Симонов Константин Михайлович. Так называемая личная жизнь

   Ковтун взял трубку сам, но снаряды продолжали рваться без перерыва. В короткую паузу он услышал голос Ефимова, спрашивавшего, надежно ли закрепились на отбитых у румын в позициях и как дела в правофланговом батальоне, по которому артиллерия молотит с особенной силой.
   - Вижу это отсюда! - кричал в трубку Ефимов. Очевидно, он был уже не в штабе дивизии, а у соседей.
   - Сейчас сам пойду туда! - крикнул Ковтун, но ответа не услышал, связь прервалась.
   - Подожди! - перекрикивая разрывы, тряхнул его за плечо Левашов. Ничего там не сделается, в третьем батальоне! Там Мальцев, мужик надежный.
   - Надежный или ненадежный, а раз сказал комдиву, что иду, надо идти, сказал Ковтун и, нахлобучив фуражку, пошел по окопу.
   Ковтун ушел. Прошло пятнадцать, двадцать, тридцать минут, а огонь все продолжался. За желтыми пригорками переднего края с полной нагрузкой работало несколько десятков орудий и минометов.
   "Откуда-то поднатащили", - подумал Левашов и, по вновь заработавшему телефону соединившись со Слеповым, спросил, готов ли тот к контратаке румын.
   - Мы всегда готовы, - густым, спокойным басом сказал Слепов. - Комдив по телефону командира полка ищет. Он не у вас?
   - Пошел в третий батальон, - сказал Левашов.
   - У меня все, - сказал Слепов. - Да, товарищ комиссар!
   - Что? - спросил Левашов, собиравшийся положить трубку.
   - Корреспондент к вам пошел от меня со связным. Не дошел еще?
   - На кой он мне черт здесь? Не мог задержать у себя, пока обстрел?
   - Он сослался, что вы приказали, чтоб он к вам шел.
   - Ерунда, - сказал Левашов.
   - А я поверил, - сказал Слепов. - У меня все.
   - Ну, все так все, - сердито сказал Левашов и положил трубку. - Нате, здрасьте. - повернулся он к Левашову, мешком свалившемуся в окоп. - Вас тут не хватало!
   У измазанного в грязи и одетого в две шинели Лопатина был довольно нелепый вид.
   - Не знаю, как и величать вас, - рассмеялся Левашов, глядя на два шинельных воротника с разными петлицами. И, только сказав это, понял, что надетая сверху шинель была его собственная.
   - Вот принес вам, - сказал Лопатин, стаскивая ее.
   - Только за этим и лезли? - Левашов принял из рук Лопатина шинель и положил ее рядом с собой в окопе. - Садитесь пониже, а то пилотку продырявит! Садись, садись, - вновь, как вчера, переходя на "ты", нажал он на плечо Лопатина. - Пришел посмотреть, чем дышим? До самых главных людей сейчас все равно не доберешься. - Он кивнул на стоявшую впереди стену дыма. - Главные - на переднем крае лежат. А все остальное, до Владивостока, - подсобное хозяйство. И мы с тобой - тоже.
   Он испытывал симпатию к добравшемуся-таки до него Лопатину.
   - Румын двух для тебя имею, - скатал он гостеприимно. - Хочешь поговорить?
   - А что за румыны?
   - Подносчики снарядов с немецкой батареи, что мы утром захватили. Сами руки подняли и разрешения попросили из своих же пушек по другой немецкой батарее вдарить. Сказами, что расположение знают, были на ней.
   - Ну и как?
   - Весь боекомплект выстрелили! Остальных пленных в дивизию отправил, а этих задержал. Хочу ночью с ними поговорить. Обижает меня, что мало к нам с оружием в руках переходят. Где же, думаю, пролетарская солидарность, в которую столько лет верили и которая у меня лично из веры и сейчас еще вся не вышла? Или мы в розовом свете на жизнь смотрели, или положение наше настолько тяжелое, что у людей кишка тонка на нашу сторону перейти, или уж не знаю что! Думаю про это, из головы не выходит. А у тебя?
   - У меня? - Лопатину стало стыдно, что он даже наедине с собой все оттирал в сторону этот тяжкий вопрос, о котором батальонный комиссар Левашов не побоялся заговорить вслух.
   - Обрадовался я этим двум румынам, - продолжал Левашов, не дождавшись ответа, - ей-богу, больше, чем пушкам! Пушки что? Железо и железо. Одними брошюрками в нашем деле не проживешь! Надо и на поле боя к политбеседам готовиться: видел факт - и делай из него вывод! Так, по-твоему, или не так?
   - По-моему, так, - сказал Лопатин.
   - Так-то оно так. - И Левашов прищелкнул языком, адресуясь к кому-то, для кого все это было вовсе не так. - Может, подхарчиться хочешь? Тут яйца остались.
   - Если только за компанию.
   - Мне до ночи недосуг, - сказал Левашов. - Боюсь, скоро контратака будет.
   Он посмотрел вправо, где особенно сильно молотила артиллерия, и поморщился.
   - Командир полка туда пошел. Беспокоюсь за него.
   - Новый? - спросил Лопатин.
   - Новый. Пока ты спал, прибыл. - Левашов схватился за трубку, которую ему протянул телефонист.
   - Обратно пошел? - закричал он в трубку. - А зачем отпустил? От тебя же идти - плешь! Я отсюда вижу, как они по ней молотят. - И, не отрываясь от трубки, опять посмотрел вправо. - А ты бы сказал: переждите! Так будете действовать - опять без командира полка останетесь! - Левашов с досадой хлопнул себя по ляжке.
   Стоя рядом с ним в окопе, Лопатин смотрел на небо. Оно было туманное, шел дождь, облака нависали над самой землей. Из них, как большие рыбы, выныривали одиночные "юнкерсы". Очевидно, боясь на такой малой высоте взрывов собственных бомб, летчики, высмотрев цель, снова уходили в облака и оттуда, с уже невидимых самолетов, на землю сыпались бомбы.
   - Бывал раньше под бомбежками? - спросил Левашов, посмотрев сначала на небо, потом на Лопатина.
   - Бывал. - Лопатин вспомнил Западный фронт - наверное, он бывал под бомбежками чаще Левашова.
   - Не боишься?
   - Боюсь. А у вас большие потери в полку?
   - Не все еще донесли. В третьем батальоне прямое попадание в окоп. Одиннадцать человек как корова языком слизала! - с горечью сказал Левашов и повторил, что его беспокоит командир полка.
   - А я здесь, - сказал Ковтун, влезая в окоп. Шинель его была в земле, на лице - брызги грязи.
   - Прибыл... - Левашов выругался, вытащил из кармана грязный платок и вытер Ковтуну щеку. - Я уж тут костил их, что не задержали тебя. Прижало по дороге?
   Ковтун кивнул, через силу улыбнулся и посмотрел на незнакомого длинноносого человека в очках и с майорскими шпалами на полевых петлицах.
   Левашов сказал, что это корреспондент "Красной звезды" Лопатин.
   - Здравствуйте, товарищ Лопатин, - самым обыденным тоном сказал Ковтун. - Извините, как ваше имя и отчество?
   - Василий Николаевич.
   - Попробуйте вызвать командира дивизии, он у соседей, - повернулся Ковтун к телефонисту и снова вежливо обратился к Лопатину: - Как вам тут у нас нравится, Василий Николаевич?
   Лопатину показалось, что командир полка шутит, но Ковтун и не думал шутить. Он никогда не имел дела с корреспондентами и задал свой странно прозвучавший в этой обстановке вопрос, просто чтоб что-нибудь сказать. Голова его была занята другим. Он знал, что контратака румын неотвратимо приближается.
   - Товарищ капитан, соединяю! - крикнул телефонист, и Ковтун схватился за трубку.
   - Докладывает Ковтун. Перед моим фронтом румыны накапливаются на исходных рубежах для атаки.
   - Ну и пусть накапливаются, - сказал Ефимов. - У нас тут тоже накапливаются, ждем. Заградительный огонь подготовили?
   - Так точно.
   - И ждите. Сейчас еще раз-другой зайдут на бомбежку, и начнут. Взяли в плен офицера. Показывает, что мы им утром все карты спутали. Хотели атаковать нас в девять, а пришлось перенести на тринадцать. Если снова не перенесли, через десять минут пойдут. Судя по всему, будут прорывать не там, где вы, а тут, где я. Так что не нервничайте.
   - А мы не нервничаем, - ответил Ковтун.
   - Положим, не врите, по голосу слышу, - отоспался Ефимов. - Разберусь тут, приду к вам. Желаю успеха. У меня все.
   Ковтун положил трубку и потер ладонями лицо.
   - Спать хочется, - сказал он. - Комдив говорят...
   - Все слышал, - сказал Левашов, во время разговора стоявший рядом, приблизив ухо к трубке.
   - Что ж, будем ждать. - Ковтун еще раз потер руками лицо и, зевнув, обратился к Лопатину: - Долго ли у нас в полку пробудете? - Лицо Ковтуна опять стало вежливо-скучающим. От нервного напряжения его все сильнее одолевала зевота.
   - Побуду. Мне ваш командир дивизии назначил здесь свидание. Он придет?
   - Сказал, что придет. - Ковтун повернулся к Левашову: - Я вчера надеялся, что он весь первый день у нас просидит.
   - А что нам, няньки нужны? Бот уж не ожидал от тебя, - разочарованно сказал Левашов.
   - А чего ты ожидал от меня? Что я тебе врать буду? Из тумана вынырнул "юнкерс", строча из пулеметов, низко прошел над землей и, круто взяв вверх, исчез в тумане.
   - К нам подбирается, - сказал Левашов. - Сейчас вывалит мешок дерьма!
   Бомбы были мелкие, но одна из них разорвалась близко, и удар воздуха опрокинул Лопатина на дно окопа. Он приподнялся, сел и, приложив руку к вдруг заболевшему лицу, наткнулся пальцами сначала на кусок стекла от очков, а потом на что-то мягкое и мокрое.
   - По-моему, я ранен, - сказал он, боясь отнять руку от лица, чтобы не причинить себе новую боль, и одним правым глазом совсем близко видя побледневшее квадратное лицо Ковтуна.
   Ковтун был человек дела.
   - Отнимите руку! - спокойно сказал он и, сжав Лопатину запястье, с силой оторвал его руку от лица. - Сидите смирно!
   И Лопатин, скосив правый глаз, увидел, как большие пальцы Ковтуна тянутся к его лицу. Ковтун снял с него окровавленные сломанные очки и, держа их в левой руке, еще раз потянулся пальцами к лицу Лопатина и выдернул воткнувшийся в веко осколок стекла.
   - Вот тебе и посидел в полку, - горестно из-за спины Ковтуна сказал Левашов.
   Теперь, когда Ковтун отпустил руку Лопатина, Лопатин снова зажал ею щеку и глаз. Он сам не знал, для чего это делает, но ему хотелось прикрыть раненое место.
   - Ранение касательное, царапина. А глаз цел, от удара болит, - сказал Ковтун. - Фельдшера бы, а?
   - Я уже послал, - сказал Левашов.
   В окоп торопливо влезла та самая Таисья, с которой Лопатин ехал на бричке. Она велела Лопатину присесть поудобней, и он, скрипнув зубами от боли, почувствовал прикосновение марли и услышал шипение перекиси водорода.
   - Ничего, ничего, товарищ майор! Сейчас, сейчас! Минутку, минуточку, говорила девушка, повторяя каждое слово по два раза и ловко и быстро накладывая временную повязку.
   После бомбежки над фронтом повисла тягостная тишина.
   - Идут! - взвинченным, не своим голосом крикнул Ковтун и скомандовал в трубку: - Давай огонь!
   Над головами с железным шуршанием прошли наши снаряды, и впереди, закрыв дымом наступавшие румынские цепи, легла первая полоса разрывов.
   Лопатин поднялся в окопе, силясь, насколько это удастся без очков, хоть что-то увидеть там, впереди.
   - Белкина! - тоже, как и Ковтун, не своим, изменившимся голосом сказал Левашов. - Проводите майора посадками до моего танка. Пусть до медсанбата довезут, и танк сразу же - обратно!
   - Я останусь здесь. - Лопатину не хотелось никуда двигаться из этого окопа.
   - А идите вы знаете куда... - беззлобно, но строго сказал Левашов. - Не до вас. Не видите, что ли, - атака! Белкина выполняйте приказание! Посадите раненого и возвращайтесь. - Он отвернулся, приложил к глазам бинокль и забыл о существовании Лопатина.
   15
   Пока Лопатин ехал на левашовском "танке" в медсанбат, румынские атаки шли одна за другой. Сначала Левашов, а потом Ковтун дважды поднимали в контратаку несколько десятков человек - свой полковой резерв. Во время второй контратаки Ковтуна ранило навылет в плечо, и он, из последних сил, на своих ногах, доплелся обратно до наблюдательного пункта, потный и бледный.
   Левашов встретил его так, словно был лично виноват в случившемся.
   - Давайте сюда Таисью! - кричал Левашов, усаживая Ковтуна. - Ах, Ковтун, Ковтун, что ж это ты, а?
   Ковтун, у которого во время боя слетела фуражка, рукой откидывал со лба намокшую челку и, хватая губами воздух, часто и надрывно дышал. Что ему было ответить? Бой затихал, атаки были отбиты, дело, на которое его послали, сделано. Ему несколько раз за день казалось, что его убьют, и он вспоминал о своей уехавшей в эвакуацию на Кавказ семье, большой и, судя по письмам, плохо устроенной. Вспомнил и сейчас, с облегчением подумав, что всего-навсего ранен.
   Он сидел в окопе голый до пояса, и сейчас было видно, что ему уже немало лет - на голове ни одного седого волоса, а грудь вся седая.
   Таисья туго бинтовала его - кругом тела, под мышкой, через плечо и слова кругом тела, но, сколько бы она ни наматывала бинтов, кровь каждый раз густо проступала сквозь них, и казалось, намотай она целые белые горы, кровь все равно проступит наружу.
   Ковтуну показалось, что его не бинтуют, а заворачивают во что-то большое, белое, из-под чего он вот-вот перестанет быть виден. Он закрыл глаза и, поняв, что теряет сознание, собрался с силами и усмехнулся:
   - Хватит бинты изводить.
   Он прямо взглянул в красивое, потное от усталости лицо девушки. "Красивая какая", - и бессмысленно пожалел, что не останется здесь, что его отправят в госпиталь, а там, может, и совсем увезут из Одессы, и он уже никогда не увидит этой красивой девушки, которая сейчас бинтует его.
   - Откомандовался, - сказал он и снова закрыл глаза.
   Левашов, наблюдавший за перевязкой, выругался:
   - Второго командира полка мне за сутки меняют, паразиты!
   - Бой выиграли - и то хлеб, - сказал Ковтун, открыл глаза и первым увидел шедшего по окопу Ефимова.
   Ефимов был такой же, как всегда. Мешковатая гимнастерка горбилась на спине, рука висела на черной косынке, а кавалерийский хлыстик пощелкивал по сапогам. Подойдя, он осторожно пожал Ковтуну левую руку и взялся за т рубку телефона.
   - Давайте двойку через двадцать третий!
   Двадцать третий был штаб дивизии, двойка - штаб армии.
   - Товарищ член Военного совета, - с полминуты нетерпеливо продержав трубку около уха, сказал он. - Говорит Ефимов. - Он был взволнован и пренебрег условными позывными. - Отбились. Потери большие. - Он повернулся в сторону Ковтуна. - Два командира полка - девяносто четвертого и девяносто пятого, - один контужен, другой ранен, но отбились! Уложили противника счету нет, сами такого еще не видели. Благодарю! Понятно. Благодарю! К восемнадцати не успею, а в девятнадцать буду. Собирайте. Хорошо. У меня тоже все... Ах, тришкин кафтан, тришкин кафтан, - вздохнул он, имея в виду не только вышедшего из строя Ковтуна, но и свой разговор с членом Военного совета. Ставка утвердила его командующим, и надо было решать, кому сдавать дивизию. Он вздохнул еще раз и сказал телефонисту, чтобы тог соединил его с командиром второго батальона Слеповым. - А ты, Левашов, - обратился Ефимов к Левашову, пока телефонист вызывал Слепова, - пошли кого-нибудь, чтобы мою полуторку подогнали.
   - Как бы не обстреляли, - сказал Левашов.
   - Сейчас не обстреляют, - уверенно сказал Ефимов и снова нагнулся к Ковтуну: - Больно?
   - Не знаю, товарищ генерал, еще не расчухался.
   - Чем санитарки ждать, в кабину моей полуторки сядешь - и прямо до первой градской больницы. Была градская, а стала наша. Полдивизии в ней перележало. Ну, что там у вас? - заторопил он телефониста. - Где Слепов?
   - Докладывают - в роту пошел. Сейчас соединят.
   - Думаю вместо вас пока Слепова на полк поставить, - Ефимов, обращаясь к Ковтуну. - Какого вы о нем?
   - Не успел составить, товарищ генерал, - ответил Ковтун.
   - Это, впрочем, верно, - сказал Ефимов. - Вернетесь из госпиталя составите!
   - Утешаете, товарищ генерал.
   - А раненых положено утешать.
   - Обидно, что обратно в дивизию навряд ли попаду, - с горечью сказал Ковтун.
   - Почему? Рапорт по команде: хочу продолжать несение службы в своей части!
   - Ответят, что не кадровый. Послужил в одной - послужишь в другой. Да и какие уж тут претензии, когда война.
   - А по мне, такие претензии на войне должны больше уважаться, чем в мирное время. И кто имел возможность уважить такой рапорт, а не уважил дурак! - сердито сказал Ефимов.
   Он принял из рук телефониста трубку и, спросив Слепова, через сколько времени тот может прибыль сюда, приказал явиться, сдав батальон заместителю.
   Подминая под себя кусты, ефимовская полуторка подъехала к самому окопу. Левашов вместе с Ефимовым помог Ковтуну вылезти из окопа. Хотя в посадках было почти сухо, Ковтуну от потери крови казалось, что он при каждом шаге вытягивает ноги из-под земли.
   Доведя Ковтуна до машины, Левашов забежал с другой стороны и, перегнувшись через руль, помог ему усесться в кабине.
   Лицо Ковтуна побелело от усилия, с которым он все-таки дошел до машины своими ногами.
   - Спасибо за службу, кантам Ковтун! - глядя в бледное лицо Ковтуна, сказал Ефимов. - А вы, Тимченко, отвезете капитана в госпиталь и возвращайтесь за мной в штаб полка. Да поосторожней его везите, - вдруг прикрикнул он. - Знаете, что значит ездить осторожно?
   - Так точно! - бодро ответит шофер, хотя за три месяца езды с Ефимовым запамятовал, что значит ездить осторожно.
   - Сказка про белого бычка, товарищ генерал, - опечаленно сказал Левашов, когда машина отъехала. - Не везет девяносто пятому.
   - Как ваше мнение о Слепове? - вместо ответа спросил Ефимов.
   - Как прикажете, - сказал Левашов.
   - А ты не фордыбачься, - сказал Ефимов. - Твой характер мне известен. А что заранее с тобой не посоветовался - прошения просить не буду, тем более что ты все равно бы назвал Слепова. Так или нет?
   - Так. - Левашов улыбнулся.
   - Чего улыбаешься?
   - Конечно, есть еще одна кандидатура, - продолжая улыбаться, сказал Левашов.
   - Старая песня. Только не пойму, на что напрашиваешься: на похвалу или на выговор?
   - На выговор, товарищ генерал. Хотя бывали, конечно, в жизни случаи...
   В словах Левашова содержался намек на прошлое самого Ефимова, который перешел с политической работы на строевую только в середине гражданской войны.
   - Мало ли что тогда бывало.
   - Знаю, полком командовать не дадите, а с батальоном справился бы, сказал Левашов.
   - А мне не надо, чтобы вы справлялись с батальоном. - Ефимов вернулся к обращению на "вы". - Хотел бы верить, что придет время, и вы справитесь с дивизией в качестве ее комиссара. Но для этого вам надо поменьше пить и матершинничать, пореже показывать, заметьте, не проявлять, а показывать свою храбрость, а главное, научиться считать про себя до трех, прежде чем сказать или скомандовать.
   - Почему до трех? - но сразу понял Левашов.
   - А чтобы за это время успеть подумать, соблюдая нормальный процесс: сперва подумал - потом сказал, а не наоборот. Вот Слепов, - издали кивнув на появившегося в конце окопа саженного капитана в каске и накинутой на плечи плащ-палатке, - тот, наоборот, иногда слишком долго думает. Советую взаимно поделиться опытом. Здравствуйте, Слепов!
   Слепов приложил руку к большой лобастой голове и посмотрел на Ефимова внимательным медленным взглядом. Попав в девятнадцатом году воспитанником музыкантской команды в этот самый полк, Слепов служил в нем уже двадцать два года и понемногу, каждый раз с великим трудом, но зато прочно поднимался со ступеньки на ступеньку. Не первый день зная Слепова, Ефимов верил, что этот неповоротливый человек исправно потянет полк в одной упряжке с умным, по зарывающимся Левашовым.
   - Принимайте полк, Слепов, - сказал Ефимов и снизу вверх - на Слепова все без исключения смотрели снизу вверх - поглядел в неподвижное, топором вырубленное лицо капитана.
   - Слушаюсь, - сказал Слепов, и, хотя это было самое значительное мгновение во всей его армейской жизни, его лицо не выразило никаких чувств.
   16
   Ефимов пробыл на передовой еще около часа. Весь день, пока шел боя, он чувствовал себя по-прежнему командиром дивизии, но теперь, узнав, что его назначение на армию состоялось, с каждой минутой все больше отвлекался мыслями в будущее.
   Уже на обратном пути один из тех снарядов, что немцы наугад бросали перед ужином, чуть не накрыл Ефимова и всех, кто с ним был. Ефимов едва успел соскочить с "танка". Поднявшись, он увидел Левашова, который держался правой рукой за левую.
   - Зацепило?
   Левашов, закатав рукав гимнастерки, пощупал застрявшие под кожей мелкие осколки.
   - Ничего, - сказал он, - как слону дробина - фельдшер вынет.
   - Вот что, - сказал Ефимов, - мне надоело с вами возиться. Я вам уже в прошлый раз приказывал пойти после ранения в медсанбат, тогда открутились, но на этот раз - пойдете! Подумаешь мне, незаменимый!
   - Так что это за ранение? Курам на смех, бекасинник! - снова ощупывая руку, сказал Левашов. - Вы же в госпиталь с вашей рукой не легли? А если по делу - вас самих давно бы надо отправить!
   - Держи карман шире, - сказал Ефимов. Они снова сели на "танк" и поехали.
   - Вот что, - сказал Ефимов - они приближались к штабу полка. - Я прямо от вас поеду в Одессу и захвачу вас с собой! Заедете в госпиталь, навестите Мурадова и Ковтуна, а кстати вынете осколки. Дело к ночи, в полку без вас ничего не случится. Так или нет, Слепов?
   - Так точно, - сказал Слонов.
   Левашов молчал. По правде сказать, он обрадовался.
   Приехав в штаб полка и зайдя в хату Левашова, Ефимов посмотрел на часы. Чтобы поспеть в Одессу к девятнадцати, надо было выезжать через пятнадцать минут. Он сел за стол, потянулся и попросил стакан чаю.
   За окном остановилась машина, и в хату, широко распахнув дверь, вошел Бастрюков в шинели, перепоясанной новыми ремнями, и в каске.
   - С победой, Иван Петрович! - сказал он и стал снимать каску. Но затянутый под подбородком ремешок не расстегивался, каска не снималась, и Бастрюкову пришлось неловко и долго стягивать ее, постепенно сдвигая с затылка на лоб.
   - Здравствуй, здравствуй! - наблюдая это занятие и прихлебывая чай, ответил Ефимов. - Как там у вас в дивизии? - Он имел в виду штаб дивизии. Надеюсь, все в порядке, потерь нет?
   - Все в порядке, - сказал Бастрюков, наконец сняв злополучную каску. С шефами целый день проводился. Приехали с утра и все на передовую рвались. Пришлось, понимаешь, чуть ля не силой удерживать.
   - Удержал?
   - Привез сюда. Сейчас грузовик подъедет - немного поотстал от меня. Говорят: не вернемся в Одессу, пока на передовой не побываем! Решил их хотя бы сюда, к штабу полка, подвезти под вечер. Вызовем для них с передовой парод, пусть побеседуют!
   Оправившись от неудачи с каской, Бастрюков удобно раскинулся на стуле, бросив перед собой на стол до отказа набитую полевую сумку.
   В хату вошел отлучавшийся Левашов. Ефимов заметил, что он уже перевязался на скорую руку: из-под обшлага гимнастерки виднелся бинт.
   - Слушай, Левашов, - полуоборачиваясь, но не здороваясь, деловым топом сказал Бастрюков. - Сейчас шефы подъедут. Я нарочно от них оторвался, чтобы предупредить тебя. Давай вызови сюда для встречи лучших людей с передовой. Ну, скажем... - Он потянул ремень на полевой сумке и с натугой стал вытаскивать оттуда толстую клеенчатую тетрадь.
   - А вы не трудитесь, товарищ полковой комиссар, - сказал Левашов. - Я лучших людей и так знаю. Сейчас вызову.
   - Ну, скажем, - наконец вытащив тетрадь и не обращая внимания на слова Левашова, сказал Бастрюков. - Ну, скажем, - повторил он, надевая очки, - из второго батальона Коробков.
   - Убит Коробков, - сказал молчавший до этого Слепов. - Утром сегодня.
   - Убит? - Бастрюков поверх очков посмотрел на Слепова так строго, словно тот был виноват, что Коробков убит и предполагаемый вызов не может состояться. - Или Горошкин.
   - Горошкин жив, можно, - сказал Слепов.
   - Давай, - повернулся Бастрюков к Левашову, - сейчас список с тобой набросаем.
   - А зачем список, товарищ полковой комиссар? - возразил Левашов. Просто обзвоню батальоны и вызову.
   - Все у тебя всегда просто, Левашов, - сказал Бастрюков. - Слишком все у тебя всегда просто, а кандидатуры надо обдумывать! Одесский пролетариат приезжает, нужно, чтобы действительно лучшие люди полка с ними встретились.
   - А у нас в полку плохих нет, - упрямо сказал Левашов. - Даже я для людей вроде ничего, только для вас плох.
   Это была уже прямая дерзость. Бастрюков поднялся и не своим голосом крикнул:
   - Смирно!
   Левашов с искаженным лицом встал в положение "смирно".
   - Вот что, - тоже вставая, сказал Ефимов. - Левашов, выйдите. И вы, Слепов, тоже. Мы с полковым комиссаром вызовем вас.
   Левашов и Слепов вышли.
   - Это ты его распустил, Иван Петрович, своего любимца!
   - Он не мой любимец, а полка любимец. Вот в чем суть дела. А тебе даже не интересно знать, почему так? - спокойно возразил Ефимов.
   - Все равно, моя бы личная воля, я бы его давно с комиссаров снял, раздраженно сказал Бастрюков. - Он не комиссар, а хулиган.
   - Подожди, Степан Авдеич, - по-прежнему спокойно, но твердо сказал Ефимов, кладя руку на плечо Бастрюкову. - Я его, конечно, не оправдываю. Разговаривать, как он сейчас с тобой, не положено. Но человек весь день в бою был, двух командиров полка потерял, сам ранен...
   - Если ранен, пусть в медсанбат идет, - сказал Бастрюков. Он был миролюбив с начальством, но терпеть не мог, когда ему наступали на ноги подчиненные.
   - Вот именно, - все так же тихо и твердо сказал Ефимов. - И даже не в медсанбат, а в госпиталь. Я в Одессу еду и, с твоего разрешения, заберу его с собой до ночи, на перевязку.
   - А кто же шефов с людьми знакомить будет? Я, что ли? - огрызнулся Бастрюков. При всем своем гневе на Левашова, он не хотел, чтобы тот уехал, оставив его одного с шефами.
   - Отпусти его, - повторил Ефимов. - Он поедет, а ты пока тут покомиссарь за него. С шефами посиди, заночуй в полку. Ты тут не так часто бываешь. - В голосе Ефимова послышалась железная нота.
   - Ну что же это такое? - вдруг осевшим голосом сказал Бастрюков. Привез в полк шефов, комиссара полка нет. Сорвем встречу.
   Он говорил правду, и Ефимов понимал это. Если Левашов уедет, то действительно под руководством одного Бастрюкова человеческой встречи с шефами не получится.