Романовский Владимир. Год Мамонта

   В «Дикости Какой» было много состоятельной молодежи и артистического сброда. Шила отсутствовала. Брант заказал кружку журбы. Ему принесли серебряный кубок и запросили двойную цену. Закономерный процесс — сперва приглашается богема и создает артистическую атмосферу, притягивающую богатых мещан, а затем богема выживается, качество напитков падает, а цены растут.
   Бранту пришлось выпить неимоверное количество журбы и даже заказать себе глендис, и только спустя три часа, когда он был по горло сыт дурацкими сплетнями и глупыми шутками, и расковырял пережаренный, недошпигованный и очень невкусный глендис, появилась Шила, растрепаная, небрежно одетая, раскрасневшаяся. Бранта она заметила не сразу, но, надо отдать ей должное, присоединилась к нему, едва заметив. Взяв из его рук кубок, она залпом его опорожнила и грохнула на стол.
   — Я не знаю, где она, — сказала Шила.
   — Кто?
   — Фрика.
   — Ее нет во дворце?
   — Нет.
   — Она не на Форуме?
   — Нет.
   Помолчали.
   — Ее, по-видимому, похитили, — сказала Шила.
   — Кто?
   Шила пожала плечами.
   — Кто в этой стране может похитить Фрику из княжеского дворца? — спросила она риторически. — Вы много таких знаете?
   Брант отвел глаза.
   — Если в ваши планы входит ее найти и спасти, — продолжала Шила, — то заклятие в данном случае — благо. Где бы она ни была, она в Астафии.
   — Не совсем так, — сказал Брант.
   — Почему?
   — Заклятие снято.
   Шила, несмотря на очень плохое настроение и неприятные мысли, одарила Бранта восхищенным взглядом.
   — Вы говорили с Волшебником?
   Брант помолчал, поерзал на стуле, вынул из кармана кожаный мешок и вывалил кубик на стол. Взяв его в кулак, он слегка сжал кубик, и, положив его снова на поверхность стола и прикрыв рукой, оставил щель между столом и ребром ладони, достаточно широкую, чтобы Шила, наклонив голову, увидела, что кубик светится. Брант смахнул кубик в мешок, а мешок сунул обратно в карман.
   — Это просто символ, — сказал он. — Символ того, что заклятия больше нет.
   — Но Фалкон об этом не знает.
   — Откуда ему знать?
   Шила прикусила язык. С того момента, как она поведала о путешествии потенциального освободителя Фрики в Вантит своему скульптору (или художнику? она точно не помнила… Соммерз…), она очень, очень об этом жалела. Она не знала точно, сколько из всего, что она рассказала, известно Фалкону, но была уверена, что кое-что известно. Она готова была, образно говоря, отрезать самой себе язык, ибо предательство по глупости не менее стыдно, чем предательство со зла или из трусости, а может и более стыдно, ибо зло или трусость почти всегда можно замаскировать гражданским долгом или еще чем-нибудь в этом духе, а глупость не маскируется даже в собственных глазах.
   — Где он мог ее спрятать? — спросил Брант напрямик. — Вам известны какие-нибудь места? И зачем ему это понадобилось?
   Да, это, пожалуй, и было самое стыдное. Хотя — кто знает — у стен бывают уши. Это даже смешно — предполагать, зная Фалкона, что нигде в апартаментах Фрики нет каких-нибудь отверстий, щелей, или еще чего-нибудь, через которые ее разговоры постоянно подслушиваются. Так что ни в чем она, Шила, не виновата. Но в таком случае почему Бранту вообще дали съездить в Вантит? Если все было известно наперед, почему его не остановили?
   — За вами нет слежки? — спросила она.
   Брант подумал.
   — Не знаю, — ответил он.
   Двое мужчин подошли к их столику и сели. Шила забеспокоилась.
   — Здравствуйте, — сказал один из мужчин.
   Второй, очень молодой, тощий, с большими глазами наклонил голову в знак приветствия.
   — А, — сказал Брант. — Боар, дружище. Как дела?
   — Вы их знаете? — спросила Шила.
   — Княжна, — серьезно сказал тощий, — этот человек спас мне жизнь. Месяц назад, в Кронине, когда меня хотели арестовать и убить. Брант, нам нужно с тобой поговорить наедине.
   Брант рассматривал спутника Боара. Благообразный, средних лет.
   — Говорите при княжне, — сказал Брант.
   — Это ее не касается, — возразил благообразный. — Простите меня, княжна.
   — Нет, касается, — сказал Брант.
   — Брант, — благообразный поморщился, — это не касается никого, кто не связан словом.
   Шила хотела было встать, но Брант положил руку поверх ее руки, лежавшей на столе.
   — Сидите, Шила. Я тоже не связан словом.
   — Это глупо, Брант, — веско сказал Боар. — Она женщина. Женщинам свойственно болтать. Они не виноваты, это социальные условия такие.
   — Княжна больше болтать не будет, — сказал Брант.
   Шила покраснела густо и отвела глаза. Оказывается, Брант все понял, и даже больше, чем в таких случаях следует понимать.
   — Я не болтлива, — сказала она тихо.
   Брант кивнул. Боар пожал плечами. Благообразный подумал, посмотрел несколько раз искоса на Шилу, и обратился к Боару:
   — Вы уверены?
   — Да, — сказал Боар. — Брант — человек верный. Такие нам нужны.
   — Хорошо, — сказал благообразный. — Пусть это будет на вашей совести. — Он повернулся к Бранту. — Мы — бунтовщики. Наша цель — смещение Фалкона. Традиционным путем сместить диктатора невозможно. Мы ищем другие пути. Согласны ли вы к нам примкнуть?
   Помолчали.
   — А что вы собираетесь делать после смещения? — спросил Брант.
   — У нас есть проэкт изменения всей государственной структуры, — сообщил благообразный. — Старая структура устарела. Власть слишком сконцентрирована в столице. Мы за разделение власти и за региональную свободу, за нерушимый свод законов управления, проэкт которого уже готов. Народное большинство должно принимать участие в управлении государством, это автоматически устраняет возможность междоусобиц.
   — Не согласен, — сказал Брант.
   — Брант, — сказала Шила, — вы уверены, что вам нужен этот разговор? Именно сейчас? Я поддержу вас, что бы вы не решили делать, но — уверены ли вы?
   — Вы же слышали, — сказал Брант. — Цель этих людей — смещение Фалкона.
   — И что же?
   — Если вам известен другой способ решения наших затруднений, — сказал Брант ей на ухо, — сообщите мне о нем, прямо сейчас. Если же нет, позвольте мне действовать, как я считаю нужным.
   — Но если вы к ним примкнете… — сказала она вслух.
   — Я пока еще ни к кому не примкнул, — заметил Брант.
   Шила замолчала. Боар и благообразный переглянулись.
   — Фалкон — человек с большим опытом, — сказал Брант. — Он знает, как править страной. Методы его жестоки, и сам он неприятный тип, но прежде, чем к вам примкнуть, я должен знать, на что вы способны.
   — Любой может править страной лучше Фалкона, это не трудно! — запальчиво сказал Боар. — Что сделал Фалкон для страны за все эти двадцать лет?
   Брант вздохнул.
   — Он соединил основные ее центры надежными дорогами, — сказал он. — Он создал армию из одних добровольцев, способную сдерживать артанские и славские амбиции. Он открыл бесплатные школы для детей неимущих. Он прекратил междоусобицы. Он создал систему, при которой любой региональный кризис молниеносно улаживается несколькими приказами из Астафии. Он поддержал и помог многим художникам, музыкантам, и драматургам.
   — Чтобы они его славили, — горячо возразил Боар.
   — Не знаю, славили или артанили, — сказал Брант, — но до Фалкона они просто умирали от голода. Вы бы предпочли, чтобы они славили вас, а не Фалкона. Да?
   Благообразный рассмеялся, а Боар покраснел.
   — Вы считаете, что искусство играет важную роль в благосостоянии народа? — спросил он.
   — Я считаю, — сказал Брант, — сидя вот в этом заведении, что искусство не должно зависеть от того, каким именно образом народ желает благосостоять. Я считаю, что художник не должен зависеть от каприза мещанина, ковыряющегося сальным столовым ножом в дупле зуба после жирного обеда.
   — Вы — художник? — спросил благообразный, начиная понимать.
   — Я зодчий, — сказал Брант.
   — И вас устраивает власть Фалкона?
   — Меня никакая власть не устраивает, — возразил Брант. — Но я не знаю ваших намерений и оставляю за собой право подозревать, что они либо не очень серьезны, либо неоправданно опасны. Каким образом вы собираетесь произвести смещение?
   Боар и благообразный переглянулись.
   — Мы подкупим часть стражников, — поведал благообразный сценическим шепотом, — арестуем Фалкона, и Великий Князь Бук произнесет с балкона речь об освобождении страны.
   — Фалкон сам вас всех купит с потрохами, — сказал Брант. — Детские игрушки. Драка в зверинце. Пойдемте, княжна.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ЧТО ТАКОЕ ЛЕСТЬ

   — А что мне делать? — спросила Шила, когда они вышли на набережную.
   — Быть в «Дикости Какой» каждый день в полдень, — сказал Брант, — и не трепать языком.
   Сейчас заплачет, подумал он. Дура. Сама виновата.
   — Я что-нибудь придумаю, — пообещал он. — Не сегодня, так завтра. Все, что от нас зависит, мы сделаем. Не отчаивайтесь.
   — А если меня тоже похитят?
   — Не думаю.
   — Я не могу вернуться во дворец! — сказала она. Неужели вы не понимаете! Апартаменты Фрики стоят пустые! Как я должна себя вести? Делать вид, что ничего не произошло?
   — Делать обиженное и растерянное лицо и молчать. Закрыться у себя.
   — Легко вам говорить!
   Брант мрачно посмотрел на нее и ничего не сказал.
   Он довел ее до площади перед дворцом, убедился, что она вошла внутрь, и зашагал обратно к набережной.
   Тревожное настроение города не проходило, многие из переулков стояли пустые.

* * *

   Благообразный и Боар тем временем вышли из кафе и повернули за угол. Там их ждали еще двое — всадник и пеший с арбалетом в руке.
   — Он отказался, — сказал благообразный.
   — А она?
   — Она ему подчиняется, по-видимому.
   — Значит, он нам не нужен, — резюмировал всадник. — Можете идти.
   Он спешился, подождал, пока Боар и благообразный скроются, и тихо сказал пешему:
   — Действуй.
   — А Боар?
   — Боар тебя не касается.
   — Но, Фокс, господин мой…
   — Поменьше имен. Иди, тебе говорят.
   Пеший почти бегом достиг набережной, повернул, и увидел удаляющихся Бранта и Шилу. Тем же быстрым шагом он сократил расстояние между собой и преследуемыми до одного квартала, и перешел на шаг обычный. Он видел, как Брант остановился, а Шила вошла во дворец. Спрятавшись за колонной одного из переулочных портиков, он подождал, пока Брант проследует обратно и пошел за ним. Брант свернул в безлюдный переулок. Человек с арбалетом огляделся, взвел арбалет, и прицелился. Расстояние было никакое, и стрелок не беспокоился, что промахнется, но на всякий случай целился в спину, а не в голову. Тут сзади его ударили по голове, выхватили у него арбалет, сломали ему руку, и впечатали его в известняковую стену.
   Рита разрядила арбалет, подождала, пока Брант скроется из виду, жахнула арбалетом о мостовую, приводя его в нерабочее состояние, и двинулась дальше за тупым и упрямым своим сыном.
   Никаких трудностей с влезанием в окно, через которое когда-то вылез Волчонок, не возникло. Флигель слуг никем не охранялся.
   Попасть в основную часть особняка из флигеля тоже не составляло труда. Брант прекрасно знал, кого ищет — это Фалкон никогда не видел Волчонка, а Волчонок видел Фалкона множество раз, с разных ракурсов, из-за колонны, из темного угла, в замочную скважину, и прекрасно его запомнил, равно как и коридоры особняка и места, где можно прятаться от слуг, посетителей, и — в случае Волчонка — сверстников.
   Брант проник в апартаменты Фалкона с потайного хода, известного только Фалкону, охране, и всем детям слуг, жившим и живущим в особняке. Кабинет Фалкона соседствовал с гостиной. Солнце клонилось к закату, окна гостиной выходили на восток, и в комнате было темновато. Изменилась обстановка. Стулья стояли не там, где они стояли семнадцать лет назад, а может дело было в том, что Волчонок здорово вырос за эти годы, и расстояния для него сократились, но Брант зацепился за один из стульев ногой. Ножны меча хлопнули по краю стола, и он чуть не въехал лбом в мраморную полку над камином.
   Дверь в кабинет распахнулась и на пороге встал Хок с мечом в руке. За его спиной появился Фалкон.
   — Э! — сказал Хок. — Как я погляжу, молодой человек, путаться у меня под ногами — цель вашей жизни!
   Кто-то постучал в дверь кабинета.
   — Странно, — сказал Фалкон, снимая со стены кабинета меч. — Кто там? — крикнул он.
   Дверь открылась и секретарь просунул голову в кабинет.
   — К вам Рита по срочному делу, — сказал он виновато.
   Фалкон положил меч на стол.
   — Зовите, — сказал он с облегчением. — Хок, введите сюда этого человека, узнаем, что ему нужно.
   — Меч давай сюда, — холодно сказал Хок Бранту. — Без глупостей. Шею сверну.
   Брант помедлил но, пожав невозмутимо плечами, снял меч вместе с перевязью и протянул Хоку.
   — Зайди, — сказал Хок.
   В этот момент Рита вошла в кабинет.
   — Господин мой, — сказала она Фалкону, одним взглядом оценив обстановку, — этот человек…
   — Мы сейчас как раз это выясняем, — сказал Фалкон. — Тише. Сядьте. Итак, молодой человек, как ваше имя и с какой целью забрались вы ко мне в гостиную?
   — Меня зовут Брант, — сказал Брант. — А в гостиную я к вам забрался потому, что обычным способом аудиенции у вас не допросишься. Люди годами ждут. А мне некогда.
   — Господин мой…
   — Тише, Рита. Это становится интересным. Почему же вы так спешите, Брант? — спросил Фалкон.
   — Дело стоит потому что, — сказал Брант серьезно. — Я всегда думал, что Глава Рядилища имеет кое-какой вес в этом городе. А вы меня разочаровали.
   — Вот как?
   — Да. Я — лучший зодчий страны. За время моего пребывания в Астафии я получил один-единственный заказ, и даже не на постройку, а на ремонт, и мне, верующему, пришлось взять деньги у священника, и все потому, что каждый купчик тут интригует против каждого купчика и все хотят строить себе особняки. С души воротит! Столица нуждается в величественных зданиях! А Глава Рядилища спокойно смотрит, как лучшему зодчему пудрят мозги какая-то мэрия и какие-то потные торгаши, и на прием к нему не попасть!
   Помолчали.
   — Это вы реставрировали Храм Доброго Сердца? — спросил Фалкон.
   — Да, я.
   Фалкон с интересом рассматривал Бранта. Знакомое лицо. Где он его видел? Крупный нос и глубоко посаженые пронзительные глаза, а над ними мрачноватые брови. Парень не промах. Наглец. Но что-то в нем есть.
   — Хорошая работа, — серьезно сказал Фалкон. — Храм действительно очень похорошел.
   — Еще бы, — надменно откликнулся Брант.
   — Какие же здания хотели бы вы строить?
   — Ну, какие… Дворцы, собрания, театры. Храмы. Новый Форум.
   — Так. А почему вы решили, что вы — лучший зодчий страны? Кронинский Университет каждый год выпускает два десятка зодчих.
   — И где же результаты? — насмешливо спросил Брант. — Видел я, что они строят. Известняковые коробки.
   — А вы у кого учились?
   — У Гора. Я — единственный ученик великого зодчего.
   — Где это он вас учил?
   — В Колонии Бронти.
   Ну все, подумала Рита. Теперь его точно колесуют.
   Блеск, подумал Хок мрачно. Теперь мне и стараться не надо — палачи за меня постараются.
   — А ну-ка, оставьте нас наедине, — сказал вдруг Фалкон. — Рита, Хок, подождите в приемной.
   Пропади оно все пропадом, подумала Рита. Будь что будет.
   — Господин мой, этот человек — мой сын.
   Фалкон и Хок удивленно на нее посмотрели.
   — Умоляю вас, если он заслужил наказание, предоставьте мне самой его наказать. Он вспыльчивый, не очень умный, но верный, и он будет вам служить.
   — Об этом я еще подумаю, — сказал Брант. — Сделайте милость, матушка, не говорите за меня, я сам умею.
   — Заткнись, дурак! — сказала Рита, делая страшные синие глаза. — Сейчас же замолчи, слышишь?
   Фалкон вдруг рассмеялся. Хок улыбнулся неприятной улыбкой.
   — Семейные ссоры бывают порою так умилительны, — сказал Фалкон, — прямо сердце радуется. И тем не менее, Рита, прошу вас дать мне возможность поговорить с вашим сыном наедине.
   — Боюсь, — сказала Рита. — Он очень несдержан и хамоват. Он вам тут такого наговорит…
   — Ничего страшного, — заверил ее Фалкон. — Я не настолько примитивен, чтобы путать хамство с недостатком лояльности. Прошу вас.
   Когда они остались одни:
   — Что-то лицо ваше мне знакомо, Брант, — сказал Фалкон.
   — Да, мне это все говорят, — сказал Брант. — Я уж привык.
   — Безусловно, сходство с вашей матушкой явное, но… Впрочем, оставим это. Итак, вы реставрировали Храм Доброго Сердца.
   — Да.
   — Никого не спросясь.
   — Почему же. я спросил Главного Священника, и он подтвердил, что реставрировать нужно, и согласился меня нанять. Правда, против него интриговал один купец по имени Бош, хотел Храм снести, а не его месте построить дом для своих богатых коллег, но мало ли, чего хотят купцы.
   — Действительно. Дрянное сословие.
   — И не говорите! — горячо согласился Брант. — Мошенники, проходимцы, все до одного, а деньжищь столько, что о совести говорить не приходится. Всю страну держат за горло, везде навязывают свои мещанские вкусы. Одни наряды чего стоят, смотреть противно.
   Помолчали.
   — Давно вы в Астафии? — спросил Фалкон.
   — Месяц.
   — А из Колонии вы уехали?…
   — А это, знаете ли, я не виноват. Я там жил, никого не трогал, учился зодчеству у Гора, а потом зодчествовал. И если они там прятали целую кучу предателей и получали с них деньги, то моей-то вины в этом как раз никакой нет.
   — Вы специально поехали в Колонию, чтобы учиться у Гора?
   — А что же? В Кронинском Университете неучи учат неучей, а потом выученные сами становятся учителями. Гор — строит, этого у него не отнимешь.
   — Это правда. А он…
   — Он жив, да.
   — Я рад. Он тоже был совершенно не при чем. В Астафию не собирается?
   — Не знаю. Но я не хуже, уверяю вас. То есть, конечно, если вы решите все строительство в Астафии передать Гору, дело ваше. А только это не честно. Гор и так много везде настроил, и здесь тоже. А теперь я сюда первый приехал. Я не позволю собой помыкать, даже в пользу Гора, так и знайте. Сидите здесь себе и решаете спокойно, кого взять, а я туда-сюда рыскаю, заказчиков ищу.
   — Вы не считаете ли, что я только и думаю, что об архитектуре, и что помимо архитектуры у меня дел нет? — спросил Фалкон с отеческой иронией.
   — А разве есть? — нагло парировал Брант. — Вы, какой великий и предусмотрительный не были бы, вы все равно смертны. И о вас будут судить по делам вашим. Как вы о стране заботились и благе народном — все равно ведь забудут, учитывая короткую память народную и обычную народа неблагодарность. Поэты и драматурги пишут о вас хорошо только из-под палки, не потому, что вы плохой человек, а потому, что поэту или драматургу о ком-нибудь сказать доброе слово — легче вообще молчать. Портретисты пытаются вам льстить, и получается у них жеманно и глупо. Вот только архитектура и остается. И лет через триста кто-нибудь, проходя по красивой улице, скажет — вот, видите, вот это, и вон то, построено было при Фалконе.
   Некоторое время Фалкон молча, не мигая, смотрел на Бранта. Невозмутимое лицо молодого зодчего ничего особенного не выражало.
   — Не знаю, — сказал Фалкон, — дурак вы или умны не по годам, но талант у вас есть, и строить вы будете. В данный момент нужно построить новый театр для пьес с музыкальным сопровождением и новую тюрьму.
   — Тюрьму я строить не буду, — отрезал Брант.
   — Это не разговор, — сказал Фалкон.
   — Нет, разговор, — возразил Брант.
   — У вас предубеждения против государственной необходимости.
   — Нисколько.
   — У вас какие-то принципы…
   — Я человек в высшей степени непринципиальный, — заявил Брант. — Тюрьму я строить не буду потому, что здания тюремного типа слишком примитивны. Эта работа как раз кронинским выпускникам по плечу, вот пусть они и строят прямоугольные коробки. Никакой инженерии, никаких придумок — это по ним. Я свой талант на это дело разбазаривать не собираюсь. А новый театр — это пожалуй. На сколько мест?
   Фалкон опять улыбнулся. Сын Риты — обаятельный тип. Обаятельный и, возможно, опасный.
   Брант с серьезным видом ждал ответа. Жалко, что Рита в передней, с Хоком. Будь она здесь, а Хок еще где-нибудь, разговор бы велся в совсем другом ключе. Взять этого гада за ворот, хрястнуть в морду локтем, а когда он ляжет на пол, дать Рите знак, и через минуту будет известно, где находится Фрика и как ее оттуда извлечь.
   — Ну, хорошо, — сказал Фалкон. — На полторы тысячи мест. Во сколько вы оцениваете свои услуги?
   — как-то это унизительно, — сказал Брант. — Я, видите ли, человек дела, и свое дело я знаю. А остальное — не мое дело.
   — Что вы болтаете! — возмутился Фалкон.
   — Вовсе я не болтаю. Я зодчий, а не коммерсант какой-нибудь или проститутка. Мне претит каждый раз продавать свой труд, а потом искать новых клиентов. Нет уж. Уж коли вы государственный муж, то извольте назначить мне постоянный доход, чтобы я не терял времени на куплю-продажу. Скажем, пять тысяч в месяц. Каждый месяц. Все время. А я в благодарность за это буду время от времени строить чего-нибудь шедевральное. И, естественно, мне нужен для этого, помимо собственно ежемесячного дохода, неограниченный кредит у казначея. Чтобы со мной никто по поводу сметы не торговался, никогда. Я достаточно бережлив по натуре, чтобы не допускать перерасхода, мне надсмотрщики не нужны. И я достаточно совестлив и деятелен, чтобы не облениться и не почить как на лаврах на этих пяти тысячах, и ничего не делать.
   — Вы, молодой человек, наглец, — заметил Фалкон.
   — Это да, это есть, — согласился Брант. — А только что же мне делать? Скромничать Так ведь никто не заметит. Нынче время такое.
   — Вам многое можно простить за то, что вы сделали с Храмом, — продолжал Фалкон. — Но прошу вас быть впредь повежливее. Касательно вашей просьбы — видите, я смягчаю, я не говорю «касательно вашего хамского требования» — нет, касательно вашей просьбы, вы не так уж не правы. И я назначу вам эту вашу пенсию. Правда, пять тысяч — это слишком, но три вам будут выдавать, ежемесячно, а чтобы у вас был стимул, я буду назначать вам премии за каждую удачную, на мой взгляд, постройку. Обещания свои я всегда выполняю.
   — Мне не нужны стимулы, и уж тем более не нужны обещания, — сказал Брант.
   — Что же вам нужно?
   — Письмо к казначею, написанное вами, которое я мог бы ему показывать каждый месяц.
   — Хорошо, придите завтра, я подумаю.
   — Нет, — сказал Брант. — Вы уж потрудитесь, господин мой, напишите четыре строчки. Прямо сейчас.
   — Вы что, Брант, не верите моему слову? Слову Фалкона?
   — Я-то верю. А вот казначей моему слову поверит ли? И вообще, господин мой, с бумагой и подписью оно как-то приличнее выглядит.
   — Что — оно?
   — Да все. Это ведь только купцы скрепляют договоры рукопожатием, а не подписью, ибо в большинстве случаев деньги в этих сделках принадлежат не им, а сторонним вкладчикам. Но мы-то с вами люди серьезные, и занимаемся настоящим делом, а не куплей-продажей уже созданного. А серьезные дела требуют серьезного подхода и серьезной оплаты. Как Глава Рядилища, вы должны это понимать.
   — Вы не хотите ли мое место занять? — спросил Фалкон. — А то, как я погляжу, у вас весьма обширные представления о том, что подобает делать Главе Рядилища и, судя по тону, представления эти не всякий раз совпадают с моими действиями.
   — Нет уж, спасибо, — сказал Брант. — Меня и две дюжины моих рабочих порой так раздражают своей тупостью и вороватостью, что я их просто убить готов. А дайте мне Рядилище и всю страну, я просто не выдержу — а ведь в моем распоряжении окажутся и армия, и охрана. Уж я-то сразу таких дров наломаю, полстраны от страха за год вымрет. Как вам на вашем месте удается держать себя в руках — совершенно не понимаю. Вы, наверное, каждый вечер три кувшина вина выпиваете при таком раскладе.
   Фалкон не был неординарно умным человеком, но недостатком ума тоже не страдал. За свою жизнь он повидал, по собственному почину и по роду занятий, много разных людей, и неплохо разбирался в человеческой психологии. Льстили ему постоянно, каждый день, изобретая все новые способы и грани. Люди льстят ближним своим по нескольким причинам. Льстят, когда хотят задобрить, льстят, когда хотят использовать, льстят, когда хотят отвлечь внимание. Иногда льстят просто чтобы сделать человеку приятное, но редко, ибо в заботах о хлебе насущном, делание приятного как правило откладывается на неопределенный срок, обозначающийся в просторечии словом «потом».
   Лесть бывает грубая, неумелая, вульгарная, изящная, наглая, тайная, издевательская, глупая, безудержная, и даже чистосердечная. Качество лести зависит от степени присутствующего в ней ханжества. Идеальный льстец — тот, кто умеет заставить себя поверить в то, что он говорит объекту лести. Самая грубая лесть бывает самого высшего качества, если льстец искренен.
   Лесть Бранта была явно издевательская — Фалкон понял, что этот человек нагло изображает перед ним дурака, но в тоже время была она, брантова лесть, очень искренней. Да, подумал Фалкон, сын Риты — сложная личность.
   Он пододвинул к себе лист бумаги, обмакнул перо, и написал несколько слов. Собственноручно присыпал он письмо свое песком. Сдув песок на пол, он протянул лист Бранту.
   «Предъявителю сего выдать три тысячи золотых, и выдавать впоследствии каждый месяц вплоть до дальнейших распоряжений. Фалкон».