Романовский Владимир. Год Мамонта

   — Я согласен, — твердо сказал князь.
   — Прекрасно. Я нисколько в вас не сомневался, а Фалкон верит вам, как брату.
   — У меня только одна просьба.
   — Да?
   — Сколько сейчас времени?
   — Ранний вечер.
   — На улице темно?
   — Сгущаются, надо полагать, сумерки.
   — Я хочу подышать воздухом. Выведите меня, походим часок-другой по городу. В самых глухих местах, где меня никто не узнает.
   Хок подумал.
   — Что ж, — сказал он. — Я вас прекрасно понимаю, князь. Да. Именно так мы и сделаем. А тем временем сюда принесут все необходимое.
   В конце коридора тюремщик дремал на стуле. Хок потряс его за плечо.
   — Не запирать, — сказал он. — Сейчас сюда придут. Человек десять. Не вмешиваться. Они могут задать тебе вопрос. Или даже три вопроса. Молчать. Ясно?
   — Куда уж ясней, — заверил тюремщик.
   — Заткнись, — сказал Хок.
   На улице было темно. Окраина, на которой находилась Сейская Темница, выглядела не лучше и не хуже других окраин. Редкие фонари горели только потому, что существовал приказ Рядилища, обязывающий местные управления зажигать по крайней мере один фонарь в каждом квартале, каждый вечер. Воздух был спертый, улицы с нищими вневременными хибарками пропахли отходами, парами скверного варева, которое непрестанно варили и ели жители окраин, кошачьими, собачьими, лошадиными и человеческими экскрементами, которые никто не убирал, и затхлой сыростью. Но князю воздух окраины после длительного пребывания в подземелье показался щемяще чистым. Он едва не потерял сознание. Несмотря на холод, он даже не поежился в своем тюремном облачении.
   — Возьмите меня под руку, — сказал Хок.
   Они прошли несколько кварталов, свернули в какой-то подозрительный переулок, и вдруг вышли к маленькой грязной таверне.
   — Зайдем? — предложил Хок.
   — Нет, не надо. Помещение. Впрочем, вот стол и три стула снаружи. Может, сядем? Простите, я забыл, у меня нет с собой никаких денег.
   — У меня есть, — невозмутимо ответил Хок.
   Сам хозяин вышел к клиентам — одетому в тряпье пожилому мужчине и просто, но со вкусом, облаченному в костюм из дорогой материи и черный бархатный плащ высокому его спутнику.
   Через четверть часа князь жадно поедал отвратительную жареную рыбу, запивая ее гадким пивом. Другой еды в заведении не было. Даже хрюмпелей не было. Хок спросил кружку воды, которую, подозрительно понюхав, пить не стал.
   — Простите меня, Хок, — сказал князь, не в силах остановиться даже не минуту.
   — Ничего страшного, князь, только прошу вас, ешьте помедленнее. А то будет несварение. Да и рыба эта дрянь.
   — Я знаю, знаю, — сказал князь. И продолжил.
   — Не понимаю, как они могут все это жрать, — сказал Хок равнодушно. — Центральный рынок в получасе ходьбы, и свежая курица и даже мясо там дешевле, чем здесь, не говоря уж о рыбе. А пиво чуть дороже, зато хорошее. Дураки. Болото.
   К ним подошли трое. Один сел на свободный стул, двое других встали рядом. Вид у них был развязно-зловещий.
   — Добрый вечер, — старательно выговорил подсевший.
   Князь перестал есть.
   У Хока не было с собой даже кинжала. Один из стоящих явно прятал под своим тряпьем самодельный арбалет. У его дружков наверняка имелись ножи. И ведь опять же глупо, подумал Хок. Ночные грабители достаточно зарабатывают, чтобы купить обыкновенный охотничий арбалет. И одеться поприличнее, чтобы иметь возможность шляться по богатым кварталам, не боясь ареста, а уж у богатых есть настоящие деньги. Не то что здесь. Впрочем, по одежке меня выбрали, да… Хотя и не рассчитали. Не почувствовали. Наверное, накачались пивом. Бараны криворукие, кто ж на дело выходит нетрезвым?
   Не замахиваясь, он ударил сидящего кружкой по морде. Сидящий вскрикнул и схватился за морду обеими руками. Хок опрокинул его вместе со стулом под ноги парню с ножом. Арбалетчик поднял свое орудие, и Хок мгновенно сломал ему запястье и сбил его с ног, боднув в ухо. Арбалет остался у него в руках, и он направил его на размахивающего ножом и потянул спусковой крючок. Арбалет не выстрелил. Тогда Хок просто метнул его в размахивающего. Тот увернулся, проявляя ловкость. Пока он проявлял ловкость, Хок поймал руку с ножом и въехал носком сапога нападавшему под колено. Нападавший выронил нож и загудел неприятным басом. Ударенный кружкой встал, держась за морду.
   — Убирайтесь, — сказал Хок. — А то ноги буду ломать и на мордах ваших маршировать.
   Постанывая, хромая и сутулясь, бандиты убрались.
   — Дураки, — сказал Хок. — Болото. Доедайте вашу рыбу, князь, и пойдем отсюда. Противно. А то еще беспризорных детей встретим, а как с детьми драться я, честно говоря, не знаю. А бегать вы в данный момент не в состоянии.
   Неподалеку от Сейской Темницы Хоку и князю повстречалась возбужденная, почти бегущая толпа. Хок повертел головой, ловя обрывки выкрикиваемых фраз.
   — Чего это они? — спросил князь, которому нравилось слушать голос Хока, его освободителя, здесь, на темной улице, ставшей для него за этот час символом свободы.
   — Идут смотреть на Волшебника, — сказал Хок.
   — Волшебника?
   — Есть такой шарлатан. Раз в три года прибывает в Астафию, по слухам из Страны Вантит. Слухи распускает сам. Говорят, он исцеляет, или помогает больному исцелиться, и показывает разные художественные фокусы и чудеса. На площади. Превращения, дым, огонь, вода, и прочее. С картами тоже есть фокусы. А деньги ему платят придворные.
   — Какие придворные?
   — Ну не ходить же ему по площади с ведром или головным убором, медяки собирать. Он знаменитый. Отыгрывает представление, идет к себе на квартиру, и там устраивает великосветский прием. Принимает индивидуально, и есть, помимо кабинета, приемная, и там вечно они все толкаются и сплетничают. Платят только золотом, значительными суммами.
   — А зачем ему тогда представления на площади?
   — Для репутации. Кто б ему поверил, если бы чернь его так громогласно не обожала? Естественно, наши аристократы делают вид, что все это несерьезно. Просто забава. Но на самом деле верят.
   — И давно он этим делом промышляет? Я что-то никогда о нем не слышал.
   — Лет пятнадцать уже. Еще при Жигмонде начинал. И был тогда, кстати говоря, гораздо более разборчив. Никого, кроме князей, не принимал. А вот при Зигварде не получилось. Зигвард откопал себе какого-то полоумного, где-то в горах. Чего-то предсказывает все время, очень туманно и занудно, что твой член Рядилища. — Хок слегка улыбнулся. — И половина князей и княгинь к этому горному вещателю сразу убежала, с легкой руки Зигварда.
   — Интересно, — сказал князь. — Так он сегодня приезжает, Волшебник?
   — Да, — ответил Хок. — Странно, что вы о нем никогда не слышали. Впрочем, вы, наверное, правы. Какое цивилизованному человеку дело до суеверий? Беда в том, что цивилизация всегда поверхностна, а суеверия так или иначе составляют почти всю сущность большинства людей. Уж сколько, казалось бы, глумились над религией, высмеивали ее, а в храмах все еще народ толчется, думает, что Создатель почтит думами о них.
   — Да, предрассудков много, — согласился князь. — Не поверите, Хок, у меня в княжестве… бывшем моем княжестве… все фермеры — верующие. А священник — такой прощелыга, такой прощелыга.
   — Да, — сказал Хок. — Все священники прощелыги. Ну-с, зайдем.
   Сейская Темница показалась князю после окраинной улицы адом. Тем не менее, уже не надежда, но уверенность в скорой свободе и жизни на юге, у живописных скал, где в теплой прибойной волне плещутся толстые дети виноделов, скрасила впечатление.
   Камера, то бишь пещера, была не очень ярко, но освещена масляными светильниками. В углу стояла кровать с балдахином и свежим бельем. Рядом помещались умывальные принадлежности. Дубовый, хорошей отделки, стол был накрыт и сервирован. По центру дымилось блюдо с глендисами. С краю стола стопкой лежали бумаги. Рядом с бумагами помещались чернильница и перо. У левой стены высился шкаф — семь смен одежды и белья, халаты, и обувь.
   У входа в пещеру сидели на новой деревянной скамье двое — они пришли сразу за князем и Хоком — неприветливый лысый и благообразный причесанный.
   — Замок поменяли, — сказал Хок. — Решетка теперь отпирается изнутри. И только один ключ. Вот он.
   Князь благодарно взял у Хока ключ.
   — Поешьте, успокойтесь, оденьтесь в чистое. Вот чернильница, вот перо, здесь документы, нужные вам для запоминания. Делайте записи. Через три-четыре дня я вас навещу. Те двое — крысолов и слуга. Крысолов глухонемой. У него только одно назначение — делать так, чтобы крысы сторонились этого помещения. Он это сделает, не сомневайтесь. А слуга будет выполнять малейшие ваши пожелания и прихоти. Кстати, если вам захочется еще прогуляться, а меня в этот момент не будет, возьмите с собой слугу. Нужному поведению он обучен. Я его предупрежу. Суд состоится на восьмой день, в среду, так что времени не так уж много. Кстати, я должен вам кое-что сказать, секретное. — Хок понизил голос. — Дело такое. Крысолов, естественно, не опасен, поскольку не говорит, а грамоты не знает. Дворецкого пришлось посвятить в некоторые детали. Он знает, кто вы такой.
   — Да? — спросил князь с готовностью. — Так что же?
   — Его по окончании вашего здесь пребывания придется убить. Вы понимаете — это очень неудобно и негуманно, какая уж там гуманность, но это совершенно необходимо. Речь идет о безопасности государства.
   — Конечно, — сказал князь, сокрушенно качая головой. — Очень жаль, на вид он славный малый. Но необходимость есть необходимость.
   — В том-то и дело, — заключил Хок. — Ну, князь, увидимся скоро. Поздравляю вас. Вы выполняете дело, ну, небывалой просто важности. Желаю успеха.
   Они молча и торжественно пожали друг другу руки.
   Было холодно. Хок закутался в плащ и быстрым шагом направился к брошенному храму, за углом которого ждали его карета, лошади, и четыре охранника. Охрана Хоку была не нужна. Она нужна была, учитывая особенности поведения людей в этом районе, карете и лошадям.
   — Дрянь место, — сказал Хок, не в первый раз оглядывая дома вокруг. Он сел в карету.
   Ближе к центру, он велел охраннику остановиться и сказал, что дальше пойдет пешком. Ему хотелось посмотреть на представление Волшебника. Просто из любопытства, хоть он уже и видел эти представления раньше.
   В этот свой приезд в Астафию Волшебник, вместо обычного выступления на площади, абонировал правое крыло Форума, установив плату за вход и уплатив соответствующую мзду в государственную казну. Вспомнив об этом, Хок решил, что у Волшебника совсем плохи дела — раньше он, по крайней мере, создавал какую-то видимость бескорыстности.
   У Форума, где Хок был частым гостем, слушая в основном речи политического содержания, но и захаживая иногда на художественные представления, иногда с дамой, была огромная толпа. Желающих лицезреть Волшебника было раз в десять больше, чем мест в правом крыле Форума.
   Хок прошел через толпу, бесцеремонно расталкивая чернь и не отвечая на ругательства, и втиснулся в вестибюль. Здесь была уже не толпа, но давка. Хок снова вышел на площадь, огляделся на всякий случай, разбежался, и прыгнул, достав рукой небольшой выступ между декоративной колонной и стеной. Подтянувшись, он полез вверх, используя выступы, трещины, стену и колонну для опоры. Под фронтоном, он протянул руку, ухватив узкий край, оторвался от стены, закинул ногу на карниз, вскарабкался, взошел по крутой левой стороне фронтона на крышу, перебежал, балансируя, к одному из дормеров, и влез внутрь. Миновав несколько служебных помещений, в одном из которых обнаружена была им совокупляющаяся пара из обслуги Форума, Хок вышел в последний ряд амфитеатра и, согнав в проход какого-то восторженного простолюдина, сел на его место.
   Волшебник был великолепен. В темно-синей мантии с серебряными астрономическими знаками, он возвышался на подиуме, скандируя — некоторые слова расползались в вибрирующее эхо, поскольку акустика амфитеатра была рассчитана Зодчим Гором на обыкновенный и спокойный голос, но это совершенно не вредило эффекту. Зал завороженно ловил фразы.
   — …дабы не скапливалась в носу всякая дрянь. А лохань ту поверните торцом к окну, дабы свет дневной солнечный проникал, и думайте обо мне, ибо когда вы думаете обо мне, я думаю о вас, а иначе никто не думает. А теперь я вам покажу несколько чудес, дабы знали вы мою силу. Вот обыкновенная лягушка…
   Удивительно, как все лжепророки и бессовестные имитаторы начинают именно с лягушек или рептилий, подумал Хок. Млекопетающие часто вообще отсутствуют в их репертуаре. Изначальное Учение, которые они все имитируют, как умеют и понимают, намного стройнее, надо отдать должное жадным попам. Но, конечно, Фалкон не зря их не трогает, этих комедиантов — пока что. Чем больше эта темная, нищая публика верит шарлатанам, показывающим чудеса, тем меньше она ходит в храмы, и незыблемое когда-то влияние монотеизма слабеет год от года. Мудрый Фалкон не забывал заодно следить, чтобы священников подкармливали, и не жалели средств. В один прекрасный день можно будет запросто показать на какого-нибудь жирного попа, который давно не верит ни в Создателя, ни в Спасителя, а если и верит, то скорее как в конкурента, показать пальцем на лоснящиеся щеки, огромный живот и жирный зад, и сказать — вот кто виноват, посмотрите, люди, на этого лицемера, он вам про Создателя говорит, а сам ворует, причем ворует ваши же деньги! Обжирается, сволочь, за ваш счет! И влияние храмов исчезнет навсегда. Да, с уважением подумал Хок, Фалкон знает, что делает.
   Не досидев до конца, он вышел в вестибюль. Давки уже не было. На выходе его остановил один из охранников Форума.
   — Стой, — сказал он совершенно автоматически, очевидно в сотый раз за вечер. — За вход платил?
   — Очнись, — брезгливо ответил Хок.
   — О! Прошу прощения, господин мой. Я вас не узнал.
   — Не узнал, — проворчал Хок. — Не узнал он, видите ли.
   Охранник вытянулся и мелко задрожал. Он был на голову выше Хока и в полтора раза тяжелее. Но все охранники в городе, и не только они, испытывали ужас при мысли о возможности вызвать недовольство Хока, всесильного и справедливого соратника Фалкона.
   В особняке Фалкона слуга, не задавая вопросов, подал Хоку кружку с вином.
   — Он занят? — спросил Хок.
   — Принимает двоих, — ответил слуга. — Нищего музыканта и жадного попа.
   Не все музыканты были нищими, и не все попы жадными, но народ очень восприимчив к словосочетаниям, которые ему каждый день повторяют.
   Хок не обиделся. Фалкон знает, что делает, а его, Хока дело, не было очень срочным. Собственно, совсем не срочным, если вспомнить о другом деле, о котором лучше не вспоминать. Но Фалкон вспомнит обязательно. Великий Князь Зигвард был упущен во второй раз. Правда, вторая ошибка была связана с первой, и их можно было объединить в одну большую ошибку, за которую Хок уже получил нагоняй. Но все-таки.
   В приемной сидел еще один человек, маленький и тощий, лет двадцати восьми. Хок подмигнул ему, и молодой человек ответил ему неуверенной улыбкой с долей развязности.
   Тем временем Фалкон разговаривал в своем кабинете с музыкантом, а священник ждал. Таким образом священнику давали понять, что музыка, хоть и легкомысленный жанр, все же намного важнее дурацких суеверий. Надо было еще и колдуна сюда какого-нибудь, подумал Фалкон, тогда бы поп понял, что и суеверия разные бывают.
   — Так в чем же состоит твоя идея, милейший? — спросил он учтиво, даже ласково.
   — Да вот, — объяснил музыкант, — если, к примеру, струнные… лютни или лиры… играют, к примеру, мелодию, а рожок, значит, играет контрапункт, получается фуга. Это такой вид музыкального произведения.
   — Я знаю, что такое фуга, — сказал Фалкон спокойно.
   — Да? — музыкант удивился. — Знаете?
   Фалкон кивнул.
   — Ну, тогда что же… да… — продолжал объяснять музыкант, — я тогда, чего-то… эта… но вот представьте себе тогда, господин мой, что в это же самое время медные… типа трубы и горны, ту-ту-ту такие, типа… тоже играют, но не основную мелодию, а некоторые ее части, подчеркивая таким образом некоторые места. Пусть грубо, но подчеркивая. Ту-ту. Получается очень торжественно.
   — Торжественно — это хорошо, — сказал Фалкон. — Я люблю, когда торжественно. — Он действительно любил, когда торжественно. — Но что же дальше?
   — Дальше? — музыкант опять удивился и даже слегка растерялся. — Ну, можно еще, чтобы в это время пели хором. Или подпевали.
   — Так. Ну-ну?
   — Ну-ну? Ну-ну. Ну, у меня есть несколько… — музыкант взъерошил волосы, — … э… набросков, что ли. Как это должно все звучать. На, там, не знаю, праздненстве или торжествах. Но, видите ли, господин мой… где их столько найти… чтобы все приехали одновременно, отрапортовали, отрепетировали, отыграли. Им где-то жить надо. Чем-то питаться. И так далее.
   — Да, надо, — согласился Фалкон. — То есть, тебе средства нужны.
   — Страсть как нужны, господин мой.
   — А покажи-ка наброски.
   — А?
   — Наброски покажи.
   Музыкант смутился.
   — Что, вот прямо сейчас?
   — Да. Они у тебя с собой?
   — С собой, а как же… вот только…
   — Что?
   — Они у помощника моего. Он там сидит, в приемной. Собственно, он и сочиняет. Наброски.
   — А ты просто играешь?
   — Как могу. Упрощенно.
   — Ну, позови его сюда.
   — Да зачем же, господин мой. Ведь они у него на бумаге написаны, а вы ведь… там нотная грамота.
   — Я знаю нотную грамоту, — спокойно ответил Фалкон. — Зови его сюда, зови.
   Музыкант открыл дверь в приемную и позвал помощника. Тощий маленький человек развязной походкой вошел в кабинет Главы Рядилища и развязно наклонил голову в знак приветствия. В руке у него был свиток. Пряжка на левом башмаке была ржавая, а на правом отсутствовала. Глаза были наглые.
   — Подай наброски господину моему.
   Тощий нахмурился недоуменно.
   — Подай, тебе говорят, — зашипел музыкант.
   Тощий приблизился и небрежно бросил свиток на стол. Музыкант пришел в ужас, но Фалкон спокойно взял свиток, развязал тесемки, и всмотрелся в первую страницу.
   — Интересно, — сказал он некоторое время спустя. — Очень интересно.
   Он некоторое время просматривал листы. Свернув их опять в свиток и завязав тесемки, он наклонил голову, приглашая музыканта приблизиться. Музыкант приблизился, а лицо тощего вытянулось.
   — Мне очень нравится, — сказал Фалкон. — По-моему, в этом что-то есть. Нужно тебе, стало быть, человек пятнадцать, да помещение. А то на улице мороз.
   Он пододвинул себе лист, начертал на нем несколько слов, присыпал песком, сдул песок на пол, и протянул лист музыканту.
   — Отнесешь к королевскому казначею. Он выдаст тебе три тысячи золотых. На нахождение музыкантов и репетиции даю четыре месяца. Сыграешь на Весеннем Карнавале. Если хорошо сыграешь, я дам тебе и музыкантам хорошее место при дворце.
   — Три тысячи… — пробормотал музыкант, ранее не смевший даже мечтать о таких суммах.
   — И еще одно. Как спуститесь вниз, помощника своего заведи во вторую дверь слева от входной. Там человек сидит, скажи ему, что помощнику требуется пятнадцать розог. Музыкант он хороший, и сочиняет очень увлекательно, а вот манеры у него дурные. Перед членами Рядилища стоять следует подобострастно и свитки на стол не кидать. И вообще на людей быть похожими, волосы причесывать, и башмаки носить одинаковые. Иди.
   Тощий побелел. Музыкант, низко поклонившись, взял тощего под локоть и вывел из кабинета.
   — Лихой народ, музыканты, — задумчиво сказал Фалкон, глядя на священника. — Все как есть потенциальные оппозиционеры. Но… впрочем, давайте обсудим ваше дело.
   В приемной Хок с удивлением наблюдал сцену выхода музыканта с помощником. У обоих глаза были совершенно круглые.
   Принимает у себя всякую чернь, подумал Хок. Испытывает, видите ли, слабость к музыкантам.
   Хок ошибался. Фалкон испытывал слабость не к музыкантам, а к любым профессионалам высокого класса, и мог с первого взгляда их определить.
   — Да, — сказал священник, подходя к столу.
   — Вы сядьте, — порекомендовал Фалкон.
   — Нет, я лучше постою.
   Священнику было двадцать два года и звали его Редо. Год назад, Советом Религиозных Вождей, он был выбран Главным Священником Астафии. Вопреки своему обычаю выбирать на эту пожизненную должность пожилых людей, Совет, напуганный разложением в своих рядах и откатом прихожан, паниковал и метался. Все подходящие кандидатуры были слишком рутинны, неповоротливы, слишком бюрократы. Разлад был неминуем, и за разладом крах. И тогда Редо поднялся с места и произнес убийственную речь. Он перечислил все до единой проблемы храмов, чего до него сделать никто не решался, ни в слух, ни на письме, и предложил для каждой проблемы остроумное решение. А выгоду от избрания его Главным Священником он объяснил своей способностью привлекать молодежь на свою сторону. И действительно, храм, в котором он служил, находящийся на глухой окраине, имел наибольшее количество молодежи среди прихожан. Преобладали, правда, девушки. Но, во-первых, Редо был женат, а во-вторых, триста любовниц много даже для очень молодого священника.
   В первый же год правления Редо храмы прошли через несколько скандалов, что привлекло внимание публики к ним. Скандалы вызвали насмешки и недоумение, и Редо должен был в каждой второй проповеди находить оправдания своим подчиненным. Оправдания он находил так ловко, и так умело вплетал их в проповедь, что вскоре речи его стали пользоваться успехом. Некоторые шли в Главный Храм только для того, чтобы послушать, как Редо оправдывает того или иного священника, а уходили заинтересованные самой идеей веры и Третьей Ипостаси.
   — Редо, вы склочный человек? — спросил Фалкон.
   — Нет, — ответил Редо. — Насколько я знаю — нет.
   — Зачем же вы хотите непременно со мной поссориться?
   — А я разве хочу?
   — Да, хотите.
   — Ничуть, господин мой. Я хотел бы поссориться со своей женой, но она каждый раз это чувствует и предупреждает всякие поползновения с моей стороны ласками обильными и добродушием безграничным.
   — Обильные ласки обещать вам не могу, а добродушие политикам не свойственно, мы, политики, люди подозрительные просто по должности, везде ищем подвох. — Фалкон улыбнулся одними губами. — У вас хорошие, логичные проповеди получаются, милейший Редо. Приятно слушать.
   — Благодарю. У вас тоже получаются гармоничные, стройные речи в Рядилище, господин мой.
   — Да, недурные, — согласился Фалкон.
   — У вас, правда, есть преимущество.
   — Вот как? — удивился Фалкон. — Какое же, не соизволите ли сказать?
   — Вы в своих речах можете сколько вам угодно льстить подданым. Народ любит, когда ему льстят высокопоставленные. А я вот такой роскоши позволить себе не могу. В мои обязанности входит напоминать им, что все они грешны, мелочны, завистливы, и мстительны. Так что приходится на одном красноречии выезжать.
   — Да, но ведь вам помогает Создатель, — возразил Фалкон. — Во всяком случае, вы верите, что он вам помогает. А мне вот никто не помогает, до всего приходится доходить своим умом.
   — Создатель помогает всем, кто просит у Него помощи, — заметил Редо. — Во всяком случае, если в Него верят.
   — Давайте не будем зацикливаться на теологии, — Фалкон улыбнулся, на этот раз глазами. — И на политике тоже. Вчера вы изволили заявить в своей проповеди, что всякая власть есть насилие.
   — Ничего подобного, — сказал Редо.
   — То есть, меня неправильно информировали?
   — Вас невежественно информировали. Тот, кто вас информировал, перепутал все, что можно было перепутать. Рекомендую вам в следующий раз выбирать информаторов хотя бы с начатками образования. Или понимания.
   — Рекомендация принята, — заверил Фалкон. — Так что же именно вы говорили на самом деле?
   — Вам всю проповедь прочесть?
   — Нет, только основные места.
   — Ну, в частности, я сказал, что Рядилище у нас выборное.
   — Это не совсем так. Выбирать в Рядилище и назначать на должности могут только высокопоставленные особы. А вы обратились к народу.
   — Позвольте не согласиться. Все эти высокопоставленные особы сидели в первых рядах Храма и, в отличие от простого народа, не перешептывались. Слушали очень внимательно.
   — Ага. Ну, с ними мы еще поговорим. Так что же следует из того, что Рядилище у нас выборное?
   — А то, что к выборной власти у нас предъявляют слишком большие требования, заведомо невыполнимые.
   — Вот как? — заинтересовался Фалкон. — Какие же?
   — Судите сами, — сказал Редо. — Вот выбрали они, допустим, кого-то в Рядилище. А потом вдруг требуют, чтоб он, выбранный, устроил им в городе и стране рай земной. А если не может, то им недовольны. Это совершенно несправедливо.
   — Почему же?
   — Как почему? Вы меня удивляете, Фалкон. Не может же человек, обремененный властью над ближними и старающийся всем угодить, устраивать одновременно рай? Ему просто дня не хватит. С таким же успехом можно попросить фермера устроить рай земной. Он скажет — с утра и до ночи я то в хлеву, то на поле, то в огороде, то почини, там подои, здесь пособирай, а яблоки все червивые — когда же мне рай устраивать? Мне ведь спать когда-то надо.
   — С вами не сговоришь, — сказал Фалкон, недовольно улыбаясь. — Но при чем тут насилие?
   — Да какое насилие, помилуйте, — поморщился Редо.
   — Всякая власть…
   — Всякая власть, помимо власти Создателя, есть просто власть над себе подобными. Поэтому обижаться на власти глупо. Примерно так я и сказал.