Страница:
— Я хотел бы понять вот что... — Григорий ненадолго задумался. — Если антропоморфы появляются на свет, значит, существует соответствующий генотип — чертеж, по которому строится организм. Но откуда же ему взяться? Ведь вы говорите, что у эволюции не было нужды создавать этих... — теперь он поостерегся
говорить «чудовищ».
— Этих существ.
— А вот этого я не знаю, — развел руками Валдаев и вздохнул. — Честно признаюсь, не знаю. Тут мы можем только снова предполагать и фантазировать. Да, действительно существует особый генокод, который проявляется только в особых условиях. Можно назвать его спящим, можно — блуждающим. Нам известно, что он не передается по наследству. Он очень редкий, и потому антропоморфа почти невозможно произвести намеренно.
— Но у вас есть хотя бы версия?
— Гадать можно долго... Может, этот ген несут с собой неизвестные вирусы, которые осаждаются на землю вместе с космической пылью. Возможно, излучение светил как-то перепрограммирует ДНК, перестраивает ее по программе, рожденной в глубинах Вселенной. Не знаю, и прошу — избавьте меня от догадок. Скорее всего это знание пока не предназначено для нас.
Оба замолчали. Валдаев смотрел в пустоту, печально улыбаясь каким-то своим мыслям. Григорий же рисовал в воображении жуткие картины: развалины городов, озера из кислоты, затянутое свинцом небо... И среди этого — тысячи, миллионы сильных и быстрых хищников, в мозге которых едва тлеет искра разума.
Им можно все — убивать, обгладывать родительские кости, строить берлоги в храмах, греться у костров, сложенных из полотен великих мастеров. Что угодно, лишь бы выполнить сверхзадачу — донести искру до лучших времен, не дать ей погаснуть. Сохранить свой вид до того дня, когда небо опять станет чистым, а на обгоревших руинах пробьются первые зеленые травинки.
Тогда можно будет начинать все заново. Неважно, каков возраст цивилизации — один день или миллион лет. Важно, что в глазах сохранился свет разума, на создание которого ушло бы куда больше времени...
— Правильно ли я понял, — проговорил Григорий, — что антропоморфы не унифицированы. Получается, что таких вот резервных вариантов у человека несколько — один, например, для ядерной зимы, другой — для всемирного потопа...
— Да, — отозвался Валдаев. — Их несколько, мне известны шесть разновидностей.
— Я как-то читал, что в Африке на алмазных копях из чрева туземных женщин выходили камни. Это тоже имеет отношение?..
— Да, имеет. Это правда. Я знаю доподлинно, что несколько таких «камней» хранится в Индии. Но это не камни, а скорее, споры. Что из них может вырасти и при каких условиях, мне неизвестно. Возможно, они могут миллионы лет находиться в открытом космосе, пока не упадут, простите за вольность, на благодатную почву.
— Видимо, это для того дня, когда планете станет совсем худо?
— Наверно.
— Но, если будет настолько плохо, успеет ли человечество произвести потомство нового типа?
— Не знаю, коллега. Я думаю, цивилизацию нельзя убить одним шлепком. Что-то все равно останется. Где-то все равно будут доживать последние люди. Они и дадут миру новый вид. А вообще, эти загадки — не нашего ума дело. Моя забота — вот эти существа, их жизнь, их хлеб и кров. Они опередили свое время, они появились в неурочный час, но разве это их вина? Я только радуюсь, что теперь их уже не сжигают на кострах, не забивают камнями, не топят в омутах. У фонда есть доверенные лица — в полициях, в социальных службах, в медицине. Есть кому предупредить нас об очередном появлении на свет антропоморфа. Есть шанс вырвать этих несчастных из рук напуганных людей и дать им прожить в безопасности. Это милосердие. Это еще и благодарность за то, что мы можем быть уверены: человек — непобедимая тварь. Ничем непобедимая.
* * *
Вечером Григорий вышел один на берег озера. Позади был длинный, полный событий день. Они с Валдаевым успели не только поговорить о питомцах, но и вышли в озеро на моторке, осмотрели пещеры и недостроенный аэродром на другом берегу, зашли и в больничный комплекс.
Сейчас хотелось только отдохнуть от впечатлений дня и побыть наедине со своими мыслями. Ему пришло в голову, что медальон-страховка, висящий на шее, и блуждающий ген, порождающий антропоморфов, — разные формы одной и той же сути. И то и другое оберегает разум от преждевременной гибели. Только в одном случае речь идет об отдельном человеке, а в другом — о целой культуре. А велика ли разница?
Оба варианта предлагали человеку примерно одинаковый итог — стать ли ему неповоротливым чудищем, которое нельзя раздавить катком, или — недоделанным искусственным существом, живущим на таблетках и инъекциях.
Григорий пытался понять — что изменила в его жизни эта блестящая бирка на шее. Сделался ли он смелее, решительнее? Стал ли меньше бояться за свою жизнь? Наверно, нет.
Так же обстояли дела и в глобальном масштабе. Если человечество узнает о своем страховом полисе, если уверится, что оно в любом кошмаре выживет, — значит ли это, что оно потеряет осторожность, перестанет думать о будущем? Вряд ли. Есть ли смысл в этом резерве жизнестойкости, что дала разумным существам Вселенная?
Григорий шел по прибрежным камням, глядя, как гладь озера и земная твердь изгибаются и сливаются воедино вдали. Сейчас, когда солнце уже почти спряталось за вершины деревьев, это место больше обычного казалось суровым и неприветливым. Человек чувствовал здесь одиночество и бессилие. Самое место для хищных монстров, умеющих приспособиться и защитить себя где угодно...
Неожиданно вода возле самого берега вспенилась. Проворное существо с длинным хвостом и мощными лапами быстро взобралось по камням и остановилось прямо перед Григорием. Он невольно сделал шаг назад, но, когда существо стряхнуло воду, узнал его.
— Мы прощаемся? — проговорил антропоморф своим низким хриплым голосом, едва позволяющим разбирать слова.
— Да, Иван Сергеевич, — кивнул Григорий.
— Я благодарен вам. Григорий пожал плечами:
— Мы не сделали ничего особенного.
— Вы увидели во мне человека. Вы помогли мне самому увидеть в себе человека. Этого достаточно.
— Мы не увидели, мы всегда знали, что вы человек.
— Я не знаю, как вас благодарить. У меня ничего нет. Если только деньги?..
— Не стоит, — сказал Григорий. — Мы вполне довольны тем, что с вами все закончилось благополучно. Ничего больше не надо.
Луков вдруг припал к земле и с шумом втянул воздух.
— Здесь кто-то есть...
В следующее мгновение он вздыбил свои колючки и, протянув вперед лапы, прошипел:
— Осторожно!
Григорий быстро обернулся. Сначала он не хотел верить своим глазам, однако поверить пришлось. Ганс стоял за его спиной всего в десяти шагах.
Он был какой-то помятый, исцарапанный, в изодранной одежде, но старался держать себя бодро. Хотя это плохо удавалось. Трудности многочасового пути без сна и отдыха четко отражались на его лице.
— Ну, все, Айболит, больше я за тобой бегать не стану, — сказал он, неподвижно глядя перед собой. Глаза его были пустыми и безучастными.
Луков, издавая шипящий свист, выкатился было перед Григорием, но Ганс был очень хорошо готов К этому. Он молниеносно навел пистолет и пять раз выстрелил, очень быстро и хладнокровно. Луков подскочил — казалось даже, что он перевернулся в воздухе, а затем молча упал на каменистый берег, молотя воздух конечностями.
Ганс вяло усмехнулся и отбросил пистолет в сторону.
— Теперь ты, — он говорил спокойно, растягивая гласные, словно бы собирался не торопясь выполнить простое и привычное дело. В его руке глухо лязгнул большой нож-"бабочка". — Ну, давай поглядим твою анатомию, — проговорил Ганс, начав тихонько перемещаться одновременно вперед и вбок.
Григорий ощутил, что его вот-вот захлестнет волна паники. Он тоже начал двигаться, отступая от Ганса и стараясь при этом не свалиться в воду. Он совершенно не знал, как теперь себя вести, что делать. Драться с Гансом — бесполезно, хотя, наверно, придется. Бежать? До дома, где был сейчас Павлов, пятнадцать минут хода. Может, там слышали выстрелы и уже бегут сюда? Медлить, тянуть время?..
— Допрыгался, Пилюлькин? — ухмыльнулся Ганс. — Страшно стало?
Григорий теперь понял, про какого постороннего сообщил Валдаеву неуклюжий антропоморф. Вот, значит, какое железо он нес...
Но если питомцы наблюдают за посторонними, если слышат, видят и чувствуют на сотни метров, значит, они должны быть где-то рядом. Неужели они будут безучастно смотреть на это? Черт бы побрал этот их закон о невмешательстве в дела людей...
— Сначала тебе дышло просверлю, — проговорил Ганс, и его челюсть вдруг затряслась от ненависти. — Потом кишки в речку вывалю. И буду смотреть, как они поплывут. Понял, козел?!
Выхода не было. Наступило то пограничное состояние, когда понимаешь — все всерьез. И дело уже не обойдется угрозами и парой зуботычин — все на самом деле серьезно. Однако Григорий еще сохранял самообладание и способность думать. Узкий кончик ножа был пока далеко.
По шее тоненькой дорожкой пробежал холодок от цепочки. Страховка... Знал бы Шамановский, насколько жалкой выглядит эта попытка обмануть судьбу, когда слово «смерть» перестает быть ненастоящим. Что толку от этого кусочка металла с телефоном, если в горло вот-вот воткнется совсем другой металл?..
Ганс медлил. Ему доставляло удовольствие видеть, как меняется лицо врага, как оно бледнеет и теряет твердость черт, как блестят и бегают глаза, как ломается линия рта... Ради этой минуты он жил последние сутки. Время Ганса наконец-то пришло.
Он усмехнулся, словно вспомнил о чем-то приятном, и сказал:
— Да, о девке своей не беспокойся. Я позабочусь. Мы с ребятами позаботимся, — поправился он.
Ни Ганс, ни Григорий не подумали в это время об одной простой вещи. Питомцы пансионата действительно не вмешивались в дела людей. Но на этот раз замешаны оказались не только люди. Только что человек выстрелил в антропоморфа. Это в корне меняло дело...
Они нанесли первый удар так молниеносно, что Ганс не успел даже моргнуть. Три быстрые тени бросились с разных сторон одновременно. Столкновение, короткий звук удара, треск — и вот уже Ганс с изумленным лицом упал на колено. Из рассеченной до кости лодыжки хлестала кровь. Он перевел взгляд на свою руку и издал слабый жалобный вскрик. Из того места, где кончается предплечье, тоже била кровь. Кисть, по-прежнему сжимая нож, валялась на камнях.
От этой картины дохнуло такой первобытной жестокостью — дикой, неукротимой, что у Григория перехватило дыхание. Но ему не дали долго смотреть, как Ганс истекает кровью.
Четыре антропоморфа — точные копии Лукова — вонзили в Ганса свои когти и крючья, захлестнули на его туловище свои хвосты — и поволокли к воде. Ганс от ужаса совершенно оцепенел, его сил не хватило даже на слабое сопротивление.
Окунувшись в озеро, он на мгновение пришел в себя, забил по воде уцелевшими конечностями, но тут какие-то щупальца, необыкновенно сильные и проворные, обвили его под водой и поволокли прочь от берега. Он захлебывался, давился собственным криком, но ровным счетом ничего не мог поделать...
Григорий бросился к Лукову. Тот был жив, хотя и оглушен болевым шоком. Он лежал, привалившись к большому камню, и отчаянно расчесывал грудь, в которую угодили пули. Его била дрожь, ноги судорожно дергались.
— Больно, — прохрипел он.
— Я сейчас позову кого-нибудь! — выпалил Григорий, не зная, чем с голыми руками он сможет помочь страдающему существу.
С середины озера прилетел, тут же оборвавшись, тоскливый крик.
«Непобедимых нет...» — почему-то подумал Григорий.
ЭПИЛОГ
говорить «чудовищ».
— Этих существ.
— А вот этого я не знаю, — развел руками Валдаев и вздохнул. — Честно признаюсь, не знаю. Тут мы можем только снова предполагать и фантазировать. Да, действительно существует особый генокод, который проявляется только в особых условиях. Можно назвать его спящим, можно — блуждающим. Нам известно, что он не передается по наследству. Он очень редкий, и потому антропоморфа почти невозможно произвести намеренно.
— Но у вас есть хотя бы версия?
— Гадать можно долго... Может, этот ген несут с собой неизвестные вирусы, которые осаждаются на землю вместе с космической пылью. Возможно, излучение светил как-то перепрограммирует ДНК, перестраивает ее по программе, рожденной в глубинах Вселенной. Не знаю, и прошу — избавьте меня от догадок. Скорее всего это знание пока не предназначено для нас.
Оба замолчали. Валдаев смотрел в пустоту, печально улыбаясь каким-то своим мыслям. Григорий же рисовал в воображении жуткие картины: развалины городов, озера из кислоты, затянутое свинцом небо... И среди этого — тысячи, миллионы сильных и быстрых хищников, в мозге которых едва тлеет искра разума.
Им можно все — убивать, обгладывать родительские кости, строить берлоги в храмах, греться у костров, сложенных из полотен великих мастеров. Что угодно, лишь бы выполнить сверхзадачу — донести искру до лучших времен, не дать ей погаснуть. Сохранить свой вид до того дня, когда небо опять станет чистым, а на обгоревших руинах пробьются первые зеленые травинки.
Тогда можно будет начинать все заново. Неважно, каков возраст цивилизации — один день или миллион лет. Важно, что в глазах сохранился свет разума, на создание которого ушло бы куда больше времени...
— Правильно ли я понял, — проговорил Григорий, — что антропоморфы не унифицированы. Получается, что таких вот резервных вариантов у человека несколько — один, например, для ядерной зимы, другой — для всемирного потопа...
— Да, — отозвался Валдаев. — Их несколько, мне известны шесть разновидностей.
— Я как-то читал, что в Африке на алмазных копях из чрева туземных женщин выходили камни. Это тоже имеет отношение?..
— Да, имеет. Это правда. Я знаю доподлинно, что несколько таких «камней» хранится в Индии. Но это не камни, а скорее, споры. Что из них может вырасти и при каких условиях, мне неизвестно. Возможно, они могут миллионы лет находиться в открытом космосе, пока не упадут, простите за вольность, на благодатную почву.
— Видимо, это для того дня, когда планете станет совсем худо?
— Наверно.
— Но, если будет настолько плохо, успеет ли человечество произвести потомство нового типа?
— Не знаю, коллега. Я думаю, цивилизацию нельзя убить одним шлепком. Что-то все равно останется. Где-то все равно будут доживать последние люди. Они и дадут миру новый вид. А вообще, эти загадки — не нашего ума дело. Моя забота — вот эти существа, их жизнь, их хлеб и кров. Они опередили свое время, они появились в неурочный час, но разве это их вина? Я только радуюсь, что теперь их уже не сжигают на кострах, не забивают камнями, не топят в омутах. У фонда есть доверенные лица — в полициях, в социальных службах, в медицине. Есть кому предупредить нас об очередном появлении на свет антропоморфа. Есть шанс вырвать этих несчастных из рук напуганных людей и дать им прожить в безопасности. Это милосердие. Это еще и благодарность за то, что мы можем быть уверены: человек — непобедимая тварь. Ничем непобедимая.
* * *
Вечером Григорий вышел один на берег озера. Позади был длинный, полный событий день. Они с Валдаевым успели не только поговорить о питомцах, но и вышли в озеро на моторке, осмотрели пещеры и недостроенный аэродром на другом берегу, зашли и в больничный комплекс.
Сейчас хотелось только отдохнуть от впечатлений дня и побыть наедине со своими мыслями. Ему пришло в голову, что медальон-страховка, висящий на шее, и блуждающий ген, порождающий антропоморфов, — разные формы одной и той же сути. И то и другое оберегает разум от преждевременной гибели. Только в одном случае речь идет об отдельном человеке, а в другом — о целой культуре. А велика ли разница?
Оба варианта предлагали человеку примерно одинаковый итог — стать ли ему неповоротливым чудищем, которое нельзя раздавить катком, или — недоделанным искусственным существом, живущим на таблетках и инъекциях.
Григорий пытался понять — что изменила в его жизни эта блестящая бирка на шее. Сделался ли он смелее, решительнее? Стал ли меньше бояться за свою жизнь? Наверно, нет.
Так же обстояли дела и в глобальном масштабе. Если человечество узнает о своем страховом полисе, если уверится, что оно в любом кошмаре выживет, — значит ли это, что оно потеряет осторожность, перестанет думать о будущем? Вряд ли. Есть ли смысл в этом резерве жизнестойкости, что дала разумным существам Вселенная?
Григорий шел по прибрежным камням, глядя, как гладь озера и земная твердь изгибаются и сливаются воедино вдали. Сейчас, когда солнце уже почти спряталось за вершины деревьев, это место больше обычного казалось суровым и неприветливым. Человек чувствовал здесь одиночество и бессилие. Самое место для хищных монстров, умеющих приспособиться и защитить себя где угодно...
Неожиданно вода возле самого берега вспенилась. Проворное существо с длинным хвостом и мощными лапами быстро взобралось по камням и остановилось прямо перед Григорием. Он невольно сделал шаг назад, но, когда существо стряхнуло воду, узнал его.
— Мы прощаемся? — проговорил антропоморф своим низким хриплым голосом, едва позволяющим разбирать слова.
— Да, Иван Сергеевич, — кивнул Григорий.
— Я благодарен вам. Григорий пожал плечами:
— Мы не сделали ничего особенного.
— Вы увидели во мне человека. Вы помогли мне самому увидеть в себе человека. Этого достаточно.
— Мы не увидели, мы всегда знали, что вы человек.
— Я не знаю, как вас благодарить. У меня ничего нет. Если только деньги?..
— Не стоит, — сказал Григорий. — Мы вполне довольны тем, что с вами все закончилось благополучно. Ничего больше не надо.
Луков вдруг припал к земле и с шумом втянул воздух.
— Здесь кто-то есть...
В следующее мгновение он вздыбил свои колючки и, протянув вперед лапы, прошипел:
— Осторожно!
Григорий быстро обернулся. Сначала он не хотел верить своим глазам, однако поверить пришлось. Ганс стоял за его спиной всего в десяти шагах.
Он был какой-то помятый, исцарапанный, в изодранной одежде, но старался держать себя бодро. Хотя это плохо удавалось. Трудности многочасового пути без сна и отдыха четко отражались на его лице.
— Ну, все, Айболит, больше я за тобой бегать не стану, — сказал он, неподвижно глядя перед собой. Глаза его были пустыми и безучастными.
Луков, издавая шипящий свист, выкатился было перед Григорием, но Ганс был очень хорошо готов К этому. Он молниеносно навел пистолет и пять раз выстрелил, очень быстро и хладнокровно. Луков подскочил — казалось даже, что он перевернулся в воздухе, а затем молча упал на каменистый берег, молотя воздух конечностями.
Ганс вяло усмехнулся и отбросил пистолет в сторону.
— Теперь ты, — он говорил спокойно, растягивая гласные, словно бы собирался не торопясь выполнить простое и привычное дело. В его руке глухо лязгнул большой нож-"бабочка". — Ну, давай поглядим твою анатомию, — проговорил Ганс, начав тихонько перемещаться одновременно вперед и вбок.
Григорий ощутил, что его вот-вот захлестнет волна паники. Он тоже начал двигаться, отступая от Ганса и стараясь при этом не свалиться в воду. Он совершенно не знал, как теперь себя вести, что делать. Драться с Гансом — бесполезно, хотя, наверно, придется. Бежать? До дома, где был сейчас Павлов, пятнадцать минут хода. Может, там слышали выстрелы и уже бегут сюда? Медлить, тянуть время?..
— Допрыгался, Пилюлькин? — ухмыльнулся Ганс. — Страшно стало?
Григорий теперь понял, про какого постороннего сообщил Валдаеву неуклюжий антропоморф. Вот, значит, какое железо он нес...
Но если питомцы наблюдают за посторонними, если слышат, видят и чувствуют на сотни метров, значит, они должны быть где-то рядом. Неужели они будут безучастно смотреть на это? Черт бы побрал этот их закон о невмешательстве в дела людей...
— Сначала тебе дышло просверлю, — проговорил Ганс, и его челюсть вдруг затряслась от ненависти. — Потом кишки в речку вывалю. И буду смотреть, как они поплывут. Понял, козел?!
Выхода не было. Наступило то пограничное состояние, когда понимаешь — все всерьез. И дело уже не обойдется угрозами и парой зуботычин — все на самом деле серьезно. Однако Григорий еще сохранял самообладание и способность думать. Узкий кончик ножа был пока далеко.
По шее тоненькой дорожкой пробежал холодок от цепочки. Страховка... Знал бы Шамановский, насколько жалкой выглядит эта попытка обмануть судьбу, когда слово «смерть» перестает быть ненастоящим. Что толку от этого кусочка металла с телефоном, если в горло вот-вот воткнется совсем другой металл?..
Ганс медлил. Ему доставляло удовольствие видеть, как меняется лицо врага, как оно бледнеет и теряет твердость черт, как блестят и бегают глаза, как ломается линия рта... Ради этой минуты он жил последние сутки. Время Ганса наконец-то пришло.
Он усмехнулся, словно вспомнил о чем-то приятном, и сказал:
— Да, о девке своей не беспокойся. Я позабочусь. Мы с ребятами позаботимся, — поправился он.
Ни Ганс, ни Григорий не подумали в это время об одной простой вещи. Питомцы пансионата действительно не вмешивались в дела людей. Но на этот раз замешаны оказались не только люди. Только что человек выстрелил в антропоморфа. Это в корне меняло дело...
Они нанесли первый удар так молниеносно, что Ганс не успел даже моргнуть. Три быстрые тени бросились с разных сторон одновременно. Столкновение, короткий звук удара, треск — и вот уже Ганс с изумленным лицом упал на колено. Из рассеченной до кости лодыжки хлестала кровь. Он перевел взгляд на свою руку и издал слабый жалобный вскрик. Из того места, где кончается предплечье, тоже била кровь. Кисть, по-прежнему сжимая нож, валялась на камнях.
От этой картины дохнуло такой первобытной жестокостью — дикой, неукротимой, что у Григория перехватило дыхание. Но ему не дали долго смотреть, как Ганс истекает кровью.
Четыре антропоморфа — точные копии Лукова — вонзили в Ганса свои когти и крючья, захлестнули на его туловище свои хвосты — и поволокли к воде. Ганс от ужаса совершенно оцепенел, его сил не хватило даже на слабое сопротивление.
Окунувшись в озеро, он на мгновение пришел в себя, забил по воде уцелевшими конечностями, но тут какие-то щупальца, необыкновенно сильные и проворные, обвили его под водой и поволокли прочь от берега. Он захлебывался, давился собственным криком, но ровным счетом ничего не мог поделать...
Григорий бросился к Лукову. Тот был жив, хотя и оглушен болевым шоком. Он лежал, привалившись к большому камню, и отчаянно расчесывал грудь, в которую угодили пули. Его била дрожь, ноги судорожно дергались.
— Больно, — прохрипел он.
— Я сейчас позову кого-нибудь! — выпалил Григорий, не зная, чем с голыми руками он сможет помочь страдающему существу.
С середины озера прилетел, тут же оборвавшись, тоскливый крик.
«Непобедимых нет...» — почему-то подумал Григорий.
ЭПИЛОГ
Как всегда, с утра в понедельник в клинике царила суматоха. Желание дать каждому из пациентов достойную долю внимания и заботы оборачивалось для сотрудников непрерывной беготней, нервотрепкой и массированной тратой сил.
После обеда ритм жизни немного успокаивался, но сейчас еще было то самое горячее время, когда одни пытались удержать в голове десятки неотложных дел, другие с досадой понимали, что опять придется остаться на пару часов после работы, третьи, одурев от напряжения и переругавшись с коллегами, мечтали уйти, хлопнув дверью.
Никто, однако, не уходил. Каждый понимал, что высокие оклады и премиальные нужно оправдывать ценой своих сил и нервов.
Впрочем, пациенты вряд ли замечали это напряжение. Они видели лишь улыбчивых и отзывчивых врачей, что стремительно перемещались по кабинетам и коридорам, делая свою загадочную работу и успевая при этом уделить внимание каждому, кто нуждался.
Григорий, невольно заразившийся этой утренней суматошной энергетикой, быстро шел через холл второго этажа, а позади него почти бежала молоденькая медсестра.
— Ну, Григорий Михайлович! — восклицала она. — Ну, что мне делать? Эта мадам отказывается пить конферон, она говорит, что от него желтеет кожа вокруг рта.
— Чушь! — отвечал Григорий, не замедляя движения. — Желтеет у нее от несбалансированного питания, от жирного и жареного.
— Но она мне не верит! А вас послушает. Скажите ей...
— Послушай меня. Вера, — Григорий наконец остановился и строго посмотрел на девушку. — Я уже в отпуске. Завтра меня здесь не будет. Учись решать такие вопросы сама. Хочешь совет — пожалуйста. Ты ей давала препарат в таблетках? В капсулах? Прекрасно! Теперь пересыпь его в капсулы другого цвета и скажи, что это какой-нибудь ультра-конферон и что он стоит в четыре раза дороже.
— Хорошо, хорошо! — торопливо проговорила девушка, с детской преданностью заглядывая Григорию в глаза. — Но там у входа вас опять ждет та клиентка. Я сказала, что вы заняты, а она не уходит...
— Черт... — пробормотал Григорий и ринулся на первый этаж.
Навстречу ему поднялась из кресла моложавая женщина с ярко подведенными губами и пышной копной черных волос, из которых краситель изгнал все следы седины.
— Ну, как? — торжествующе проговорила она и обернулась вокруг себя, демонстрируя фигуру.
— Поздравляю, — снисходительно усмехнулся Григорий. — Опять глотали фепранон?
— Ну... — она неопределенно повела плечами.
— А вот под глазами у вас, уважаемая, темные впадины появились, и я знаю почему. Бессонница у вас от этого фепранона. Может, хватит себя изводить?
— Красота требует... — начала было женщина, но Григорий довольно бесцеремонно ее перебил:
— Красота требует прежде всего бережного отношения. Лучше бы вы побольше ходили пешком и меньше висели в Интернете. Пока не уехал, могу определить вас в группу горного туризма. Через две недели она вылетает на Кавказ для пешего перехода через горы к морю. Гарантирую, килограммов десять-пятнадцать вы там оставите.
— А вы там будете? — кокетливо поинтересовалась женщина.
— Нет, но там будут инструкторы. Сильные, веселые и отважные.
Григорий собирался забежать еще в один кабинет и договориться насчет Альки. Она вот-вот должна приехать с сессии и просила взять ее на практику.
Но тут наперерез ему бросился дежурный с радиотрубкой.
— Григорий, тебя срочно!
— Да, — проговорил он, устало опустившись в кресло. То, что он услышал в следующую секунду, словно отрезало его от суматошного мира.
— Диспетчер «Феникс», — раздался в трубке спокойный и даже равнодушный женский голос.
— Да, я слушаю, — тихо ответил Григорий.
— Сегодня в шестнадцать ровно вы должны явиться по адресу, — женщина сухо, размеренно проговорила необходимые цифры и названия. — От вас требуется микроавтобус и два человека сопровождения. Назначение — резервная база, остальное узнаете на месте.
— Девушка! — воскликнул Григорий. — Подождите! А вы не знаете — кто?
После небольшой паузы собеседница холодно ответила:
— Все узнаете на месте.
— Что, проблемы? — поинтересовался дежурный, когда Гриша возвращал трубку.
— Как всегда, — хмуро ответил он. — К двум часам вызови пару ребят из резервной смены. Пусть машину проверят, едем в командировку.
— Надолго?
— Насколько потребуется.
Через полчаса он был дома. Светлана собирала сумки. Пашка носился по квартире в подводной маске, представляя, что он уже покоряет морские глубины.
Светлана сразу заметила, как озабочен Григорий, и ее руки разочарованно опустились.
— Что, отпуск отменяется?
— Переносится, — поправил Гриша. — И ненадолго. Приготовь мне вещи, я после обеда уезжаю.
— А билеты?
— А билеты придется сдать, — развел руками Григорий и отвернулся, видя, что Светлана готова расплакаться от обиды.
Через минуту он подошел и обнял ее.
— Слушай мою команду, — сказал он. — Билеты не сдавай. Завтра вызовешь такси, поедешь в аэропорт и сядешь на самолет. Я вас догоню уже там.
— Я без тебя не хочу, — покачала головой Светлана, но Гриша приложил к ее губам ладонь.
— Молчи. Ты уже взрослая и умная девочка, ты полетишь, устроишься на месте и найдешь для нас самый лучший пляж. А я очень-очень скоро к вам приеду.
На душе у Григория стало гораздо легче, когда ой увидел, что Светлана вновь взялась собирать вещи.
В четыре часа он подъехал к означенному дому на санитарной «Газели». Двое охранников поднялись вслед за ним со складными носилками.
Они вошли в обшарпанную, явно не жилую квартиру, где было полно людей и табачный дым стоял столбом. Гриша осмотрелся — ни одного знакомого лица. Из комнаты в комнату ходили молодые угрюмые парни, обмениваясь фразами со специфическим бандитским выговором.
— Где? — спросил Григорий.
Из общей массы людей выделился один — худой, костистый, с плохо выбритым подбородком и прозрачными глазами. Он провел визитеров в дальнюю комнату, где на диване под грязным покрывалом их дожидалось тело клиента.
— Вот он, бля... Забирайте, н-нах...
Со смешанными чувствами Гриша откинул покрывало. И тут же с облегчением перевел дыхание — клиент был незнакомый, чужой. Видимо, из тех, что за большие деньги заранее выкупали у Шамановского страховки.
Это был мордатый черноволосый человек, похожий на цыгана. Из полуоткрытого рта поблескивал неровный ряд золотых зубов, и загустевшая слюна.
— Пуля? — спросил Григорий, откинув покрывало дальше и увидев характерное пятно на куртке.
— Две, — лениво ответил парень.
—Давно?
— Утром, бля. В машине подстерегли... Он поглядывал на Григория с любопытством. Наконец не выдержал и насмешливо спросил:
— И че, бля, лечить его будете?
— Будем, — спокойно ответил Григорий.
— Хе... — парень покачал головой и отошел. Раздался звонок в дверь, после чего в комнату буквально ворвался маленький бойкий человек в щегольском двубортном пиджаке и белой рубашке с красным галстуком. По виду — типичный проныра-адвокат.
— Прошу извинить, немного запоздал, — выпалил он, бросая на стол кожаную папку и мобильный телефон. — Вот его документы. Тут паспорт, полис, свидетельство о смерти — липовое, для ментов. Вот еще... — Гриша получил стопку бумажек и «корочек».
— И медальон, — потребовал он, протянув руку.
— Ах, да... — адвокат выудил из кармана бляху на цепочке. — Что-то еще от нас надо? Может, охрану, деньги на дорогу?..
— У нас все свое, — ответил Гриша и, сделав знак охранникам, поспешно вышел из этой затхлой, словно зачумленной квартиры.
На глазах дворовых старушек носилки с телом клиента погрузили в машину. Братва наблюдала за отъездом через грязные окна.
— До завтра обернемся? — спросил Григорий.
— На месте будем часов в двенадцать ночи, — ответил водитель. — Ночь, думаю, там придется провести. Завтра только к вечеру, может, домой допилим.
* * *
В темноте они подкатили к воротам резервной базы. Это был большой участок в сосновом бору, отгороженный высоким глухим забором. Среди деревьев белели одинаковые щитовые домики, горела пара фонарей на пустых дорожках.
Измученный долгим путешествием, Григорий поскорее сдал клиента вместе с его бумагами и уснул в отведенной ему комнате, даже не заинтересовавшись ужином.
В лесу спалось хорошо, и ночь пролетела как один миг. Просыпаясь, Гриша почувствовал необычную свежесть и легкость в голове. Тем более что выдалось отличное утро — ясное и в меру прохладное.
Он открыл глаза и вдруг увидел, что в дверях стоит Шамановский. Сразу бросилось в глаза, как покорежило его время. Прошел всего год, а у главного появилась уже и седина, и сутулость, и какой-то надлом в чертах лица...
Так бывает с людьми, которые всю жизнь спешат, рвутся вперед, работают на пределе сил, а потом вдруг все резко бросают. И тогда уже время спокойно за какие-то несколько месяцев разделывается с ними.
Впрочем, в чем-то облик Шамановского изменился в лучшую сторону. Он стал более спокойным, ухоженным, немного раздобревшим. Вечно всклокоченные волосы теперь были тщательно зачесаны, грязный рабочий фартук сменился на мягкий спортивный костюм. Но все равно, из самой глубины его глаз пробивались через крошечную трещинку усталость и разочарованность.
Григорий поспешно поднялся.
— Здравствуй, здравствуй, — главный протянул руку и рассеянно улыбнулся. — Работенку нам при вез, да?
— Привез.
— А я вот зашел на тебя посмотреть, поинтересоваться, как у вас там дела. Да ты, я гляжу, никак не проснешься?
— Нет, почему?..
— Ладно, ладно. Иди завтракай, а потом уж... Ты не торопишься?
— Ну, как сказать... — впрочем, Гриша понял, что сегодня торопиться уже нет смысла.
— Наши с тобой повидаться хотели. И Соломонов, и Павлов, и другие. Как позавтракаешь, поговорим, — и он ушел, похожий на усталого, добродушного отставного генерала-помещика.
Под утренним солнцем, пробившимся сквозь высокие кроны, место имело совсем другой, нежели вчера, вид. Здесь стало светло, довольно многолюдно, где-то тарахтел насос, из кухни шел насыщенный аромат, по которому легко было найти дорогу к столовой.
После завтрака Гриша побродил по дорожкам, встретил нескольких знакомых из прежнего состава «Золотого родника», с некоторыми остановился поболтать.
Он хотел поскорее выехать домой, ему не нравилось здесь. Резервная база была похожа на символический, не очень точный памятник прошлому. Но просто так уехать было нельзя: главный хотел выяснить, как идут дела в филиале, не нужно ли помочь деньгами, кадрами...
Присев на скамейку, стоящую в отдалении от корпусов и оживленных дорожек, Григорий начал наблюдать за повседневной жизнью базы и высматривать других знакомых. Не прошло и трех минут, как его окликнул давно знакомый голос:
— Что, Гриша, впитываешь силы природы? Гриша обернулся и сначала даже не понял, что за человек находится перед его глазами — худой, остриженный наголо, одетый в голубой махровый халат. Он сидел в электроколяске, положив руку на джойстик, и с печальной усмешкой следил, как у Григория вытягивается от удивления лицо.
—Андрей?!
— Что ты, что ты... — с досадой пробормотал Донской. — Сядь, не пугайся. Неужели я такой страшный?
— Ты уже... Я не ожидал, что ты...
— Что я уже вылупился? — помог Донской.
— Я не думал, что увижу тебя здесь.
— Я и сам не думал, что себя увижу. А ты как будто и не рад...
— Андрей... — Григорий все смотрел и смотрел на него, он и в самом деле не знал, радоваться ему или ужасаться.
— Ну, что завис? Скажи, что страшно рад. Спроси, как я себя чувствую...
— Считай, что спросил.
— Чувствую я себя гораздо лучше, чем выгляжу. Лечат, вытягивают. Ну, рассказывать-то, в общем, и нечего. Я после воскрешения ничего и не видел, кроме этого забора. Лучше ты расскажи.
— Я только в последний день узнал, что у тебя настолько плохи были дела, — проговорил Гриша, словно оправдываясь. — Почему ты ничего не говорил мне?
Донской уставился в землю и заговорил лишь после продолжительной паузы:
— А зачем рассказывать? Чтоб ты надо мной вздыхал и жалел, чтоб по головке гладил? Любая смертельная болезнь заразительна, Гриша. От обреченных шарахаются — чтобы, не дай бог, тень тоски нашей смертной никому жизнь не отравила. Это уже проверено — и как друзья уходят с грустными вздохами, и как девушки себе новых друзей заводят. Да разве бы мы с тобой веселились так славно, если б ты знал, что у меня в голове шишка растет?
— А почему нет?
— А потому, Гриша, что ты бы смотрел на меня грустными коровьими глазами и только бы думал: как лишнего не сказать, как чего не намекнуть, как не обидеть ненароком.
— А ты чего хотел?
— А я пожить хотел! Как нормальный мужик, а не как заживо отпетый. Чтоб не вздыхали у меня за спиной... Ладно, хватит об этом. Что тебе еще рассказать? Смерть моя была приятной и романтичной. Доктора наркотиков не жалели...
— Нет, об этом тоже не надо, — остановил его Гриша. — Рассказывай, что сейчас. Что болит, чем лечат...
— Да что болит... Ну, почки чуть барахлят, пью какую-то бурду пять раз в день... Да ерунда это все, мелочи и недоразумения. — Донской наморщил лоб и перевел дыхание. — Ноги не ходят — вот что самое гадкое. Какая-то гормональная анемия на фоне... Черт их разберет, все эти болячки.
— А в перспективе?
— Знать бы перспективу, — горько вздохнул Донской, — я бы уже учителя танцев себе искал.
Он замолчал, глядя куда-то мимо Григория. Тот испытал вдруг глупое и противное чувство — неловкость за свою силу и здоровье, за то, что стоит на своих ногах перед человеком в инвалидной коляске.
После обеда ритм жизни немного успокаивался, но сейчас еще было то самое горячее время, когда одни пытались удержать в голове десятки неотложных дел, другие с досадой понимали, что опять придется остаться на пару часов после работы, третьи, одурев от напряжения и переругавшись с коллегами, мечтали уйти, хлопнув дверью.
Никто, однако, не уходил. Каждый понимал, что высокие оклады и премиальные нужно оправдывать ценой своих сил и нервов.
Впрочем, пациенты вряд ли замечали это напряжение. Они видели лишь улыбчивых и отзывчивых врачей, что стремительно перемещались по кабинетам и коридорам, делая свою загадочную работу и успевая при этом уделить внимание каждому, кто нуждался.
Григорий, невольно заразившийся этой утренней суматошной энергетикой, быстро шел через холл второго этажа, а позади него почти бежала молоденькая медсестра.
— Ну, Григорий Михайлович! — восклицала она. — Ну, что мне делать? Эта мадам отказывается пить конферон, она говорит, что от него желтеет кожа вокруг рта.
— Чушь! — отвечал Григорий, не замедляя движения. — Желтеет у нее от несбалансированного питания, от жирного и жареного.
— Но она мне не верит! А вас послушает. Скажите ей...
— Послушай меня. Вера, — Григорий наконец остановился и строго посмотрел на девушку. — Я уже в отпуске. Завтра меня здесь не будет. Учись решать такие вопросы сама. Хочешь совет — пожалуйста. Ты ей давала препарат в таблетках? В капсулах? Прекрасно! Теперь пересыпь его в капсулы другого цвета и скажи, что это какой-нибудь ультра-конферон и что он стоит в четыре раза дороже.
— Хорошо, хорошо! — торопливо проговорила девушка, с детской преданностью заглядывая Григорию в глаза. — Но там у входа вас опять ждет та клиентка. Я сказала, что вы заняты, а она не уходит...
— Черт... — пробормотал Григорий и ринулся на первый этаж.
Навстречу ему поднялась из кресла моложавая женщина с ярко подведенными губами и пышной копной черных волос, из которых краситель изгнал все следы седины.
— Ну, как? — торжествующе проговорила она и обернулась вокруг себя, демонстрируя фигуру.
— Поздравляю, — снисходительно усмехнулся Григорий. — Опять глотали фепранон?
— Ну... — она неопределенно повела плечами.
— А вот под глазами у вас, уважаемая, темные впадины появились, и я знаю почему. Бессонница у вас от этого фепранона. Может, хватит себя изводить?
— Красота требует... — начала было женщина, но Григорий довольно бесцеремонно ее перебил:
— Красота требует прежде всего бережного отношения. Лучше бы вы побольше ходили пешком и меньше висели в Интернете. Пока не уехал, могу определить вас в группу горного туризма. Через две недели она вылетает на Кавказ для пешего перехода через горы к морю. Гарантирую, килограммов десять-пятнадцать вы там оставите.
— А вы там будете? — кокетливо поинтересовалась женщина.
— Нет, но там будут инструкторы. Сильные, веселые и отважные.
Григорий собирался забежать еще в один кабинет и договориться насчет Альки. Она вот-вот должна приехать с сессии и просила взять ее на практику.
Но тут наперерез ему бросился дежурный с радиотрубкой.
— Григорий, тебя срочно!
— Да, — проговорил он, устало опустившись в кресло. То, что он услышал в следующую секунду, словно отрезало его от суматошного мира.
— Диспетчер «Феникс», — раздался в трубке спокойный и даже равнодушный женский голос.
— Да, я слушаю, — тихо ответил Григорий.
— Сегодня в шестнадцать ровно вы должны явиться по адресу, — женщина сухо, размеренно проговорила необходимые цифры и названия. — От вас требуется микроавтобус и два человека сопровождения. Назначение — резервная база, остальное узнаете на месте.
— Девушка! — воскликнул Григорий. — Подождите! А вы не знаете — кто?
После небольшой паузы собеседница холодно ответила:
— Все узнаете на месте.
— Что, проблемы? — поинтересовался дежурный, когда Гриша возвращал трубку.
— Как всегда, — хмуро ответил он. — К двум часам вызови пару ребят из резервной смены. Пусть машину проверят, едем в командировку.
— Надолго?
— Насколько потребуется.
Через полчаса он был дома. Светлана собирала сумки. Пашка носился по квартире в подводной маске, представляя, что он уже покоряет морские глубины.
Светлана сразу заметила, как озабочен Григорий, и ее руки разочарованно опустились.
— Что, отпуск отменяется?
— Переносится, — поправил Гриша. — И ненадолго. Приготовь мне вещи, я после обеда уезжаю.
— А билеты?
— А билеты придется сдать, — развел руками Григорий и отвернулся, видя, что Светлана готова расплакаться от обиды.
Через минуту он подошел и обнял ее.
— Слушай мою команду, — сказал он. — Билеты не сдавай. Завтра вызовешь такси, поедешь в аэропорт и сядешь на самолет. Я вас догоню уже там.
— Я без тебя не хочу, — покачала головой Светлана, но Гриша приложил к ее губам ладонь.
— Молчи. Ты уже взрослая и умная девочка, ты полетишь, устроишься на месте и найдешь для нас самый лучший пляж. А я очень-очень скоро к вам приеду.
На душе у Григория стало гораздо легче, когда ой увидел, что Светлана вновь взялась собирать вещи.
В четыре часа он подъехал к означенному дому на санитарной «Газели». Двое охранников поднялись вслед за ним со складными носилками.
Они вошли в обшарпанную, явно не жилую квартиру, где было полно людей и табачный дым стоял столбом. Гриша осмотрелся — ни одного знакомого лица. Из комнаты в комнату ходили молодые угрюмые парни, обмениваясь фразами со специфическим бандитским выговором.
— Где? — спросил Григорий.
Из общей массы людей выделился один — худой, костистый, с плохо выбритым подбородком и прозрачными глазами. Он провел визитеров в дальнюю комнату, где на диване под грязным покрывалом их дожидалось тело клиента.
— Вот он, бля... Забирайте, н-нах...
Со смешанными чувствами Гриша откинул покрывало. И тут же с облегчением перевел дыхание — клиент был незнакомый, чужой. Видимо, из тех, что за большие деньги заранее выкупали у Шамановского страховки.
Это был мордатый черноволосый человек, похожий на цыгана. Из полуоткрытого рта поблескивал неровный ряд золотых зубов, и загустевшая слюна.
— Пуля? — спросил Григорий, откинув покрывало дальше и увидев характерное пятно на куртке.
— Две, — лениво ответил парень.
—Давно?
— Утром, бля. В машине подстерегли... Он поглядывал на Григория с любопытством. Наконец не выдержал и насмешливо спросил:
— И че, бля, лечить его будете?
— Будем, — спокойно ответил Григорий.
— Хе... — парень покачал головой и отошел. Раздался звонок в дверь, после чего в комнату буквально ворвался маленький бойкий человек в щегольском двубортном пиджаке и белой рубашке с красным галстуком. По виду — типичный проныра-адвокат.
— Прошу извинить, немного запоздал, — выпалил он, бросая на стол кожаную папку и мобильный телефон. — Вот его документы. Тут паспорт, полис, свидетельство о смерти — липовое, для ментов. Вот еще... — Гриша получил стопку бумажек и «корочек».
— И медальон, — потребовал он, протянув руку.
— Ах, да... — адвокат выудил из кармана бляху на цепочке. — Что-то еще от нас надо? Может, охрану, деньги на дорогу?..
— У нас все свое, — ответил Гриша и, сделав знак охранникам, поспешно вышел из этой затхлой, словно зачумленной квартиры.
На глазах дворовых старушек носилки с телом клиента погрузили в машину. Братва наблюдала за отъездом через грязные окна.
— До завтра обернемся? — спросил Григорий.
— На месте будем часов в двенадцать ночи, — ответил водитель. — Ночь, думаю, там придется провести. Завтра только к вечеру, может, домой допилим.
* * *
В темноте они подкатили к воротам резервной базы. Это был большой участок в сосновом бору, отгороженный высоким глухим забором. Среди деревьев белели одинаковые щитовые домики, горела пара фонарей на пустых дорожках.
Измученный долгим путешествием, Григорий поскорее сдал клиента вместе с его бумагами и уснул в отведенной ему комнате, даже не заинтересовавшись ужином.
В лесу спалось хорошо, и ночь пролетела как один миг. Просыпаясь, Гриша почувствовал необычную свежесть и легкость в голове. Тем более что выдалось отличное утро — ясное и в меру прохладное.
Он открыл глаза и вдруг увидел, что в дверях стоит Шамановский. Сразу бросилось в глаза, как покорежило его время. Прошел всего год, а у главного появилась уже и седина, и сутулость, и какой-то надлом в чертах лица...
Так бывает с людьми, которые всю жизнь спешат, рвутся вперед, работают на пределе сил, а потом вдруг все резко бросают. И тогда уже время спокойно за какие-то несколько месяцев разделывается с ними.
Впрочем, в чем-то облик Шамановского изменился в лучшую сторону. Он стал более спокойным, ухоженным, немного раздобревшим. Вечно всклокоченные волосы теперь были тщательно зачесаны, грязный рабочий фартук сменился на мягкий спортивный костюм. Но все равно, из самой глубины его глаз пробивались через крошечную трещинку усталость и разочарованность.
Григорий поспешно поднялся.
— Здравствуй, здравствуй, — главный протянул руку и рассеянно улыбнулся. — Работенку нам при вез, да?
— Привез.
— А я вот зашел на тебя посмотреть, поинтересоваться, как у вас там дела. Да ты, я гляжу, никак не проснешься?
— Нет, почему?..
— Ладно, ладно. Иди завтракай, а потом уж... Ты не торопишься?
— Ну, как сказать... — впрочем, Гриша понял, что сегодня торопиться уже нет смысла.
— Наши с тобой повидаться хотели. И Соломонов, и Павлов, и другие. Как позавтракаешь, поговорим, — и он ушел, похожий на усталого, добродушного отставного генерала-помещика.
Под утренним солнцем, пробившимся сквозь высокие кроны, место имело совсем другой, нежели вчера, вид. Здесь стало светло, довольно многолюдно, где-то тарахтел насос, из кухни шел насыщенный аромат, по которому легко было найти дорогу к столовой.
После завтрака Гриша побродил по дорожкам, встретил нескольких знакомых из прежнего состава «Золотого родника», с некоторыми остановился поболтать.
Он хотел поскорее выехать домой, ему не нравилось здесь. Резервная база была похожа на символический, не очень точный памятник прошлому. Но просто так уехать было нельзя: главный хотел выяснить, как идут дела в филиале, не нужно ли помочь деньгами, кадрами...
Присев на скамейку, стоящую в отдалении от корпусов и оживленных дорожек, Григорий начал наблюдать за повседневной жизнью базы и высматривать других знакомых. Не прошло и трех минут, как его окликнул давно знакомый голос:
— Что, Гриша, впитываешь силы природы? Гриша обернулся и сначала даже не понял, что за человек находится перед его глазами — худой, остриженный наголо, одетый в голубой махровый халат. Он сидел в электроколяске, положив руку на джойстик, и с печальной усмешкой следил, как у Григория вытягивается от удивления лицо.
—Андрей?!
— Что ты, что ты... — с досадой пробормотал Донской. — Сядь, не пугайся. Неужели я такой страшный?
— Ты уже... Я не ожидал, что ты...
— Что я уже вылупился? — помог Донской.
— Я не думал, что увижу тебя здесь.
— Я и сам не думал, что себя увижу. А ты как будто и не рад...
— Андрей... — Григорий все смотрел и смотрел на него, он и в самом деле не знал, радоваться ему или ужасаться.
— Ну, что завис? Скажи, что страшно рад. Спроси, как я себя чувствую...
— Считай, что спросил.
— Чувствую я себя гораздо лучше, чем выгляжу. Лечат, вытягивают. Ну, рассказывать-то, в общем, и нечего. Я после воскрешения ничего и не видел, кроме этого забора. Лучше ты расскажи.
— Я только в последний день узнал, что у тебя настолько плохи были дела, — проговорил Гриша, словно оправдываясь. — Почему ты ничего не говорил мне?
Донской уставился в землю и заговорил лишь после продолжительной паузы:
— А зачем рассказывать? Чтоб ты надо мной вздыхал и жалел, чтоб по головке гладил? Любая смертельная болезнь заразительна, Гриша. От обреченных шарахаются — чтобы, не дай бог, тень тоски нашей смертной никому жизнь не отравила. Это уже проверено — и как друзья уходят с грустными вздохами, и как девушки себе новых друзей заводят. Да разве бы мы с тобой веселились так славно, если б ты знал, что у меня в голове шишка растет?
— А почему нет?
— А потому, Гриша, что ты бы смотрел на меня грустными коровьими глазами и только бы думал: как лишнего не сказать, как чего не намекнуть, как не обидеть ненароком.
— А ты чего хотел?
— А я пожить хотел! Как нормальный мужик, а не как заживо отпетый. Чтоб не вздыхали у меня за спиной... Ладно, хватит об этом. Что тебе еще рассказать? Смерть моя была приятной и романтичной. Доктора наркотиков не жалели...
— Нет, об этом тоже не надо, — остановил его Гриша. — Рассказывай, что сейчас. Что болит, чем лечат...
— Да что болит... Ну, почки чуть барахлят, пью какую-то бурду пять раз в день... Да ерунда это все, мелочи и недоразумения. — Донской наморщил лоб и перевел дыхание. — Ноги не ходят — вот что самое гадкое. Какая-то гормональная анемия на фоне... Черт их разберет, все эти болячки.
— А в перспективе?
— Знать бы перспективу, — горько вздохнул Донской, — я бы уже учителя танцев себе искал.
Он замолчал, глядя куда-то мимо Григория. Тот испытал вдруг глупое и противное чувство — неловкость за свою силу и здоровье, за то, что стоит на своих ногах перед человеком в инвалидной коляске.