Тырин Михаил Юрьевич. Тварь непобедимая

   — На, глотни и успокойся, — Павлов протянул ей недопитый коньяк. Светлана замотала головой. — Выпей, говорю!
   Он вопросительно посмотрел на Григория. Тот пожал плечами.
   — Вы знакомы, что ли?
   — Ну, да... — нерешительно кивнул Гриша. — Встречались как-то.
   Павлов взял его под локоть и потянул к себе.
   — А ну, отпусти ее, пойдем. Тебе еще поздороваться надо.
   Они приблизились к «Хонде» с беззащитно распахнутыми настежь дверями. Двое здоровяков-охранников по-прежнему удерживали Ганса в позе шлагбаума. Павлов взял его за волосы и рывком поднял голову.
   — Видишь этого человека?! — свободной рукой он указал на Григория. Ганс ничего не отвечал, только злобно таращил глаза. — Ты понял, падаль, что с тобой будет, если тебя еще раз увидят с ним рядом? Понял или нет?
   — Понял, — прохрипел Ганс, когда Павлов слегка приложил его лбом о багажник.
   — Нет, ты не понял. Ничего ты не понял! Смотри, мы ведь не милиция. Мы протоколов писать не будем и адвокатов не боимся.
   Павлов отряхнул руки, одернул пиджак и снова стал самим собой — спокойным и интеллигентным руководителем.
   — Ключи в машине, — сказал он Григорию. — Отвези ее домой. И успокой, как умеешь. Скажи, чтоб не боялась, оставь наши телефоны. Мало нам с тобой нянчиться — будем еще и подружек твоих опекать. Да не раздувай щеки, шучу я...
   Когда Гриша усадил Свету в машину, она уже перестала плакать. Только кусала губы и пыталась плотнее сцепить дрожащие пальцы.
   — Куда едем?
   — Что? — девушка, казалось, испугалась вопроса.
   — Где вы живете? Куда вас отвезти?
   — Мне ребенка забрать нужно.
   — Заберем, — Гриша повернул ключ. — Скажите адрес.
   Светлана понемногу отходила от впечатлений вечера. Она окончательно перестала всхлипывать, вытерла глаза платком. Потом повернула к себе зеркало, поправила размазанную тушь.
   — Извините, что я на вас так кинулась там, — проговорила она. — Просто увидела знакомое лицо и...
   — Извиняю, — усмехнулся Гриша. Совсем недавно он так же готов был броситься на грудь Павлову, который со своими парнями отбил его от двоих отморозков.
   — Я, наверно, сильно упала в ваших глазах?
   — Почему? — Гриша искренне удивился.
   — Ну... Вы, наверно, думаете, что приличные женщины не попадают в такие истории.
   — Попадают, — мрачно ответил Гриша. Он мог бы рассказать с десяток случаев, как благопристойные и воспитанные барышни оказываются в совершенно мерзких компаниях, проводят там по несколько дней, а потом плачут у гинеколога, спрашивая, где подешевле сделать аборт. Он сам однажды доставлял в травматологию учительницу, которой расшалившиеся новые друзья загнали между ног бильярдный шар.
   — Я сама не знаю, как это вышло, — проговорила Света, запоздало поняв, что этому молодому человеку неинтересны ее оправдания.
   — Я понимаю, — мягко сказал Григорий.
   — Извините... Вам, конечно, не интересно это слушать, а мне просто очень стыдно и страшно, и хочется кому-то рассказать...
   Гриша посмотрел девушке в глаза и по-хорошему улыбнулся. Он готов был ее слушать и успокаивать сколько угодно, только не мог признаться в этом.
   Вскоре машина остановилась возле темной пятиэтажки. Светлана ушла и через несколько минут вернулась с сыном. Ребенок был грустным и сонным.
   — Мама, ты больше не будешь так долго пропадать? — просил он, свернувшись сзади калачиком.
   — Нет, больше никогда. — Она села рядом, положила на сына руку. Голос у нее подрагивал.
   «Дуры вы все, — устало подумал Гриша. — Мечетесь во все стороны, хотите сами не зная чего, а потом жалуетесь таким вот дрожащим голосом».
   Она все же была отчасти права. Увидев ее в одной компании с Гансом, Гриша очень огорчился. Он не забывал о ней после той случайной встречи, и в его памяти она была окружена совсем другим светом. Может, действительно все получилось случайно? Ладно бы, Ганс затащил ее в машину силой. Однако наблюдатели передавали, что она весь вечер с ним каталась. Жаль ее...
   До дома Светланы доехали молча, Пашка задремал. Когда машина остановилась, Света погладила мальчика по волосам, и он открыл глаза.
   — Приехали, Павлик. Что надо дяде сказать за то, что нас подвез?
   — Спокойной ночи, — пробормотал Пашка.
   — Спасибо вам, — сказала Света, открывая дверцу.
   — Подождите, — Гриша вспомнил наставления Павлова. — Этот человек — кто он вам?
   Светлана пожала плечами и вдруг поняла, что не знает, как ответить. Сказать — друг? Ничего себе, друзья... Сказать, что он никто, — еще хуже. Села в машину неизвестно с кем. А ведь так и было...
   — Я боюсь, что сегодняшнее может повториться, — объяснил свой вопрос Гриша. — Такое может быть?
   — Не знаю.
   — Если что-то случится — вот телефон, — Гриша быстро набросал несколько цифр на листке блокнота, висящего на присоске. — Звоните, меня зовут Григорий.
   — Я помню, — попыталась улыбнуться Света.
   — А если не застанете — попросите переключить на начальника охраны, Павлова. Он обязательно поможет. И свой телефон оставьте.
   — Спасибо вам за все. Можно я кое-что спрошу?
   — Спрашивайте.
   — Скажите, кто вы?
   — Зачем вам это?
   —Я хочу знать. Почему вы оказались там? Вы из милиции, да? Валера преступник, а вы за ним следили?
   — Да, он преступник. Это и без милиции видно.
   — Только не обманывайте, ладно? И не говорите опять про бюро добрых услуг. Кто вы?
   — Я не собирался обманывать. Я — врач.
   — Врач?! — с изумлением переспросила Света.
   Ее удивление было понятно. Место врача — в тихом кабинете, а не на ночной улице, в компании мордоворотов, заламывающих бандитам руки. Гриша не стал пояснять, что сегодня он — такая же жертва. Не очень-то приятно выглядеть жертвой.
   Светлане пора было идти домой, но она продолжала стоять, держа на руках засыпающего мальчика и глядя на Григория. Он тоже смотрел на нее и не торопился прощаться.
   Светлана думала, что должна что-то сделать, сказать, хотя бы пригласить своего спасителя выпить чаю. Но как это будет выглядеть после всего, что произошло? Что, если он засмеется в ответ — не успела девочка от одного кавалера удрать, как другого привела. Все это было неправильно и неуместно, однако она не могла уйти просто так.
   И Гриша тоже никак не мог уехать. Ее нужно было утешить, успокоить, убедить, что сегодняшний вечер — просто плохой, неудачный, не более того. Она очень страдала, она не хотела, чтоб о ней думали хуже, чем следует. Она сама о себе не хотела этого думать — вот что главное.
   Но как уместить все это в коротком прощании? Никак не уместить...
   — До свидания, — сказал Гриша, закрывая дверь машины.
   — До свидания, — прошептала Света, глядя вслед удаляющимся огням.
   — Мама, а он правда врач? — спросил сонный Пашка.
   — Правда, — механически ответила Светлана.
   — Хорошо, что уехал, — проговорил Пашка шепотом. — А то стал бы меня лечить...
   * * *
   Тонкая и гибкая девушка с восточными чертами склонилась у ног мужчины, который развалился в кресле, обитом красным бархатом. Ноги он положил на такой же красный пуфик, и его большие расшлепанные ступни висели в воздухе.
   — Не больно так? — спросила девушка.
   — Делай свое дело, Зида, — сказал Мустафа. — Я скажу, когда будет больно.
   Она кивнула и продолжила ровнять его ногти маленькими блестящими кусачками и пилочкой. Мустафа смотрел в экран огромного телевизора и усмехался тому, как его старый приятель Володька Артамонов, ныне занимающий хорошую должность в какой-то администрации, излагал свои планы борьбы с коррупцией.
   «Вместе будем бороться», — подумал Мустафа и еще шире улыбнулся.
   Ногам, распаренным в горячей воде, было хорошо и уютно. Мягкие прикосновения молодых женских пальчиков ласкали и убаюкивали.
   В приоткрытую дверь просунулась голова Балумо, которого Мустафа держал в качестве дворецкого. Парень был родом из Анголы, некоторое время учился в каком-то московском университете, а потом был выгнан за пьянку. Мустафа подобрал его на автомойке, где он зарабатывал на хлеб, устроил у себя. Знакомые были просто в восторге от этой выдумки — еще никто не догадался заиметь дома слугу-негра.
   — Там Кича пришел, — сказал Балумо. — Пускать или ждать?
   — Впускай.
   Кича нерешительно вошел в большую, вычурно обставленную комнату, где бывал всего несколько раз. Мустафа протянул ему мягкую расслабленную ладонь, слегка сжал.
   — Принес?
   — Вот, — Кича положил на столик пачку зеленых банкнот, перетянутую резинкой. — Я уже считал, восемь тысяч ровно.
   — Без заморочек?
   — Все было, как по рельсам. Отдал, да еще извинился. Надо бы с ним еще насчет стоянки погундосить...
   — А что за вопрос?
   — Да там какой-то сарай стоит, памятник архитектуры. То ли Гоголь в нем ночевал, то ли Пушкин с Лермонтовым встречался... Сносить нельзя.
   — Ну, это решим. Иди отдыхай.
   — Я чего хотел спросить... — Кича в нерешительности пожевал губу. — Тут есть лавочка одна...
   — Давай короче.
   — Ну, да. Больничка, называется «Золотой родник», знаешь?
   — Слышал, — пожал плечами Мустафа.
   — А чьи они? — Кича бросил на Мустафу быстрый взгляд, пытаясь заранее угадать реакцию.
   — Не знаю. Вроде кому-то помогали ребят по-тихому заштопать. А зачем тебе?
   — Парень мой интересуется, Ганс. Есть задумка.
   — Зида, осторожнее! Мне же больно!
   — Извините...
   — Выкладывай, что твой щенок придумал.
   — Про «Снегопад» слышал? Ганс думает, что через больничку можно синтетику в город возить. Риска меньше — они же врачи, у них и ксивы, и связи... Кстати, там доктор работает, который...
   — И этот пацан хочет ее к рукам прибрать? — Живот Мустафы задрожал от мелкого смеха.
   — Ну да, — Кича тоже ухмыльнулся за компанию.
   — Ты знаешь, почему я дрянью не торговал и никогда торговать не буду? — спросил Мустафа, резко оборвав смех.
   — Нет, не знаю, — Кича заволновался. — Почему?
   — Потому, что это опасно.
   — Так это... Весь город в доле. Когда все вместе — вроде и не так опасно.
   — Пусть весь город делает что хочет и сходит с ума, сколько ему угодно. Сейчас уже не нужно лезть в пекло, чтобы иметь прибыль, как ты этого не понимаешь? Можно торговать трусами или носками — и иметь навар не хуже, чем от героина. Надо только создать себе условия. Я этим и занимаюсь — создаю условия, в том числе и для вас, придурков. Можно не платить их дурацкие налоги, можно закрывать чужие магазины, можно продавать плохой товар под видом хорошего — все это прибыльно, но не опасно. И мы в отличие от других можем себе это позволить. Ты хорошо меня понимаешь?
   — Да! — с готовностью отозвался Кича.
   — Я зарабатывал деньги еще в школе. Мой друг с фотоаппаратом размножал карты с голыми бабами, а я их продавал. И знаешь, какая у меня была самая большая мечта?
   — Продать побольше? — пожал плечами Кича.
   — Ты идиот. Я мечтал не прятать эти деньги от родителей и чтоб не было известно, откуда они берутся. Деньги пахнут! Любой капитал должен быть легализован — этого нужно добиваться. Поэтому никаким «Снегопадом» я не занимаюсь. Я выплыть стараюсь, а ты — наоборот, поглубже в дерьмо залезть.
   — Да это не я, это Ганс... — обронил Кича, но Мустафа не обратил внимания.
   — Ко мне депутаты пить приходят, со мной начальник милиции советуется. Знаешь почему? Потому что я — это порядок. Я и чужих в район не пускаю, и своих в узде держу. А придурковатые парни мне все портят.
   — Значит, не стоит в больничку соваться?
   — Решай сам, я свое мнение сказал. А засранцу своему передай, что с такими аппетитами он сгорит быстро.
   Взгляд Кичи случайно упал на ноги Мустафы. Девушка, прежде чем покрывать ногти лаком, вставила между пальцев бумажные трубочки. Кича едва заметно усмехнулся.
   — Что смешного? — спросил Мустафа.
   — Нет, ничего! — замотал головой Кича. Но, поскольку шеф ждал ответа, он продолжил: — Просто вспомнилось. «Велосипед» это называется. Ну, когда бумажки между пальцами вставляют, а потом поджигают.
   —Ты что-то имеешь в виду? — насторожился Мустафа.
   — Нет, просто вспомнилось, — Кича смущенно замолчал. — Я пойду?
   — Иди. Нет, постой. А чего это твой гаденыш деловой такой? Ты ему мало платишь?
   — Обыкновенно плачу, — развел руками Кича. — А за что ему платить-то?
   — Может, ему нужно место указать, чтоб не совался куда не надо?
   — Я поговорю. Да это все так... Хочет пацан подняться, вот и ищет.
   — Ищет, значит? А ты расскажи ему, как ты сам поднялся, а?! — Мустафа захохотал, и девушка убрала руки, чтоб не испортить работу на трясущихся ступнях. — Поделись с молодежью, как стал бригадиром.
   Кича замер, его сердце заколотилось. Это была жестокая шутка.
   — Ладно, иди, — отпустил его Мустафа, продолжая смеяться.
   Кича сбежал по лестнице, оттолкнув Балумо. В груди все кипело. Да, он помнил, как в один момент из безродного жулика и афериста превратился в бригадира с деньгами и реальной силой. Мустафа щедро наградил его за услугу, про которую Кича вспоминал с содроганием.
   * * *
   Это произошло в прошлом году, летом. Кича тогда был всего лишь одним из многих, мелким проходимцем, который время от времени имел какие-то дела с Мустафой и его людьми. Он крутился везде понемногу: перепродавал доллары на рынке, вербовал девочек для работы возле гостиницы, служил зазывалой у наперсточников, помогал людям обделывать самые разнообразные дела — от продажи краденой машины до приобретения поддельного паспорта.
   Это продолжалось, пока Кича по неосторожности не влетел на крупную сумму денег на чужой территории.
   В тот момент, когда он, обхватив голову руками, сидел дома и ждал, что к нему придут выбивать долг, вдруг появился Мустафа. Он предложил не только за свой счет погасить сумму, но и вообще устроить Киче жизнь. Но не за просто так, естественно.
   Мустафа назвал имя, адрес, положил на стол пистолет и сунул в руки фотографию. У Кичи от этого предложения дыбом встали волосы, но он быстро понял — другого выхода просто нет.
   «Дело непростое, — честно предупредил Мустафа. — Человечек-то сам по себе мелкий, но наглый, И стережет он себя очень хорошо. Так что придумай что-нибудь».
   Кича никогда не убивал людей, и Мустафа знал об этом. Все решили два фактора — безвыходное положение Кичи и его изворотливость, которая поможет выполнить трудный заказ, не привлекая дорогостоящих профессионалов.
   Кича, как умел, разузнал все о заказанном человеке. Его звали Сергей Дубровин, он был директором небольшой конторы по приему цветного металла у населения. Офис занимал пол-этажа в здании какого-то загибающегося проектного института. Склад и приемный пункт были тут же, во дворе, в старом металлическом ангаре.
   Профиль предприятия явно не вязался с образом жизни хозяина. Он передвигался на бронированной «Ауди» и всегда в сопровождении двух массивных мужчин в темных очках. Офис был отделен от мира железной дверью с телеглазком. А за дверью постоянно сидел милиционер-охранник. Заказ в самом деле оказался заковыристым. Клиент явно был не тем, за кого себя выдавал, впрочем, это ничего не меняло.
   Кича не знал, за какие грехи Мустафа хочет рассчитаться с загадочным старьевщиком, да и знать не хотел. Его делом было нажать на курок и этим решить свои нешуточные проблемы. И он придумал, как надо действовать.
   Однажды он прошел в здание, поднялся на этаж выше офиса, заперся изнутри в туалете и высыпал в оба унитаза по пакету цемента, чтобы засорить стояк. Само собой, на следующий день на нижних этажах началось фекальное наводнение. Дубровин был вынужден по естественным потребностям ходить в другую половину. Мордовороты в очках не сопровождали его во время походов в предельно загаженный туалет проектного института.
   Кича все приготовил заранее. Поставил надежный запор на дверь, проковырял дырочку в перегородке между кабинками, повесил на одну из них табличку «Не работает». После этого встал в кабинке на вахту, посматривая в «глазок», кто пришел.
   Пистолет в его планы не вписывался — на шум могли откликнуться бульдоги из охраны, а глушителем его не снабдили. Кича запасся хорошим ножом с перекрестьем и шершавой рукояткой, молотком на длинной ручке и даже удавкой из толстой лески.
   Он просидел в вонючем мокром помещении полдня, но дождался своего часа. Клиент пришел навестить сортир, как и ожидалось, без охраны. Едва он уединился в свободной кабинке, Кича вышел и запер входную дверь. Когда Дубровин показался из кабинки, застегивая на ходу штаны, Кича простодушно улыбнулся и сказал:
   — Мужик, ты бы смыл за собой, мне работать там.
   Он был одет в черную спецовку, на голове — берет, натянутый на глаза, в руках грязная брезентовая сумка и молоток. Мужчина ничего не заподозрил. Он повернулся и брезгливо потянул засаленный шнурок смыва. Древняя сантехника взвыла, как раненый мастодонт, заглушая все иные звуки. И тогда Кича ударил.
   Он метил молотком в самое темя. Было и страшно, и жутко, но руки послушались. Дубровин упал на колени, даже не вскрикнув. Но и сознания он не потерял. Кича ударил еще раз, услышав, как хрустят черепные кости.
   Мужчина барахтался на полу, силы выходили из него, как воздух из дырявого шарика.
   — Парень, обожди, договоримся! — прохрипел он, но договариваться было поздно. Кича снова ударил — так сильно, что сломалась деревянная ручка молотка.
   Он никак не умирал. Кича достал нож, руки так дрожали, что он порезался. Дубровин увидел блеск лезвия и пополз на животе в угол, словно надеясь, что его не догонят. Он пытался кричать, но выходил только гортанный стон — жалкий, беспомощный.
   Но полу кровь смешалась с мочой и водой, натекшей из худых ржавых труб. Было скользко, сливной бачок продолжал завывать, а входную дверь уже, кажется, кто-то несколько раз дернул.
   Кича бил уползающего человека в спину и никак не мог пробить ребра. Тогда он рывком перевернул его и несколько раз окунул клинок в мягкий дергающийся живот.
   Дубровин наконец начал умирать. Рот беззвучно открывался и закрывался, руки дергались в судорогах. Глаза затягивала матовая пелена.
   Вскоре он перестал дышать.
   Кича обвел туалетную комнату взглядом — все было забрызгано кровью, как на бойне. Хотелось скорей сорвать окровавленную спецовку, под ней была чистая одежда. Он решил все же подстраховаться. Подошел к лежащему человеку, приставил нож к левой стороне груди и навалился на рукоятку всем своим весом.
   И тут покойник ожил. Он захрипел и выставил вперед руки, будто надеялся защититься, однако лезвие уже достало сердце. Дубровин умер, теперь уже окончательно.
   Кича стащил с себя промокшее от крови тряпье, вытер алые капли с лица, помыл руки. Он не стал только отклеивать усы — нужно было еще выбираться из здания.
   Никто не помешал ему добраться до дома. И там наконец навалился тяжелый беспросветный ужас. Кича страдал невыразимо, это длилось две недели. Его мучили разные страхи, он закрывал уши руками, когда слышал шаги на лестнице. Казалось, что он все-таки не добил Дубровина и тот скоро придет, чтобы подвергнуть его такой же мучительной смерти.
   Еще он боялся, что сам Мустафа подошлет убийц, чтоб избавиться от свидетеля. И что быки-охранники в темных очках разыщут его, ворвутся в квартиру и разорвут на части.
   Постепенно это ушло. Мустафа успокоил Кичу. Он избавил его от долга и поставил курировать небольшой район, спокойный и стабильно доходный. Еще несколько месяцев Кича прислушивался к разговорам, желая узнать, как откликнулся город на убийство в институтском туалете.
   Но город молчал. Видать, действительно мелкой сошкой был тот старьевщик, хотя берег себя как зеницу ока.
   Кича надеялся, время стерло все чувства, мучения, которые пришлось испытать в залитом кровью туалете и позже, дома. Казалось, и сам черт не брат, и море по колено. Появилось даже некое гордое осознание, что испытание кровью сделало Кичу железным бригадиром.
   Но стоило только задуматься, провести несколько минут с воспоминаниями годичной давности, как в груди расползалось ледяное пятно.
   Мустафа слишком жестоко подшутил сегодня над Кичей. Но Кича не знал, что в скором будущем сама судьба подшутит над ним еще более жестоко.
   * * *
   Была пятница, вечер, и в клинике почти никого не осталось. Только дежурная смена торопливо ужинала в конференц-зале, да тройка охранников галдела в холле, обсуждая, куда им поехать выпить пива.
   Григорий тоже уходил домой, когда у дверей его перехватил Донской. Как обычно, к вечеру он был уставший и сердитый.
   — Торопишься куда-нибудь? — спросил он.
   — Вроде нет, — пожал плечами Гриша. — А что, есть неотложные дела?
   — Очень неотложные и необыкновенно важные! Выпить со мной водки.
   — В честь чего? — на всякий случай поинтересовался Григорий.
   — В честь того, что этот проклятый день наконец кончился. Ну, как?
   — Повод достойный, — согласился Григорий.
   — Сейчас доставят ужин из кафе, — сообщил Донской, когда они расселись в креслах его кабинета и включили телевизор. — Можем пока малость размяться. Что будешь — джин, коньяк?
   — Ты говорил насчет водки...
   — Грамотный подход, — одобрил Донской, открывая шкафчик. — Ты точно никуда не торопишься?
   — Будь спокоен.
   — Какой-то профессор говорил, что пятьдесят грамм водки перед едой — очень полезно, — сообщил Донской, наполняя крохотные рюмочки. — Ты знаешь об этом?
   — Мне ли не знать? Только не профессор, а академик. И не перед едой, а после. Фамилию вот не помню...
   — Пятьдесят грамм — это он, конечно, поскромничал, на свой возраст посчитал. Сто пятьдесят — еще куда ни шло... А поскольку последнюю неделю я вообще спиртного в рот не брал, то сегодня восполню ущерб здоровью.
   — Ты какой-то сам не свой, — заметил Григорий. — Что, проблемы?
   — Ну, проблемы у нас каждый день... Главная из них — переизбыток подлецов на планете, а в нашей стране особенно. У России две беды — дураки и подлецы, знаешь?
   — Я слышал — дураки и туалеты.
   — Нет, Гриша, дураки и подлецы. Туалеты, дороги и многое другое — это только следствие. Пей давай.
   Некоторое время они сидели молча, глядя в телевизор.
   — Говорят, ты спас прекрасную незнакомку из рук злодея? — ожил наконец Донской.
   — Не совсем незнакомку. Это та девушка, которую мы подвозили. Помнишь?
   — О-о! Надо же, как тесен мир... Гриша, это, наверно, судьба. Теперь ты, как спаситель, просто обязан увезти ее на белом коне. Записал телефончик-то?
   — Да, она оставила на всякий случай. Кстати, чем все кончилось?
   — Ты еще не знаешь?
   — Не спрашивал, как-то все некогда... Главное — кончилось.
   — Ну, побеседовали мы с этим Гансом. От души раскаялся и дал честное пионерское слово, что больше так не будет.
   — Он в самом деле фотографировал?
   — Не знаю, аппарата при нем не нашли... Но вообще, он планировал с нами дела иметь, деньги получать, под своей «крышей» держать. Хотя сам — пустое место, мелочь. Ребята, конечно, объяснили ему, что перспектив на этот счет никаких. Он долго прощения просил, хотя и затаил злобинку. В любом случае тебе волноваться незачем, а прочие вопросы мы сами решим...
   Дверь приоткрылась, в кабинет просунулась физиономия Кости-стоматолога.
   — Ого! Тут праздник, а я и не в курсе! — воскликнул он, взглянув на початую бутылку «Русского бриллианта». — Здесь всех угощают или только избранных?
   — Только членов ВМПЯВ с 1913 года, — ответил Донской.
   — Чего-чего?
   — Забыл, что такое ВМПЯВ? Чему тебя только в институте учили...
   — Погоди... — Костя наморщил лоб. — «Врачи Мира Против Ядерного Вооружения», правильно?
   — Неправильно. «Врачи Мира Против Яблочного Варенья». Бери рюмку и садись.
   — Погодите пить, я хоть закуску закажу.
   — Угомонись, — сказал Донской. — Уже все заказали. Садись давай.
   — Только кабинет запру. — Он умчался по лестнице.
   — Интересная пошла жизнь, — проговорил Гриша. — Сидят два врача и обсуждают бандитские расклады. Так просто, обыденно, словно это часть профессии.
   — Что поделаешь, это и есть часть профессии. Как только ты начинаешь чего-то стоить, начинает липнуть всякая грязь, и она становится частью профессии. А интересно, чьи расклады вы у себя в «Скорой» обсуждали?
   — Всякое говорили. Байки травили. Ну а женщины — они, как водится, знакомых промывают.
   — Да уж, достойная тема.
   — Так ведь было, кого и за что обсуждать. Вот, например, появился у нас мужичок один, Женя Труфанов. Мы его Труффальдино звали. Сутулый такой, вечно небритый, ширинка нараспашку. Пил, как лошадь, редко на дежурство трезвым приходил. И вот это чудо работало в бригаде, людей спасало. Откуда он такой взялся, никто не знает. А потом оказалось, он с больных деньги берет за услуги. Приезжает и первым делом начинает ныть: зарплата маленькая, бинты-шприцы за свои деньги покупаем...
   — Правда за свои?
   — Да нет, конечно... Не всегда. Честно сказать, многие презенты берут, да и я тоже брал. Бывало, конфеты приносили, или коньяк, или одеколон дорогой. Но сам не выпрашивал. И денег не брал, даже когда предлагали.
   — А может, зря? Дают — бери...
   — Не зря, — покачал головой Гриша. — Если бы ты поездил по квартирам, да посмотрел, как люди живут, ты бы понял. Ты ведь давно ничего этого не видел, правда?
   — Правда, давно. И, знаешь, не верю уже, что кто-то еще за совесть работает, а не за деньги. Вы ведь тоже небось не очень-то надрываетесь, да? Помирает человек — значит, такая его судьба, и нечего ему мешать, силы тратить. Бесплатная медицина, одним словом...