Страница:
Генерал пощурился на желтовато-лимонный свет зимнего утра, потоками стекавший в обледеневший земляной колодец за окошком, крепко, с удовольствием потёр руки. Его усталые глаза сверкнули радостно и хитровато. И он сказал, обращаясь к золотым солнечным лучам:
– Так, стало быть, «решительно, немедленно, любой ценой»… Неплохо начался у нас с вами денёк, очень неплохо!
– Так, стало быть, «решительно, немедленно, любой ценой»… Неплохо начался у нас с вами денёк, очень неплохо!
27
А через день к подземному посёлку из блиндажей, безжалостно украшенных ходами, переходами и террасками из юных берёзок с неободранной, белой корой, прибыли три машины.
Первой пришла уютная «эмочка», расписанная, как арбуз, косыми зелёными и чёрными полосами. Она прикатила из-за реки, с запада, откуда теперь еле-еле доносились сюда звуки далёкой уже канонады. Из неё вылез генерал Теплов, который ещё вчера на заре перенёс свой командный пункт на другой берег, вперёд, в пустовавшую лесную сторожку.
– Ну, как у вас тут? Как они? – спросил он у пожилого часового, который при виде своего генерала браво вытянулся у входа в землянку и взял автоматом на караул.
– Порядок полный, товарищ генерал. Отдыхают.
– Никто из начальства не приезжал?
– Никак нет, вы первый.
Генерал сошёл в своё недавнее жильё, и почти тотчас же с востока по снежной дороге, утрамбованной до фарфоровой крепости и блеска подмётками и колёсами прошедших здесь дивизий, подкатили к блиндажу два сильных длинных штабных вездехода, покрытых серебристой алюминиевой эмалью.
Из первого легко выскочил маленький, щуплый, но крепко сбитый и весь какой-то пружинистый человек в защитного цвета бекеше и генеральской папахе, стоявшей на нем трубой. Из другой неторопливо выбрался плотный человек в бурках, в чёрном пальто с поднятым меховым воротником. «Уши» пыжиковой шапки были опущены, и из рамки рыжего пушистого меха глядело широкое, немолодое, полное лицо, щедро разрумяненное морозом, с глубокими волевыми складками на пухлых щеках.
Командир дивизии, вышедший на звук моторов, встретил приехавших у входа в блиндаж.
– Здравия желаю, товарищ член Военного совета! – молодцевато приветствовал он человека в бекеше.
– Здравствуйте, генерал… Знакомьтесь: секретарь обкома партии, – представил тот штатского. – Ну, где они у вас?
– Разместили пока здесь, в блиндаже, – ответил комдив.
В присутствии начальства он весь как-то подтянулся, помолодел, точно сразу скинул с плеч годков пятнадцать.
– Ну, и как они, как со здоровьем? – спросил секретарь обкома и удивил комдива своим не по фигуре звонким, юношеским голосом, своими молодыми, очень живыми глазами, которые так и бегали, так и шарили кругом, должно быть все, все замечая.
– Они не жалуются. Ваш приказ, товарищ член Военного совета, выполнен. Начсандив, подполковник медицинской службы, находится неотлучно при них. Самолёт со спецмедикаментами вчера прибыл и был принят.
– А ценности? – спросил секретарь обкома.
– С самолётом, привёзшим медикаменты, вчера прилетел ваш человек из банка, этот безрукий… Они там вместе с моим начфином и с особистом колдовали всю ночь. Утром докладывали: по предварительным данным – колоссальные ценности. Я-то здесь со вчерашнего дня не был. Ведь наступаем, товарищ член Военного совета, некогда. Сутки коротковаты стали.
– Ну что ж, пошли в блиндаж? – спросил приезжий генерал и гостеприимно уступил дорогу секретарю обкома.
Сойдя вниз, они поначалу ничего не могли разглядеть, кроме каких-то неясных фигур, вскочивших и вытянувшихся при их появлении. Потом, приглядевшись, различили в полутьме у стола, освещённого затенённой карбидной лампой, двух офицеров и третьего – пожилого штатского человека с сухим морщинистым лицом. Пустой рукав тёмной полувоенной гимнастёрки был у него засунут за ремень.
На столе, перед которым те стояли, тускловато сверкала груда драгоценных вещей.
– Ну, показывайте ваши сокровища, товарищ комдив, – сказал член Военного совета, снимая папаху и приглаживая ладонью серебристый бобрик, придававший его небольшой голове угловатую форму.
Генерал Теплов молча повёл рукой в сторону драгоценностей.
– Не туда смотрите, товарищи генералы! – звонким голосом сказал секретарь обкома.
Он лишь мельком скользнул взглядом по груде золота, подошёл к двухэтажным нарам, и молодые, цепкие глаза его так и впились в полутьму. На широком, полном и очень подвижном и выразительном лице его были и забота, и любопытство, и осторожное уважение.
– Эй, кто тут живой, откликайся! Дайте хоть посмотреть на вас, что ли!
Верхние нары занимала девушка. На белом фоне свежей, ещё как следует не обмятой наволочки худенькое лицо чётко вырисовывалось такими тонкими и строгими линиями, будто действительно было вырезано искусным мастером из старой слоновой кости. Девушка спала, но веки её нервно вздрагивали, на бледных, увеличенных общей худобой губах дрожала тень успокоенной улыбки.
На просторных нижних нарах, рядом, обнявшись, как братья, лежали очень крупный человек, до того худой, что возраст его трудно было определить, и подросток, почти мальчик, с угловатым густо-смуглым лицом. И было похоже, что этот крепко спавший богатырь прикрывает младшего собой от опасности и непогоды.
Все трое дышали ровно. Секретарь обкома долго стоял над ними. В юности, которая казалась ему очень далекой, он окончил медицинский институт, и ему, как врачу, было необыкновенно приятно слышать их спокойное, ровное дыхание. Он прикрыл одеялом ногу меньшего, такую худую, что можно было угадать её костное строение.
– Поднимете их? – спросил он у немолодой строгой женщины в военном, в петлицах которой рядом с тремя шпалами золотели медицинские эмблемы.
– Состояние тяжёлое, но пульс уже наладился. Сделали два вливания. Вчера вечером и сегодня утром они приняли бульон. Девушка эта у меня совсем молодец, даже пробует подниматься… крепкая… Все пытается говорить. Вот только что перед вашим приходом уснула.
– Ну, что тут медицина предсказывает? – спросил член Военного совета.
Уже без папахи и бекеши, в простом кителе с тусклыми звёздами защитного цвета на полевых петлицах, этот маленький человек пружинисто переваливался с каблуков на носки, и его до блеска начищенные сапожки при этом легонько поскрипывали.
– Медицина надеется, товарищ генерал-лейтенант. Молодость, одухотворённая молодость все побеждает, – по-штатски ответила женщина-врач. Поправив строгую причёску, она взглянула на спящих. – Было бы слишком несправедливо: преодолеть такие невероятные, просто нечеловеческие трудности, выполнить долг – и умереть.
– Бывает. На войне, к сожалению, случается и так, – сказал член Военного совета. Резко повернувшись на каблуках, он пошёл было к столу, но с полдороги вернулся. – Товарищ подполковник медслужбы, командующий фронтом лично просил вам передать: сделайте все возможное для их спасения. Если возможного мало, сделайте невозможное. Ведите сражение за их жизнь всем оружием медицины. Ничего не жалеть. – Он подошёл к столу: – Ну как, учитываете?
– Тут нечего учитывать, тут все учтено. Просто принимаем по инвентарной описи, – отозвался штатский с пустым рукавом. – Вот опись ценностей, составленная по всем правилам. Мы только сверили её с наличностью и сейчас вот актируем государственный приём.
– Сошлось?
– Грамм в грамм, камешек в камешек! – гордо ответил человек с пустым рукавом. – Да иначе и быть не могло: её составлял старый, опытный банковский работник. Прекрасный служащий, я его знал…
– Почему «знал», а не «знаю»?
– Он умер, товарищ генерал. Умер в дороге, неся эти ценности… Он же и вынес их из оккупированного города вдвоём вон с той девицей, с Марией Волковой.
– Ты и её знаешь? Это тоже твоя сотрудница? – живо обернулся секретарь обкома, отрываясь от описи, составленной Митрофаном Ильичом, которую он внимательно рассматривал. – Ну и что она, товарищ Чередников?
Штатский сделал своей единственной рукой смущённый жест:
– Вот то-то, что ничего особенного! Машинисткой работала… Хорошая машинистка, обыкновенная, ничем не примечательная девушка.
– Обыкновенная девушка… Так, так, так… Ничего особенного… – задумчиво протянул секретарь обкома и, обернувшись к генералам, весь сияя своей юношеской живостью, которой у него, казалось, было с избытком, широко улыбнулся белозубой улыбкой: – Вот то-то и есть, что ничего особенного! Обыкновенная, ничем не примечательная девушка, обыкновенные парни, обычный случай. В этом самое необыкновенное… Вот, товарищи генералы, полюбуйтесь-ка на этот документ. Тоже обычный документ и по форме, вероятно, составленный. Но на чем? На «листках ударника» и на «похвальных грамотах». Где? Во вражеском тылу, в лесной глуши. У человека капитализма в таких условиях, наверное бы, клыки и хвост выросли. А они опекали ценности, которые им никто не поручал… Погодите, станем богаче, восстановим областной музей, который фашисты сожгли, – я прикажу этот документ на самой видной витрине положить. Под стеклом хранить как интереснейший документ военных лет.
– А вы о их завещании не слышали? – спросил комдив, вытаскивая из планшета старую записную книжку с продолговатой дыркой, проколотой штыком. – Тоже вот возьмите для вашего музея. Учтите, что все это написано людьми, умиравшими от цинги и голода, без всякой надежды на то, что их выручат.
В записную книжку был вложен засиженный мухами портрет колхозницы, прижимавшей к себе пёстрые телячьи мордочки.
Член Военного совета на миг залюбовался красивым женским лицом, ласковым и в то же время строгим.
– Кто это?
– Девушка говорит, это какая-то колхозница. Она тоже несла ценности, а потом их приняли вот эти партизаны, – пояснил командир дивизии, указав на людей, спавших на нижних нарах.
– Эстафета! – усмехнулся секретарь обкома, разбирая каракули в блокноте.
Один из офицеров придвинул ему карбидную лампу.
– Молодцы! Аж в слезу шибает, когда читаешь, – сказал секретарь.
С верхней полки раздался глубокий вздох, послышалось шуршание жёстких простынь. Тихий, но звучный голос спросил:
– Доктор, вы здесь?.. Как они, как их здоровье?
– Спят, спят, моя хорошая, спят. И вы спите, не разговаривайте, – ответил звучный альт врача. – Не думайте о них, им уже лучше.
– Нет, вы правду говорите? Ой, кто это там?
Находившиеся в блиндаже, как по команде, обернулись на голос. Член Военного совета, сверкающий серебряным, аккуратно подстриженным бобриком, и полный секретарь обкома, и высокий комдив, и банковский работник с пустым рукавом, и офицеры, и часовой – все бывалые, много видавшие, много пережившие люди смотрели туда, где над бортиком нар поднялось худое девичье лицо, где в полутьме из-за длинных, с загнутыми концами ресниц светились большие, круглые усталые девичьи глаза.
Секретарь обкома и генералы двинулись было к нарам, но были остановлены строгим взглядом врача.
– Эти товарищи приехали по поводу ценностей. Не беспокойтесь, родная, спите себе… Ваши вне опасности, – сказала подполковник медслужбы и погладила девушку по голове.
– У нас в областном городе ещё не восстановлены электросеть и водопровод. Придётся, пожалуй, для дальнейшего лечения отослать их в Москву, – задумчиво сказал секретарь обкома.
– О Москве и слышать не хотят, – усмехнулся комдив. – Я говорил с ними, когда их сюда привезли. Предлагал с санитарной машиной отправить на аэродром, прямо с колёс – на крылья, туда. Где там! Все трое в один голос: «Никуда с фронта не поедем!» Просят сразу же, как только поправятся, забросить их обратно в лес, к партизанам, в их отряд… И всё просили радировать командиру отряда, что задание его они выполнили и ценности доставлены.
– Ух, народ! Эти жить будут! – громко произнёс член Военного совета, но, боязливо оглянувшись на нары, снизил голос до шёпота: – А из какого они отряда? Где этот отряд дислоцируется и действует, не узнавали?
– А вот разрешите доложить, – тем же больничным, осторожным шёпотом ответил комдив. – Я тут отметил на карте. Это за разгранлинией нашей армии, на пути у правого соседа… Говорят, сосед за эти дни здорово рванул на запад?
Стараясь действовать как можно тише, он стал развертывать необжитую, новую часть карты, сухо хрустевшую жёсткой глянцевитой бумагой.
– Тут вот, в лесу, у этой балки. Здесь близко гурты какого-то колхоза зазимовали. Так вот они рассказывают: когда отряд, действовавший вот здесь, в районе Узловой, был оттеснён со своих баз лесным пожаром, командир взял направление вот сюда, за реку, к колхозным гуртам. Та красавица, что на снимке, – оттуда…
– Позвольте, какие гурты? О каких гуртах речь? Не о колхозе «Красный пахарь»? – живо спросил секретарь обкома, заглядывая в карту через плечи военных.
– Возможно, названия не помню, – ответил комдив, очерчивая на карте лесную балку. – Вот здесь разместилось стадо, и сюда направлялся партизанский отряд. Это последнее, что они могли о нем сообщить.
– А отряд не железнодорожников? Не Рудакова с Узловой, не помните? – допрашивал секретарь обкома, все более и более оживляясь.
– Вот это помню: точно железнодорожников, точно Рудакова! – обрадовался комдив. – Этот, высокий-то, партизан Железнов, как раз из этого отряда…
– Так этот район ещё третьего дня освобождён частями вашего соседа, – задумчиво сказал член Военного совета.
– Правильно, – подтвердил секретарь обкома. – И мы уже получили со связным через линию фронта от Игната Рубцова – председателя того колхоза, что гурты в лесу прятал, – сообщение, что все они живы и их знаменитое стадо цело… Это один из лучших наших колхозных вожаков, замечательный мужик, балтиец, старый большевик. Кронштадт штурмовал!..
Девушка, приподнявшись на локте, всматривалась в незнакомые доброжелательные лица. Казалось, она все ещё старалась решить: в действительности или в хорошем сне видит всех этих людей, слышит разговор, знакомые имена?
Ну да, это была действительность! Полного, широкоплечего человека девушка даже помнила. Она видела его однажды в первом ряду кресел во время итогового смотра самодеятельности, происходившего в областном центре. Вот у кого надо попросить, чтобы всех их не отправляли ни в какой столичный госпиталь, а дали возможность поправиться здесь и потом отослали назад к Рудакову, чтобы с его людьми воевать до самой победы.
Опасливо оглядываясь на строгого врача, девушка стала сбивчиво излагать секретарю обкома общую просьбу троих друзей. Секретарь, улыбаясь, слушал её и все время победно оглядывался на члена Военного совета, точно гордясь перед этим седым, бывалым генералом людьми своей области. Когда девушка кончила, он заговорщицки подмигнул:
– Слышали? Ой, народ! Ну народ!.. Милая девушка, куда же вас забрасывать, когда весь рудаковский отряд уже с боем прорвался через фронт и вышел из леса? Узловую не сегодня-завтра возьмут. Вашего Рудакова туда секретарём горкома посылаем. Надоело ему, небось, там все взрывать да разрушать. Пусть отдохнёт, строя да восстанавливая.
Тихий девичий голос мелодично произнёс:
– Он тоже жив?.. Ой, как все хорошо!..
Голова девушки упала на подушку, улыбающиеся губы поджались, подбородок съёжился. Послышался тонкий, точно детский плач.
– Вот тебе и раз! – растерялся секретарь обкома. – Ну, полно в блиндаже сырость разводить. У меня к тебе дело. Обком решил представить вас за спасение государственных ценностей к правительственной награде. – Сёкретарь достал из бокового кармана гимнастёрки записную книжку и карандаш. – Сообщи о себе некоторые данные, я запишу… Имя, фамилия, отчество?
Девушка медленно приподнялась и села на нарах. В глазах её ещё стояли слезы, но глаза счастливо сияли.
– Запишите, пожалуйста: Корецкий Митрофаи Ильич…
– Это тот старый кассир?
– Да, да! Это все он. Если бы не он, я бы ничего не сумела сделать… Это такой человек… Запишите ещё одну замечательную женщину – она этот мешок дважды, рискуя головой, спасала: Рубцова Матрёна Никитична.
– Какая Рубцова? Наша знатная животновод?
– Да, да… Чудесная женщина!.. Потом – Рубцов Игнат Савельич. Он нам все организовал… Потом одну колхозницу из деревни Ветлино… Ах, беда, не знаю фамилии! И ещё сынишку её, Костю…
– Разрешите обратиться? – донёсся с нижних нар слабый мужской голос.
Все наклонились вниз. Рослый партизан, не поднимая с подушки головы, смотрел на секретаря обкома огромными голубыми глазами:
– Надо обязательно отметить Кулакова Василия Кузьмича, стрелочника с Узловой, и Чёрного Мирко Осиповича, оттуда же. Они, может быть, жизнь свою отдали…
– Кабы не они, нам бы этот мешок, ёлки-палки, ни в жизнь не унести! – донёсся из глубины нар ломкий мальчишеский басок.
Секретарь обкома расхохотался:
– Что-то очень много получается! И себя вы ещё не назвали…
– Её запишите, она настоящая героиня. А мы что… мы приказ выполняли, – сказал рослый партизан.
– И не донесли бы, если бы Красная Армия нас не выручила, – добавил тот же мальчишеский басок.
– Вот что: прекратим этот разговор, им нужно отдыхать, – решительно заявила женщина-врач и, выдвинувшись вперёд, загородила собой нары.
Наступила тишина. Член Военного совета, поскрипывая сапогами, ходил по блиндажу. Вдруг он резко повернулся на каблуках и, остановившись перед секретарём, сообщил ему как какую-то новость:
– С таким народом войну обязательно выиграем! И не только эту – любую!
Все вновь оглянулись на партизан, но те, утомлённые разговором, уже крепко спали, сладко посапывая. Вскоре послышалось и ровное дыхание девушки.
– Хорошая это штука – юность, товарищи полководцы! – сказал секретарь обкома, и вокруг рта у него вдруг легли удалые, добродушные, совсем молодые складки. – А ведь и я когда-то «Сергей-поп» певал, и белобандитов с чоновцами по лесам гонял, и галстуки с трибуны осуждал, и по ночам электростанцию восстанавливал… Все было!
– А я, думаете, нет? – спросил член Военного совета и провёл рукой по серебряному бобрику. – Эх, ребята, даже самому не верится, что меня когда-то всей ячейкой с завода в «комсомольский набор» до военкомата провожали: «Наш паровоз, вперёд лети, коммуна – остановка»… Помните, ребята? – Он подмигнул секретарю обкома и комдиву.
– Иного нет у нас пути,
В руках у нас винтовка…—
приятным голосом подхватил генерал Теплов, и по лихому тону, каким он это пропел, стало ясно, что и этот солидный и, казалось, уже пожилой человек побывал в комсомоле.
– Великое дело – юность! – повторил секретарь обкома. – А помните…
Дверь блиндажа вдруг распахнулась. В клубах морозного пара предстал молодой офицер. Ушанка, полушубок, юношеский пух на его лице и маленькие усики – все было покрыто налётом инея. Вбежав в блиндаж, он вытянулся и замер, приложив руку к козырьку:
– Разрешите обратиться, товарищ генерал? Офицер связи лейтенант Васильев со срочным пакетом к члену Военного совета.
Он вынул из планшета пакет и протянул генерал-лейтенанту. Тот сорвал печати. Минуту колючие глаза его бегали по строчкам телеграммы. Потом он поднял взволнованное лицо и сказал:
– Из Москвы. Самый верх запрашивает об их здоровье. Семёнов запрашивает… А Семёнов знаете кто?
И по тому, как сразу притихли и будто бы даже вытянулись и офицеры, и генералы, и секретарь обкома, и банковский работник с пустым рукавом, стало ясно, что все они знают или догадываются, кто это, именуемый по коду генерального штаба Семёновым, запрашивает о здоровье трех простых молодых советских людей, крепко и безмятежно спавших на нарах вот в этом самом блиндаже.
1945—1950
Первой пришла уютная «эмочка», расписанная, как арбуз, косыми зелёными и чёрными полосами. Она прикатила из-за реки, с запада, откуда теперь еле-еле доносились сюда звуки далёкой уже канонады. Из неё вылез генерал Теплов, который ещё вчера на заре перенёс свой командный пункт на другой берег, вперёд, в пустовавшую лесную сторожку.
– Ну, как у вас тут? Как они? – спросил он у пожилого часового, который при виде своего генерала браво вытянулся у входа в землянку и взял автоматом на караул.
– Порядок полный, товарищ генерал. Отдыхают.
– Никто из начальства не приезжал?
– Никак нет, вы первый.
Генерал сошёл в своё недавнее жильё, и почти тотчас же с востока по снежной дороге, утрамбованной до фарфоровой крепости и блеска подмётками и колёсами прошедших здесь дивизий, подкатили к блиндажу два сильных длинных штабных вездехода, покрытых серебристой алюминиевой эмалью.
Из первого легко выскочил маленький, щуплый, но крепко сбитый и весь какой-то пружинистый человек в защитного цвета бекеше и генеральской папахе, стоявшей на нем трубой. Из другой неторопливо выбрался плотный человек в бурках, в чёрном пальто с поднятым меховым воротником. «Уши» пыжиковой шапки были опущены, и из рамки рыжего пушистого меха глядело широкое, немолодое, полное лицо, щедро разрумяненное морозом, с глубокими волевыми складками на пухлых щеках.
Командир дивизии, вышедший на звук моторов, встретил приехавших у входа в блиндаж.
– Здравия желаю, товарищ член Военного совета! – молодцевато приветствовал он человека в бекеше.
– Здравствуйте, генерал… Знакомьтесь: секретарь обкома партии, – представил тот штатского. – Ну, где они у вас?
– Разместили пока здесь, в блиндаже, – ответил комдив.
В присутствии начальства он весь как-то подтянулся, помолодел, точно сразу скинул с плеч годков пятнадцать.
– Ну, и как они, как со здоровьем? – спросил секретарь обкома и удивил комдива своим не по фигуре звонким, юношеским голосом, своими молодыми, очень живыми глазами, которые так и бегали, так и шарили кругом, должно быть все, все замечая.
– Они не жалуются. Ваш приказ, товарищ член Военного совета, выполнен. Начсандив, подполковник медицинской службы, находится неотлучно при них. Самолёт со спецмедикаментами вчера прибыл и был принят.
– А ценности? – спросил секретарь обкома.
– С самолётом, привёзшим медикаменты, вчера прилетел ваш человек из банка, этот безрукий… Они там вместе с моим начфином и с особистом колдовали всю ночь. Утром докладывали: по предварительным данным – колоссальные ценности. Я-то здесь со вчерашнего дня не был. Ведь наступаем, товарищ член Военного совета, некогда. Сутки коротковаты стали.
– Ну что ж, пошли в блиндаж? – спросил приезжий генерал и гостеприимно уступил дорогу секретарю обкома.
Сойдя вниз, они поначалу ничего не могли разглядеть, кроме каких-то неясных фигур, вскочивших и вытянувшихся при их появлении. Потом, приглядевшись, различили в полутьме у стола, освещённого затенённой карбидной лампой, двух офицеров и третьего – пожилого штатского человека с сухим морщинистым лицом. Пустой рукав тёмной полувоенной гимнастёрки был у него засунут за ремень.
На столе, перед которым те стояли, тускловато сверкала груда драгоценных вещей.
– Ну, показывайте ваши сокровища, товарищ комдив, – сказал член Военного совета, снимая папаху и приглаживая ладонью серебристый бобрик, придававший его небольшой голове угловатую форму.
Генерал Теплов молча повёл рукой в сторону драгоценностей.
– Не туда смотрите, товарищи генералы! – звонким голосом сказал секретарь обкома.
Он лишь мельком скользнул взглядом по груде золота, подошёл к двухэтажным нарам, и молодые, цепкие глаза его так и впились в полутьму. На широком, полном и очень подвижном и выразительном лице его были и забота, и любопытство, и осторожное уважение.
– Эй, кто тут живой, откликайся! Дайте хоть посмотреть на вас, что ли!
Верхние нары занимала девушка. На белом фоне свежей, ещё как следует не обмятой наволочки худенькое лицо чётко вырисовывалось такими тонкими и строгими линиями, будто действительно было вырезано искусным мастером из старой слоновой кости. Девушка спала, но веки её нервно вздрагивали, на бледных, увеличенных общей худобой губах дрожала тень успокоенной улыбки.
На просторных нижних нарах, рядом, обнявшись, как братья, лежали очень крупный человек, до того худой, что возраст его трудно было определить, и подросток, почти мальчик, с угловатым густо-смуглым лицом. И было похоже, что этот крепко спавший богатырь прикрывает младшего собой от опасности и непогоды.
Все трое дышали ровно. Секретарь обкома долго стоял над ними. В юности, которая казалась ему очень далекой, он окончил медицинский институт, и ему, как врачу, было необыкновенно приятно слышать их спокойное, ровное дыхание. Он прикрыл одеялом ногу меньшего, такую худую, что можно было угадать её костное строение.
– Поднимете их? – спросил он у немолодой строгой женщины в военном, в петлицах которой рядом с тремя шпалами золотели медицинские эмблемы.
– Состояние тяжёлое, но пульс уже наладился. Сделали два вливания. Вчера вечером и сегодня утром они приняли бульон. Девушка эта у меня совсем молодец, даже пробует подниматься… крепкая… Все пытается говорить. Вот только что перед вашим приходом уснула.
– Ну, что тут медицина предсказывает? – спросил член Военного совета.
Уже без папахи и бекеши, в простом кителе с тусклыми звёздами защитного цвета на полевых петлицах, этот маленький человек пружинисто переваливался с каблуков на носки, и его до блеска начищенные сапожки при этом легонько поскрипывали.
– Медицина надеется, товарищ генерал-лейтенант. Молодость, одухотворённая молодость все побеждает, – по-штатски ответила женщина-врач. Поправив строгую причёску, она взглянула на спящих. – Было бы слишком несправедливо: преодолеть такие невероятные, просто нечеловеческие трудности, выполнить долг – и умереть.
– Бывает. На войне, к сожалению, случается и так, – сказал член Военного совета. Резко повернувшись на каблуках, он пошёл было к столу, но с полдороги вернулся. – Товарищ подполковник медслужбы, командующий фронтом лично просил вам передать: сделайте все возможное для их спасения. Если возможного мало, сделайте невозможное. Ведите сражение за их жизнь всем оружием медицины. Ничего не жалеть. – Он подошёл к столу: – Ну как, учитываете?
– Тут нечего учитывать, тут все учтено. Просто принимаем по инвентарной описи, – отозвался штатский с пустым рукавом. – Вот опись ценностей, составленная по всем правилам. Мы только сверили её с наличностью и сейчас вот актируем государственный приём.
– Сошлось?
– Грамм в грамм, камешек в камешек! – гордо ответил человек с пустым рукавом. – Да иначе и быть не могло: её составлял старый, опытный банковский работник. Прекрасный служащий, я его знал…
– Почему «знал», а не «знаю»?
– Он умер, товарищ генерал. Умер в дороге, неся эти ценности… Он же и вынес их из оккупированного города вдвоём вон с той девицей, с Марией Волковой.
– Ты и её знаешь? Это тоже твоя сотрудница? – живо обернулся секретарь обкома, отрываясь от описи, составленной Митрофаном Ильичом, которую он внимательно рассматривал. – Ну и что она, товарищ Чередников?
Штатский сделал своей единственной рукой смущённый жест:
– Вот то-то, что ничего особенного! Машинисткой работала… Хорошая машинистка, обыкновенная, ничем не примечательная девушка.
– Обыкновенная девушка… Так, так, так… Ничего особенного… – задумчиво протянул секретарь обкома и, обернувшись к генералам, весь сияя своей юношеской живостью, которой у него, казалось, было с избытком, широко улыбнулся белозубой улыбкой: – Вот то-то и есть, что ничего особенного! Обыкновенная, ничем не примечательная девушка, обыкновенные парни, обычный случай. В этом самое необыкновенное… Вот, товарищи генералы, полюбуйтесь-ка на этот документ. Тоже обычный документ и по форме, вероятно, составленный. Но на чем? На «листках ударника» и на «похвальных грамотах». Где? Во вражеском тылу, в лесной глуши. У человека капитализма в таких условиях, наверное бы, клыки и хвост выросли. А они опекали ценности, которые им никто не поручал… Погодите, станем богаче, восстановим областной музей, который фашисты сожгли, – я прикажу этот документ на самой видной витрине положить. Под стеклом хранить как интереснейший документ военных лет.
– А вы о их завещании не слышали? – спросил комдив, вытаскивая из планшета старую записную книжку с продолговатой дыркой, проколотой штыком. – Тоже вот возьмите для вашего музея. Учтите, что все это написано людьми, умиравшими от цинги и голода, без всякой надежды на то, что их выручат.
В записную книжку был вложен засиженный мухами портрет колхозницы, прижимавшей к себе пёстрые телячьи мордочки.
Член Военного совета на миг залюбовался красивым женским лицом, ласковым и в то же время строгим.
– Кто это?
– Девушка говорит, это какая-то колхозница. Она тоже несла ценности, а потом их приняли вот эти партизаны, – пояснил командир дивизии, указав на людей, спавших на нижних нарах.
– Эстафета! – усмехнулся секретарь обкома, разбирая каракули в блокноте.
Один из офицеров придвинул ему карбидную лампу.
– Молодцы! Аж в слезу шибает, когда читаешь, – сказал секретарь.
С верхней полки раздался глубокий вздох, послышалось шуршание жёстких простынь. Тихий, но звучный голос спросил:
– Доктор, вы здесь?.. Как они, как их здоровье?
– Спят, спят, моя хорошая, спят. И вы спите, не разговаривайте, – ответил звучный альт врача. – Не думайте о них, им уже лучше.
– Нет, вы правду говорите? Ой, кто это там?
Находившиеся в блиндаже, как по команде, обернулись на голос. Член Военного совета, сверкающий серебряным, аккуратно подстриженным бобриком, и полный секретарь обкома, и высокий комдив, и банковский работник с пустым рукавом, и офицеры, и часовой – все бывалые, много видавшие, много пережившие люди смотрели туда, где над бортиком нар поднялось худое девичье лицо, где в полутьме из-за длинных, с загнутыми концами ресниц светились большие, круглые усталые девичьи глаза.
Секретарь обкома и генералы двинулись было к нарам, но были остановлены строгим взглядом врача.
– Эти товарищи приехали по поводу ценностей. Не беспокойтесь, родная, спите себе… Ваши вне опасности, – сказала подполковник медслужбы и погладила девушку по голове.
– У нас в областном городе ещё не восстановлены электросеть и водопровод. Придётся, пожалуй, для дальнейшего лечения отослать их в Москву, – задумчиво сказал секретарь обкома.
– О Москве и слышать не хотят, – усмехнулся комдив. – Я говорил с ними, когда их сюда привезли. Предлагал с санитарной машиной отправить на аэродром, прямо с колёс – на крылья, туда. Где там! Все трое в один голос: «Никуда с фронта не поедем!» Просят сразу же, как только поправятся, забросить их обратно в лес, к партизанам, в их отряд… И всё просили радировать командиру отряда, что задание его они выполнили и ценности доставлены.
– Ух, народ! Эти жить будут! – громко произнёс член Военного совета, но, боязливо оглянувшись на нары, снизил голос до шёпота: – А из какого они отряда? Где этот отряд дислоцируется и действует, не узнавали?
– А вот разрешите доложить, – тем же больничным, осторожным шёпотом ответил комдив. – Я тут отметил на карте. Это за разгранлинией нашей армии, на пути у правого соседа… Говорят, сосед за эти дни здорово рванул на запад?
Стараясь действовать как можно тише, он стал развертывать необжитую, новую часть карты, сухо хрустевшую жёсткой глянцевитой бумагой.
– Тут вот, в лесу, у этой балки. Здесь близко гурты какого-то колхоза зазимовали. Так вот они рассказывают: когда отряд, действовавший вот здесь, в районе Узловой, был оттеснён со своих баз лесным пожаром, командир взял направление вот сюда, за реку, к колхозным гуртам. Та красавица, что на снимке, – оттуда…
– Позвольте, какие гурты? О каких гуртах речь? Не о колхозе «Красный пахарь»? – живо спросил секретарь обкома, заглядывая в карту через плечи военных.
– Возможно, названия не помню, – ответил комдив, очерчивая на карте лесную балку. – Вот здесь разместилось стадо, и сюда направлялся партизанский отряд. Это последнее, что они могли о нем сообщить.
– А отряд не железнодорожников? Не Рудакова с Узловой, не помните? – допрашивал секретарь обкома, все более и более оживляясь.
– Вот это помню: точно железнодорожников, точно Рудакова! – обрадовался комдив. – Этот, высокий-то, партизан Железнов, как раз из этого отряда…
– Так этот район ещё третьего дня освобождён частями вашего соседа, – задумчиво сказал член Военного совета.
– Правильно, – подтвердил секретарь обкома. – И мы уже получили со связным через линию фронта от Игната Рубцова – председателя того колхоза, что гурты в лесу прятал, – сообщение, что все они живы и их знаменитое стадо цело… Это один из лучших наших колхозных вожаков, замечательный мужик, балтиец, старый большевик. Кронштадт штурмовал!..
Девушка, приподнявшись на локте, всматривалась в незнакомые доброжелательные лица. Казалось, она все ещё старалась решить: в действительности или в хорошем сне видит всех этих людей, слышит разговор, знакомые имена?
Ну да, это была действительность! Полного, широкоплечего человека девушка даже помнила. Она видела его однажды в первом ряду кресел во время итогового смотра самодеятельности, происходившего в областном центре. Вот у кого надо попросить, чтобы всех их не отправляли ни в какой столичный госпиталь, а дали возможность поправиться здесь и потом отослали назад к Рудакову, чтобы с его людьми воевать до самой победы.
Опасливо оглядываясь на строгого врача, девушка стала сбивчиво излагать секретарю обкома общую просьбу троих друзей. Секретарь, улыбаясь, слушал её и все время победно оглядывался на члена Военного совета, точно гордясь перед этим седым, бывалым генералом людьми своей области. Когда девушка кончила, он заговорщицки подмигнул:
– Слышали? Ой, народ! Ну народ!.. Милая девушка, куда же вас забрасывать, когда весь рудаковский отряд уже с боем прорвался через фронт и вышел из леса? Узловую не сегодня-завтра возьмут. Вашего Рудакова туда секретарём горкома посылаем. Надоело ему, небось, там все взрывать да разрушать. Пусть отдохнёт, строя да восстанавливая.
Тихий девичий голос мелодично произнёс:
– Он тоже жив?.. Ой, как все хорошо!..
Голова девушки упала на подушку, улыбающиеся губы поджались, подбородок съёжился. Послышался тонкий, точно детский плач.
– Вот тебе и раз! – растерялся секретарь обкома. – Ну, полно в блиндаже сырость разводить. У меня к тебе дело. Обком решил представить вас за спасение государственных ценностей к правительственной награде. – Сёкретарь достал из бокового кармана гимнастёрки записную книжку и карандаш. – Сообщи о себе некоторые данные, я запишу… Имя, фамилия, отчество?
Девушка медленно приподнялась и села на нарах. В глазах её ещё стояли слезы, но глаза счастливо сияли.
– Запишите, пожалуйста: Корецкий Митрофаи Ильич…
– Это тот старый кассир?
– Да, да! Это все он. Если бы не он, я бы ничего не сумела сделать… Это такой человек… Запишите ещё одну замечательную женщину – она этот мешок дважды, рискуя головой, спасала: Рубцова Матрёна Никитична.
– Какая Рубцова? Наша знатная животновод?
– Да, да… Чудесная женщина!.. Потом – Рубцов Игнат Савельич. Он нам все организовал… Потом одну колхозницу из деревни Ветлино… Ах, беда, не знаю фамилии! И ещё сынишку её, Костю…
– Разрешите обратиться? – донёсся с нижних нар слабый мужской голос.
Все наклонились вниз. Рослый партизан, не поднимая с подушки головы, смотрел на секретаря обкома огромными голубыми глазами:
– Надо обязательно отметить Кулакова Василия Кузьмича, стрелочника с Узловой, и Чёрного Мирко Осиповича, оттуда же. Они, может быть, жизнь свою отдали…
– Кабы не они, нам бы этот мешок, ёлки-палки, ни в жизнь не унести! – донёсся из глубины нар ломкий мальчишеский басок.
Секретарь обкома расхохотался:
– Что-то очень много получается! И себя вы ещё не назвали…
– Её запишите, она настоящая героиня. А мы что… мы приказ выполняли, – сказал рослый партизан.
– И не донесли бы, если бы Красная Армия нас не выручила, – добавил тот же мальчишеский басок.
– Вот что: прекратим этот разговор, им нужно отдыхать, – решительно заявила женщина-врач и, выдвинувшись вперёд, загородила собой нары.
Наступила тишина. Член Военного совета, поскрипывая сапогами, ходил по блиндажу. Вдруг он резко повернулся на каблуках и, остановившись перед секретарём, сообщил ему как какую-то новость:
– С таким народом войну обязательно выиграем! И не только эту – любую!
Все вновь оглянулись на партизан, но те, утомлённые разговором, уже крепко спали, сладко посапывая. Вскоре послышалось и ровное дыхание девушки.
– Хорошая это штука – юность, товарищи полководцы! – сказал секретарь обкома, и вокруг рта у него вдруг легли удалые, добродушные, совсем молодые складки. – А ведь и я когда-то «Сергей-поп» певал, и белобандитов с чоновцами по лесам гонял, и галстуки с трибуны осуждал, и по ночам электростанцию восстанавливал… Все было!
– А я, думаете, нет? – спросил член Военного совета и провёл рукой по серебряному бобрику. – Эх, ребята, даже самому не верится, что меня когда-то всей ячейкой с завода в «комсомольский набор» до военкомата провожали: «Наш паровоз, вперёд лети, коммуна – остановка»… Помните, ребята? – Он подмигнул секретарю обкома и комдиву.
– Иного нет у нас пути,
В руках у нас винтовка…—
приятным голосом подхватил генерал Теплов, и по лихому тону, каким он это пропел, стало ясно, что и этот солидный и, казалось, уже пожилой человек побывал в комсомоле.
– Великое дело – юность! – повторил секретарь обкома. – А помните…
Дверь блиндажа вдруг распахнулась. В клубах морозного пара предстал молодой офицер. Ушанка, полушубок, юношеский пух на его лице и маленькие усики – все было покрыто налётом инея. Вбежав в блиндаж, он вытянулся и замер, приложив руку к козырьку:
– Разрешите обратиться, товарищ генерал? Офицер связи лейтенант Васильев со срочным пакетом к члену Военного совета.
Он вынул из планшета пакет и протянул генерал-лейтенанту. Тот сорвал печати. Минуту колючие глаза его бегали по строчкам телеграммы. Потом он поднял взволнованное лицо и сказал:
– Из Москвы. Самый верх запрашивает об их здоровье. Семёнов запрашивает… А Семёнов знаете кто?
И по тому, как сразу притихли и будто бы даже вытянулись и офицеры, и генералы, и секретарь обкома, и банковский работник с пустым рукавом, стало ясно, что все они знают или догадываются, кто это, именуемый по коду генерального штаба Семёновым, запрашивает о здоровье трех простых молодых советских людей, крепко и безмятежно спавших на нарах вот в этом самом блиндаже.
1945—1950