Страница:
Излюбленной темой доносов было то, что в последующие века называли коллаборационизмом. Понятно, что живя двадцать лет под властью узурпатора, невозможно так или иначе с ним не сотрудничать — хотя бы просто платя налоги. Таким образом, в коллаборационизме был замешан весь город и окрестности. Поскольку всем жителям Ниверии вменялось прославлять Фалкона при каждом подходящем случае, а такие случаи предоставлялись им каждый день, начиная с момента пробуждения в собственной постели — само по себе случай вполне подходящий — коллаборационизм был налицо. Некоторые доносы так и начинались — «Все эти двадцать лет имярек прославлял узурпатора». Иногда писали «узурпера» или «зупетера» — кто как слышал и понимал, но сути дела это не меняло.
Были и серьезные обвинения.
Поимка разведывательного отряда и радость фалконовых приспешников по этому поводу дала возможность славскому десанту пройти незаметно в юго-восточном направлении. Шпионы Фалкона следили за Северной Дорогой, и, расслабившись, пропустили марш-бросок. Прискакавший из Изумрудного Леса славский курьер доложил, что войско Князя Гленна остановилось.
Зигвард отдал приказ поднимать войска в поход и два дня подряд, бросив все, воодушевлял воинов пламенными речами. Войска выступили под управлением своих военачальников, получивших от Зигварда подробные инструкции, а сам Зигвард остался на некоторое время в Кронине, рассчитывая догнать воинов через день. Под вечер, походив по городу и поразглядывав население, он уединился в кабинете, где намеревался провести ночь. То есть, он думал, что уединяется. На самом деле он был в кабинете не один.
Вообще-то ничего сложного в управлении захваченной территории нет и много времени не отнимает. Как в любой другой сфере человеческой деятельности, предполагающей контроль над большим количеством ближних твоих, собственно работа — то есть получение информации, составление приказов, произнесение речей и закулисные интриги не занимают у расторопного политика больше трех часов в день, и частенько случаются дни, когда можно ограничиться четвертью часа. Остальное время политик посвящает либо бессмысленным публичным появлениям (если не амбициозен, но лишь тщеславен), либо просто исчезает из поля зрения — шляется мирно по бабам, или читает художественную литературу, или занимается серьезным делом — археологией, к примеру, но это редко бывает, ибо политики, большие и не очень, люди в основном весьма несерьезные.
Политики, не созданные, чтобы править, очень быстро стареют — из-за совокупности ежедневного многочасового вынужденного безделья и непомерной ответственности, возложенной на них, которую, сколько не бездельничай, все равно ощущаешь. В большинстве случаев комбинация эта приводит их к ощущению абсолютной безысходности, из-за которого быстро изнашиваются и ум, и тело, а душа замыкается на себе самой.
Все это Зигвард понял только в Славии, когда понаблюдал за действиями Кшиштофа и сам начал принимать политические решения. Мог бы и раньше понять, но Фалкон, в пору их общения, никогда не подпускал Зигварда к себе слишком близко.
Он решил не тушить свечу, чтобы весь город видел освещенное окно в восьмиугольной башне и знал — правитель бодрствует всю ночь, заботясь об их благе.
Сдернув портьеру с одного из окон, Зигвард разложил ее на полу. Второй портьерой он намеревался укрыться. Портьера, закрывавшая дверь, понравилась ему больше других — она была зеленая, а не бордовая. Рванув ее вниз, Зигвард оказался лицом к лицу с сыном своим Буком, которого не видел семнадцать лет.
Зигвард отскочил, а Бук шагнул вперед.
— Здравствуй, отец, — сказал он спокойно. — Рад тебя видеть в добром здравии.
К отцовским своим чувствам Зигвард относился так же легкомысленно, как ко всему остальному в жизни. Возможно поэтому те из его детей, которые проводили с ним время, любили его больше, чем дети обычно любят отцов. Бук был единственным сыном, которого Зигвард честно пытался воспитывать — в соответствии с устоями и теориями эпохи. Когда Бук родился, Зигвард был очень молод и неопытен, и многое воспринимал по-подростковому серьезно, включая отказы юного Бука следовать его наставлениям. Возможно поэтому существовала между отцом и сыном стойкая неприязнь, которую, как теперь оказалось, нисколько не уменьшили семнадцать лет разлуки.
Зигвард был неприятно удивлен видом своего сына. Бук, всегда склонный к полноте, был теперь неприлично, невежливо толст. Пороки и время уточнили неприятные черты его лица, а приятные размазали. Капризная нижняя губа казалась вдвое больше верхней.
— Я тоже рад тебя видеть, — сказал Зигвард, пытаясь вспомнить, куда он положил меч. — С чем пожаловал?
— С известиями, — сказал Бук. — И с просьбой.
— Езжай обратно, — откликнулся Зигвард. — Все нужные мне известия уже получены, остальные будут меня только раздражать, а просьб никаких в данный момент я выполнять не намерен.
Бук сразу все вспомнил. Его отец совершенно не изменился за все это время.
— Я не шучу, — сказал он.
— Я тоже не шучу. Мы не виделись много лет. Я тебя помню прыщавым угрюмым подростком. Ты приезжаешь тайно, вламываешься без доклада, прячешься за портьерой, показываешь мне постную морду, и говоришь, что у тебя какие-то известия и просьбы. У меня есть для тебя известие — главный здесь я. И есть просьба — убирайся обратно к Фалкону. Когда мне будет нужно, я за тобой пришлю.
— Хорошо, — сказал Бук, вскипая. — Хочешь оставаться Лжезигвардом, оставайся. Спасибо за прием.
Он круто повернулся и шагнул к двери.
— Не надо так спешить, мальчики, — раздался мелодичный с хрипотцой голос из другого конца кабинета.
Зигвард стремительно обернулся. Бук тоже.
Аврора была хороша. Надменной походкой прошествовала она через помещение и остановилась перед Зигвардом. Узкое запястье, гордо откинутая голова, блестящие глаза.
— Вы сейчас ненавидите друг друга, — сказала она томно. — Оно и понятно. Поссорились перед расставанием, и все это время копили друг на друга злость. Вот оно и сказывается. Вам нужно провести вечер вместе, в женском обществе, и чтобы было хорошее вино.
Зигвард посмотрел на стол. Там недавно стоял колокольчик, чтобы звать — секретаря или охрану. Теперь колокольчик отсутствовал.
— Что вам тут нужно? — спросил он, ни к кому не обращаясь.
— Мы призраки из прошлого, — откликнулся третий голос, и Хок вышел из-за портьеры на свет. — Мы пришли вам служить, Великий Князь Зигвард, славный Конунг Ярислиф, если, конечно, вы нас примете. Нам больше некуда пойти. Здесь ваш сын, многократно вас предавший, здесь я, собиравшийся вас убить, и здесь Аврора, причастная ко многому.
— А что с охраной?
— Ваша охрана временно выведена из строя, — сказал Хок. — Кстати говоря, не знаю, чему вы научились в Славии, но с такой охраной вы долго не продержитесь. Легкомыслие, наверное, свойственно великим политикам — оно обезоруживает. Но Фалкона легкомыслием не проведешь. Он будет терпеливо ждать удобного случая. Вы можете отобрать у него столицу, можете загнать его в угол, можете публично его унизить, а он будет ждать, временами расчесывая волнистые свои волосы. И как только вы повернетесь к нему спиной, арбалетная стрела угодит вам точно между лопаток.
Помолчали.
Зигвард обошел стол и сел в кресло.
— Так что же замышляет старина Фалкон? — спросил он вежливо.
Бук и Аврора переглянулись, а Хок улыбнулся.
— Совсем другое дело, — сказал он. — Сейчас мы вам все расскажем.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ. НАКЛАДКА ВЫШЛА
Были и серьезные обвинения.
«Всячески препятствовал приходу законной власти и намерен заняться саботажем теперь».Или:
«Намеренно переиначил цифры, дабы законная власть, которую мы все с таким нетерпением ждали, потеряла все свои средства».Или:
«Открыто объявил о своих планах убить законного нашего любимого Великого Князя и всех членов его министрации».Или:
«Пекарь Бубло страшный человек. Он свел в могилу двух жен, все его сыновья стали преступниками, а дочери проститутками, он и до вас, князь, доберется, вот увидите, и лучше бы вам его остановить, пока не поздно. А хлеб он печет очень черствый, а цену заламывает такую, что хоть плачь, а у меня и так семья большая».Зигвард читал это послание к концу дня, уставший и начинающий звереть от проявлений человеческой низости, и только поэтому оно его не рассмешило. Врет наверное, подумал он, наверняка не очень большая у него семья.
Поимка разведывательного отряда и радость фалконовых приспешников по этому поводу дала возможность славскому десанту пройти незаметно в юго-восточном направлении. Шпионы Фалкона следили за Северной Дорогой, и, расслабившись, пропустили марш-бросок. Прискакавший из Изумрудного Леса славский курьер доложил, что войско Князя Гленна остановилось.
Зигвард отдал приказ поднимать войска в поход и два дня подряд, бросив все, воодушевлял воинов пламенными речами. Войска выступили под управлением своих военачальников, получивших от Зигварда подробные инструкции, а сам Зигвард остался на некоторое время в Кронине, рассчитывая догнать воинов через день. Под вечер, походив по городу и поразглядывав население, он уединился в кабинете, где намеревался провести ночь. То есть, он думал, что уединяется. На самом деле он был в кабинете не один.
Вообще-то ничего сложного в управлении захваченной территории нет и много времени не отнимает. Как в любой другой сфере человеческой деятельности, предполагающей контроль над большим количеством ближних твоих, собственно работа — то есть получение информации, составление приказов, произнесение речей и закулисные интриги не занимают у расторопного политика больше трех часов в день, и частенько случаются дни, когда можно ограничиться четвертью часа. Остальное время политик посвящает либо бессмысленным публичным появлениям (если не амбициозен, но лишь тщеславен), либо просто исчезает из поля зрения — шляется мирно по бабам, или читает художественную литературу, или занимается серьезным делом — археологией, к примеру, но это редко бывает, ибо политики, большие и не очень, люди в основном весьма несерьезные.
Политики, не созданные, чтобы править, очень быстро стареют — из-за совокупности ежедневного многочасового вынужденного безделья и непомерной ответственности, возложенной на них, которую, сколько не бездельничай, все равно ощущаешь. В большинстве случаев комбинация эта приводит их к ощущению абсолютной безысходности, из-за которого быстро изнашиваются и ум, и тело, а душа замыкается на себе самой.
Все это Зигвард понял только в Славии, когда понаблюдал за действиями Кшиштофа и сам начал принимать политические решения. Мог бы и раньше понять, но Фалкон, в пору их общения, никогда не подпускал Зигварда к себе слишком близко.
Он решил не тушить свечу, чтобы весь город видел освещенное окно в восьмиугольной башне и знал — правитель бодрствует всю ночь, заботясь об их благе.
Сдернув портьеру с одного из окон, Зигвард разложил ее на полу. Второй портьерой он намеревался укрыться. Портьера, закрывавшая дверь, понравилась ему больше других — она была зеленая, а не бордовая. Рванув ее вниз, Зигвард оказался лицом к лицу с сыном своим Буком, которого не видел семнадцать лет.
Зигвард отскочил, а Бук шагнул вперед.
— Здравствуй, отец, — сказал он спокойно. — Рад тебя видеть в добром здравии.
К отцовским своим чувствам Зигвард относился так же легкомысленно, как ко всему остальному в жизни. Возможно поэтому те из его детей, которые проводили с ним время, любили его больше, чем дети обычно любят отцов. Бук был единственным сыном, которого Зигвард честно пытался воспитывать — в соответствии с устоями и теориями эпохи. Когда Бук родился, Зигвард был очень молод и неопытен, и многое воспринимал по-подростковому серьезно, включая отказы юного Бука следовать его наставлениям. Возможно поэтому существовала между отцом и сыном стойкая неприязнь, которую, как теперь оказалось, нисколько не уменьшили семнадцать лет разлуки.
Зигвард был неприятно удивлен видом своего сына. Бук, всегда склонный к полноте, был теперь неприлично, невежливо толст. Пороки и время уточнили неприятные черты его лица, а приятные размазали. Капризная нижняя губа казалась вдвое больше верхней.
— Я тоже рад тебя видеть, — сказал Зигвард, пытаясь вспомнить, куда он положил меч. — С чем пожаловал?
— С известиями, — сказал Бук. — И с просьбой.
— Езжай обратно, — откликнулся Зигвард. — Все нужные мне известия уже получены, остальные будут меня только раздражать, а просьб никаких в данный момент я выполнять не намерен.
Бук сразу все вспомнил. Его отец совершенно не изменился за все это время.
— Я не шучу, — сказал он.
— Я тоже не шучу. Мы не виделись много лет. Я тебя помню прыщавым угрюмым подростком. Ты приезжаешь тайно, вламываешься без доклада, прячешься за портьерой, показываешь мне постную морду, и говоришь, что у тебя какие-то известия и просьбы. У меня есть для тебя известие — главный здесь я. И есть просьба — убирайся обратно к Фалкону. Когда мне будет нужно, я за тобой пришлю.
— Хорошо, — сказал Бук, вскипая. — Хочешь оставаться Лжезигвардом, оставайся. Спасибо за прием.
Он круто повернулся и шагнул к двери.
— Не надо так спешить, мальчики, — раздался мелодичный с хрипотцой голос из другого конца кабинета.
Зигвард стремительно обернулся. Бук тоже.
Аврора была хороша. Надменной походкой прошествовала она через помещение и остановилась перед Зигвардом. Узкое запястье, гордо откинутая голова, блестящие глаза.
— Вы сейчас ненавидите друг друга, — сказала она томно. — Оно и понятно. Поссорились перед расставанием, и все это время копили друг на друга злость. Вот оно и сказывается. Вам нужно провести вечер вместе, в женском обществе, и чтобы было хорошее вино.
Зигвард посмотрел на стол. Там недавно стоял колокольчик, чтобы звать — секретаря или охрану. Теперь колокольчик отсутствовал.
— Что вам тут нужно? — спросил он, ни к кому не обращаясь.
— Мы призраки из прошлого, — откликнулся третий голос, и Хок вышел из-за портьеры на свет. — Мы пришли вам служить, Великий Князь Зигвард, славный Конунг Ярислиф, если, конечно, вы нас примете. Нам больше некуда пойти. Здесь ваш сын, многократно вас предавший, здесь я, собиравшийся вас убить, и здесь Аврора, причастная ко многому.
— А что с охраной?
— Ваша охрана временно выведена из строя, — сказал Хок. — Кстати говоря, не знаю, чему вы научились в Славии, но с такой охраной вы долго не продержитесь. Легкомыслие, наверное, свойственно великим политикам — оно обезоруживает. Но Фалкона легкомыслием не проведешь. Он будет терпеливо ждать удобного случая. Вы можете отобрать у него столицу, можете загнать его в угол, можете публично его унизить, а он будет ждать, временами расчесывая волнистые свои волосы. И как только вы повернетесь к нему спиной, арбалетная стрела угодит вам точно между лопаток.
Помолчали.
Зигвард обошел стол и сел в кресло.
— Так что же замышляет старина Фалкон? — спросил он вежливо.
Бук и Аврора переглянулись, а Хок улыбнулся.
— Совсем другое дело, — сказал он. — Сейчас мы вам все расскажем.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ. НАКЛАДКА ВЫШЛА
Кроме Бука, всех участников заговора, включая осведомителей, Бука, арестовали, погрузили в армированные кареты и под конвоем отправили в Теплую Лагуну. Их нужно было поберечь до победного дня, когда войска мятежников будут разгромлены и в Астафию вернется законное правительство. Только тогда можно будет публично судить и казнить негодяев и подлых предателей, подготовивших и организовавших приход самозванца.
С Сейской Темницей разбираться было некогда — две трети заключенных просто застрелили, а трупы вывезли за город и спешно закопали, использовав для этой цели тот самый разведывательный отряд. Членов разведывательного отряда убили и закопали там же.
Наиболее ценные вещи вынесли из княжеского дворца и погрузили на обозы. Также на обозы погрузили всю библиотеку особняка Фалкона. Обозы отправились на юг.
Золотой запас изъяли и выкопали, и тоже увезли, но не в Теплую Лагуну, а куда-то по соседству, под строжайшим секретом.
После этого члены Рядилища, охрана, войско, и сам Фалкон покинули город.
Разгул и разгром начались сразу. Как гиены, почуявшие слабеющего зверя, как крысы, осознавшие, что сопротивления не будет, как волки, уловившие запах погасшего костра — криминалы открыто вышли на улицы.
Прохожих останавливали подряд, не стесняясь. В дома стучались, и если дверь не открывалась достаточно быстро, ее высаживали. Жен и дочерей насиловали при мужьях и отцах. В таверны заходили, заставляя кого попало подносить и готовить. Население, привыкшее к повседневному страху, теперь испытывало ужас, к которому не привыкают.
Тут же образовались банды, группировки, отряды и, путем смертоубийства и выявления былых заслуг, выдвинуты были лидеры, понимающие, что хаос должен быть так или иначе приостановлен, хотя бы постепенно. По здравому размышлению, самые горячие головы в течении нескольких дней должны были либо одуматься, либо погибнуть, о чем их и предупредили. Город поделили на зоны, и в каждой из них, прежде чем идти на дело, лихие люди обязаны были сообщать об этом лидеру зоны.
Имели место несколько попыток ограбить Храм Доброго Сердца. К счастью, попытки эти были несерьезны — не вера, но суеверие, останавливали большинство воров и быстро присоединившуюся к ним чернь.
У менее суеверного меньшинства были другие препятствия. Двери Храма, когда они запирались, можно было пробить только тараном. Окна первого уровня находились на слишком большой высоте, чтобы можно было через них незаметно проникнуть в Храм, а люди, творящие негодяйство, любят тайну и с опаской относятся к публичности. Попытки были сделаны, когда чернь пыталась стучаться в двери под видом нуждающихся в общении с Создателем прихожан. Двери отпирались, и на пороге возникала внушительная фигура Бранта с мрачным, бледным лицом и с мечом в руке. С холодной вежливостью Брант осведомлялся, по какому поводу явились в Храм визитеры. Он впускал их, когда они говорили, что им нужно помолиться о грехах, и снова запирал двери. Строгое полуосвещенное помещение и присутствие Бранта производило должное впечатление. Те, кто действительно пришел молиться — молились, остальные тоже молились, либо делали вид, и, выждав некоторое время из приличия, просили их выпустить. Один из визитеров, профессиональный вор, все-таки полез в служебные помещения в надежде найти либо религиозные атрибуты, одним из составных компонентов которых было золото, либо собственно сундук, содержащий казну Храма. Найдя какую-то боковую дверь и почему-то решив, что именно она и ведет к сундуку, он зажег свечу и начал спускаться по узкой лестнице в подземный уровень, как вдруг поскользнулся и рухнул в пролет, и очень больно упал на каменный пол, подвернув ногу и вывихнув руку. Преследуемый суеверным страхом, невразумительно крича и паникуя, он поспешил обратно и взвизгнул, найдя дверь запертой. Отчаиваясь, он замолотил в нее кулаками, ожидая неминуемой кары, скорой смерти, и вечных страданий в аду. Через несколько минут дверь открылась и Брант, ухватив негодника за шиворот, выволок его в коридор.
— Ой, спасибо, ой, родненький, выручил, ой, убереги меня! — кричал вор.
— Тише, — сказал Брант. — Это Храм, а не Форум, воплями здесь популярности не наживешь. Что ты там делал, внизу?
— Покарает меня Создатель! — заскулил жалобно вор. — Иду себе по лестнице, никого не трогаю, вдруг три ступеньки пропали! И я в эту дыру — хлоп, да об пол бах! Ой, пропал я, ой, погубил душу!
Брант заглянул. Все ступеньки, вроде, были на месте.
— Нет! — закричал вор. — Не ходите туда! Я молиться буду, прощение вымаливать!
— Хорошая мысль, — сказал Брант. — У меня есть для тебя одно дело.
— Нет, ни за что! Воровать больше никогда не буду, не просите, лучше убейте меня здесь, сразу!
— Никто тебя воровать не заставляет. А хочешь прощение заслужить — идем со мной. Тут человек умирает, ты нам нужен, чтобы его спасти, либо помолиться за упокой души.
Брант повел притихшего вора в кабинет Редо, куда ранее он с одного из верхних уровней приволок кровать и белье. Редо был в сознании, но двигаться не мог. Мальчишка и проститутка, сидя рядышком у кровати, молчали.
— Это еще кто? — слабо спросил Редо. — Уберите его, и так тошно. Вор небось какой-нибудь?
— Вам, Редо, изменяет ваше милосердие, — заметил Брант. — Все мы дети Создателя. Да не пищи ты так! — рявкнул он на скулящего вора. — Что у тебя с плечом?
— Вывернуто, господин мой, как есть вывернуто!
— Стой. Не двигайся. Не двигайся, тебе говорят!
Брант стащил с вора куртку и, игнорируя невразумительные протесты, разорвал ему рубаху на плече. Теплого белья под рубахой не оказалось.
— Как же ты не мерзнешь? — спросил Брант, осматривая плечо.
— Привыкшие мы, — сказал вор жалобно. — Ой!
— Не шевелись. Это просто вывих. Сейчас будет какое-то время больно, а потом пройдет. Не шевелись.
Взявшись за ключицу и предплечье вора, Брант резким движением вправил ему сустав. Вор дико завыл и заплакал.
— Не ной, — сказал Брант. — Посиди вон на стуле. Видишь третий стул, свободный? У кровати? Посиди. Я тебе сейчас выпить принесу.
Он ушел в кладовую.
— Я тоже вор, — сказал мальчик. — Ничего в этом плохого нет. Все говорят, что это плохо, а на самом деле это не так.
— Воровать нехорошо, — заметила проститутка.
— Не говори так, дитя, — сказал вор. — Ай, как болит, как болит… Не говори так. Не знаешь.
— Когда у тебя ничего нет, а у других есть, воровать справедливо, — сказал мальчишка.
— Это тем, кто ворует справедливо, — наставительно сказала проститутка, обнаруживая материнские инстинкты, — а тем, у кого ворует — как? Вот ответь, какого им? А?
— А у них еще есть. Я ж не все у них ворую, так, мелочь какую-нибудь.
— Не говори так, ой, не говори, — сказал вор. — Когда ты так говоришь, это очень плохо. Лучше уж молча воровать. Нет, воровать я больше не буду. Темнота, и трех ступенек как не бывало. Только что были, а потом — раз и нету.
— Потише нельзя ли? — спросил Редо. — Воровать нехорошо.
— Почему же? — спросил мальчик.
— Потому что нехорошо, — отрезал Редо. — Глупо, да и поймать могут. Не кричите вы так все, у меня в голове эхо.
Брант вернулся с кувшином браги и кружкой.
— Значит, так, — сказал он, наливая вору в кружку. — Сидишь вместе с ними, — он кивнул на мальчика и проститутку, — и молишься за спасение и выздоровление. Мне нужно кое-куда сходить. Если вернувшись я тебя здесь не найду, я тебя потом из-под земли достану и опять вывихну руку, которую только что вправил, а потом сверну шею и вправлять не буду. И зубы выбью, которые еще остались. Понял, мурло?
— Понял. А он умирает, да? — спросил вор, с опаской поглядывая на Редо.
Брант тоже посмотрел на Редо.
— Не знаю, — сказал он. — Я не лекарь. Лекари все сбежали. Ты! — обратился он к мальчишке. — Оставляю тебя здесь как главного. В Храм никого не пускать, и к дверям не подходить. Пойдем, запрешь за мною вход.
Они прошли через молельный зал к главным дверям.
— А обратно как? — спросил мальчишка, уяснив, какие засовы главного входа куда нужно поворачивать.
— Обратно есть другой вход, о котором знаю только я, — сказал Брант наставительно.
Дом на улице Плохих Мальчиков пытались взять штурмом только один раз, уяснили, что он очень хорошо охраняется, и, оставив раненых на произвол судьбы, больше не совались.
Брант открыл дверь своим ключом и очень удивился, найдя в гостиной Нико в окружении десяти воинов, молча лакающих вино.
— Вы — Брр… Брант? — спросил один из воинов, плеснув на стол.
— Все может быть, — сказал Брант, прикидывая возможные пути к отступлению. — А вы — не Брант?
— Я н… не Брант, — подтвердил воин серьезно.
— А зачем вы Нико связали? — спросил Брант.
— Он неу… неусидчив очень, — объяснил воин. — Вот ч… что, Брант. Нас прислала сюда ваша ммм… матушка. Сказала, что в… вы можете согласить… согласиться ехать с нами доб… добровольно, но ййй… если нет, мы вас насильно от… отвезем.
Он не был пьян, просто заикался.
— Куда это? — спросил Брант.
— К ней. В… войска продвигаются в юж… ном… напп… направлении. Это такой стратегический прием. Перр… перестаньте смотреть на окно. И дд… даже не дд… думайте убе… убегать! Сам Фалкон обеспокоен, он хочет в… вас видеть, вас в… везде искали перед отъездом из города. Уд… удивительное дд… дело — конспирр… раторов находят в считанные часы, а л… лояльный человек к… к… как в в… оду канул. Где это вы б… были все это время?
— В следующий раз я вас обязательно оповещу, — сказал Брант. — Оставьте ваше имя и адрес.
— В… в… нн… — сказал воин.
— Легко вам говорить! — заметил Брант.
Некоторое время воин смотрел на него, нахмурясь.
— Ну что ж, п… пойдем, господа мои, ч… что ли? — сказал он.
— Я бы оказал сопротивление… — сказал Нико.
— Хват… хватит болтать.
— Я бы…
— Я ск… сказал — хватит!
— Я бы оказал сопротивление, но я очень пьян, — высказался Нико. — Когда я протрезвею, я окажу сопротивление.
— Д… да, непременно окажите, — одобрил воин. — Я напп… напомню.
Профессионалы, подумал Брант. Матушкины друзья и соратники. Десять человек.
— Там на улице два трупа лежат, — сказал он. — Ваша работа?
— Мы их пррр… просто оглушили, — заверил его воин. — Если уд… удача их посетит, н… небось очух… аются. Впрочем, эт… о несущественно.
Лошадей своих воины, оказывается, привязали в двух кварталах от дома Риты. Это была военная хитрость — чтобы Брант не догадался, что его ждут. Наличествовала также карета. Улица была широкая, светило солнце, и нырнуть в подворотню не представлялось возможным.
Что ж. Это более или менее соответствовало планам Бранта, уверенного, что Фалкон содержит Фрику и Шилу где-то подле своей эгрегической персоны. Вот только умирающего Редо не хотелось оставлять вместе с Храмом на произвол судьбы. Да. Что ж. Оставлять нельзя. Значит, он попытается сбежать при первой же возможности и вернется в Астафию. Да? Да. Наверное именно так и следует поступить. А пока что нельзя давать этим ухарям повод его связать, как они связали Нико.
Карета и отряд проследовали вдоль набережной, перевалили через Кружевной Мост, и по прямой устремились на юг.
— А где служанка? — спросил Брант, недовольно глядя на связанного Нико и воина, сидящего с ними в карете.
— Спохватился! — сказал Нико мрачно.
— Нет, правда?
— К родичам уехала в деревню, — сообщил Нико. — Уж дней пять как.
— Чего это она?
— В положении она.
— В каком еще положении?
— Дурак, — резюмировал Нико.
— Ага, — сказал Брант. — Ну, стало быть, я не спрашиваю, кто отец.
— Я тоже не спросил, — Нико кивнул. — Может я, может ты, может еще кто-нибудь. За всеми не уследишь. Если я, то это хорошо, настоящий воин вырастет. Она баба крепкая.
Сидящий с ними воин хихикнул.
Галопом пролетели они окраину и неожиданно остановились. Воин отодвинул занавесь и выглянул.
— Чего там? — зычно спросил он.
Ему не ответили. Он открыл дверцу и выпрыгнул. Брант выпрыгнул за ним и уже хотел было броситься вниз по склону, когда сообразил, что на юг от Астафии никаких склонов вроде бы быть не должно. Склоны на севере. Он обернулся. Да. Там, откуда они прибыли, никакой Астафии не было, а была дорога, ведущая к дому Базилиуса. А прямо по ходу хорошо был виден шпиль Храма Доброго Сердца.
Вот это да, подумал Брант. Новое заклятие! Или это старое не размылось, а просто переместилось? На кого? Неужто на меня? Может, на Нико?
Восемь воинов сидели неподвижно в седлах, глядя вперед. Воин на облучке озирался, разглядывая пейзаж. Воин, стоящий возле кареты, чесал у себя за ухом. Брант сунул руку в карман и вытащил кожаный мешок. Кубик не светился.
— Его бы помыть, а то вон сколько кровищи.
Кажется, мужчина ответил:
— Какая разница. Бедный мужик, смотри, какое лицо у него доброе. Не часто встретишь такое. У всех лица недоверчивые, подозрительные, чего-то все таят в себе, а у него вон какое.
И, кажется, ребенок прокомментировал:
— А ну вас. Не люблю я причитаний. Брант велел молиться, вот и молитесь. Он все одно помрет, но хоть не под причитания.
— А ты молитвы-то знаешь какие? — спросил мужчина.
— Нет, — ответил ребенок. — Но молиться нужно, даже если не знаешь. Мол, пожалей его, Создатель.
— Пожалей его, Создатель, — сказала женщина.
Мужчина помолчал и сказал:
— Пожалей его, Создатель.
Все внутри Редо возмутилось. Умирающий закрыл глаза, затем открыл их, и оглядел кабинет осмысленным взглядом. Его начало тошнить, но он не обратил внимания.
— То есть как, — сказал он слабым голосом. — То есть, двадцать лет я тут надрываюсь, и это все, что вы можете сказать? Пожалей его, Создатель?
Трое молчали, недоумевая.
— Читать умеете? — спросил Редо.
Мужчина и женщина смутились.
— Я умею, — сказал ребенок.
— Шкаф видишь? У окна? На нижней полке фолиант. Зеленая обложка. Принеси сюда.
Мальчик принес фолиант.
— Дубина, — сказал Редо слабым голосом. — Зеленая. Не синяя.
Мальчик вернулся и принес другой фолиант.
— Страница четыреста двадцать восемь, — сказал Редо. — Ищи. Нашел? С десятой строки читай, после каждых двух слов останавливайся, а эти пусть повторяют.
Мальчик начал по слогам читать молитву. Мужчина и женщина, повторяющие за ним и, возможно, понимающие больше, прониклись, хоть и не сразу, простым торжественным текстом, не имеющим, казалось бы, никакого отношения к случаю Редо.
Когда в кабинет стремительным шагом вошел Брант в сопровождении какого-то типа в длинном, как у публичного палача, балахоне, Редо был в полном сознании и даже время от времени пытался приподниматься на локте.
— Нашел я лекаря, — сказал Брант. — Вот лекарь. Лечи его, — приказал он лекарю. — Хорошо лечи. Так лечи, как будто это ты сам. А то я тебе ухо отрежу и съесть заставлю. Будешь ходить со съеденным ухом.
С Сейской Темницей разбираться было некогда — две трети заключенных просто застрелили, а трупы вывезли за город и спешно закопали, использовав для этой цели тот самый разведывательный отряд. Членов разведывательного отряда убили и закопали там же.
Наиболее ценные вещи вынесли из княжеского дворца и погрузили на обозы. Также на обозы погрузили всю библиотеку особняка Фалкона. Обозы отправились на юг.
Золотой запас изъяли и выкопали, и тоже увезли, но не в Теплую Лагуну, а куда-то по соседству, под строжайшим секретом.
После этого члены Рядилища, охрана, войско, и сам Фалкон покинули город.
Разгул и разгром начались сразу. Как гиены, почуявшие слабеющего зверя, как крысы, осознавшие, что сопротивления не будет, как волки, уловившие запах погасшего костра — криминалы открыто вышли на улицы.
Прохожих останавливали подряд, не стесняясь. В дома стучались, и если дверь не открывалась достаточно быстро, ее высаживали. Жен и дочерей насиловали при мужьях и отцах. В таверны заходили, заставляя кого попало подносить и готовить. Население, привыкшее к повседневному страху, теперь испытывало ужас, к которому не привыкают.
Тут же образовались банды, группировки, отряды и, путем смертоубийства и выявления былых заслуг, выдвинуты были лидеры, понимающие, что хаос должен быть так или иначе приостановлен, хотя бы постепенно. По здравому размышлению, самые горячие головы в течении нескольких дней должны были либо одуматься, либо погибнуть, о чем их и предупредили. Город поделили на зоны, и в каждой из них, прежде чем идти на дело, лихие люди обязаны были сообщать об этом лидеру зоны.
Имели место несколько попыток ограбить Храм Доброго Сердца. К счастью, попытки эти были несерьезны — не вера, но суеверие, останавливали большинство воров и быстро присоединившуюся к ним чернь.
У менее суеверного меньшинства были другие препятствия. Двери Храма, когда они запирались, можно было пробить только тараном. Окна первого уровня находились на слишком большой высоте, чтобы можно было через них незаметно проникнуть в Храм, а люди, творящие негодяйство, любят тайну и с опаской относятся к публичности. Попытки были сделаны, когда чернь пыталась стучаться в двери под видом нуждающихся в общении с Создателем прихожан. Двери отпирались, и на пороге возникала внушительная фигура Бранта с мрачным, бледным лицом и с мечом в руке. С холодной вежливостью Брант осведомлялся, по какому поводу явились в Храм визитеры. Он впускал их, когда они говорили, что им нужно помолиться о грехах, и снова запирал двери. Строгое полуосвещенное помещение и присутствие Бранта производило должное впечатление. Те, кто действительно пришел молиться — молились, остальные тоже молились, либо делали вид, и, выждав некоторое время из приличия, просили их выпустить. Один из визитеров, профессиональный вор, все-таки полез в служебные помещения в надежде найти либо религиозные атрибуты, одним из составных компонентов которых было золото, либо собственно сундук, содержащий казну Храма. Найдя какую-то боковую дверь и почему-то решив, что именно она и ведет к сундуку, он зажег свечу и начал спускаться по узкой лестнице в подземный уровень, как вдруг поскользнулся и рухнул в пролет, и очень больно упал на каменный пол, подвернув ногу и вывихнув руку. Преследуемый суеверным страхом, невразумительно крича и паникуя, он поспешил обратно и взвизгнул, найдя дверь запертой. Отчаиваясь, он замолотил в нее кулаками, ожидая неминуемой кары, скорой смерти, и вечных страданий в аду. Через несколько минут дверь открылась и Брант, ухватив негодника за шиворот, выволок его в коридор.
— Ой, спасибо, ой, родненький, выручил, ой, убереги меня! — кричал вор.
— Тише, — сказал Брант. — Это Храм, а не Форум, воплями здесь популярности не наживешь. Что ты там делал, внизу?
— Покарает меня Создатель! — заскулил жалобно вор. — Иду себе по лестнице, никого не трогаю, вдруг три ступеньки пропали! И я в эту дыру — хлоп, да об пол бах! Ой, пропал я, ой, погубил душу!
Брант заглянул. Все ступеньки, вроде, были на месте.
— Нет! — закричал вор. — Не ходите туда! Я молиться буду, прощение вымаливать!
— Хорошая мысль, — сказал Брант. — У меня есть для тебя одно дело.
— Нет, ни за что! Воровать больше никогда не буду, не просите, лучше убейте меня здесь, сразу!
— Никто тебя воровать не заставляет. А хочешь прощение заслужить — идем со мной. Тут человек умирает, ты нам нужен, чтобы его спасти, либо помолиться за упокой души.
Брант повел притихшего вора в кабинет Редо, куда ранее он с одного из верхних уровней приволок кровать и белье. Редо был в сознании, но двигаться не мог. Мальчишка и проститутка, сидя рядышком у кровати, молчали.
— Это еще кто? — слабо спросил Редо. — Уберите его, и так тошно. Вор небось какой-нибудь?
— Вам, Редо, изменяет ваше милосердие, — заметил Брант. — Все мы дети Создателя. Да не пищи ты так! — рявкнул он на скулящего вора. — Что у тебя с плечом?
— Вывернуто, господин мой, как есть вывернуто!
— Стой. Не двигайся. Не двигайся, тебе говорят!
Брант стащил с вора куртку и, игнорируя невразумительные протесты, разорвал ему рубаху на плече. Теплого белья под рубахой не оказалось.
— Как же ты не мерзнешь? — спросил Брант, осматривая плечо.
— Привыкшие мы, — сказал вор жалобно. — Ой!
— Не шевелись. Это просто вывих. Сейчас будет какое-то время больно, а потом пройдет. Не шевелись.
Взявшись за ключицу и предплечье вора, Брант резким движением вправил ему сустав. Вор дико завыл и заплакал.
— Не ной, — сказал Брант. — Посиди вон на стуле. Видишь третий стул, свободный? У кровати? Посиди. Я тебе сейчас выпить принесу.
Он ушел в кладовую.
— Я тоже вор, — сказал мальчик. — Ничего в этом плохого нет. Все говорят, что это плохо, а на самом деле это не так.
— Воровать нехорошо, — заметила проститутка.
— Не говори так, дитя, — сказал вор. — Ай, как болит, как болит… Не говори так. Не знаешь.
— Когда у тебя ничего нет, а у других есть, воровать справедливо, — сказал мальчишка.
— Это тем, кто ворует справедливо, — наставительно сказала проститутка, обнаруживая материнские инстинкты, — а тем, у кого ворует — как? Вот ответь, какого им? А?
— А у них еще есть. Я ж не все у них ворую, так, мелочь какую-нибудь.
— Не говори так, ой, не говори, — сказал вор. — Когда ты так говоришь, это очень плохо. Лучше уж молча воровать. Нет, воровать я больше не буду. Темнота, и трех ступенек как не бывало. Только что были, а потом — раз и нету.
— Потише нельзя ли? — спросил Редо. — Воровать нехорошо.
— Почему же? — спросил мальчик.
— Потому что нехорошо, — отрезал Редо. — Глупо, да и поймать могут. Не кричите вы так все, у меня в голове эхо.
Брант вернулся с кувшином браги и кружкой.
— Значит, так, — сказал он, наливая вору в кружку. — Сидишь вместе с ними, — он кивнул на мальчика и проститутку, — и молишься за спасение и выздоровление. Мне нужно кое-куда сходить. Если вернувшись я тебя здесь не найду, я тебя потом из-под земли достану и опять вывихну руку, которую только что вправил, а потом сверну шею и вправлять не буду. И зубы выбью, которые еще остались. Понял, мурло?
— Понял. А он умирает, да? — спросил вор, с опаской поглядывая на Редо.
Брант тоже посмотрел на Редо.
— Не знаю, — сказал он. — Я не лекарь. Лекари все сбежали. Ты! — обратился он к мальчишке. — Оставляю тебя здесь как главного. В Храм никого не пускать, и к дверям не подходить. Пойдем, запрешь за мною вход.
Они прошли через молельный зал к главным дверям.
— А обратно как? — спросил мальчишка, уяснив, какие засовы главного входа куда нужно поворачивать.
— Обратно есть другой вход, о котором знаю только я, — сказал Брант наставительно.
Дом на улице Плохих Мальчиков пытались взять штурмом только один раз, уяснили, что он очень хорошо охраняется, и, оставив раненых на произвол судьбы, больше не совались.
Брант открыл дверь своим ключом и очень удивился, найдя в гостиной Нико в окружении десяти воинов, молча лакающих вино.
— Вы — Брр… Брант? — спросил один из воинов, плеснув на стол.
— Все может быть, — сказал Брант, прикидывая возможные пути к отступлению. — А вы — не Брант?
— Я н… не Брант, — подтвердил воин серьезно.
— А зачем вы Нико связали? — спросил Брант.
— Он неу… неусидчив очень, — объяснил воин. — Вот ч… что, Брант. Нас прислала сюда ваша ммм… матушка. Сказала, что в… вы можете согласить… согласиться ехать с нами доб… добровольно, но ййй… если нет, мы вас насильно от… отвезем.
Он не был пьян, просто заикался.
— Куда это? — спросил Брант.
— К ней. В… войска продвигаются в юж… ном… напп… направлении. Это такой стратегический прием. Перр… перестаньте смотреть на окно. И дд… даже не дд… думайте убе… убегать! Сам Фалкон обеспокоен, он хочет в… вас видеть, вас в… везде искали перед отъездом из города. Уд… удивительное дд… дело — конспирр… раторов находят в считанные часы, а л… лояльный человек к… к… как в в… оду канул. Где это вы б… были все это время?
— В следующий раз я вас обязательно оповещу, — сказал Брант. — Оставьте ваше имя и адрес.
— В… в… нн… — сказал воин.
— Легко вам говорить! — заметил Брант.
Некоторое время воин смотрел на него, нахмурясь.
— Ну что ж, п… пойдем, господа мои, ч… что ли? — сказал он.
— Я бы оказал сопротивление… — сказал Нико.
— Хват… хватит болтать.
— Я бы…
— Я ск… сказал — хватит!
— Я бы оказал сопротивление, но я очень пьян, — высказался Нико. — Когда я протрезвею, я окажу сопротивление.
— Д… да, непременно окажите, — одобрил воин. — Я напп… напомню.
Профессионалы, подумал Брант. Матушкины друзья и соратники. Десять человек.
— Там на улице два трупа лежат, — сказал он. — Ваша работа?
— Мы их пррр… просто оглушили, — заверил его воин. — Если уд… удача их посетит, н… небось очух… аются. Впрочем, эт… о несущественно.
Лошадей своих воины, оказывается, привязали в двух кварталах от дома Риты. Это была военная хитрость — чтобы Брант не догадался, что его ждут. Наличествовала также карета. Улица была широкая, светило солнце, и нырнуть в подворотню не представлялось возможным.
Что ж. Это более или менее соответствовало планам Бранта, уверенного, что Фалкон содержит Фрику и Шилу где-то подле своей эгрегической персоны. Вот только умирающего Редо не хотелось оставлять вместе с Храмом на произвол судьбы. Да. Что ж. Оставлять нельзя. Значит, он попытается сбежать при первой же возможности и вернется в Астафию. Да? Да. Наверное именно так и следует поступить. А пока что нельзя давать этим ухарям повод его связать, как они связали Нико.
Карета и отряд проследовали вдоль набережной, перевалили через Кружевной Мост, и по прямой устремились на юг.
— А где служанка? — спросил Брант, недовольно глядя на связанного Нико и воина, сидящего с ними в карете.
— Спохватился! — сказал Нико мрачно.
— Нет, правда?
— К родичам уехала в деревню, — сообщил Нико. — Уж дней пять как.
— Чего это она?
— В положении она.
— В каком еще положении?
— Дурак, — резюмировал Нико.
— Ага, — сказал Брант. — Ну, стало быть, я не спрашиваю, кто отец.
— Я тоже не спросил, — Нико кивнул. — Может я, может ты, может еще кто-нибудь. За всеми не уследишь. Если я, то это хорошо, настоящий воин вырастет. Она баба крепкая.
Сидящий с ними воин хихикнул.
Галопом пролетели они окраину и неожиданно остановились. Воин отодвинул занавесь и выглянул.
— Чего там? — зычно спросил он.
Ему не ответили. Он открыл дверцу и выпрыгнул. Брант выпрыгнул за ним и уже хотел было броситься вниз по склону, когда сообразил, что на юг от Астафии никаких склонов вроде бы быть не должно. Склоны на севере. Он обернулся. Да. Там, откуда они прибыли, никакой Астафии не было, а была дорога, ведущая к дому Базилиуса. А прямо по ходу хорошо был виден шпиль Храма Доброго Сердца.
Вот это да, подумал Брант. Новое заклятие! Или это старое не размылось, а просто переместилось? На кого? Неужто на меня? Может, на Нико?
Восемь воинов сидели неподвижно в седлах, глядя вперед. Воин на облучке озирался, разглядывая пейзаж. Воин, стоящий возле кареты, чесал у себя за ухом. Брант сунул руку в карман и вытащил кожаный мешок. Кубик не светился.
* * *
Уличные певцы, специализировавшиеся на пении возле таверн, спешно разучивали любимую песню всех воров и разбойников. Впервые нелепые слова и примитивная мелодия этой песни зазвучали в профессиональном исполнении.Далее в песне говорилось, что храброму легендарному Максвелу, королю всех разбойников, попался на пути некий князь, который, конечно же, был совершенная какашка (не уточнялось, почему), но Пряжка, проявляя доблесть, порвал ему рубашку, дал ему в морду кружкой, и соблазнил его жену, схватив за нежную ляжку, и дочь, которая для рифмы стала грустной побирашкой, а потом ему пришлось посидеть некоторое время в каталажке, ибо жестокий судья напрочь отказался дать ему поблажку, а по возвращении на волю обнаружил он, что жену князь продал в рабство в Славию (в которой рабство было вот уже лет сорок, сделавшись нерентабельным, отменено, как и в других странах), а дочку определил в монастырь. Этого не мог стерпеть благородный Пряжка, и пошел давать князю нанашки, и убил его как дохлую кошку. Певцов щедро одаривали гуляющие.
Блистаствует солнце, и пахнет ромашка,
И щупает ветер соски у грудей,
А храбрый наш Максвел по прозвищу Пряжка
Невиданных парень достигнул высей.
* * *
Редо лежал на спине, глядя невидящими глазами в потолок, и невнятно бредил. Странные видения возникали у него перед глазами, и он силился их описать вслух — и не мог. Он ощущал присутствие каких-то людей в комнате — мужчины, женщины и, кажется, ребенка, но не знал точно, кто они такие. Ему было не до них. Он пытался сконцентрироваться, но не помнил молитвенных слов, и вообще никаких слов, что-либо означающих, не помнил. Он не хотел умирать — в его жизни осталось много незавершенного, было ощущение начатой и невыполненной миссии. Кажется, женщина сказала:— Его бы помыть, а то вон сколько кровищи.
Кажется, мужчина ответил:
— Какая разница. Бедный мужик, смотри, какое лицо у него доброе. Не часто встретишь такое. У всех лица недоверчивые, подозрительные, чего-то все таят в себе, а у него вон какое.
И, кажется, ребенок прокомментировал:
— А ну вас. Не люблю я причитаний. Брант велел молиться, вот и молитесь. Он все одно помрет, но хоть не под причитания.
— А ты молитвы-то знаешь какие? — спросил мужчина.
— Нет, — ответил ребенок. — Но молиться нужно, даже если не знаешь. Мол, пожалей его, Создатель.
— Пожалей его, Создатель, — сказала женщина.
Мужчина помолчал и сказал:
— Пожалей его, Создатель.
Все внутри Редо возмутилось. Умирающий закрыл глаза, затем открыл их, и оглядел кабинет осмысленным взглядом. Его начало тошнить, но он не обратил внимания.
— То есть как, — сказал он слабым голосом. — То есть, двадцать лет я тут надрываюсь, и это все, что вы можете сказать? Пожалей его, Создатель?
Трое молчали, недоумевая.
— Читать умеете? — спросил Редо.
Мужчина и женщина смутились.
— Я умею, — сказал ребенок.
— Шкаф видишь? У окна? На нижней полке фолиант. Зеленая обложка. Принеси сюда.
Мальчик принес фолиант.
— Дубина, — сказал Редо слабым голосом. — Зеленая. Не синяя.
Мальчик вернулся и принес другой фолиант.
— Страница четыреста двадцать восемь, — сказал Редо. — Ищи. Нашел? С десятой строки читай, после каждых двух слов останавливайся, а эти пусть повторяют.
Мальчик начал по слогам читать молитву. Мужчина и женщина, повторяющие за ним и, возможно, понимающие больше, прониклись, хоть и не сразу, простым торжественным текстом, не имеющим, казалось бы, никакого отношения к случаю Редо.
Когда в кабинет стремительным шагом вошел Брант в сопровождении какого-то типа в длинном, как у публичного палача, балахоне, Редо был в полном сознании и даже время от времени пытался приподниматься на локте.
— Нашел я лекаря, — сказал Брант. — Вот лекарь. Лечи его, — приказал он лекарю. — Хорошо лечи. Так лечи, как будто это ты сам. А то я тебе ухо отрежу и съесть заставлю. Будешь ходить со съеденным ухом.