Страница:
сдали все. Вот их ответ, запишите: "По теории вероятности Эйнштейна (так и
сказали!), все экзамен сдать не могут. В Америке из общего числа
врачей-иммигрантов сдают только восемь процентов". Отменили и - никаких
конкретных доказательств! Чего им, мерзавцам, стесняться в своем отечестве?!
- Тихо! Без эксцессов и оскорблений! - кричали со стороны трибуны. -
Мы, семеро. Вот фамилии... Мы пойдем в Кнессет...
Чем-то были очень знакомы Зое эти молодые лица. - Знаешь, - сказала она
Софочке. - Столько интеллигентных лиц сразу я видела только на концертах в
консерватории. Они своего добьются.
- Дов говорит, навряд ли. У него фамильный опыт. Его родной брат Яков,
хирург из Москвы, ослеп, пока добился места... Кстати, ослеп в той же Афуле.
- Непонятно мне это. - Зоя вздохнула. - У мамы есть школьная подруга.
Врач в Ленинграде. Ее продали в Африку. По контракту на три года. Если в
Израиле избыток врачей, почему не продать их в Африку. Врачами же по
контракту. Молодежь на это пойдет, и Израилю выгодно.
- Расскажи Дову. Что он тебе ответит?
- ... Дов выслушал, сказал ехидно: - Богатая мысль. Продать русских
врачей в Африку, чтоб их там съели... Напишите об этом в газетку.
- Кто станет слушать сопливых девчонок?
- Есть свой человек в Гаванне! Я ему звякну. И вообще, может, ему
работник нужен?
Этот разговор произошел уже дома, а по дороге, когда проезжали
автобусную станцию, Софочка вновь заметила на щеках Зои слезы. Спросила
расстроенно: "Ты чего?" Зоя разрыдалась в голос. Софочка прижалась к
тротуару, затормозила. - Ты чего, Заинька наш серенький? - И сама захлюпала
носом.
Зоя закрыла ладонями лицо, плечи ее вздрагивали. Потом отняла руки от
лица, сказала: - В Кнессете ... этот угольный глаз... из самой земли. - И
горестно процитировала знакомую Софочке строчку: - "... Я лечу над Москвою,
как над Витебском старый Шагал..." И снова ладони к лицу. И - в голос
безутешно. Софочка не удержалась, заревела. Обе рыдали до той минуты, пока
кто-то не постучал в боковое стекло.
- Что случилось, девочки? Оказалось, вокруг машины толпа. Приблизился
полицейский в черной пилотке, поиграл пальцами по стеклу, повысил голос в
раздражении. - Тут стоять нельзя!.. Что у вас?!
Софочка, ни слова ни говоря, завела мотор.
... В конце недели Дов предупредил Софочку, что дома будет деловая
встреча. Приедут самые главные кооперативщики. Саша, Аврамий, а, возможно, и
Эли. "Готовь стол!
Первым явился Саша. Весна на него действовала благотворно: загорел и
даже чуть раздобрел. Сказал, что он в сшиве, как гусь на откорме. Софочка
поздоровалась с ним холодно, похвалила с усмешкой:
- Отъелся, наконец, добрый молодец . Из-за щек ушей не видно.
Саша был чем-то взволнован. Переминался с ноги на ногу, всклокоченный,
как никогда. Майка выдернута из штанин,черная кипа сдвинута, висит на
булавке. С Софочкой перебрасывался словами рассеянно, пришел явно не к ней.
Как только Дов, не спавший ночь и вздремнувший "на часик", появился,
потягиваясь, Саша достал из портфеля несколько газет на иврите, русском и
английском. Воскликнул с тревогой в голосе:
- Слышали, что произошло в Кнессете? Все сегодняшние газеты... - Из
сашиных восклицаний можно было понять, что его беспокоило сообщение, на
которое Софочка и Зоя просто не обратили внимания. Зоя потянулась к газете
и, отойдя в сторонку, прочитала вполголоса, для Софочки, информацию,
отмеченную галочкой, что Кнессет большинством голосов увеличил ссуды на
покупку репатриантами квартир вдвое.
- Ну, и что? - воскликнула Софочка. - Дали больше, это плохо?
Дов исчез в ванной, Саша устало опустился на краешек стула.
- Саша, почему же это плохо? - с капризной настойчивостью спросила
Софочка. Голосования ее интересовали мало. "Сии игры меня не колышат", -
повторила она про себя отцовскую фразу, услышанную еще в Норильске.
Спросила, чтоб еще раз увериться, Саша ей ни в какой просьбе не откажет.
- Плохо - это мягко сказано, - ответил он... - Не понимаете? Чего же
тут, Софочка, не понять? - И вздохнул. - Мы можем купить с вами квартиру. За
сто сорок тысяч долларов?
- С вами? Ни в коем случае!
- Со мной, с отцом - я не об этом. Покупаем квартиру. Щедрое
государство выписывет нам ссуду. Под банковский процент. На тридцать лет.
- Про "машканту" я все знаю. Надо найти "гарантов" и казна
раскошелится.
- Софочка, но если казна раскошелится, как решил Кнессет, вдвое,
автоматически взлетит вдвое и цена квартиры. Вчера стоила восемьдесят тысяч,
сегодня сто шестьдесят. Кабланы же не о вас заботились. Они гонят цены
вверх. Соответственно взлетят цены и на строительные детали. Это ударит по
нашей "амуте", как ничто другое... А кабланы хапнули сейчас из
государственного бюджета не меньше миллиарда долларов. Это грабеж... Что,
Зоя? Если это грабеж, почему дремлет полиция? Да потому, девочки, что
расплачиваться, в конечном счете, будет кто? Казна, что ли? Жулики из банка
"Тарот"? Ни и коем разе. Ограбят Софочку и Зою, в банковских фигли-мигли
неискушенных... Очистят до нитки!.. Вы, что, все еще верите израильским
банкирам?! Вы даже не заметили, что всех нас... в кандалы. И ручные, и
ножные. Поверьте, девочки, вы так же глупы, как и я! Как все олим! Без
исключения. Кто из наших мог бы подумать... Ростовщичество банков в Израиле
узаконено. К концу договорных тридцати лет мы выплатим этим ворам лишь
процент, а не саму ссуду: банковские проценты привязаны к индексу цен, вы
понимаете это?! Они увеличат одолженную нам сумму в тридцать раз. И мы с
вами в долговой яме. Навсегда.
- И тут законы Оттоманской империи! - ахнула Софочка. - Какой ужас!
Девчата принялись обсуждать услышанное, а понурившемуся Саше вспомнился
его бывший сосед по гостинице, старый ворюга Эмик, который называл
властителей страны "медвежатниками". Уважительно называл: для него
"медвежатник" был специалистом по несгораемым шкафам - вершина искусства и
славы.
- А вот ведь как на деле... - Саша не заметил, что говорит вслух: -
Мафия! Никто не переубедит меня...
- Мафия?! - как эхо, отозвалась Зоя. - Если в стране хозяйничает мафия,
то почему здесь твердят, как заведенные: "Израиль - страна демократическая".
Слушайте, это для меня важно. Мама росла в царстве слов: "Россия будет самой
яркой демократией земли", как обещал Горький. А здесь? Демократия лишь в
том, что обывателю разрешается открывать рот? - А по твоему, Софа?..
Тут вышел раскрасневшийся, в банном халате, Дов. Сказал, есть хорошая
новость. Только что закончилось экстренное заседание правительства. Ицхак
Шамир и министр финансов Модаи заморозили решение Кнессета о двойной цене
квартир на год. Заявили, что у государства нет сейчас таких больших денег.
Завтра об этом будет в газетах. Так что нам пока дадут жить по-своему, Саша.
Надо успеть. - Широкие рукава его халата взметнулись вверх, и он стал похож
на большую взлетающую птицу. - Ну, как вам наши орлы-кабланы, а? Какова
подготовка? Как в армейском штабе! Нейтрализовали "рыжего", пошли
психической атакой на Кнессет. - Он перечислил еще несколько продуманных
шагов своих коллег- кабланов.
- Всех взяли за горло...
- И в лужу! - воскликнул Саша.
- Лишь на год. - Дов поднял палец. - Гиены кровь почувствовали, не
отступятся...
Извинившись перед Софочкой и Зоей, мужчины поднялись наверх, чтоб
обсудить ситуацию на рынке квартир. Дов докладывал руководству "амуты" о
своих уточненных планах.
По мнению Софочки, в голове Зои в те дни будто щелкнул какой-то
включатель
Дов, по ее просьбе, выписал "Jerusalem Post". Теперь она кидалась с
утра не кофейнику и вафлям, а к газетам. Кидалась, как на рынке к травкам.
Водила носом по страницам. И пока не "обнюхает" всю прорву бумаги, пахнувшую
вонючей типографской краской, никуда ее не вытащишь.
Однажды приехал редкий гость, Наум. Специально прибыл - познакомиться с
подросшим "Исааковым племенем". Софочка, отмечая это событие, торжественно
внесла творожный с изюмом пирог и остановилась, в ожидании обычных
восклицаний и похвал.
Именно в эту минуту Зоя, взглянув на гостя своими изумленными глазами,
спросила, как он может объяснить такой факт? И подала Науму один из
еженедельников, в котором приводились выдержки из доклада Государственного
контролера Израиля Мириам Бен-Порат. Государственный контролер сообщала
новость чрезвычайную: накануне и в дни войны в Персидском заливе населению
Израиля было выдано, согласно армейской проверке, один миллион триста тысяч
заведомо неисправных противогазов.
- ... Значит, мы все остались живы лишь благодаря Саддаму Хусейну,
который раздумал нас травить. Решил, себе дороже, так? -допытывалась Зоя. -
Правда, я читала позже, что какой-то армейский штабист выразил свое
несогласие с таким вглядом. Но ведь Государственный контролер не девочка
Зоя... А израильский Кнессет, вот на это что... - Она показала отчеркнутый
абзац. - Слушайте! "Израильский Кнессет отказался расследовать историю с
противогазами". Даже при Брежневе была бы создана для отвода глаз комиссия
по расследованию. А здесь - Кнессет свободен. Так извините, от чего он
свободен? От ответственности? От совести? Отказался, и - все. Как понять? И
потом как же это согласуется с романтическим иудаизмом Шагала на стенах
Кнессета?
И Наум, и Дов вытянули шеи. Дов хмыкнул одобрительно:
- Девица-то твоя, Сусанна, в деда пошла. Оченно для воровского
правительства опасная. Наум оживился, в глазах чертики запрыгали. Принялся
объяснять, зачем Израилю Кнессет и что такое парламентское государство.
- Допустим, вы правы, - продолжала вопросы Зоя, когда Наум завершил
свой рассказ, состоящий главным образом из библейских притч, к которым он
прибегал чаще всего для ухода от серьезных тем. - Но, если граждане Израиля
для власти - ноль без палочки, докука, то газетный стереотип "Израиль -
демократическая страна", такой же розовый миф, как приведенная выше
горьковская фраза. Как же жить?! - Тонкий возбужденный голос ее прозвучал
вдруг такой искренней тревогой, что все, кто был в комнате, подняли на Зою
глаза.
Девушка вытянулась, как струна - высокая, тоненькая, в прозрачной
батистовой блузке. Шея длинная-предлинная. В больших, чуть раскосых
восточных глазах - печаль. Волосы схвачены на затылке розовым школьным
бантом.
Как будто свежим ветерком пахнуло.
Дов с Наумом переглянулись. Хороша! Дов воодушевленно пообещал, что на
следующих выборах он предожит Зайку в Государственные контролеры. Наум
скривил губы в усмешке.
Когда через несколько дней почта принесла открытки, приглашающие Дова
на очередное действо, связанное с образованием "русской партии", Дов сказал
Софочке, чтоб она впредь все бумажки отдавала Зайке.
- У нее голова - Дом Советов, а забот нет, - пояснил он.
Утром следующего дня позвонил Эли, попросил Софу сообщить Зое, что
берет ее на работу в свой еженедельник. Пусть завтра приходит
- Мама! - закричала Зоя, шутливо отбиваясь от Софочки, которая кинулась
ее целовать. - Меня берут на работу, честное слово! Может быть. Нам
повезет?!
На другой день Зоя вернулась с работы в слезах. Неведомый никому Рафик,
которого Эли увольнял из еженедельника, устроил ей скандал, кричал, что он
старый сионист, а ему предпочитают всякую шваль, которую в Израиль загнали
палкой. Дов позвонил Эли, спросил, в чем дело?
- Советские сценки, - ответил Эли. - Нужен грамотный человек с острым
журналистским глазом, а мне навязывают либо болвана с партийным билетом,
либо гоголевскую даму приятную во всех отношениях, которая пьет чай с самим
губернатором и, в угоду ему, выступает в ивритских газетах с успокоительными
припарками: "Нельзя обвинять Израиль в том, что происходит с ними, ведь мы
сегодня принимаем людей, которые нас не хотели".
- Эли, это мне не ново. Бывшие в Союзе "полезные евреи" сходу лепятся в
"полезные исраэли". Ширится капуцинская рать. Привыкай!.. Зою оставляешь?
Лады!
Когда подобные реляции "полезных исраэли" начали появляться одна за
другой, Дов понял, что Эли не смолчит. И точно! Свежую газету Зоя привезла
вечером, но целый день раздавались в офисе Дова звонки: "Читал?"
Дома он пробежал газету с любопытством: чем это Эли всех взбаламутил?
Оказалось, упомянул в колонке редактора "полезных исраэли-семидесятников"
вскользь, всего одним абзацем:
"Все мы слетели с русской печки, где, как известно, закон, что дышло...
Правомерно ли, по привычке, вошедшей в нашу кровь, глумиться теперь над
законами израильскими? Репатриант, который прибыл в Израиль, НЕ ОБЯЗАН
исповедывать сионизм, как и любой другой "изм"... НЕ ОБЯЗАН ПО ЗАКОНУ".
Дов отложил свежий пахучий газетный лист. Сказал как бы сам себе: "Во
парень! Не бранился, шухера не поднял, ограничился абзацем, а все заметили.
Профессионал! Поутихнут жополизы, кто поумнее... Нет, не ошибся я в нем!"
Тут же позвонил к Эли:
- Рыжий-полосатый? Люблю я тебя! Счастье какое, что у нас есть теперь
свой выход в мир... Слушай, Зайка показывала мне статейку об их походе в
Кнессет. Кого встретила там, возле Марка Шагала... Читал? Так вот! Через две
недели в Иерусалиме открывается ВЕК, - Всемирный Еврейский Конгресс,
слыхал?.. Очень своевременно дать бы гоголевским дамам по темечку. Говорят,
пожалует сам Бронфман - Председатель ВЕКа, канадский миллиардер.
- Дов, - послышалось в трубке. - Идеологические перезвоны в Израиле
естественны, как дождь. Раскрывай зонтик и гуляй. А посягательство на
карман?! Зайкина статейка тут, как слону дробина. Короче, дай подумать.
Как и просил Дов, приглашения на всевозможные форумы и конгрессы
Софочка передавала теперь вместе с газетами Зое. Дов Гур посещал подобные
действа лишь в первые месяцы израильской жизни. Затем, как ножом отрезал. И
лить однажды отправился на "тусовку" - военный парад в честь юбилея
государства.
Словечко "тусовка" Дов привез из перестроечной Москвы. Понравилось оно
Дову. И само слово, и то, как его в Москве произносят: небрежно, с
иронической улыбкой. Он пробежал взглядом приглашение на меловой бумаге и
сказал себе, что на "тусовку" ВЕКа, пожалуй, пойти стоит. Более того, ему
самому или Саше следовало бы пробиться к трибуне и рассказать, как схватили
за горло их "амуту". Власть не любит терять лицо в присутствии таких персон,
как Бронфман, и может быть, оставит их самстрой в покое, а то, дай Бог, еще
и раскошелится.
Парадная громада, - бетон и стекло лучшего в Иерусалиме концертного
зала "Беньяней Аума" высится на холме, напротив центральной автобусной
станции. Дов прикатил туда за полчаса до начала, чтобы потолковать с
дружками, которые съедутся со всего Израиля. За спиной гомон и толчея
пассажиров, а здесь никого. Какие-то одинокие фигуры бродят от одного входа
к другому, спрашивают, где будет Конгресс? Никто не знает. Дов буркнул в
досаде "Театр начинается с вешалки" и сел в стороне на скамейке. К нему
подошел один из бродивших по вестибюлю парней, сказал, что видел его в
Москве прошлой зимой. Оказалось, нужный вход ищут ребята из делегации
советских евреев, прибыли из Белокаменной на Всемирный Еврейский Конгресс.
Дов разговорился с москвичом. "Виктор, -представился тот. -
Инженер-механик".
- На свои прилетел, механик?
- На свои? Да я едва на эти штиблеты наскреб, - И он показал блестевший
ботинок. - Три тысячи рублей содрали, разбойники. А уж авиабилеты теперь?!
Нас семьдесят душ, Бронфман привез.
Дов, ни слова не говоря, повел гостя в буфет. И сам проголодался, да и
его подкормить надо.
- Слушай, Виктор, - по пути спросил Дов. - В Союзе, судя по всему,
"ночь длинных ножей", а в перспективе "окончательное решение еврейского
вопроса"?
- Как, в перспективе?! Столица забита беженцами. Помедлишь, и тебя
накроет...
- Значит, ничего нового?
- Нового?.. Дичаем помаленьку. Все новое - у вас. Не поняли? Вчера
встретилась советская делегация с главой Сохнута Симхой Диницем. Наш
руководитель, Членов его фамилия, видели его? Невысокий такой, говорливый -
шустрик. Передал Симхе Диницу наш общий плач: "Вы нас всегда хорошо
принимаете, спасибо, но, когда мы приезжаем в качестве репатриантов, увы,
совсем другая картина..." И перечислил кое-что, известное нам из писем
отсюда... Симха Диниц нашу общую клизму "не заметил", - начал сыпать о
едином народе, о величии момента. Забыл он, что ли, что мы советские? Я с
рождения перекормлен общими словесами. Меня рвет от них... В фойе Конгресса,
прежнего, московского, вы обронили памятную мне фразу: в Израиле бороться за
свои права труднее, чем в Москве. Бьешь, как в сырое тесто. Тогда не постиг,
а сейчас начал понимать...
Когда, позавтракав, вышли из кафе, навстречу, по боковой эстакаде
концертного зала, двигался вразброд армейский оркестр, волоча футляры с
инструментами. Солдаты торопливо жевали, направляясь к своему автобусу:
парадная часть, видно, была завершена. Дов подумал, это хороший признак: на
многих подобных тусовках фанфары и медные трубы были главными действующими
лицами с первого часа до последнего, а тут выслушали их и сразу приступили к
делу.
У дверей зала раздавали наушники - перевод на шесть языков. Как в ООН.
Взял и Дов, прошел в концертный зал.
Любил Дов этот прохладный, с высоченным потолком, иерусалимский
концертный зал Беньяней Аума. Похаживал сюда на знаменитых гастролеров.
Однажды, уже во время войны, когда был концерт Исаака Стерна, прозвучала
тревога. У Стерна смычок из рук не выпал. Зрители надели противогазы и...
продолжали наслаждаться скрипичным концертом. Славный зал! Есть что
вспомнить!
Сбоку сцены объявление: какой язык на каком канале зазвучит. Дов
послушал ивритского переводчика, затем переключил на русского. Ему казалось,
сохнутовский вождь Симха Диниц, как многорукий бог Шива, одновременно и
председательствует на Всемирном Еврейском Конгрессе, и стоит, в разных
лицах, на трибуне: одни и те же общие словеса о еврейском единстве и
историческом моменте взлетают, как мыльные пузыри, и тут же лопаются с
громким, усиленным микрофоном хлопком, не оставляя следов. Тонко, по
традициям Востока, польстили Бронфману, лягнув все прежние составы Еврейских
Конгрессов, которые, как пошутил председательствующий, были недостаточно
еврейскими.
Когда назвали имя очередного оратора, какая-то молодая, спортивной
выправки дама в строгом костюме "бизнес-леди" быстро подошла к названному и
повела его к трибуне, шествуя перед ним, ик герольд. А затем сопровождала на
обратном пути, до места, словно в зале таилась угроза.
Так же, -и туда, и обратно, - провели и следующего. "Странный ритуал.
Знак особой чести, что ли? - подумал Див недоуменно. Он не обращал внимания
на эти "новшества" до тех пор, пока слово не взял известный узник Сиона
Гилель Бутман*, попавший "за решеты" в связи с самолетным делом. Бутман
произнес по адресу властей несколько фраз не вполне почтительных. Он
вспомнил, что когда его друзья запросили согласие Израиля на "операцию
"Свадьба" (похищение самолета), русский отдел израильского МИДа запретил ее
категорически.
Дов усмехнулся: и он не забыл этой истории. Шауль бен Ами, правая рука
Голды Меир - главный в делах алии "тормазной" - был известен у московских
активистов под недвусмысленной кликухой "Могила". Он заявил тогда, что,
удайся захват самолета, "мы бы их арестовали и судили". Мягкий человек
Бутман, с улыбкой говорил, а, видать, не простил этого Шаулю.
Гилель Бутман вспоминал недолго, - председательствующий сделал едва
заметный знак, и возле Бутмана оказалась та же бизнес-леди, давая понять
оратору, что его время истекло. Но Гилель Бутман еще не завершил
выступления, пытался продолжать. Тогда она положила руку на его плечо, точно
американский полицейский, предупреждаюший нарушителя о своем появлении.
Бутман замолк, но не ушел, и тут только все поняли, с какой целью существует
дама со спортивной выправкой. Зал - в едином порыве - вскричал протестующе.
Председатель поднялся, сделал торопливый знак рукой, Бутман, мол, может
продолжать.
Дов еще в самом начале послал записку, что хочет выступить, А сейчас
понял, к трибуне не подпустят. Конгресс расписан, как военный парад на
Красной площади. Фанфары - "Слушайте все!", затем общие слова, зачитанные по
бумажке, ну, и, как водится, Семен Михайлович Буденный на буланом жеребце.
В этот момент и объявили: Шауль бен Ами. Дов решил, что ослышался.
Думал, Шауль давно помер. Когда встречал его, Дова, в Вене, вроде немолод
был... Говорил Науму, когда нагрянули русские евреи, как туча: "Не помри
Шауль вовремя, сейчас бы точно дал дуба".
А вот он - тут, вечный член ЦК рабочей партии, жизнь положивший на то,
чтобы заткнуть рот алие семидесятых. Ярко встало перед глазами Дова забытое,
точно молния осветила все белым огнем.
Вена. Первый шаг на свободе. "Долгожданного первенца" -Дова - чествуют
на квартире израильского посла, как героя. Шауль горячо поздравляет с
приездом, называет "первой ласточкой". Дов достает зашитые в подкладку
письма отца и Геулы, сеструхи. Геула днем раньше отказалась от советского
гражданства, отослав в Кремль свой серпасто-молоткастый и прочие бумаги
Оказалось, отдавать такие письми-мольбы полномочному представителю
Голды Меир все равно, что бросить и колодец. Отчаяние охватило Дова, когда
он понял это. Тогда-то шкурой постиг, отчего московские активисты окрестили
социалиста Шауля бен Ами Могилой. Увы, не единственный он тут - могила, ох,
не единственный!
Трудно было привыкнуть к мысли, что их, первых отказников, не замечали
сознательно, отмахивались от них, как от комаров, - предали, не задумываясь,
в убеждении: израильская политика и судьбы простых евреев никак не
пересекаются. Если и грезилась им алия, то без олим. Не удалось бы в те дни
передать письма-мольбы английскому корреспонденту в Израиле, который
опубликовал их в Лондоне, в газете "Обзервер", хана бы Гульке, нашей "деве
Лубянской"...
Гулька была совестью Гуров, в жизни никого не обидела, не оскорбила, а,
прилетев в Лод, не смогла удержаться, - высказала Могиле то, что думала: мы,
Гуры, спасены не вами, а вопреки вам. "Не будь западной прессы, что осталось
бы от еврейского движения в России - новый Бабий Яр?"
И все - святая правда. Старая полуслепая интеллигентка, в очках, как
бинокли, Дора Подольская*, бывшая правозащитница, отправила в те годы серию
статей о бесправии евреев в СССР. Статьи легли на дно министерского
"сундука" Шауля, а Дора - в Сибирь. Сколько таких историй знал Дов? Сотни!..
Если кто-либо из стихийных сионистов публиковал на Западе материалы, Шаулем
не завизированные, или, того хуже, был связан с сахаровским комитетом,
Хельсинской труппой или с кем-либо из диссидентов, Могила тут же отбивал
депеши по консулатам: ни слова о "сомнительных"! В сомнительных тогда
ходили, благодаря ему, и Ида Нудель, и Володя Слепак, и Натан Щаранский.
Ни от кого не скрывал Дов своих горестных открытий, да только никому до
них не было дела. Так прямо и ответила Дову известная американская
благодетельница-сионистка, принимавшая его в Чикаго в шестьдесят девятом, -
одна из тех дам-организаторш, которые любят Израиль рыцарски, без страха и
упрека, и... издалека: -"Шауль губит алию - это правда. Но что мы будем
делать с этой правдой?!"
А Шауль - вот он! Улыбается, как ни в чем не бывало. Постарел, но все
такой же, гренадерского роста, лобастый, выправка армейская. А что он несет,
вечный борец с алией из России? Дов не поверил, если б не услышал своими
ушами, как знакомым низким басом вещал Шayль бен Ами, Что именно он всегда
был главным радетелем русской алии, стоял у самих ее истоков. "Может,
подняться и перебить? - мелькнуло у Дова. Пока Дов размышлял об этом, слово
предоставили писателю Эли Визелю*, бывшему узнику Освенцима, лауреату
Нобелевской премии. Эли Визель - худой, с впалыми щеками, говорил негромко.
Затих зал. И в тишину упали слова, которые в Израиле произносили редко. А на
подобных форумах - впервые. Эли Визель напомнил, что некогда он назвал
еврейство СССР "евреями молчания". Это было, как он теперь понимает, не
вполне справедливым. Подлинными "евреями молчания" были американские и
израильские евреи, которые упорно замалчивали усилия советских отказников,
крушивших железный занавес.
Долго зал не отпускал легендарного человека, посмевшего высказать на
Всемирном Конгрессе нежеланную политикам правду.
Не успел успокоиться зал, как "королевский герольд" сопроводил на сцену
пожилого мужчину с густой рыжеватой шевелюрой. Оказалось, герольд привел
самого Бронфмана, всевластного главу Всемирного Еврейского Конгресса, и тот
торжественно наградил Эли Визеля почетной медалью "за самоотверженную работу
для алии".
Таких медалей и орденов раньше не было. Но, коль освятили именем Эли
Визеля медаль номер один, значит, появятся. И точно. Почетную медаль "за
самоотверженную работу для алии" номер два вручили... Дов вскочил: "Не может
быть!"
Взял Шауль медаль, не поморщился. С неподвижной улыбкой оглядел сверху
вниз лица зрителей.
Ложь происходящего была настолько велика, что зал вдруг затих, как на
похоронах. Никто не вскрикнул, не запротестовал: на глазах повторялась сцена
в духе реляций нацистов: ложь должна быть гигантской, сшибающей с ног, тогда
никто не усомнится.
Пока Дов размышлял о происшедшем в смятении, Бронфман за герольдом
проследовал в зал.
Дов не мог придти в себя. Сейчас должны подняться из могил ребята,
сказали!), все экзамен сдать не могут. В Америке из общего числа
врачей-иммигрантов сдают только восемь процентов". Отменили и - никаких
конкретных доказательств! Чего им, мерзавцам, стесняться в своем отечестве?!
- Тихо! Без эксцессов и оскорблений! - кричали со стороны трибуны. -
Мы, семеро. Вот фамилии... Мы пойдем в Кнессет...
Чем-то были очень знакомы Зое эти молодые лица. - Знаешь, - сказала она
Софочке. - Столько интеллигентных лиц сразу я видела только на концертах в
консерватории. Они своего добьются.
- Дов говорит, навряд ли. У него фамильный опыт. Его родной брат Яков,
хирург из Москвы, ослеп, пока добился места... Кстати, ослеп в той же Афуле.
- Непонятно мне это. - Зоя вздохнула. - У мамы есть школьная подруга.
Врач в Ленинграде. Ее продали в Африку. По контракту на три года. Если в
Израиле избыток врачей, почему не продать их в Африку. Врачами же по
контракту. Молодежь на это пойдет, и Израилю выгодно.
- Расскажи Дову. Что он тебе ответит?
- ... Дов выслушал, сказал ехидно: - Богатая мысль. Продать русских
врачей в Африку, чтоб их там съели... Напишите об этом в газетку.
- Кто станет слушать сопливых девчонок?
- Есть свой человек в Гаванне! Я ему звякну. И вообще, может, ему
работник нужен?
Этот разговор произошел уже дома, а по дороге, когда проезжали
автобусную станцию, Софочка вновь заметила на щеках Зои слезы. Спросила
расстроенно: "Ты чего?" Зоя разрыдалась в голос. Софочка прижалась к
тротуару, затормозила. - Ты чего, Заинька наш серенький? - И сама захлюпала
носом.
Зоя закрыла ладонями лицо, плечи ее вздрагивали. Потом отняла руки от
лица, сказала: - В Кнессете ... этот угольный глаз... из самой земли. - И
горестно процитировала знакомую Софочке строчку: - "... Я лечу над Москвою,
как над Витебском старый Шагал..." И снова ладони к лицу. И - в голос
безутешно. Софочка не удержалась, заревела. Обе рыдали до той минуты, пока
кто-то не постучал в боковое стекло.
- Что случилось, девочки? Оказалось, вокруг машины толпа. Приблизился
полицейский в черной пилотке, поиграл пальцами по стеклу, повысил голос в
раздражении. - Тут стоять нельзя!.. Что у вас?!
Софочка, ни слова ни говоря, завела мотор.
... В конце недели Дов предупредил Софочку, что дома будет деловая
встреча. Приедут самые главные кооперативщики. Саша, Аврамий, а, возможно, и
Эли. "Готовь стол!
Первым явился Саша. Весна на него действовала благотворно: загорел и
даже чуть раздобрел. Сказал, что он в сшиве, как гусь на откорме. Софочка
поздоровалась с ним холодно, похвалила с усмешкой:
- Отъелся, наконец, добрый молодец . Из-за щек ушей не видно.
Саша был чем-то взволнован. Переминался с ноги на ногу, всклокоченный,
как никогда. Майка выдернута из штанин,черная кипа сдвинута, висит на
булавке. С Софочкой перебрасывался словами рассеянно, пришел явно не к ней.
Как только Дов, не спавший ночь и вздремнувший "на часик", появился,
потягиваясь, Саша достал из портфеля несколько газет на иврите, русском и
английском. Воскликнул с тревогой в голосе:
- Слышали, что произошло в Кнессете? Все сегодняшние газеты... - Из
сашиных восклицаний можно было понять, что его беспокоило сообщение, на
которое Софочка и Зоя просто не обратили внимания. Зоя потянулась к газете
и, отойдя в сторонку, прочитала вполголоса, для Софочки, информацию,
отмеченную галочкой, что Кнессет большинством голосов увеличил ссуды на
покупку репатриантами квартир вдвое.
- Ну, и что? - воскликнула Софочка. - Дали больше, это плохо?
Дов исчез в ванной, Саша устало опустился на краешек стула.
- Саша, почему же это плохо? - с капризной настойчивостью спросила
Софочка. Голосования ее интересовали мало. "Сии игры меня не колышат", -
повторила она про себя отцовскую фразу, услышанную еще в Норильске.
Спросила, чтоб еще раз увериться, Саша ей ни в какой просьбе не откажет.
- Плохо - это мягко сказано, - ответил он... - Не понимаете? Чего же
тут, Софочка, не понять? - И вздохнул. - Мы можем купить с вами квартиру. За
сто сорок тысяч долларов?
- С вами? Ни в коем случае!
- Со мной, с отцом - я не об этом. Покупаем квартиру. Щедрое
государство выписывет нам ссуду. Под банковский процент. На тридцать лет.
- Про "машканту" я все знаю. Надо найти "гарантов" и казна
раскошелится.
- Софочка, но если казна раскошелится, как решил Кнессет, вдвое,
автоматически взлетит вдвое и цена квартиры. Вчера стоила восемьдесят тысяч,
сегодня сто шестьдесят. Кабланы же не о вас заботились. Они гонят цены
вверх. Соответственно взлетят цены и на строительные детали. Это ударит по
нашей "амуте", как ничто другое... А кабланы хапнули сейчас из
государственного бюджета не меньше миллиарда долларов. Это грабеж... Что,
Зоя? Если это грабеж, почему дремлет полиция? Да потому, девочки, что
расплачиваться, в конечном счете, будет кто? Казна, что ли? Жулики из банка
"Тарот"? Ни и коем разе. Ограбят Софочку и Зою, в банковских фигли-мигли
неискушенных... Очистят до нитки!.. Вы, что, все еще верите израильским
банкирам?! Вы даже не заметили, что всех нас... в кандалы. И ручные, и
ножные. Поверьте, девочки, вы так же глупы, как и я! Как все олим! Без
исключения. Кто из наших мог бы подумать... Ростовщичество банков в Израиле
узаконено. К концу договорных тридцати лет мы выплатим этим ворам лишь
процент, а не саму ссуду: банковские проценты привязаны к индексу цен, вы
понимаете это?! Они увеличат одолженную нам сумму в тридцать раз. И мы с
вами в долговой яме. Навсегда.
- И тут законы Оттоманской империи! - ахнула Софочка. - Какой ужас!
Девчата принялись обсуждать услышанное, а понурившемуся Саше вспомнился
его бывший сосед по гостинице, старый ворюга Эмик, который называл
властителей страны "медвежатниками". Уважительно называл: для него
"медвежатник" был специалистом по несгораемым шкафам - вершина искусства и
славы.
- А вот ведь как на деле... - Саша не заметил, что говорит вслух: -
Мафия! Никто не переубедит меня...
- Мафия?! - как эхо, отозвалась Зоя. - Если в стране хозяйничает мафия,
то почему здесь твердят, как заведенные: "Израиль - страна демократическая".
Слушайте, это для меня важно. Мама росла в царстве слов: "Россия будет самой
яркой демократией земли", как обещал Горький. А здесь? Демократия лишь в
том, что обывателю разрешается открывать рот? - А по твоему, Софа?..
Тут вышел раскрасневшийся, в банном халате, Дов. Сказал, есть хорошая
новость. Только что закончилось экстренное заседание правительства. Ицхак
Шамир и министр финансов Модаи заморозили решение Кнессета о двойной цене
квартир на год. Заявили, что у государства нет сейчас таких больших денег.
Завтра об этом будет в газетах. Так что нам пока дадут жить по-своему, Саша.
Надо успеть. - Широкие рукава его халата взметнулись вверх, и он стал похож
на большую взлетающую птицу. - Ну, как вам наши орлы-кабланы, а? Какова
подготовка? Как в армейском штабе! Нейтрализовали "рыжего", пошли
психической атакой на Кнессет. - Он перечислил еще несколько продуманных
шагов своих коллег- кабланов.
- Всех взяли за горло...
- И в лужу! - воскликнул Саша.
- Лишь на год. - Дов поднял палец. - Гиены кровь почувствовали, не
отступятся...
Извинившись перед Софочкой и Зоей, мужчины поднялись наверх, чтоб
обсудить ситуацию на рынке квартир. Дов докладывал руководству "амуты" о
своих уточненных планах.
По мнению Софочки, в голове Зои в те дни будто щелкнул какой-то
включатель
Дов, по ее просьбе, выписал "Jerusalem Post". Теперь она кидалась с
утра не кофейнику и вафлям, а к газетам. Кидалась, как на рынке к травкам.
Водила носом по страницам. И пока не "обнюхает" всю прорву бумаги, пахнувшую
вонючей типографской краской, никуда ее не вытащишь.
Однажды приехал редкий гость, Наум. Специально прибыл - познакомиться с
подросшим "Исааковым племенем". Софочка, отмечая это событие, торжественно
внесла творожный с изюмом пирог и остановилась, в ожидании обычных
восклицаний и похвал.
Именно в эту минуту Зоя, взглянув на гостя своими изумленными глазами,
спросила, как он может объяснить такой факт? И подала Науму один из
еженедельников, в котором приводились выдержки из доклада Государственного
контролера Израиля Мириам Бен-Порат. Государственный контролер сообщала
новость чрезвычайную: накануне и в дни войны в Персидском заливе населению
Израиля было выдано, согласно армейской проверке, один миллион триста тысяч
заведомо неисправных противогазов.
- ... Значит, мы все остались живы лишь благодаря Саддаму Хусейну,
который раздумал нас травить. Решил, себе дороже, так? -допытывалась Зоя. -
Правда, я читала позже, что какой-то армейский штабист выразил свое
несогласие с таким вглядом. Но ведь Государственный контролер не девочка
Зоя... А израильский Кнессет, вот на это что... - Она показала отчеркнутый
абзац. - Слушайте! "Израильский Кнессет отказался расследовать историю с
противогазами". Даже при Брежневе была бы создана для отвода глаз комиссия
по расследованию. А здесь - Кнессет свободен. Так извините, от чего он
свободен? От ответственности? От совести? Отказался, и - все. Как понять? И
потом как же это согласуется с романтическим иудаизмом Шагала на стенах
Кнессета?
И Наум, и Дов вытянули шеи. Дов хмыкнул одобрительно:
- Девица-то твоя, Сусанна, в деда пошла. Оченно для воровского
правительства опасная. Наум оживился, в глазах чертики запрыгали. Принялся
объяснять, зачем Израилю Кнессет и что такое парламентское государство.
- Допустим, вы правы, - продолжала вопросы Зоя, когда Наум завершил
свой рассказ, состоящий главным образом из библейских притч, к которым он
прибегал чаще всего для ухода от серьезных тем. - Но, если граждане Израиля
для власти - ноль без палочки, докука, то газетный стереотип "Израиль -
демократическая страна", такой же розовый миф, как приведенная выше
горьковская фраза. Как же жить?! - Тонкий возбужденный голос ее прозвучал
вдруг такой искренней тревогой, что все, кто был в комнате, подняли на Зою
глаза.
Девушка вытянулась, как струна - высокая, тоненькая, в прозрачной
батистовой блузке. Шея длинная-предлинная. В больших, чуть раскосых
восточных глазах - печаль. Волосы схвачены на затылке розовым школьным
бантом.
Как будто свежим ветерком пахнуло.
Дов с Наумом переглянулись. Хороша! Дов воодушевленно пообещал, что на
следующих выборах он предожит Зайку в Государственные контролеры. Наум
скривил губы в усмешке.
Когда через несколько дней почта принесла открытки, приглашающие Дова
на очередное действо, связанное с образованием "русской партии", Дов сказал
Софочке, чтоб она впредь все бумажки отдавала Зайке.
- У нее голова - Дом Советов, а забот нет, - пояснил он.
Утром следующего дня позвонил Эли, попросил Софу сообщить Зое, что
берет ее на работу в свой еженедельник. Пусть завтра приходит
- Мама! - закричала Зоя, шутливо отбиваясь от Софочки, которая кинулась
ее целовать. - Меня берут на работу, честное слово! Может быть. Нам
повезет?!
На другой день Зоя вернулась с работы в слезах. Неведомый никому Рафик,
которого Эли увольнял из еженедельника, устроил ей скандал, кричал, что он
старый сионист, а ему предпочитают всякую шваль, которую в Израиль загнали
палкой. Дов позвонил Эли, спросил, в чем дело?
- Советские сценки, - ответил Эли. - Нужен грамотный человек с острым
журналистским глазом, а мне навязывают либо болвана с партийным билетом,
либо гоголевскую даму приятную во всех отношениях, которая пьет чай с самим
губернатором и, в угоду ему, выступает в ивритских газетах с успокоительными
припарками: "Нельзя обвинять Израиль в том, что происходит с ними, ведь мы
сегодня принимаем людей, которые нас не хотели".
- Эли, это мне не ново. Бывшие в Союзе "полезные евреи" сходу лепятся в
"полезные исраэли". Ширится капуцинская рать. Привыкай!.. Зою оставляешь?
Лады!
Когда подобные реляции "полезных исраэли" начали появляться одна за
другой, Дов понял, что Эли не смолчит. И точно! Свежую газету Зоя привезла
вечером, но целый день раздавались в офисе Дова звонки: "Читал?"
Дома он пробежал газету с любопытством: чем это Эли всех взбаламутил?
Оказалось, упомянул в колонке редактора "полезных исраэли-семидесятников"
вскользь, всего одним абзацем:
"Все мы слетели с русской печки, где, как известно, закон, что дышло...
Правомерно ли, по привычке, вошедшей в нашу кровь, глумиться теперь над
законами израильскими? Репатриант, который прибыл в Израиль, НЕ ОБЯЗАН
исповедывать сионизм, как и любой другой "изм"... НЕ ОБЯЗАН ПО ЗАКОНУ".
Дов отложил свежий пахучий газетный лист. Сказал как бы сам себе: "Во
парень! Не бранился, шухера не поднял, ограничился абзацем, а все заметили.
Профессионал! Поутихнут жополизы, кто поумнее... Нет, не ошибся я в нем!"
Тут же позвонил к Эли:
- Рыжий-полосатый? Люблю я тебя! Счастье какое, что у нас есть теперь
свой выход в мир... Слушай, Зайка показывала мне статейку об их походе в
Кнессет. Кого встретила там, возле Марка Шагала... Читал? Так вот! Через две
недели в Иерусалиме открывается ВЕК, - Всемирный Еврейский Конгресс,
слыхал?.. Очень своевременно дать бы гоголевским дамам по темечку. Говорят,
пожалует сам Бронфман - Председатель ВЕКа, канадский миллиардер.
- Дов, - послышалось в трубке. - Идеологические перезвоны в Израиле
естественны, как дождь. Раскрывай зонтик и гуляй. А посягательство на
карман?! Зайкина статейка тут, как слону дробина. Короче, дай подумать.
Как и просил Дов, приглашения на всевозможные форумы и конгрессы
Софочка передавала теперь вместе с газетами Зое. Дов Гур посещал подобные
действа лишь в первые месяцы израильской жизни. Затем, как ножом отрезал. И
лить однажды отправился на "тусовку" - военный парад в честь юбилея
государства.
Словечко "тусовка" Дов привез из перестроечной Москвы. Понравилось оно
Дову. И само слово, и то, как его в Москве произносят: небрежно, с
иронической улыбкой. Он пробежал взглядом приглашение на меловой бумаге и
сказал себе, что на "тусовку" ВЕКа, пожалуй, пойти стоит. Более того, ему
самому или Саше следовало бы пробиться к трибуне и рассказать, как схватили
за горло их "амуту". Власть не любит терять лицо в присутствии таких персон,
как Бронфман, и может быть, оставит их самстрой в покое, а то, дай Бог, еще
и раскошелится.
Парадная громада, - бетон и стекло лучшего в Иерусалиме концертного
зала "Беньяней Аума" высится на холме, напротив центральной автобусной
станции. Дов прикатил туда за полчаса до начала, чтобы потолковать с
дружками, которые съедутся со всего Израиля. За спиной гомон и толчея
пассажиров, а здесь никого. Какие-то одинокие фигуры бродят от одного входа
к другому, спрашивают, где будет Конгресс? Никто не знает. Дов буркнул в
досаде "Театр начинается с вешалки" и сел в стороне на скамейке. К нему
подошел один из бродивших по вестибюлю парней, сказал, что видел его в
Москве прошлой зимой. Оказалось, нужный вход ищут ребята из делегации
советских евреев, прибыли из Белокаменной на Всемирный Еврейский Конгресс.
Дов разговорился с москвичом. "Виктор, -представился тот. -
Инженер-механик".
- На свои прилетел, механик?
- На свои? Да я едва на эти штиблеты наскреб, - И он показал блестевший
ботинок. - Три тысячи рублей содрали, разбойники. А уж авиабилеты теперь?!
Нас семьдесят душ, Бронфман привез.
Дов, ни слова не говоря, повел гостя в буфет. И сам проголодался, да и
его подкормить надо.
- Слушай, Виктор, - по пути спросил Дов. - В Союзе, судя по всему,
"ночь длинных ножей", а в перспективе "окончательное решение еврейского
вопроса"?
- Как, в перспективе?! Столица забита беженцами. Помедлишь, и тебя
накроет...
- Значит, ничего нового?
- Нового?.. Дичаем помаленьку. Все новое - у вас. Не поняли? Вчера
встретилась советская делегация с главой Сохнута Симхой Диницем. Наш
руководитель, Членов его фамилия, видели его? Невысокий такой, говорливый -
шустрик. Передал Симхе Диницу наш общий плач: "Вы нас всегда хорошо
принимаете, спасибо, но, когда мы приезжаем в качестве репатриантов, увы,
совсем другая картина..." И перечислил кое-что, известное нам из писем
отсюда... Симха Диниц нашу общую клизму "не заметил", - начал сыпать о
едином народе, о величии момента. Забыл он, что ли, что мы советские? Я с
рождения перекормлен общими словесами. Меня рвет от них... В фойе Конгресса,
прежнего, московского, вы обронили памятную мне фразу: в Израиле бороться за
свои права труднее, чем в Москве. Бьешь, как в сырое тесто. Тогда не постиг,
а сейчас начал понимать...
Когда, позавтракав, вышли из кафе, навстречу, по боковой эстакаде
концертного зала, двигался вразброд армейский оркестр, волоча футляры с
инструментами. Солдаты торопливо жевали, направляясь к своему автобусу:
парадная часть, видно, была завершена. Дов подумал, это хороший признак: на
многих подобных тусовках фанфары и медные трубы были главными действующими
лицами с первого часа до последнего, а тут выслушали их и сразу приступили к
делу.
У дверей зала раздавали наушники - перевод на шесть языков. Как в ООН.
Взял и Дов, прошел в концертный зал.
Любил Дов этот прохладный, с высоченным потолком, иерусалимский
концертный зал Беньяней Аума. Похаживал сюда на знаменитых гастролеров.
Однажды, уже во время войны, когда был концерт Исаака Стерна, прозвучала
тревога. У Стерна смычок из рук не выпал. Зрители надели противогазы и...
продолжали наслаждаться скрипичным концертом. Славный зал! Есть что
вспомнить!
Сбоку сцены объявление: какой язык на каком канале зазвучит. Дов
послушал ивритского переводчика, затем переключил на русского. Ему казалось,
сохнутовский вождь Симха Диниц, как многорукий бог Шива, одновременно и
председательствует на Всемирном Еврейском Конгрессе, и стоит, в разных
лицах, на трибуне: одни и те же общие словеса о еврейском единстве и
историческом моменте взлетают, как мыльные пузыри, и тут же лопаются с
громким, усиленным микрофоном хлопком, не оставляя следов. Тонко, по
традициям Востока, польстили Бронфману, лягнув все прежние составы Еврейских
Конгрессов, которые, как пошутил председательствующий, были недостаточно
еврейскими.
Когда назвали имя очередного оратора, какая-то молодая, спортивной
выправки дама в строгом костюме "бизнес-леди" быстро подошла к названному и
повела его к трибуне, шествуя перед ним, ик герольд. А затем сопровождала на
обратном пути, до места, словно в зале таилась угроза.
Так же, -и туда, и обратно, - провели и следующего. "Странный ритуал.
Знак особой чести, что ли? - подумал Див недоуменно. Он не обращал внимания
на эти "новшества" до тех пор, пока слово не взял известный узник Сиона
Гилель Бутман*, попавший "за решеты" в связи с самолетным делом. Бутман
произнес по адресу властей несколько фраз не вполне почтительных. Он
вспомнил, что когда его друзья запросили согласие Израиля на "операцию
"Свадьба" (похищение самолета), русский отдел израильского МИДа запретил ее
категорически.
Дов усмехнулся: и он не забыл этой истории. Шауль бен Ами, правая рука
Голды Меир - главный в делах алии "тормазной" - был известен у московских
активистов под недвусмысленной кликухой "Могила". Он заявил тогда, что,
удайся захват самолета, "мы бы их арестовали и судили". Мягкий человек
Бутман, с улыбкой говорил, а, видать, не простил этого Шаулю.
Гилель Бутман вспоминал недолго, - председательствующий сделал едва
заметный знак, и возле Бутмана оказалась та же бизнес-леди, давая понять
оратору, что его время истекло. Но Гилель Бутман еще не завершил
выступления, пытался продолжать. Тогда она положила руку на его плечо, точно
американский полицейский, предупреждаюший нарушителя о своем появлении.
Бутман замолк, но не ушел, и тут только все поняли, с какой целью существует
дама со спортивной выправкой. Зал - в едином порыве - вскричал протестующе.
Председатель поднялся, сделал торопливый знак рукой, Бутман, мол, может
продолжать.
Дов еще в самом начале послал записку, что хочет выступить, А сейчас
понял, к трибуне не подпустят. Конгресс расписан, как военный парад на
Красной площади. Фанфары - "Слушайте все!", затем общие слова, зачитанные по
бумажке, ну, и, как водится, Семен Михайлович Буденный на буланом жеребце.
В этот момент и объявили: Шауль бен Ами. Дов решил, что ослышался.
Думал, Шауль давно помер. Когда встречал его, Дова, в Вене, вроде немолод
был... Говорил Науму, когда нагрянули русские евреи, как туча: "Не помри
Шауль вовремя, сейчас бы точно дал дуба".
А вот он - тут, вечный член ЦК рабочей партии, жизнь положивший на то,
чтобы заткнуть рот алие семидесятых. Ярко встало перед глазами Дова забытое,
точно молния осветила все белым огнем.
Вена. Первый шаг на свободе. "Долгожданного первенца" -Дова - чествуют
на квартире израильского посла, как героя. Шауль горячо поздравляет с
приездом, называет "первой ласточкой". Дов достает зашитые в подкладку
письма отца и Геулы, сеструхи. Геула днем раньше отказалась от советского
гражданства, отослав в Кремль свой серпасто-молоткастый и прочие бумаги
Оказалось, отдавать такие письми-мольбы полномочному представителю
Голды Меир все равно, что бросить и колодец. Отчаяние охватило Дова, когда
он понял это. Тогда-то шкурой постиг, отчего московские активисты окрестили
социалиста Шауля бен Ами Могилой. Увы, не единственный он тут - могила, ох,
не единственный!
Трудно было привыкнуть к мысли, что их, первых отказников, не замечали
сознательно, отмахивались от них, как от комаров, - предали, не задумываясь,
в убеждении: израильская политика и судьбы простых евреев никак не
пересекаются. Если и грезилась им алия, то без олим. Не удалось бы в те дни
передать письма-мольбы английскому корреспонденту в Израиле, который
опубликовал их в Лондоне, в газете "Обзервер", хана бы Гульке, нашей "деве
Лубянской"...
Гулька была совестью Гуров, в жизни никого не обидела, не оскорбила, а,
прилетев в Лод, не смогла удержаться, - высказала Могиле то, что думала: мы,
Гуры, спасены не вами, а вопреки вам. "Не будь западной прессы, что осталось
бы от еврейского движения в России - новый Бабий Яр?"
И все - святая правда. Старая полуслепая интеллигентка, в очках, как
бинокли, Дора Подольская*, бывшая правозащитница, отправила в те годы серию
статей о бесправии евреев в СССР. Статьи легли на дно министерского
"сундука" Шауля, а Дора - в Сибирь. Сколько таких историй знал Дов? Сотни!..
Если кто-либо из стихийных сионистов публиковал на Западе материалы, Шаулем
не завизированные, или, того хуже, был связан с сахаровским комитетом,
Хельсинской труппой или с кем-либо из диссидентов, Могила тут же отбивал
депеши по консулатам: ни слова о "сомнительных"! В сомнительных тогда
ходили, благодаря ему, и Ида Нудель, и Володя Слепак, и Натан Щаранский.
Ни от кого не скрывал Дов своих горестных открытий, да только никому до
них не было дела. Так прямо и ответила Дову известная американская
благодетельница-сионистка, принимавшая его в Чикаго в шестьдесят девятом, -
одна из тех дам-организаторш, которые любят Израиль рыцарски, без страха и
упрека, и... издалека: -"Шауль губит алию - это правда. Но что мы будем
делать с этой правдой?!"
А Шауль - вот он! Улыбается, как ни в чем не бывало. Постарел, но все
такой же, гренадерского роста, лобастый, выправка армейская. А что он несет,
вечный борец с алией из России? Дов не поверил, если б не услышал своими
ушами, как знакомым низким басом вещал Шayль бен Ами, Что именно он всегда
был главным радетелем русской алии, стоял у самих ее истоков. "Может,
подняться и перебить? - мелькнуло у Дова. Пока Дов размышлял об этом, слово
предоставили писателю Эли Визелю*, бывшему узнику Освенцима, лауреату
Нобелевской премии. Эли Визель - худой, с впалыми щеками, говорил негромко.
Затих зал. И в тишину упали слова, которые в Израиле произносили редко. А на
подобных форумах - впервые. Эли Визель напомнил, что некогда он назвал
еврейство СССР "евреями молчания". Это было, как он теперь понимает, не
вполне справедливым. Подлинными "евреями молчания" были американские и
израильские евреи, которые упорно замалчивали усилия советских отказников,
крушивших железный занавес.
Долго зал не отпускал легендарного человека, посмевшего высказать на
Всемирном Конгрессе нежеланную политикам правду.
Не успел успокоиться зал, как "королевский герольд" сопроводил на сцену
пожилого мужчину с густой рыжеватой шевелюрой. Оказалось, герольд привел
самого Бронфмана, всевластного главу Всемирного Еврейского Конгресса, и тот
торжественно наградил Эли Визеля почетной медалью "за самоотверженную работу
для алии".
Таких медалей и орденов раньше не было. Но, коль освятили именем Эли
Визеля медаль номер один, значит, появятся. И точно. Почетную медаль "за
самоотверженную работу для алии" номер два вручили... Дов вскочил: "Не может
быть!"
Взял Шауль медаль, не поморщился. С неподвижной улыбкой оглядел сверху
вниз лица зрителей.
Ложь происходящего была настолько велика, что зал вдруг затих, как на
похоронах. Никто не вскрикнул, не запротестовал: на глазах повторялась сцена
в духе реляций нацистов: ложь должна быть гигантской, сшибающей с ног, тогда
никто не усомнится.
Пока Дов размышлял о происшедшем в смятении, Бронфман за герольдом
проследовал в зал.
Дов не мог придти в себя. Сейчас должны подняться из могил ребята,