Тырин Михаил Юрьевич. Тварь непобедимая

   — Да нет, — усмехнулся Гриша. — Люди-то не виноваты, что у нас денег нет. Поэтому мы все-таки малость стараемся, даже за бесплатно. Ты, видно, нас с дантистами перепутал. Это они всегда на передовых рубежах коммерческой медицины.
   — А этот Труффальдино — он за деньги лучше работал, чем мог бы бесплатно?
   — Почему «работал»? Он и сейчас работает, и так же деньги клянчит. Но это пример не самый наглядный. Я тебе лучше про другого парня расскажу, про Эдика Самохина. Он у нас единственный врач со своим сотовым телефоном. Как только ему на этот телефон позвонят, он разворачивает машину и мчит, куда ему приказали. Персональный мафиозный доктор. На все стрелки-разборки вперед милиции приезжает.
   — Как это он, интересно, машину разворачивает? А если вызов? А если пациента везет?
   — Крутится как-то. А если пациента везет, то соскакивает с машины и уезжает на такси. А фельдшер один бьется, чтобы человека живым до стационара дотянуть.
   — Ну, и что это доказывает? Только то, что я говорил. Врач хорошо работает потому, что ему хорошо платят.
   — А вот и не угадал, Андрей. Врачу хорошо платят, чтобы он пули вытаскивал да помалкивал.
   — Ну, все, все, сдаюсь... Все, кто за деньги работают, — мерзавцы. А ты один был хороший, потому что бедный.
   — Я этого не говорил, Андрей. Я пытался доказать, что у нас в «Скорой» даже в эти времена человеческую жизнь не перекладывают на курс доллара. И порядочные люди все-таки есть. Как и везде. Ты слишком быстро все забыл.
   — Нет, я не забыл. Знаешь, что я помню? Гор-больницу, где практику проходил. Хорошо помню: идет по палате пьяная медсестра баба Нюра, судна выносит. Прется, как ледокол, шатается, банки с тумбочек сшибает. А моча из ее посудин — то направо, то налево, то на стол, то на постель кому-нибудь...
   — Это я тоже видел. Слушай, у тебя можно курить?
   — У меня можно абсолютно все. А еще помню, как в ожоговом пациенты соседа по палате избили, потому что он орал по ночам от боли и всем спать мешал. Скажи, Гриша, как ты в медицину попал? Мечтал с детства?
   — Не сказать, что мечтал... Отдаю долг семейной традиции. Дед, отец — все военные врачи были. Я в военные не пошел, расхотелось после двух лет срочной службы. А ты как?
   — А я, Гриша, с юных лет любил разрезать птичек с лягушками и смотреть, что у них внутри. Шучу. По правде, я в мед случайно попал. Просто там была хорошая футбольная команда. Меня уже после второго семестра перевели с терапевтического на организацию медицины. Так что по-настоящему я врачом ни минуты не был.
   — Наверно, к лучшему, — сказал Гриша. — Если человек не хотел стать врачом, то его только хвалить можно, что он им не стал. Слишком много обратных примеров...
   В дверь постучались, и охранник передал большую картонную коробку со снедью, которую принесли из кафе. Сразу, вслед за ним пришел Костя, причем не один.
   Парня, которого он привел, звали Алексей, и был он хирургом. Небольшого ростика, с опущенными плечами, вечно улыбающимся лицом и маленькими суетливыми руками, он производил впечатление сильно пьющего человека. На коллективных гулянках он никогда не произносил тостов, не приглашал девушек танцевать, а лишь сидел в углу, то и дело подливая себе в рюмку. Встречаясь в коридоре, он почему-то не здоровался, стремясь скорее прошмыгнуть мимо.
   Гриша ничего не знал об этом человеке, пока не услышал фамилию. Оказалось, это Коровин — тот самый, что пару лет назад спас рабочего химкомбината, у которого при взрыве котла в груди застрял манометр размером с банку сардин. Шесть часов операции потребовалось, чтоб извлечь манометр вместе с осколками стекла и очистить все от какой-то едкой химической дряни, которая натекла из камеры прибора.
   — Хлеб наш насущный! — провозгласил Костя, доставая из коробки запеченных в фольге цыплят, салаты в пластиковых упаковках, фрукты и баночки с маринадами. Он опять был похож на хорька, раскладывающего в норе зимние припасы.
   Новые участники застолья прервали разговор. Гриша курил, глядя в телевизор, и вспоминал своих. Он испытывал странное чувство вины перед товарищами, которые остались работать в «мясорубке» и обречены были отдавать ей силы, годы. Кому из них повезет так, как ему?
   Гриша решил, что найдет время, накупит гору еды и выпивки и заявится на подстанцию, чтобы каждому сказать, что он ничего и никого не забыл.
   Только бы ребята не сочли это за выпендреж, только бы поняли правильно...
   — За что пьем? — спросил Костя, наполняя рюмочки.
   — За академика, — ответил Донской. — Того, который обосновал пользу каждодневного пития после еды. Только мы с Гришей фамилию не вспомнили. Ты не знаешь случайно?
   — Я перед поступлением работал фельдшером в вытрезвителе, — ответил Костя. — Так там этих академиков — через одного. И так они складно эту пользу обосновывают, черти...
   — Что за люди здесь сегодня ходили? — спросил вдруг Алеша.
   — Да, кстати, я тоже заметил, — присоединился Костя.
   — Проверка из комиссии по лицензированию, — поморщился Донской. — Не ясно, что ли?
   — Опять? — удивился Костя. — Ведь только недавно уже были какие-то. Чего они все ходят?
   — А вот и ходят. Наверно, чуют, где можно малость жирок нарастить. Умники хреновы... «Вы нам тут не улыбайтесь, вы нам зубы не заговаривайте, мы и сами видим...» Насилу отвязался.
   — В самом деле, Андрей, чего ты им улыбался? — произнес хирург. — Люди за деньгами пришли, а ты им улыбаешься. Надо было дать.
   — Нечего прикармливать! А то завтра опять придут, да еще и других нахлебников приведут. Хотя, конечно... Рано или поздно придется давать.
   — Вот за это и выпьем — чтоб один раз дать и больше их не видеть, — нетерпеливо проговорил Костя. — И хватит о грустном.
   — Отнесись к этому философски, Андрей, — спокойно сказал Алеша, возвращая пустую рюмку на стол. — Жизнь — она вообще состоит из обид, проблем, унижений. Люди портят настроение тебе, им — кто-то еще. В каждой сфере есть свои чиновники, даже в искусстве, а уж тем более — в медицине...
   — Философски... — хмыкнул Донской. — Был бы я философом — не стал бы у вас директором.
   — А я — так вообще бы не пошел в медицину! — добавил Алеша.
   — Почему? — спросил Гриша.
   — Видишь ли, мой юный друг, — загадочно улыбнулся хирург, — с годами приходит понимание, что медицина — самое вредное, что придумало для себя человечество.
   — Оригинально, — согласился Гриша. — А где аргументы?
   — Человек по своей природе вообще самоликвидатор, — сказал Алексей. — А медицина — наиболее эффективный метод.
   — Ну, завел свою шарманку! — с досадой сказал Костя.
   — Ты пациентам это тоже говоришь? — иронично улыбнулся Гриша.
   — Милый мой, пациенты понимают это лучше нас! Особенно когда их до полусмерти закормят порошками, заколют шприцами и раскромсают скальпелями. Но разница в том, что они видят это на примитивном бытовом уровне, а я — на научном.
   — Научном? А по-моему, разговор совершенно несерьезный. Что-то на уровне проповеди из сектантской листовки. Хотя, конечно, интересно выслушать от врача научное обоснование вреда медицины...
   — Любой врач — прежде всего человек, часть природы. Человечество стремится выжить с помощью стимуляторов, а между тем у природы всегда было прямо противоположное средство выживания — естественный отбор. Слабые погибали — сильные выживали, чтобы дать миру еще более сильных и совершенных. Мы же, врачи, поступаем наоборот. Мы поддерживаем больных, немощных, слабых, а они плодят вовсе беспомощное потомство. Почитайте даже популярные журналы — девяносто пять процентов детей появляются на свет с явными патологиями. Ну, и чем закончится эта искусственная антиэволюция?
   — Эволюция тут ни при чем, — сказал Григорий. — У медицины совершенно другие задачи.
   — Интересно знать, какие? — снисходительно усмехнулся Алексей.
   — Я не хочу цитировать учебники. Мое мнение — медицина нужна, чтобы разум был как можно менее зависим от окружающей среды.
   — От природы, ты хочешь сказать?
   — И от природы в том числе. Вообще, это цель любой науки, даже экологии.
   — А нужна ли нам независимость от природы? Нет, я спрошу по-другому: Получается ли у нас быть независимыми от природы хоть на каплю больше, чем две, три тысячи лет назад?
   — Я считаю, получается, и примеров сколько угодно. Вот, скажем, известна тебе история города Коканда?
   — Город кретинов? Как же, как же...
   — Нет больше города кретинов. Потому что наука выделила проблему йодного дефицита и подсказала, как ее решить.
   — Ну, проблема-то далеко не решена... А знаешь ли ты, сколько лекарственных препаратов делают из трав, животных ферментов, минералов? Где уж тут независимость от природы...
   — Значит, врачевание все-таки не противоречит ее законам? — рассмеялся Гриша. — А ты сам себе противоречишь.
   — Хватит, тошнит уже от вас, умников чертовых! — рассердился Костя. — Вы — как лесорубы, ей-богу...
   — Нет, подожди! — осадил его Алексей. — Разговор закончить надо. Назови мне хоть один природный процесс, похожий на то, что мы делаем с несчастными пациентами.
   — Назову, и не один, — ответил Гриша. — Лекарственными травами, например, пользуются не только люди, но и собаки, олени, зайцы...
   — Ну, травы — да, согласен, — неохотно кивнул хирург. — Но ты видел где-нибудь, чтобы олень ставил другому гипс, а заяц шарахал зайчиху дефибрилятором? Ты видел собаку, которая бегала бы с инсулиновым шприцем в зубах?
   — Не видел, — сказал Григорий. — Вот потому собаки дохнут, а люди живут.
   — Люди тоже дохнут! Но один человек не может копаться в другом. Нельзя вмешиваться в то, что не тобою создано. Дело врача — только указать больному путь к исцелению, а пройти этот путь человек должен сам.
   — Помесь буддизма с бытовым знахарством, — прокомментировал Гриша.
   — Вот-вот, только знахарство нам и останется. Через десяток лет половину наших лекарств можно будет выкидывать на помойку. Пенициллин уже потерял половину своей эффективности — возбудители привыкли к нему. Прививки, иммунитет — все это ерунда. Привитые люди — ходячие инкубаторы вирусов-мутантов. Гепатит за последние десять лет мутировал уже четыре раза, его последняя форма вообще неизлечима...
   Алексей хотел еще что-то сказать, но вдруг весь потух, замкнулся и, махнув на Гришу рукой, опрокинул в себя рюмку водки.
   — Не принимай близко к сердцу, Гриша, — посоветовал Донской, усмехаясь. — Здесь много таких философов. Может, и сам таким станешь. А пока отдыхай.
   — Я пошел, — сказал Алексей, резко вставая.
   — Посиди, — пытался остановить его Костя.
   — Не могу. Мне еще резать предстоит, — он помахал всем рукой и вышел.
   — Кого он собрался резать? — не понял Гриша.
   — Да так... — неохотно ответил Донской. — Маленькую операцию надо сделать.
   — Он пьяный делает операции? — изумился Гриша.
   — А ты видел, чтоб хирург на операцию трезвым шел? — удивился в свою очередь Костя.
   — Да ничего страшного, — сказал Донской. — Там такая операция, что трезвым и не возьмешься. Да и не очень он пьяный...
   — Ты, Гриш, не обижайся на него, — посоветовал Костя. — У него работа трудная, он малость на судьбу обижен и как бы не в себе. Работе это не мешает — и ладно.
   «Мало того что пьяный, еще и не в себе, — мысленно подивился Гриша. — И это — в частной больнице, где за стакан пива, выпитый в рабочее время, должны выгонять с работы».
   Костя потянулся было к бутылке, но тут раздалась мягкая трель телефона.
   — Да, слушаю, — со вздохом произнес Донской, взяв трубку. В следующую секунду он отставил рюмку и распрямился: — Начинай сам! — скомандовал он невидимому собеседнику. — Мы сейчас будем!
   — Что там? — встревожился Костя.
   — Подъем, ребята, — сказал Донской, хватая с вешалки халат. — Во флигеле тревога, аппаратура сигналит. Сам ничего пока не знаю, там дежурный разбирается.
   Гриша встал, порадовавшись, что не успел напиться. В отличие от хирурга он старался делать свою работу только в трезвом виде.
   Они быстро шагали по полутемному подземному коридору, на ходу застегивая халаты. Режим стерильности на этот раз был решительно оставлен без внимания, время торопило.
   Дверь с кодовым замком, коридор, еще одна дверь — и все трое оказались в помещении с прямоугольными ваннами, которое Гриша однажды успел мельком увидеть. В ноздри заползла кислая удушающая вонь, с которой не справлялась вентиляция. Углы комнаты утопали во мраке, свет ультрафиолетовых ламп лишь слегка очерчивал контуры.
   — Сюда! — раздался голос из мрака. Кто-то щелкнул выключателем, лампы разогнали фиолетовые сумерки. Дежурный медик в оранжевом комбинезоне, перчатках по самые локти и маске склонился над одной из ванн.
   — Задышал слишком рано, — сообщил он. — Похоже, бульон в легких.
   — Ты уже делал что-нибудь? — спросил Донской, поспешно натягивая такие же длинные перчатки.
   — А что я мог? Пока только держу над поверхностью.
   — Черт, не было печали. — Донской поманил Гришу: — В той комнате — каталка с аппаратурой. Вези сюда, бегом.
   Гриша заскочил в узкое помещение со стеллажами, уставленными коробками, бутылями, газовыми баллонами, приборами под полиэтиленовыми чехлами. Двухъярусная тележка стояла прямо у двери, верхняя часть была покрыта чистой простыней, а внизу под такой же простыней топорщились углы каких-то приборов.
   — Быстрее! — поторопил Донской, когда Гриша выкатил тележку из кладовки. — Бегом сюда. Теперь иди к шкафу, возьми маску и перчатки. Сейчас будешь помогать.
   Гриша сделал, что приказали, а когда обернулся — остолбенел. Все трое осторожно поднимали из ванны маленького извивающегося человечка, за которым тянулись провода и трубки. Он был весь облеплен комками желтой слизи, и рассмотреть его лицо было невозможно. Но, судя по росту, это был подросток лет двенадцати. Слизь тянулась, как клей, падала на пол густыми тяжелыми каплями.
   — Интубацию, — приказал Донской.
   — Я готов, — дежурный вытянул с нижнего яруса тележки белые гофрированные шланги. — Катетер можно не вынимать, трубка пройдет прямо по нему.
   —Датчики вросли в кожу — здесь и здесь, — подал голос Костя. — Что, провода рвать?
   — Осторожно, тут петля. Освобождай рот от этой пакости. И накинь маску — в глаза попадет...
   — Готово. Начинай отсасывать электролит...
   — Что мне делать? — напомнил о себе Гриша. Тельце уже извлекли из ванны и уложили на простыню. Та моментально пропиталась слизью.
   — Внизу на каталке — губка и белый флакон с содовой водой, — отрывисто ответил Донской. — Поливай на него и счищай эту дрянь. И гляди, чтоб в стороны не брызгало.
   — Ребята, надо поторопиться, он третью минуту без воздуха, — заговорил дежурный. — Держится только на кровяной оксигенации.
   Гриша взял большую, нежную, как мыльная пена, губку и принялся за работу. Тело под слоем слизи оказалось темно-красным, словно сплошная родинка. Человечек продолжал дергаться и извиваться, не издавая ни звука.
   — Отсос пошел, — донесся голос дежурного. — Кто-нибудь, готовьте кислород.
   — Гриша, брось мочалку и подай ларингоскоп, — приказал Донской. — Второй номер, изогнутый.
   — Трахея свободна, — сообщил он через несколько секунд. — Продвигайте трубки, осторожно...
   Оба гофрированных шланга, да еще клинок ларингоскопа торчали из растянутого рта пациента. Костя осторожно прижимал его плечи к поверхности каталки, борясь с судорогами.
   — Все, бронхи чистые, пошел кислород, — проговорил Донской, отрываясь от окуляра.
   Хлопнула дверь, в комнате появился еще кто-то из персонала.
   — Что у вас тут? Из кровати выдернули!
   — Рано спать ложишься. Переодевайся, готовь сухую ванну.
   — Кто-нибудь следит за приборами? — спросил Костя.
   — Я смотрю, — сказал дежурный. Через некоторое время он добавил: — Дыхания еще нет, но сердечко шевелится помалу...
   Вновь пришедший подошел, застегивая комбинезон.
   — Ладно, ребята, идите, — сказал он. — Мы дальше сами.
   — Да, — подтвердил дежурный. — Теперь уж сладим...
   — Кончай работу, — Донской хлопнул Гришу по плечу так, что тот выронил губку. — Пошли переодеваться.
   Они уже были у выхода, как вдруг раздался звук, напоминающий щенячий лай. Гриша обернулся. Человечек из ванны кашлял. Его крутило и корежило, он извивался, собирая в кучу промокшую простыню. Красное сморщенное личико дрожало и выделывало немыслимые гримасы. Из маленького темного ротика вылетали куски желтой слизи.
   — Пошли, — поторопил Донской. — Они разберутся.
   Через несколько минут они снова сидели в кабинете. Под впечатлением происшедшего все выпили сразу по две рюмки без тостов и прочих лишних слов.
   — Ну, что, Гриша, как тебе наши трудовые будни? — проговори Костя.
   — Что это было?
   — Грязевая ванна, — Костя усмехнулся. — Пелоидотерапия, знаешь? Лишаи выводим помаленьку.
   — А серьезно?
   — А серьезно — не твоя это забота, Гриша, — сказал Донской. — Помог — спасибо. Могу тебе почетную грамоту выписать.
   — Это то, что ты прятал от проверяющих?
   — Ага, точно. А еще — пыточную комнату, подпольный абортарий и четырех Франкенштейнов с невестами, которые на чердаке живут.
   — Секреты? Но почему? Я ведь все равно догадаюсь...
   — А вот это — пожалуйста! — Донской холодно улыбнулся и взял из-под стола новую бутылку. — Догадываться у нас не запрещается.
   * * *
   За стеной лаяла собака. По раковине гулко били редкие капли из прохудившегося крана. Пашка лениво ковырял ложкой остывшую кашу, мечтая о моменте, когда сможет побежать в комнату и заняться своими игрушками.
   Светлана сидела напротив, подперев голову рукой, и думала о Кате. Та, наверно, тоже сейчас сидит за столом на кухне и смотрит, как ужинает ее муж. Хотя скорее всего они уже легли спать, ведь там, на Севере, ночь приходит раньше.
   Светлане вдруг стало так горько, что она закрыла глаза руками, чтоб не расплакаться. Катенька уехала, у нее теперь есть муж, которого она может целый день ждать, а вечером — поставить перед ним тарелку и смотреть, как он ест. Легко ей или трудно, Света не знала. Наверно, непросто. Но главное, что у Кати отныне есть тот, на кого можно положиться.
   Светлана протянула руку и нежно провела ею по Пашкиным волосам. Тот удивленно поднял глаза.
   — Чего, мам?
   — Ничего...
   — А можно я пойду? — Он почувствовал удачный момент для бегства к игрушкам и не захотел упускать его. — Я уже наелся.
   — Иди.
   Мальчик вскочил и умчался в комнату. Светлана понесла тарелку к раковине. И вдруг она поняла: еще очень долго в ее жизни будет и эта раковина с облупившейся эмалью, и ворчащий холодильник, и лай собаки за стеной, и будильник, который утром разбудит ее своим громом и погонит по привычному, устоявшемуся жизненному кругу. Еще много лет все будет по-старому, да и что может измениться?
   Катя уехала. У нее теперь новая жизнь, пусть непростая, но все же новая. Светлана не завидовала своей лучшей подруге, наоборот, была за нее рада. Но самой ей было очень грустно и горько.
   Сегодня она попыталась что-то изменить. Пришла по объявлению в салон красоты, где нужен был мастер-парикмахер. Ковры, кресла, запахи... Хозяйка — ухоженная и накрашенная, как коллекционная кукла, — сказала, отложив конверт с фотографиями моделей:
   — Девушка, вы интересно работаете, но у нас серьезный бизнес, и он требует серьезного отношения. Что вы будете делать, если заболеет ребенок? Мужа у вас нет, родители — в деревне. Сидеть на больничных у нас некогда, я требую от персонала полной самоотдачи. Вы сумеете целиком отдавать себя делу?
   «Я могу отвезти сына к родителям», — хотела было сказать Светлана, но промолчала. Поняла, что не сможет оторвать от себя ребенка, потому что сделает ему хуже. И себе. Женщина должна выбирать, кому отдавать себя — ребенку или карьере.
   ...Когда раздался звонок в дверь, Светлана даже обрадовалась — сегодняшний вечер очень тяжело переживался в одиночку. Но когда она открыла, ее ждало потрясение.
   — Катя?!
   На пороге действительно стояла Катя. Уже через мгновение подруги крепко обнимались и рыдали, словно не встретились после долгой разлуки, а, наоборот, расставались.
   — Котенок, я только что про тебя вспоминала, а ты уже здесь! Глазам не верю. Откуда, почему?..
   — Светка, я от него убежала, — проговорила Катя сквозь слезы.
   — Убежала? Как же так? Проходи скорее. Господи, как я соскучилась...
   Через несколько минут на столе был чай, печенье. Катя крутила в руке сигарету, роняла слезы в чашку и рассказывала о своих злоключениях.
   — Светка, какая ж я дура! Если б раньше знала... Видела же все, но думала — пройдет, стерпится... А он с каждым днем все хуже. Только и слышишь: я тебя привез, я тебя кормлю, я тебя одеваю. Один раз тарелку забыла помыть, так он знаешь что сказал? Что в следующий раз без ужина оставит!
   — Может, пошутил?
   — Думаешь, он умеет шутить? — Катя прикурила наконец свою сигарету. — Один раз встала на полчаса позже, а он как заорет: почему завтрак не на столе!
   — Котенок, ну ему же на работу...
   — Какая работа, воскресенье было! Если б на работу, он меня вообще бы убил. Я все это время летала, как служанка: все успеть, приготовить, почистить. А не успеешь что-нибудь, ставит перед собой, начинает воспитывать, орать... Я тебя кормлю, я тебя одеваю... Сволочь!
   — Катенька, бедная ты моя...
   — Вот такой, Светка, у меня был медовый месяц.
   — И что ты сделала?
   — А ничего. Деньги взяла из шкафа — и в аэропорт. И барахло, которое он мне купил, на пол швырнула, пусть подавится.
   — Катя, но так тоже нельзя. Он же волноваться будет.
   — Не будет он волноваться, я ему записку оставила. Знаешь, что написала? «Купи кухонный комбайн и воспитывай!» Сволочь... Он и в постели такой же. Разляжется, руки-ноги раскидает: работай, говорит...
   — И как же ты теперь, Катенька?
   — Обыкновенно. Как и раньше. Надо бы ему деньги за самолет вернуть, да взять негде, — Катя решительным движением раздавила на блюдечке окурок, и вдруг глаза ее просохли. — Слушай, Светка! Мне тут про тебя такие интересные вещи рассказывали...
   — Какие вещи? — удивилась Светлана. — Кто тебе рассказывал?
   — А ты не догадываешься? — У Кати в один момент поменялось настроение, она перестала всхлипывать и хитро посмотрела на подругу, тряхнув черными кудрями. — А ну признавайся, что у тебя тут произошло!
   — Ничего у меня не произошло, — с недоумением проговорила Светлана.
   — Да ладно, не прибедняйся. Людка сказала, тебя в парикмахерскую на лимузине привозили! Скажешь, забыла?
   — Вот ты о чем...
   — Ага, о том самом. Ну, давай рассказывай. Кто он такой?
   — Да нет. Котенок, это совсем не то. Просто подвезли, я торопилась.
   — Кончай скромничать. Меня на лимузинах почему-то не подвозят. Признавайся, что у тебя за френд объявился?
   — Да я же говорю...
   — Нет, постой. К тебе же какой-то на «Опеле» все приезжал, — Катя наморщила лоб. — Валерик, да? Это он?
   — Не он. Просто подвезли совсем незнакомые ребята.
   — Ну ты даешь... — Катя одарила подругу подозрительным взглядом. — А я уж подумала, Валерик твой новую машину купил.
   — Вообще-то, да, у него машина уже другая. Но он ко мне отъездился.
   — Ну и хорошо. Он мне тоже не понравился, дебил какой-то. А, кстати, почему?
   — Так получилось, — неопределенно махнула рукой Светлана. — А тот парень, который на лимузине, он меня потом еще раз подвозил. Только уже на «девятке». Он меня от этого Валеры и увез...
   Света смущенно замолчала, потому что Катя уставилась на нее широко открытыми глазами. Она некоторое время смотрела в упор, покачивая головой.
   — Ну, девка... Я гляжу, ты не скучала. Одна машина, другая, один мужик привозит, другой увозит...
   — Нет же, Катя, все не так...
   — Ладно, ладно, не хочешь — не говори. Потом расскажешь. Но ты хоть с ним встречаешься? Как его зовут-то?
   — Григорий. И я с ним не встречаюсь.
   — Почему? Он больше не хочет? Или такой же дебил бритоголовый?
   — Нет, он не дебил, он врач.
   — Врач?! И все время на разных машинах? Гинеколог платный, что ли? Или зубной?
   — Катенька, я не знаю, — Света беспомощно развела руками. — Я же говорю, случайно все было.
   — Ага! Значит, все-таки было. Два раза — и все случайно?
   — Ну все, хватит, — рассердилась Светлана. — Говорю последний раз: просто случайный знакомый. И ничего у меня с ним не было.
   — Ну и дура, — глухо проговорила Катя, прикуривая новую сигарету. — Ты ему телефон оставила?
   — Да, и он мне свой записал. Сказал, на всякий случай.
   — Ну! А ты? Позвонила хоть разок?
   — Зачем? Что я ему скажу? Он просил звонить, если помощь понадобится.
   — Ой, Светка, ну ты бестолковая! Ну и скажи, что помощь понадобилась. Скажи, ребенок приболел. Или он все-таки гинеколог?
   — Нет, Катенька, я так не могу. И вообще, это не тот случай. Я просто тебе не рассказывала...
   — Что? Рассказывай!
   — Не проси, не хочу я про это вспоминать. Потом...
   У Кати хитро блеснули глаза.
   — Вижу, Светик, все непросто. Понравился тебе мужик. Не отпирайся, я ж вижу! Света ответила не сразу.
   — Да, — сказала она. — Понравился. Он очень спокойный, вежливый. И, наверно, добрый. Но, знаешь, такие обычно женатые.
   — С этого бы и начинала.
   Светлана встала, наполнила чаем опустевшие чашки. Катя правильно заметила: ей понравился Григорий. Но она поняла еще в первый день — этот человек из совершенно другой жизни, куда ей путь закрыт. У него там есть другие женщины, и их, наверно, немало. Возможно, Светлана и могла бы стать героиней приятного романтического эпизода, но на такую роль она не соглашалась. Надо жить своей жизнью, а не порхать птичкой по чужим райским садам.