Романовский Владимир. Год Мамонта

   В вестибюле горела лампа. Слуг нигде не было видно. Брант поднялся по широкой лестнице с орнаментированными перилами и выбрал самую красивую дверь. Он не ошибся — это и была хозяйкина спальня. Кровать под балдахином. Плюшевые драпировки. Прикроватный столик с двумя золотыми кубками. Сама хозяйка, в кресле, связанная по рукам и ногам, с кляпом во рту.
   Брант круто обернулся, одновременно выхватывая меч. Никого. Еще полоборота. Опять никого. Он повернулся бы еще раз, но тут его схватили сзади за локоть и за волосы, и он почувствовал, что падает. Кисть руки пронзила невообразимая боль, и он выронил меч. Он упал на бок и хотел было вскочить, но ему не дали. Он хотел перекатиться на спину, но у него ничего не вышло. Сидя рядом с ним на корточках, Рита одной рукой взяла его за ухо, а другой приставила к его горлу кинжал.
   — Не двигайся и молчи, — сказала она. — Лежи и слушай. Сейчас мы отсюда уйдем.
   — Никуда я не пойду, — сказал Брант, косясь на клинок. — Можете прикончить меня здесь, или подождать этого, с приплюснутым носом. В этот раз отступать некуда, и я буду с ним драться.
   — Ты не будешь с ним драться.
   — Буду.
   Он рванулся, и Рите пришлось отпустить его ухо и треснуть его по лбу. Он ударился затылком об пол и зарычал от боли и унижения. Она опять взяла его за ухо. Кинжал торчал у горла. Это было глупо. Она отбросила кинжал, отпустила ухо Бранта, и поднялась.
   Брант удивленно смотрел на нее с пола, морщась от боли в затылке и боли в запястье.
   — Вставай. Никто тебя не тронет, пока я здесь. Вставай.
   Брант сел.
   — Я, наверное, что-то не так понимаю, — сказал он.
   — Это нормально, — объяснила Рита. — Весь мир построен на непонимании. Я вот давеча как увидела твое лицо…
   — Что-то всех тут интригует мое лицо, — сказал Брант, поднимаясь на ноги.
   — Подними меч и вложи в ножны.
   — А зачем вы Аврору связали?
   Рита посмотрела на него мрачно, перевела взгляд на связанную Аврору, и опять посмотрела на Бранта, так же мрачно.
   — А?
   — Буянила она очень, — сообщила Рита. — Требования высокие. Ты будешь подбирать меч или нет?
   — Это не дело, — возразил Брант. — Нужно ее развязать.
   Он поднял меч.
   — Вложи в ножны.
   Брант сделал вид, что вкладывает меч в ножны. Неожиданно он резко повернулся. Острие уперлось Рите в живот.
   — Теперь, милочка, — сказал он, — ты мне все-все расскажешь. Стоять! Ничего не утаишь. Что к чему и зачем. Расскажешь, зачем тебе понадобилось все это, и как именно ты собиралась меня прикончить, и кто такой этот с приплюснутым носом.
   — Баран, — сказала Рита, рассердясь. — Я твоя мать. Вложи меч в ножны. Слушай, что тебе мать говорит!
   Такого поворота событий Брант не ожидал. Клинок продолжал упираться Рите в живот. Рита заложила руки за спину и закатила глаза. Брант опустил меч.
   — Ты… вы… моя мать?
   — Это бывает. У многих есть мать. И у тебя тоже. И это я. Меч вложи. Баран упрямый.
   Брант стоял столбом. Рита взяла у него меч и вложила в ножны.
   — Так, — сказала она. — Теперь я кое-что скажу этой дурочке на ушко, и мы отсюда уберемся по добру, по здорову. Понял, дубина?
   — Э…
   — Я спрашиваю, понял?
   — Да.
   Рита подошла к Авроре, вынула кляп и кинжалом разрезала веревки, которыми Аврора была привязана к стулу. Куски веревок она быстро и очень тщательно собрала и сунула в мешок. Наклонившись к уху все еще сидящей в кресле Авроры, она сказала очень тихо, чтобы не слышал Брант:
   — Нас здесь не было. Вообще никого не было. Скоро сюда явится Хок, прими его ласково и нежно. Если он что-нибудь заподозрит, я сразу об этом узнаю, и тогда я вернусь и буду очень медленно и буднично разнимать тебя на части, отвлекаясь время от времени на философские монологи. Та боль, которую ты на мгновение испытала сегодня, покажется тебе сладким воспоминанием. Ты будешь по ней тосковать, как по первому поцелую. Вон кувшин и кружки. Выпей две или три, это тебе поможет. Поняла?
   Аврора молча и быстро кивнула.
   Где-то скрипнула дверь. Аврора отчаянно посмотрела на Риту, а потом на Бранта.
   Брант успел оправиться от шока, в основном, и почти все понял. Кивком он указал Рите на открытое окно.
   Пока он вылезал на карниз и двигался вдоль стены, пока Рита ждала, чтобы он освободил ей место, Аврора шарахнулась к прикроватному столику, налила себе, расплескивая, кубок вина, выпила залпом и налила второй. При некоторых обстоятельствах, надменные становятся понятливыми, степенные действенными, распущенные строгими, а величавые кроткими. Главное — войти в ритм.
   Был восьмой час утра.
   Хок поднялся по лестнице и вошел в спальню Авроры. У него не было причин сомневаться в обещании, данном ему Ритой, и он почти не сомневался. Почти уверен был Хок, что Брант на свидание не явится. Будучи, тем не менее, человеком обстоятельным, он решил на всякий случай проверить, что к чему.
   Аврора в тонком пеньюаре возлежала на пышной постели, как зрелая томная нимфа на ложе из пьянящих трав. Хок окинул взглядом комнату.
   — Доброе утро, — сказал он. — Извини, что нарушаю наш договор.
   — Иди сюда, — сказала Аврора, томясь сладострастно. — Мне сейчас не до договоров, я хочу, чтобы ты мною овладел и был бы груб.
   С кем это она с вечера переспала, подумал Хок, отстегивая меч и сбрасывая плащ. Стерва. Вечер принадлежит мне. Договор. Капризная дура.
   Он быстро разделся и лег рядом с Авророй.
   — Будь груб, — сказала она, делая испуганные глаза. — Я тебя боюсь, ты сильный и страшный.
   Хулиганка, подумал Хок. Блядища. Сейчас мы тебе покажем.
   Брант дюйм за дюймом двигался по карнизу к углу здания, и Рита следовала за ним. Из окна спальни донеслись стоны Авроры, как раз во-время — рукоять меча Бранта царапнула стену. Достигнув угла, он осторожно обогнул его и остановился. Рита обогнуть угол не смогла.
   — Не смотри… те… вниз, — прошептал Брант.
   — Я не смотрю.
   Карниз был узкий и вмещал ступню не полностью. До земли было не то, чтобы далеко, но два с половиной человеческих роста — достаточно, чтобы сломать ногу или шею.
   — Не двигайтесь, — прошептал Брант. — Сейчас я слезу чуть ниже. Буду держаться руками за карниз. Вы встанете мне на плечи. Руками будете держаться за угол. И медленно съезжать — по мне. Плавно, медленно, не останавливаясь. Как ухватитесь руками за икры — отпустите. Приземляясь, старайтесь перекатиться влево, в сторону от угла.
   — Нет, — прошептала Рита яростно.
   Но Брант уже поставил ногу на карниз по ее сторону стены и, сжимая угол ладонями, съехал и повис на руках.
   — Быстрее, — прошипел он.
   Лицом к стене, Рита поставила правую ногу на его правое плечо, едва не потеряв равновесие. Схватилась за угол. Поставила левую ногу на его левое плечо. Крепкий мальчик, подумала она. Такую медведицу на себе держать. Сжимая угол ладонями, она скользнула обеими ступнями вниз, вдоль боков Бранта. Едва не ударившись подбородком о карниз, она съехала ниже, по тросу, бедрам, и голеням. Ноги зависли в воздухе. Сейчас свалимся, подумала она. Когда руки достигли колен Бранта, она ослабила хватку и упала вниз. Перекатилась.
   Брант качнулся назад и вперед и поймал носками сапог декоративную щель в известняке. Пользуясь щелью, он перебрался в сторону от угла, быстро, мягко передвинулся к водосточной горголе, подтянулся, встал на горголу, и с нее прыгнул на фронтон над входом. С фронтона он съехал вниз по колонне.
   — Молодец, — восхищенно сказала Рита, целуя его в щеку и оглядывая с головы до ног. — Надо же. Ну, пойдем, поговорим.

* * *

   Расслабленный, Хок развалился на кровати, глядя в потолок. Глаза слипались. Утро. Рано. Аврора со счастливой улыбкой прижималась к его плечу. Ему захотелось ссать.
   Хок отодвинул Аврору, поднялся, и пошел в смежную туалетную комнату. Поссав, он обтерся влажной тряпкой и вышел снова в спальню. Взгляд его уперся в прикроватный столик.
   Лужа от расплескавшегося вина. Проходя мимо, Хок мазнул лужу пальцем. Еще не засохло. Странно. И, кстати, от Авроры пахло вином. Не перегаром. Вином. Пито было недавно.
   — А где твоя служанка? — спросил он небрежно, садясь на постель.
   — Кто ж их знает, где их носит, служанок. Служанки нынче своевольные стали.
   — Да, — сказал Хок. — Это точно.
   Он водил глазами по комнате. Все вроде было на месте, ничего подозрительного, и тем не менее его не покидало ощущение, что здесь дрались, причем с оружием.
   — Ладно, — сказал он. — Я пойду, у меня дела с утра.
   — Останься, — попросила Аврора. — Я тебя хочу.
   — Я приду вечером. Сейчас очень спешу.
   Он стал одеваться. Нагнувшись, чтобы натянуть сапог, он заметил и подобрал с пола обрывок веревки.
   — Это что такое? — спросил он небрежным тоном.
   — Это? Не знаю.
   Обрывок был дюйма три длиной. И все бы ничего, но с обеих сторон веревку резали либо мечом, либо кинжалом.
   — Ладно, — сказал Хок, бросая обрывок на пол.
   Он надел дублет, приладил перевязь, и накинул плащ.
   До набережной было — два квартала. Хок прошел их спокойным шагом, остановился у парапета, и посмотрел на воду. День уже начался — люди ходили туда-сюда, злые с утра, делового вида торгаши спешили в лавки, подводы катились по набережной, стуча колесами. Все было как обычно, но Хок почти не сомневался, что пройдет два или три дня и труп служанки Авроры всплывет где-нибудь ниже по течению Астафа, с какой-нибудь конусообразной заточкой, сделанной из стального арбалетного болта, в спине. Он слишком хорошо знал Риту. А она его. Между ним и Ритой было соглашение. Он поверил Рите, но Рита не поверила ему. Она не имела права вмешиваться. Она нарушила соглашение.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. СПОРТ И ПОЛИТИКА

   Место, где проходили раз в три месяца турниры, называлось Итанин Рынок. Откуда взялось это название, никто не знал. Поговаривали, что, де, жила-была когда-то девушка по имени Итания. Знающие, особенно историки из Кронинского Университета, издевались над этой легендой и даже сочиняли скабрезные шутки, вот мол, идет Итания, машет юбкой, а навстречу ей, и так далее. Или — стоит Ривлен Великий перед зеркалом, а тут сзади подходит голая Итания — и прочее.
   Находилось это место за чертой города, в прелестной долине, и ехать туда нужно было через Восточную Заставу.
   Целая группа садовников непрерывно ухаживала за травой на огороженном поле. В зимние месяцы турниры устраивались на снегу.
   Для княжеской семьи и высокопоставленных сановников и чиновников были сконструированы трибуны. Великий Князь, Вдовствующая Великая Княгиня и ее дочь обычно устраивались в специальной центральной ложе с крышей, на уровне первого ряда. Остальным зрителям предоставлялось располагаться где угодно, хоть на деревьях, что некоторые и делали. Долгое время вход в Итанин Рынок был бесплатный. Но начинавший с возрастом проявлять бережливость Фалкон выставлял теперь нескольких стражников у въезда в долину, и те брали с приезжающих плату. Плата шла в казну. Когда Фалкон впервые ввел это правило, он не дал никому никаких конкретных инструкций по поводу учета поступающих средств, чем и воспользовались стражники, прикарманив значительную часть денег. На это и рассчитывал Фалкон. Вскоре он колесовал прикарманивших на площади. В дальнейшем деньгам велся строгий учет без всяких специальных инструкций.
   Рядом с турнирным полем помещались стойла для лошадей, склады оружия, кузня, казармы для охраны, и несколько сезонно работающих таверн, торговавших в основном пивом (правда, удивительно свежим и вкусным) и мясом (жареным на углях, и тоже необыкновенно вкусным).
   Участники турнира проходили особый конкурс, на котором судьи отбирали лучших.
   — Так значит, — сказал Брант, задумчиво сидя в кресле и потягивая журбу, — вы знали, что я жив.
   — Нет, — ответила Рита.
   Нужно было отвести его для этого разговора в таверну, а она приволокла его к себе домой. Он чувствовал себя слишком свободно и уже успел основательно ей нахамить.
   — Не знали?
   — Надеялась. Мы попали в плен, когда тебе было три года от роду. Ты уже свободно тараторил и ругался, но еще ничего не понимал. Сперва нас разлучили, а потом мне удалось бежать. Я планировала твое похищение, но Номинг передвигался по всей Артании, нигде подолгу не останавливаясь, и я четыре года не могла выбрать нужный момент. А потом…
   — А потом?
   — Потом Фалкон и Хок разбили Номинга и взяли его в плен. Он им сказал, что ты умер. Я не поверила. Но тебя я так и не нашла.
   — Меня похитили в ту же ночь, что и Номинга. Я прекрасно это помню. И вовсе он не был взят в плен, его просто выкрали из палатки. Вот Хок и выкрал. То-то мне его рожа знакомой показалась.
   — А ты?
   — А меня приволокли в Астафию и определили в дом Фалкона, в служебный флигель. Там я жил два года с детьми слуг, а потом сбежал.
   — Куда?
   — В Колонию Бронти.
   Рита густо покраснела. Помолчали.
   — Что ты делал в Колонии?
   — Много разного. Учился архитектуре. Строил здания. По-моему, вам это не интересно.
   — Напротив, напротив… Почему бы тебе не называть меня на ты?
   — Не все сразу.
   — Мне очень стыдно, и жалко упущенного времени. Но я — твоя мать, и я на все для тебя готова.
   — На все?
   — На многое.
   — В данный момент меня интересует турнир.
   — Какой турнир?
   — В Итанином Рынке.
   Рита удивленно наклонила голову. Она не могла с уверенностью сказать, как именно положено проводить время матери и сыну, неожиданно встретившимся после долгой разлуки. Но, вроде бы, не на турнире. И вообще что это такое — она ему говорит, что жизнь за него готова отдать, а он ей про турниры. Ему следовало бы ответить что-то вроде «Да, матушка, я тоже на все для тебя готов», или, скажем, «Я так счастлив, что просто не передать, все мои желания наконец исполнились». Или хотя бы обнять и поцеловать! Уши бы не отвалились у него, а?
   — Турнир начинается через три дня, — сказала Рита. — Хорошо, если хочешь, мы поедем с тобой и посмотрим. Я не верю Хоку. Я буду тебя охранять пока что. Я от тебя не отойду.
   — Почему бы просто всем не объявить, что я — ваш сын?
   Рита встала и прошлась по комнате.
   — Ты знаешь, кто я такая?
   — Догадываюсь.
   — Я не просто шпионка. Я вообще не шпионка.
   Он пожал плечами. Она подумала, как бы все это получше преподнести.
   — Нико тебе рассказывал про себя? — спросила она.
   — Нико фантазер.
   — Да. Но в том, что он говорит, есть доля правды.
   — Ага, — догадался Брант, — вы — драконоборец?
   — Дурак, — сказала Рита. — Ничего смешного. Перестань ржать. Перестань, я сказала. Я — воин на тайной войне.
   — Ага, — сказал Брант.
   — Тайные сражения, тайные перемирия, наступление, отступление, — все это происходит непрерывно. Есть тайные переговоры. Тайное вероломство.
   — Война ведется против Вантита?
   — При чем тут Вантит? Вантит — это так, больше теории и мечты, чем реальность. Война ведется против Славии, в основном. Иногда, но реже, против Артании. В Артании трудно делать что-то тайно — там слишком много открытых пространств, а артанцы не похожи ни на нас, ни на славов, и вербуются очень неохотно. Не потому, что не продажны, а потому, что менталитет другой. Гораздо больше нашего боятся, что подумает деревня, если узнает. А Вантитом занимается отдельная бригада, очень специализированная. Я к ним отношения не имею никакого.
   — Жаль.
   — Наверное. Дело не в этом. Каждый тайный воин может все, что могут другие, плюс что-то еще, свое. Я — специалист по боли. Я умею причинять людям невообразимую боль. Когда, например, нужно заставить кого-то говорить. То есть, в просторечии я называюсь просто — палач.
   Она внимательно смотрела на Бранта. Брант даже глазом не повел.
   — А влияние при дворе у вас есть?
   — Да. А что?
   — Я хочу участвовать в турнире.
   — Дался тебе этот турнир!
   Странный он какой, подумала Рита. Впрочем, он и должен быть странным. Он мой сын. Что это означает, я не знаю. Знала когда-то. С тех пор забыла. А он тем временем вырос и возмужал. И что теперь с этим делать — неизвестно. Ничего я не чувствую к нему, вот что. Абсолютно ничего. Никаких чувств.
   Но, позвольте, подумала она. Я ведь его сразу узнала. И сразу стала другая. И сердце билось, и в глазах темнело. Я другая. Я не такая, как была вчера утром. У меня есть сын.
   — Участвовать? — спросила она. — Что ж. До следующего турнира три месяца. Я могла бы тебя подготовить…
   — Нет. Я хочу участвовать в этомтурнире.
   — Не дури. Осталось три дня. Все участники известны.
   — Но ведь у вас есть влияние?
   Рита задумалась. Сын, к которому я не испытываю никаких чувств, хочет участвовать в турнире. А если бы он уехал прямо сейчас, и я бы никогда его больше не увидела? Было бы мне больно? Да, поняла она. Было бы больно. У нее вдруг перехватило дыхание.
   — А что ты умеешь? — спросила она в конце концов.
   — Строить.
   — Я про турнир спрашиваю. На турнире не строят, разве что заграждения.
   — И глазки еще строят на турнире, — подсказал Брант. — Женщины мужчинам.
   — Я тебя спрашиваю…
   — Я в любой категории победить могу.
   Рита улыбнулась. Потом рассмеялась.
   — Хвастун, — сказала она почти ласково.
   — Нет, правда.
   — Там собираются лучшие.
   — Меня учили лучшие.
   Рита присела на край стола и неловко, неумело погладила его по голове. Он замер, не зная, как реагировать. Рита вздохнула.
   — Упрямый ты, — сказала она. — Упрямый и суровый. Ладно, идем со мной. Идем, идем, чего расселся.
   Они спустились в подвал, неся каждый по факелу. Помещение было огромное. Вдоль стен высились стенды с оружием разных видов.
   — Бери меч, — сказала Рита.
   — Какой?
   — Любой. Только не свой. Твоим только в зубах ковырять после глендисов.
   Брант подошел к одному из стендов. Действительно, оружие здесь было очень высокого качества. Он выбрал меч себе по руке. Рита прищурилась.
   — Тяжеловат, — сказала она, но взяла такой же. — Вставай в стойку.
   Брант вспомнил, что недавно он сам преподнес такой же урок Нико. Ну-ну. Он стоял с мечом в руке и смотрел на Риту. Действительно, подумал он, есть сходство. Разрез глаз. Подбородок. Эта женщина — моя мать. Стоит с опущенным мечом — в точности как Хок стоял тогда, в кафе, в Кронине, и смотрит на меня. И растеряна. И я растерян. Моя мать — палач.
   Как только клинки соприкоснулись, Брант понял, что имеет дело с противником из категории, которая никогда ему раньше не встречалась на пути. Самой высшей категории, наверное. Им играли, как мальчишкой. Его обманывали, заманивали, дразнили, и в конце концов заставили войти в настоящий, неподдельный раж. Он несколько раз ощутил ягодицей удар плашмя.
   — Неплохо, — сказала Рита, отступая. — Но слишком правильно. У тебя хорошие инстинкты, но они подавлены. Ты совсем не чувствуешь противника. Успокойся. Возьми себя в руки.
   Брант вытер пот со лба.
   — Я побеждал в турнирах, — сказал он. — Я не так плох, как кажется.
   — Прекрасная выучка, — заметила Рита. — Тебе это поможет. Но у тебя есть несколько дурных привычек, от которых следует избавиться. И у тебя есть манера, свойственная всем школярам, делать ставку на сдерживание противника. Глухая защита очень утомляет, и всегда ведет к проигрышу в конечном счете. Ищи у оппонента слабые места и действуй. Еще раз. Подожди.
   Она отвернулась. Почему-то ей захотелось заплакать. Она не смогла. Как сказал ее сын, «не все сразу».
   На этот раз Брант вел себя спокойнее. После нескольких выпадов Рита подняла руку, сказав:
   — Хватит пока. За три дня я из тебя фехтовальщика не сделаю. Попробуем что-нибудь другое. Возьми арбалет, что ли.
   Брант выбрал средней тяжести оружие, натянул тетиву и вложил стрелу. Рита указала на белую точку — кусок бумаги, приколотый к противоположной стене. Расстояние — пятьдесят шагов. Брант приложился, прицелился, и надавил на спусковой крючок.
   Удивленная Рита подошла к мишени и посмотрела сначала на вонзившуюся в нее стрелу, а потом на Бранта.
   — Да, — крикнула она ему, — Глазомер что надо. А ну еще раз.
   Следующая стрела вонзилась в стену в двух миллиметрах от первой.
   — Еще раз, — крикнула Рита.
   Следующая пришлась точно между двумя предыдущими. Четвертая стрела расщепила первую.
   — Попробуй железо! — крикнула Рита.
   Стальной болт влетел во вторую стрелу, расщепив ее на двое.
   Рита перешла обратно к Бранту.
   — А если на пути стрелы река?
   — В теплый день, — сказал Брант, — нужно учитывать испарение, в зависимости от расстояния. И строить траекторию ниже обычного. В холодный день брать выше. Двигающиеся мишени требуют упреждения, направление ветра определяется влажным пальцем, упреждение в зависимости от расстояния.
   — Черт знает, что такое, — сказала Рита. — Стреляешь ты действительно хорошо. Луком владеешь?
   — Да.
   — Так же, как арбалетом?
   — Лучше.
   — Что ж, в этой категории ты смело можешь участвовать. Есть еще бег, кулачный бой и джуст.
   Она почувствовала, как теплая волна пробежала по жилам. Совершенно незнакомое чувство. Материнская гордость, догадалась Рита.
   — Бегаю быстро.
   — Бегать нужно не быстро, а толково. В джусте участвовать я тебе запрещаю на правах матери. С кулачным боем… лучше не надо.
   — Я умею.
   Некоторое время она раздумывала.
   — Зачем тебе все это?
   — Нужно, — упрямо сказал Брант.
   — Ладно, — сказала Рита. — Попробуем. Я, правда, не специалист. Ну да чего уж там. Давай.
   Они встали в стойку.
   — Бей смело, — сказала Рита. — Не бойся. Я сейчас не женщина, я противник. Давай, давай.
   Брант сделал обманное движение и произвел прямой удар.
   — Тебе чего было сказано? — сказала Рита сварливо. И подумала, что ни разу в жизни не говорила раньше сварливо. — Бей смело. В меня ты все равно не попадешь.
   Тут Бранту действительно захотелось попасть. Чего это она раскомандовалась? Он ее знает меньше суток. Она говорит, что она его мать. Всю жизнь человек прожил без родителей, а тут является эта дылда, профессиональный палач, и заявляет о правах. Если завалю, откачаю, подумал Брант. И пошел в атаку.
   Рита проскочила у него под локтем и стукнула его тыльной стороной руки по затылку.
   — Щенок, — сказала она. — Чего ты молотишь кулаками без толку? Тело противника состоит из полушарий. Найди самую близкую к тебе точку на полушарии и бей в нее прицельно. Разворачивай тело, а не кулак. В общем, с кулачным боем тоже ничего не выйдет. Будешь стрелять. С остальным придется повременить.

* * *

   — Совершенно невозможно, госпожа моя, — сказал Глава Турнирной Комиссии. — Увы, все участники уже заявлены и утверждены. Я хотел пристроить своего племянника, парень замечательный наездник, но не смог.
   — А через три месяца? — спросила Рита.
   — Заявки следует подавать за год до турнира. Боюсь, что и через три месяца ничего не выйдет.
   — Постой здесь, — сказала Рита Бранту. — Мне нужно сказать этому добросердечному господину несколько слов наедине.
   Она увела добросердечного господина за угол. Брант рассматривал турнирное поле. Барьер для джуста подкрашивали красной краской какие-то сгорбленные типы. Толстый парень в переднике отгонял птиц от загородки для боя на мечах. Четверо мрачных плотников прибивали мишени для стрельбы к дубовым щитам. Трое плотников что-то монтировали в княжеской ложе.
   Рита вышла из-за угла одна, в плохом настроении.
   — Не знаю, не знаю, — сказала она. — По-моему, тебе следует подождать три месяца. Как-то все очень быстро происходит, не могу опомниться.
   — В чем дело? — спросил Брант, все еще глядя на княжескую ложу.
   — Стрельбу и джуст в этот раз скомбинировали, — объяснила Рита. — Нельзя участвовать в одном и не участвовать в другом. Дурацкое правило.
   — Я буду участвовать в джусте, — сказал Брант.
   — Ты хороший наездник?
   — Превосходный.
   — Ох не верю. Копьем владеешь?
   — Тоже мне навык. Длинная палка с наконечником.
   — Н-да. Ладно. Я что-нибудь придумаю. Перестань таращиться на ложу.
   — Я не таращусь. Я… Нико! — вспомнил Брант. — Он там торчит, на окраине. Он уже часов шесть, как проснулся. Не было бы беды.

* * *

   Два дня в южном городе Теплая Лагуна шел дождь, а на третий день утром резко перестал, и выглянувшее солнце высушило набережную и город за полчаса. В порту бывалые моряки, раздевшись до пояса, подставляли волосатые груди солнцу, потягивая холодный пунш и вяло переругиваясь. Мясистые уличные торговки выкатили свои тележки и стали рекламировать товары хриплыми голосами. Проститутки из двух портовых таверн, сговорившись, ушли вдоль прибоя на песчаный пляж и там, раздевшись до гола, плескались и загорали, решив, что здоровье и отдых иногда дороже денег.
   В правом крыле ратуши проснулся в одной из гостевых комнат толстый Комод. У него не было сил даже потянуться. Позавчера он объелся какой-то подозрительной рыбой и пришел в полную негодность как политический деятель. Провалявшись в постели все это время, растираемый слугами и лекарем, несчастный и сумрачный, он с тоской думал, что сегодня ему все-таки придется встать и принять делегацию артанского князя Улегвича. Он попытался подняться. Ничего у него не вышло. Он позвонил. Прибежали четверо слуг, крепких парней, и с их помощью Комод, кряхтя и постанывая, вылез из постели и велел вести себя к морю. Его повели. Страдая одышкой, он едва дошел до главного входа и там велел подать носилки.