Романовский Владимир. Год Мамонта

   Хок замолчал и прислушался. Бук забеспокоился, увидев, как бывший глава охраны пригибается, поднимает арбалет и, придавив вожжи ногой, заряжает его.
   — Не беспокойтесь, это на всякий случай, — заверил Хок. — У меня всегда подозрительность усиливается, когда я не выспался. Да. Девушка обо всем рассказала брату своему. Посовещавшись, они решили, что так даже лучше. Простое убийство их не устраивало. Виновником всех бед считали меня, и оба хотели видеть меня на колесе, истекающим кровью под ломом палача. Я, кстати говоря, вскоре об этом узнал.
   — Узнали? От кого?
   — Я ведь был до недавнего времени начальником охраны и правой рукой небезызвестного политика. Донесения, прежде чем попасть на письменный стол Фалкона, попадали на мой письменный стол. Я также узнал, что брат ее решил прямо из военной школы перевестись в охрану. Я ему в этом помог. В охране он стал быстро продвигаться вверх по служебной лестнице. Правда, для этого приходилось иногда убирать вышестоящих, с помощью опять же доносов. Я ему содействовал.
   — А вы… — начал было Бук, и замолчал.
   — Не кажется ли мне, что это безнравственно? — спросил Хок, угадывая мысли князя. — Кажется. Но все приказы об арестах подписаны были вами, князь.
   — Нет уж, — сказал Бук, смелея. — Я подписывал все подряд, не читая. Нечего на меня все вешать!
   — Кое-что вы все-таки читали.
   Бук промолчал, и это молчание пришлось Хоку не по душе.
   — Например, — сказал Хок, — я уверен, что вы читали, прежде чем подписать, приказ об аресте мужа одной из ваших любовниц. Муж возражал против ваших отношений и заявил об этом Фалкону. Фалкону захотелось, возможно, сделать вам приятное.
   Бук закусил губу и отвернулся.
   — Дальше рассказывать? — спросил Хок.
   — Да.
   — Брат и сестра все лелеяли планы мести. Но на каком-то этапе планы эти стали вдруг расплывчаты. Сестра, как более искренняя, призналась мне во всем. Брат же не хотел ни в чем признаваться, но ему явно нравилась его должность. Во всяком случае, она занимала его гораздо больше, чем мысли о мести. Должность была внове, а мысли старые. Теперь он просто не мог приводить в действие планы — ведь это значило бы рискнуть блистательной карьерой. Тем не менее, как все истые лицемеры он заставлял себя верить, что изначальная причина его перехода в охрану до сих пор актуальна. Если бы сестра только намекнула бы ему, что уничтожать обидчика больше нет смысла, он, вероятно, убил бы ее за оскорбление святых его чувств. Со стороны это кажется странным, ибо не он же, в самом деле, состоял в любовниках погибшего вельможи. Вообще по прошествии нескольких лет он здорово стал действовать мне на нервы. Не люблю лицемеров.
   — И вы его убрали, — заключил Бук.
   — Зачем же, — сказал Хок. — Он и сейчас в добром здравии. Вы его знаете. В определенных кругах он известен под псевдонимом Фокс, в подражание выпускникам Кронинского Университета. Славный малый. С ним нам еще предстоит встретиться, увы. Гражданская война будет долгой.
   Бук помолчал, осмысливая сказанное — и особенно свою незавидную роль во всем этом.
   — Почему вы так думаете? — спросил он.
   Хок закутался потеплее в плащ.
   — Потому, что отец ваш хоть и изменился, а все-таки не Фалкон. Сейчас ваш отец — герой, освободитель, но эйфория скоро кончится. Он, возможно, возьмет Астафию, но к югу от Астафии — сами знаете.
   — Что?
   — Там юг.
   — И что же?
   — Юг очень верен Фалкону. Теплая Лагуна его боготворит. Юг сдаваться не собирается. — Хок усмехнулся. — На юге все растет само собой. Там не бывает плохих урожаев, там виноград, там тепло. Нужно было очень постараться, чтобы испортить южанам жизнь — как старались все предыдущие Великие Князья. Лет пятнадцать назад Фалкон занялся югом. Ничего особенного не требовалось — лишь избавиться от преступников, а это Фалкон умеет, и обуздать землевладельцев, а это он тоже умеет. Время от времени какой-то наглый землевладелец арестовывается, а его имущество раздается остальным, и простым людям чего-то перепадает, и аристократии. На юге есть, конечно, нищета, но даже нищие там не голодают. Там всегда излишек продовольствия, а виноград выменивается на золото. Один раз мне пришлось провести неделю в ночлежке в Теплой Лагуне — я выслеживал там кое-кого. Многие жители Астафии позавидовали бы жителям той ночлежки. Безусловно — грязь, гадость, и драки, зато кормят хорошо и спать тепло. А летом и вовсе под открытым небом ночевать можно, в дюнах. Грабителей нет — они периодически уничтожаются. Женщины ласковые. Все это мог организовать любой из правителей, но организовал Фалкон, остальные только грабили и брали взятки у местных вельмож. Поэтому юг будет драться до последнего, особенно после того, как Фалкон им поведает, что половина войск Лжезигварда составляют артанцы.
   — Какие артанцы?
   — Никаких артанцев в его войске нет, разумеется. Даже славов нет. Но Фалкон скажет, и ему поверят.
   — Почему?
   — Многие хотят ему верить. Вы вот, например.
   — Я?
   — Вы. Вы же поверили, когда он вам сказал, что отец ваш предал свою страну.
   — А разве нет?
   — Каким образом? Тем, что он бежал?
   — Хотя бы.
   — А вам известно о причинах, по которым он бежал?
   Бук молчал.
   — Отец ваш, — сказал разговорившийся Хок, — ждал до самого последнего момента, и бежал только тогда, когда его пришли убивать.
   — Я слышал эту историю, — сказал Бук. — Я понимаю, что вы сейчас очень обижены на Фалкона, но не следует, по-моему, верить всему плохому, что о нем говорят. Мой отец и Фалкон были друзьями.
   — Да. Дружили. Целые вечера вдвоем проводили, за разговорами.
   — Поэтому Фалкон не мог никого послать к отцу, чтобы его убили. Арестовать — может быть, но не убить.
   — И тем не менее, он послал именно убить.
   — Вы совершенно точно это знаете? Есть свидетели?
   — Зачем свидетели, когда есть сам посланец?
   — Вот как? Кто же это?
   — Я.
   Помолчали.
   — Мой отец об этом знает? — спросил Бук.
   — Думаю, что да.
   — Думаете, если все то… если это он… он вам это простит?
   — Нет, я так не думаю.
   — Думаете, он вам поверит, когда вы ему скажете, что перешли на его сторону?
   — Да.
   — Почему вы так решили?
   — Я ведь везу ему вас.
   — Как заложника?
   — Как пропуск. Есть два варианта, на ваше усмотрение. Я могу представить вас вашему отцу как мятежника, которому не удалось свалить Фалкона, либо как шпиона и сторонника Фалкона.
   — Есть третий вариант, — сказал Бук.
   — Какой же?
   — Я сам ему представлюсь. Как сын. И расскажу, что было на самом деле.
   Хок подумал.
   — Да, пожалуй, — сказал он, — это тоже хорошая мысль. Я бы на вашем месте не рассказывал бы всего.
   — Какая разница? Если он действительно мой отец…
   — …то он поймет?
   — …он все узнает, и лучше от меня, чем от других.
   — Увы. О вашей роли в заговоре знают только сторонники Фалкона и я. Сторонникам он не поверит, а я буду молчать.
   — Аврора тоже знает.
   — Аврора как раз ничего и не знает. И не узнает.
   — Но ведь это же правда.
   — Что — правда?
   — Про меня.
   Хок хмыкнул.
   — Я бы мог много правды рассказать о вашем отце, — сказал он, — и неизвестно, которая правда хуже. Вообще, более или менее мирные отношения между людьми на том и держаться, что часть правды либо утаивается, либо забывается.
   — Это несправедливо.
   — Зато действенно. Кстати, не так уж несправедливо. Люди меняются. Почему сорокалетний человек должен отвечать за грехи того, кем он был, когда ему было двадцать?
   — А разве не должен?
   — По-моему, вполне достаточно сегодняшних грехов. Люди сами себе не очень любят правду говорить. Этим, кстати, и пользуются — и Фалкон, и, надо думать, ваш отец. Допросы — очень показательная вещь. Вы всегда отказывались на них присутствовать, а зря.
   — Под пытками чего только о себе не расскажешь, — заметил Бук.
   — Нет, без всяких пыток. Любому человеку старше восемнадцати можно такого о нем рассказать, что ему жить не захочется, и все это будет правдой.
   Некоторое время они ехали молча, а потом Бук сказал:
   — Пообещайте мне кое-что.
   — Нужно ли?
   — Я не многого прошу. Всего лишь, чтобы то, что я вам сейчас скажу, осталось между нами.
   — Обещаю.
   — Я согласился войти в заговор против Фалкона как осведомитель — по очень веской причине. Я не рассчитываю, что вы мне поверите. Я надеялся, что заговор, именно этот заговор, завершится успехом. Я был уверен, что нас так скоро не соберутся арестовывать.
   Помолчали.
   — Так, — сказал Хок. — И какую же цель вы преследовали?
   — Я хотел помочь Фрике.
   — Фрике?
   — Великой Вдовствующей. Ей и ее любовнику.
   — Какому еще любовнику!
   — Бранту.
   — Птица и камень! — воскликнул Хок. — Бранту? Вы не ошиблись? Бранту?
   — Да. Он вам знаком?
   — Знаете, да.
   — Я хотел им помочь.
   — Удалось?
   — Что удалось?
   — Помочь?
   — Как видите — нет. Фалкон у власти, вы везете меня к узурпатору, а Фрика и Брант исчезли. И Шила исчезла.
   Хок молчал долго. Наконец он сказал, медленно:
   — Повторите, как вы сказали? Я везу вас к узурпатору, а дальше?
   — Фрика, Брант и Шила исчезли.
   — Исчезли. Брант. Опять Брант. Это становится невыносимым. — Он с ненавистью посмотрел на звезды. — Значит, Брант, то есть, Фрика и Шила, исчезли.
   — Да.
   — Шила — тоже любовница Бранта, как и ее мать?
   — Что вы!
   — Я уже ничему не удивляюсь. Если так пойдет дальше, можете не сомневаться — мы встретим его в Кронине, в качестве, надо думать, либо начальника охраны, либо первого министра нового правителя.
   — Перестаньте, Хок. Фалкон вынашивал очень нехорошие планы в отношении Фрики, с которой у меня были много лет дружеские отношения.
   — Она действительно спала с женщинами?
   — Нет. А вам стыдно такое говорить. Порочить женщину ни за что, ни про что.
   — Почему ж порочить. Нисколько это ее не порочит. Вот вы, к примеру, спите с женщинами, и я тоже. И ничего.
   Хок не поверил Буку. Каждому хочется себя оправдать, и ради этого оправдания люди целыми днями готовы себя убеждать в том, чего никогда не было.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ. ОСАДА ИЛИ ОТХОД?

   С утра шел дождь, а к полудню перестал, но небо было по-прежнему серое и противное, а температура воздуха лениво колебалась около точки замерзания воды.
   Брант и Нико, хмурые и неприветливые, ушли со стройки на перерыв. Районный пекарь решил в этот день проявить выдумку и остроумие, и во всех тавернах хлеб подавали специальный — если нарезать буханку не косо, но прямо, каждый кусок получался в виде мамонта.
   Поев и расплатившись, Брант и Нико вышли прогуляться — до Площади Правосудия и обратно. Занятые стройкой и долблением стены, они не слышали глашатаев и оба удивились, обнаружив на площади толпу.
   — Что здесь происходит? — спросил Брант первого встречного.
   — Пленных мятежников ведут.
   — Каких мятежников?
   — Вы ничего не знаете?
   — Мы были заняты работой.
   — Да ну!
   — Представьте себе. Так что за мятежники?
   — Вчера подлые кронинцы, чтоб им пусто было, пытались штурмом взять столицу, представляете? Наши храбрые воины им показали, что и как. Честь им и хвала!
   Брант и Нико переглянулись.
   Человек семьдесят охраны тем временем оттесняли толпу к краям площади, освобождая широкий проход.
   — Их что, казнить будут? — спросил Брант.
   — Нет, их просто в Сейскую Темницу проведут, для начала. А потом будут судить.
   — За что?
   — Как за что? За преступление против собственного народа, — объяснил встречный. — Вы что, с вяза сверзились? Страна в опасности, а вы будто ничего и не знаете. Про Лжезигварда вы, надеюсь, слышали?
   — Слышал.
   — Слышал он. Вот ведь бывают люди, — сокрушенно покачал головой встречный.
   — А хочешь, мил человек, — спросил Нико, — я тебе зубы изо рта в жопу переставлю?
   — Чего?
   — Защитники отечества бывают явные и бывают тайные, — сказал Нико многозначительно.
   — О! — встречный струхнул. — Прошу прощения, господа мои. Это все серость наша, недостаток образования.
   Он спешно ретировался.
   — Нико, — сказал Брант. — Ты бы как-нибудь… не знаю… полегче, а?
   — Я эту наглую гадину не ударил только из уважения к тебе, — возразил Нико. — Думал, ты сам ударишь. Одно слово — чернь. Тяжело настоящему ниверийцу среди черни. Тебе-то может и ничего, ты из простых, а у меня в предках несколько благородных особ числятся.
   Проход был свободен. Через несколько минут под издевательские, враждебные крики возбужденной толпы, охранники и воины повели сквозь площадь пленных кронинцев.
   Разведывательный отряд потерял дюжину человек — простреленные и проколотые, они остались на месте стычки. Большинство были уже мертвы, остальные умирали от потери крови, сепсиса, и жажды.
   Оставшиеся, со связанными за спиной руками, кто с ужасом, кто с безнадежностью в глазах, брели теперь через площадь, и никому их не было жалко — ни Зигварду, пославшему их на позорную смерть, ни Фалкону, в чьи пропагандисткие замыслы они так хорошо вписались, ни воинам, взявшим их в плен, ни народу, выкрикивавшему оскорбления по их адресу, ни присутствующим на площади детям, обнаружившим под ногами свободные камни, размером как раз по руке, и быстро сообразившим, что их не накажут, если они начнут кидать эти камни в пленных.
   Детей журили по-доброму, но не очень останавливали. Самые активные мальчики уяснили обстановку. Нужно подобрать камень, а затем выбрать момент, когда никто на тебя не смотрит, или делают вид, что не смотрят, хорошо прицелиться, и швырнуть камень, метясь в середину идущего строя пленных. Таким образом, даже если ты промахнулся и камень пошел влево или вправо от центра, в кого-то из пленных он все равно попадет. Пленные, не имея возможности закрываться руками и локтями, старались втягивать головы в плечи. Некоторые особо меткие мальчики поэтому сочли особой удалью попасть именно в голову, лучше всего в лицо, поскольку кровь на лице заметна сразу, и все видят, делая вид, что не видят, кто именно попал, в то время как при попадании в другие части головы проходит какое-то время, пока струя крови докатывается из-под волос до лба или до щеки, а под слипшимися грязными серого цвета волосами кровь вообще не очень заметна на расстоянии.
   Один из пленных, которому камень угодил в шею, упал. Охранник дал знак, и строй остановился. Упавший попытался подняться на ноги. Охраннику показалось, что пленный проявляет недостаточную покорность и вообще намеренно тормозит события исключительно из кронинской своей подлости, и он ударил пленного ногой в ребра. Пленный застонал, перекатился, и сделал отчаянную попытку подняться. На этот раз у него получилось. Строй пленных пришел в движение. В них снова полетели камни.
   — Кровопийцы! Живодеры! — кричали вокруг. — На кол вас! На куски вас надо рвать! Убийцы! Кронинская мразь!
   Один из камней был явно брошен кем-то из взрослых, или по крайней мере рослым подростком — слишком сильно для ребенка. Камень попал одному из пленных в висок, и пленный рухнул на землю. Строй снова остановился. Подошел охранник и пнул пленного, но тот не отреагировал. Тогда по сигналу командира охраны подъехала телега, запряженная одной лошадью, и два охранника, крякнув, подняли труп и закинули на телегу.
   Брант развернулся круто и шагнул к проулку. Остановившись, он обернулся и потянул Нико за рукав. Нико опомнился и присоединился к другу.
   — Хватит с меня, — сказал Брант. — Кому как, а с меня хватит.
   Было не очень понятно, что он имел в виду, но Нико сказал:
   — Да. Ты прав.
   — Тебе-то что? — спросил Брант. — Ты ж привычный ко всему.
   — К такому не привыкают, — отозвался Нико. — Что ж я, по-твоему, изверг какой?
   — Болото, — сказал Брант. — Быдло.
   Некоторое время Нико молчал, рассматривая дома вокруг и редких прохожих, опаздывающих, спешащих на площадь, а потом сказал:
   — Соблазнители малых сих.
   Брант удивленно посмотрел на него.
   — А?
   — Да нет, ничего, — сказал Нико. — Просто почему-то на ум пришло.
   Брант внимательно смотрел ему в лицо. Нет, ничего особенного Нико действительно не имел в виду — просто ляпнул, что взбрело ему в беспутную башку.
   Наивность и мудрость, подумал Брант, определенно состоят в каком-то родстве. Не то двоюродные, не то тетя и племянница.

* * *

   В своем кабинете, положив ноги в сапогах на массивный письменный стол, Фалкон читал новую исследовательскую работу славского историка. К славским авторам он питал тайную симпатию. Он с удовольствием питал бы такую же, если не еще большую симпатию к артанским авторам, если бы они его радовали время от времени чем-нибудь стоящим, но, увы, стоящего у малочисленных артанских писак, изрекающих псевдо-мудрости, не было ничего в данный момент, и в прошлом тоже не было, и как человек абсолютно объективный в вопросах культуры, по крайней мере наедине с самим собой, Фалкон не мог этого не признавать.
   Исследуя и комментируя древние летописи и сопоставляя их с археологическими находками археолога Лейки, сделанными под эгидой Кшиштофа, смелый слав пришел к смелым выводам. По его логике, которая, как логика любого талантливого и страстного автора, казалась неопровержимой, Северное Море было когда-то теплым, и вся территория сегодняшнего Славланда была гораздо мягче и уютнее климатически. Сегодняшние славы пришли на территорию с востока после похолодания, произошедшего лет пятьсот назад. До этого Славия и Артания были одной страной — Ниверией! А сегодняшняя Ниверия как раз и была Артанией.
   Ниверийская Империя, которую основал Ривлен Великий, имела обширные территории и высокий уровень цивилизации. Как все империи, она в конце концов начала слабеть из-за наплыва в нее чужаков, не желающих воспринимать местные устои.
   Неизвестно, откуда взялось странное племя, давшее начало сегодняшним артанцам — но именно это племя осело на крайнем западе Империи и стало быстро размножаться. Леса на территории к западу от Славских Валов вырублены были еще когда Империя сохраняла централизованную структуру. После раскола и захвата столицы варварами с юга, весь запад — сегодняшняя Артания — откололся, и около столетия жил по инерции смесью цивилизованных и дикарских устоев, пока не покончили с лесами, после чего население впало в окончательную дикость.
   Автор привел пассаж из летописи:

   «И сказал ему, Отколь изделия прекрасные, ткани добротные, стекло тонкое, оружие лучшее, топоры, что невозможно затупить? Отколь влага терпкая? Виноградники есть, а не хватает терпения настаивать влагу по многу лет. Отколь одеяния изящные для женщин наших, серьги червоные, кольца искристые? Ибо говорю тебе, брат мой, вторгнись мы, потеряем все, ибо развалин городов посреди паслись бы табуны да отары, но не было бы красоты на свете».

   Славский исследователь остроумно доказывал, что в рукописи, найденной в какой-то артанской пещере, записан был разговор двух воинов отколовшейся части Империи — цивилизованного воина и дикаря, и что цивилизованный призывал не вторгаться в метрополию — теперешний Висуа, где все было ого-го, а во всех остальных местах полный шиш. Вообще, славов послушать, так они и мамонтов изобрели, хотя мамонтов как раз изобрел Базилиус в своей второй дурной ипостаси. Впрочем, все может быть. Славы, возможно, особый народ. К примеру, я сам полуслав, а владею Ниверией.
   Владею Ниверией, двадцать лет я ею владею.
   А нивериец Зигвард, он же Лжезигвард, он же Ярислиф, владеет Славией. Возможно, народам нравится, когда ими правят люди со стороны. Меньше ответственности. Всегда можно сказать — ах он славская сволочь (к примеру)! В моем случае еще и артанская. А мы и не знали ничего, не ведали, в своей классической непреклонной святости. Мы ж доверчивые такие, чисто как дети малые невинные. Это вовсе не мы камешки кидаем, это нам велели и нас соблазнили. И сказали, что это честь великая на благо отечества — камешки кидать. Кем-то совершенно случайно тут рассыпанные.
   Завтра мы им покажем казнь Комода. Чтоб поняли, кто виноват во всем. Не стоят они Комода! В одном его толстом пальце больше благородства и ума, чем во всех их тупых башках! Но — необходимость! Сделать ничего нельзя. Отслужил свое Комод. Жалко его очень, но — отслужил.
   Размышления Фалкона прервал секретарь.
   — Господин мой, к вам курьер от Князя Гленна.
   Птица и камень, подумал Фалкон. Мне не нужны курьеры от князя, мне нужен сам Князь Гленн с пятнадцатитысячным войском. Опять что-то стряслось. Хорошо начинается год великих перемен, ничего не скажешь.
   Курьер не вошел, но впал и вкачнулся в кабинет. В тех местах, где кожа лица его не была скрыта грязью, она отдавала серовато-красным оттенком. Одежда на нем висела бесформенными рваными складками. Меч висел у бедра не под углом, но вертикально. Курьер долго выковыривал из-за пазухи послание, выковырял, положил на стол, отошел, поклонился и, не распрямляясь, упал и остался лежать. Фалкон сделал знак секретарю. Прибежали слуги и, не задавая вопросов, вынесли курьера из кабинета.
   Фалкон развернул депешу. Многие слова были размыты. Писано было дурным, царапающим пером, тут и там чернели неровные кляксы.
   Князь Гленн сообщал, что войско его остановлено было во много раз превосходящим его по численности славским контингентом, и теперь он вынужден вернуться домой, с войском, ибо оно утратило боеспособность. Извинения смешивались в письме с крамольным недовольством пограничными войсками Ниверии.
   Фалкон испытал прилив ярости. Ему хотелось знать, что произошло на самом деле! Он не собирался никого наказывать — он просто хотел знать правду! Недостаток правды в письме ощущался более, чем явственно.
   Пятнадцать тысяч воинов, помноженные на «несколько раз» — эти сто тысяч славов чего, с неба в Ниверию упали? Да в Славии и воинов столько свободных не наберется! Не важно, разбит Улегвич или нет, если столько славского войска перебросить в Ниверию, артанцы через неделю будут в Висуа! Лжезигвард — авантюрист и проходимец, бездельник, бабник, но ведь не клинический идиот!
   Что значит «утратило боеспособность»?! Что он плетет?
   Он вдруг осознал, что сейчас не время гневаться, мягко говоря. Время оценить ситуацию и действовать. Он позвонил.
   — Фокса ко мне, — сказал он секретарю.
   Через полчаса Фокс был в кабинете. Фоксу подумалось было, что его опять зовут, чтобы отчитать или понизить в должности, но он сразу понял, что это не так. В связи с тем, что он узнал сам — не так. Фалкону сейчас не до «заговорщиков».
   Фалкон показал ему письмо. Фокс начал читать и непроизвольно свистнул.
   — Ничего себе, — сказал он.
   — Дело, естественно, не в славах, да я и уверен, что никаких славов там не было — ну, может, небольшой отряд, человек сто. А дело в том, что мы теряем пятнадцать тысяч воинов, и подкрепление из Теплой Лагуны эту потерю не компенсирует. И если Лжезигвард теперь же выступит, выбор у нас будет небольшой. Что это вы отводите глаза? Что случилось?
   — Он уже выступил.
   — Откуда вы знаете?
   — Голубиная почта.
   Голубиную почту систематизировал в свое время Хок, и Фокс просто унаследовал систему — связь между Теплой Лагуной, Астафией, и Кронином.
   Помолчали.
   — Сколько у него войска? — спросил Фалкон.
   — Тридцать тысяч.
   — Так.
   Да, это была настоящая гражданская война, ибо если исключить пятнадцать тысяч Князя Гленна, под знамена Фалкона при самых благоприятных обстоятельствах можно было собрать тысяч пятьдесят — за два месяца, оставив проход вдоль Южного Моря незащищенным.
   — Есть два выхода, — сказал Фалкон, на какое-то мгновение пожалев, что рядом нет ни Хока, ни Комода, а только этот молодой подобострастный тип, думающий больше о своей шкуре, чем о стратегии и тактике — решение таким образом целиком зависело от Фалкона. Советники ушли, остались рабы. — Можно остаться и удерживать столицу. И можно столицу отдать и отступать на юг, и продолжать стягивать войска. Как патриота, меня больше устраивает первый вариант. Ваше мнение?
   — А Рядилище?
   Ты бы еще Бука вспомнил, подумал Фалкон, и промолчал.
   Чего он хочет, подумал Фокс. Важно это понять.