Симонов Константин Михайлович. Так называемая личная жизнь

   - Как ваше мнение? - спросил у Ефимова член Военного совета.
   Что ответить? С тех пор как немцы отрезали Крым и заняли побережье до Мариуполя, Ефимову, человеку военному и чуждому риторике, было ясно, что рано или поздно вопрос об Одессе станет так - или снабжать ее из Новороссийска, под все нарастающими ударами немецкой авиации, жертвуя при этом корабль за кораблем, или эвакуироваться в Крым, пока позволяют время и наличные силы. Он был склонен думать, что Ставка в ближайшее время пойдет на это, - трудная мысль для человека, которому предлагают принять армию. Стать командующим, имея на носу эвакуацию морем, - незавидная перспектива, но как раз это и не позволило Ефимову колебаться. Как бы тяжко ни сложилось дело, в душе он верил, что сделает его не хуже, других.
   - Слушаюсь, - сказал он, избегая многословия.
   - А скажите, Иван Петрович, - спросил член Военного совета, - когда мы получим подтверждение Ставки, - он хотел скачать "если мы получим подтверждение Ставки", но слово "если" показалось ему неловким, - кому предполагаете сдать дивизию?
   - Мурадову, - сразу, не думая, ответил Ефимов.
   Это было всего два часа назад, а теперь Ковтун поехал принимать мурадовский полк.
   Дотянувшись до висевших на стуле бриджей, Ефимов вытащил пристегнутые английской булавкой часы и щелкнул крышкой. Судя по времени, Ковтун подъезжал к полку. Ефимов встал с койки и, покрутив ручку аппарата, вызвал девяносто пятый полк. Телефонист сказал, что комиссар полка спит.
   - Разбудите.
   Левашова будили несколько минут. Ефимов сидел за столом, положив усталую голову на руку с зажатой в ней телефонной трубкой, закрыв глаза и чувствуя, что его самого начинает клонить ко сну.
   - Крепко спишь, Левашов, - сказал он, услышав наконец в трубке сонное: "Слушаю".
   - Слушаю, товарищ генерал, - уже звонко, стряхнув дремоту, повторил в трубку Левашов.
   - Послал капитана Ковтуна принять полк.
   - Так я и знал... - вырвалось у Левашова.
   - Что ты знал?
   - Что вы Ковтуна нам пришлете.
   - Тем лучше, раз ты все заранее знаешь... - усмехнулся Ефимов. - Прошу любить и жаловать и поддержать авторитет нового командира полка перед комбатами, имея в виду, что среди них могут быть недовольные.
   - Есть поддержать авторитет перед комбатами.
   - Слушай, Левашов, - бросая официальный тон, сказал Ефимов, - я тебя знаю, знаю, какой ты можешь быть хороший, и знаю твои коленца! Так вот, будь добр, чтобы капитану Ковтуну у вас, в мурадовском полку, с первого шага ногу не жало! Ты понял меня или нет?
   - Понял, товарищ генерал.
   - Сделаешь?
   - Будет сделано.
   - А насчет Мурадова, - Ефимов пододвинул к себе давешнюю бумагу с записями, - слушай сведения на двадцать три часа. - И он прочел по телефону то, что было им записано со слов комиссара госпиталя. - У меня все. Вопросы есть?
   - Есть два вопроса, товарищ генерал. Могу ли я съездить Мурадова навестить?
   - Командира полка встретите, вместе с ним операцию проведете, дотемна доживете и можете съездить.
   - Есть, - повеселевшим голосом откликнулся Левашов. - II второй вопрос: тут вас корреспондент дожидается.
   - Какой еще корреспондент? - спросил Ефимов.
   - Что у вас утром был. Вы, говорит, ему у нас в полку свидание назначили.
   - А... - сказал Ефимов. - Еще не смылся?
   - Нет, у меня...
   - Ладно, завтра увижусь. Хочешь узнать, когда приеду? В этом была соль вопроса?
   - Так точно, в этом, - признался Левашов.
   - Приеду, когда потребует обстановка. Желаю успеха.
   Ефимов положил трубку, прошлепал босыми ногами до койки, лег, накрылся одеялом и почему-то, без всякой связи совсем происшедшим за день, вспомнил о Средней Азии и о том, как в двадцать третьем году в Фергане дехкане из отряда самообороны принесли ему голову старого басмача курбаши Закир-хана. Насаженная на пику, бритая, коричневая, поросшая седой щетиной голова лежала на желтом, дышавшем жаром песке, а древко у пики бы то корявое, неструганое, с сучками.
   "И откуда только придет на память такая ересь? И почему именно сегодня?" - засыпая, подумал Ефимов.
   12
   Не торопясь, но и не мешкая, Ковтун побрился, собрал свой единственный чемодан, положил его в кузов ефимовской полуторки, сам сел рядом с шофером и приказал ехать в штаб девяносто пятого. Полуторка была причудой Ефимова, он всегда ездил только на ней, и ее знали все бойцы в дивизии. Сбиться с дороги с ефимовским шофером было немыслимо, и Ковтун, едва машина тронулась, стал думать о предстоящей операции.
   Две недели назад дивизия, поддержанная тремя артиллерийскими полками, предприняла удачное наступление и отбросила румын на несколько километров. Было взято полсотни орудий и до тысячи пленных, в том числе немецкие артиллеристы. Горячие головы, и среди них - Левашов, мечтали наступать дальше, но вместо этого был получен приказ закрепляться. Да никакого другого приказа и нельзя было ждать при общей обстановке, сложившейся на Южном фронте. Немцы продвинулись на пятьсот километров восточней Одессы - она держалась, приковывая к себе двухсоттысячную румынскую армию, - и слава богу! Большего от нее нельзя было и требовать.
   В сводках Информбюро появилось сообщение о разгроме под Одессой двух румынских дивизий, а через три дня оправившиеся румыны начали жестокие контратаки. Фронт дивизии местами подался назад и принял зигзагообразную форму. Последнюю неделю Ефимов методично, один за другим, срезал эти румынские "языки", или, как он выражался, "подстригал их в свою пользу". Завтрашняя операция, лежавшая теперь на плечах Ковтуна, должна была покончить еще с одним таким "языком".
   В темноте забелели первые домики Красного Переселенца. Ковтун вылез у знакомой мурадовской хаты, взял чемодан и, махнув шоферу, чтобы тот ехал обратно, открыл дверь.
   Левашов встретил Ковтуна на пороге.
   - Ефимов звонил про тебя, - сказал он вместо приветствия. - Садись, подхарчимся, а то потом черта лысого поешь с этими... - Он отпустил ругательство по адресу румын и немцев и первым сел к столу.
   На столе стояла бутылка с виноградной водкой, миска с солеными помидорами, кусок брынзы и полкаравая хлеба.
   - А где начальник штаба? - спросил Ковтун, тоже садясь. - Надо бы на НП поехать.
   - Туда и поехал, - сказал Левашов. - Сейчас машина за нами вернется.
   Он налил по полстакана водки себе и Ковтуну и чокнулся.
   - Будем знакомы - батальонный комиссар Левашов, Федор Васильевич, комиссар ныне вверенного вам девяносто пятого стрелкового полка. Прошу любить, жаловать и не обижаться.
   Он залпом, не дожидаясь Ковтуна, выпил водку и закусил соленым помидором. Они были уже три месяца знакомы с Ковтуном, но своими словами он хотел подчеркнуть, что теперь они одной веревочкой связаны.
   Ковтун равнодушно, как воду, выпил свои полстакана, тоже закусил помидором и стал говорить о предстоящей операции. Но Левашов не хотел сейчас говорить о ней.
   - Операция как операция. Сами же вы ее в штабе утверждали, чего я тебе добавлю? Вот пойдем на НП, а оттуда в роты - там добавлю, про всех проинформирую - кто чего стоит. А сейчас дай полчаса отдохнуть, ей-богу, устал, как... - И он снова выругался.
   Ковтун, как и все в штабе дивизии, знал, что за Левашовым водятся грехи - горяч, иногда выпивает, а уж матершинничает сверх всякой меры. Говорили, что Бастрюков порывался снять его за это с полка и, наверное бы, снял, если б не воспротивился Ефимов, по убеждению которого Левашов, несмотря на все свои коленца, был прирожденный политработник.
   - Эх, не комиссаром бы мне быть, - как-то сказал Ефимову Левашов после боя, во время которого он трижды водил бойцов в атаки.
   - А кем?
   - Прошусь, товарищ генерал, в начальники разведки дивизии. У меня натура рыбацкая - из разведки без улова не вернусь. Уж получше вашего Дятлова буду, ручаюсь! Возьмите, не раскаетесь!
   Но Ефимов не взял, и комиссар девяносто пятого полка Левашов сидел сейчас перед Ковтуном и жевал соленые помидоры, закусывая их хлебом.
   - Проголодался? - спросил Ковтун.
   - Поверишь, двое суток не мог есть, - сказал Левашов. - Третьего дня ходил в атаку, поскользнулся и упал в старый румынский окоп на разложившиеся трупы. И так от трупного запаха спасу нет, по кукурузе валяются, куда ни ступишь. Мяса целый месяц не ем, только одно соленое могу, - а тут, как назло, провалился! Давай еще по половине?
   Ковтуну не поправилось это предложение. Конечно, можно было на первый случай не спорить, но он предпочел сразу поставить себя с Левашовым в ясные отношении.
   - Не буду. И тебе перед трудным днем не советую, - твердо сказал он, хотя и знал, что Левашов пьет не пьянея. Левашов пожал плечами.
   - Виноградная. Мурадов ее уважал. - Он щелкнул пальцем по бутылке и, отставив стакан, сказал: - Не могу пережить, что уже но с Мурадовым воевать буду. Не обижаешься?
   - Чего ж обижаться? - как можно равнодушнее пожал плечами Ковтун, хотя оборот разговора был ему неприятен.
   - Собачья служба комиссарская, - сказал Левашов. - Чтоб в госпиталь съездить, всего два часа и нужно. Да где там, разве можно!
   - А ты попросись завтра, после боя.
   - Уже попросился у Ефимова.
   - Разрешил?
   - Разрешил. Смерть не люблю, когда мне отказывают. Просто больной делаюсь.
   В углу хаты кто-то всхрапнул.
   - Кто это? - спросил Ковтун, заглядывая через стол.
   В углу, на койке, с головой накрытый шинелью, спал какой-то человек. Левашов, прежде чем ответить, поднялся и подошел к спящему.
   - Спит, как суслик, - сказал он, вернувшись. - Навязался на мою голову. Только Мурадова вывез, через пять минут этот явился. Корреспондент! Из Крыма прибыл. Говорит, что фашисты уже на Арабатскую Стрелку лазили. Правда, выбили их на первый случай... У меня жена в Керчи, - без паузы добавил Левашов.
   - То-то Крым тебя и беспокоит.
   - А что ж ты думаешь, - сказал Левашов. - В апреле женился, в июне на войну ушел - веселого мало. Я ж не на два месяца рассчитывал, когда женился. Как вспомню, так дрожу.
   - Дрожишь, чтоб но увели? - тяжеловесно пошутил Ковтун.
   - Оставь прибаутки для девок, если на старости лет жена надоела, сердито сказал Левашов. - А я женился не на шутку и шутить про это не желаю.
   - Прошу прощенья.
   - Крым - и немцы... В голове не укладывается! - Левашов дотянулся до бутылки с водкой, палил себе немножко, на самое дно стакана, и поглядел в глаза Ковтуну.
   - Будь здоров, командир полка! Как к политработе относишься?
   - Положительно.
   - Я серьезно спрашиваю. А то, может, как наш Бастрюков, считаешь, что политработа это дважды два - четыре? Если так смотришь на политработу, не споемся - предупреждаю.
   - Война не спевка, прикажут - споемся, - сказал Ковтун.
   - Эх, командир полка, командир полка, - сказал Левашов. - Есть у нас такие дубы, стоят и думают, что вся их служба - повторять сто раз на дню, что дважды два - четыре. Это, конечно, нетрудно, а вот научить человека, чтобы он, как и ты сам, если потребуется, пошел и сознательно умер за родину, - это трудно, это не для дубов задача, а для ночи политработников. Если по совести, когда я в дивизионную разведку у Ефимова просился, - это у меня слабина была. Устал от политработы и попросился. А Ефимом, хитрый черт, сразу понял. И если хочешь знать, так из них двоих уж если кто политработник, так Ефимов, а не Бастрюков. По воздействию на самого себя сужу. Согласен или нет?
   - Значит, по-твоему, Ефимова в комиссары, а Бастрюкова в комдивы тогда лучше будет?
   - Ну вот, - разочарованно протянул Левашов. Он огорчался, когда его не понимали. - Разве я об этом?
   За окном затарахтела машина.
   - "Газик" вернулся, - сказал Левашов. - Хотя по штату не положено, но Мурадов хозяйственный мужик был, чего не дадут, сам возьмет. Вот забрал на батарее у немцев радиоприемник, - показал Левашов на тот самый ящик в брезентовом мешке, на который показывал днем Лопатину, - забрал и трофейщикам не отдал, погнал в шею. Ответь мне, Ковтун, почему у нас так делается? Вот мы с тобой - командир и комиссар полка, а приемник этот нам слушать не положено. Нам его положено сдать. А Мурадов обиделся и не сдал.
   - Раз положено - надо сдать, - сказал Ковтун.
   - Ладно, сдадим, черт с ним. - Левашов махнул рукой. - Ну а все-таки, почему? Или кто-нибудь думает, что мы с тобой перед фашистами руки не поднимем, а перед их радио поднимем? Зачем такая обида?
   - А если я тебя спрошу - зачем? - огрызнулся Ковтун, разозлившись оттого, что, несмотря на свою любовь к порядку, по совести не мог ответить на этот вопрос.
   - Не знаю.
   - Ну и я не знаю.
   Левашов подошел к столу, завернул в газету остатки брынзы и сунул сверток в карман.
   - У Слепова будем в батальоне - наголодаемся. Ему одно известно война, а покормить ни себя, ни людей не умеет.
   Ковтун тоже встал и подошел к койке, на которой спал корреспондент.
   - Тише, - сказал Левашов. - Разбудишь - за нами увяжется.
   Он нахлобучил на голову фуражку, поискал глазами шинель и только сейчас вспомнил, что сам же накрыл ею заснувшего корреспондента. Подойдя к койке, он постоял в нерешительности - ночь была холодная, ехать без шинели мерзнуть до утра - и, махнув рукой, вышел вслед за Ковтуном.
   13
   Когда Лопатин проснулся, в хате никого не было; взглянув на часы, он понял, что проспал начало операции. Было без четверти десять. Стояла тишина, лишь иногда чуть слышно постреливали.
   Вскочив и скинув с себя шинель Левашова, спросонок даже не поглядев на нее, он стал поспешно натягивать сапоги.
   В хату зашел дежурный красноармеец с кринкой молока и подбуханной пеклеванного хлеба.
   - Спасибо, - сказал Лопатин. - Только сначала, где у вас тут можно умыться?
   Красноармеец замялся.
   - С водой плоховато, товарищ майор, Беляевка-то у немцев...
   Лопатин не знал, что такое Беляевка, о которой говорил красноармеец, но вспомнил слышанные еще в Крыму разговоры о том, что в Одессе не хватает воды, и смутился.
   - Ладно, - сказал он, - нет так нет.
   Вынув из полевой сумки грязное полотенце, он вылил на него остатки тройного одеколона, вытер лицо и руки и, на ощупь причесав волосы, сел на стол.
   - Беда с водой, - проговорил красноармеец, одобрительно наблюдая, как проголодавшийся Лопатин уминает хлеб. - А что делать, воды нету и нету. Вечером бочку на передовую везем, так за ней фрицы охотятся - из пушек бьют, как по танку. На пункте сбора раненых бочонок с молдаванским вином стоит, легкораненым по пол-литра на душу наливают вместо воды. Комиссар дивизии приезжал, ручался, говорит: непорядок, а наш комиссар говорит ему: разрешите доложить, человек не конь, ему это не противопоказано.
   - А где комиссар? - спросил Лопатин, вставая. По-прежнему слышались только редкие далекие выстрелы, и он подумал - уж не отменено ли наступление?
   - Еще ночью уехали, - сказал красноармеец. - Вместе с новым командиром полка, к Слепову в батальон.
   - Штаб полка у вас, по-моему, хаты через три отсюда?
   - Да, только навряд ли там кто есть, кроме оперативного. Все вперед ушли. Проводить вас?
   - Да, пожалуйста, - сказал Лопатин и надел свою помятую шинель, лежавшую в изголовье. - А это чья? - спросил он, увидев вторую.
   - Комиссара. Видно, вас накрыл, а потом будить не хотел.
   На улице было пасмурно, накрапывал дождь. Оперативный дежурный подтвердил, что все еще ночью уехали в батальон к Слепову, там же рядом и наблюдательный пункт полна.
   - А что, наступление отменилось? Почему тишина? - спросил Лопатин.
   - Почему отменилось? - обиженно сказал дежурный. - Два орудия взяли, шесть минометов, пленных девяносто человек, немецкого лейтенанта-артиллериста в штаб дивизии отправили - все как по нотам.
   - Отчего же так тихо? - спросил Лопатин.
   - Сам удивляюсь, - ответил дежурный. - Обычно, если у них чего возьмешь, до самого вечера изо всех видов оружия стреляют, себя утешают, а сегодня тихо.
   - А далеко до НП полка? И вообще, сколько отсюда до передовой? спросил Лопатин. - Я вчера ездил с комиссаром, но в темноте не сориентировался.
   - Напрямую - два километра, - сказал дежурный, - до НП - пять. Он на фланге, - и, вызвав связного, спросил у него, ходил ли тот во второй батальон.
   - Ходил, - равнодушно ответил красноармеец.
   - Не заблудитесь?
   - Чего ж заблуждаться. Ходил.
   Лопатин простился с дежурным, и красноармеец, вскинув на плечо винтовку, горбясь под моросившим мелким дождем, пошел рядом с Лопатиным по улице.
   Проходя мимо хаты, где он ночевал, Лопатин вспомнил о шинели Левашова, которую тот оставил из-за него и теперь, наверное, мокнет в одной гимнастерке. Он зашел в хату, взял левашовскую шинель и пошел дальше. Невдалеке за хутором дорога начала подниматься в гору, с обеих сторон потянулась неубранная кукуруза. Несмотря на дождь, в воздухе стоял томительный смрад.
   - Не хоронят, что ли? - спросил Лопатин у связного.
   Связной только махнул рукой, словно одним этим жестом можно было ответить на любой вопрос. Они поднялись на горку, теперь с нее было видно все поле. Оно было черное, истоптанное так, словно по нему ходил скот, и по всему этому большому грязному полю, с торчавшими из грязи пожелтелыми стеблями кукурузы, далеко, сколько было видно глазу, лежали трупы.
   Лопатин сделал несколько шагов в сторону от дороги.
   - Стойте! Не уходите! - закричал связной.
   - Почему? - спросил Лопатин.
   - Это минное поле, - сказал связной. - Когда на румын наступали, они побежали со второй на третью линию и на своем же поле подорвались. Тут мы у дороги полосу прибрали, а дальше не разминировано; двое барахолили взорвались.
   Лопатин остановился и несколько секунд продолжал стоять неподвижно. Трупы лежали повсюду. Наверное, тут разом погиб целый батальон, несколько сот человек.
   - Товарищ майор, - сказал связной, видя, что Лопатин по-прежнему стоит в стороне от дороги. - Не ровен час... идите лучше обратно след в след, как туда зашли.
   Лопатин послушался и, повернувшись, след в след ступая наполнявшиеся водой вмятины, вышел обратно на дорогу.
   Они прошли еще сотню шагов, когда сзади заржала лошадь и послышалось шлепанье колес по грязи. С ними поравнялась бричка, запряженная малорослой лошадкой. На переднем сиденье, крепко схватившись за вожжи, ехала девушка в ловко затянутой шипели и ладных, по пояс, сапогах. Поравнявшись с Лопатиным и связным, девушка придержала лошадь.
   - Подвезти, товарищ майор?
   - Смотря куда едете, - сказал Лопатин.
   Девушка ответила, что едет на медпункт второго батальона.
   - А далеко оттуда до НП полка?
   - Метров семьсот, - опередив девушку, поспешно ответил связной. Он надеялся, что майор решит подъехать на бричке, а его отпустит обратно.
   - Хорошо, я подъеду, - сказал Лопатин. - А вы идите. Благодарю вас. Он махнул рукой связному и, поставив ногу на поломанную железную подножку, стал влезать в бричку.
   - Только осторожней, - сказала девушка, - не ушибитесь. Там пулеметы лежат.
   Действительно, из наваленной на дно брички соломы торчали стволы двух ручных пулеметов. Лопатин подвинул пулеметы, сел, девушка хлестнула лошадь вожжами, и бричка покатила по дороге.
   - Вы военфельдшер? - спросил Лопатин, заметив санитарную сумку, лежавшую на сиденье рядом с девушкой.
   - Так точно, - не поворачиваясь, сказала девушка.
   - А как вас зовут? - Лопатин не привык обращаться к женщинам по их военным званиям.
   - Зовут Тая, Таисья.
   - А почему вы пулеметы везете?
   - В Одессу за медикаментами ездила, а комиссар полка приказал оттуда, из Январских мастерских, два пулемета прихватить - они на ремонте были.
   Девушка по-прежнему не оборачивалась. Она была красива, знала это и, наверно, привыкла к тому, что с нею старались заговаривать. Лопатин замолчал.
   - А вы из штаба дивизии? - спросила девушка, первая прерывая молчание и на этот раз обернувшись.
   - Нет, - сказал Лопатин.
   - Из армии?
   - Нет.
   - Откуда?
   - Из Москвы.
   - Из Москвы? - Девушка с любопытством посмотрела на него. - Давно?
   - Больше месяца.
   - Говорят, Москву сильно разбомбили?
   - Врут.
   - А вы были там во время бомбежки?
   - Был.
   - Жутко, наверное, да? - спросила девушка.
   - Страшно там, где нас нет, - сказал Лопатин.
   - А может, и верно, - сказала она. - Я сначала из медсанбата в батальон до того не хотела идти, плакала, а сейчас привыкла.
   - А на фронт добровольно пошли?
   - Нет, мобилизовали.
   - А если б не мобилизовали, пошли бы?
   - Не знаю.
   Дорога повернула, и бричка стала приближаться к посадкам акации.
   - А скажите... - начал Лопатин.
   И тут же навсегда забыл, что хотел сирость у девушки.
   Над головой просвистел снаряд и разорвался далеко на поле позади брички. Девушка, соскочив на землю и накрутив на кулак вожжи у самой конской морды, удерживала испуганную лошадь. Лопатин еще сидел в бричке.
   - Вылезайте, чего же вы! - крикнула ему девушка.
   Он вылез, зацепился за сломанную подножку и упал в грязь. Шинель Левашова была у него в руках. Над головами снова просвистело; девушка, бросив вожжи, легла на землю. Лошадь метнулась и понеслась. Лицо Лопатина было рядом с сапогами девушки.
   Третий снаряд разорвался на дороге, лошадь опрокинулась на спину и заметалась, дрыгая ногами.
   - Ой! - вскрикнула девушка.
   - Вы не ранены? - спросил Лопатин.
   Девушка ничего не ответила, только мотнула головой и всхлипнула. Ей было страшно, и она жалела лошадь. Разорвался еще один снаряд, и Лопатин зажмурил глаза. Прошла минута, разрывов больше не было. Лопатин почувствовал толчок в плечо. Девушка, приподнявшись на локте, тихонько толкала его в плечо сапогом.
   - А я думала - вы убиты, - сказала она, когда он поднял голову. Извините.
   Лопатин поднялся, и они, озираясь так, словно могли заранее увидеть летящий снаряд, подошли к опрокинутой бричке. Лошадь, у которой была оторвана нога и распорот живот, лежало на дороге, слабо и жалостно подрагивая ногами, культей оторванной - тоже.
   Лопатин достал из кобуры наган, обошел лошадь и выстрелил ей в голову.
   Девушка, вздрогнув от выстрела, поглядела на затихшую лошадь, вздохнула, подняла с дороги санитарную сумку, отерла ее полой шинели и стала озабоченно шарить внутри.
   - Не побился, - образованно сказала она, вынимая из сумки пузырек и встряхивая его. - А я боялась - побился.
   - А что это? - спросил Лопатин.
   - Мыльный спирт. В Одессе, в аптеке достала. Для волос, а то никак не промоешь.
   - Пошли, - сказал Лопатин.
   - Давайте пулеметы возьмем, - сказала девушка.
   Он забыл, а она помнила.
   Вывалившиеся из брички пулеметы лежали тут же, среди разбросанного на дороге сена.
   Девушка взвалила себе на плечо один. Лопатин взялся за другой, но ему мешала левашовская шинель.
   - А вы наденьте на себя вторую шинель, - посоветовала девушка.
   Лопатин натянул левашовскую шинель поверх своей, поднял и взвалил на плечо пулемет.
   До посадок оставалось метров двести открытого места.
   - По нашему батальону бьют, - сказала девушка, посмотрев в ту сторону.
   У Лопатина знакомо засосало под ложечкой - дымы разрывов поднимались там, где через считанные минуты предстояло очутиться им обоим.
   14
   Перед тем как по всему фронту загремела немецкая артиллерия, Ковтун и Левашов сидели в посадках у наблюдательного пункта и, свесив ноги в окоп, завтракали чем бог послал: черствым хлебом, вареными яйцами и взятой с собой брынзой. Большего у командира второго батальона Слепова бог и не мог послать.
   Командир и комиссар полка были довольны друг другом и первым, вместе проведенным боем. Бой сложился удачно, румынский "язык" был отрезан за час с небольшим и почти без потерь.
   Левашов сам ходил в атаку и испытывал теперь счастливую усталость. Осмотрительный Ковтун сразу же после боя приказал артиллеристам подготовить данные для заградительного огня перед новой линией переднего края и послал начальника штаба к соседям, в морской полк, лично проверить стык с ними. Лишь после этого он сел завтракать; но зато теперь ел в свое удовольствие, с хрустом круша горбушку.
   - Чудное дело - атака, - говорил Левашов, тыча яйцо и соль, горкой насыпанную на газету. - Всего ничего и пробежишь, а топаешь обратно - в ногах чугун, словно кругом света шел. У тебя так бывает?
   - Я в атаки с гражданской не ходил, - честно признался Ковтун.
   - Что-то сейчас Мурадов делает?.. - Левашов дожевал яйцо и стряхнул скорлупу с колен. - Жив или нет, как ты думаешь?
   - Жив, - уверенно сказал Ковтун, не потому, что был уверен в этом, а потому, что сегодня вообще хорошо шли дела. - Не всем же умирать. Будут и такие, что войну и начали и кончат.
   - В этом году навряд ли их разобьем, - сказал Левашов. - Даже если прямо с завтрашнего дня начать обратно на них наступать, как они на нас, и то клади три месяца до границы.
   Ковтун, ничего не ответив, показал на лежавшую рядом с Левашовым флягу.
   - Осталась вода?
   - Есть немного.
   Ковтун отвинтил пробку, сделал три мелких глотка и снова завинтил ее.
   - Мурадов так говорил, - сказал Левашов, возвращаясь в мыслях к бывшему командиру полка. - Насчет воды у нас в Одессе - только станковые пулеметы досыта пьют!
   - Забыл свою флягу, - виновато сказал Ковтун.
   - Нашел о чем беспокоиться!
   - А я не беспокоюсь, - сказал Ковтун. - Я беспокоюсь - почему тихо?
   - Вот тебе и тихо, - оживленно и даже весело воскликнул Левашов, когда над их головами провизжал первый снаряд.
   Не прошло еще несколько минут, и веселое настроение, с которым Левашов встретил свист первых снарядов, исчезло. К артиллерии прибавились минометы, огонь все разрастался, появились первые убитые и раненые.
   - Погоди, не слышу! - кричал в трубку телефонист, беспомощно оглядываясь на Ковтуна.