Страница:
— Может, я слышал что-то подобное, но...
— Но совсем мало, да? Результаты этих экспериментов были засекречены, а потом как бы потеряны... Понимаешь?
— И вы знаете результаты?
— Если быть точным, я знаю людей, которые повторили эксперименты. Это было не так давно в одном восточном государстве, свободном от моральных оков... Впрочем, хватит тебе информации. Я думаю, ты и сам понял: если вовремя продублировать электрическую активность мозга искусственным полем, то...
— ...То личность не распадется, — закончил Гриша. — А душа останется бессмертной. Скажите, кто вы по специальности?
— Я вообще-то не медик. Я молекулярный биолог, и моя тема — химическая природа памяти. Видишь, какая жизнь-то интересная пошла? Память и иммунология — вроде никакой связи, однако работаем мы с тобой в одной упряжке.
«С традиционной медициной может быть покончено в любой момент, — думал Григорий. — Из всех специальностей останется место только для одной — генетики. И еще, пожалуй, психиатрии. Зачем проводить сложные терапии, зачем резать и переиначивать тело, если в любой момент можно просто подарить человеку новенькое с иголочки. Вернее, не подарить, конечно, а продать. Пока, по словам Шамановского, это безумно дорого. Но плоды науки имеют обыкновение дешеветь. Что, если в будущем затраты на репродукцию тела сможет покрыть обычная медицинская страховка?..»
— Сколько уходит времени, чтобы вырастить тело? — спросил Гриша.
— Это вопрос денег, парень. Хотя и не только их. Вообще, чем медленнее идет процесс, тем лучше результат. Смотря какую цель поставил заказчик. Мы можем за три месяца вырастить дрянную оболочку, как на дешевых сосисках, и сунуть в нее психоформу. И обойдется это недорого. Но результат... Человек начнет рассыпаться еще по дороге домой. Отказы органов, разрушение эндокринной системы, сбои кровоснабжения, некрозы — и все это каждый день, по нарастающей. Дешевка — она и есть дешевка. Хорошее тело растет не меньше полутора лет. Лучше — еще больше, но пока никто не заказывал.
— Полтора года — не так уж много за возвращение жизни и девственного здоровья.
— Ты не совсем прав, парень, — сказал Шамановский, закуривая. — Здоровья не будет. Все эти фокусы не проходят для человека даром, природа берет свое. Ты и сам видишь, сколько мы каждый день тратим лекарств. Вся их жизнь — на кончике иглы. Я же говорил — по сути, они покойники.
Он курил, не замечая, что пепел сыплется на рубашку. Гриша не мог разделить его пессимизма, хотя и видел ему объяснение. Шамановский относился к своей работе, как опытный ремесленник, он знал наизусть каждый нюанс, видел и трудности, и недоработки, и слабые места. Для него это будни. Он пережил тот момент, когда еще хотелось поздравить человечество с тем, что разум победил саму смерть.
Впрочем, нет, не победил. Пока еще только отогнал на несколько шагов.
— А что, если смерть была естественной? — спросил Григорий. — Скажем, от старости.
— Понимаю, к чему ты клонишь, — усмехнулся Шамановский. — Ничего путного не выйдет. Пойми простую вещь: я научился лечить очень тяжелые, фактически смертельные случаи, но это не значит, что я изобрел формулу бессмертия. Можно, конечно, восстановить дряхлое умершее тело, но оно тут же откажет — по той же естественной причине.
— Но не обязательно восстанавливать дряхлое тело! Процесс старения можно остановить прямо в ванной, нейтрализовать эти ферменты и гормоны.
— И вернуть старику молодость? Это невозможно, парень. У старика не может быть молодого тела, в природе все взаимосвязано. Психику нельзя оторвать от биологии, как и огонь от свечи. Они влияют друг на друга. Свеча питает собой огонь, а огонь — разрушает свечу.
— Но огонь можно пересадить на другую свечу!
— Тогда это будет другой огонь.
— Вы пробовали?..
— Нет, даже не пытался. Я и так точно знаю — лучше не будет. Это так же невозможно, как вечный двигатель. Я бы объяснил тебе очень подробно, но давай лучше в другой раз...
Григорий понял, что главный просто устал. И от работы, и еще больше от спиртного. Пора было уходить.
— Еще один вопрос, — сказал он.
— Ну?
— Как вам удается до сих пор держать все это в тайне? Существуют открытия, которые рано или поздно все равно выходят наружу. А ведь вы работаете уже давно.
— И что из того? Я просто окружаю себя людьми, которым можно доверять. Ты же не побежишь сейчас же трезвонить обо мне на всех углах?
— Не побегу, — сказал Гриша. — И все-таки люди бывают очень разными. А кроме того, они меняются. Доверять — этого мало. Чем вы заставляете их молчать? Деньгами? Но найдутся те, кто даст больше денег...
— Это так. Деньги — штука ненадежная.
— Но что еще? Страх? Это тоже не гарантия.
— Правильно, парень. Я тоже не верю ни в деньги, ни в любовь, ни в страх. И все же я точно знаю, что ни один из вас не проболтается. Почему — узнаешь позже. Вот смотри...
Он расстегнул ворот рубашки, под ним блеснула серебристая цепочка. На ней висел небольшой металлический прямоугольник, похожий на армейский опознавательный жетон.
— Видишь эту цепочку? Она держит всех вас крепче, чем самые тяжелые оковы! Скоро ты все поймешь. И тогда, если хоть шаг против меня сделаешь — сам будешь себя проклинать до конца жизни. Выть будешь по ночам от обиды, локти свои до костей прогрызешь. Ты — мой, парень. Отныне и вовеки.
ЧАСТЬ 2
— Но совсем мало, да? Результаты этих экспериментов были засекречены, а потом как бы потеряны... Понимаешь?
— И вы знаете результаты?
— Если быть точным, я знаю людей, которые повторили эксперименты. Это было не так давно в одном восточном государстве, свободном от моральных оков... Впрочем, хватит тебе информации. Я думаю, ты и сам понял: если вовремя продублировать электрическую активность мозга искусственным полем, то...
— ...То личность не распадется, — закончил Гриша. — А душа останется бессмертной. Скажите, кто вы по специальности?
— Я вообще-то не медик. Я молекулярный биолог, и моя тема — химическая природа памяти. Видишь, какая жизнь-то интересная пошла? Память и иммунология — вроде никакой связи, однако работаем мы с тобой в одной упряжке.
«С традиционной медициной может быть покончено в любой момент, — думал Григорий. — Из всех специальностей останется место только для одной — генетики. И еще, пожалуй, психиатрии. Зачем проводить сложные терапии, зачем резать и переиначивать тело, если в любой момент можно просто подарить человеку новенькое с иголочки. Вернее, не подарить, конечно, а продать. Пока, по словам Шамановского, это безумно дорого. Но плоды науки имеют обыкновение дешеветь. Что, если в будущем затраты на репродукцию тела сможет покрыть обычная медицинская страховка?..»
— Сколько уходит времени, чтобы вырастить тело? — спросил Гриша.
— Это вопрос денег, парень. Хотя и не только их. Вообще, чем медленнее идет процесс, тем лучше результат. Смотря какую цель поставил заказчик. Мы можем за три месяца вырастить дрянную оболочку, как на дешевых сосисках, и сунуть в нее психоформу. И обойдется это недорого. Но результат... Человек начнет рассыпаться еще по дороге домой. Отказы органов, разрушение эндокринной системы, сбои кровоснабжения, некрозы — и все это каждый день, по нарастающей. Дешевка — она и есть дешевка. Хорошее тело растет не меньше полутора лет. Лучше — еще больше, но пока никто не заказывал.
— Полтора года — не так уж много за возвращение жизни и девственного здоровья.
— Ты не совсем прав, парень, — сказал Шамановский, закуривая. — Здоровья не будет. Все эти фокусы не проходят для человека даром, природа берет свое. Ты и сам видишь, сколько мы каждый день тратим лекарств. Вся их жизнь — на кончике иглы. Я же говорил — по сути, они покойники.
Он курил, не замечая, что пепел сыплется на рубашку. Гриша не мог разделить его пессимизма, хотя и видел ему объяснение. Шамановский относился к своей работе, как опытный ремесленник, он знал наизусть каждый нюанс, видел и трудности, и недоработки, и слабые места. Для него это будни. Он пережил тот момент, когда еще хотелось поздравить человечество с тем, что разум победил саму смерть.
Впрочем, нет, не победил. Пока еще только отогнал на несколько шагов.
— А что, если смерть была естественной? — спросил Григорий. — Скажем, от старости.
— Понимаю, к чему ты клонишь, — усмехнулся Шамановский. — Ничего путного не выйдет. Пойми простую вещь: я научился лечить очень тяжелые, фактически смертельные случаи, но это не значит, что я изобрел формулу бессмертия. Можно, конечно, восстановить дряхлое умершее тело, но оно тут же откажет — по той же естественной причине.
— Но не обязательно восстанавливать дряхлое тело! Процесс старения можно остановить прямо в ванной, нейтрализовать эти ферменты и гормоны.
— И вернуть старику молодость? Это невозможно, парень. У старика не может быть молодого тела, в природе все взаимосвязано. Психику нельзя оторвать от биологии, как и огонь от свечи. Они влияют друг на друга. Свеча питает собой огонь, а огонь — разрушает свечу.
— Но огонь можно пересадить на другую свечу!
— Тогда это будет другой огонь.
— Вы пробовали?..
— Нет, даже не пытался. Я и так точно знаю — лучше не будет. Это так же невозможно, как вечный двигатель. Я бы объяснил тебе очень подробно, но давай лучше в другой раз...
Григорий понял, что главный просто устал. И от работы, и еще больше от спиртного. Пора было уходить.
— Еще один вопрос, — сказал он.
— Ну?
— Как вам удается до сих пор держать все это в тайне? Существуют открытия, которые рано или поздно все равно выходят наружу. А ведь вы работаете уже давно.
— И что из того? Я просто окружаю себя людьми, которым можно доверять. Ты же не побежишь сейчас же трезвонить обо мне на всех углах?
— Не побегу, — сказал Гриша. — И все-таки люди бывают очень разными. А кроме того, они меняются. Доверять — этого мало. Чем вы заставляете их молчать? Деньгами? Но найдутся те, кто даст больше денег...
— Это так. Деньги — штука ненадежная.
— Но что еще? Страх? Это тоже не гарантия.
— Правильно, парень. Я тоже не верю ни в деньги, ни в любовь, ни в страх. И все же я точно знаю, что ни один из вас не проболтается. Почему — узнаешь позже. Вот смотри...
Он расстегнул ворот рубашки, под ним блеснула серебристая цепочка. На ней висел небольшой металлический прямоугольник, похожий на армейский опознавательный жетон.
— Видишь эту цепочку? Она держит всех вас крепче, чем самые тяжелые оковы! Скоро ты все поймешь. И тогда, если хоть шаг против меня сделаешь — сам будешь себя проклинать до конца жизни. Выть будешь по ночам от обиды, локти свои до костей прогрызешь. Ты — мой, парень. Отныне и вовеки.
ЧАСТЬ 2
ОБОЖЖЕННЫЙ АДОМ
— Здравствуйте!
Григорий даже не остановился, не сразу поняв, что обращаются к нему. Но потом, замедлив шаг, обернулся.
— Здравствуйте, — на него смотрела маленькая сгорбленная старушка в черном платке. Взгляд у нее был одновременно и приветливый, и настороженный — узнает или мимо пройдет?
— Не помните нас? — торопливо заговорила она. — Мы Ковалевы. Лисоньку Ковалеву помните?
— Алиса Ковалева? — переспросил Гриша. — Со Смоленской?
Он помнил ее. Ему не один раз приходилось приезжать к этой девушке, когда с приступами стенокардии не справлялись двойные и тройные дозы нитроглицерина. И в диспетчерской уже привыкли, что к Алисе выпадает выезжать Григорию. Так и говорили по радио: выдвигайся на Смоленскую, твоей опять плохо. И он ехал, по пути готовя промедол и фентанин, заранее зная, что и как ему придется там делать.
Гриша помнил ее потому, что жалел, возможно, больше, чем других своих пациентов. Алиса в свои двадцать два года выглядела на сорок. Она весила сто десять килограммов, и даже прогулка из комнаты в кухню заставляла ее тяжело дышать. Она не могла учиться, работать, ей трудно было просто выйти на улицу, немного прогуляться. Вся ее жизнь — квартира, балкон, книги и телевизор. Когда-то здорово играла на пианино, но потом пришлось бросить и это.
— Как она? — спросил Гриша.
— А умерла моя деточка, — сказала старушка. — Маялась, маялась, да потом бог прибрал.
— Умерла? — У Григория вдруг екнуло сердце. И, наверно, что-то отразилось в глазах — старушка даже заметно испугалась, что принял смерть девчонки на свой счет. Мол, перестал приезжать, бросил...
— Она вспоминала вас, — быстро заговорила старушка. — Потом, после вас другой доктор ездить стал. Он — ничего, хороший, только сердитый очень. Все говорил, запустили девочку...
Ее действительно запустили, Гриша с самого начала знал об этом. Если бы раньше кто-то в доме или в школе обратил внимание, что еще в тринадцатилетнем возрасте она вдруг замирала, прикладывала руки к груди, начинала тревожно водить глазами по сторонам и прислушиваться к себе — все могло бы быть иначе.
Но никто не заметил этого, никто не побеспокоился. Бабка — по малограмотности, а родители... Родители — это вообще отдельный разговор.
— Мучилась, бедненькая, — вздыхала старушка. — Плакала. Тихо-тихо, ночью. Слезки катятся, а сама не пикнет. Так и умерла ночью, никто не слыхал. Жалко Лисоньку, хоть сама помирай. Иной раз проснешься, завтрак сделаешь и чуть было не крикнешь — Лисонька, кушать! А потом думаешь: чего кричать-то, нету ж никого. Сейчас думаешь, хоть минуточку бы на ее поглядеть, обнять милую, пожалеть, поплакать с ней...
— Извините, — Гриша повернулся и быстро зашагал прочь, опустив голову. У него в горле стоял ком, он не мог больше слышать эти слова и видеть эти глаза. Врач не должен убиваться по каждому своему пациенту, иначе недолго и с катушек слететь, но сегодня все выглядело по-другому.
Гриша слушал почерневшую от горя старушку, а в голове вертелась лишь одна мысль: девочку можно было вытащить! Даже в ее последние часы, даже после остановки сердца она имела шанс, о котором не знали ни врачи, ни родственники.
Только избранные знали эту тайну, и отныне Григорий входил в их число. Тысячи людей воют над могилами, не зная, как им жить дальше. Если бы и им открылась тайна — с какой силой они вцепились бы в этот шанс, какие огни и воды готовы были бы пройти, чтоб воспользоваться им!
Все в жизни имеет оборотную сторону. Врачебная технология, которую Григорий в первые минуты принял как величайшее открытие человечества, вдруг показалась в ином свете. Ее не хватало на всех. Жизнь, которой не хватает на всех, — что может быть тягостнее и противоестественней?
Что же теперь — жить во лжи? Грише предстояло существовать среди обычных людей, грустить и радоваться с ними, и в то же время быть на каком-то ином полюсе. Ему нужно было скрывать от людей знание, которое более всего должно быть открыто.
А если придется хоронить друга? А если нужно будет смотреть в глаза его матери, жене? Как вести себя, куда деваться от простой и безжалостной мысли: у вас просто не хватило денег для того, чтобы он жил. Вы просто не сумели достаточно заработать, чтоб ваш любимый наслаждался солнечным светом, а не лежал в тесном ящике под двухметровым слоем земли...
В таком настроении Григорий шел на работу. И увидев издалека здание клиники, он даже сбавил шаг. Открылось какое-то новое зрение: «Золотой родник» представился как мрачная секта, отделенная от монотонной людской массы. Словно бы темные силы раздували там очаг, а Гриша и другие служили этим силам.
«Ничего, — подумал он. — Моя работа — лечить людей. Меня ждут будни без всякой роковой мистики. А совесть пусть мучает того, кто это придумал...»
Как всегда, уход в позицию маленького человека подействовал успокаивающе. Гриша вошел в проходную с вполне беззаботным выражением лица. День обещал быть самым обыкновенным, похожим на многие другие. Но все оказалось иначе.
Не успел Гриша переодеться, как пришла Татьяна из секретариата и привела троих гостей. Один был огромного роста в крошечных очках, пиджак висел на нем, как кусок мешковины, обернутый вокруг тела. У второго пиджак был нормальный, зато волосы так всклокочены, что, казалось, там могла спрятаться пара воробьев. Третий же, напротив, был со всех сторон приглаженный и причесанный, как пластмассовая кукла.
Судя по гипертрофированному дружелюбию на лицах, все трое были иностранцами.
— Познакомься, Григорий, — сказала Татьяна по-английски. — Это доктор Дебо, а это господин Жюли и господин Нурье. Французская медицинская академия. Шамановский просил, чтобы ты показал им свои методики.
Она подошла на пару шагов и добавила шепотом:
— Гриша, избавь меня от них! Этот маленький меня скоро съест глазами...
— Токтохр Пшенитцын? — улыбнулся толстяк, протягивая руку. — Добри дьен.
Григорий предложил французам одноразовые костюмы и повел их по кабинетам, толкая перед собой столик с приборами. Он проводил процедуры, комментируя их по-английски. Слушатели сдержанно кивали, щелкали фотоаппаратами, водили перьями по экранам карманных компьютеров.
В коридоре произошла шумная встреча с профессором Соломоновым. Оказалось, он знаком с толстым доктором Дебо. Состоялся очень эмоциональный диалог на французском языке. Гриша понял только, что на вечер друзья запланировали встречу в гостиничном ресторане.
Гости посетили пять палат. В шестую Гриша решил их не вести. Там находился какой-то ирландец, и всегда присутствовал его охранник. Ничего хорошего не произойдет, если угрюмый детина начнет вертеть французских ученых и хлопать их по карманам. Григорий предложил завершить экскурсию.
Еще с полчаса он сидел с французами в холле и отвечал на вопросы. Более всего их интересовало, нельзя ли приобрести несколько установок для нужд французского здравоохранения.
Гриша ответил, что вопрос с авторскими правами на разработку еще не решен, и вообще технология формально находится в стадии испытания. Французы упорствовали, предлагая разные варианты. Гриша согласился лишь на один: в конце осени провести дополнительные испытания во Франции — на базе филиала Медицинской академии в Блуа.
После обеда, закончив плановые процедуры, Григорий отдыхал в кабинете, листая журналы. Именно тогда к нему и заглянул профессор Соломонов.
— Э-э... Григорий, — смущенно проговорил он. — Я должен вам кое-что сказать. Вернее, признаться...
— Что случилось? — удивился Гриша.
— Нет, не случилось. Просто Франсуа — я имею в виду, доктор Дебо... Он сейчас проявил необычный интерес к вашим лазерам.
— Я заметил.
— Да нет... Вы просто не знаете Франсуа. Он — один из самых консервативных специалистов, которых я знаю. И вдруг — такой интерес к новой и почти не опробованной методике...
— И чем мне это грозит?
— Нет, ничем не грозит. Просто сегодня я, как честный человек, обязан снять перед вами шляпу. Нет, не думайте, что я иду на поводу у авторитета. У меня было и свое мнение. Но Франсуа... Его учебники переизданы в пятнадцати странах. Его цитируют в университетах...
— Одним словом, мы больше не будем спорить по поводу излучения? — понял Гриша.
— Да! Вы правы, Григорий. Наверно, я должен даже извиниться.
— Ну, это ни к чему, — рассмеялся Гриша. — Вы мне не мешали.
— Не скажите. Недоверие — это уже помеха. Надеюсь, вы дадите мне шанс оправдаться. Будет время — угощу вас в каком-нибудь заманчивом местечке. Обещаю, вам это понравится.
— Заранее благодарен, — сказал Григорий, хотя плохо представлял, чем им заниматься в ресторане, если и так каждый день видятся на работе.
Он вдруг вспомнил про приглашение, которое по-прежнему лежало между страниц перекидного календаря. Вытащил открытку, развернул. «Городская администрация и Горздравотдел приглашают Вас...». Это было куда интереснее ресторанных посиделок с начальством: появиться наконец среди своих, узнать новости, рассказать о себе.
Приглашение было на двоих. Гриша уже решил, кого бы он хотел видеть с собой на празднике. Он не знал только, будет ли это желание взаимным.
Он встал, начал ходить по кабинету. Казалось бы, чего проще — взять трубку, сказать несколько совершенно обычных слов... Но почему-то на деле все выглядело не так просто. Что-то мешало остановиться наконец у телефона и набрать номер.
«Как школьник...» — с досадой подумал Григорий.
Он еще долго ходил взад-вперед, садился за стол, снимал трубку, потом опять вставал и начинал мерить кабинет шагами.
И только устав от этой бесцельной ходьбы, измучив себя раздумьями и возненавидев за нерешительность, он собрал наконец всю свою волю в кулак и набрал номер.
— Алло, Светлана? Это Григорий. Помните?..
* * *
— Вот они стоят, — сказал Кича, останавливая машину через дорогу от обменного пункта. — В серой рубахе — Сохатый, видишь его?
— Вижу, — сказал Ганс. — Его первым вырубать?
— Как получится. Вообще, наглухо вырубать не обязательно. Гена-банкир просил только пугнуть.
Геной-банкиром Кича называл приятеля и партнера Мустафы. Он только недавно открыл здесь обменник, и валютчики тут же облюбовали его для себя. Перехватывали клиентов, мешали кассе нормально работать и давать объем.
— Ты все понял? Не перепутаешь?
— А чего тут путать?
— Ладно, иди к ребятам.
Ганс выбрался из машины и перебрался в другую, полную резких, нетерпеливых и сильных бойцов из молодняка.
— Ну?! — воскликнул Шиза — порывистый парень с рыжими всклокоченными волосами.
— Бросайте сигареты — разувайте гляделки, — ответил Ганс. — Сейчас все будет.
— Их больше, — заметил Кот, повернув к Гансу свое угреватое, грубое, как заношенный башмак, лицо.
— Зато мы веселее. Ладно, ша, начинается представление.
Кича переехал на противоположную сторону улицы и не спеша приблизился к менялам. Поздоровался за руку с Сохатым, перекинулся с ним парой слов.
— Говорит, что им здесь не работать, — прокомментировал Ганс. — Напоминает. Они с этим пацаном знакомы — раньше вместе вот так стояли.
— Ну, и что, — проговорил из-за руля Шах. — Думает, они прямо так и уйдут?
— Уйдут не уйдут, а без звонка долбить не положено. Надо все по понятиям делать.
Кича тем временем направился обратно к машине.
— Подкатывай, — скомандовал Ганс. — Только спокойно, без скрипа.
Он первым вышел и направился к обменнику. Кто-то из менял встал у него на пути.
— Сдаешь доллары, парень?
— Ага, щас сдам, — сказал Ганс и с ходу врезал валютчику между ног. Тот вскрикнул и согнулся, присев на корточки. Его приятели на мгновение оцепенели, но затем очухались и бросились к Гансу. И в тот же момент их встретили ураганом ударов ребята из бригады.
Особого шума не было. Только слышалось, как бьются о челюсти костяшки пальцев, как вскрикивают пострадавшие, как проскакивают между ударами негромкие, но яростные ругательства.
Потом закричали женщины, кто-то пообещал, что вызовет милицию. «Пусть вызывает, — подумал Ганс. — Пока приедут, мы уже пиво пить где-нибудь будем». Даже если выскочит случайный патруль — хватит ума не лезть в гущу, а то можно и в больницу загреметь с дыркой в голове.
— Опа! — радостно закричал Шиза, увидев, как по асфальту веером разлетелись бледно-зеленые купюры из чьего-то кармана.
— Деньги не брать! — рявкнул Ганс, оттаскивая парня за шиворот.
Прошло не больше двух минут, однако дело было сделано. Ганс велел отходить. Потрепанные валютчики с расквашенными рожами ползали по асфальту, собирая деньги, ключи, пейджеры, оборванные цепочки и прочий скарб.
Загодя предупрежденный охранник дождался, пока машина с бригадой скроется, и лишь тогда пошел к телефону.
Через минуту в соседнем квартале Кича протягивал в окно машины деньги, завернутые в кодаковский пакет.
— Это от Гены-банкира. Нормально вы их сделали. Гуляйте.
После этого все, кроме Кичи, отправились в пивбар. Официанты, уже зная всех в лицо, без лишних вопросов накрыли стол: поставили с десяток кружек и большое блюдо с креветками.
Ганс с усмешкой поглядывал, как возбужденный молодняк делится впечатлениями. Месяц назад эти мальчишки еще по дворам сидели да сигареты у прохожих клянчили, а теперь — мафия! Пройдет от силы год, и они переменятся — станут солидными, неторопливыми, обрастут деньгами, силу за собой почувствуют. Профессионалами станут. А пока они — так, борзота...
Пиво лилось внутрь кружка за кружкой, звуки сливались, мир все больше казался отстраненным, каким-то слишком быстрым, суетливым. Ганс расслаблялся, не вступая в разговор за столом.
— Ганс, ты какой-то сам не свой сегодня, — заметил Шах.
— Да, — подхватил Кот. — Как ты валютчиков гасил сегодня — я думал, точно убьешь кого-нибудь.
— Зло срывал, — неохотно ответил Ганс.
— На кого зло?
—Да так... — он отмахнулся — этим ребятам такие подробности знать не положено.
— Ганс, а тебя правда за девку отрихтовали? — вылез вдруг Шиза. Только у этого придурка хватило наглости спрашивать такое у старшего.
— Не за девку, — процедил Ганс. — Там другие дела были...
— А что за баба? Нормальная хоть?
— Баба как баба, — резко ответил Ганс, желая прекратить разговор.
— Ну? А ты? Надо ж разбираться!
— Давно бы разобрался. Только Кича сказал, туда больше не соваться. А на него Мустафа давит.
— Видать, там очень толстые дяди участвуют, — заметил Кот. — Раз уж Мустафа сам заступается...
— Может, и толстые, — пожал плечами Ганс, — а может, и тонкие. Но все равно там мутное дело.
— Ну, ты нас в деле видел, — заявил Шиза. — Так что, если надо, зови. Поможем.
Ганс фыркнул. Но про себя все же порадовался. Хорошо, что никогда не останешься один со своими проблемами. На том все и держится — каждый готов подписаться за товарища.
— А не испугаетесь? — ухмыльнулся он. Повеселевшая от пива братва дружно рассмеялась. Ганс тоже захохотал с ними.
— Ладно, — сказал он. — Все еще может поменяться. Если будет нужно, позову...
* * *
Впервые Григорий ждал своего профессионального праздника с нетерпением. Обычно, занятый делами, он вспоминал о нем в последний момент, когда кто-нибудь с подстанции приходил с протянутой ладонью и предлагал сброситься на спиртное и закуску...
Сегодня все было по-другому. Потому что на столе лежало приглашение, и потому что Гриша знал, с кем пойдет на вечер.
Он стоял перед зеркалом и тщательно поправлял узел галстука, когда в кабинет заглянул Донской. Он посмотрел на строгий, тщательно отглаженный костюм, белоснежную рубашку и удивленно присвистнул.
— Ты всегда на пикник так выезжаешь?
— При чем тут пикник?
— Ты забыл? Мы сегодня едем на природу всей командой — поздравлять Татьяну с днем рожденья.
— Не забыл. Я ее уже поздравил лично. И извинился, что не смогу присутствовать.
— Куда ж ты тогда напудриваешься?
— Как ты и советовал — на бал со спасенной принцессой.
Донской заметил на столе приглашение, развернул.
— Ну, понятно. Вот зачем сегодня тебе понадобился наш лимузин. А то бери принцессу — и с нами. Все веселей, чем на торжественном собрании бывшее начальство слушать.
— Я бы так и сделал, но хочу своих повидать. Когда еще представится?
— Как знаешь... — Донской обошел Григория вокруг, критически оглядев с ног до головы. Принюхался, взял со стола флакон с блестящей этикеткой.
— А это что?
— Одеколон.
— Гм... Одеколон. А я думал, жидкость для отпугивания носорогов. Интересно, где ты его раздобыл. На распродаже сельхозхимии?
— В ларьке купил, — ответил Гриша.
— Ах, в ларьке, — Донской пощупал ткань пиджака. — А это — тоже в ларьке? Нет, сейчас угадаю — перешил из бабушкиного пальто, причем сам.
Он сел в кресло, закинув ногу за ногу.
— Гриша, а вообще-то куда ты деньги деваешь? Извини, конечно, но очень интересно. Покупать одеколон в ларьке ты мог бы и с государственной зарплаты.
— Никуда не деваю, — пожал плечами Григорий. — Немного родителям даю. А так — складываю в шкафу между книг. И беру, когда надо.
— Представляю, сколько у тебя там скопилось... Ты ведь, кроме этого нервно-паралитического одеколона, пожалуй, так ничего и не приобрел.
— Ну почему? Я телевизор поменял. Потом, музыкальный центр недавно купил. Правда, слушать некогда...
— Гриша, а хочешь, я сейчас позвоню, и через двадцать минут из проката привезут английский костюм за полторы тысячи долларов?
— Зачем мне?
— Чтобы на балу не подумали, что принцесса приперлась с кучером. Заплатишь за вечер совсем немного, зато эффект...
— Наверно, не стоит. Последние два года я хожу на праздники в этом костюме, и до сих пор никто меня за кучера не принял.
— Еще год в этом костюме — и тебя будут принимать за человека, который забыл переодеть пижаму. Ладно, сегодня обойдемся смокингом напрокат, а на днях поедем в город, и я покажу, где тебе впредь надо покупать одежду. И не вздумай на этом экономить.
— Ладно, так и сделаем. Но сегодня обойдемся без смокинга.
— Это почему?
— Видишь ли, там, куда я иду, ни у кого не будет костюма за полторы тысячи долларов.
— Вон ты как... Ну, смотри, тебе виднее. Собственно, я пришел по делу.
— По делу? — встревожился Гриша, невольно взглянув на часы.
— Не пугайся, это ненадолго. На бал не опоздаешь. Просто есть для тебя подарочек ко Дню медика.
— Надеюсь, не галстук за пять тысяч долларов?
Донской рассмеялся и легко поднялся с кресла.
— Лучше. Идем, только не лопни по дороге от любопытства.
Через две минуты они были во флигеле, и Донской заглядывал в кабинет главного.
— Можно?
— Даже нужно, — ответил Шамановский. Он сидел за рабочим столом и курил, стряхивая пепел в чашку с недопитым чаем. Перед ним лежала стопка конвертов, и Гриша подумал было, что в его адрес пришла какая-нибудь приятная весточка из-за границы. После визита французов и их восторгов он ждал чего-то подобного.
— Садись, — сказал главный. — А то упадешь от радости или удивления...
Гриша опустился на стул, окончательно заинтригованный. Донской остался стоять, с любопытством поглядывая на него.
— Что ж... — проговорил главный, утопив окурок в чашке. — Ты у нас достаточно много поработал, парень, и мы уже сделали кое-какие выводы.
— Какие? — осторожно спросил Гриша. Слова главного звучали двусмысленно.
— Хорошие. Я бы сказал, отличные. Работаешь много и честно, никуда не рвешься и, что особенно важно, приносишь моему делу реальную пользу. И наши маленькие секреты ты знаешь. Я надеюсь, ты будешь с нами еще долго. Или я не прав?
— Я тоже надеюсь, — ответил Гриша.
— Тебя все устраивает? Может, есть какие-то просьбы.
— Есть, — сказал Гриша, чуть подумав. — По работе, насчет новых установок. Я уже говорил.
Григорий даже не остановился, не сразу поняв, что обращаются к нему. Но потом, замедлив шаг, обернулся.
— Здравствуйте, — на него смотрела маленькая сгорбленная старушка в черном платке. Взгляд у нее был одновременно и приветливый, и настороженный — узнает или мимо пройдет?
— Не помните нас? — торопливо заговорила она. — Мы Ковалевы. Лисоньку Ковалеву помните?
— Алиса Ковалева? — переспросил Гриша. — Со Смоленской?
Он помнил ее. Ему не один раз приходилось приезжать к этой девушке, когда с приступами стенокардии не справлялись двойные и тройные дозы нитроглицерина. И в диспетчерской уже привыкли, что к Алисе выпадает выезжать Григорию. Так и говорили по радио: выдвигайся на Смоленскую, твоей опять плохо. И он ехал, по пути готовя промедол и фентанин, заранее зная, что и как ему придется там делать.
Гриша помнил ее потому, что жалел, возможно, больше, чем других своих пациентов. Алиса в свои двадцать два года выглядела на сорок. Она весила сто десять килограммов, и даже прогулка из комнаты в кухню заставляла ее тяжело дышать. Она не могла учиться, работать, ей трудно было просто выйти на улицу, немного прогуляться. Вся ее жизнь — квартира, балкон, книги и телевизор. Когда-то здорово играла на пианино, но потом пришлось бросить и это.
— Как она? — спросил Гриша.
— А умерла моя деточка, — сказала старушка. — Маялась, маялась, да потом бог прибрал.
— Умерла? — У Григория вдруг екнуло сердце. И, наверно, что-то отразилось в глазах — старушка даже заметно испугалась, что принял смерть девчонки на свой счет. Мол, перестал приезжать, бросил...
— Она вспоминала вас, — быстро заговорила старушка. — Потом, после вас другой доктор ездить стал. Он — ничего, хороший, только сердитый очень. Все говорил, запустили девочку...
Ее действительно запустили, Гриша с самого начала знал об этом. Если бы раньше кто-то в доме или в школе обратил внимание, что еще в тринадцатилетнем возрасте она вдруг замирала, прикладывала руки к груди, начинала тревожно водить глазами по сторонам и прислушиваться к себе — все могло бы быть иначе.
Но никто не заметил этого, никто не побеспокоился. Бабка — по малограмотности, а родители... Родители — это вообще отдельный разговор.
— Мучилась, бедненькая, — вздыхала старушка. — Плакала. Тихо-тихо, ночью. Слезки катятся, а сама не пикнет. Так и умерла ночью, никто не слыхал. Жалко Лисоньку, хоть сама помирай. Иной раз проснешься, завтрак сделаешь и чуть было не крикнешь — Лисонька, кушать! А потом думаешь: чего кричать-то, нету ж никого. Сейчас думаешь, хоть минуточку бы на ее поглядеть, обнять милую, пожалеть, поплакать с ней...
— Извините, — Гриша повернулся и быстро зашагал прочь, опустив голову. У него в горле стоял ком, он не мог больше слышать эти слова и видеть эти глаза. Врач не должен убиваться по каждому своему пациенту, иначе недолго и с катушек слететь, но сегодня все выглядело по-другому.
Гриша слушал почерневшую от горя старушку, а в голове вертелась лишь одна мысль: девочку можно было вытащить! Даже в ее последние часы, даже после остановки сердца она имела шанс, о котором не знали ни врачи, ни родственники.
Только избранные знали эту тайну, и отныне Григорий входил в их число. Тысячи людей воют над могилами, не зная, как им жить дальше. Если бы и им открылась тайна — с какой силой они вцепились бы в этот шанс, какие огни и воды готовы были бы пройти, чтоб воспользоваться им!
Все в жизни имеет оборотную сторону. Врачебная технология, которую Григорий в первые минуты принял как величайшее открытие человечества, вдруг показалась в ином свете. Ее не хватало на всех. Жизнь, которой не хватает на всех, — что может быть тягостнее и противоестественней?
Что же теперь — жить во лжи? Грише предстояло существовать среди обычных людей, грустить и радоваться с ними, и в то же время быть на каком-то ином полюсе. Ему нужно было скрывать от людей знание, которое более всего должно быть открыто.
А если придется хоронить друга? А если нужно будет смотреть в глаза его матери, жене? Как вести себя, куда деваться от простой и безжалостной мысли: у вас просто не хватило денег для того, чтобы он жил. Вы просто не сумели достаточно заработать, чтоб ваш любимый наслаждался солнечным светом, а не лежал в тесном ящике под двухметровым слоем земли...
В таком настроении Григорий шел на работу. И увидев издалека здание клиники, он даже сбавил шаг. Открылось какое-то новое зрение: «Золотой родник» представился как мрачная секта, отделенная от монотонной людской массы. Словно бы темные силы раздували там очаг, а Гриша и другие служили этим силам.
«Ничего, — подумал он. — Моя работа — лечить людей. Меня ждут будни без всякой роковой мистики. А совесть пусть мучает того, кто это придумал...»
Как всегда, уход в позицию маленького человека подействовал успокаивающе. Гриша вошел в проходную с вполне беззаботным выражением лица. День обещал быть самым обыкновенным, похожим на многие другие. Но все оказалось иначе.
Не успел Гриша переодеться, как пришла Татьяна из секретариата и привела троих гостей. Один был огромного роста в крошечных очках, пиджак висел на нем, как кусок мешковины, обернутый вокруг тела. У второго пиджак был нормальный, зато волосы так всклокочены, что, казалось, там могла спрятаться пара воробьев. Третий же, напротив, был со всех сторон приглаженный и причесанный, как пластмассовая кукла.
Судя по гипертрофированному дружелюбию на лицах, все трое были иностранцами.
— Познакомься, Григорий, — сказала Татьяна по-английски. — Это доктор Дебо, а это господин Жюли и господин Нурье. Французская медицинская академия. Шамановский просил, чтобы ты показал им свои методики.
Она подошла на пару шагов и добавила шепотом:
— Гриша, избавь меня от них! Этот маленький меня скоро съест глазами...
— Токтохр Пшенитцын? — улыбнулся толстяк, протягивая руку. — Добри дьен.
Григорий предложил французам одноразовые костюмы и повел их по кабинетам, толкая перед собой столик с приборами. Он проводил процедуры, комментируя их по-английски. Слушатели сдержанно кивали, щелкали фотоаппаратами, водили перьями по экранам карманных компьютеров.
В коридоре произошла шумная встреча с профессором Соломоновым. Оказалось, он знаком с толстым доктором Дебо. Состоялся очень эмоциональный диалог на французском языке. Гриша понял только, что на вечер друзья запланировали встречу в гостиничном ресторане.
Гости посетили пять палат. В шестую Гриша решил их не вести. Там находился какой-то ирландец, и всегда присутствовал его охранник. Ничего хорошего не произойдет, если угрюмый детина начнет вертеть французских ученых и хлопать их по карманам. Григорий предложил завершить экскурсию.
Еще с полчаса он сидел с французами в холле и отвечал на вопросы. Более всего их интересовало, нельзя ли приобрести несколько установок для нужд французского здравоохранения.
Гриша ответил, что вопрос с авторскими правами на разработку еще не решен, и вообще технология формально находится в стадии испытания. Французы упорствовали, предлагая разные варианты. Гриша согласился лишь на один: в конце осени провести дополнительные испытания во Франции — на базе филиала Медицинской академии в Блуа.
После обеда, закончив плановые процедуры, Григорий отдыхал в кабинете, листая журналы. Именно тогда к нему и заглянул профессор Соломонов.
— Э-э... Григорий, — смущенно проговорил он. — Я должен вам кое-что сказать. Вернее, признаться...
— Что случилось? — удивился Гриша.
— Нет, не случилось. Просто Франсуа — я имею в виду, доктор Дебо... Он сейчас проявил необычный интерес к вашим лазерам.
— Я заметил.
— Да нет... Вы просто не знаете Франсуа. Он — один из самых консервативных специалистов, которых я знаю. И вдруг — такой интерес к новой и почти не опробованной методике...
— И чем мне это грозит?
— Нет, ничем не грозит. Просто сегодня я, как честный человек, обязан снять перед вами шляпу. Нет, не думайте, что я иду на поводу у авторитета. У меня было и свое мнение. Но Франсуа... Его учебники переизданы в пятнадцати странах. Его цитируют в университетах...
— Одним словом, мы больше не будем спорить по поводу излучения? — понял Гриша.
— Да! Вы правы, Григорий. Наверно, я должен даже извиниться.
— Ну, это ни к чему, — рассмеялся Гриша. — Вы мне не мешали.
— Не скажите. Недоверие — это уже помеха. Надеюсь, вы дадите мне шанс оправдаться. Будет время — угощу вас в каком-нибудь заманчивом местечке. Обещаю, вам это понравится.
— Заранее благодарен, — сказал Григорий, хотя плохо представлял, чем им заниматься в ресторане, если и так каждый день видятся на работе.
Он вдруг вспомнил про приглашение, которое по-прежнему лежало между страниц перекидного календаря. Вытащил открытку, развернул. «Городская администрация и Горздравотдел приглашают Вас...». Это было куда интереснее ресторанных посиделок с начальством: появиться наконец среди своих, узнать новости, рассказать о себе.
Приглашение было на двоих. Гриша уже решил, кого бы он хотел видеть с собой на празднике. Он не знал только, будет ли это желание взаимным.
Он встал, начал ходить по кабинету. Казалось бы, чего проще — взять трубку, сказать несколько совершенно обычных слов... Но почему-то на деле все выглядело не так просто. Что-то мешало остановиться наконец у телефона и набрать номер.
«Как школьник...» — с досадой подумал Григорий.
Он еще долго ходил взад-вперед, садился за стол, снимал трубку, потом опять вставал и начинал мерить кабинет шагами.
И только устав от этой бесцельной ходьбы, измучив себя раздумьями и возненавидев за нерешительность, он собрал наконец всю свою волю в кулак и набрал номер.
— Алло, Светлана? Это Григорий. Помните?..
* * *
— Вот они стоят, — сказал Кича, останавливая машину через дорогу от обменного пункта. — В серой рубахе — Сохатый, видишь его?
— Вижу, — сказал Ганс. — Его первым вырубать?
— Как получится. Вообще, наглухо вырубать не обязательно. Гена-банкир просил только пугнуть.
Геной-банкиром Кича называл приятеля и партнера Мустафы. Он только недавно открыл здесь обменник, и валютчики тут же облюбовали его для себя. Перехватывали клиентов, мешали кассе нормально работать и давать объем.
— Ты все понял? Не перепутаешь?
— А чего тут путать?
— Ладно, иди к ребятам.
Ганс выбрался из машины и перебрался в другую, полную резких, нетерпеливых и сильных бойцов из молодняка.
— Ну?! — воскликнул Шиза — порывистый парень с рыжими всклокоченными волосами.
— Бросайте сигареты — разувайте гляделки, — ответил Ганс. — Сейчас все будет.
— Их больше, — заметил Кот, повернув к Гансу свое угреватое, грубое, как заношенный башмак, лицо.
— Зато мы веселее. Ладно, ша, начинается представление.
Кича переехал на противоположную сторону улицы и не спеша приблизился к менялам. Поздоровался за руку с Сохатым, перекинулся с ним парой слов.
— Говорит, что им здесь не работать, — прокомментировал Ганс. — Напоминает. Они с этим пацаном знакомы — раньше вместе вот так стояли.
— Ну, и что, — проговорил из-за руля Шах. — Думает, они прямо так и уйдут?
— Уйдут не уйдут, а без звонка долбить не положено. Надо все по понятиям делать.
Кича тем временем направился обратно к машине.
— Подкатывай, — скомандовал Ганс. — Только спокойно, без скрипа.
Он первым вышел и направился к обменнику. Кто-то из менял встал у него на пути.
— Сдаешь доллары, парень?
— Ага, щас сдам, — сказал Ганс и с ходу врезал валютчику между ног. Тот вскрикнул и согнулся, присев на корточки. Его приятели на мгновение оцепенели, но затем очухались и бросились к Гансу. И в тот же момент их встретили ураганом ударов ребята из бригады.
Особого шума не было. Только слышалось, как бьются о челюсти костяшки пальцев, как вскрикивают пострадавшие, как проскакивают между ударами негромкие, но яростные ругательства.
Потом закричали женщины, кто-то пообещал, что вызовет милицию. «Пусть вызывает, — подумал Ганс. — Пока приедут, мы уже пиво пить где-нибудь будем». Даже если выскочит случайный патруль — хватит ума не лезть в гущу, а то можно и в больницу загреметь с дыркой в голове.
— Опа! — радостно закричал Шиза, увидев, как по асфальту веером разлетелись бледно-зеленые купюры из чьего-то кармана.
— Деньги не брать! — рявкнул Ганс, оттаскивая парня за шиворот.
Прошло не больше двух минут, однако дело было сделано. Ганс велел отходить. Потрепанные валютчики с расквашенными рожами ползали по асфальту, собирая деньги, ключи, пейджеры, оборванные цепочки и прочий скарб.
Загодя предупрежденный охранник дождался, пока машина с бригадой скроется, и лишь тогда пошел к телефону.
Через минуту в соседнем квартале Кича протягивал в окно машины деньги, завернутые в кодаковский пакет.
— Это от Гены-банкира. Нормально вы их сделали. Гуляйте.
После этого все, кроме Кичи, отправились в пивбар. Официанты, уже зная всех в лицо, без лишних вопросов накрыли стол: поставили с десяток кружек и большое блюдо с креветками.
Ганс с усмешкой поглядывал, как возбужденный молодняк делится впечатлениями. Месяц назад эти мальчишки еще по дворам сидели да сигареты у прохожих клянчили, а теперь — мафия! Пройдет от силы год, и они переменятся — станут солидными, неторопливыми, обрастут деньгами, силу за собой почувствуют. Профессионалами станут. А пока они — так, борзота...
Пиво лилось внутрь кружка за кружкой, звуки сливались, мир все больше казался отстраненным, каким-то слишком быстрым, суетливым. Ганс расслаблялся, не вступая в разговор за столом.
— Ганс, ты какой-то сам не свой сегодня, — заметил Шах.
— Да, — подхватил Кот. — Как ты валютчиков гасил сегодня — я думал, точно убьешь кого-нибудь.
— Зло срывал, — неохотно ответил Ганс.
— На кого зло?
—Да так... — он отмахнулся — этим ребятам такие подробности знать не положено.
— Ганс, а тебя правда за девку отрихтовали? — вылез вдруг Шиза. Только у этого придурка хватило наглости спрашивать такое у старшего.
— Не за девку, — процедил Ганс. — Там другие дела были...
— А что за баба? Нормальная хоть?
— Баба как баба, — резко ответил Ганс, желая прекратить разговор.
— Ну? А ты? Надо ж разбираться!
— Давно бы разобрался. Только Кича сказал, туда больше не соваться. А на него Мустафа давит.
— Видать, там очень толстые дяди участвуют, — заметил Кот. — Раз уж Мустафа сам заступается...
— Может, и толстые, — пожал плечами Ганс, — а может, и тонкие. Но все равно там мутное дело.
— Ну, ты нас в деле видел, — заявил Шиза. — Так что, если надо, зови. Поможем.
Ганс фыркнул. Но про себя все же порадовался. Хорошо, что никогда не останешься один со своими проблемами. На том все и держится — каждый готов подписаться за товарища.
— А не испугаетесь? — ухмыльнулся он. Повеселевшая от пива братва дружно рассмеялась. Ганс тоже захохотал с ними.
— Ладно, — сказал он. — Все еще может поменяться. Если будет нужно, позову...
* * *
Впервые Григорий ждал своего профессионального праздника с нетерпением. Обычно, занятый делами, он вспоминал о нем в последний момент, когда кто-нибудь с подстанции приходил с протянутой ладонью и предлагал сброситься на спиртное и закуску...
Сегодня все было по-другому. Потому что на столе лежало приглашение, и потому что Гриша знал, с кем пойдет на вечер.
Он стоял перед зеркалом и тщательно поправлял узел галстука, когда в кабинет заглянул Донской. Он посмотрел на строгий, тщательно отглаженный костюм, белоснежную рубашку и удивленно присвистнул.
— Ты всегда на пикник так выезжаешь?
— При чем тут пикник?
— Ты забыл? Мы сегодня едем на природу всей командой — поздравлять Татьяну с днем рожденья.
— Не забыл. Я ее уже поздравил лично. И извинился, что не смогу присутствовать.
— Куда ж ты тогда напудриваешься?
— Как ты и советовал — на бал со спасенной принцессой.
Донской заметил на столе приглашение, развернул.
— Ну, понятно. Вот зачем сегодня тебе понадобился наш лимузин. А то бери принцессу — и с нами. Все веселей, чем на торжественном собрании бывшее начальство слушать.
— Я бы так и сделал, но хочу своих повидать. Когда еще представится?
— Как знаешь... — Донской обошел Григория вокруг, критически оглядев с ног до головы. Принюхался, взял со стола флакон с блестящей этикеткой.
— А это что?
— Одеколон.
— Гм... Одеколон. А я думал, жидкость для отпугивания носорогов. Интересно, где ты его раздобыл. На распродаже сельхозхимии?
— В ларьке купил, — ответил Гриша.
— Ах, в ларьке, — Донской пощупал ткань пиджака. — А это — тоже в ларьке? Нет, сейчас угадаю — перешил из бабушкиного пальто, причем сам.
Он сел в кресло, закинув ногу за ногу.
— Гриша, а вообще-то куда ты деньги деваешь? Извини, конечно, но очень интересно. Покупать одеколон в ларьке ты мог бы и с государственной зарплаты.
— Никуда не деваю, — пожал плечами Григорий. — Немного родителям даю. А так — складываю в шкафу между книг. И беру, когда надо.
— Представляю, сколько у тебя там скопилось... Ты ведь, кроме этого нервно-паралитического одеколона, пожалуй, так ничего и не приобрел.
— Ну почему? Я телевизор поменял. Потом, музыкальный центр недавно купил. Правда, слушать некогда...
— Гриша, а хочешь, я сейчас позвоню, и через двадцать минут из проката привезут английский костюм за полторы тысячи долларов?
— Зачем мне?
— Чтобы на балу не подумали, что принцесса приперлась с кучером. Заплатишь за вечер совсем немного, зато эффект...
— Наверно, не стоит. Последние два года я хожу на праздники в этом костюме, и до сих пор никто меня за кучера не принял.
— Еще год в этом костюме — и тебя будут принимать за человека, который забыл переодеть пижаму. Ладно, сегодня обойдемся смокингом напрокат, а на днях поедем в город, и я покажу, где тебе впредь надо покупать одежду. И не вздумай на этом экономить.
— Ладно, так и сделаем. Но сегодня обойдемся без смокинга.
— Это почему?
— Видишь ли, там, куда я иду, ни у кого не будет костюма за полторы тысячи долларов.
— Вон ты как... Ну, смотри, тебе виднее. Собственно, я пришел по делу.
— По делу? — встревожился Гриша, невольно взглянув на часы.
— Не пугайся, это ненадолго. На бал не опоздаешь. Просто есть для тебя подарочек ко Дню медика.
— Надеюсь, не галстук за пять тысяч долларов?
Донской рассмеялся и легко поднялся с кресла.
— Лучше. Идем, только не лопни по дороге от любопытства.
Через две минуты они были во флигеле, и Донской заглядывал в кабинет главного.
— Можно?
— Даже нужно, — ответил Шамановский. Он сидел за рабочим столом и курил, стряхивая пепел в чашку с недопитым чаем. Перед ним лежала стопка конвертов, и Гриша подумал было, что в его адрес пришла какая-нибудь приятная весточка из-за границы. После визита французов и их восторгов он ждал чего-то подобного.
— Садись, — сказал главный. — А то упадешь от радости или удивления...
Гриша опустился на стул, окончательно заинтригованный. Донской остался стоять, с любопытством поглядывая на него.
— Что ж... — проговорил главный, утопив окурок в чашке. — Ты у нас достаточно много поработал, парень, и мы уже сделали кое-какие выводы.
— Какие? — осторожно спросил Гриша. Слова главного звучали двусмысленно.
— Хорошие. Я бы сказал, отличные. Работаешь много и честно, никуда не рвешься и, что особенно важно, приносишь моему делу реальную пользу. И наши маленькие секреты ты знаешь. Я надеюсь, ты будешь с нами еще долго. Или я не прав?
— Я тоже надеюсь, — ответил Гриша.
— Тебя все устраивает? Может, есть какие-то просьбы.
— Есть, — сказал Гриша, чуть подумав. — По работе, насчет новых установок. Я уже говорил.