Страница:
— Глашатаев сюда, — сказал Ярислиф.
Второй незаконный сын быстро вышел. Воцарилось напряженное молчание. Через минуту несколько глашатаев вбежали в зал.
— Во все концы столицы, — сказал им Ярислиф. — Зовите народ, но в первую очередь воинов. На площадь перед дворцом. Ровно через час я обращусь к народу с балкона, как делал великий Кшиштоф.
Через час огромная толпа с надеждой взирала с площади на балкон. Ярислиф вышел с Забавой под руку. За ними вышли воеводы.
— Славы! — сказала Забава. — Слушайте меня, славы.
— Громче, — тихо сказал Ярислиф, — если не хочешь, чтобы они через два часа тебя убили. Громче и больше энтузиазма. Изображай решимость.
— Слушайте меня! — решительно проскандировала Забава. — Все вы уже знаете, что брат мой, защитник Славии, взят в плен и, возможно, убит. Сейчас не время скорбеть, славы. Враг идет к столице — страшный враг, беспощадный. Нам нужен новый правитель, славы — и вам, и мне. Самый решительный, самый верный, самый прозорливый. Братья и сестры — вот ваш новый конунг. Я, правительница Забава, первая ему присягаю. Будь милостив к нам, Ярислиф, и убереги нас от коварных врагов!
Она повернулась к Ярислифу и встала перед ним на колени. Воеводы вытащили мечи, отсалютовали, и последовали ее примеру. Ярислиф поднял меч.
— Славы! — крикнул он. — Все вы знаете, я не брат вам по крови. Но моя верная служба вашей стране, и давно уже моей стране, лучшее доказательство, что сердце мое принадлежит вам. Обещаю вам, что вы не пожалеете о своем выборе. Я люблю вас, славы, люблю всей душой. Враг стоит у порога, но я, Конунг Ярислиф, даю вам слово, что этот порог он не переступит. Расходитесь по домам, открывайте таверны, веселитесь! Столица в безопасности. А те из вас, кто готов к бою, да последуют они за мной! Сейчас! Я выезжаю, чтобы дать артанской нечисти бой. Не видать им нашей столицы! Славы! Может на этой площади есть кто-то, кто сейчас думает — с артанцами он будет сражаться, а с братьями его ниверийцами будет ли? Не отдаст ли он нас Ниверии? Братья и сестры, обещаю вам, что любой нивериец, пришедший в Славию с мечом, будет уничтожен. Да здравствует Славия!
Надежда засияла ярким светом. Площадь разразилась восторженными криками.
После того как Ярислиф в сопровождении воевод и трех тысяч воинов уехал давать артанцам бой, между царственными сестрами произошла царственная перебранка.
— Как ты смеешь что-то говорить, толстая дура! — кричала Забава. — Что ты вообще делала в зале, корова!
— Ты можешь сколько угодно притворяться его женой, — кричала Услада, — но все в этой стране знают, кто мать его детей!
— В этой стране каждая десятая — мать его детей! — кричала Забава. — И они сами их растят, а твоих выблядков растят няньки и гувернеры, пока ты обжираешься хрюмпелями!
— Закрой сачок, высохшая вобла! — кричала Услада. — Я его утешала в суровые дни, пока ты на ярмарках пьянствовала!
— Ты? Утешала? — кричала Забава. — Ты себя утешала! Посмотри на себя, кто с тобой ляжет, это сверхчеловеком нужно быть!
— Я его люблю, а ты просто подстилка для ниверийцев, и никакого удовольствия они от твоих сухих костей не получают! — кричала Услада.
— Матушка, — сказал входя, подросток — незаконный сын Ярислифа. — Матушка и вы, тетя, перестаньте кричать, вас весь дворец слышит, кто чья подстилка и корова.
Полностью доверяя военному гению Кшиштофа, Ярислиф продолжил то, что делал предыдущий конунг — оставил все на своих местах, включая заднюю линию, стрелявшую по отступающим. Тем не менее, отступать пришлось, всем войском, отступать и надеяться, что подкрепления прибудут до того, как отступающее войско начнет падать спинами в реку Висуа. И подкрепления успели. Натиск артанцев снова остановился. Но Улегвич был упрям, а артанцы многочисленны. Славы сдерживали наступление ударами в лоб, славские снайперы терзали артанцев с флангов, прячась за деревьями, и все равно артанцы, превосходя славов численностью в несколько раз, не поворачивали обратно. Славию можно было взять просто измором. Ярислиф яростно жевал походные сушеные хрюмпели в своем шатре, не зная, что и думать, и пытаясь угадать, как действовал бы на его месте Кшиштоф. Но как-то утром, проснувшись от холода и государственной печали, он вышел из шатра и начал понимать.
На Славию крупными хлопьями падал снег. К полудню снег перестал, зато ударил мороз. Славы были к этому готовы очень плохо. Каждый год снег и мороз заставали их врасплох. Но артанцы к морозу не были готовы совсем.
Рассчитывавший быть в Висуа ранней осенью, Улегвич не позаботился о теплой одежде для своего воинства. Теплую одежду по замыслу должны были предоставить поверженные славы. Отказавшись повергаться, подлые славы нарушили планы артанского властителя.
Улегвич также был удивлен и даже возмущен приходом к власти какого-то Ярислифа, продолжавшего следовать тактике Кшиштофа.
Вообще, последнее время у Улегвича было отвратительное настроение. Продрогшие его воины стали было охотиться на крупных хищников, чтобы, убив их, облачиться в их шкуры. Все в Артании знали, что Славия кишит, например, медведями. Но, очевидно, медведи боялись артанцев еще больше, чем славы, и все сбежали куда-то и попрятались. Еще здесь должны были водиться волки и барсы, но они тоже сбежали. Во всяком случае, ни одного барса артанцы так и не увидели.
На третью ночь мороз был лютый, и часть войска Улегвича к утру не проснулась. Когда Улегвичу об этом доложили, он наконец осознал полный провал кампании. На всякий случай он снарядил пятьсот всадников и послал их в Висуа в обход славского заслона, чтобы хоть немного город потрепали и пожгли, население попугали, трофеями и бабами бы разжились. Но непонятный коварный Ярислиф как будто ждал этого маневра. Ни один из всадников не достиг столицы, а назад вернулось только несколько человек. После этого Улегвич дал приказ уходить, но еще тысяча всадников отстала от войска и устремилась на юг. Там было теплее, там была Ниверия, там был уже сожженный один раз Кронин. Подлый Фалкон, подозревал Улегвич, обрадовался и расслабился — два его врага основательно ослабили друг друга. Оставим же след в подлой Ниверии. Именно туда нужно было идти с самого начала, но он послушался своих дураков-воевод, а ведь обещал себе никого никогда не слушать. Пусть еще раз запылает Кронин.
Но Ярислиф предвидел и это. Он не послал гонцов к Фалкону. Он послал гонцов в Кронин.
Используя самые короткие пути, охотничьи тропы сквозь лес, обогнав артанских всадников, гонцы явились к мэру Кронина и напугали его сообщением, что артанский отряд вот-вот войдет в город — уведомлять Фалкона поздно. Мэр собрал под свои знамена местное воинство и получил весьма сносное войско, во главе которого встала местная аристократия, не питавшая симпатий к столице и желавшая дать артанцам бой своими силами.
Не ждавшие сопротивления, артанские всадники были остановлены и обращены в бегство. Ниверийцы гнали их на северо-запад, к Кникичу. На пограничье со Славией уцелевшую часть отряда приветствовал арбалетными стрелами славский пограничный гарнизон. Попав между молотом и наковальней, артанцы рассыпались и пробирались в Кникич по одиночке.
Сегодня никто не может с совершенной точностью сказать, почему кронинская пятая колонна, она же артанская прослойка, выбрала именно этот момент, чтобы активизироваться. Возможно, одному из лидеров прослойки пришло в голову, что о них просто забыли. Возможно также, что здесь действовали провокаторы Фалкона. Так или иначе, кронинские артанцы решили, что час настал.
Так родилась легенда об артанском мальчике Ахоте, отдавшем жизнь за Великую Артанию, коя легенда культивировалась артанским Сопротивлением в последующие века. Как во всех государственных легендах, в этой легенде много домыслов, а ключевые события искажены и порой представляют собою прямо противоположное тому, что было на самом деле.
По легенде, в Кронине существовал заговор ниверийцев против артанской прослойки, о котором восьмилетний Ахот узнал, уснув и проснувшись под столом в гостиной в доме, где у богатых хозяев работала его мать. Выбраться из дома было невозможно — все выходы охранялись. Тогда мальчик Ахот пробрался в кабинет хозяина, записал все, что слышал, на нескольких листах бумаги, сделал из этих листов птичек, и запустил птичек из окна. Несколько человек подобрали ахотовы письмена. Среди них были и артанцы, и ниверийцы. Артанцы сообщили о готовящейся резне своим, а ниверийцы передали птичек хозяину дома, который запорол мальчика Ахота до смерти. Перед тем, как покинуть город, несколько храбрых артанцев пробрались в дом и убили хозяина, а тело мальчика выкрали и похоронили с почестями.
Ни один из сюжетных поворотов легенды не выдерживает никакой критики. Почему в доме, где составлялся антиартанский заговор, служила артанка? Почему мальчик уснул под столом? На каком языке писал он свои письмена, и если на артанском, то почему они заинтересовали ниверийцев? Зачем было запарывать мальчика, если его можно было преспокойно использовать, как заложника или как приманку? Почему хозяин, зная о том, что заговор раскрыт, не принял мер предосторожности, обезопасив себя от мести артанцев? В некоторые периоды в Артании за высказанные вслух сомнения по поводу легенды вырывали язык.
На самом деле мальчику Ахоту было целых двадцать два года, и он преспокойно учился в Кронинском Университете. В Кронине он проживал с восьми лет и, хоть жил в той части города, где концентрировались артанцы, по-артански говорил с трудом и мыслил в соответствии с ниверийскими устоями. Его мечтой было посвятить себя астрономии и естествознанию. Некоторые его сверстники-артанцы вели себя также, и единственное в местном быту, к чему они не обнаруживали склонности, был ниверийский монотеизм. Избавившись от идолопоклонства (к неудовольствию старших артанцев), в единого Создателя и Его Ипостаси они не верили, находя отказ от веры приемлемым, но смену вероисповедания кощунственной.
Трения между Артанией и Ниверией обострили враждебное отношение артанцев и ниверийцев в Кронине. В отличие от тех своих артанских сверстников, которые не посещали занятий в Университете, Ахот понимал и видел больше, чем они. Обе этнические группы руководствовались страхом и недоверием друг к другу. И когда прослойка активизировалась и большое число молодых и среднего возраста артанцев решили выступить в Славию, чтобы помочь Улегвичу захватить ее, Ахот уже знал, чем все это кончится. У кронинских артанцев не было ни военного опыта, ни представлений о том, что такое война, ни понятия о географии. Они ничего не знали о планах Улегвича. Ими двигал один лишь артанский энтузиазм. Три тысячи их, с горящими глазами и полными ненависти ко всему не-артанскому сердцами нестройной толпой вышли и выехали на Северную Дорогу. А Ахот остался в Кронине.
Энтузиазм трех тысяч поостыл — не сразу, но вскоре. Во-первых, по мере приближения к границам Славии становилось все холоднее. Во-вторых, мечи и топоры в руках с каждым днем пути казались все тяжелее. В третьих, на одном из ночных привалов несколько человек были задраны медведями, которым вроде бы полагалось готовиться к зимней спячке, а они не готовились. В четвертых, когда идешь на священную войну с неверными, враг должен атаковать сразу, чтобы его можно было сразу убить и насладиться видом его крови, а врагов все не было — у рьяных фанатиков появилось чувство, что их просто игнорируют. И, наконец, в пятых, на пограничье им встретился славский патруль, раз в десять уступавший артанцам в численности, зато хорошо обученный, дисциплинированный, и непреклонный. Артанцы, рассчитывавшие, что от одного их вида враг побежит, были озадачены. Славы сначала дали несколько арбалетных залпов, а затем разделились на две группы и галопом въехали в артанскую толпу, рубя, разрезая, протыкая и вытаптывая все, что двигалось. Энтузиасты, чьи глаза широко раскрылись от ужаса, как раньше раскрывались от рвения, бросились бежать. Их догоняли и приканчивали. Примерно две трети спаслось и несколькими окольными путями порознь они начали пробираться обратно в Кронин. Там их уже ждали.
Вернувшееся кронинское войско, уничтожившее тысячеконный артанский десант, было озлоблено потерями, опьянено победой и ждало почестей. Вместо этого воины увидели враждебных артанцев и трусящих ниверийцев. Они послали несколько человек в разведку, и по их возвращении стали ждать, пока энтузиасты вернутся в город, после чего они методично и злобно стали резать всех артанцев подряд, в чем им очень помогал почуявший легкую наживу преступный элемент — артанских девушек можно было безнаказанно насиловать, мужчин грабить, и убивать всех. Ранее боявшиеся артанской спайки, преступники распоясались.
Ахот скрывался в доме своей ниверийской любовницы. Девушка его любила и выдавать не собиралась. Родители ее ничего не знали, зато знал младший брат, восьми лет от роду, совмещенный в легенде с самим Ахотом. Он-то и написал на нескольких листах, что в доме срывается артанский преступник и, не трудясь делать птичек, просто выкинул листы из окна своей комнаты. Листы подобрали и прочли.
В дом пришли воины и произвели обыск. Ни Ахота, ни девушки в доме уже не было — выйдя на улицу, девушка подобрала одну из листовок и влюбленные срочно бежали из города. После этого ночью на дом напали патриотически настроенные бандиты и, убив всех домочадцев и вынеся все драгоценности, сожгли его. Воины не одобрили, но и не осудили, поступок.
По некоторым сведениям, Ахоту и девушке удалось добраться до Кникича и едва избежать смерти от славских мечей. Они перебрались в Артанию и через несколько месяцев обнаружились в одном из крупных поселений. Там на Ахота смотрели косо, как на человека, долго жившего на вражеской территории и набравшегося вредных вражеских идей от неверных. В конце концов его просто убили, а девушку взял себе в наложницы местный князь. Она родила ему нескольких детей и дожила в Артании до глубокой старости.
Летопись, повествующая об этих событиях, повсеместно была объявлена фальшивкой, ибо не льстила ни одной из сторон.
О кронинских событиях донесли Фалкону, и он был взбешен. Кронинский контингент совершил военную акцию, не санкционированную им лично. Это было неслыханно! Он, Фалкон, нейтрализовавший влияние храмов и двадцать лет насаждавший в стране понятие централизованного патриотизма, общности всех ниверийцев, родной земли, в которой Теплая Лагуна была каждому кронинцу так же дорога, как сам Кронин — вдруг обнаруживает региональную самодеятельность! Взбешенный, он заперся у себя в кабинете и четыре дня к ряду не появлялся на людях. Это было ошибкой.
Кто-то из приближенных Фалкона, желая ему угодить, послал гневное письмо в Кронин, объявляющее всех кронинских воевод изменниками и грозя им страшными карами. Заодно воины, вставшие под их знамена, были объявлены дезертирами.
Вернувшись к делам, Фалкон узнал о письме и схватился за голову. Он казнил автора письма, но было поздно. Незадачливый автор одним своим эпистолярным творением длиной в три листа создал в Кронине военную оппозицию.
Кронинские воеводы перепугались и разозлились. Они хорошо знали Фалкона, который никому не прощал ошибок, в том числе и своих.
Именно в этот момент в Кронин прибыло посольство из Славии в количестве десяти конников, один из которых был легко узнаваем — монеты с профилем Великого Князя Зигварда были еще в ходу.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ. ТРЕВОГА
Второй незаконный сын быстро вышел. Воцарилось напряженное молчание. Через минуту несколько глашатаев вбежали в зал.
— Во все концы столицы, — сказал им Ярислиф. — Зовите народ, но в первую очередь воинов. На площадь перед дворцом. Ровно через час я обращусь к народу с балкона, как делал великий Кшиштоф.
Через час огромная толпа с надеждой взирала с площади на балкон. Ярислиф вышел с Забавой под руку. За ними вышли воеводы.
— Славы! — сказала Забава. — Слушайте меня, славы.
— Громче, — тихо сказал Ярислиф, — если не хочешь, чтобы они через два часа тебя убили. Громче и больше энтузиазма. Изображай решимость.
— Слушайте меня! — решительно проскандировала Забава. — Все вы уже знаете, что брат мой, защитник Славии, взят в плен и, возможно, убит. Сейчас не время скорбеть, славы. Враг идет к столице — страшный враг, беспощадный. Нам нужен новый правитель, славы — и вам, и мне. Самый решительный, самый верный, самый прозорливый. Братья и сестры — вот ваш новый конунг. Я, правительница Забава, первая ему присягаю. Будь милостив к нам, Ярислиф, и убереги нас от коварных врагов!
Она повернулась к Ярислифу и встала перед ним на колени. Воеводы вытащили мечи, отсалютовали, и последовали ее примеру. Ярислиф поднял меч.
— Славы! — крикнул он. — Все вы знаете, я не брат вам по крови. Но моя верная служба вашей стране, и давно уже моей стране, лучшее доказательство, что сердце мое принадлежит вам. Обещаю вам, что вы не пожалеете о своем выборе. Я люблю вас, славы, люблю всей душой. Враг стоит у порога, но я, Конунг Ярислиф, даю вам слово, что этот порог он не переступит. Расходитесь по домам, открывайте таверны, веселитесь! Столица в безопасности. А те из вас, кто готов к бою, да последуют они за мной! Сейчас! Я выезжаю, чтобы дать артанской нечисти бой. Не видать им нашей столицы! Славы! Может на этой площади есть кто-то, кто сейчас думает — с артанцами он будет сражаться, а с братьями его ниверийцами будет ли? Не отдаст ли он нас Ниверии? Братья и сестры, обещаю вам, что любой нивериец, пришедший в Славию с мечом, будет уничтожен. Да здравствует Славия!
Надежда засияла ярким светом. Площадь разразилась восторженными криками.
После того как Ярислиф в сопровождении воевод и трех тысяч воинов уехал давать артанцам бой, между царственными сестрами произошла царственная перебранка.
— Как ты смеешь что-то говорить, толстая дура! — кричала Забава. — Что ты вообще делала в зале, корова!
— Ты можешь сколько угодно притворяться его женой, — кричала Услада, — но все в этой стране знают, кто мать его детей!
— В этой стране каждая десятая — мать его детей! — кричала Забава. — И они сами их растят, а твоих выблядков растят няньки и гувернеры, пока ты обжираешься хрюмпелями!
— Закрой сачок, высохшая вобла! — кричала Услада. — Я его утешала в суровые дни, пока ты на ярмарках пьянствовала!
— Ты? Утешала? — кричала Забава. — Ты себя утешала! Посмотри на себя, кто с тобой ляжет, это сверхчеловеком нужно быть!
— Я его люблю, а ты просто подстилка для ниверийцев, и никакого удовольствия они от твоих сухих костей не получают! — кричала Услада.
— Матушка, — сказал входя, подросток — незаконный сын Ярислифа. — Матушка и вы, тетя, перестаньте кричать, вас весь дворец слышит, кто чья подстилка и корова.
Полностью доверяя военному гению Кшиштофа, Ярислиф продолжил то, что делал предыдущий конунг — оставил все на своих местах, включая заднюю линию, стрелявшую по отступающим. Тем не менее, отступать пришлось, всем войском, отступать и надеяться, что подкрепления прибудут до того, как отступающее войско начнет падать спинами в реку Висуа. И подкрепления успели. Натиск артанцев снова остановился. Но Улегвич был упрям, а артанцы многочисленны. Славы сдерживали наступление ударами в лоб, славские снайперы терзали артанцев с флангов, прячась за деревьями, и все равно артанцы, превосходя славов численностью в несколько раз, не поворачивали обратно. Славию можно было взять просто измором. Ярислиф яростно жевал походные сушеные хрюмпели в своем шатре, не зная, что и думать, и пытаясь угадать, как действовал бы на его месте Кшиштоф. Но как-то утром, проснувшись от холода и государственной печали, он вышел из шатра и начал понимать.
На Славию крупными хлопьями падал снег. К полудню снег перестал, зато ударил мороз. Славы были к этому готовы очень плохо. Каждый год снег и мороз заставали их врасплох. Но артанцы к морозу не были готовы совсем.
Рассчитывавший быть в Висуа ранней осенью, Улегвич не позаботился о теплой одежде для своего воинства. Теплую одежду по замыслу должны были предоставить поверженные славы. Отказавшись повергаться, подлые славы нарушили планы артанского властителя.
Улегвич также был удивлен и даже возмущен приходом к власти какого-то Ярислифа, продолжавшего следовать тактике Кшиштофа.
Вообще, последнее время у Улегвича было отвратительное настроение. Продрогшие его воины стали было охотиться на крупных хищников, чтобы, убив их, облачиться в их шкуры. Все в Артании знали, что Славия кишит, например, медведями. Но, очевидно, медведи боялись артанцев еще больше, чем славы, и все сбежали куда-то и попрятались. Еще здесь должны были водиться волки и барсы, но они тоже сбежали. Во всяком случае, ни одного барса артанцы так и не увидели.
На третью ночь мороз был лютый, и часть войска Улегвича к утру не проснулась. Когда Улегвичу об этом доложили, он наконец осознал полный провал кампании. На всякий случай он снарядил пятьсот всадников и послал их в Висуа в обход славского заслона, чтобы хоть немного город потрепали и пожгли, население попугали, трофеями и бабами бы разжились. Но непонятный коварный Ярислиф как будто ждал этого маневра. Ни один из всадников не достиг столицы, а назад вернулось только несколько человек. После этого Улегвич дал приказ уходить, но еще тысяча всадников отстала от войска и устремилась на юг. Там было теплее, там была Ниверия, там был уже сожженный один раз Кронин. Подлый Фалкон, подозревал Улегвич, обрадовался и расслабился — два его врага основательно ослабили друг друга. Оставим же след в подлой Ниверии. Именно туда нужно было идти с самого начала, но он послушался своих дураков-воевод, а ведь обещал себе никого никогда не слушать. Пусть еще раз запылает Кронин.
Но Ярислиф предвидел и это. Он не послал гонцов к Фалкону. Он послал гонцов в Кронин.
Используя самые короткие пути, охотничьи тропы сквозь лес, обогнав артанских всадников, гонцы явились к мэру Кронина и напугали его сообщением, что артанский отряд вот-вот войдет в город — уведомлять Фалкона поздно. Мэр собрал под свои знамена местное воинство и получил весьма сносное войско, во главе которого встала местная аристократия, не питавшая симпатий к столице и желавшая дать артанцам бой своими силами.
Не ждавшие сопротивления, артанские всадники были остановлены и обращены в бегство. Ниверийцы гнали их на северо-запад, к Кникичу. На пограничье со Славией уцелевшую часть отряда приветствовал арбалетными стрелами славский пограничный гарнизон. Попав между молотом и наковальней, артанцы рассыпались и пробирались в Кникич по одиночке.
Сегодня никто не может с совершенной точностью сказать, почему кронинская пятая колонна, она же артанская прослойка, выбрала именно этот момент, чтобы активизироваться. Возможно, одному из лидеров прослойки пришло в голову, что о них просто забыли. Возможно также, что здесь действовали провокаторы Фалкона. Так или иначе, кронинские артанцы решили, что час настал.
Так родилась легенда об артанском мальчике Ахоте, отдавшем жизнь за Великую Артанию, коя легенда культивировалась артанским Сопротивлением в последующие века. Как во всех государственных легендах, в этой легенде много домыслов, а ключевые события искажены и порой представляют собою прямо противоположное тому, что было на самом деле.
По легенде, в Кронине существовал заговор ниверийцев против артанской прослойки, о котором восьмилетний Ахот узнал, уснув и проснувшись под столом в гостиной в доме, где у богатых хозяев работала его мать. Выбраться из дома было невозможно — все выходы охранялись. Тогда мальчик Ахот пробрался в кабинет хозяина, записал все, что слышал, на нескольких листах бумаги, сделал из этих листов птичек, и запустил птичек из окна. Несколько человек подобрали ахотовы письмена. Среди них были и артанцы, и ниверийцы. Артанцы сообщили о готовящейся резне своим, а ниверийцы передали птичек хозяину дома, который запорол мальчика Ахота до смерти. Перед тем, как покинуть город, несколько храбрых артанцев пробрались в дом и убили хозяина, а тело мальчика выкрали и похоронили с почестями.
Ни один из сюжетных поворотов легенды не выдерживает никакой критики. Почему в доме, где составлялся антиартанский заговор, служила артанка? Почему мальчик уснул под столом? На каком языке писал он свои письмена, и если на артанском, то почему они заинтересовали ниверийцев? Зачем было запарывать мальчика, если его можно было преспокойно использовать, как заложника или как приманку? Почему хозяин, зная о том, что заговор раскрыт, не принял мер предосторожности, обезопасив себя от мести артанцев? В некоторые периоды в Артании за высказанные вслух сомнения по поводу легенды вырывали язык.
На самом деле мальчику Ахоту было целых двадцать два года, и он преспокойно учился в Кронинском Университете. В Кронине он проживал с восьми лет и, хоть жил в той части города, где концентрировались артанцы, по-артански говорил с трудом и мыслил в соответствии с ниверийскими устоями. Его мечтой было посвятить себя астрономии и естествознанию. Некоторые его сверстники-артанцы вели себя также, и единственное в местном быту, к чему они не обнаруживали склонности, был ниверийский монотеизм. Избавившись от идолопоклонства (к неудовольствию старших артанцев), в единого Создателя и Его Ипостаси они не верили, находя отказ от веры приемлемым, но смену вероисповедания кощунственной.
Трения между Артанией и Ниверией обострили враждебное отношение артанцев и ниверийцев в Кронине. В отличие от тех своих артанских сверстников, которые не посещали занятий в Университете, Ахот понимал и видел больше, чем они. Обе этнические группы руководствовались страхом и недоверием друг к другу. И когда прослойка активизировалась и большое число молодых и среднего возраста артанцев решили выступить в Славию, чтобы помочь Улегвичу захватить ее, Ахот уже знал, чем все это кончится. У кронинских артанцев не было ни военного опыта, ни представлений о том, что такое война, ни понятия о географии. Они ничего не знали о планах Улегвича. Ими двигал один лишь артанский энтузиазм. Три тысячи их, с горящими глазами и полными ненависти ко всему не-артанскому сердцами нестройной толпой вышли и выехали на Северную Дорогу. А Ахот остался в Кронине.
Энтузиазм трех тысяч поостыл — не сразу, но вскоре. Во-первых, по мере приближения к границам Славии становилось все холоднее. Во-вторых, мечи и топоры в руках с каждым днем пути казались все тяжелее. В третьих, на одном из ночных привалов несколько человек были задраны медведями, которым вроде бы полагалось готовиться к зимней спячке, а они не готовились. В четвертых, когда идешь на священную войну с неверными, враг должен атаковать сразу, чтобы его можно было сразу убить и насладиться видом его крови, а врагов все не было — у рьяных фанатиков появилось чувство, что их просто игнорируют. И, наконец, в пятых, на пограничье им встретился славский патруль, раз в десять уступавший артанцам в численности, зато хорошо обученный, дисциплинированный, и непреклонный. Артанцы, рассчитывавшие, что от одного их вида враг побежит, были озадачены. Славы сначала дали несколько арбалетных залпов, а затем разделились на две группы и галопом въехали в артанскую толпу, рубя, разрезая, протыкая и вытаптывая все, что двигалось. Энтузиасты, чьи глаза широко раскрылись от ужаса, как раньше раскрывались от рвения, бросились бежать. Их догоняли и приканчивали. Примерно две трети спаслось и несколькими окольными путями порознь они начали пробираться обратно в Кронин. Там их уже ждали.
Вернувшееся кронинское войско, уничтожившее тысячеконный артанский десант, было озлоблено потерями, опьянено победой и ждало почестей. Вместо этого воины увидели враждебных артанцев и трусящих ниверийцев. Они послали несколько человек в разведку, и по их возвращении стали ждать, пока энтузиасты вернутся в город, после чего они методично и злобно стали резать всех артанцев подряд, в чем им очень помогал почуявший легкую наживу преступный элемент — артанских девушек можно было безнаказанно насиловать, мужчин грабить, и убивать всех. Ранее боявшиеся артанской спайки, преступники распоясались.
Ахот скрывался в доме своей ниверийской любовницы. Девушка его любила и выдавать не собиралась. Родители ее ничего не знали, зато знал младший брат, восьми лет от роду, совмещенный в легенде с самим Ахотом. Он-то и написал на нескольких листах, что в доме срывается артанский преступник и, не трудясь делать птичек, просто выкинул листы из окна своей комнаты. Листы подобрали и прочли.
В дом пришли воины и произвели обыск. Ни Ахота, ни девушки в доме уже не было — выйдя на улицу, девушка подобрала одну из листовок и влюбленные срочно бежали из города. После этого ночью на дом напали патриотически настроенные бандиты и, убив всех домочадцев и вынеся все драгоценности, сожгли его. Воины не одобрили, но и не осудили, поступок.
По некоторым сведениям, Ахоту и девушке удалось добраться до Кникича и едва избежать смерти от славских мечей. Они перебрались в Артанию и через несколько месяцев обнаружились в одном из крупных поселений. Там на Ахота смотрели косо, как на человека, долго жившего на вражеской территории и набравшегося вредных вражеских идей от неверных. В конце концов его просто убили, а девушку взял себе в наложницы местный князь. Она родила ему нескольких детей и дожила в Артании до глубокой старости.
Летопись, повествующая об этих событиях, повсеместно была объявлена фальшивкой, ибо не льстила ни одной из сторон.
О кронинских событиях донесли Фалкону, и он был взбешен. Кронинский контингент совершил военную акцию, не санкционированную им лично. Это было неслыханно! Он, Фалкон, нейтрализовавший влияние храмов и двадцать лет насаждавший в стране понятие централизованного патриотизма, общности всех ниверийцев, родной земли, в которой Теплая Лагуна была каждому кронинцу так же дорога, как сам Кронин — вдруг обнаруживает региональную самодеятельность! Взбешенный, он заперся у себя в кабинете и четыре дня к ряду не появлялся на людях. Это было ошибкой.
Кто-то из приближенных Фалкона, желая ему угодить, послал гневное письмо в Кронин, объявляющее всех кронинских воевод изменниками и грозя им страшными карами. Заодно воины, вставшие под их знамена, были объявлены дезертирами.
Вернувшись к делам, Фалкон узнал о письме и схватился за голову. Он казнил автора письма, но было поздно. Незадачливый автор одним своим эпистолярным творением длиной в три листа создал в Кронине военную оппозицию.
Кронинские воеводы перепугались и разозлились. Они хорошо знали Фалкона, который никому не прощал ошибок, в том числе и своих.
Именно в этот момент в Кронин прибыло посольство из Славии в количестве десяти конников, один из которых был легко узнаваем — монеты с профилем Великого Князя Зигварда были еще в ходу.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ. ТРЕВОГА
Мэр Кронина принимал в своем кабинете, в ратуше, трех воевод. Копия письма из Астафии лежала на столе. Никто не знал, что делать. Боялись мести — сегодня, через год, через десять лет. У Фалкона хорошая память.
Дверь распахнулась и в кабинет без доклада вошел высокий красивый мужчина лет пятидесяти в славской меховой накидке поверх обычного ниверийского костюма, с длинным мечом у бедра. Сняв меховую славскую шапку, он пригладил рукой остатки светлых с сединой волос.
— Добрый день, — сказал он. — Я к вам по важному делу, господа мои.
Без приглашения он присел к столу. Несколько шокированные бесцеремонностью, мэр и воеводы забыли, что на столе лежит конфиденциальное письмо. Гость сказал несколько приветственных фраз, вставляя длинные паузы, и за это время успел письмо прочесть. Поразглядывав обеспокоенные лица воевод и мэра, он сделал выводы. Большой политик обязан уметь использовать случай и менять планы на ходу, если того требует обстановка.
— Простите, — сказал мэр, — вы, собственно, кто?
Он уже понял — кто. Но как-то не верилось.
— Я, собственно, Великий Князь Зигвард, — сказал гость.
— Не может быть! — сказал один из воевод. — Вы на него похожи, но князь был убит семнадцать лет назад…
— Это не доказано, — сказал Зигвард, улыбаясь. — По некоторым сведениям, ему удалось бежать.
— …после того, как отказался от престола.
— А вы видели документ, это подтверждающий? — Зигвард откинулся на спинку кресла и заложил ногу на ногу. Он и раньше не отличался хорошими манерами, а длительное пребывание в Славии эту его особенность, очевидно, усугубило. Так, во всяком случае, подумал мэр, видевший Великого Князя три или четыре раза, в Астафии, много лет назад. — Оставим это. Итак, у меня есть к вам предложение, господа мои. Я много странствовал по свету, повидал много разных людей и мест, узнал жизнь вблизи, и на сегодняшний день считаю себя достаточно подготовленным, чтобы править страной. Дело за малым — нужно объявить об этом народу.
Воеводы и мэр переглянулись.
— А вы прямо сейчас собираетесь начать править? — спросил один из воевод. — Поскольку, возможно, вам не сообщили — место занято, и вакансий в ближайшее время не предвидится. Страной правит Великий Князь Бук.
— Вам прекрасно известно, что Бук, мой сын, страной вовсе не правит.
Помолчали. Не будь письма из Астафии, мэр и воеводы просто посмеялись бы благодушно, а потом пригласили бы Зигварда на обед. Но письмо было.
— Что вы предлагаете? — спросил мэр напрямик.
— Вам нужно представить меня народу и войску.
Мэр покачал головой скептически. Воеводы опять переглянулись.
— Здесь или в Астафии? — спросил мэр, наклоняя голову и поднимая бровь.
— Здесь. В Астафии, как вам, наверное, известно, ну, хотя бы из этого письма… нет, не трудитесь, я его уже прочел… в Астафии власть захватил узурпатор по прозвищу Фалкон.
— Вы предлагаете его сместить, — сказал один из воевод.
— Смещают законных чиновников, — заметил Зигвард. — Фалкона следует объявить вне закона. Впрочем, если вы предпочитаете сидеть тихо и ждать, пока Фалкон с вами расправится — дело ваше.
Воеводы и мэр отвели глаза. Зигвард улыбался.
— Это ведь бунт, — сказал один из воевод. — Это…
— Фалкона вы знаете лучше меня, — сказал Зигвард. — Но по-моему, ухудшить ваше положение все равно нельзя, бунт там или не бунт, и улучшить тоже. Не сегодня-завтра Хок вернется из Кникича, и старина Фалкон пошлет его в первую очередь сюда, с полномочиями. Кронинское войско достаточно многочисленно, чтобы этого не допустить. Воины безусловно будут на вашей, и моей, стороне, если им прочесть это письмо — они объявлены дезертирами, все до одного, и всех их ждет плаха, в лучшем случае тюрьма.
— Вы и раньше были легкомысленны, — заметил мэр. — Кронинское войско! Что значит кронинское войско по сравнению с войсками, которыми располагает Фалкон!
— Некоторая часть войск перейдет на нашу сторону, — спокойно сказал Зигвард. — Фалкон очень всем надоел. Его многие ненавидят. А обо мне в этой стране говорят в романтических тонах. Плохое забыли, хорошее придумали.
— Даже если все это правда, — сказал мэр, — то, что вы предлагаете — гражданская война.
— Возможно, — согласился Зигвард.
— Фалкон нас разобьет.
— Сомнительно.
— Артанцы воспользуются ситуацией и произведут вторжение.
— Не думаю. Они сейчас зализывают раны, их разбили на голову в Славии.
— Славия тоже может к нам придти.
— Нет. Вы слышали, что Кшиштоф больше не конунг? — спросил Зигвард.
— Да, — ответил мэр. — Но его приемник Ярислиф продолжает политику Кшиштофа. Славские войска войдут на наши территории, возможно примкнут к одной из сторон, помогут ей победить вторую, а потом потребует себе… не знаю, сферы влияния, части страны, выставят гарнизоны, будут присутствовать.
— Ярислиф на это не пойдет, — сказал Зигвард. — Ярислиф, возможно, поможет одной из сторон, но по окончании войны ни о каком славском военном присутствии на территории Ниверии речи нет.
— Откуда вам это знать! — сказал мэр, возмущаясь легкомыслием гостя. — Вы что, читаете мысли Ярислифа?
— Да.
— Как же вам это удается?
Зигвард пожал плечами и хмыкнул.
— Почему вы с такой уверенностью…
— Потому что Ярислиф — это тоже я.
Воеводы и мэр широко открыли глаза.
— То есть как… — сказал один из воевод.
— Об этом не следует сообщать народу, — сказал Зигвард. — А впрочем, как хотите. Я — Ярислиф, победитель Улегвича и конунг Славланда. Славские войска подчиняются только мне, и если нужно, придут на помощь.
Воеводы нахмурились. Последовала еще одна пауза.
— Вы — Ярислиф? — спросил один из воевод. — Как вам это удалось?
— Долго рассказывать.
— Это нехорошо, — сказал старший из воевод, быстрее всех уловивший суть. — Славы будут сражаться здесь, на нашей территории, убивать ниверийцев, чтобы сделать вас правителем. Это предательство.
— Я не уверен, что славская помощь понадобится, и мне эта возможность нравится не больше, чем вам, — сказал Зигвард. — Однако, если вы предпочитаете, чтобы ниверийцев, и вас в том числе, продолжал убивать Фалкон — скажите, и я уйду. Правда, Фалкон сам — славского происхождения, но разница наверное в том, что к нему тут все уже привыкли.
Воцарилось молчание. Зигвард подождал, затем встал, пожал плечами, и направился к двери.
— Постойте, куда же вы, — крикнул мэр. — Не спешите!
— Да ну вас, — сказал Зигвард. — Скучные вы люди. Пойду, погуляю по городу. В Университет зайду, посмотрю, как там и что.
— Пожалуйста, сядьте, и давайте поговорим, — сказал мэр. — Пожалуйста… господин мой.
Некоторое время Зигвард стоял у двери, а потом, сделав скептическое лицо, вернулся к столу и сел. Мэру и воеводам очень не хотелось оставаться наедине с письмом из Астафии.
Фалкон знал мэра Астафии много лет и был уверен, что мэр не дурак.
«Незначительное увеличение числа прихожан».
Какое увеличение, какие прихожане? Храм уже неделю, как должен быть снесен. Редо был уведомлен месяц назад. Где же результаты?
Можно было вызвать мэра и поговорить с ним по душам, ласково, но Фалкон решил сперва проверить, что же все-таки происходит. Он позвонил. Вышколенный курьер вошел и вытянулся почтительно.
— Найдите Фокса и приведите сюда, — сказал Фалкон и взялся за следующее письмо. Оно писано было Комодом и прислано из Кникича.
«Войско Улегвича потерпело в Славии поражение, но, по слухам, Кшиштоф взят в плен и, возможно, убит».
Фалкон откинулся на спинку кресла. Двадцать лет он ждал этого момента. И он к нему не готов!
Новые, молодые военачальники Ниверии безропотно ему подчинялись и знали все о современной войне — но только в теории. Им не представлялось случая закалиться в бою — за пять лет в провинциях не было ни мятежей вассалов, ни крестьянских бунтов. Если Кшиштоф действительно устранен, в Славии сейчас неразбериха. Это не просто смена властителей — после такого человека, как Кшиштоф, к власти приходят слабые, дворцовые интриганы, бездейственные бюрократы. Не поспеши Фалкон с реформой войск, Славию можно было бы взять прямо сейчас, в этом Фалкон не сомневался. Кшиштоф, его противник и, что греха таить, духовный учитель и вдохновитель, тоже ждал такого момента, и был бы готов к нему лучше, чем Фалкон. Кшиштоф постоянно обновлял и наращивал войска, и если бы Фалкона сместили, славы через какой-нибудь месяц были бы в Астафии.
Но ничего, ничего. Надо бы спровоцировать бунт в провинции. Кому бы это поручить?
Фокс вошел бравой походкой и встал у двери. Молод, тщеславен, верен, ловок. Не очень умен. Нет, его нельзя посылать, нельзя рисковать человеком, который через год-другой заменит Хока.
— Я хотел бы проехаться по городу верхом, — сказал Фалкон.
— Нет ничего проще, господин мой.
— Возьмите с собой столько людей, сколько сочтете нужным.
— Слушаюсь. Уже выполнено.
— Где же они нас ждут?
— Нас никто не ждет, господин мой. Я счел нужным никого с собой не брать.
— Вот как?
— В ваши намерения, господин мой, входит посмотреть на город изнутри, не так ли?
— Да.
— С конвоем из ста человек это невозможно. В присутствии конвоя город — просто продолжение дворца.
— А если на нас нападут?
— Не думаю.
— Но все же?
— Это вас развлечет, а мне даст возможность помахать мечом.
— А если целая толпа заговорщиков на нас кинется?
— А хоть бы весь город кинулся.
Смелый парень, подумал Фалкон. В чем-то он гораздо лучше Хока. Хок бы ответил с почтительной грубостью — «Сидите-ка лучше в особняке или во дворце, господин мой — и вам безопаснее, и мне меньше забот».
Дверь распахнулась и в кабинет без доклада вошел высокий красивый мужчина лет пятидесяти в славской меховой накидке поверх обычного ниверийского костюма, с длинным мечом у бедра. Сняв меховую славскую шапку, он пригладил рукой остатки светлых с сединой волос.
— Добрый день, — сказал он. — Я к вам по важному делу, господа мои.
Без приглашения он присел к столу. Несколько шокированные бесцеремонностью, мэр и воеводы забыли, что на столе лежит конфиденциальное письмо. Гость сказал несколько приветственных фраз, вставляя длинные паузы, и за это время успел письмо прочесть. Поразглядывав обеспокоенные лица воевод и мэра, он сделал выводы. Большой политик обязан уметь использовать случай и менять планы на ходу, если того требует обстановка.
— Простите, — сказал мэр, — вы, собственно, кто?
Он уже понял — кто. Но как-то не верилось.
— Я, собственно, Великий Князь Зигвард, — сказал гость.
— Не может быть! — сказал один из воевод. — Вы на него похожи, но князь был убит семнадцать лет назад…
— Это не доказано, — сказал Зигвард, улыбаясь. — По некоторым сведениям, ему удалось бежать.
— …после того, как отказался от престола.
— А вы видели документ, это подтверждающий? — Зигвард откинулся на спинку кресла и заложил ногу на ногу. Он и раньше не отличался хорошими манерами, а длительное пребывание в Славии эту его особенность, очевидно, усугубило. Так, во всяком случае, подумал мэр, видевший Великого Князя три или четыре раза, в Астафии, много лет назад. — Оставим это. Итак, у меня есть к вам предложение, господа мои. Я много странствовал по свету, повидал много разных людей и мест, узнал жизнь вблизи, и на сегодняшний день считаю себя достаточно подготовленным, чтобы править страной. Дело за малым — нужно объявить об этом народу.
Воеводы и мэр переглянулись.
— А вы прямо сейчас собираетесь начать править? — спросил один из воевод. — Поскольку, возможно, вам не сообщили — место занято, и вакансий в ближайшее время не предвидится. Страной правит Великий Князь Бук.
— Вам прекрасно известно, что Бук, мой сын, страной вовсе не правит.
Помолчали. Не будь письма из Астафии, мэр и воеводы просто посмеялись бы благодушно, а потом пригласили бы Зигварда на обед. Но письмо было.
— Что вы предлагаете? — спросил мэр напрямик.
— Вам нужно представить меня народу и войску.
Мэр покачал головой скептически. Воеводы опять переглянулись.
— Здесь или в Астафии? — спросил мэр, наклоняя голову и поднимая бровь.
— Здесь. В Астафии, как вам, наверное, известно, ну, хотя бы из этого письма… нет, не трудитесь, я его уже прочел… в Астафии власть захватил узурпатор по прозвищу Фалкон.
— Вы предлагаете его сместить, — сказал один из воевод.
— Смещают законных чиновников, — заметил Зигвард. — Фалкона следует объявить вне закона. Впрочем, если вы предпочитаете сидеть тихо и ждать, пока Фалкон с вами расправится — дело ваше.
Воеводы и мэр отвели глаза. Зигвард улыбался.
— Это ведь бунт, — сказал один из воевод. — Это…
— Фалкона вы знаете лучше меня, — сказал Зигвард. — Но по-моему, ухудшить ваше положение все равно нельзя, бунт там или не бунт, и улучшить тоже. Не сегодня-завтра Хок вернется из Кникича, и старина Фалкон пошлет его в первую очередь сюда, с полномочиями. Кронинское войско достаточно многочисленно, чтобы этого не допустить. Воины безусловно будут на вашей, и моей, стороне, если им прочесть это письмо — они объявлены дезертирами, все до одного, и всех их ждет плаха, в лучшем случае тюрьма.
— Вы и раньше были легкомысленны, — заметил мэр. — Кронинское войско! Что значит кронинское войско по сравнению с войсками, которыми располагает Фалкон!
— Некоторая часть войск перейдет на нашу сторону, — спокойно сказал Зигвард. — Фалкон очень всем надоел. Его многие ненавидят. А обо мне в этой стране говорят в романтических тонах. Плохое забыли, хорошее придумали.
— Даже если все это правда, — сказал мэр, — то, что вы предлагаете — гражданская война.
— Возможно, — согласился Зигвард.
— Фалкон нас разобьет.
— Сомнительно.
— Артанцы воспользуются ситуацией и произведут вторжение.
— Не думаю. Они сейчас зализывают раны, их разбили на голову в Славии.
— Славия тоже может к нам придти.
— Нет. Вы слышали, что Кшиштоф больше не конунг? — спросил Зигвард.
— Да, — ответил мэр. — Но его приемник Ярислиф продолжает политику Кшиштофа. Славские войска войдут на наши территории, возможно примкнут к одной из сторон, помогут ей победить вторую, а потом потребует себе… не знаю, сферы влияния, части страны, выставят гарнизоны, будут присутствовать.
— Ярислиф на это не пойдет, — сказал Зигвард. — Ярислиф, возможно, поможет одной из сторон, но по окончании войны ни о каком славском военном присутствии на территории Ниверии речи нет.
— Откуда вам это знать! — сказал мэр, возмущаясь легкомыслием гостя. — Вы что, читаете мысли Ярислифа?
— Да.
— Как же вам это удается?
Зигвард пожал плечами и хмыкнул.
— Почему вы с такой уверенностью…
— Потому что Ярислиф — это тоже я.
Воеводы и мэр широко открыли глаза.
— То есть как… — сказал один из воевод.
— Об этом не следует сообщать народу, — сказал Зигвард. — А впрочем, как хотите. Я — Ярислиф, победитель Улегвича и конунг Славланда. Славские войска подчиняются только мне, и если нужно, придут на помощь.
Воеводы нахмурились. Последовала еще одна пауза.
— Вы — Ярислиф? — спросил один из воевод. — Как вам это удалось?
— Долго рассказывать.
— Это нехорошо, — сказал старший из воевод, быстрее всех уловивший суть. — Славы будут сражаться здесь, на нашей территории, убивать ниверийцев, чтобы сделать вас правителем. Это предательство.
— Я не уверен, что славская помощь понадобится, и мне эта возможность нравится не больше, чем вам, — сказал Зигвард. — Однако, если вы предпочитаете, чтобы ниверийцев, и вас в том числе, продолжал убивать Фалкон — скажите, и я уйду. Правда, Фалкон сам — славского происхождения, но разница наверное в том, что к нему тут все уже привыкли.
Воцарилось молчание. Зигвард подождал, затем встал, пожал плечами, и направился к двери.
— Постойте, куда же вы, — крикнул мэр. — Не спешите!
— Да ну вас, — сказал Зигвард. — Скучные вы люди. Пойду, погуляю по городу. В Университет зайду, посмотрю, как там и что.
— Пожалуйста, сядьте, и давайте поговорим, — сказал мэр. — Пожалуйста… господин мой.
Некоторое время Зигвард стоял у двери, а потом, сделав скептическое лицо, вернулся к столу и сел. Мэру и воеводам очень не хотелось оставаться наедине с письмом из Астафии.
* * *
Когда читаешь письмо несколько раз, чтобы только уловить суть, не означает ли это, что автор письма либо дурак, либо темнит?Фалкон знал мэра Астафии много лет и был уверен, что мэр не дурак.
«Незначительное увеличение числа прихожан».
Какое увеличение, какие прихожане? Храм уже неделю, как должен быть снесен. Редо был уведомлен месяц назад. Где же результаты?
Можно было вызвать мэра и поговорить с ним по душам, ласково, но Фалкон решил сперва проверить, что же все-таки происходит. Он позвонил. Вышколенный курьер вошел и вытянулся почтительно.
— Найдите Фокса и приведите сюда, — сказал Фалкон и взялся за следующее письмо. Оно писано было Комодом и прислано из Кникича.
«Войско Улегвича потерпело в Славии поражение, но, по слухам, Кшиштоф взят в плен и, возможно, убит».
Фалкон откинулся на спинку кресла. Двадцать лет он ждал этого момента. И он к нему не готов!
Новые, молодые военачальники Ниверии безропотно ему подчинялись и знали все о современной войне — но только в теории. Им не представлялось случая закалиться в бою — за пять лет в провинциях не было ни мятежей вассалов, ни крестьянских бунтов. Если Кшиштоф действительно устранен, в Славии сейчас неразбериха. Это не просто смена властителей — после такого человека, как Кшиштоф, к власти приходят слабые, дворцовые интриганы, бездейственные бюрократы. Не поспеши Фалкон с реформой войск, Славию можно было бы взять прямо сейчас, в этом Фалкон не сомневался. Кшиштоф, его противник и, что греха таить, духовный учитель и вдохновитель, тоже ждал такого момента, и был бы готов к нему лучше, чем Фалкон. Кшиштоф постоянно обновлял и наращивал войска, и если бы Фалкона сместили, славы через какой-нибудь месяц были бы в Астафии.
Но ничего, ничего. Надо бы спровоцировать бунт в провинции. Кому бы это поручить?
Фокс вошел бравой походкой и встал у двери. Молод, тщеславен, верен, ловок. Не очень умен. Нет, его нельзя посылать, нельзя рисковать человеком, который через год-другой заменит Хока.
— Я хотел бы проехаться по городу верхом, — сказал Фалкон.
— Нет ничего проще, господин мой.
— Возьмите с собой столько людей, сколько сочтете нужным.
— Слушаюсь. Уже выполнено.
— Где же они нас ждут?
— Нас никто не ждет, господин мой. Я счел нужным никого с собой не брать.
— Вот как?
— В ваши намерения, господин мой, входит посмотреть на город изнутри, не так ли?
— Да.
— С конвоем из ста человек это невозможно. В присутствии конвоя город — просто продолжение дворца.
— А если на нас нападут?
— Не думаю.
— Но все же?
— Это вас развлечет, а мне даст возможность помахать мечом.
— А если целая толпа заговорщиков на нас кинется?
— А хоть бы весь город кинулся.
Смелый парень, подумал Фалкон. В чем-то он гораздо лучше Хока. Хок бы ответил с почтительной грубостью — «Сидите-ка лучше в особняке или во дворце, господин мой — и вам безопаснее, и мне меньше забот».