Страница:
Квартира у Кичи была обставлена куда лучше, чем у Ганса, и здесь было много красивых и дорогих вещей, дразнивших взгляд. Но Ганс сейчас не мелочился, а просто спасал свою шкуру. Перевернув полкомнаты, он наткнулся на картонную коробочку из-под бритвы, внутри которой перекатились какие-то тяжелые металлические штучки.
Он содрал крышку — внутри нашлось с десяток золотых побрякушек: цепочки, печатки, кулоны. Все было новое, на всем еще болтались бирочки с указанием цены и пробы. Ганс одним движением сгреб золотой запас бригадира в карман и продолжил поиски.
Через некоторое время он нашел, что искал. Стоило раньше там посмотреть — тугой сверток зеленых бумажек был заткнут в глиняную сахарницу, стоявшую на полке среди журналов, рамочек с фотографиями, крошечных статуэток и прочей бесполезной мишуры. Почему-то Кича разделял мещанскую привычку прятать деньги там, где их в первую очередь будет искать мало-мальски опытный квартирный вор. Впрочем, мало какой вор решился бы к нему влезть.
У Ганса оказалась приличная сумма денег плюс золото. Он бы еще поискал, но выдержка была уже на исходе. Любой шум с улицы заставлял вздрагивать.
Выходя из подъезда, он пытался идти спокойно с безразличным лицом, но это плохо удавалось. Ноги так и просились рвануть вперед и скорей исчезнуть из этого двора.
Наконец «Хонда» вынесла его на оживленную улицу. С деньгами Ганс ощущал себя куда лучше. Осталось только заправить бак — и рвать из этого города на пятой скорости. Хорошо бы сменить машину, но это не сейчас.
Несколько дней Ганс рассчитывал отсидеться в каком-нибудь доме отдыха, куда они с ребятами часто срывались на шашлыки. Там были отдельные номера или коттеджи, терпимая кормежка, нелюбопытный персонал. Оттуда можно было созвониться со знакомыми в любом городе и прикинуть свои дальнейшие ходы.
Ганс не слишком волновался, куда и к кому придется ехать, с деньгами он был уверенным в себе и неуязвимым. Хорошо бы еще как-то извернуться и продать «Понтиак», но это уже риск.
Размышления прервались, когда на светофоре вдруг кто-то постучал в правое окно машины. Ганс увидел, что незнакомый человек из белого «БМВ» просит его причалить к обочине.
Он остановился, хоть и был очень удивлен и напуган.
— Привет от главнокомандующего, — сказал незнакомец, лениво растягивая слова. Ганс узнал голос и манеры помощника Сударя, с которым день назад говорил по телефону.
— Ну, ты все телишься? — спросил человек. — Деньги, что ли, не нужны?
— Нужны, — осторожно проговорил Ганс.
— Сегодня последний срок, не забыл? Будет товар-то?
Ганс словно бы повис над пропастью, не зная, в какую сторону качнуться. Отказаться от всего и спокойно уехать или раскрыть карты напоследок, рассказать, кто есть кто. Конечно, лучше поскорей отсюда убраться, но ведь надо же и последний должок: больнице вернуть. Сам же собирался выложить Сударю, что они сделали с Лукой.
Ганс решил говорить. "Видать, сама судьба, — подумал он, — подогнала сюда этого мужика на «БМВ».
— А знаешь, что это за товар? — угрюмо спросил он.
— Животное какое-то редкое, что ли... — равнодушно ответил человек.
— Животное? А вот хрена. Это Лука! Которого весь город сейчас ищет.
— Не понял... — Он мигом отбросил скуку с лица и весь как-то собрался. — Хочешь сказать, что ты Луку у себя держишь? И что, выкуп за него хочешь?
Ганс понял, что ошибся, заговорив не с того места. Он поспешил поправиться:
— Я до сегодняшнего дня сам не знал, что это Лука. Короче, так: он попал в одну платную больницу и там из него сделали такого вот урода. И сейчас он у них, я сам видел, как его со свалки увезли.
— Со свалки? — человек пристально и долго посмотрел на Ганса. — Ты сам-то понял, чего нагородил? Какая свалка? Какая больница?
— Если интересно, могу сказать, какая больница, — довольно усмехнулся Ганс.
— Стоп! Так, пристраивайся за мной, поехали, — Он деловито влез в свою машину.
— К Сударю? — с тайной надеждой спросил Ганс.
— Ага, к Сударю. — И дверца машины захлопнулась.
Тут вдруг Гансу стало не по себе. Он вляпался туда, куда ему совсем не надо было. Сдать айболитов — это одно, но куда-то ехать, объяснять, да еще в такой момент... И не послушаться нельзя, это ребята серьезные. Это не дорожный патруль, от которого можно просто нагло удрать, притопив газ.
Следуя за «БМВ», Ганс подъехал к неприметному офисному центру, где на трех этажах уживались и страховая компания, и кадровое агентство, и тур-фирма, и школа бухгалтеров, и еще много чего. Его долго водили по полупустым и неуютным кабинетам на нулевом этаже, где пришлось несколько раз пересказать всю историю разным людям. Сударя среди этих людей Ганс, конечно, не увидел.
Потом кто-то ему со странной усмешкой бросил:
«Ты, оказывается, бригадиру своему чан просквозил? Чего глаза лупишь, весь город уже в курсе, уже и менты знают».
Ганс проклинал тот момент, когда заговорил на улице о Лукове. Нужно было срочно рвать когти, а его все еще держали при себе. А потом произошло и вовсе неожиданное. Его отвели во дворик, где ремонтировались машины, и сунули в какой-то пустующий железный сарай.
«Обосрался ты, чувак, по полной программе. Посиди, подумай, пока люди будут разбираться. И не трясись, тебя здесь не найдут».
Ганс остался один под замком, вновь погружаясь в то мерзкое чувство, которое мучило его утром. И поделать с этим он ничего не мог.
В тот же день доверенные лица встретились с Сударевым и виноватыми голосами доложили, что вот, дескать, ходят слухи, что Лука и тот говорящий уродец — одно и то же.
Сударев рассвирепел было, что его отвлекают какими-то идиотскими баснями, но вдруг насторожился. «Надо проверить», — сказал он, и голос прозвучал как команда.
* * *
Майор Соляков был во всех отношениях сильным человеком. Он имел не только крепкие мышцы и кости, не менее крепкой была у него и психика. Поэтому он не впал в панику, когда обнаружил в своей личности провал глубиной в несколько месяцев.
В течение Двух дней, сидя дома, он пытался сам по частицам воссоздать свое "я" с того момента, как его жена повредила колено на льду. Но цельной картины не получалось, хотя какие-то куски памяти удалось поднять на поверхность.
Пойти к врачам и сознаться, что потерял память, — все равно что расписаться в слабоумии. Особенно при такой должности. Образ юродивого прилипчив. Один раз поведешь себя как идиот, и перестанут доверять.
Майор еще боролся, еще пытался что-то с собой сделать. Но постепенно понимал, что придется сдаться.
Однажды утром он проснулся с твердым намерением выйти на работу и доложить начальнику Управления, что из-за нервного переутомления он должен лечь на обследование в больницу.
Он, как всегда, умылся, позавтракал, сказал что-то сыну, уходящему в школу. Все было так обыкновенно и привычно, однако чувство, что в голове чего-то не хватает, угнетало, нервировало и, наконец, просто оскорбляло.
Вот и здание Управления, вестибюль с гипсовым профилем Дзержинского и цветочной кадушкой, коридоры, двери. Двадцать минут майор просидел на оперативке, не решаясь вставить ни слова. К счастью, его ни разу не подняли. Хотя вспоминали, хвалили за что-то даже.
После совещания он уже собрался было идти к начальнику, но вдруг подумал, что лучше посидеть какое-то время у себя, привести мысли в порядок.
Ему не дали остаться одному. Сначала затрезвонил телефон. Майор выслушал какой-то доклад, невпопад ответил «разберусь» и бросил трубку. Потом зашли двое ребят из оперативного отдела.
— Надо решать, что будем делать с больницей, — сказал один. — Они съезжают. Фактически АО «Золотой родник» уже ликвидировано, и сейчас идет перерегистрация. Мы узнавали в Горуправе, там будет какой-то медицинский центр.
— Что значит «какой-то»?
— «МТК-Ультрамед». Межотраслевая терапевтическая клиника. Персонал на три четверти новый. И как быть? Закрывать оперативное дело или передавать в другую область — туда, где эти люди снова всплывут?
— Пока ничего не надо закрывать! — Майор боялся сейчас предпринимать любые радикальные шаги. И вместе с тем чувствовал — что-то решать придется. Нельзя просто так уйти на больничный, сбросив проблемы на подчиненных.
— Дальше, по поводу изъятых денег, — оперативник почему-то ухмыльнулся. — Вам доложили, что за история там нарисовалась?
— Нет, — ответил майор. И тут же уточнил. — Я был на больничном.
— Там задержали одного коммерсанта, фамилия — Толстопятов. Ну, того самого, за которым ходила наружка. Показания у него не очень связные. Объясняет так: случайно узнал, что к соседке ходит некий Луков, вор в законе и казначей. Решил, что у нее же и прячет денежки. И, как ни странно, не ошибся. Действительно, деньги и золото. В общем, получается, мы взяли общак.
— Что за Луков? — Майор очень старался не терять нити разговора. — Вы его проверили?
— Да, все так и есть. Судимостей у него, как у кота блох. В городе четыре года, но как рецидивиста Информцентр УВД его не регистрировал. Тоже вот загадка...
— Никакая не загадка, — спокойно ответил майор. — Если он кассир, то совершенно незачем его светить. Вот и устроили ему прописку без регистрации. Откуда он?
— До нас жил в Казахстане. Там действительно на него пухлый материал. Ну, бог с ним. Теперь что касается Толстопятова. Я просто процитирую показания. — Оперативник взял из папки исписанный бланк. — «...Я вошел сначала в прихожую, потом заглянул в комнату. Увидел, что отодвинут ковер и пол сломан, а вокруг лежат деньги. Я забежал в комнату, а после этого на меня напал какой-то зверь. Я думал, собака, но зверь ударил меня, прижал к стене лапами, а потом я услышал из него голос. Он сказал: ты вор, и я тебя накажу. После этого я, кажется, потерял сознание. Потом...» Ну, тут он описывает, как группа в квартиру ворвалась...
Майор вдруг почувствовал, как в памяти что-то шевельнулось. Оно, это чувство, было совсем рядом — только протяни руку.
— Там есть описание? — спросил он неожиданно тихим голосом.
—Чего?
— Описание этого зверя... этой собаки.
—Да ну, что он мог описать... Но мы особо про это и не спрашивали, решили, что косит.
— Где он сейчас?
— Пока в ИВС. Психиатр у него был, ничего такого не нашел. А экспертизу, конечно, не делали еще...
Последние слова майор уже не слушал. Он наконец поймал кончик той мысли, которая ускользала от него все последние мгновения. Строчки протокола вдруг словно высветили в его памяти картину — не очень отчетливую, но яркую.
Он увидел и узкий коридор, где он лежал на животе со связанными руками, и чьи-то грязные кроссовки у самого лица. И голос: «Да он фээсбэшник! Пушку не трогайте, они потом весь город за нее перевернут...»
Он, правда, не помнил лиц, только какие-то темные пятна с провалами глаз... Но вот самое главное — мимо проводят странное животное, оно идет на задних лапах, будто обезьяна или медведь. Но это не обезьяна и не медведь...
— Все пока свободны, — сказал Соляков.
— А как же?.. — растерялись оперативники.
— Все вопросы решим чуть позже. Идите.
Через пару минут он был на третьем этаже, в спецбиблиотеке, где молоденькая девушка-прапорщик с озадаченным лицом водила пальцем по страницам журнала.
— Да, — сказала она наконец. — Есть сборник в одном экземпляре. Номерной. Допуск нужен, но у вас-то есть...
— Есть, есть! — поторопил майор.
— Сейчас найду. При мне еще никто ни разу не спрашивал, — девушка загремела дверцами несгораемых шкафов.
Майор ждал, барабаня пальцами по канцелярской стойке.
— Ну... Вот... — девушка протянула ему толстую, очень старую папку со стандартным для предвоенных лет оформлением. — Если будете забирать, распишитесь...
Он умчался в свой кабинет, заперся, вырвал шнур телефона из розетки. Все к черту! Чего только нет в архивах госбезопасности, но не поймешь важности этих заскорузлых бумажек, пока не придет его величество Случай.
Папка называлась просто: «Использование патологических дефектов человека в оперативной работе». Она имела небольшое приложение под заголовком «Искусственное продуцирование аномалий развития», но там в основном содержались ссылки на какие-то другие материалы.
Основная часть была куда интереснее. Материал заводился еще в двадцатых годах, и можно было только удивляться, как легко в рабоче-крестьянских комиссарах соединялись народная простота и извращенная жестокость.
Шли многочисленные отчеты. О том, как людей-карликов под видом больных детей пытались использовать для проведения диверсий. Как по больницам собирали уродов и формировали из них особые отряды для запугивания темных, суеверных крестьян и дискредитации авторитета церкви. Как тех же самых уродов держали в подразделениях НКВД в качестве палачей для проведения пыток и психического воздействия на арестованных. Попадались снимки, зарисовки.
Чем свежее была документация, тем больше становился заметен научный подход к теме. Отчеты и садистские рекомендации постепенно иссякли, уступив место описаниям. Вооруженная власть проявляла самый неподдельный интерес к диким людям, пойманным в лесах, к необычным существам, которых время от времени видели в разных концах страны.
Материал был довольно скуден, и его достоверность то и дело вызывала сомнение. Но вот попалось описание человека, который мог несколько десятков минут проводить под водой. На скверной фотографии, правда, мало что можно было различить, однако это уже был документ.
Майор листал папку быстро, не задерживаясь на описаниях того, какие жуткие или, наоборот, феноменальные формы принимает иногда человеческое существо.
И наконец на одной из страниц взгляд его, словно рыболовный крючок, зацепился за изображение. Соляков торжествующе рассмеялся. На прекрасной отчетливой фотографии он увидел, без всякого сомнения, то самое чудище, которое провели мимо него в коридоре клиники.
Это было похоже на сбывшийся сон. Все, что удалось вспомнить майору, оказалось не бредовыми галлюцинациями, не последствиями чистки памяти. С этой минуты он имел реальный факт, с которым можно работать. Если материал вшит в дело, значит, на него распространяется компетенция ведомства. А стало быть, уже нетрудно обосновать свой интерес к деятельности клиники.
Майор быстро просмотрел описание. Потом стал вчитываться внимательней — было что почитать и чему удивиться. Как оказалось, существо рождено обычной женщиной — учительницей Полиной Захарук, сосланной в 1949 году в лагерь под Мурманск. Две акушерки стали свидетелями того, как чудище вывалилось из ее чрева.
Охрана хотела сжечь новорожденного монстра, однако какие-то биологи из числа заключенных упросили этого не делать. Четыре года уродец рос в собачьей клетке, «враги народа» делились с ним своей пайкой. Научили произносить отдельные слоги, просить есть, пить.
О необычном случае было доложено в Москву, и в лагере уже ждали приезда каких-то ученых. Но они все не ехали и не ехали, а потом лагерь был ликвидирован. Существо исчезло бесследно, осталась только фотография.
Майор перелистнул страницу, и вдруг его взгляд наткнулся на директиву, которую, судя по свежести бумаги, вклеили в дело совсем недавно. Он быстро пробежал глазами текст: «...В случае обнаружения... принять меры к охране... исключить любые контакты... незамедлительно сообщить в официальное представительство фонда „Врачи мира за милосердие“... при возможности, обеспечить доставку...»
Ниже были вписаны от руки несколько телефонов — судя по коду, иностранных.
Соляков оторопел. Некоторое время он сидел, уставившись на текст и пытаясь осознать прочитанное. Директива в категоричной форме отнимала у него право на какую-то самостоятельность в этом деле.
«Впрочем, снять с себя ответственность и переложить ее на авторов документа — не самый скверный исход, — подумал он. — Хорошо. Доставка так доставка. Главное, появилась хоть какая-то определенность. Главное, я знаю, что мне теперь делать».
* * *
Сударев позвонил в клинику поздно вечером. Донской был прилично пьян, но смог собраться с мыслями и ответить.
— Что ж ты, Андреич?.. — укоризненно произнес Сударев. — В городе уже говорят, что ты моего человечка нашел, а сам молчишь.
— В городе говорят? — удивился Донской. — Интересно, кто?
— Отвечай, нашел или нет?
— Ну... Да, нашел... только что. Как раз хотел вам звонить.
— Хотел он... — ворчливо проговорил Сударев. — Ладно, хватит нам с тобой в прятки играть, сейчас я за ним приеду.
— Нет-нет! — запротивился Донской. — Сейчас нельзя, ни в коем случае! Он не в том состоянии...
— Хватит! — рявкнул собеседник. — По городу бегать у него есть состояние, а со мной говорить — нету? В общем, жди.
— Подождите. Я хотя бы проверю, сможет ли он...
— И проверь. Пока будем ехать — успеешь проверить, — многозначительно сказал Сударев и повесил трубку.
Донской выпил залпом стакан лимонного сока, чтоб взбодриться, после чего поднял по тревоге дежурную смену и велел готовиться к приему гостя. Дело нашлось для всех.
Сам он отправился во флигель и поговорил с Луковым. Тот, оказалось, был вовсе не против встречи с Сударем и даже согласился говорить из барокамеры, чтобы спрятать свою наружность.
Через сорок минут у крыльца просигналила машина. Сударев уже не был таким добродушным, каким его привыкли здесь видеть.
— Что-то ты темнишь, Андреич, — пробормотал он, заходя в освещенный холл. — Да не надо мне твоего кофе, давай к делу.
— Хорошо, Борис Васильевич, — смиренно проговорил Донской. — Только вот что... Пациента я вам не отдам, ему нельзя уходить из-под наблюдения.
— Это еще что за номера?!
— Таковы обстоятельства. Он в очень скверном состоянии.
— А тебе не начхать на его состояние? Кто он тебе — брат, сват?
— Он — мой пациент. Этого достаточно.
— И дальше что?
— Он находится в барокамере. Можете поговорить с ним через переговорное устройство.
— Тьфу ты... Ладно, пусть хоть в параше сидит, лишь бы толк был.
Оба оказались в подвале флигеля перед массивным корпусом барокамеры. Сударев с хмурым видом обошел ее, заглянул в окошки из толстого стекла, но, оказалось, они изнутри заклеены фольгой.
— Ох, темнишь ты, Андреич...
— Можете начинать, — холодно ответил Донской и постучал ногтем по коробочке с красным глазком.
— Здесь, что ли? — Сударев уселся на стул перед переговорником, недовольно озираясь. — Лука, ты здесь?
— Здесь, — прозвучал приглушенный, искаженный динамиком голос.
— Ну, а откуда я знаю, что это Лука?! — взорвался Сударев. — А если ты мне туфту подсунул, Андреич? Ты учти, дела такие идут, что я никому не верю! Никому!
— Мне можешь верить, — донеслось из динамика. — Хочешь докажу? Что тебе напомнить, Сударь? Как ты с двенадцатилетними школьницами на даче развлекаешься? Или...
— Заткнись! — заорал Сударев и замолотил кулаками по глухому металлу. — Заткнись, закрой рот, сука!
Он быстро обернулся на Донского, который стал невольным свидетелем разговора.
— Уйди, Андреич! Выйди отсюда, я с ним сам говорить буду.
— Не беспокойтесь, — заверил Донской, покидая помещение. — Я свято храню врачебную тайну.
— Лука, ты что? — зашептал Сударев, оставшись один. — Ты что такое несешь? Рехнулся в этой бочке, да?
— Зачем пришел?
— Ясно за чем. За деньгами; дорогой мой. Надо бы знать, куда ты их дел, люди волнуются.
— Никаких денег ты от меня не получишь, — прозвучал бесстрастный ответ. — Забудь мое имя, я тебе уже не приятель и делами твоими грязными заниматься не стану.
— Что? — У Сударева затряслись щеки. — И это ты мне говоришь? Ты? Да с каких это пор мои дела стали для тебя грязными?
— Они всегда были такими. Зато я стал другой.
Сударев расхохотался, но веселья в его смехе не было.
— Ты... Ты стал другой? — выдавил он. — С чего бы? Книжек честных начитался? А может, и в церковь ходить стал? Да ты же еще в штаны мочился, а уже ворюгой был! Ты читать в тюрьме научился! И мои дела тебе грязные?
— Меня не застыдишь, — все так же холодно и спокойно отвечал голос из динамика. — Я всю жизнь в скромности прожил, а ты только салом обрастал. Я вором стал, чтобы власти этой поганой не служить. А ты готов любой власти зад лизать, только бы кусок перепал. И еще, Сударь, на моих руках крови человеческой нету. А на свои посмотри... Напомнить, где ты владимирских ребят закопал или сам помнишь?
— Заткнись! — прошипел Сударев и лихорадочно обернулся, боясь, что его подслушивают. — Чего это ты. Лука, такой храбрый стал да совестливый? Нового хозяина нашел? А я ведь с твоим хозяином быстро разберусь. И бочка эта не поможет, в которой ты прячешься.
— И думать забудь, Сударь! Ты никого здесь не тронешь. А то ведь я не только владимирских пацанов вспомнить могу...
— Заткнись, сука! Запри свою пасть!
— И не ори на меня. Я давно не боюсь тебя, и никакой хозяин мне не нужен. Мне терять нечего.
— Почему же? А может, правду говорят, что у тебя рога и шерсть выросли? То-то на глаза показаться не хочешь...
— Уходи. За свое толстое брюхо можешь не бояться. Я скоро уберусь отсюда, и ты никогда больше про меня не вспомнишь. Все, пошел вон.
Взмокший, трясущийся, красный, он вылетел в коридор, где со скучающим видом прогуливался Донской.
— Уже закончили?
— Андреич, отдай его мне! — зарычал Сударь. — Слышишь, отдай его. Сейчас же! Хочешь, доплачу.
— Что значит «отдай»? — удивился Донской. — Человек — существо свободное, он сам решает, куда идти.
— Андреич, — с угрозой проговорил Сударев, — зубы мне не заговаривай. Я как знал, что дело нечисто. Только не пойму, с чего это вы снюхались? Он тебе денег дал?
— Откуда у него деньги? — усмехнулся Донской. — Да и не все в жизни решают деньги...
Они были уже в холле, возле выхода. Неподалеку расположились в креслах трое экипированных охранников, которые словно напоминали, что на языке силы здесь договариваться бесполезно. Сударев весь кипел, он готов был взорваться, как паровой котел.
— Отдай, Андреич! — в последний раз сказал он. — Я тебе деньги за него платил. Донской покачал головой.
— Что касается денег, то все условия нашего договора я выполнил.
— Я еще доплачу!
— Нет... До свидания.
— Ну... Ну, ладно! — прошипел Сударев и вышел, хлопнув дверью.
«Ну, вот, — устало подумал Донской, — надеялся, сегодня одной проблемой меньше станет. Но, похоже, проблем только прибавилось».
* * *
Майор Соляков решительно взбежал по ступеням. Может, даже более решительно, чем нужно, — со стороны это могло показаться агрессивным.
Он сунул в лицо охраннику служебное удостоверение и нетерпеливо проговорил:
— Давай сюда начальство.
Охранник спокойно прочитал содержание красной книжечки, затем взгляд его скользнул к обочине улицы, где пристроилась оперативная машина с двумя сотрудниками.
— Подождите немного, — сказал он, ничуть не впечатлившись рангом нежданного гостя. Вскоре к майору вышли.
— Я администратор этого заведения, — сказал ему молодой человек, не приглашая войти. — С кем имею честь?
— Не валяйте дурака, гражданин Донской, — проговорил майор с раздражением. — Вам доложили, с кем имеете честь. Да вы и так знаете.
— Я? Вас? — администратор изобразил крайнее удивление. — Простите, что-то не припоминаю.
—Да хватит...
Донской вздохнул, поглядев за спину майора.
— Ладно уж, заходите.
— Я намерен разговаривать начистоту, — объявил Соляков, оказавшись в кожаном гостевом кресле.
— Милости прошу.
— Мне известно, что вы содержите у себя некое существо, возможно, животное с элементами интеллекта. Я сам его видел, — добавил он, чтобы пресечь возможные возражения.
Но возражения все же последовали.
— Помилуйте, товарищ майор! Какие животные в больнице? Мы даже пиявок не держим.
— Перестаньте. Вы все отлично понимаете. Оно либо здесь, либо... Не знаю, может, вы держите его еще где-то.
Донской растерянно пожал плечами. Майору не понравился его взгляд — заторможенный, порой замирающий в неподвижности — как у ненормального.
— Черт бы вас побрал, — процедил он. — Вот! — он швырнул на стол ксерокопию материала.
Донской внимательно рассмотрел изображение, потом уставился в сторону, барабаня пальцами по столу.
— Что вам нужно? — спросил он.
— Вам не ясно? Я должен забрать его у вас.
— Да что вы говорите! — усмехнулся Донской. — Ну, а дальше?
— А дальше — не вашего ума дело!
— Нет уж, прошу ответить. Что вы собираетесь с ним делать?
Майор на секунду задумался, понимая, что перегибает палку.
— Хорошо, я кое-что поясню. Это существо должно быть вывезено в учреждение, в котором ему положено находиться по закону.
— В тюрьму, что ли? Я, признаться, не читал такого закона.
— Это уже вас не касается.
— А вас касается? — удивленно поднял брови Донской. — Должен вам сказать, у меня были свои планы, как поступить с собственным пациентом. Мы тоже собирались вывезти его в одно учреждение. Я лишь силюсь понять, при чем тут ваше ведомство...
— При том, что это компетенция федеральной безопасности. У меня есть директива, и я твердо намерен ее выполнить.
Он содрал крышку — внутри нашлось с десяток золотых побрякушек: цепочки, печатки, кулоны. Все было новое, на всем еще болтались бирочки с указанием цены и пробы. Ганс одним движением сгреб золотой запас бригадира в карман и продолжил поиски.
Через некоторое время он нашел, что искал. Стоило раньше там посмотреть — тугой сверток зеленых бумажек был заткнут в глиняную сахарницу, стоявшую на полке среди журналов, рамочек с фотографиями, крошечных статуэток и прочей бесполезной мишуры. Почему-то Кича разделял мещанскую привычку прятать деньги там, где их в первую очередь будет искать мало-мальски опытный квартирный вор. Впрочем, мало какой вор решился бы к нему влезть.
У Ганса оказалась приличная сумма денег плюс золото. Он бы еще поискал, но выдержка была уже на исходе. Любой шум с улицы заставлял вздрагивать.
Выходя из подъезда, он пытался идти спокойно с безразличным лицом, но это плохо удавалось. Ноги так и просились рвануть вперед и скорей исчезнуть из этого двора.
Наконец «Хонда» вынесла его на оживленную улицу. С деньгами Ганс ощущал себя куда лучше. Осталось только заправить бак — и рвать из этого города на пятой скорости. Хорошо бы сменить машину, но это не сейчас.
Несколько дней Ганс рассчитывал отсидеться в каком-нибудь доме отдыха, куда они с ребятами часто срывались на шашлыки. Там были отдельные номера или коттеджи, терпимая кормежка, нелюбопытный персонал. Оттуда можно было созвониться со знакомыми в любом городе и прикинуть свои дальнейшие ходы.
Ганс не слишком волновался, куда и к кому придется ехать, с деньгами он был уверенным в себе и неуязвимым. Хорошо бы еще как-то извернуться и продать «Понтиак», но это уже риск.
Размышления прервались, когда на светофоре вдруг кто-то постучал в правое окно машины. Ганс увидел, что незнакомый человек из белого «БМВ» просит его причалить к обочине.
Он остановился, хоть и был очень удивлен и напуган.
— Привет от главнокомандующего, — сказал незнакомец, лениво растягивая слова. Ганс узнал голос и манеры помощника Сударя, с которым день назад говорил по телефону.
— Ну, ты все телишься? — спросил человек. — Деньги, что ли, не нужны?
— Нужны, — осторожно проговорил Ганс.
— Сегодня последний срок, не забыл? Будет товар-то?
Ганс словно бы повис над пропастью, не зная, в какую сторону качнуться. Отказаться от всего и спокойно уехать или раскрыть карты напоследок, рассказать, кто есть кто. Конечно, лучше поскорей отсюда убраться, но ведь надо же и последний должок: больнице вернуть. Сам же собирался выложить Сударю, что они сделали с Лукой.
Ганс решил говорить. "Видать, сама судьба, — подумал он, — подогнала сюда этого мужика на «БМВ».
— А знаешь, что это за товар? — угрюмо спросил он.
— Животное какое-то редкое, что ли... — равнодушно ответил человек.
— Животное? А вот хрена. Это Лука! Которого весь город сейчас ищет.
— Не понял... — Он мигом отбросил скуку с лица и весь как-то собрался. — Хочешь сказать, что ты Луку у себя держишь? И что, выкуп за него хочешь?
Ганс понял, что ошибся, заговорив не с того места. Он поспешил поправиться:
— Я до сегодняшнего дня сам не знал, что это Лука. Короче, так: он попал в одну платную больницу и там из него сделали такого вот урода. И сейчас он у них, я сам видел, как его со свалки увезли.
— Со свалки? — человек пристально и долго посмотрел на Ганса. — Ты сам-то понял, чего нагородил? Какая свалка? Какая больница?
— Если интересно, могу сказать, какая больница, — довольно усмехнулся Ганс.
— Стоп! Так, пристраивайся за мной, поехали, — Он деловито влез в свою машину.
— К Сударю? — с тайной надеждой спросил Ганс.
— Ага, к Сударю. — И дверца машины захлопнулась.
Тут вдруг Гансу стало не по себе. Он вляпался туда, куда ему совсем не надо было. Сдать айболитов — это одно, но куда-то ехать, объяснять, да еще в такой момент... И не послушаться нельзя, это ребята серьезные. Это не дорожный патруль, от которого можно просто нагло удрать, притопив газ.
Следуя за «БМВ», Ганс подъехал к неприметному офисному центру, где на трех этажах уживались и страховая компания, и кадровое агентство, и тур-фирма, и школа бухгалтеров, и еще много чего. Его долго водили по полупустым и неуютным кабинетам на нулевом этаже, где пришлось несколько раз пересказать всю историю разным людям. Сударя среди этих людей Ганс, конечно, не увидел.
Потом кто-то ему со странной усмешкой бросил:
«Ты, оказывается, бригадиру своему чан просквозил? Чего глаза лупишь, весь город уже в курсе, уже и менты знают».
Ганс проклинал тот момент, когда заговорил на улице о Лукове. Нужно было срочно рвать когти, а его все еще держали при себе. А потом произошло и вовсе неожиданное. Его отвели во дворик, где ремонтировались машины, и сунули в какой-то пустующий железный сарай.
«Обосрался ты, чувак, по полной программе. Посиди, подумай, пока люди будут разбираться. И не трясись, тебя здесь не найдут».
Ганс остался один под замком, вновь погружаясь в то мерзкое чувство, которое мучило его утром. И поделать с этим он ничего не мог.
В тот же день доверенные лица встретились с Сударевым и виноватыми голосами доложили, что вот, дескать, ходят слухи, что Лука и тот говорящий уродец — одно и то же.
Сударев рассвирепел было, что его отвлекают какими-то идиотскими баснями, но вдруг насторожился. «Надо проверить», — сказал он, и голос прозвучал как команда.
* * *
Майор Соляков был во всех отношениях сильным человеком. Он имел не только крепкие мышцы и кости, не менее крепкой была у него и психика. Поэтому он не впал в панику, когда обнаружил в своей личности провал глубиной в несколько месяцев.
В течение Двух дней, сидя дома, он пытался сам по частицам воссоздать свое "я" с того момента, как его жена повредила колено на льду. Но цельной картины не получалось, хотя какие-то куски памяти удалось поднять на поверхность.
Пойти к врачам и сознаться, что потерял память, — все равно что расписаться в слабоумии. Особенно при такой должности. Образ юродивого прилипчив. Один раз поведешь себя как идиот, и перестанут доверять.
Майор еще боролся, еще пытался что-то с собой сделать. Но постепенно понимал, что придется сдаться.
Однажды утром он проснулся с твердым намерением выйти на работу и доложить начальнику Управления, что из-за нервного переутомления он должен лечь на обследование в больницу.
Он, как всегда, умылся, позавтракал, сказал что-то сыну, уходящему в школу. Все было так обыкновенно и привычно, однако чувство, что в голове чего-то не хватает, угнетало, нервировало и, наконец, просто оскорбляло.
Вот и здание Управления, вестибюль с гипсовым профилем Дзержинского и цветочной кадушкой, коридоры, двери. Двадцать минут майор просидел на оперативке, не решаясь вставить ни слова. К счастью, его ни разу не подняли. Хотя вспоминали, хвалили за что-то даже.
После совещания он уже собрался было идти к начальнику, но вдруг подумал, что лучше посидеть какое-то время у себя, привести мысли в порядок.
Ему не дали остаться одному. Сначала затрезвонил телефон. Майор выслушал какой-то доклад, невпопад ответил «разберусь» и бросил трубку. Потом зашли двое ребят из оперативного отдела.
— Надо решать, что будем делать с больницей, — сказал один. — Они съезжают. Фактически АО «Золотой родник» уже ликвидировано, и сейчас идет перерегистрация. Мы узнавали в Горуправе, там будет какой-то медицинский центр.
— Что значит «какой-то»?
— «МТК-Ультрамед». Межотраслевая терапевтическая клиника. Персонал на три четверти новый. И как быть? Закрывать оперативное дело или передавать в другую область — туда, где эти люди снова всплывут?
— Пока ничего не надо закрывать! — Майор боялся сейчас предпринимать любые радикальные шаги. И вместе с тем чувствовал — что-то решать придется. Нельзя просто так уйти на больничный, сбросив проблемы на подчиненных.
— Дальше, по поводу изъятых денег, — оперативник почему-то ухмыльнулся. — Вам доложили, что за история там нарисовалась?
— Нет, — ответил майор. И тут же уточнил. — Я был на больничном.
— Там задержали одного коммерсанта, фамилия — Толстопятов. Ну, того самого, за которым ходила наружка. Показания у него не очень связные. Объясняет так: случайно узнал, что к соседке ходит некий Луков, вор в законе и казначей. Решил, что у нее же и прячет денежки. И, как ни странно, не ошибся. Действительно, деньги и золото. В общем, получается, мы взяли общак.
— Что за Луков? — Майор очень старался не терять нити разговора. — Вы его проверили?
— Да, все так и есть. Судимостей у него, как у кота блох. В городе четыре года, но как рецидивиста Информцентр УВД его не регистрировал. Тоже вот загадка...
— Никакая не загадка, — спокойно ответил майор. — Если он кассир, то совершенно незачем его светить. Вот и устроили ему прописку без регистрации. Откуда он?
— До нас жил в Казахстане. Там действительно на него пухлый материал. Ну, бог с ним. Теперь что касается Толстопятова. Я просто процитирую показания. — Оперативник взял из папки исписанный бланк. — «...Я вошел сначала в прихожую, потом заглянул в комнату. Увидел, что отодвинут ковер и пол сломан, а вокруг лежат деньги. Я забежал в комнату, а после этого на меня напал какой-то зверь. Я думал, собака, но зверь ударил меня, прижал к стене лапами, а потом я услышал из него голос. Он сказал: ты вор, и я тебя накажу. После этого я, кажется, потерял сознание. Потом...» Ну, тут он описывает, как группа в квартиру ворвалась...
Майор вдруг почувствовал, как в памяти что-то шевельнулось. Оно, это чувство, было совсем рядом — только протяни руку.
— Там есть описание? — спросил он неожиданно тихим голосом.
—Чего?
— Описание этого зверя... этой собаки.
—Да ну, что он мог описать... Но мы особо про это и не спрашивали, решили, что косит.
— Где он сейчас?
— Пока в ИВС. Психиатр у него был, ничего такого не нашел. А экспертизу, конечно, не делали еще...
Последние слова майор уже не слушал. Он наконец поймал кончик той мысли, которая ускользала от него все последние мгновения. Строчки протокола вдруг словно высветили в его памяти картину — не очень отчетливую, но яркую.
Он увидел и узкий коридор, где он лежал на животе со связанными руками, и чьи-то грязные кроссовки у самого лица. И голос: «Да он фээсбэшник! Пушку не трогайте, они потом весь город за нее перевернут...»
Он, правда, не помнил лиц, только какие-то темные пятна с провалами глаз... Но вот самое главное — мимо проводят странное животное, оно идет на задних лапах, будто обезьяна или медведь. Но это не обезьяна и не медведь...
— Все пока свободны, — сказал Соляков.
— А как же?.. — растерялись оперативники.
— Все вопросы решим чуть позже. Идите.
Через пару минут он был на третьем этаже, в спецбиблиотеке, где молоденькая девушка-прапорщик с озадаченным лицом водила пальцем по страницам журнала.
— Да, — сказала она наконец. — Есть сборник в одном экземпляре. Номерной. Допуск нужен, но у вас-то есть...
— Есть, есть! — поторопил майор.
— Сейчас найду. При мне еще никто ни разу не спрашивал, — девушка загремела дверцами несгораемых шкафов.
Майор ждал, барабаня пальцами по канцелярской стойке.
— Ну... Вот... — девушка протянула ему толстую, очень старую папку со стандартным для предвоенных лет оформлением. — Если будете забирать, распишитесь...
Он умчался в свой кабинет, заперся, вырвал шнур телефона из розетки. Все к черту! Чего только нет в архивах госбезопасности, но не поймешь важности этих заскорузлых бумажек, пока не придет его величество Случай.
Папка называлась просто: «Использование патологических дефектов человека в оперативной работе». Она имела небольшое приложение под заголовком «Искусственное продуцирование аномалий развития», но там в основном содержались ссылки на какие-то другие материалы.
Основная часть была куда интереснее. Материал заводился еще в двадцатых годах, и можно было только удивляться, как легко в рабоче-крестьянских комиссарах соединялись народная простота и извращенная жестокость.
Шли многочисленные отчеты. О том, как людей-карликов под видом больных детей пытались использовать для проведения диверсий. Как по больницам собирали уродов и формировали из них особые отряды для запугивания темных, суеверных крестьян и дискредитации авторитета церкви. Как тех же самых уродов держали в подразделениях НКВД в качестве палачей для проведения пыток и психического воздействия на арестованных. Попадались снимки, зарисовки.
Чем свежее была документация, тем больше становился заметен научный подход к теме. Отчеты и садистские рекомендации постепенно иссякли, уступив место описаниям. Вооруженная власть проявляла самый неподдельный интерес к диким людям, пойманным в лесах, к необычным существам, которых время от времени видели в разных концах страны.
Материал был довольно скуден, и его достоверность то и дело вызывала сомнение. Но вот попалось описание человека, который мог несколько десятков минут проводить под водой. На скверной фотографии, правда, мало что можно было различить, однако это уже был документ.
Майор листал папку быстро, не задерживаясь на описаниях того, какие жуткие или, наоборот, феноменальные формы принимает иногда человеческое существо.
И наконец на одной из страниц взгляд его, словно рыболовный крючок, зацепился за изображение. Соляков торжествующе рассмеялся. На прекрасной отчетливой фотографии он увидел, без всякого сомнения, то самое чудище, которое провели мимо него в коридоре клиники.
Это было похоже на сбывшийся сон. Все, что удалось вспомнить майору, оказалось не бредовыми галлюцинациями, не последствиями чистки памяти. С этой минуты он имел реальный факт, с которым можно работать. Если материал вшит в дело, значит, на него распространяется компетенция ведомства. А стало быть, уже нетрудно обосновать свой интерес к деятельности клиники.
Майор быстро просмотрел описание. Потом стал вчитываться внимательней — было что почитать и чему удивиться. Как оказалось, существо рождено обычной женщиной — учительницей Полиной Захарук, сосланной в 1949 году в лагерь под Мурманск. Две акушерки стали свидетелями того, как чудище вывалилось из ее чрева.
Охрана хотела сжечь новорожденного монстра, однако какие-то биологи из числа заключенных упросили этого не делать. Четыре года уродец рос в собачьей клетке, «враги народа» делились с ним своей пайкой. Научили произносить отдельные слоги, просить есть, пить.
О необычном случае было доложено в Москву, и в лагере уже ждали приезда каких-то ученых. Но они все не ехали и не ехали, а потом лагерь был ликвидирован. Существо исчезло бесследно, осталась только фотография.
Майор перелистнул страницу, и вдруг его взгляд наткнулся на директиву, которую, судя по свежести бумаги, вклеили в дело совсем недавно. Он быстро пробежал глазами текст: «...В случае обнаружения... принять меры к охране... исключить любые контакты... незамедлительно сообщить в официальное представительство фонда „Врачи мира за милосердие“... при возможности, обеспечить доставку...»
Ниже были вписаны от руки несколько телефонов — судя по коду, иностранных.
Соляков оторопел. Некоторое время он сидел, уставившись на текст и пытаясь осознать прочитанное. Директива в категоричной форме отнимала у него право на какую-то самостоятельность в этом деле.
«Впрочем, снять с себя ответственность и переложить ее на авторов документа — не самый скверный исход, — подумал он. — Хорошо. Доставка так доставка. Главное, появилась хоть какая-то определенность. Главное, я знаю, что мне теперь делать».
* * *
Сударев позвонил в клинику поздно вечером. Донской был прилично пьян, но смог собраться с мыслями и ответить.
— Что ж ты, Андреич?.. — укоризненно произнес Сударев. — В городе уже говорят, что ты моего человечка нашел, а сам молчишь.
— В городе говорят? — удивился Донской. — Интересно, кто?
— Отвечай, нашел или нет?
— Ну... Да, нашел... только что. Как раз хотел вам звонить.
— Хотел он... — ворчливо проговорил Сударев. — Ладно, хватит нам с тобой в прятки играть, сейчас я за ним приеду.
— Нет-нет! — запротивился Донской. — Сейчас нельзя, ни в коем случае! Он не в том состоянии...
— Хватит! — рявкнул собеседник. — По городу бегать у него есть состояние, а со мной говорить — нету? В общем, жди.
— Подождите. Я хотя бы проверю, сможет ли он...
— И проверь. Пока будем ехать — успеешь проверить, — многозначительно сказал Сударев и повесил трубку.
Донской выпил залпом стакан лимонного сока, чтоб взбодриться, после чего поднял по тревоге дежурную смену и велел готовиться к приему гостя. Дело нашлось для всех.
Сам он отправился во флигель и поговорил с Луковым. Тот, оказалось, был вовсе не против встречи с Сударем и даже согласился говорить из барокамеры, чтобы спрятать свою наружность.
Через сорок минут у крыльца просигналила машина. Сударев уже не был таким добродушным, каким его привыкли здесь видеть.
— Что-то ты темнишь, Андреич, — пробормотал он, заходя в освещенный холл. — Да не надо мне твоего кофе, давай к делу.
— Хорошо, Борис Васильевич, — смиренно проговорил Донской. — Только вот что... Пациента я вам не отдам, ему нельзя уходить из-под наблюдения.
— Это еще что за номера?!
— Таковы обстоятельства. Он в очень скверном состоянии.
— А тебе не начхать на его состояние? Кто он тебе — брат, сват?
— Он — мой пациент. Этого достаточно.
— И дальше что?
— Он находится в барокамере. Можете поговорить с ним через переговорное устройство.
— Тьфу ты... Ладно, пусть хоть в параше сидит, лишь бы толк был.
Оба оказались в подвале флигеля перед массивным корпусом барокамеры. Сударев с хмурым видом обошел ее, заглянул в окошки из толстого стекла, но, оказалось, они изнутри заклеены фольгой.
— Ох, темнишь ты, Андреич...
— Можете начинать, — холодно ответил Донской и постучал ногтем по коробочке с красным глазком.
— Здесь, что ли? — Сударев уселся на стул перед переговорником, недовольно озираясь. — Лука, ты здесь?
— Здесь, — прозвучал приглушенный, искаженный динамиком голос.
— Ну, а откуда я знаю, что это Лука?! — взорвался Сударев. — А если ты мне туфту подсунул, Андреич? Ты учти, дела такие идут, что я никому не верю! Никому!
— Мне можешь верить, — донеслось из динамика. — Хочешь докажу? Что тебе напомнить, Сударь? Как ты с двенадцатилетними школьницами на даче развлекаешься? Или...
— Заткнись! — заорал Сударев и замолотил кулаками по глухому металлу. — Заткнись, закрой рот, сука!
Он быстро обернулся на Донского, который стал невольным свидетелем разговора.
— Уйди, Андреич! Выйди отсюда, я с ним сам говорить буду.
— Не беспокойтесь, — заверил Донской, покидая помещение. — Я свято храню врачебную тайну.
— Лука, ты что? — зашептал Сударев, оставшись один. — Ты что такое несешь? Рехнулся в этой бочке, да?
— Зачем пришел?
— Ясно за чем. За деньгами; дорогой мой. Надо бы знать, куда ты их дел, люди волнуются.
— Никаких денег ты от меня не получишь, — прозвучал бесстрастный ответ. — Забудь мое имя, я тебе уже не приятель и делами твоими грязными заниматься не стану.
— Что? — У Сударева затряслись щеки. — И это ты мне говоришь? Ты? Да с каких это пор мои дела стали для тебя грязными?
— Они всегда были такими. Зато я стал другой.
Сударев расхохотался, но веселья в его смехе не было.
— Ты... Ты стал другой? — выдавил он. — С чего бы? Книжек честных начитался? А может, и в церковь ходить стал? Да ты же еще в штаны мочился, а уже ворюгой был! Ты читать в тюрьме научился! И мои дела тебе грязные?
— Меня не застыдишь, — все так же холодно и спокойно отвечал голос из динамика. — Я всю жизнь в скромности прожил, а ты только салом обрастал. Я вором стал, чтобы власти этой поганой не служить. А ты готов любой власти зад лизать, только бы кусок перепал. И еще, Сударь, на моих руках крови человеческой нету. А на свои посмотри... Напомнить, где ты владимирских ребят закопал или сам помнишь?
— Заткнись! — прошипел Сударев и лихорадочно обернулся, боясь, что его подслушивают. — Чего это ты. Лука, такой храбрый стал да совестливый? Нового хозяина нашел? А я ведь с твоим хозяином быстро разберусь. И бочка эта не поможет, в которой ты прячешься.
— И думать забудь, Сударь! Ты никого здесь не тронешь. А то ведь я не только владимирских пацанов вспомнить могу...
— Заткнись, сука! Запри свою пасть!
— И не ори на меня. Я давно не боюсь тебя, и никакой хозяин мне не нужен. Мне терять нечего.
— Почему же? А может, правду говорят, что у тебя рога и шерсть выросли? То-то на глаза показаться не хочешь...
— Уходи. За свое толстое брюхо можешь не бояться. Я скоро уберусь отсюда, и ты никогда больше про меня не вспомнишь. Все, пошел вон.
Взмокший, трясущийся, красный, он вылетел в коридор, где со скучающим видом прогуливался Донской.
— Уже закончили?
— Андреич, отдай его мне! — зарычал Сударь. — Слышишь, отдай его. Сейчас же! Хочешь, доплачу.
— Что значит «отдай»? — удивился Донской. — Человек — существо свободное, он сам решает, куда идти.
— Андреич, — с угрозой проговорил Сударев, — зубы мне не заговаривай. Я как знал, что дело нечисто. Только не пойму, с чего это вы снюхались? Он тебе денег дал?
— Откуда у него деньги? — усмехнулся Донской. — Да и не все в жизни решают деньги...
Они были уже в холле, возле выхода. Неподалеку расположились в креслах трое экипированных охранников, которые словно напоминали, что на языке силы здесь договариваться бесполезно. Сударев весь кипел, он готов был взорваться, как паровой котел.
— Отдай, Андреич! — в последний раз сказал он. — Я тебе деньги за него платил. Донской покачал головой.
— Что касается денег, то все условия нашего договора я выполнил.
— Я еще доплачу!
— Нет... До свидания.
— Ну... Ну, ладно! — прошипел Сударев и вышел, хлопнув дверью.
«Ну, вот, — устало подумал Донской, — надеялся, сегодня одной проблемой меньше станет. Но, похоже, проблем только прибавилось».
* * *
Майор Соляков решительно взбежал по ступеням. Может, даже более решительно, чем нужно, — со стороны это могло показаться агрессивным.
Он сунул в лицо охраннику служебное удостоверение и нетерпеливо проговорил:
— Давай сюда начальство.
Охранник спокойно прочитал содержание красной книжечки, затем взгляд его скользнул к обочине улицы, где пристроилась оперативная машина с двумя сотрудниками.
— Подождите немного, — сказал он, ничуть не впечатлившись рангом нежданного гостя. Вскоре к майору вышли.
— Я администратор этого заведения, — сказал ему молодой человек, не приглашая войти. — С кем имею честь?
— Не валяйте дурака, гражданин Донской, — проговорил майор с раздражением. — Вам доложили, с кем имеете честь. Да вы и так знаете.
— Я? Вас? — администратор изобразил крайнее удивление. — Простите, что-то не припоминаю.
—Да хватит...
Донской вздохнул, поглядев за спину майора.
— Ладно уж, заходите.
— Я намерен разговаривать начистоту, — объявил Соляков, оказавшись в кожаном гостевом кресле.
— Милости прошу.
— Мне известно, что вы содержите у себя некое существо, возможно, животное с элементами интеллекта. Я сам его видел, — добавил он, чтобы пресечь возможные возражения.
Но возражения все же последовали.
— Помилуйте, товарищ майор! Какие животные в больнице? Мы даже пиявок не держим.
— Перестаньте. Вы все отлично понимаете. Оно либо здесь, либо... Не знаю, может, вы держите его еще где-то.
Донской растерянно пожал плечами. Майору не понравился его взгляд — заторможенный, порой замирающий в неподвижности — как у ненормального.
— Черт бы вас побрал, — процедил он. — Вот! — он швырнул на стол ксерокопию материала.
Донской внимательно рассмотрел изображение, потом уставился в сторону, барабаня пальцами по столу.
— Что вам нужно? — спросил он.
— Вам не ясно? Я должен забрать его у вас.
— Да что вы говорите! — усмехнулся Донской. — Ну, а дальше?
— А дальше — не вашего ума дело!
— Нет уж, прошу ответить. Что вы собираетесь с ним делать?
Майор на секунду задумался, понимая, что перегибает палку.
— Хорошо, я кое-что поясню. Это существо должно быть вывезено в учреждение, в котором ему положено находиться по закону.
— В тюрьму, что ли? Я, признаться, не читал такого закона.
— Это уже вас не касается.
— А вас касается? — удивленно поднял брови Донской. — Должен вам сказать, у меня были свои планы, как поступить с собственным пациентом. Мы тоже собирались вывезти его в одно учреждение. Я лишь силюсь понять, при чем тут ваше ведомство...
— При том, что это компетенция федеральной безопасности. У меня есть директива, и я твердо намерен ее выполнить.