Симонов Константин Михайлович. Так называемая личная жизнь

   - Паша.
   - А фамилия?
   - Горобец.
   - Так вот, слушан меня, Паша Горобец. Поезжай-ка ты отсюда подальше! И чтобы я тебя больше не видел поблизости, понятно тебе, дочка?
   И в его голосе и глазах было что-то, заставившее ее смутиться, как девочку, и робко, без слов, пойти к своей машине.
   - Вот теперь рассредоточивайте людей и пойдем, - сказал Пантелеев командиру роты, когда отъехали машины. - Боюсь, что теперь и правда впереди никого наших нет... живых, - добавил он после тяжкой паузы.
   Он приказал лейтенанту взять с одним взводом влево, комиссару полка вправо, а сам с Лопатиным, Велиховым, двумя политотдельскими инструкторами и несколькими бойцами пошел в центре. Впереди, в трехстах метрах от домика с деревьями, виднелась линия окопов. Комиссар полка сказал, что там вчера сидел, во втором эшелоне, один из взводов той роты. Он сказал "той", избегая слова "погибшей", хотя все уже чувствовали, что рота погибла.
   Лопатин шел на дна шага позади Пантелеева, поглядывая вперед, на Геническ, и с содроганием думая, что немцы оттуда прекрасно их видят и вот-вот начнут стрелять.
   Но немцы не стреляли, на Арабатской Стрелке по-прежнему стояла тишина. С обеих сторон было видно море; справа, в километре, - Азовское, а слева, совсем рядом, - Сиваш. Земля, по которой шел Лопатин, была голая, песчаная, с редкими пучками травы, она все время осыпалась под ногами. День стоял душный, серый, без солнца, с полудня скрывшегося за облаками, Сиваш однообразно и негромко шумел. Все казалось таким пустынным, что Лопатин был уверен - впереди на косе нет ни своих, ни немцев.
   Бойцы, шедшие на несколько шагов впереди Пантелеева и Лопатина с винтовками наперевес, приблизились к самым окопам. Лопатин вспомнил, что у него тоже есть наган, и вынул его из кобуры. Около окопов лежали мертвые наши, на первого из них Лопатин от неожиданности чуть не наступил. Рядом лежал второй, третий, четвертый... Судя по количеству разбросанных винтовок, подсумков и противогазов, в окопах размещалось человек тридцать, по трупов было меньше - десятка полтора, причем лишь пять или шесть из них лежало в окопах, а другие все - на открытом месте, - должно быть, люди побежали из окопов назад, и здесь-то их и убили.
   "А остальных, наверное, увели в плен", - подумал Лопатин, глядя на трупы, застывшие в разных позах, но чаще всего ничком, уткнувшись мертвыми головами в песок. Его охватило уже несколько раз испытанное им на войне чувство страха, загадочности и непоправимости, которое рождается у человека, попавшего туда, где все мертвы и нет никого, кто бы мог рассказать, что здесь произошло несколько часов назад.
   А Пантелеев думал в эту минуту совсем о другом. Он мысленно восстанавливал картину случившегося здесь ночью, и она вовсе не казалась ему загадочной, - наоборот, все, что здесь произошло, было видно как на ладони, и это уязвляло его в самое сердце.
   - Из всего взвода только несколько человек дрались как надо, - сказал он, останавливаясь возле Лопатина. - А тех, что побежали от огня, немцы, конечно, перестреляли. Высадились, перестреляли и в плен забрали, - повторил он со злобой. Он был сейчас безжалостен к погибшим, и в то же время в нем кипела такая обида за их нелепую смерть, что, казалось, он готов был заплакать.
   - А немцев, думаете, много было? Больше нас? Высадились, постреляли немножко, а мы, конечно, побежали - кого убили, кого в плен взяли, - не в силах остановиться, говорил он с тем раздражительным самобичеванием, которое в горькие минуты проявляется даже в самой сильной и деятельной русской натуре.
   Обернувшись к лейтенанту, он приказал искать немецкие трупы. Через пять минут ему доложили, что немецких трупов не найдено, и это окончательно расстроило ого.
   - Или, когда отходили, утащили с собой, или и вовсе не было, кроме тех, что артиллеристы побили. Вполне возможно, что и так. Паника, паника! воскликнул он. - Что она с нами делает, эта паника, сами себя не узнаём!
   В двухстах шагах за окопами, на отмели, бойцы нашли еще два трупа. Какой-то боец, наверно санинструктор, тащил на себе раненого младшего лейтенанта. Так их и убили немцы, так они, одни на другом, и лежали на отмели.
   - Ничего, когда-нибудь за всех сочтемся, за всех и каждого! - сказал Пантелеев, постояв над трупами. - Вы что, с одним наганом воевать думаете? повернулся он к Лопатину. - Возьмите, скоро в атаку пойдем.
   Он кивнул на винтовку, лежавшую на песке рядом с убитым санинструктором, и Лопатин увидел, что у самого Пантелеева уже закинута за плечо винтовка.
   Пальцы убитого еще держались за брезентовый ремень, и Лопатину пришлось дернуть винтовку. При этом оба трупа, один на другом, шевельнулись, и Лопатин вздрогнул.
   - Человек-то вы обстрелянный или еще нет - позабыл вас спросить? сказал Пантелеев, когда Лопатин уже с винтовкой догнал его.
   Что было ответить на это? Что по тебе стреляют третью войну, а сколько раз довелось выстрелить самому - можно сосчитать на пальцах? И как это называть - обстрелянный ты или нет?
   - Можно считать - обстрелянный, но в атаки ходить не ходил, - сказал Лопатин дожидавшемуся его ответа Пантелееву.
   - Ясно, - сказал Пантелеев.
   Над косой по-прежнему стояла такая тишина, словно немцы вымерли. Метров через восемьсот Лопатин первым увидел торчавшие впереди стволы двух пушек.
   - Смотрите-ка, что это? - воскликнул он.
   - Обыкновенно что, - продолжая шагать, с равнодушной язвительностью отозвался Пантелеев. - Наши брошенные противотанковые орудия. Стыд и позор, а больше ничего особенного.
   Подойдя к пушкам, все остановились. У обеих были изуродованы замки.
   - Ваши? - кивнул на пушки Пантелеев, обращаясь к комиссару полка.
   - Наши, - угнетенно ответил тот.
   - Вот из них немцы и стреляли. Захватили и повернули, а когда отошли взорвали.
   Опершись о ствол пушки, Пантелеев рассматривал замок.
   - Гранатами рванули.
   Он разогнулся и, поправив на плече винтовку, своей грузной, но быстрой походкой снова зашагал к находившимся где-то там, на краю Стрелки, последним нашим окопам.
   5
   Минометный залп так внезапно нарушил странно затянувшуюся тишину этого дня, что Лопатин со всего маху бросился на землю.
   Мины легли близко от шедших первыми Пантелеева и Лопатина, и их обоих горячо обдало землей и дымом. Пантелеев вскочил, коротким движением стряхнул землю с плеч и, не оборачиваясь, пошел вперед. Лопатин последовал его примеру. У него было бессмысленное, но от этого не менее сильное желание держаться как можно ближе к этому человеку.
   Когда Лопатин на другой день пробовал вспомнить эти пять, а может быть, десять минут, этот километр, который они, время от времени залегая, пробежали и прошли под минометным огнем, у него осталось в памяти два чувства: ему все время было очень страшно и он все время хотел только одного - поскорей добежать до окопов, не зная, есть ли там немцы или нет, и не думая об этом. Он боялся только рвавшихся кругом мин и этого остававшегося до окопов открытого пустого куска косы.
   Как потом сказал Пантелеев, немцы стреляли плохо, на двойку. Но это можно было сказать потом, добравшись до окопов и отдышавшись. А сейчас в воздухе жужжали осколки, чадила зажженная трава, и люди рядом с Лопатиным все чаще ложились задерживались, двигались ползком.
   Наверно так поступал бы и сам Лопатил, если б не Пантелеев который в первый раз, как и все, бросившись от неожиданности на землю, теперь почти безостановочно шел вперед, не пригибаясь при перелетах, шел так спокойно, словно это было единственное, что возможно сейчас делать. Сворачивая то влево, то вправо, он шел зигзагами вдоль цепи, мимо падавших, прижимавшихся к земле людей. От времени до времени он нагибался, толкал то одного, то другого бойца в плечо и говорил так, словно тот заспался: "Эй, братчик, эй, землячок..." - и толкал еще раз, сильнее. Тот поднимал голову.
   - Чего лежишь? - спрашивал Пантелеев.
   - Убьют, - испуганным шепотом отвечал боец, словно боясь громко произнести это слово.
   - Ну что ж, что убьют, - на то и война, а ты думал, стрелять не будут? Вставай, вставай, братчик, я ж стою, и ты встань. Лежать будешь - скорей убьют. Гляди, другие-то поднимаются!
   А другие, и правда, уже поднимались и шли вперед, и то, что рядом с прижавшимся к земле оробевшим человеком: стоял, не пригибаясь, другой, спокойный и неторопливый, действовало почти на всякого. Какая-то сила поднимала его с земли и ставила рядом с Пантелеевым. И как только он, встав, видел, что кто-то рядом еще продолжает лежать, он сам, молча или с руганью, начинал поднимать соседа.
   Это чувство испытал и Лопатин. После трех или четырех близко разорвавшихся мин, уже не в силах заставить себя подняться, он увидел стоявшие рядом на земле сапоги Пантелеева:
   - Давай, давай, вставай, корреспондент... Майор все же...
   После этого он пошел за Пантелеевым не отрываясь - приседая, когда тот останавливался, и ложась, когда тот приседал, но каждый раз неизменно поднимаясь. Должно быть, потому, что они шли впереди, Лопатин не заметил, чтобы кого-нибудь убили. Он слышал сзади крики раненых, наверное, кроме раненых там были и убитые, но шел не оглядываясь, и ощущение, что убитые и раненые оказываются каждый раз где-то сзади, тоже подгоняло его.
   Окопы теперь были совсем близко. Минометный огонь прекратился как по команде, и Пантелеев безошибочно понял, что мин больше не будет, что минометчики боятся ударить по своим, в окопах сидят немцы, которые сейчас, сию секунду, или не выдержат и побегут, или откроют огонь.
   - Ура! - закричал он, повернувшись к поднимавшимся вокруг него с земли бойцам, сорвал винтовку с плеча и, привычно бросив ее на руку, не оглядываясь, побежал вперед.
   Застрочил и смолк немецкий пулемет, треснуло несколько винтовочных выстрелов, и Пантелеев увидел, как совсем близко, из окопа, один за другим торопливо выскакивают и бегут назад, к морю, немцы. Как ему показалось, он прыгнул в окоп первым, но в ту же секунду несколько бойцов, обогнав его, перемахнули через окоп, преследуя немцев.
   Пантелеев на мгновение прислонился горячей потной головой к стопке окопа, после быстрого бега ему не хватало воздуха, годы давали себя знать. Глотнув комок слюны, он выглянул из окопа. Чуть не задев его сапогами, через окоп перепрыгнуло еще несколько красноармейцев. Два десятка немцев опрометью бежали вниз, туда, где из-под воды торчали пролеты плохо взорванного моста. Бойцы гнались за немцами, стреляя на ходу. Пантелеев примостился поудобнее, сдвинул локтем осыпавшуюся землю и, каждый раз тщательно прицеливаясь, выпустил по немцам обойму. Он был хорошим стрелком, и двое из бежавших к воде немцев упали именно от его выстрелов. Второй - на самом берегу, головой в воду.
   Этот немец, кажется, был последним. Красноармейцы настигли всех, кто выбежал из окопов, и теперь на прибрежном песке были видны только серо-зеленые пятна трупов и фигуры суетившихся вокруг них бойцов, забиравших документы и оружие.
   - Эй! - закричал Пантелеев, вылезая во весь рост на бруствер. - Эй, Велихов, прекратите, ночью соберете, сейчас они из Геническа огонь откроют! Людей потеряете!
   Вошедший в азарт Велихов не слышал приказания и вдвоем с каким-то бойцом продолжал обыскивать труп здоровенного немца.
   - Эй ты, Велихов! - заорал Пантелеев. - Марш в окоп, сейчас убьют, как идиотов!
   Боец с натугой поднял на плечи грузное тело немца и поволок его наверх, к окопу, а Велихов, придя в себя, стал звать обратно других красноармейцев.
   Пантелеев боялся, что немцы откроют огонь из Геническа. Но немцы огня не открывали. Может быть, но своей самоуверенности, они еще не поверили в случившееся. Увидев, что бойцы благополучно возвращаются, Пантелеев вспомнил о корреспонденте.
   "Уж не убили ли этого очкастого, которого редактор просил по возможности беречь?"
   - Эй корреспондент, корреспондент! - позвал он, не в состоянии вспомнить забытую в горячке фамилию Лопатина.
   Лопатин был жив и находился всего в десяти шагах от Пантелеева за изгибом окопа. Когда он вскочил сюда вслед за Пантелеевым и бойцами, немцев тут уже не было. На дне окопа валялись солдатские ранцы, серо-зеленая немецкая пилотка, согнутая ложка и несколько гранат с длинными деревянными ручками; в полукруглой выемке, на земляном столе, стоял ручной пулемет с длинным, как червяк токарного станка, хоботом.
   Лопатин стоял возле этого пулемета, слыша, как где-то впереди еще стреляют; но сам он был не в силах сдвинуться с места. У него не было ни мыслей в голове, ни страха в душе - лишь одна усталость после всего пережитого.
   Выстрелы впереди смолкли. Лопатин еще раз поглядел на немецкий пулемет и решил, что надо перенести его через окоп и повернуть в сторону немцев так, как немцы сделали с нашими пушками. Он только что поднял на руки пулемет, как из-за угла окопа появился Пантелеев. От неожиданности Лопатин шагнул назад и выпустил из рук пулемет.
   - Тише ты, слон, - охнул Пантелеев, потирая ушибленную ногу, и сам рассмеялся, - так не похож был на слона растерянно стоявший перед ним Лопатин.
   - Извините, - сказал Лопатин и, начав поднимать пулемет, уронил на него очки, одна дужка которых надломилась еще во время атаки, когда он в первый раз бросился на землю. Очки звякнули по железу, одно стекло разлетелось на мелкие осколки.
   Пока Лопатин поднимал очки, Пантелеев, нагнувшись, коротким движением подхватил пулемет, поставил на бруствер и стал рассматривать магазин.
   - Так и есть, - сказал он, взглянув на подошедших бойцов. - Заклинило патрон, поэтому и задохся; всего очередь выпустил. Значит, повезло нам с вами, а, братчики? - обратился он уже прямо к бойцам.
   - Выходит, повезло, товарищ дивизионный комиссар, - заметно окая, отозвался один из бойцов.
   - А вот и не угадал, вологодский, - чуть заметно передразнив его, сказал Пантелеев. - Напугали мы с тобой немца, смело шли на него - оттого и заклинило. Поспешил - и ленту перекосил. А если бы и перекосил, да не струсил - быстро поправил бы вот так. - Пантелеев сделал два четких, как на уроке, движения, нажал на гашетку и дал громкую очередь. - Раз-два, и готово, а он струсил и бросил!
   Пантелеев, так же как и все, отдыхал от пережитой опасности. Большой, но оставшийся позади риск; маленькая, но все-таки - победа; разговор с солдатами в только что отбитом окопе - такие минуты, как эта, были самыми счастливыми во фронтовой жизни Пантелеева. Он не считал обстрелянными солдатами людей, просто пролежавших под огнем, но не одержавших ни одной, хотя бы самой малой, победы. Люди способны привыкнуть и даже притерпеться к опасностям - но это одно, а стать обстрелянным человеком значило, в понимании Пантелеева, одержать свою первую победу. Не просто умом, а собственной шкурой понять, что ты способен на нее.
   - Товарищ дивизионный комиссар, разрешите доложить?
   Пантелеев обернулся. Перед ним стоял сиявший от счастья Велихов.
   - Немецкого полковника убили. Давай клади, - повернулся Велихов к здоровенному бойцу, тащившему на плечах тело громадного немца. - Опускай!
   Боец отпустил одну руку, и мертвец тяжело сполз на дно окопа. Это был немолодой немец, очень большого роста, с черными усами, белым лицом и зажмуренными глазами - так в ужасе зажмуривается человек, ожидающий удара в спину. Сукно его мундира дочерна намокло от крови.
   - Штыком его, - сказал принесший немца боец и коротким движением обеих рук показал, как он ударил немца штыком в спину.
   - Оно и видно, что штыком, - сказал Пантелеев, разглядывая немца. - А откуда же решили, что полковник?
   - А смотрите, пожилой и нашивок сколько, - все так же счастливо улыбаясь, сказал Велихов. - И пистолет взяли у него. - Он показал на засунутый за ремень гимнастерки парабеллум.
   Велихову, всем окружавшим Пантелеева бойцам и Лопатину, который без очков, близоруко нагнувшись, рассматривал немца, - всем хотелось, чтобы этот мертвый действительно оказался полковником. Но Пантелеев при всем желании не мог подтвердить этого. Хотя у немца, и правда, мундир был в нашивках, но погоны говорили, что он всего-навсего фельдфебель.
   - Полковник еще впереди, а это пока фельдфебель, - помедлив, сказал Пантелеев.
   Подошедший командир роты доложил, что все окопы заняты и немцев по первому подсчету уничтожено до тридцати человек.
   - Вчера с нашими запросто управились и решили - больше взвода не оставлять! - сказал Пантелеев. - Нахалы все-таки! Сколько у вас потерь в роте, подсчитали?
   - Подсчитываем! Около сорока. Кладу одну четверть на убитых, - с не понравившейся Пантелееву легкостью начал лейтенант.
   - Подождите класть, - перебил его Пантелеев, - лучше пошлите санитаров за теми, кто на косе раненый лежит. А то пока там, сзади, додумаются...
   Пантелеев вспомнил Бабурова, беспорядок, с которого началось утро, и нахмурился:
   - А наших, ночью убитых, возле окопов много лежит?
   - Несколько человек видел.
   - Командира батальона не нашли?
   - Нет, не опознали.
   - Похороните всех до одного, - строго сказал Пантелеев. - А то у нас так рассуждают: моей роты - похороню, а не моей роты - пусть птицы клюют. Водится у нас еще такое хамство.
   - Я и собирался похоронить, товарищ дивизионный комиссар.
   - А я не про вас. Я просто чтобы учли, как некоторые другие поступают.
   Пантелеева беспокоило, чтобы здесь не повторилась вчерашняя история. Уж больно невыгодна была эта открытая позиция, все подходы к которой просматривались немцами из Геническа. В то же время дать приказ отойти с этих неудобных позиций, предоставив немцам возможность снова высадиться здесь, Пантелеев не хотел, особенно после сегодняшней удачной атаки. Он верил, что роту можно оставить здесь: теперь она не побежит и будет драться. Но одной веры было мало: следовало наладить связь и организовать поддержку из глубины огнем, а в случае необходимости - резервами.
   Приказав поправить окопы, а в нескольких местах углубить их, Пантелеев отпустил командира роты и, оставшись вдвоем с комиссаром полка, сурово сказал ему, что если бы полчаса назад, во время атаки, он оказался не здесь, в роте, а там, где остался Бабуров, то пошел бы под трибунал вместе с командиром полка.
   - А этого прохвоста, - свирепо, но тихо, так, чтобы слышал один комиссар, сказал Пантелеев, - я еще сегодня с чистой душой отдам под трибунал, а вынесут расстрел - подпишу расстрел. Рука не дрогнет, будьте покойны!
   И он тяжело сжал в кулак свою большую волосатую шахтерскую руку.
   - А люди у вас здесь, в этих окопах, на острие ножа, и им брехать нельзя. Я им сказал от вашего имени, что комиссар им обещает порядок, поддержку, выручку, - так будьте любезны, чтобы это было не брехаловкой, а делом. Поняли? Я сейчас пойду обратно в батальон, пойдете со мной - наведем там порядок, а к ночи вернетесь сюда. Велихов! - крикнул он адъютанту. - Дай флягу, пить хочется.
   Он отхлебнул глоток воды, протянул флягу комиссару и, посмотрев на сидевшего на корточках и что-то писавшего Лопатина, обратился к нему:
   - Товарищ корреспондент, простите, забыл вашу фамилию...
   - Лопатин, - сказал Лопатин, отрываясь от записной книжки.
   - Возьмите выпейте, небось тоже горло пересохло... Да и пойдем, не зимовать же тут. Я ротой еще в гражданскую накомандовался. На сегодня с меня хватит. Тем более у вас с вами еще и другие дела есть, а?
   Лопатин обрадовался, что они пойдут назад. По правде говоря, после всего пережитого он был не прочь оказаться подальше от немцев. Но комиссар полка, до этого показавшийся ему человеком безгласным, заартачился.
   - Товарищ дивизионный комиссар, - сказал он настойчиво, - прошу подождать здесь, пока не стемнеет. Настаиваю на этом, товарищ дивизионный комиссар.
   - Это почему же? - спросил Пантелеев.
   - Как только вылезете из окопа - немцы по вас бить начнут.
   - Начнут или не начнут - это их забота, - сказал Пантелеев, вскидывая на плечо винтовку. - А мне тут сидеть некогда. Мне надо у вас в тылу порядок навести и к ночи до Симферополя добраться.
   Он повернулся к инструктору из Политотдела армии, стоявшему поблизости, и приказал ему оставаться здесь, в роте, безотлучно, пока не отзовет Политотдел. Потом вылез из окопа и, не оглядываясь, идут за ним или не идут, зашагал назад.
   Вслед за ним вылезли Велихов, Лопатин и комиссар полка. Комиссар вылез последним, и Лопатин слышал, как он вздохнул и внятно чертыхнулся. Лопатин повернулся к нему. На выпачканном землей лице комиссара было выражение огорчения и нерешительности, словно он даже теперь, уже вылезши из окопа, все еще собирался переубедить Пантелеева, но не знал, как это сделать.
   - Вытрите щеку, - сказал Лопатин. - Земля. Нет, не на этой стороне.
   Комиссар вытер ладонью обе щеки.
   - Как теперь?
   - Стерли.
   - Боюсь, убьют, - отрешенно от себя сказал комиссар, кивнув на шедшего впереди Пантелеева.
   Лопатин улыбнулся. Вопреки всякой логике ему казалось, опасности позади и немцы на обратном пути не будут стрелять в них. Но едва он подумал об этом, как немцы дали сверху, из Геническа, первую пулеметную очередь. Упав и вдавившись в землю Лопатин слышал, как срезаемая пулями трава шуршит совсем рядом. Потом стало тихо; Пантелеев поднялся, крикнул: "Ходу!" и, быстро пройдя несколько шагов, перешел на бег.
   Следующая пулеметная очередь застигла их через пятьдесят шагов. Все легли, вскочили вслед за Пантелеевым, побежали, снова легли, и Лопатин заметил, что только что бежавшего вместе с ним комиссара полка ужо не было рядом. Опять упав еще через сто шагов, Лопатин полуобернулся и, не отрывая голову от земли, увидел, как двое вылезших из окопов бойцов волоком, не поднимая с земли, тащат комиссара обратно к окопам. Пантелеев тоже обернулся. Может быть, теперь он решит вернуться назад?
   Но Пантелеев и не думал возвращаться. Перебежка шла за перебежкой, пулеметные очереди резали траву. Лопатин вскакивал, бежал за Пантелеевым, падал, не выпуская из рук винтовки и всякий раз больно ударяясь о землю костяшками пальцев. Ему хотелось бросить винтовку, но он с утра видел столько брошенных винтовок, что ему было стыдно это сделать. Падать приходилось быстро, как подкошенному. Один раз, когда Лопатин упал особенно стремительно, проехавшись носом по песку, Пантелеев, упавший рядом, повернул к нему лицо и усмехнулся:
   - Ловко землю пашете!
   Лопатин потерял счет перебежкам; ему казалось, что все это никогда не кончится. Наконец они еще раз вскочили - и наступила долгая пауза. Еще не веря, что немцы перестали стрелять, Лопатин пробежал сто метров и вслед за Пантелеевым перешел на шаг. И вдруг снова треснуло. Очередь легла далеко впереди них.
   - Теперь не вдогонку, а по рубежам стреляют, - сказал Пантелеев. Возьмут на прицел рубеж и будут ждать, пока подойдем.
   Голос у него был хриплый, и Лопатин впервые за день понял, что Пантелееву тоже страшно.
   Немцы стреляли долго. То короткими, то длинными очередями. Одна из них взрыхлила песок у самой головы Велихова. Велихов пошарил рукой и вынул из песка пулю.
   - К самому носу подлетела, - сказал он, силясь улыбнуться.
   Когда вслед за этим раздалась еще одна очередь, что-то сильно ударило Лопатина в бедро. Он пощупал рукой, полез в карман и вытащил оттуда две обоймы от полуавтомата, которые, сам не зная зачем, подобрал в окопе. Одна обойма была разворочена, другая поцарапана; в штанине была дырка. Не поднимая головы, Лопатин показал развороченную обойму Пантелееву.
   - А вы поглядите, может, ранило? - озабоченно спросил тот.
   Лопатин потрогал ногу - нога нигде не болела.
   Наконец пулеметы перестали трещать. Все трое поднялись и пошли. Бежать не осталось сил. Немцы больше не стреляли. Никому из троих не хотелось говорить.
   Так молча прошли метров триста. Лопатин чувствовал, как что-то мешает идти, колет ступню.
   - Может, пуля провалилась в сапог? - неуверенно сказал он.
   - Вполне возможно, - отозвался Пантелеев. - Дойдем до пионерлагеря, разуешься, посмотришь.
   Когда упала первая мина, Лопатин не услышал ни свиста, ни гула, лишь почувствовал силу удара чего-то рванувшегося вблизи. Потом, вспоминая, не мог понять, как никого из них не задело ни одним осколком, но в ту секунду не успел подумать об этом. Едва разорвалась мина, едва он успел упасть, как Пантелеев уже вскочил и, крикнув: "Скорей перебегай, пока дым не разошелся", побежал вперед. Пробежав метров сорок, он бросился на землю. Лопатин и Беликов - вслед за ним; и почти сразу же сзади разорвалась вторая мина.
   - Левей! - снова вскочив, крикнул Пантелеев. - Левей, к воде!
   Он добежал до самой воды и быстрыми шагами пошел по берегу.
   - Теперь те, что слева, - не страшные, в воду упадет - навряд ли убьет.
   И когда, словно торопясь подтвердить его слова, невдалеке от берега взлетел высокий водяной столб и Лопатин и Беликов присели, Пантелеев даже не пригнулся.
   Потом над головами раздался сильный, булькающий, рассекающий воздух звук, не похожий на все другие, бывшие до этого, и тяжелый взрыв грохнул за их спинами, в Геническе. Снова быстрое бульканье над головами, снова тяжелый далекий взрыв за спиной, еще и еще - двенадцать раз подряд.
   - Догадался артиллерист, - облегченно сказал Пантелеев. - Ударил все-таки по немецким минометам.
   Он стряхнул землю с колен.
   - Интересно, начальство приказало или своим умом допер? Прикрыл все же нас.
   Лопатин долго потом не мог забыть чувства, с которым он, наконец дошагав до пионерлагеря, остановился под прикрытием крайнего дома. Ему не было видно из-за этого дома Геническа, а значит, и из Геническа не было видно его, Лопатина. Дом был жиденький, полуразбитый артиллерией, но Лопатину казалось, что он никогда еще не чувствовал себя в такой безопасности.