Свирский Григорий. Бегство

По ночам пустыня холодит, но попробуй-ка днем дотронуться до руля
автомашины!
Все, кто выходили из машин возле Беэр-шевской больницы или бейт-холима
"СорОка", как называют больницу пустыни Негев, прежде всего закрывали
ветровые стекла автомобилей белыми пластиковыми веерами или картонками. И
спешили к стеклянным дверям вдоль ограды из голубых металлических прутьев,
мимо пациентов в клетчатых арабских платках, прибывших на прием к врачам на
ишаках и верблюдах.
Протрещал и сел почти на голову вертолет, доставивший больного. Иные и
не взглянули в его сторону. Многие торопились к приемному покою по высокому
застекленному переходу, придающему фасаду больницы ощущение легкости и
света.
В вестибюле ощущение легкости проходило: стол, стоявший посередине, был
громоздкий, бетонный, скамейки вокруг тоже бетонные: легендарный доктор
СорОка возводил свое детище капитально.
В вестибюле третьего этажа рассаживались на этих скамьях люди, которые
ни при каких других обстоятельствах не могли бы встретиться. Саша и Аврамий
с женой, которых привез Дов. Престарелый костлявый генерал, член Кнессета,
которого привезли вместе с известным ученым - министром по делам науки.
Министра препроводили в кабинет главного врача, а генерал задержался с
простыми смертными. Провели туда же и Ревекку, которая сказала со значением,
что она работала с Бутейко!
Вероятно, в беэр-шевской больнице о знаменитом профессоре Бутейко,
успешно лечившим астму, слышали. А, может, и нет. Просто Рива говорила
тоном, возражений не терпевшим. Возле престарелого генерала сидел на краю
скамьи оборванец в матерчатых тапочках, наполнявший вестибюль сивушным
ароматом. Дов не сразу признал в нем старика Никанорыча, в котором Наум души
не чаял. Никанорыч, русский человек, волжанин, был послан, в свое время, в
Париж возводить на международной авиационной выставке советский павильон,
откуда он и сбежал к Науму, с которым работал еще в Москве. Наум представлял
Никанорыча не иначе, как известного в России "Левшу", который подковал
блоху. Погубила "Левшу" баснословная дешевизна в Израиле спиртных напитков.
Рядом с Левшой, отстраняясь от него и хмуро морщась, сидел лысоватый
советолог, - один из тех набивших всем оскомину "капуцинов", которые, как
острили еще в семидесятые, всегда поют на стороне начальства...
Позднее других прикатила "пташка". Приткнулась в углу, возле Дова,
спросила взглядом о Науме. Огляделась. Багроволицый, изредка громко икающий
"Левша" ее не удивил. Удивил знакомый ей генерал, член Кнессета, которому,
по ее убеждению, ни один порядочный человек не должен был и руки подать.
Все вскочили, когда из коридора вышла заплаканная Динка, высокая и
худая, в отца. Она поддерживала под руку сгорбленную Нонну, свою мать.
Сообщила, отца держат на кислороде.
- Что стряслось? Почему вдруг ухудшение? - спросил генерал, чуть
приглушив свой резкий голос.
- Москва его добила, - убежденно ответил Дов. - Наглотался там вони.
- Не-э-знаю, - растерянно протянула Нонна, бессильно опускаясь на
бетонную скамью. - Весь вечер злился и ругался по телефону: "Мы жизнь
положили, говорил, чтобы двинулся Бирнамский лес. Поехали евреи. А они
поставили Израиль на кон. Если уж банк крадет деньги олим - приехали!..
Продают нас не за понюшку табаку. - И все кричал: "Из страны бегут! Бегут!
Дождались!"
Дина хлюпнула носом, призналась, что во всем виновата она. Утром Наум
долго расспрашивал ее о школе, где она преподает.
- ...А я и ляпни, что то и дело слышу от своих мальчишек: "Отслужу,
уеду..." Раньше этого не было, сейчас становится традицией - уехать,
покинуть страну. Отец кривился болезненно: сам не раз слышал,как дети на
улицах Чикаго, Лос-Анжелеса, Филадельфии окликают друга на иврите. И
повторял все время: "Это ужасно! Ужасно! Шамиры уткнулись в землю, людей не
видят, теперь и банки включились в воровские игры. Разгоняют Израиль, живым
похоронят..." А днем случился приступ.
Дов обнял ее за плечи, сказал тоном приказа: - Выбрось из головы! О
бегстве израильтян Наум знал и десять лет назад. А теперь о том весь Израиль
говорит.
Когда Динка с матерью ушли, в вестибюле наступила гнетущая тишина.
Слышно было лишь трудное свистящее дыхание Никанорыча. Почти час сидели
молча, подавленно, даже шептаться перестали. Вскочили лишь, когда появился
старик-врач, произнес успокаивающе:
- Заснул. Если до утра будет, как сейчас, постараемся вытащить...
Сразу ослабло напряжение. Кто-то ушел, начертав на листочке, у сестры,
телефон, чтоб тут же сообщили, если что... Большинство же осталось до утра.
Расселись в нижнем холле, разговорились с соседями. Генерал попросил, чтоб
ему принесли кофе и, подкрепившись, оглядел незнакомых.
Генерал был отставной, в безрукавке и сандалетах на босу ногу. Он
недавно стал членом правительтства Шамира, что вызвало истерику социалистов:
генерал слыл в Израиле самым правым, правее Шарона, и был энтузиастом
"трансфера". Попросту говоря, стоял на том, что арабов, всех до одного, надо
посадить в час "икс" на армейские грузовики и выкинуть из страны. Длинный,
поджарый, с вытянутым узким лицом, он был похож на борзую, преследующую
дичь.
- Вы, наверное, олим? - спросил он вполголоса у Сашу и Аврамия ,
сидевших на скамье. - Никогда вас не видал. Давно в стране? А вы? - спросил
у Саши... - Больше года?! Всего-то! Ругаете Сохнут или уже всех нас чохом?..
Ну, что вас мучает? Тощая "корзинка абсорбции", мерзавец домовладелец,
который рвет с живого и мертвого? Скажите, - я представитель власти. Как
говорится, сошлись лицом к лицу.
Саша не принял миролюбивого тона генерала. Отвечал торопливо-нервно,
как всегда, проглатывая в глаголы:
- Что мучает? Такая мысль, господин генерал. Ноет,как заноза. Свое
государство... способны ли евреи-атеисты вообще?.. В Торе сказано, что
нельзя долго жить на этой земле, не соблюдая ее нравственных законов. Такова
историческая реальность: евреи строят свой Храм и теряют его. И снова плач
на реках Вавилонских. Может быть, это... наша постоянно действующая судьба?.
И мы, не ведая того... в исторической западне, в которую попалась и Россия с
ее идеей социализма в одной стране?.. Бог такой Израиль не потерпит. Нас
отсюда выбросят...
Генерал провел по костистому лицу ладонью и словно стер улыбку.
Маленькие глазки смотрели остро, настороженно.
- Откуда у вас такие мысли, молодой человек?.. В стране полгода-год...
вы даже еще не огляделись. Где вы живете?! С кем водитесь?!
"С Наумом Гуром", - хотел сказать Саша с вызовом, вспомнив последний
разговор в своей палатке. Он поведал тогда Науму, что их, бездомных,
заваливают едой, подарками, десятки людей приезжают на "кикар ха- Медина,
чтобы хоть в чем-то помочь. И Курт Розенберг об этом и говорил на своем дне
рождения: евреям свойственно сострадание к ближнему, даже сентиментальность.
Однако сиятельной власти, "медине", эти традиционно еврейские качества
почему-то не присущи. Выветрились. Как узнал он на "кикаре", иные семьи
живут здесь, под окнами мэрии, более полугода. В зимние дожди были тут, в
холода. Видны из государственных окон и мерзнущие дети в пластиковых, для
мусора, мешках, натянутых на плечи. Бросилась "медина" на помощь бездомным?
Как же! Порезала ножами палатки.
Ничего этого Саша сейчас не сказал, промолчал. Подчеркивать в эти
минуты свою близость к Науму посчитал бестактностью. Он ответил тихо, что
живет на "кикар ха Медина". С бездомными.
- Не примазывайтесь к бездомным! - возмутился лысоватый тучный
советолог. - Вам был выделен неделю назад "караван" в Димоне!
"О-ох, не для того ты пришел сюда, ваше капуцинство, - мелькнуло у Дова
досадливо. - А не удержался: привычка - вторая натура!"
- Вам не только дали новый "караван", - не унимался, наступал лысоватый
капуцин. - А сегодня утром даже предложили гостиницу здесь, в Беэр-Шеве. Вы
не бездомный, вы спекулируете на наших социальных бедах! Почему вы не ушли с
площади?!
У Саши едва не сорвалось с губ запальчиво: "Скважина!" Кинул очки на
нос, окинул лысоватого взглядом. "А, вологодский конвой? Похож!"
- Скажите на милость, господин гуманист. Вас может оставить спокойным
судьба женщины, которая... голову в петлю, бросив свое дитя на произвол
судьбы?!. Я такого черного ужаса и в тюрьме не видел. А на площади перед
городской мэрией... Могу бросить на произвол судьбы таких, как она? Когда
смерть становится бытом, ее и смертью не называют. Помните у Волошина:
"Брали на мушку", "ставили к стенке", "списывали в расход..." - никого это
особенно не волновало. И вот уже здесь, читаю, появились эвфемизмы. Одинокая
мать кончает с собой, газеты пишут "не выдержала напряжения". Разве не несет
израильский стереотип, подменяющий чувство, ту же самую смысловую функцию,
что и "шлепнуть", "списать в расход" эпохи гражданской войны? Несет!
Скрывает преступление власти, которую вы выгораживаете. Устроились, вам и
горя мало!
- В Израиле нет дня без войны, - раздраженно начал советолог.
- ...С одинокими еврейскими матерями?! - перебил его Саша с сарказмом.
- Вот ты каков! - Генерал глядел на разошедшегося олима со все
возрастающим любопытством. - Чуть что, и сразу - преступление власти. Вас
научили делать жизнь с Феликса Дзержинского, а делать надо вот с кого! С
Наума Гура, вашего друга - вот пример беззаветного сиониста, смелого
честного человека... - И он принялся вспоминать, как сражался вместе с
Наумом на войне Судного дня. Сказал, лучше Наума не встречал людей... - Но
тут же, спохватившись, что его величание смахивает на надгробную речь,
добавил торопливо: - ... Жить ему до ста двадцати!
Заглянула сестра в белой наколке, сказала: все в порядке, спит. Генерал
пробурчал о паникерше Динке. "Встревожила всю страну". И задремал. Саша
продолжал думать о Науме. Как он относится к нему? Если б Дов не предложил
ему сегодня поехать вместе с ним в Беэр-Шеву, вряд ли он был бы здесь.
Конечно, Наум - человек редкой честности, кто спорит. Но... - У него
промелькнула мысль, которую он отогнал, как неуместную здесь. Ее смысл,
тревоживший Сашу, был в том, что искренний сионист Наум и власти
предержащие, ненавидевшие друг друга, по сути, два сапога пара. И
правительство, и Наум смотрели на землю, как космонавты с орбиты. Земля для
них с материками, морями и океанами, но без людей. На евреев забрасывается
невод, как на косяк рыб. Кто думает, каково рыбине, которая бьется в сети?
Каково
ецццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццццценерал,
- не может не быть оплотом своего государства. Государственный иудаизм -
новая высшая ступень...
- Государственный иудаизм - никакой не иудаизм! - не сдержавшись,
вскричал Саша.
Генерал взглянул на него с такой злобой, что Саша решил свою мысль
пояснить. - Государственный... новый вид идолопоклонства. Ради государства
все дозволено. Даже спекуляция на Торе. Когда вам надо, прикрываетесь ею,
мешает - прочь с глаз! И ведь так с самого первого шага... Что я имею в
виду? В 1947 представителя Израиля в ООН спросили: "Почему вы претендуете на
эту землю?" Он поднял над головой Тору. "Бог дал нам эту землю." А сам он,
представитель, был социалистом и атеистом... Говорится, единожды солгавши,
кто тебе поверит... Я бы поверил, если б единожды. С той поры Тора для вас
вроде игры в покер. Ловкий ход. Козырная карта... Как это самих раввинов
разлагает!.. - Достал из чемоданчика газеты. Потрясли его вчерашние газеты:
раввин украл деньги, отпущенные на ешивы, и удрал в Штаты. Если не вернется,
его доставят с помощью Интерпола.
- Это, извините, не иудаизм, это Кафка!.. - продолжал он гневно. -
Религия, веками хранившая мораль Торы, став политической партией, с моралью
явно... Где туг мораль Торы? Утратим мораль, -утратим страну. Это стержневая
идея... По чести говоря, я понимаю тех молодых израильтянок, которые
пытаются рожать своих чад в Штатах, в Англии, где угодно. На чем основано их
стремление? На страхе за детей. На беспокойстве за их будущее. Это логика
крови. Может, это и есть подлинная глубинная логика? - Затянувшее молчание
прервал Дов
- Ты в чей огород камни кидаешь?! В мою жену, в Руфь?! Пусть она сама
за себя говорит. Ты ей не придумывай свое- мудрец на нашу голову.
И тут послышалось совершенно неожиданно: - И скажу! Долго молчала, а
теперь скажу! - Это воскликнула Руфь. Некоторое время она сидела безмолвно,
да и начала почти спокойно, а воскликнула горячо: - И скажу, а вы слушайте!
Я часто путешествую с детьми по стране. Недавно вывихнула ногy, и два араба
тащили меня на руках до дороги, а затем привезли в больницу "Хадасса". Я
спросила их имена н позвонила в "Едиот": - Напишите, они меня спасли. Острит
"Едиот": вот если б они вас убили, то мы непременно написали.
- Они и о евреях доброго слова не скажут, - заметил Дов. -Одна история
с Герани чего стоит. Подарил земельку на свою голому.
- Вот-вот! - возбужденно воскликнула Руфь. - Вражду нагнетают. Они нам
- взрыв на улице. У нас операция возмездия. Они режут женщин и детей. Мы
сносим дом террориста. Они отвечают та-та-та из автомата, - мы вышвыриваем
их из страны. В ответ снова и снова ножи, камни. И так без начала и конца.
Арик Шарон... двадцать лет назад он был другим, говорил честно: "Еврейский
гений не живет в Израиле". Да только поэтому, извините, и возможны у нас
вопли о трансфере! О поголовном изгнании народа, как в России при этом
троглодите ... при Йоське Сталине?! Это парадокс, господин генерал. Но вы,
как я понимаю, верный последователь Горбачева. Да, я про вас, именно... К
чему я это говорю, думаете?! А вот к чему! Горбачев осуществляет ныне на
глазах у всех "трансфер" русских евреев. Они что, по доброй воле уезжают
ныне, евреи? Их гонит страх перед погромами, даты которых назначаются и
меняются. Их, по сути, вышвыривают из страны. А мы, пользуясь горбачевским
разбоем, тащим их сюда, в палатки и "караванные" городки. Нынешний поток из
России, да это что?! Это форменный разбойный "трансфер" Горбачева, за
который нас бы заклевал весь мир...
- Браво, "пташка"! - воскликнул Дов. - Тебя пора в Кнессет. Этого
генерал уже не выдержал, произнес ядовито:
- Мы предлагаем арабам хоть какую-то компенсацию, а когда вы придете к
власти, будете вывозить евреев-поселенцев - от избытка своего гуманизма -
безо всякой компенсации!
Руфь не удостоила его ответом.
Похвала Дова ободрила и обрадовала Руфь. Она зарделась, тряхнула
смоляными распушенными волосами, спускавшимися на плечи. И сказала о том, о
чем ранее не собиралась:
- А Саше Казаку пора решать свои проблемы единым махом. Уйти от
одиночек...
- Каким образом? - удивился Дов.
- Жениться!
Дов пожал плечами досадливо:
- Ты, "пташка", безыдейная полька. Разве понять тебе русского
интеллигента?
- А что, русский интеллигент - импотент?
Лысый политолог фыркнул, и тогда Руфь решила добить не навистного ей
теоретика трансфера. - Вас не только такие, как Саша, не простили б,
генерал, но и мы все, израильтяне, сытые стрельбой по горло! С войны Судного
дня Наум вернулся полусумасшедшим, Дов с перебитыми ногами. У моего сына
Иосифа многие годы на полке стоят красные отцовские ботинки парашютиста.
Отец для него Бог, а скоро и его возьмут туда же, в десантники. Так вот, я
не хочу, чтоб моих детей искалечили, как отца. Я тридцать лет в стране и все
мои дети здесь... Но я никогда не забуду, что еврей Киссинджер разрешил в
войну Судного дня начать воздушный мост в Израиль лишь тогда, когда
убедился, что мы выживем и без их помощи... Вы можете настаивать на своем,
сколько хотите, но я скажу, что у меня болит все годы: если Израилю будет
крышка и Америка нас опять предаст, я не желаю, чтобы мои дети нищенствовали
в чужой стране подобно нынешним евреям из России. В случае общей беды они
будут не изгоями, а американцами, И это мое святое материнское право!
Тут генерал пробудился от дремы и сказал с усмешкой, что здесь не место
для дебатов, не то он не оставил бы от логики Руфь камня на камне. И, чтоб
не вступать в пререкания с разгневанной фурией, какой ему представлялась
раскрасневшаяся Руфь, он обратился к соседу Саши. Соседу было столько же
лет, сколько ему, и он не ожидал услышать с этой стороны никаких завиральных
идей.
- Map Аврамий? Говорите, вы ученый-психолог? Чем же вы заняты сейчас?
- Я закончил исследование с неудобоваримым для публики названием "О
дебилизации масс". В этой работе есть главы о дебилизации идеологий - от
коммунизма до сионизма.
- Ну, это в порядке. У вас все будет хорошо - ихие беседер! -протянул
генерал благодушно. И вздрогнул. "Левша" не то промычал со сна, не то
вздумал протестовать. Оказалось, однако, он поддерживал генерала.
- Ихие, ихие! - бормотал "Левша". - Ихие, ребята! Здеся мастера ценят.
Я в Тель-Авиве занимался тем же, чем в Москве, а получал в пятнадцать раз
больше. Здеся мастера... - И тут снова раздался его богатырский храп.
- В отличие от Саши, я в Бога не верую и даже не сионист, -продолжил
Аврамий свои объяснения, - поэтому, надеюсь, скажу нечто не слишком
тривиальное.
- Если не сионист, зачем взялись за эту тему? - Генерал побарабанил
пальцами по колену.
- Господин генерал, - Аврамий Шор почтительно склонил голову. - Самые
глубокие и точные книги о природе коммунизма были созданы Абдурахманом
Авторхановым и Леонардом Шапиро, отнюдь не коммунистами. Так что, в порядке
эксперимента, думаю, будет целесообразно сказать свое слово об израильской
государственности и мне, новичку...
- У страха глаза велики, - перебил Аврамия моложавый, лет тридцати пяти
человек в белом халате, с зеркальцем окулиста на лбу. Он вышел, видно,
покурить, заглянул к ним и застрял в дверях, прислушиваясь к разговору.
- Простите за вторжение. Я веду прием, - сказал окулист. -Все мы в
первые годы мечем икру и злобствуем. Я только вернулся из Штатов. Там
русские евреи чувствуют себя, как иностранцы. Или загостившиеся
родственники. А здесь мы дома. Дома! Я в больнице шесть лет. И преуспел,
очень доволен. Получил квиют. Постоянство. В Израиле, в конце-концов,
устраиваются все... Что? Не все? Сильные выживают, а слабые? Израилю слабые
не нужны.
- Еще один сионист-дарвинист на нашу шею! - Дов взорвался потому, что
не так давно и сам рассуждал точь в точь, как этот окулист. - Прибежал к
пирогу первым, есть что жевать, а остальные хоть в гроб ложись! До них тебе
дела нет. Так, удачливый?!.
Аврамий чуть подождал, пока окончиться пикировка, без которой в Израиле
не обходится ни одно толковище (ох, страна горячая!), и продолжил с той же
фразы, на которой его бесцеремонно перебили:
- ...Полагаю, целесообразно сказать свое слово и мне, даже если взгляды
у меня еретические.
Однако высказать еретические взгляды психологу не удалось. Вбежала
медицинская сестра, передала, что Дова срочно требуют к телефону.
Ждали Дова в настороженном молчании, он вскоре вернулся, крикнул:
- Ломают дом, который строим для олим.
Саша вскочил. - Не может быть!
- Эли звонил. Едем!.. Если что, "пташка", у меня в машине телефон!
Автобусик Дова взревел и помчался в ночь, по горной дороге, через
арабский Хеврон, Иерусалим... На стройку прибыли в три ночи. Эли был уже
там. Рассказал, захлебываясь словами: - Меня вызвали в Управление
трудоустройства и показали это письмо. Прочесть? "Из доклада нашего
инспектора следует, что вы самовольно захватили указанный участок и возвели
на нем основу жилого дома без нашего согласия - противозаконно... Вы обязаны
в течение тридцати дней снести вышеуказанное здание и привести участок в
первоначальное состояние. В случае невыполнения..." Дов, - сказал он
потерянно, пряча письмо: - Мне шепнул один чиновник, сочувствующий нам:
ломать будут сами, сегодня ночью...
- Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! - воскликнул Дов.
Два фонаря выхватили из влажного мрака приморья склад силикатного
кирпича и серые стены четырехэтажного дома с черными провалами не
застекленных еще окон. Пахло раствором, сырыми бревнами. На ящике дремал
сторож - безработный инженер Лев Гиршевич. Очень удивился, увидев сразу и
Дова, и всю власть "амуты". Что это вдруг? Объяснили. Он пожал плечами.
Сказал, тут все тихо, никто не появлялся. Закурили, подождали полчаса.
- Вот что, други, - нетерпеливо сказал Дов, - сторож на телефоне, мы в
готовности. До утра не появятся, едем!
Эли двинулся к машине, Саша отказался, решил остаться.
- Так ведь телефон есть! - удивился Дов. - Если что, нам сообщат.
- Это бандиты! Прежде всего обрежут телефон. Я их повадки знаю, -
возразил Саша.
Дов завел мотор своего "Форда". Вмиг умчался с Эли. Только гарь от
мотора повисла в воздухе.
Спустя два часа к стройке подкатили, тарахтя и взметая пыль, два
тяжелых грузовика. На одном был кран с железной "бабой" на тросе, второй
привез на длинной и грязной платформе бульдозер...

Глава 7 (21). "Я И НЕ КУКОЛКА, И НЕ БАБОЧКА".

Когда Дов, выбегая из беэр-шевской больницы, крикнул "Пташка, звони!",
Руфь отошла от всех, постояла в сторонке, за пустыми брезентовыми носилками
на колесиках. Много значил для Руфи этот день! Все, что она тут говорила,
было ею выстрадано. Генерал с его трансфером был ненавистен ей давно, и
минуты бы на него не потратила. Она хотела помириться с Довом, вернуться к
нему. Знала, Дова не переубедишь ни голосом, ни волосом. С давних лет он
чувствителен лишь к одному - к суду друзей. А тут как раз собрались самые
близкие. Увидит Дов, как относятся к ней друзья т е х лет, когда не бумажки
в Овирах выправляли, а "шли на рывок", как говаривал Дов, и все, все!
встанет на место.
Дов, и в самом деле, был близок к тому, чтобы вернуться в семью. Но на
другой день, за обедом, Софочка шепнула ему, что она беременна. Дов, в
ответ, произнес в некотором оторопении фразу, Софочкой никогда не слыханную:
"Вот, дали год, просидел два, выпустили досрочно".
"Это вместо того, чтобы обрадоваться!" - возмутилась Софочка. Ни слова
не говоря, она отправилась на кухню, загремела тарелками и, надев свой, из
России привезла, передничек, стала мыть посуду. Терла щетками, перемывала
долго, словно бы забыв, что в доме есть посудомоечная машина, которой
восторгалась. Закончив с посудой, подмела гостиную, стерла пыль с
позолоченного семисвечника, стоящего на пианино, на котором никто, кроме
гостей, не играл, поискала себе еще работу и ушла наверх, легла на диван,
закрыв лицо руками. Понимала, сегодня предстоит с Довом решительный и,
может, последний разговор. Что она скажет?
Софочка и сама себе никогда не нравилась. Мать, тоненькая, как веточка,
окончила в свое время балетную школу Большого театра, до замужества
танцевала в кордебалете. Балетная карьера ей не удалась, но гибкое тело свое
она холила, гордилась им, носила то немыслимо короткие юбки, то рейтузы,