Страница:
— Конечно, — растерянно произнесла Раиса Вадимовна. В папке лежала еще куча вырезок про вампиров и пришельцев, которые она не решилась цитировать. — Хотя не представляю, нужно ли вам это...
— Вы нам очень помогли, — категорично ответил Шамановский. — Искренняя благодарность от всего коллектива. Только одна просьба. Пусть никто не знает о нашем разговоре, хорошо?
— О, конечно! — охотно согласилась учительница.
— Игорь Эдуардович, проводите.
Соломонов вывел подругу из конференц-зала, вытаскивая из кармана коробочку с презентом от клиники — настоящими французскими духами. Через минуту он вернулся с крайне озадаченным выражением на лице.
— Вот вам наша секретность, — сказал он. — Там опять гости.
— Откуда?
— Представьте себе, из газеты!
* * *
Григорий занимался переводом статьи из «World Hospital», когда ему позвонил Донской.
— Ты очень хотел узнать, как мы работаем с общественностью, — быстро проговорил он. — Спускайся в холл, сейчас все увидишь.
По совести, не так уж Гриша и хотел это знать. Но, заинтригованный, все же отложил работу и пошел вниз.
За столиком уже сидели Донской и незнакомая белобрысая девица с блокнотом на изготовку.
— А вот и наш пресс-секретарь, — сказал Донской таким тоном, что уже было ясно: он собирается закатить какую-нибудь комедию в своем духе. — Григорий Михайлович, познакомьтесь, это Анжелика из городской газеты. Собирает материал для ежемесячной странички «Будьте здоровы».
Анжелика сидела, закинув ногу за ногу, и крутила в пальцах авторучку. Она настороженно поглядывала по сторонам, нутром чувствуя, что ее здесь не ждали и вряд ли рады этому визиту.
— Григорий будет следить, чтоб я не сказал ничего лишнего, — пояснил Донской. — Так что вас интересует?
— Мы хотели бы дать небольшой обзор по услугам платной медицины в городе, — сказала девушка с легкой «профессиональной» небрежностью в интонации. — В основном у нас частные зубные кабинеты и специалисты-одиночки, а ваша клиника — единственная, которая дает широкий профиль услуг...
— Откуда вы это знаете? — прищурился Донской.
— Что?
— Про широкий профиль. Кто вам это сказал?
— Ну... — Анжелика пожала плечами. — Люди говорят, что здесь большая больница.
— Фамилии людей вы, естественно, не помните? Ну, хорошо, что дальше?
— Мне хотелось бы узнать, на чем именно вы специализируетесь. Совершенно коротко. Если хотите опубликовать о себе подробную информацию, то это на правах рекламы.
— Григорий Михайлович, нам нужна реклама? — проговорил Донской, и его глаза хитро блеснули.
— Телесериал «Скорая помощь» — вот наш лучший рекламный ролик, — развел руками Гриша.
— Тогда хотя бы краткую информацию, — кивнула девушка. — Итак, на чем вы специализируетесь?
— Записывайте, — сказал Донской и вдохнул полную грудь, как перед длинной речью. — Пишите: мы специализируемся на лечении различных заболеваний, — он выдохнул и замолчал.
Девица начала было писать, но остановилась, недоуменно улыбнувшись.
— А, простите, каких именно?
— Перечень занимает шестьдесят страниц печатного текста, — развел руками Донской. — Будете переписывать или так запомните?
Улыбка на лице гостьи померкла.
— Ну, хотя бы главные направления. Скажем, какие из современных методик может позволить себе частная медицина?
— Многие, — ответил Донской с непроницаемо серьезным выражением на лице. — Верно, Григорий Михайлович? Сейчас я их перечислю, а вы записывайте...
Анжелика напряглась над блокнотом, как спринтер на старте.
— Итак, пишите: ортопедическое выгибание пальцев в обратную сторону, пересадка волос с груди на живот и обратно, подтягивание морщин на головном мозге, замена гнусавости на агаканье... .
Вновь авторучка побежала по странице, но остановилась на середине строки. Девица подняла растерянные глаза — она не понимала, что происходит. Через полминуты она собралась с мыслями и улыбнулась, сделав вид, что оценила шутку.
— А если серьезно?
— Да! Действительно, пора разговаривать серьезно. Верно, Григорий Михайлович? О чем вы еще нас спросите?
— Я хотела бы все же уточнить по поводу сложных методик. Ну, скажем, пересадка органов и все такое. Говорят, что у вас...
— Правильно говорят. Можем делать и пересадки органов, и, как вы говорите, все такое. Недавно одному мужчине пересадили гипофиз землеройки. Жена не нарадуется: перекопал всю дачу, теперь у соседей роет. На очереди пересадка мочевого пузыря от слона к человеку. Представляете, сколько пива можно будет выпить?
Анжелика уже покусывала свою авторучку, беспокойно водя глазами туда-сюда.
— Ну, хорошо, — сказала она. — Не хотите отвечать. Видимо, у вас свои коммерческие тайны.
— Да, кругом тайны, — вздохнул Донской. — Мне пришлось даже оформить подписку о невыезде за пределы микрорайона. Да еще Григорий Михайлович сидит, слушает, как бы я лишнего не сказал. Как услышит — сразу по губам линейкой бьет, верите?
— Но хоть что-то вы можете сказать? Вы делаете косметические операции? Или протезирование?
— Делаем! Конечно, делаем! И то и другое. На днях одна юная леди заказала у нас пару стройных деревянных ног. Завтра вот придет на примерку...
— Ну, ясно... — вздохнула девушка, убирая блокнот в сумочку. — Хотела еще один вопрос задать, но видно уж... Хотя вопрос совершенно безобидный — насчет перспектив частной медицины.
— Планы на будущее, что ли? — разошелся Донской. — Да сколько угодно! Сейчас у нас тут группа авторов работает над научно-популярной энциклопедией «Двести пятьдесят веселых способов опорожнения кишечника». Как будет готово, приходите на презентацию. А сейчас, — Донской встал и с сожалением развел руками, — извините, дела.
Девица умчалась, даже толком не попрощавшись.
— Все лезут и лезут, — процедил Донской. — Как медом намазано.
— А мне ее жалко, — ответил Гриша. — Стоило так издеваться? Не проще было просто отказать в разговоре?
— Нет, Гриша, разговор был очень полезным. Мне, знаешь ли, очень хотелось услышать, что о нас знают в городе.
— И что о нас знают?
— Ничего! — безмятежно улыбнулся Донской. — По-прежнему ничего. И это замечательно!
* * *
Полная репродукция тела пациента окончилась к концу июля. То, что техники извлекли из гальванической ванны, могло повергнуть в ужас и религиозного фанатика, и твердого материалиста. Сотрудники клиники, хоть однажды видевшие новое обличье Лукова, в один голос называли его дьяволом.
Фотография, показанная персоналу на том памятном совещании, была лишь тихим предвестием того, что вышло в итоге. Все нечеловеческие черты пациента выпятились, приобрели свой смысл, дополнили друг друга, создав картину одновременно и жуткую, и завораживающую.
Загнутые зубы, шипы, идущие двумя рядами вдоль спины и конечностей, две пары коротких бивней перед большими узкими глазами — все это топорщилось, колыхалось, набирало силу и подвижность, словно сложная машина, которую день за днем настраивает невидимый мастер.
В пятницу вечером Гриша и Донской стояли перед большим зеркальным стеклом и наблюдали за пациентом, спавшим в своей комнате, отведенной в подвале флигеля. Он дрожал во сне. Когтистые пластинки на его груди то расходились, как мехи аккордеона, то собирались в плотный частокол. Четыре пары длинных и очень мощных пальцев конвульсивно сжимались, царапая когтями обивку кушетки.
— Его долго будут еще держать под наркозом? — спросил Гриша.
Донской пожал плечами.
— Это от многого зависит. Во-первых, психика. Как только он приходит в себя — начинается концерт. Сначала осматривает свои руги-ноги-роги, потом начинает хрипеть, выть и носиться кругами по комнате. Если его так оставить — у него просто мозги на ребро встанут.
— Но ведь надо что-то делать?
— Надо. Дождемся, пока он сможет говорить.
— А если не сможет?
— Сможет. Речевой аппарат у него развит, как личность он себя тоже осознает. Это уже проверено.
— Как?
— Доктор Качков с ним поработал. Как-то впорол ему морфина, но не до полной отключки, а на грани. И в некотором смысле побеседовал.
— Надо думать, просто проверил реакции?
— Ну да. А видишь вон те кресты? Действительно, дерматиновая обивка стен была местами процарапана крест-накрест.
— И что это значит?
— Первая реакция на пробуждение. Выл, как мамонт, и окружал себя крестными знамениями. Похоже, он уверен, что он существо из потустороннего мира. Ничего удивительного, у него ведь три класса образования, остальное — зона.
— Дьявол, — пробормотал Гриша, в очередной раз вглядываясь в клыки и шипы. — Красивая легенда. Вернулся с того света в облике дьявола...
— И сам Сатана прикоснулся к нему, и послал в мир живых, дабы сеять смуту, смерть и раздор... — продекламировал Донской. — И теперь вот надо как-то объяснить этому, с позволения сказать, человеку, что он не дьявол, а просто какое-то биологическое отклонение. Как только он начнет что-то говорить — хотя бы «мама мыла раму», — сразу начнем разъяснительную работу и контрпропаганду.
— Только что разъяснять, если сами ни черта не знаем?
— Надо подумать... Не хочешь заняться?
— Ну нет. Баюкать свихнувшихся монстров — не мой профиль.
Донской помолчал некоторое время, разглядывая Гришу.
— А ведь я серьезно, — проговорил он наконец. — Тебе бы этим заняться.
—Да чем?
— Реабилитацией пациента.
— Ты издеваешься?
— Ни капли. Ты в этой конторе единственный, кто еще не спился и не свихнулся. Спокойный добродушный человечище, внушаешь доверие, умеешь говорить просто и убедительно. Ну? Что еще надо?
— Ты хочешь, чтоб я вошел к нему в загон и прочитал проповедь?
— Войдя в загон, Гриша, ты войдешь в историю. И не надо проповедей. Просто поговори по-человечески.
— Хм... По-человечески...
Гриша мысленно нарисовал, как садится в кресло перед рогатым дьяволом: «Здравствуйте, Иван Сергеевич! Как поживаете? Кофейку или водочки?»
— Да, по-человечески, — упрямо повторил Донской. — Понимаю — трудно, но необходимо. Возьмись за хорошее дело. Помоги нам.
— Знаешь, — тихо сказал Григорий, — у меня сейчас такое чувство, будто это происходит не со мной.
— Успокойся, тут у всех такое чувство. Будь моя воля, я бы впрыснул этой образине мышьяк в кровь, а затем повторил репродукцию.
— Не боишься, что он тебя сейчас слышит?
— Я тут уже ничего не боюсь. И, между прочим, я ему же добра желаю. Ну, скажи на милость, что нам с ним делать? Даже если разберемся по-хорошему с заказчиком, куда его после этого девать? Держать в подвале, пока не сдохнет? Или выпустить в лес, в зоопарк, на вольные хлеба? А может, оформить на него паспорт, вклеить фотографию этой жуткой рожи и — отпустить с миром.
— Только не мешало бы инвалидность ему выбить, хотя бы вторую группу, чтоб пенсию получал. А то ведь на работу с такой рожей сложно устроиться.
— Шуточки хреновые, между прочим. Мне действительно придется насчет него что-то решать. Ладно, хватит об этом. Говори — берешься? Только без лирики и вздохов. Говори, да или нет. Если согласен — официально прикрепляем тебя к пациенту и, само собой, доплачиваем.
Гриша все еще колебался. Донской вдруг развернулся к нему и проговорил сквозь зубы с неожиданной злостью:
— Да что ты стоишь, как столб? Понимаю, это, конечно, не твоя проблема, а моя. Но я прошу тебя — помоги. Мне помоги. Знаю, трудно. Было бы легко — сам бы сделал...
Григорий удивился этой вспышке, за которой, видимо, крылось что-то ему неизвестное.
— Берусь, — обреченно кивнул Григорий. — Конечно, берусь. Хотя все это и напоминает страшный сон, но... Придется в него поверить.
— Вот и хорошо, — Донской сразу успокоился. — Недели через две, думаю, начнем его помаленьку будить. Первые дни он, конечно, в любом случае под легким кайфом будет — чтоб не прыгал и стены не царапал. Вот тогда спокойно с ним побеседуешь. Может, и у него к тому времени голос прорежется.
— Что же я ему расскажу?
— Для начала напусти туману, да побольше. Нагороди терминов, описаний. Скажи, что будут еще исследования, много исследований. И пусть он их не пугается. Он, конечно, не поверит сразу. Но убедить его, что Сатана тут ни при чем, — в наших интересах. Ну кто лучше тебя сможет это сделать?
— Я все сделаю, Андрей.
— Тем более уже есть кое-какие соображения насчет его чудесного превращения, — добавил Донской, многозначительно посмотрев на Григория.
— Уже что-то выяснили?
— Еще не выяснили, но, кажется, напали на след. А пойдем, я тебе все покажу.
Они поднялись в коридор флигеля и вошли в помещение без окон, заставленное большими картонными коробками.
— Вот здесь держали животных, пока был карантин и дезинфекция, — сообщил Донской, обведя полукруг рукой. Затем шагнул на середину комнаты. — А вот здесь, как утверждал помощник ветеринара, неизменно паслась Софи. Та самая, что вынашивала нашу образину.
— И что?
— Сейчас поймешь, что. Я пойду в коридор и включу компрессор. А ты приложи к стене руку.
Донской вышел, и через некоторое время из-за. стены донесся мерный гул. Гриша коснулся ладонью шершавой поверхности стены и ощутил, как она вибрирует.
— Чувствуешь? — спросил вернувшийся в комнату Донской.
— Стена дрожит, — безразлично пожал плечами Григорий. — Это естественно.
— Она не только дрожит, Гриша! Тут, конечно, все облазили со счетчиком радиации и ничего, естественно, не нашли. И только недавно кто-то догадался проверить место магнитометром.
— Ну, и?..
— У компрессора какой-то суперкомпактный двигатель с высокими оборотами. Не знаю тонкостей, японская штучка. Так вот, он не только дрожит и греется, но и дает сумасшедшее электромагнитное излучение. При установке электрик не заземлил экран.
— И ты думаешь, что из-за магнитного поля...
— Подожди. Вспомни, я рассказывал тебе, что нам училка поведала.
— Я помню. У женщин, попавших в ненормально тяжелые условия, рождались ненормальные дети — змеи, обезьяны. Очень занимательная теория. Получается, что, если на компрессор посадить беременную девку, она воспроизведет нам такую же особь.
— Не торопись, Гриша. Софи оказалась здесь на четвертый день после имплантации. Плод только формировался, он состоял всего из нескольких клеток. И разве не могли вибрация и излучение подействовать на синтез белка?
— Но не таким же образом!
— Таким или не таким — это другой разговор. Однако в качестве рабочей версии наше предположение вполне годится.
— Версий я могу наговорить на целый доклад. Первая — произошло смешение человеческого и кабаньего генного материала. Вторая — японцы по ошибке прислали нам вместо компрессора аппарат для перепрограммирования генотипа. Третья — пациент на самом деле пришелец, одетый в человеческую оболочку...
— Хватит, Гриша, хватит. Ни рассмешить, ни удивить меня ты уже не сможешь. Я свое уже отсмеялся, да и поудивлялся вволю. От нас требуется работа. Главный будет держать меня за глотку, пока мы не дадим ответа. Но это не твоя проблема. Ты должен самую малость — установи контакт с этим пришельцем из ада. Без этого мы влипнем в такие неприятности, что... — Донской только рукой махнул.
— А разве еще не влипли?
— Ну, что ты! — Донской тихо рассмеялся. — Самое интересное еще впереди.
* * *
Паровоз показался из-за желтого домика станции, лязгая и вздрагивая. За ним тащилась только одна тележка, которая тоже грохотала и подпрыгивала, словно собиралась соскочить с рельсов. До переезда со шлагбаумом оставались считанные секунды пути, как вдруг на рельсах оказался грузовик с ярко-красной кабиной и зеленым кузовом. Паровоз поддал его передком, сбив набок, а затем и сам завалился рядом, беспомощно жужжа и вертя колесами.
— Служба спасения! — воскликнул Пашка, приземляя рядом большой вертолет с уже обломанными лопастями и отодранными наклейками.
— И «Скорая помощь», — поддержал его Гриша, подкатывая к месту аварии пластмассовую машинку с красным крестиком на боку.
Они сидели посреди комнаты, а вокруг жил целый мир — и железная дорога, и крепость с монстрами, и гараж, и аэродром, и боевые позиции с полусотней крошечных зеленых солдатиков. И оба царствовали над этим миром — посылали в атаки солдатиков, определяли время взлетов и посадок, перевозили игрушечных зверюшек друг другу в гости.
— А сейчас нападают люкозавры! — закричал Пашка, и из крепости повалили свирепые существа с топорами и кривыми саблями. В этот момент в квартиру вошла его мама.
— Кати еще нет? — спросила Светлана, переводя дыхание. — Ну, вы тут устроили, — добавила она, заглянув в комнату.
— Мама, на нас напали люкозавры!
— Я просила не говорить этого глупого слова.
— Почему глупого? — удивился Гриша.
— Да так... Наслушался ерунды на улице.
— И не на улице! — насупился мальчик. — Меня дядя Валера научил.
Светлана смутилась и ушла на кухню, ничего не сказав.
— Я сейчас! — сообщила она. — Только переоденусь.
У Светы сегодня выдался нелегкий день, и она попросила Григория побыть немного папой. То есть забрать из садика Пашку и посидеть с ним часок-другой. Гриша все выполнил, как образцовый глава семейства, и роль ему даже понравилась. Сегодня они со Светланой собирались поехать на водохранилище и взять лодку напрокат.
Пашка нехотя сгребал игрушки, а Григорий перекладывал из холодильника в сумку лимонад и печенье, когда в прихожей тренькнул телефон. Через минуту в дверях показалась расстроенная Светлана.
— Это Катя. Она не сможет сегодня взять Пашку.
— Ну, ладно, — пожал плечами Григорий. — Возьмем его с собой.
— Нет. Ты же знаешь, он только после ангины, ему нельзя долго у воды.
— Почему?
— Врач сказал.
— А я — не врач? — улыбнулся Григорий.
— Нет, с собой нельзя, — вздохнула Светлана. — Может, просто пойдем погуляем?
— У меня другое предложение. При нашей гостинице есть детская комната. Специально для посетителей с детьми. Там и присмотрят, и даже накормят.
— Ему там без нас скучно будет.
— Обещаю, как только он увидит, какие там игрушки, он про нас с тобой и не вспомнит. Сейчас все устроим, я только позвоню и вызову машину.
Через несколько минут они стояли втроем на остановке и ждали, когда подкатит дежурный автомобиль. Пашка, уже прознавший, что его ждет полная новых игрушек комната, беспокойно переминался с ноги на ногу.
Гриша вдруг заметил, что невзрачный светлый «жигуленок», местами забрызганный грязью, мигнул поворотником и уверенно остановился рядом.
— Какие люди! — раздался знакомый голос. — Почетный член-корреспондент медицинских наук — и без охраны!
Это оказался Валек Толстопятов, про которого Гриша давным-давно уже не вспоминал. Ритка была с ним — она выглянула в окно и стала так беззастенчиво оглядывать Светлану, словно приценивалась к пальто на рынке.
— Ну, привет! — Валек вышел из машины и пожал Григорию руку. Затем окинул его взглядом с головы до ног. — Ты все такой же.
Было не очень ясно, что он имеет в виду. Возможно, отметил «пляжный» наряд Григория — не слишком новые джинсы и футболку.
— Ты все в больнице в своей? — поинтересовался Валек, искоса поглядывая на Светлану.
— В больнице, — кивнул Григорий.
— Ну, ясно... А мы с Риткой решили сегодня проветриться — едем в бильярд играть. А вы?
— Ну, и мы проветриться.
— Как живешь-то? Грызешь гранит? В смысле, науки. Давай ко мне. Я еще три места на рынке открываю — малярными красками будем торговать. Не хочешь?
— Не хочу, — чистосердечно ответил Гриша.
— А зря. У меня ребята нормально получают. Чего, всю жизнь в больнице просидеть хочешь?
— Каждому свое, — развел руками Гриша, и тут появилась дежурная машина.
Темно-серый, только что вымытый «Лексус» бесшумно притормозил у кромки тротуара, водитель в форменном пиджаке и фуражке вышел и открыл перед Светланой дверь.
— Ну, пока, — Гриша пожал приятелю руку и закрыл за собой дверцу.
У того слова застряли в горле. Он стал похож на парашютиста, уже в воздухе обнаружившего, что вместо ранца надел чей-то рюкзак с картошкой.
С выпученными глазами и пунцовыми ушами Валек проводил взглядом отъезжающий автомобиль и лишь затем плюхнулся за руль своей машины.
— Кто это? — спросила Светлана.
— Один мой горячий почитатель, — пробормотал Гриша.
Он предложил доверить Пашку водителю, но Светлана настояла ехать с ним до конца.
— Я должна видеть, где оставляю ребенка, — сказала она.
У крыльца клиники Гриша увидел Карину. На ней был потрясающий кремовый костюм, в руках она держала огромный букет. Гриша помахал ей рукой и улыбнулся, но вдруг заметил, что Карина чуть не плачет.
— Гриша, ну ты посмотри, что они со мной сделали! — воскликнула она и потрясла головой.
— Кто? — не сообразил Гриша. — Постой, ты прическу, что ли, сменила?
— Собралась к подруге на годовщину свадьбы, заехала в салон, а там... — Карина со злостью щелкнула каблучком об асфальт. — На компьютере все красиво смотрелось, а как сделали — плеваться хочется. И что теперь — в другой салон ехать, переделывать?
— А по-моему, у тебя все хорошо, — ответил Гриша, не понимая причины гнева.
— Хватит надо мной издеваться, я сейчас выкину этот букет и никуда не поеду! Не могу я в таком виде...
— Нормальный вид, — проговорил Гриша вполголоса.
— А вы не пробовали распустить вот здесь, — деликатно поинтересовалась Светлана.
— Что? — Карина уставилась на незнакомку. — Нет, ничего я не пробовала. Я вообще боюсь это трогать, чтоб еще хуже не сделать. Хоть парик надевай!
— Ну, зачем парик? Разрешите? — Светлана подошла и неуловимым движением поменяла что-то в прическе Карины. — Вот так ничего?
Та взглянула на свое отражение в стекле машины.
— Кажется, ничего... — пробормотала она.
— А теперь так, — продолжала Светлана. — И здесь отпустим. Можно я заколочку уберу? У вас нет с собой расчески?
— Девушка, а вы... вы кто? — пробормотала Карина и перевела взгляд на Григория.
— Не волнуйтесь, я профессиональный парикмахер.
— Гриша, ты; должен был меня с ней раньше познакомить!
— Как насчет расчески? — напомнила Светлана.
— Конечно, конечно, есть, сейчас... Ой, девушка, пойдемте лучше ко мне, только быстрее, я вас умоляю, за мной сейчас уже приедут...
Света вернулась через несколько минут, при этом она смущенно улыбалась.
— Вот, — сказала она и показала на ладони несколько смятых купюр. — Учти, я не хотела брать, она силой дала.
— Ну, возьми, — рассмеялся Григорий. — Заработала ведь.
— Все равно я не собиралась брать с нее деньги. Она сказала, что будет приводить ко мне подруг.
— Ну, вот! У нее все подруги богатые. Сдирай с них деньги, а работу бросай.
* * *
Очень скоро они были вдвоем на берегу и медленно шли к лодочной станции. Стояла хорошая погода, дул теплый ветерок, вода чуть слышно плескалась у самых ног.
— Почему людям так нравится бывать у воды? — задумчиво произнесла Светлана. — Ты не замечал, что можно долго-долго смотреть, как течет река или волнуется море, и не надоест?
— Потому что река и море постоянно меняются. Наверно, когда стоишь на твердом и постоянном берегу, вечно движущаяся вода имеет особый смысл. Вода утекает — берег остается. Человеческая жизнь — как вода, она тоже утекает, а эти берега еще долго будут такими же. Это трудно постигнуть сердцем, ведь человеку кажется, что с его смертью исчезает весь мир.
— Посмотри, как красиво, — Светлана остановилась между двух старых ракит и повернулась к глади озера. Стволы деревьев, словно рама картины, выделяли простой законченный пейзаж — солнечные блики на воде, лодка, дальний берег, чуть затуманенный вечерней дымкой.
— Ну, вот опять, — сказала она через минуту. — Стоим и смотрим. А знаешь, мне кажется, дело не в том, что вода утекает и жизнь утекает. Мне всегда казалось, что море живое. И реки тоже живые. И на них можно смотреть, как на играющих котят.
— Да, наверно, — согласился Гриша. — Ведь есть мертвые реки, и наблюдать за ними совсем неинтересно.
— Что ты все о смерти? — капризно нахмурилась Светлана. — Не надо. Нет, теперь я точно знаю, что море живое. Это самое большое, самое мудрое и сильное существо на свете. Оно все знает, ведь вода есть везде. Реки тянутся к морю со всего света и все ему рассказывают.
— Ты это чувствуешь?
— Да. Да, когда стою на берегу и смотрю, и... И ни о чем не думаю. Как давно я не была на море, Гриша. А я так люблю смотреть на него и ни о чем не думать. Оно думает за тебя.
— Как можно ни о чем не думать?
— А ты попробуй. Вместо твоих мыслей и тревог должно быть что-то... какая-то музыка. Нет, здесь у тебя не получится, для этого нужно море. Там ты сам почувствуешь, что оно живое. Лежит перед тобой, дышит, и его можно погладить. Ты ведь врач, ты должен уметь чувствовать жизнь. Ну, пойдем...
Оторвавшись от пейзажа, они вновь побрели вдоль берега.
— А все-таки, Гриша, ты умеешь чувствовать жизнь?
— В каком смысле?
— Ну... Как художник чувствует краску. Нет, я не знаю. Мне просто одна подруга говорила, что все врачи немножко психи. И что человек для них — просто рабочий материал.
— Откуда ей знать? Некоторые люди черствеют, некоторые — нет. Врачи, они или чиновники, или учителя — не имеет большого значения, хотя, да, есть такое понятие — профессиональная деформация. А что касается жизни... Нет, я не согласен. Видишь ли, Света, когда человеческое тело перестает быть для тебя тайной, когда ты понимаешь, что это лишь груда мокрых слипшихся кусков, жизнь видится как-то отдельно. И ценить ее начинаешь по-особенному.
— Вы нам очень помогли, — категорично ответил Шамановский. — Искренняя благодарность от всего коллектива. Только одна просьба. Пусть никто не знает о нашем разговоре, хорошо?
— О, конечно! — охотно согласилась учительница.
— Игорь Эдуардович, проводите.
Соломонов вывел подругу из конференц-зала, вытаскивая из кармана коробочку с презентом от клиники — настоящими французскими духами. Через минуту он вернулся с крайне озадаченным выражением на лице.
— Вот вам наша секретность, — сказал он. — Там опять гости.
— Откуда?
— Представьте себе, из газеты!
* * *
Григорий занимался переводом статьи из «World Hospital», когда ему позвонил Донской.
— Ты очень хотел узнать, как мы работаем с общественностью, — быстро проговорил он. — Спускайся в холл, сейчас все увидишь.
По совести, не так уж Гриша и хотел это знать. Но, заинтригованный, все же отложил работу и пошел вниз.
За столиком уже сидели Донской и незнакомая белобрысая девица с блокнотом на изготовку.
— А вот и наш пресс-секретарь, — сказал Донской таким тоном, что уже было ясно: он собирается закатить какую-нибудь комедию в своем духе. — Григорий Михайлович, познакомьтесь, это Анжелика из городской газеты. Собирает материал для ежемесячной странички «Будьте здоровы».
Анжелика сидела, закинув ногу за ногу, и крутила в пальцах авторучку. Она настороженно поглядывала по сторонам, нутром чувствуя, что ее здесь не ждали и вряд ли рады этому визиту.
— Григорий будет следить, чтоб я не сказал ничего лишнего, — пояснил Донской. — Так что вас интересует?
— Мы хотели бы дать небольшой обзор по услугам платной медицины в городе, — сказала девушка с легкой «профессиональной» небрежностью в интонации. — В основном у нас частные зубные кабинеты и специалисты-одиночки, а ваша клиника — единственная, которая дает широкий профиль услуг...
— Откуда вы это знаете? — прищурился Донской.
— Что?
— Про широкий профиль. Кто вам это сказал?
— Ну... — Анжелика пожала плечами. — Люди говорят, что здесь большая больница.
— Фамилии людей вы, естественно, не помните? Ну, хорошо, что дальше?
— Мне хотелось бы узнать, на чем именно вы специализируетесь. Совершенно коротко. Если хотите опубликовать о себе подробную информацию, то это на правах рекламы.
— Григорий Михайлович, нам нужна реклама? — проговорил Донской, и его глаза хитро блеснули.
— Телесериал «Скорая помощь» — вот наш лучший рекламный ролик, — развел руками Гриша.
— Тогда хотя бы краткую информацию, — кивнула девушка. — Итак, на чем вы специализируетесь?
— Записывайте, — сказал Донской и вдохнул полную грудь, как перед длинной речью. — Пишите: мы специализируемся на лечении различных заболеваний, — он выдохнул и замолчал.
Девица начала было писать, но остановилась, недоуменно улыбнувшись.
— А, простите, каких именно?
— Перечень занимает шестьдесят страниц печатного текста, — развел руками Донской. — Будете переписывать или так запомните?
Улыбка на лице гостьи померкла.
— Ну, хотя бы главные направления. Скажем, какие из современных методик может позволить себе частная медицина?
— Многие, — ответил Донской с непроницаемо серьезным выражением на лице. — Верно, Григорий Михайлович? Сейчас я их перечислю, а вы записывайте...
Анжелика напряглась над блокнотом, как спринтер на старте.
— Итак, пишите: ортопедическое выгибание пальцев в обратную сторону, пересадка волос с груди на живот и обратно, подтягивание морщин на головном мозге, замена гнусавости на агаканье... .
Вновь авторучка побежала по странице, но остановилась на середине строки. Девица подняла растерянные глаза — она не понимала, что происходит. Через полминуты она собралась с мыслями и улыбнулась, сделав вид, что оценила шутку.
— А если серьезно?
— Да! Действительно, пора разговаривать серьезно. Верно, Григорий Михайлович? О чем вы еще нас спросите?
— Я хотела бы все же уточнить по поводу сложных методик. Ну, скажем, пересадка органов и все такое. Говорят, что у вас...
— Правильно говорят. Можем делать и пересадки органов, и, как вы говорите, все такое. Недавно одному мужчине пересадили гипофиз землеройки. Жена не нарадуется: перекопал всю дачу, теперь у соседей роет. На очереди пересадка мочевого пузыря от слона к человеку. Представляете, сколько пива можно будет выпить?
Анжелика уже покусывала свою авторучку, беспокойно водя глазами туда-сюда.
— Ну, хорошо, — сказала она. — Не хотите отвечать. Видимо, у вас свои коммерческие тайны.
— Да, кругом тайны, — вздохнул Донской. — Мне пришлось даже оформить подписку о невыезде за пределы микрорайона. Да еще Григорий Михайлович сидит, слушает, как бы я лишнего не сказал. Как услышит — сразу по губам линейкой бьет, верите?
— Но хоть что-то вы можете сказать? Вы делаете косметические операции? Или протезирование?
— Делаем! Конечно, делаем! И то и другое. На днях одна юная леди заказала у нас пару стройных деревянных ног. Завтра вот придет на примерку...
— Ну, ясно... — вздохнула девушка, убирая блокнот в сумочку. — Хотела еще один вопрос задать, но видно уж... Хотя вопрос совершенно безобидный — насчет перспектив частной медицины.
— Планы на будущее, что ли? — разошелся Донской. — Да сколько угодно! Сейчас у нас тут группа авторов работает над научно-популярной энциклопедией «Двести пятьдесят веселых способов опорожнения кишечника». Как будет готово, приходите на презентацию. А сейчас, — Донской встал и с сожалением развел руками, — извините, дела.
Девица умчалась, даже толком не попрощавшись.
— Все лезут и лезут, — процедил Донской. — Как медом намазано.
— А мне ее жалко, — ответил Гриша. — Стоило так издеваться? Не проще было просто отказать в разговоре?
— Нет, Гриша, разговор был очень полезным. Мне, знаешь ли, очень хотелось услышать, что о нас знают в городе.
— И что о нас знают?
— Ничего! — безмятежно улыбнулся Донской. — По-прежнему ничего. И это замечательно!
* * *
Полная репродукция тела пациента окончилась к концу июля. То, что техники извлекли из гальванической ванны, могло повергнуть в ужас и религиозного фанатика, и твердого материалиста. Сотрудники клиники, хоть однажды видевшие новое обличье Лукова, в один голос называли его дьяволом.
Фотография, показанная персоналу на том памятном совещании, была лишь тихим предвестием того, что вышло в итоге. Все нечеловеческие черты пациента выпятились, приобрели свой смысл, дополнили друг друга, создав картину одновременно и жуткую, и завораживающую.
Загнутые зубы, шипы, идущие двумя рядами вдоль спины и конечностей, две пары коротких бивней перед большими узкими глазами — все это топорщилось, колыхалось, набирало силу и подвижность, словно сложная машина, которую день за днем настраивает невидимый мастер.
В пятницу вечером Гриша и Донской стояли перед большим зеркальным стеклом и наблюдали за пациентом, спавшим в своей комнате, отведенной в подвале флигеля. Он дрожал во сне. Когтистые пластинки на его груди то расходились, как мехи аккордеона, то собирались в плотный частокол. Четыре пары длинных и очень мощных пальцев конвульсивно сжимались, царапая когтями обивку кушетки.
— Его долго будут еще держать под наркозом? — спросил Гриша.
Донской пожал плечами.
— Это от многого зависит. Во-первых, психика. Как только он приходит в себя — начинается концерт. Сначала осматривает свои руги-ноги-роги, потом начинает хрипеть, выть и носиться кругами по комнате. Если его так оставить — у него просто мозги на ребро встанут.
— Но ведь надо что-то делать?
— Надо. Дождемся, пока он сможет говорить.
— А если не сможет?
— Сможет. Речевой аппарат у него развит, как личность он себя тоже осознает. Это уже проверено.
— Как?
— Доктор Качков с ним поработал. Как-то впорол ему морфина, но не до полной отключки, а на грани. И в некотором смысле побеседовал.
— Надо думать, просто проверил реакции?
— Ну да. А видишь вон те кресты? Действительно, дерматиновая обивка стен была местами процарапана крест-накрест.
— И что это значит?
— Первая реакция на пробуждение. Выл, как мамонт, и окружал себя крестными знамениями. Похоже, он уверен, что он существо из потустороннего мира. Ничего удивительного, у него ведь три класса образования, остальное — зона.
— Дьявол, — пробормотал Гриша, в очередной раз вглядываясь в клыки и шипы. — Красивая легенда. Вернулся с того света в облике дьявола...
— И сам Сатана прикоснулся к нему, и послал в мир живых, дабы сеять смуту, смерть и раздор... — продекламировал Донской. — И теперь вот надо как-то объяснить этому, с позволения сказать, человеку, что он не дьявол, а просто какое-то биологическое отклонение. Как только он начнет что-то говорить — хотя бы «мама мыла раму», — сразу начнем разъяснительную работу и контрпропаганду.
— Только что разъяснять, если сами ни черта не знаем?
— Надо подумать... Не хочешь заняться?
— Ну нет. Баюкать свихнувшихся монстров — не мой профиль.
Донской помолчал некоторое время, разглядывая Гришу.
— А ведь я серьезно, — проговорил он наконец. — Тебе бы этим заняться.
—Да чем?
— Реабилитацией пациента.
— Ты издеваешься?
— Ни капли. Ты в этой конторе единственный, кто еще не спился и не свихнулся. Спокойный добродушный человечище, внушаешь доверие, умеешь говорить просто и убедительно. Ну? Что еще надо?
— Ты хочешь, чтоб я вошел к нему в загон и прочитал проповедь?
— Войдя в загон, Гриша, ты войдешь в историю. И не надо проповедей. Просто поговори по-человечески.
— Хм... По-человечески...
Гриша мысленно нарисовал, как садится в кресло перед рогатым дьяволом: «Здравствуйте, Иван Сергеевич! Как поживаете? Кофейку или водочки?»
— Да, по-человечески, — упрямо повторил Донской. — Понимаю — трудно, но необходимо. Возьмись за хорошее дело. Помоги нам.
— Знаешь, — тихо сказал Григорий, — у меня сейчас такое чувство, будто это происходит не со мной.
— Успокойся, тут у всех такое чувство. Будь моя воля, я бы впрыснул этой образине мышьяк в кровь, а затем повторил репродукцию.
— Не боишься, что он тебя сейчас слышит?
— Я тут уже ничего не боюсь. И, между прочим, я ему же добра желаю. Ну, скажи на милость, что нам с ним делать? Даже если разберемся по-хорошему с заказчиком, куда его после этого девать? Держать в подвале, пока не сдохнет? Или выпустить в лес, в зоопарк, на вольные хлеба? А может, оформить на него паспорт, вклеить фотографию этой жуткой рожи и — отпустить с миром.
— Только не мешало бы инвалидность ему выбить, хотя бы вторую группу, чтоб пенсию получал. А то ведь на работу с такой рожей сложно устроиться.
— Шуточки хреновые, между прочим. Мне действительно придется насчет него что-то решать. Ладно, хватит об этом. Говори — берешься? Только без лирики и вздохов. Говори, да или нет. Если согласен — официально прикрепляем тебя к пациенту и, само собой, доплачиваем.
Гриша все еще колебался. Донской вдруг развернулся к нему и проговорил сквозь зубы с неожиданной злостью:
— Да что ты стоишь, как столб? Понимаю, это, конечно, не твоя проблема, а моя. Но я прошу тебя — помоги. Мне помоги. Знаю, трудно. Было бы легко — сам бы сделал...
Григорий удивился этой вспышке, за которой, видимо, крылось что-то ему неизвестное.
— Берусь, — обреченно кивнул Григорий. — Конечно, берусь. Хотя все это и напоминает страшный сон, но... Придется в него поверить.
— Вот и хорошо, — Донской сразу успокоился. — Недели через две, думаю, начнем его помаленьку будить. Первые дни он, конечно, в любом случае под легким кайфом будет — чтоб не прыгал и стены не царапал. Вот тогда спокойно с ним побеседуешь. Может, и у него к тому времени голос прорежется.
— Что же я ему расскажу?
— Для начала напусти туману, да побольше. Нагороди терминов, описаний. Скажи, что будут еще исследования, много исследований. И пусть он их не пугается. Он, конечно, не поверит сразу. Но убедить его, что Сатана тут ни при чем, — в наших интересах. Ну кто лучше тебя сможет это сделать?
— Я все сделаю, Андрей.
— Тем более уже есть кое-какие соображения насчет его чудесного превращения, — добавил Донской, многозначительно посмотрев на Григория.
— Уже что-то выяснили?
— Еще не выяснили, но, кажется, напали на след. А пойдем, я тебе все покажу.
Они поднялись в коридор флигеля и вошли в помещение без окон, заставленное большими картонными коробками.
— Вот здесь держали животных, пока был карантин и дезинфекция, — сообщил Донской, обведя полукруг рукой. Затем шагнул на середину комнаты. — А вот здесь, как утверждал помощник ветеринара, неизменно паслась Софи. Та самая, что вынашивала нашу образину.
— И что?
— Сейчас поймешь, что. Я пойду в коридор и включу компрессор. А ты приложи к стене руку.
Донской вышел, и через некоторое время из-за. стены донесся мерный гул. Гриша коснулся ладонью шершавой поверхности стены и ощутил, как она вибрирует.
— Чувствуешь? — спросил вернувшийся в комнату Донской.
— Стена дрожит, — безразлично пожал плечами Григорий. — Это естественно.
— Она не только дрожит, Гриша! Тут, конечно, все облазили со счетчиком радиации и ничего, естественно, не нашли. И только недавно кто-то догадался проверить место магнитометром.
— Ну, и?..
— У компрессора какой-то суперкомпактный двигатель с высокими оборотами. Не знаю тонкостей, японская штучка. Так вот, он не только дрожит и греется, но и дает сумасшедшее электромагнитное излучение. При установке электрик не заземлил экран.
— И ты думаешь, что из-за магнитного поля...
— Подожди. Вспомни, я рассказывал тебе, что нам училка поведала.
— Я помню. У женщин, попавших в ненормально тяжелые условия, рождались ненормальные дети — змеи, обезьяны. Очень занимательная теория. Получается, что, если на компрессор посадить беременную девку, она воспроизведет нам такую же особь.
— Не торопись, Гриша. Софи оказалась здесь на четвертый день после имплантации. Плод только формировался, он состоял всего из нескольких клеток. И разве не могли вибрация и излучение подействовать на синтез белка?
— Но не таким же образом!
— Таким или не таким — это другой разговор. Однако в качестве рабочей версии наше предположение вполне годится.
— Версий я могу наговорить на целый доклад. Первая — произошло смешение человеческого и кабаньего генного материала. Вторая — японцы по ошибке прислали нам вместо компрессора аппарат для перепрограммирования генотипа. Третья — пациент на самом деле пришелец, одетый в человеческую оболочку...
— Хватит, Гриша, хватит. Ни рассмешить, ни удивить меня ты уже не сможешь. Я свое уже отсмеялся, да и поудивлялся вволю. От нас требуется работа. Главный будет держать меня за глотку, пока мы не дадим ответа. Но это не твоя проблема. Ты должен самую малость — установи контакт с этим пришельцем из ада. Без этого мы влипнем в такие неприятности, что... — Донской только рукой махнул.
— А разве еще не влипли?
— Ну, что ты! — Донской тихо рассмеялся. — Самое интересное еще впереди.
* * *
Паровоз показался из-за желтого домика станции, лязгая и вздрагивая. За ним тащилась только одна тележка, которая тоже грохотала и подпрыгивала, словно собиралась соскочить с рельсов. До переезда со шлагбаумом оставались считанные секунды пути, как вдруг на рельсах оказался грузовик с ярко-красной кабиной и зеленым кузовом. Паровоз поддал его передком, сбив набок, а затем и сам завалился рядом, беспомощно жужжа и вертя колесами.
— Служба спасения! — воскликнул Пашка, приземляя рядом большой вертолет с уже обломанными лопастями и отодранными наклейками.
— И «Скорая помощь», — поддержал его Гриша, подкатывая к месту аварии пластмассовую машинку с красным крестиком на боку.
Они сидели посреди комнаты, а вокруг жил целый мир — и железная дорога, и крепость с монстрами, и гараж, и аэродром, и боевые позиции с полусотней крошечных зеленых солдатиков. И оба царствовали над этим миром — посылали в атаки солдатиков, определяли время взлетов и посадок, перевозили игрушечных зверюшек друг другу в гости.
— А сейчас нападают люкозавры! — закричал Пашка, и из крепости повалили свирепые существа с топорами и кривыми саблями. В этот момент в квартиру вошла его мама.
— Кати еще нет? — спросила Светлана, переводя дыхание. — Ну, вы тут устроили, — добавила она, заглянув в комнату.
— Мама, на нас напали люкозавры!
— Я просила не говорить этого глупого слова.
— Почему глупого? — удивился Гриша.
— Да так... Наслушался ерунды на улице.
— И не на улице! — насупился мальчик. — Меня дядя Валера научил.
Светлана смутилась и ушла на кухню, ничего не сказав.
— Я сейчас! — сообщила она. — Только переоденусь.
У Светы сегодня выдался нелегкий день, и она попросила Григория побыть немного папой. То есть забрать из садика Пашку и посидеть с ним часок-другой. Гриша все выполнил, как образцовый глава семейства, и роль ему даже понравилась. Сегодня они со Светланой собирались поехать на водохранилище и взять лодку напрокат.
Пашка нехотя сгребал игрушки, а Григорий перекладывал из холодильника в сумку лимонад и печенье, когда в прихожей тренькнул телефон. Через минуту в дверях показалась расстроенная Светлана.
— Это Катя. Она не сможет сегодня взять Пашку.
— Ну, ладно, — пожал плечами Григорий. — Возьмем его с собой.
— Нет. Ты же знаешь, он только после ангины, ему нельзя долго у воды.
— Почему?
— Врач сказал.
— А я — не врач? — улыбнулся Григорий.
— Нет, с собой нельзя, — вздохнула Светлана. — Может, просто пойдем погуляем?
— У меня другое предложение. При нашей гостинице есть детская комната. Специально для посетителей с детьми. Там и присмотрят, и даже накормят.
— Ему там без нас скучно будет.
— Обещаю, как только он увидит, какие там игрушки, он про нас с тобой и не вспомнит. Сейчас все устроим, я только позвоню и вызову машину.
Через несколько минут они стояли втроем на остановке и ждали, когда подкатит дежурный автомобиль. Пашка, уже прознавший, что его ждет полная новых игрушек комната, беспокойно переминался с ноги на ногу.
Гриша вдруг заметил, что невзрачный светлый «жигуленок», местами забрызганный грязью, мигнул поворотником и уверенно остановился рядом.
— Какие люди! — раздался знакомый голос. — Почетный член-корреспондент медицинских наук — и без охраны!
Это оказался Валек Толстопятов, про которого Гриша давным-давно уже не вспоминал. Ритка была с ним — она выглянула в окно и стала так беззастенчиво оглядывать Светлану, словно приценивалась к пальто на рынке.
— Ну, привет! — Валек вышел из машины и пожал Григорию руку. Затем окинул его взглядом с головы до ног. — Ты все такой же.
Было не очень ясно, что он имеет в виду. Возможно, отметил «пляжный» наряд Григория — не слишком новые джинсы и футболку.
— Ты все в больнице в своей? — поинтересовался Валек, искоса поглядывая на Светлану.
— В больнице, — кивнул Григорий.
— Ну, ясно... А мы с Риткой решили сегодня проветриться — едем в бильярд играть. А вы?
— Ну, и мы проветриться.
— Как живешь-то? Грызешь гранит? В смысле, науки. Давай ко мне. Я еще три места на рынке открываю — малярными красками будем торговать. Не хочешь?
— Не хочу, — чистосердечно ответил Гриша.
— А зря. У меня ребята нормально получают. Чего, всю жизнь в больнице просидеть хочешь?
— Каждому свое, — развел руками Гриша, и тут появилась дежурная машина.
Темно-серый, только что вымытый «Лексус» бесшумно притормозил у кромки тротуара, водитель в форменном пиджаке и фуражке вышел и открыл перед Светланой дверь.
— Ну, пока, — Гриша пожал приятелю руку и закрыл за собой дверцу.
У того слова застряли в горле. Он стал похож на парашютиста, уже в воздухе обнаружившего, что вместо ранца надел чей-то рюкзак с картошкой.
С выпученными глазами и пунцовыми ушами Валек проводил взглядом отъезжающий автомобиль и лишь затем плюхнулся за руль своей машины.
— Кто это? — спросила Светлана.
— Один мой горячий почитатель, — пробормотал Гриша.
Он предложил доверить Пашку водителю, но Светлана настояла ехать с ним до конца.
— Я должна видеть, где оставляю ребенка, — сказала она.
У крыльца клиники Гриша увидел Карину. На ней был потрясающий кремовый костюм, в руках она держала огромный букет. Гриша помахал ей рукой и улыбнулся, но вдруг заметил, что Карина чуть не плачет.
— Гриша, ну ты посмотри, что они со мной сделали! — воскликнула она и потрясла головой.
— Кто? — не сообразил Гриша. — Постой, ты прическу, что ли, сменила?
— Собралась к подруге на годовщину свадьбы, заехала в салон, а там... — Карина со злостью щелкнула каблучком об асфальт. — На компьютере все красиво смотрелось, а как сделали — плеваться хочется. И что теперь — в другой салон ехать, переделывать?
— А по-моему, у тебя все хорошо, — ответил Гриша, не понимая причины гнева.
— Хватит надо мной издеваться, я сейчас выкину этот букет и никуда не поеду! Не могу я в таком виде...
— Нормальный вид, — проговорил Гриша вполголоса.
— А вы не пробовали распустить вот здесь, — деликатно поинтересовалась Светлана.
— Что? — Карина уставилась на незнакомку. — Нет, ничего я не пробовала. Я вообще боюсь это трогать, чтоб еще хуже не сделать. Хоть парик надевай!
— Ну, зачем парик? Разрешите? — Светлана подошла и неуловимым движением поменяла что-то в прическе Карины. — Вот так ничего?
Та взглянула на свое отражение в стекле машины.
— Кажется, ничего... — пробормотала она.
— А теперь так, — продолжала Светлана. — И здесь отпустим. Можно я заколочку уберу? У вас нет с собой расчески?
— Девушка, а вы... вы кто? — пробормотала Карина и перевела взгляд на Григория.
— Не волнуйтесь, я профессиональный парикмахер.
— Гриша, ты; должен был меня с ней раньше познакомить!
— Как насчет расчески? — напомнила Светлана.
— Конечно, конечно, есть, сейчас... Ой, девушка, пойдемте лучше ко мне, только быстрее, я вас умоляю, за мной сейчас уже приедут...
Света вернулась через несколько минут, при этом она смущенно улыбалась.
— Вот, — сказала она и показала на ладони несколько смятых купюр. — Учти, я не хотела брать, она силой дала.
— Ну, возьми, — рассмеялся Григорий. — Заработала ведь.
— Все равно я не собиралась брать с нее деньги. Она сказала, что будет приводить ко мне подруг.
— Ну, вот! У нее все подруги богатые. Сдирай с них деньги, а работу бросай.
* * *
Очень скоро они были вдвоем на берегу и медленно шли к лодочной станции. Стояла хорошая погода, дул теплый ветерок, вода чуть слышно плескалась у самых ног.
— Почему людям так нравится бывать у воды? — задумчиво произнесла Светлана. — Ты не замечал, что можно долго-долго смотреть, как течет река или волнуется море, и не надоест?
— Потому что река и море постоянно меняются. Наверно, когда стоишь на твердом и постоянном берегу, вечно движущаяся вода имеет особый смысл. Вода утекает — берег остается. Человеческая жизнь — как вода, она тоже утекает, а эти берега еще долго будут такими же. Это трудно постигнуть сердцем, ведь человеку кажется, что с его смертью исчезает весь мир.
— Посмотри, как красиво, — Светлана остановилась между двух старых ракит и повернулась к глади озера. Стволы деревьев, словно рама картины, выделяли простой законченный пейзаж — солнечные блики на воде, лодка, дальний берег, чуть затуманенный вечерней дымкой.
— Ну, вот опять, — сказала она через минуту. — Стоим и смотрим. А знаешь, мне кажется, дело не в том, что вода утекает и жизнь утекает. Мне всегда казалось, что море живое. И реки тоже живые. И на них можно смотреть, как на играющих котят.
— Да, наверно, — согласился Гриша. — Ведь есть мертвые реки, и наблюдать за ними совсем неинтересно.
— Что ты все о смерти? — капризно нахмурилась Светлана. — Не надо. Нет, теперь я точно знаю, что море живое. Это самое большое, самое мудрое и сильное существо на свете. Оно все знает, ведь вода есть везде. Реки тянутся к морю со всего света и все ему рассказывают.
— Ты это чувствуешь?
— Да. Да, когда стою на берегу и смотрю, и... И ни о чем не думаю. Как давно я не была на море, Гриша. А я так люблю смотреть на него и ни о чем не думать. Оно думает за тебя.
— Как можно ни о чем не думать?
— А ты попробуй. Вместо твоих мыслей и тревог должно быть что-то... какая-то музыка. Нет, здесь у тебя не получится, для этого нужно море. Там ты сам почувствуешь, что оно живое. Лежит перед тобой, дышит, и его можно погладить. Ты ведь врач, ты должен уметь чувствовать жизнь. Ну, пойдем...
Оторвавшись от пейзажа, они вновь побрели вдоль берега.
— А все-таки, Гриша, ты умеешь чувствовать жизнь?
— В каком смысле?
— Ну... Как художник чувствует краску. Нет, я не знаю. Мне просто одна подруга говорила, что все врачи немножко психи. И что человек для них — просто рабочий материал.
— Откуда ей знать? Некоторые люди черствеют, некоторые — нет. Врачи, они или чиновники, или учителя — не имеет большого значения, хотя, да, есть такое понятие — профессиональная деформация. А что касается жизни... Нет, я не согласен. Видишь ли, Света, когда человеческое тело перестает быть для тебя тайной, когда ты понимаешь, что это лишь груда мокрых слипшихся кусков, жизнь видится как-то отдельно. И ценить ее начинаешь по-особенному.