запах как бы отступил.
   В приятной дрёме замаячили образы жены – весёлой толстушки, сына – высокого, тощего паренька с длинными руками, удивительно напоминавшего мать, несмотря на свою худобу, и дочки – весёлого черноглазого карапузика. Чувствуя приближение желанного сна, генерал лёг поудобней, натянул на голову одеяло и только тут по-настоящему почувствовал, как он устал. «А все-таки здорово фашистов под Москвой рубанули!» – подумал он напоследок и точно бы погрузился в тёплую воду…
   …За занавеской, отгораживавшей койку порученца, будто летящий майский жук, зажужжал телефон. Требовательный, упрямый звук зуммера, раздаваясь ночью, всегда приносил что-то новое, чаще всего тревожное и неприятное. Он сразу отогнал сон. Только усилием воли генерал заставил себя остаться на постели. «Кто это звонит? Ведь просил же телефониста соединять только в случае крайней необходимости и всех, кто требует комдива, приключать к начальнику штаба». Телефон зуммерил напористо, настойчиво. Никто не брал трубку. «Ну и спит! – подумал генерал про порученца. – Эх, молодость, молодость!» Он уже хотел было сам идти к телефону, но послышался зловеще приглушённый шёпот порученца:
   – Кто, кто?.. Не могу, товарищ двенадцатый, первый отдыхает. Звоните третьему… Я вам говорю, товарищ первый трое суток даже не прилёг. Не просите – не могу, товарищ двенадцатый. Не приказано.
   Двенадцатым по дивизионной телефонной номенклатуре значился тот самый смелый, боевой майор, которого генерал направил с авангардным отрядом лыжников-сибиряков на лесную дорогу для форсированного параллельного преследования отступавших вражеских частей.
   – Соединяйтесь с третьим, товарищ двенадцатый… Не могу… – упорствовал порученец.
   Шёпот его снизился до зловещего шипения.
   Сон уже совсем отлетел. Сбросив одеяло, генерал сел на нарах, нащупывая ногами бурки. Майор был опытный и дисциплинированный офицер. Он не стал бы настаивать по пустякам. Подходя к телефону, генерал удивился, увидев, что обледеневшая стенка земляного колодца, в который выходило единственное окошко блиндажа, ярко освещена оранжевым светом. Значит, все-таки он успел изрядно поспать.
   – Первый слушает, – сказал генерал, отбирая у порученца телефонную трубку.
   – Докладывает двенадцатый, – заклекотал весёлый, энергичный голос. – Простите, товарищ первый, я бы не стал вас беспокоить, но у меня ЧП, очень важное… Совершенно особого свойства.
   – Чрезвычайное происшествие?.. В батальоне?.. Нет?.. Напоролись на засаду? Застряли?
   – Никак нет, наступление развивается нормально. Основные силы, двигаясь по дороге, вышли на рубеж сторожки. Мои лыжники, ведя целиной параллельное преследование, в пять пятьдесят минут достигли высоты «пятьдесят восемь», южнее топографической вышки «сорок один». Сейчас они значительно западнее.
   – Молодцы! – крикнул в трубку командир дивизии.
   Следя по карте, генерал уже отмечал красным карандашом район сторожки и вышки. Ясно! Сбитый с укреплений резервного оборонительного рубежа, враг снова принужден начать беспорядочный отход.
   – Молодцы! – повторил генерал, удлиняя красным карандашом стрелу, врезавшуюся в расположение вражеских частей. – Продолжайте преследование. К двенадцати ноль-ноль выйти основными силами в район… вот сюда, в район переезда через железную дорогу. Авангарду лыжников направиться в обгон немецких колонн и занять «Бол. Самарино». Нашли «Бол. Самарино» на своей карте?.. Вот его. Понятно? Исполняйте… Да, вы сказали – ЧП. В чем дело?
   Бодрый, уверенный даже в минуты боевых неудач, голос майора дрогнул. В нем зазвенели азартные мальчишеские нотки:
   – Ой, товарищ первый, ЧП совершенно особенное! Мои лыжники, двигаясь параллельно дороге, в двух километрах севернее топзнака «сорок один» взяли целый мешок золота…
   – Что? Повторите, что взяли? Не понимаю. Передайте по буквам.
   – Золото… Зинаида, Ольга, Лена, вторая Ольга, Тарас, третья Ольга. Поняли?.. Вот-вот, именно золото, много золота, товарищ первый.
   – Слушайте, вы, третья Ольга, ни черта я у вас не понимаю! – Генерал начал сердиться.
   Ещё в дни обороны, когда части дивизии отбивали атаки врага, закопавшись на левом берегу Волги, за городом Калинином, как-то сам собой возник в них эдакий самодельный внутренний и довольно неуклюжий шифр для телефонных переговоров. По шифру этому звались: танки – лапти, пушки – гавкалки, снаряды – огурцы, самолёты – птички и так далее. Конечно, все понимали, что такая фраза, как: «У немцев на левом фланге лапотки завелись», или запрос прислать для гавкалок семидесятишестимиллиметровых огурчиков звучали не бог весть как конспиративно. Однако и сам генерал, посмеивавшийся над этим шифром, порой прибегал к нему при переговорах. Приняв теперь по буквам слово «золото», он никак не мог вспомнить, что же, собственно, оно могло означать.
   – Пшеница, что ли? – предположил он.
   – Никак нет, именно золото, товарищ первый, – ответил ему бодрый голос.
   – К черту эти ваши дурацкие выдумки! Мы не в обороне, докладывайте по-русски, чего вы там захватили.
   – Виноват, товарищ генерал, именно золото, самое настоящее золото, драгоценный металл, а также бриллианты и ещё какие-то камни. Мною золота, целый мешок. Его несли партизаны, их нашли в лесу. Из их письма явствует…
   – Какого письма? Откуда письмо?
   – Оно было написано в записной книжке, приколото немецким штыком к дереву. Их письмо, товарищ первый…
   Происшествие, действительно, было не из обычных. Генерал забыл, что стоит в одном бельё в блиндаже, из которого за ночь выдуло все тепло. Он машинально запахнул бекешу, накинутую ему на плечи порученцем, присел на стол.
   – Читайте письмо. Постойте… там сказано, откуда взялись эти ценности?
   – Так точно, товарищ первый. – Майор назвал город и отделение Госбанка.
   Этот город был хорошо известен генералу. Полк, которым он командовал в начале войны, отступая с боями от границы, вместе с другими частями занял оборону как раз на рубеже этого города, недалеко от вокзала, и почти четыре дня сдерживал наступающих немцев, пока вражеские танки, прорвавшись севернее, не зашли ему в тыл.
   – Этот город был взят в конце июня, а сейчас декабрь. Это же почти в шестистах километрах отсюда, – с сомнением произнёс генерал, перед которым все это пространство вставало как бесконечная цепь тяжёлых арьергардных боев его полка, а затем дивизии. – Как же эти ценности попали сюда? Тут что-то не так. Кто из вас путает?
   – Никак нет, все правильно. Вот в письме прямо сказано, что они несли их оттуда.
   – Шестьсот километров по немецким тылам?
   – Так точно.
   – Да читайте же письмо, какого черта!
   Где-то на другом конце провода сквозь звон и потрескиванье необычно торжественно зазвучал голос майора:
   – «Товарищ, который найдёт эту книжку! К тебе обращаемся мы, три советских человека. Когда ты это найдёшь, нас не будет в живых…»
   – Они погибли?
   – Никак нет, живы, товарищ генерал! – Голос майора опять сорвался на мальчишеский весёлый тембр. – В том-то и штука – живы! Все живы!
   – Где они?
   – Направил на медпункт. Находятся в тяжёлом состоянии.
   – А кто такие?
   – Два парня и девушка. Один парень – совсем мальчишка. Дивчина тоже вроде подростка. Она в сознании. Рассказывала, что несёт ценности от самого того города. Такая чудесная девушка, товарищ первый… У неё глаза…
   – Ладно, читайте записку.
   – Слушаюсь… Ну, тут они перечисляют свои имена и адреса. Вот: «Мы просим тебя, товарищ…» Это они обращаются к тому, кто их найдёт, «…взять спрятанный под корневищем мешок с ценностями, принадлежащими государству, и доставить его…» – Голос майора сорвался.
   – Ну, ну, «и доставить его»… Что вы, не разбираете, что ли?
   – Никак нет, разбираю, «…и доставить его в ближайшую партийную организацию». И ещё они тут в письме просят передать последний привет доблестной Красной Армии, Ленинскому комсомолу, большевистской партии. Они просят сказать… вот это замечательное место я вам прочту: «…мы сделали все, что могли, и не выполнили задания только потому, что заболели, ослабли… ослабли…»
   Трубка смолкла. В ней слышался сухой шорох взволнованного дыхания.
   Генералу почудилось, будто холодная пластмасса жжёт ему ухо. Бурые доски блиндажа, обмёрзшая стенка земляного колодца, позолоченная солнечными лучами, померкшая кисточка ацетиленового пламени, бесполезно дрожавшего над настольной лампой, стол, точно скатертью покрытый исчерченной рабочей картой, – все это смазалось в теплом тумане. Рядом неясно маячила фигура порученца.
   Генерал резко отвернулся.
   – Чего стоите, погасите лампу! – сердито буркнул он. Только после этого ворчливо, но каким-то новым голосом он сказал в трубку: – Довольно. Немедленно под надёжным конвоем направьте ценности сюда, ко мне на КП. Ну да, пункт прежний. С ценностями направите подробное донесение об обстоятельствах дела, приложите эту записную книжку. Людей немедленно перевезти в медсанбат при враче, беречь как зеницу ока, головой отвечаете… Стойте, насчёт людей отставить. Я пошлю за ними свою машину с подполковником медслужбы.
   Генерал отдал адъютанту соответствующие распоряжения и, когда тот исчез, снова прильнул к трубке:
   – Слушайте! Это опять я, первый. А какие они, эти люди? Опишите.
   – Девушка очень молоденькая, очень милая, похожая на подростка… кудрявая… прекрасные серые глаза… Вы знаете, товарищ первый, такие глаза…
   – Тьфу! Вам сколько лет, майор?
   – Двадцать пятый, товарищ генерал.
   – Вот и видно, что двадцать пятый. Глаза! Я разве о глазах спрашиваю? Как эти люди выглядят?
   – Очень истощены, ослабли. Парни почти не говорят, а девушка…
   – Опять девушка!
   – Виноват, я только хочу сказать, что девушка рассказывает, что они шли до самого позавчерашнего утра, шли будто бы по ночам, а потом, когда на дорогах началось ночное движение, углубились в лес. Трудно поверить, но, кажется, это так. Девушка передала мне немецкую карту с дислокацией войск противника в этом районе, теперь устаревшую, и секретный пакет из штаба «Центр» командиру группы неприятельских войск.
   – Так какого же черта вы молчите? Какой пакет? С чем пакет?
   – Срочный пакет, товарищ первый. В нем командующий группой «Центр» передаёт категорический приказ ставки Гитлера остановить наше наступление. Решительно. Немедленно. Любой ценой…
   – Дата приказа?
   – Он передан пять дней назад.
   – Ну, цену они уже заплатили хорошую, – усмехнулся генерал. – Пакет и карту ко мне.
   – Выслал часа два назад, товарищ первый. Сейчас получите.
   – Так, значит, «решительно, немедленно, любой ценой»? Круто, баском командует… Да, кстати, откуда у партизан этот пакет?
   – Девушка рассказывает, что они четыре дня назад перехватили немецкого офицера связи.
   – Истощённые? Еле живые?
   – Так точно, товарищ первый.
   – Гм… Где же вы их нашли?
   – Нашли случайно. Капитан Сурков двигался в обход параллельно дороге. Вдруг в лесу – автоматная очередь. Одна, другая, третья. Думали – засада, осторожно обошли. Видят – лежат в снегу неподвижно трое, их совсем уже замело, товарищ первый. У девушки на коленях автомат. Над головой к дереву пригвождена штыком эта самая записная книжка. Девушка сначала и говорить ничего не могла, только плакала да трогала у бойцов полушубки, винтовки… Ей казалось, что она нас во сне или в бреду видит, честное слово! Потом рассказала, что о нашем наступлении они только догадывались, но думали, что до фронта остаётся ещё километров сто. Она в волков стреляла, товарищ первый, вот как… Совсем худенькая, но лицо прекрасное, точно из слоновой кости выточено, и глаза огромные, серые, как две фары сияют…
   – А врач… что врач говорит?
   – Врач, товарищ первый, ничего не говорит. Врач пожимает плечами. Он не верит, что можно идти в цинге, в такой степени истощения, да ещё нести тяжести… А девушка, её звать Муся…
   – Эх, майор, майор, думаете вы, как младший лейтенант! Чепуха у вас всякая в голове! – проворчал генерал. – Неужели, кроме серых глаз, вы ничего в этом так и не увидели?.. Ну ладно, хватит болтовни. Высылайте ценности, донесение. И чтобы у меня в двенадцать ноль-ноль выйти к указанному пункту. Понятно? Исполняйте. Мы им покажем «решительно, немедленно, любой ценой»!
   Генерал положил трубку и несколько мгновений, улыбаясь, смотрел в угол блиндажа. Потом, точно встряхнувшись, вскочил и бросил ввалившемуся в блиндаж розовому с мороза порученцу, у которого брови и ворс шинели уже успели покрыться утренней изморозью:
   – Вот что: немедленно ко мне комиссара. Скажите – прошу его срочно, очень важное дело… Потом соедините с командующим армией и с членом Военного совета фронта… Постойте. И ещё вызвать сюда начсандива. Чтобы перед тем, как явиться, приказал приготовить вот здесь, в моем блиндаже, три госпитальные койки со всем оборудованием. Быстро!