Романовский Владимир. Год Мамонта

   — Одну минуту, святой отец, — ответил Брант. — Не волнуйтесь, все останутся здоровы. Целость не гарантирую, но здоровьем эти двое будут просто пышеть… пышать… пыхать… нет, не помню.
   Громилы одновременно сделали выпад. Брант отскочил, парировал, еще раз отскочил, выбрал момент, когда они не сориентировались и встали друг у друга на пути, и еще раз боднул первого, теперь уже в правую скулу, и тот опять сел на землю. Второй махнул мечом, и Брант резким ударом выбил клинок из его руки. Первый посидел-посидел и завалился на спину. Приставив меч к горлу второго, Брант прижал его спиной к фонарному столбу. На почтительном расстоянии за схваткой наблюдали люди.
   — Что вам нужно от священника? — спросил Брант. — Отвечать быстро. Считаю до одного, потом режу. Раз.
   — Нас послали.
   — Подослали.
   — Да.
   — Кто?
   — Не могу сказать.
   Брант пожал плечами.
   — Раз, — сказал он.
   — Урд, — сказал ухарь.
   — Кто такой Урд?
   — Упрявляющий.
   — У кого?
   — У купца какого-то. Он к нам на улице подошел.
   — Дальше.
   — Спросил, благородного ли мы происхождения. Сказал, что готов дать по пятнадцать золотых, если мы поколотим Редо.
   — Поколотите? Просто поколотите?
   — Ну, конечно. Не убивать же священника. Плохая примета.
   Брант отступил на полшага, вложил меч в ножны, и дал громиле в рожу. Громила удивился. Тогда Брант дал ему в рожу еще раз, и громила упал.
   — Пойдемте, святой отец, — сказал Брант. — Пойдемте в Храм. Есть дело.
   — Надо бы оказать этим двум помощь, — сказал Редо грустно.
   — Выживут, — сказал Брант. — Очухаются и пойдут, вихляя, пропивать свои тридцать монет. Кто такой Урд на самом деле, вот бы узнать.
   — Управляющий купца Боша.
   — Вот как? — Брант хмыкнул. — Действительно, этот Бош везде успевает. Пойдемте, пойдемте. В Храме присутствовали две старушки. Видимо, другие две тоже решили, что у здания плохая репутация. А влюбленная женщина наконец отказалась от попыток привлечь персональное внимание Редо и, может быть, удачно вышла замуж. Впрочем, она наверняка и так была замужем.
   — Говорят, Храм собираются сносить.
   — Да, — ответил Редо, останавливаясь в центральном проходе и безучастно глядя на алтарь.
   — Еще мне сказали, что вы подыскиваете место для нового храма.
   — Это кто же такие слухи про меня распускает, — машинально спросил Редо.
   — А разве нет? Не подыскиваете?
   — Нет смысла. То есть, смысл, конечно, есть. А вот денег — нет.
   — Временные финансовые затруднения, — предположил Брант.
   — Нет, перманентные.
   — Что же вы собираетесь делать?
   — Проповедовать.
   — Где?
   — На дорогах.
   — Может, стоит попробовать отремонтировать этот Храм? Все-таки его Зодчий Гор строил, хоть и плохо.
   — Как вас зовут?
   — Брант.
   — Хорошо. Брант. Ну что, посмотрели на Неприступницу?
   — Да, — ответил Брант. — Со всех ракурсов.
   — Понравилось?
   — Не передать.
   — Не шутите?
   — Нисколько.
   — Ну так вот, Брант, — сказал Редо. — Чтобы отремонтировать Храм, мне нужны рабочие, зодчий, и деньги. Последнее — главное.
   — Зодчий у вас есть.
   — Вот как? Где же он? Он здесь? Его можно позвать?
   — Зачем звать. Он перед вами.
   — Ага, — сказал Редо.
   — Деньги мы, возможно, найдем. А будут деньги, будут и рабочие.
   — Так, — сказал Редо.
   — Вы не возражаете, если я тут похожу и полазаю? Мне нужно составить смету. Карандаш и бумага у вас найдутся?
   Получив карандаш и бумагу, Брант обходил и облазил Храм вдоль и поперек, залез на крышу, спустился в подвал, вытребовал у Редо ту самую лестницу, которую давно пришла пора выбросить, и мешал проповеди, которую Редо читал двум старушкам. Старушки, кажется, спали.
   — В общем, так, — сказал Брант, закончив осмотр. — По самым скромным подсчетам, здесь работы и материалов на восемь тысяч золотых.
   — Птица и камень, — сказал Редо. — Я думал, тысячи три-четыре.
   — Помимо того, будут непредвиденные расходы. Плюс, мне лично хотелось бы усовершенствовать некоторые особенности устройства крыши. Ну и гад же этот Гор, — сказал он злобно. — Нашел, с чем экспериментировать — с Храмом. Ладно. В общем, тысяч одиннадцать набегает. Сколько лично вы можете дать?
   — Девять золотых. Это все, что у меня есть, — сказал Редо, грустно улыбаясь.
   — Лучше, чем ничего, — сказал Брант. — Казна Храма?
   — Пуста.
   — Казначей?
   — Уехал на юг.
   — Приход?
   — Ноль.
   — Н-да, — сказал Брант.
   Старушки направились к выходу. Редо и Брант проводили их глазами. Когда старушки выходили, в медном ящике для пожертвований, что стоял у самых дверей, что-то звучно хлопнуло. Редо и Брант переглянулись.
   Редо быстрым шагом направился к ящику по центральному проходу. Брант последовал за ним.
   Редо вынул из ящика кожаный мешок. Развязав тесемки, он загляну внутрь.
   — Ого, — сказал он.
   Брант взял у него мешок, запустил туда руку, и вытащил золотую монету старой чеканки, с профилем Великого Князя Жигмонда. Он бросил монету обратно в мешок и подкинул мешок на руке.
   — Две тысячи, — определил он.
   — Мне дали три недели, чтобы начать работы, — сказал Редо.
   — Начнете сегодня. Здесь достаточно, чтобы начать. Хотя бы поставить леса. Рабочие у вас на примете есть?
   — Есть.
   — Зовите их. Я вернусь часа через четыре. Без меня не начинайте. Купите им пожрать, но не покупайте вина. Знаю я их.
   — Друг мой, — сказал Редо. — Я вам верю. И я вам этого не забуду.
   — Это хорошо, — одобрил Брант. — А только вот что. Не хочется мне оставлять вас здесь одного. Я вам пришлю кого-нибудь.
   — Не надо. Мне вас послал Создатель. Мне этого достаточно.
   — Ага, — сказал Брант. — Ну, раз Создатель послал, значит, Он знает, что делает?
   — С максимальной точностью, — заверил его Редо.
   — Ладно. Но я все-таки пришлю кого-нибудь. Вдруг их тоже Создатель послал.
   — Если хотите.
   Брант почти бегом отправился на Улицу Плохих Мальчиков. Риты не оказалось дома. Нико сидел на цепи. Брант засмеялся.
   — Мы с ней поругались, — сообщил Нико. — И я дал ей посадить меня на цепь. Не могу же я бить женщину, это против правил.
   — Кошмар какой, — сказал Брант, смеясь. — Она не сказала, когда вернется?
   — Сказала, что завтра. Но ты не волнуйся, жратвы мне здесь хватает, и вина тоже. Вон сколько всего, — он указал на стол.
   — Хорошо, — сказал Брант. Но с цепи я тебя все-таки сниму.
   Он понятия не имел, где находится ключ от замка, но, спустившись в кладовую, нашел напильник и за четверть часа перепилил цепь.
   — Замечательно, — сказал Нико, ходя вокруг стола и гремя обрывком цепи и замком. — Ну, я, наверное, пойду, прогуляюсь.
   — Тебя арестуют, — сказал Брант. — Посиди уж дома. Я скоро вернусь.
   Постояв возле дома Боша и поприкидывав, не кинуть ли в окно горящий факел, Брант направился к княжескому дворцу.
   Было четыре часа пополудни. Возможно, ее нет дома. У княгинь очень строгий распорядок дня, они все время заняты чем-то маловразумительным, всегда куда-то едут, с кем-то милостиво говорят на отвлеченные темы, и так далее. Но деньги у княгинь должны же быть! Иначе какие они княгини.
   Оказалось, что во дворец, если нет бала, можно зайти только со специальной бумагой, подписанной членом княжеской семьи или Рядилища. А еще можно с петицией, в секретариат, направо. Так объяснили Бранту трое охранников.
   — А меня сам Великий Князь Бук пригласил.
   — А где же приглашение?
   — Он мне устно сказал. Говорит — приходи, и все тут.
   — Так не бывает.
   — Пригласил меня на бал. И обещал показать портрет Великой Вдовствующей.
   — Бал только на следующей неделе.
   — А сколько вам здесь платят?
   Тут ему объяснили, что служба Великому Князю есть высочайшая честь, и что за князя здесь готовы отдать не только жизнь, но и честь с совестью плюс родного брата, и что верность не продается, а честь не покупается, а те, кто считает, что продается и покупается, суть грязные собаки хуже артанцев и все их презирают. Брант понял, что меньше, чем тысячью золотых, здесь дело не обойдется, и отступил.
   Но что же делать? Бежать домой за абордажным крюком — глупо. По улицам мотается стража, и если он будет тут швыряться абордажными крюками, его просто пристрелят из арбалета. Брант обогнул дворец и нашел боковую дверь, ведущую в тайный ход и прямо в спальню к Фрике, но она открывалась только изнутри, а снаружи была гладкая. Можно было бы попытаться всунуть меч в щель и надавить на щеколду, но это занимает время, а кругом люди. Можно было вернуться домой и ждать Риту, но есть ли у Риты девять тысяч золотых — еще вопрос, а если есть, можно ли их получить за один день, а Редо там ждет, один.
   — Эй! — услышал он голос сверху.
   Брант поднял голову.
   — Брант! Чего вы там торчите? — крикнула с третьего этажа утконосая Шила.
   — Жду прилива, — откликнулся Брант.
   — Давно ждете?
   — Только начал.
   — Может, вам будет удобнее ждать его в моих апартаментах?
   — А у вас есть компас?
   — Нет.
   — Тогда удобнее. Но меня к вам стража не пустит. Вас тут в такой строгости содержат, что уму непостижимо!
   — А?
   — Я говорю, непостижимо! Уму!
   — Я сейчас спущусь и набью страже морду! Идите к главному входу!
   — Иду!
   А девчонка, похоже, не знает, что существует потайной ход, и стражу совершенно незачем тревожить, подумал Брант.
   Как только он подошел к главному входу, Шила выбежала из дверей и крикнула на стражников:
   — Смирно!
   Стражники сделали удивленные лица, но все-таки вытянулись.
   — Проходите, Брант, — сказала Шила.
   Брант зашел в вестибюль.
   — А я разве сказала «вольно»? — удивилась Шила.
   Стражники опять вытянулись.
   — Пойдем, — предложила Шила.
   Они почти бегом поднялись на третий этаж. Шила задрала юбку и держала ее на уровне колен, чтобы было легче бежать. Ноги у Шилы были коротковаты и толстоваты, а жопа пухлая, но не пышная, зато талия и грудь были весьма привлекательные, гладкие, а лицо совершенно не соответствовало всему остальному. Лицо Шилы было лицом худой женщины лет двадцати пяти. А ей всего восемнадцать.
   — Заходите, — сказала она, распахивая дверь.
   Брант помялся, но все же зашел в ее апартаменты. Меблировка была безалаберная, но уютная. Везде висели какие-то пестрые тряпки, на стенах тут и там красовались картинки темперой, не очень приличные тематически.
   — Вообще-то, я хотел бы поговорить с вашей матушкой, — сказал он.
   — Успеете еще. Садитесь.
   Он сел в кресло.
   — Если хотите выпить, скажите. Я все равно вам ничего не дам, у меня нет. Я хочу проверить вашу выдержку. Вон там, на столике, арбалет и стрелы. Возьмите и зарядите.
   Что это еще она замыслила, подумал Брант, но сделал, чего просили.
   — Вот апельсин, — сказала Шила. — Вот я беру его в руку и отхожу на десять шагов. И держу — вот так. Можете вы его прострелить?
   — Княжна, мне действительно нужно поговорить…
   — Да, вы уже сказали. Так вот, пока не сделаете то, что я вам говорю, вы с ней говорить не будете.
   Капризный народ женщины, подумал Брант. Не давая ей времени подготовиться и встать в эффектную позу, он быстро приложился и выстрелил. Стрела прошла сквозь апельсин и вонзилась в стену. Апельсин выпал из руки Шилы.
   — Ого, — сказала она. — Хотите пряник?
   — Я хочу девять тысяч золотых, — сказал Брант.
   — Почему именно девять?
   — Надо.
   — У меня столько нет. Тысячи две я вам, может, и наскребу. Остальное действительно придется брать у матушки. Зачем вам столько?
   — Я же сказал — надо.
   Шила стала открывать одну шкатулку за другой. Вскоре на бюро образовалась горка золотых.
   — Вот, все что есть.
   — Семьсот или восемьсот, — определил Брант на глаз.
   — А вам точно нужно именно девять тысяч?
   — Да.
   — Я могла бы заложить что-нибудь из драгоценностей.
   — Заложите.
   — У меня не очень много… хмм… ладно, — сказала Шила, вздохнув, — пойдем к матушке, так и быть.
   Брант встал. Они пересекли гостиную и спальню. Шила отодвинула засов на двери, ведущей в апартаменты матери.
   — Это чтобы она сюда не лазила, когда ей не велят, — объяснила она, открывая дверь. — Мам! — закричала она грозно. — Мам! Ты где!
   — Что ты орешь! — раздался голос Фрики из спальни. — Зайди и скажи спокойным голосом, что тебе надо. Раскаряка дурная!
   Бранту понравились отношения. В гостиной Фрики пахло красками и скипидаром. Ах да, точно, вспомнил Брант. Роквел. Портрет.
   — Постойте здесь, — сказала Шила, идя к двери в спальню. — А то неприлично.
   Но Фрика сама вышла из спальни, в халате поверх ночной рубашки.
   — Мам, не хватает восьми тысяч трехсот золотых.
   — Здравствуйте, Брант. Шила, не кричи, а то у тебя голова лопнет. Не хватает до чего?
   — До девяти тысяч.
   — Зачем тебе девять тысяч?
   — Мне не нужно. Мне люди все сами покупают или дарят. Вот ему нужно, — Шила ткнула пальцем в Бранта.
   — Не знаю, есть ли у меня столько, — сказала Фрика. — Сейчас посмотрю.
   Она стала открывать ящики и шкафчики. Незаконченный большой портрет Фрики, в полный рост, стоял в углу на мольберте. Пол вокруг мольберта был заляпан красками. Тут же, рядом, помещался ящик с кистями, пигментом, маслом, тряпками, углем, и палитрами. Некоторая часть этого инвентаря не помещалась в ящик и лежала неопрятной горкой рядом. Брант подошел ближе.
   Грубо намазанный фон оставлял желать лучшего — в нем сочетались несочетаемые цвета, но, решил Брант, этот аспект Роквел исправит. Гордая государственная поза натурщицы нисколько не напоминала Фрику в жизни, угловатость и худоба были сглажены, платье Роквел, возможно, рисовал отдельно, купив за медяки на какой-нибудь театральной барахолке. Руки, как было отмечено ранее, были у портретной Фрики пухлые. Совсем не ее руки. Длинная шея на портрете была скрыта воротником и сверкающими бриллиантами. Волосы светлее, чем в жизни. Зато лицо было — да, лицом Фрики. Брови были сделаны несколькими лихими мазками и было видно, что они подвижны. Как художник добился такого эффекта — Брант понятия не имел. Глаза с поволокой, часто встречающейся у женщин из Беркли и, очевидно, доставшейся им от славских соседей, смотрели на зрителя чуть насмешливо и ничего не обещали. И ничего не ждали. Брант украдкой обернулся и посмотрел на Фрику, склонившуюся над бюро, разбирающую драгоценности. Глаза на портрете были глазами Фрики до предыдущей ночи.
   — А зачем вам девять тысяч? — спросила Шила, надеясь что теперь-то, в присутствии Фрики, Брант не посмеет не ответить.
   Брант молчал, продолжая рассматривать портрет.
   — Шила, — сказала Фрика, роясь в шкатулках, — возьми себе за правило не задавать бестактных вопросов. Если бы ты свои деньги зарабатывала непосильным трудом, ты бы, возможно, имело бы право спрашивать, хотя это тоже было бы не совсем прилично. Но тебе деньги дают ни за что, просто так. Они не твои. Мне тоже. Если Брант сочтет нужным, он сам скажет. Если нет — это его право. Нет, больше трех тысяч не набирается. Позвольте, вот есть колье. Тысяч на семь точно затянет. Шила, солнышко, бери колье и беги к ювелиру. Не закладывай, а сразу продавай.
   — Я бы не советовал, — сказал Брант.
   — Почему же?
   — Бросается в глаза. Оригинальные формы. Если кто-нибудь из знающих заметит, пойдут пересуды.
   — Вы правы, — сказала Фрика. — Что же делать?
   — Если у вас есть золото в чистом виде, которое можно перелить… кольца там, или серьги… вынуть камни и перелить… было бы лучше. Правда, цена сразу упадет примерно в два раза.
   — Вы правы, — сказала Фрика и открыла сразу три шкатулки.
   — Я сейчас, — сказала Шила и убежала к себе. Она сразу вернулась, неся четыре шкатулки. Мать и дочь вывалили содержимое шкатулок на стол.
   — Вот, — сказала Фрика. — Отбирайте, что нужно, Брант. Вы, очевидно, в этом разбираетесь.
   — Не очень, — сказал Брант, но все же отобрал две дюжины колец попроще. — Вот, наверное, теперь хватит.
   — Шила, бери кольца и беги, — сказала Фрика. — Но как ты объяснишь ювелиру, что их надо перелить?
   — Скажу, что я только что их украла. У Фалкона.
   Шила убежала. Фрика стояла и спокойно смотрела на Бранта. Он подошел и нежно поцеловал ее в губы.
   — Вы тактичны, — сказала Фрика. — Моя дочь ни о чем не догадывается. И это хорошо.
   — А мы разве на вы?
   Фрика покраснела. Странная женщина. Краснеет не от поцелуев, но от слов.
   — Не все сразу, — сказала она растерянно.
   — Почему же? Слушай, ты бы мне сегодня ночью открыла потайную дверь. А то я ненароком разбужу полгорода своим крюкометанием.
   Совсем ребенок, подумала Фрика. Большой, ласковый, умный ребенок.
   — Ты даже не представляешь себе, какой опасности подвергаешься, — сказала она. — И меня подвергаешь.
   — Где же опасность?
   Раздался стук в дверь апартаментов.
   — Вот она, — сказала Фрика.
   В приемной, отделяющей гостиную и спальню от общего дворцового коридора, послышались голоса.
   — Прячьтесь, — сказала Фрика. — В спальню, живо. Идите потайным ходом. Приходите в полночь, я вам открою.
   — А мы опять на вы?
   — Иди же.
   Брант неспеша, развязным шагом, вошел в спальню. Никуда он уходить не собирался, естественно — нужно было подождать Шилу с деньгами. Фрика закрыла за ним дверь. В этот момент в гостиную вошла служанка.
   — Княгиня, к вам Фалкон.
   — Почему ты входишь без стука?
   — Я думала, вы в спальне.
   — Почему Фалкон является, когда я не расположена никого видеть и лежу в постели? Почему ты его не выставила?
   — Но ведь, как же, княгиня, — улыбнулась служанка толстой своей мордой. — Ведь Фалкон. Не кто-нибудь.
   — Зови.
   Фалкон вошел в гостиную. На нем был милитаристкого покроя дублет. Длинный меч висел у бедра и выглядел очень естественно. Вообще, у Фалкона была склонность к военному стилю, хотя верхушка ниверийского воинства называла его заглазно штабной крысой и разными другими нелестными словами.
   — Очень важный разговор, Фрика, — сказал Фалкон, садясь. — Сядьте.
   — Добрый день, — откликнулась Фрика, садясь.
   — Надеюсь, — сказал Фалкон. — Позвольте сделать вам комплимент. Вам нездоровится, но даже болезненная бледность вам к лицу.
   Как он возбужден, подумала Фрика. Это к лучшему. Может, не заметит ничего.
   — Положение чрезвычайно опасное, — сказал Фалкон.
   Фрика так привыкла за семнадцать лет к этой фразе, что даже не кивнула в ответ. Опасное положение было чем-то вроде сообщения о погоде — хорошая или плохая, какая разница. На юг, к морю, уехать все равно нельзя.
   — Цивилизация развивается циклично, — сообщил Фалкон. — Государства растут и расширяются.
   Ужасно все-таки скучный тип, подумал Фрика. Никогда не принимает интересы собеседника во внимание. Я допускаю, что это правда — растут государства, растут — и даже предполагаю, что ему лично это очень любопытно — вот ведь они какие, государства, растут, а то многие думают, что не растут, а они, на тебе, растут — но мне-то что за дело?
   — …наступает момент, когда государство либо продолжает расти, либо теряет государственность, частично или полностью.
   — Это очень занимательно, — сказала Фрика.
   — Вы правы, — подтвердил Фалкон. — Меня этот вопрос занимает очень давно. К сожалению, не меня одного. Он также занимает наших соседей, а именно, конунга Кшиштофа и молодого Князя Улегвича. Кто из них опаснее, я, честно говоря, не знаю. Кшиштоф умеет побеждать, он великий воин. Беда в том, что в долгих противостояниях выигрывает не тактика, и даже не стратегия, но неподатливость. Можно выиграть все до одного сражения и проиграть войну. В Артании, несмотря на засухи, скудные ресурсы, и обычную некомпетентность, женщины рожают в пять раз больше детей, чем у нас или в Славии. Это делает и тактику, и стратегию бессмысленными, в конечном счете.
   — Вы хотели бы поднять рождаемость в Ниверии? — осведомилась Фрика.
   — В некотором смысле, да. В частности, мне бы хотелось, чтобы лично вы мне в этом посодействовали. На добровольных началах, естественно, хотя, если будет нужно, силовые меры могут быть применены.
   Теперь, наконец, Фрика испугалась. Она должна была испугаться раньше — она слишком хорошо знала Фалкона, и этот его визит не был простым визитом вежливости к недомогающей Великой Княгине. Но общая расслабленность в теле и предвкушение ночи с Брантом сбили ее с толку. Теперь она собралась с мыслями.
   — Что вы имеете в виду? — спросила она холодно.
   — Объединение трех государств неизбежно, — сказал Фалкон. — Все три давно переросли свои границы. Смешение началось более ста лет назад. По самым скромным подсчетам, в Славии живут пять тысяч ниверийцев. В Ниверии примерно столько же славов. Более того, у нас же, в Ниверии, проживают артанцы, которых невозможно подсчитать. В переписях они не участвуют. В Славии их намного меньше, чем у нас — дикари не любят холода.
   — Никто не любит холода, — сказала Фрика небрежным тоном.
   — Положение такое, что по всем расчетам, уже в следующем году все три государства будут под одним началом и под управлением одного человека.
   — Какие такие расчеты? — Фрика презрительно усмехнулась. — Полоумный колдун предсказал Год Мамонта, и с тех пор снимает дивиденды, и все на это купились. Я не знала, что вы тоже, Фалкон, подвержены этой мании. Стыдитесь! Вы же опытный политик и психолог.
   Так его, гада, подумала она.
   Фалкон тяжело, государственно вздохнул.
   — Я не знаком с механизмом исполнения предсказаний, — сказал он. — Но слышал я, что есть такая теория. Если о предсказании знает большое количество публики, оно сбывается просто потому, что многие ведут себя, как будто оно непременно должно сбыться. К примеру, наши купцы уже интересуются славскими ремеслами, рассчитывая вложить в них деньги. А славские воеводы, по данным разведки, составляют планы оборонительной войны против артанцев в южных условиях. И я бы мог послать ноту протеста Кшиштофу по этому поводу, но зачем? Если мы объединимся со Славией, удар артанцев у Южного Моря совершенно неизбежен, и нам понадобится весь накопленный опыт, чтобы их сдержать, пока наши дружины вторгаются в Артанию через Кникич.
   Фрика пыталась понять, что же ему нужно на этот раз. Вся эта милитаристкая болтовня — просто предлог. Наверное.
   Фалкон не закидывал ногу на ногу, а спину держал прямо. Безукоризненные манеры свойственны людям, наделяющим самих себя большой властью.
   — Князь Улегвич, — сказал Фалкон, — невежа и дикарь, но по артанским меркам он — из знатного рода. Узурпатором его в Артании никто не мог бы назвать даже если бы не боялся, что ему вырвут язык. Конунг Кшиштоф несколько раз перевернул Славию, как повар переворачивает на протвине глендисы, и держал в осаде Висуа, чтобы взять власть, но в легитимности его власти сегодня никто не сомневается, ибо он — племянник своего бездетного дяди, предыдущего конунга. А вот в моем случае, княгиня, все обстоит очень непросто.
   Он перешел все границы, подумала Фрика. В его случае! Он открыто заявляет, что единолично правит Ниверией — при наличии княжеского дома, Бука, и моей дочери, которую все считают дочерью Зигварда. Да что там считают — Зигвард ее признал, следовательно по всем законам Шила — его дочь, и, следовательно, официальная наследница до тех пор, пока Бук не женится и у него не родится ребенок. Да уж, стати, побочных детей у Бука штук пять, как минимум, и даже они официально ближе к власти, чем этот наглый простолюдин. Глава Рядилища. «В моем случае». Подлец.
   — Предрассудки сильны, Фрика, — сказал Фалкон, будто читая ее мысли. — Глава Рядилища может править страной, но не может править империей. Императору необходим легитимный титул.
   — Вы хотите сделать Бука императором? — спросила Фрика насмешливо. Она, как ей показалось, поняла куда клонит Фалкон. Было очень страшно.
   — Бук — очень милый, очень мягкий человек, — сказал Фалкон. — Мы с ним большие друзья. За те двадцать лет, что Бук и я знаем друг друга, мы ни разу не поссорились. Бука не интересует государственная деятельность. Он довольствуется тем, что у него есть — развлечения, поклонники, и особенно поклонницы, и утонченная кухня. Я не представляю себе Бука, наскоро поедающего хрюмпель, подписывая одновременно срочные приказы и вызывая к себе то секретаря, то начальника стражи, то всю верхушку воинства. Бук подпишет отречение и нисколько не потеряет.
   — Отречение? — повторила Фрика. — В чью же пользу?
   — В мою, — сказал Фалкон. — Должен же кто-то думать о государстве.
   — Но вы не княжеского рода.
   — Это мы уладим, еще до отречения.
   — Каким образом? — спросила Фрика, сдерживаясь, чтобы не задрожать.
   — Вы выйдете за меня замуж и у нас родится наследник. Если по какой-то причине мы не сможем его зачать, мы возьмем младенца из какой-нибудь семьи и объявим его нашим сыном.
   А семью, естественно, уничтожим, подумала Фрика.
   — За все эти годы, Фрика, вы не нашли в себе сил меня полюбить. Но раньше это было наше личное с вами дело. Теперь же мы поставлены перед государственной необходимостью.
   — Народу все это покажется неожиданным.
   — Нет. В данный момент мои люди распускают слухи о нашем с вами любовном романе. Слухи, распущенные моими людьми — наиболее устойчивы, как вам известно. Свадьбу мы с вами отпразднуем в начале зимы. Бук подпишет отречение через два месяца после нашей свадьбы.