– Какие? Мясные?
– Мясные, вторая с горохом.
– Сам ешь!
Была еще очередь за баранками. Их, видно, только что привезли – запах стоял на весь двор. Выдавали без веса – связками, кому какая попадет. Навстречу арестованным чекистам шли бойцы, увешанные баранками, – лица счастливые, достались большие связки. Насмешливо спросили:
– Может, пожуете?
– Их сейчас получше угостят!..
От ворот бежал парень с винтовкой, кричал:
– Сапоги привезли! А ну, становись…
Попов матюкнулся:
– Вот сволочи! Нашли время!.. – Строго скомандовал: – Налево!
Повернули, и сразу увидели кирпичную стену…
В военкомате Даниловского района шел обычный рабочий день: заполняли документы на добровольно явившихся офицеров и солдат, расспрашивали, особенно интересуясь социальным происхождением и семейным положением. Районный военный комиссар Рыбин и начальник мобилизационно-оперативной части Струков беседовали с пришедшим на регистрацию бывшим подполковником царской армии Ананьиным. Ананьин служил всю жизнь в артиллерии, а Рыбину именно сегодня был нужен артиллерист: звонили от Подвойского, просили срочно подыскать – надо послать в Ярославль. На вопрос, как он отнесется к тому, чтобы срочно выехать в Ярославль, Ананьин ответил:
– Я в вашем распоряжении.
– Как же вы вовремя. Ах как хорошо!..
Влетел писарь. Рыбин недовольно глянул на него:
– Что случилось?
Писарь подал бумажку. Рыбин заглянул и возбужденно сказал:
– Товарищи, послушайте! Телефонограмма всем районным комитетам РКП, районным совдепам, штабам Красной Армии! «Около трех часов дня брошены две бомбы в немецком посольстве, тяжело ранившие Мирбаха… Это явное дело монархистов или тех провокаторов, которые хотят втянуть Россию в войну в интересах англофранцузских капиталистов, подкупивших и чехословаков. Мобилизовать все силы, поднять на ноги все немедленно для поимки преступников. Задерживать все автомобили и держать до тройной проверки. Предсовнаркома В. Ульянов(Ленин)».
Зазвонил телефон. Говорили из районного Совета депутатов:
– Рыбин! Сколько у тебя машин?
– Одна.
– На ходу?
– Ползает…
– Командиры есть?
– В наличности человек десять.
– Пусть идут к нам. И ты давай. Оставь для связи дежурного. Быстрее!
– Давайте с нами, товарищ Ананьин… К военкомату подкатил самокатчик, кинул листовки – краска еще не высохла, пачкала руки.
«ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЕ СООБЩЕНИЕ
О ЛЕВОЭСЭРОВСКОМ МЯТЕЖЕ
И ОБ УБИЙСТВЕ ГЕРМАНСКОГО ПОСЛАННИКА МИРБАХА
6 ИЮЛЯ 1918 г.
Сегодня, 6 июля, около 3 часов дня, двое (негодяев) агентов русско-англофранцузского империализма проникли к германскому послу Мирбаху, подделав подпись т. Дзержинского под фальшивым удостоверением, и под прикрытием этого документа убили бомбой графа Мирбаха. Один из негодяев, выполнивших это провокационное дело… левый эсер, член комиссии Дзержинского, изменнически перешедший от службы Советской власти к службе людям, желающим втянуть Россию в войну…
Россия теперьпо вине негодяев левоэсерства, давших себя увлечь на путь Савинковых и компании, на волосок от войны.
В Германии самая сильная партия, военная партия, давно ищет повода для наступления на Петроград, Москву и Царицын. Теперь повод для этой партии есть такой, лучше коего нельзя бы и ей желать.
На первые же шаги Советской власти в Москве, предпринятые для захвата убийцы и его сообщника, левые эсеры ответили началом восстания против Советской власти. Они захватили на время комиссариат Дзержинского, арестовали его председателя Дзержинского и его члена Лациса, виднейших членов Российской Коммунистической партии (большевиков).
Левые эсеры захватили затем телефонную станцию и начали ряд военных действий, заняв вооруженными силами небольшую часть Москвы и начав аресты советских автомобилей.
Советской властью задержаны как заложники все бывшие в Большом театре делегаты V съезда Советов из партии левых эсеров, а равно приняты все меры для немедленного военного подавления и ликвидации мятежа новых слуг белогвардейских замыслов и скоропадчины.
Все, кто понимает безумие и преступность вовлечения России теперь в войну, поддерживают Советскую власть. В быстрой ликвидации мятежа нет ни тени сомнения.
Все на свои посты! Все под оружие!..»
Пока читали, добрались до районного Совета. Около него строились люди с винтовками, все больше в штатском. Из окна крикнули:
– Товарищ Рыбин, принимай команду!
Владимир Ильич, слушая Свердлова и бросая взгляды на план Москвы, лежавший у него на столе, быстро писал.
Яков Михайлович говорил, ставя на плане синим карандашом стрелки, кружочки:
– Силы неравные. К сожалению, два полка в четыре утра отправлены в Ярославль.
– Почему – к сожалению, Яков Михайлович? В Ярославле очень тяжело…
– У эсеров тысяча восемьсот штыков, кавалерийский отряд в восемьдесят всадников, больше сорока пулеметов, четыре броневика, восемь орудий, одно из них нацелено на Кремль… Основные силы у них сосредоточены в Трехсвятительском. Выдвинуты заставы. Со стороны Покровской площади они успели вырыть окопы. У нас семьсот двадцать штыков, двенадцать орудий, четыре броневика, пулеметная команда из сорока человек…
– Где расположены наши войска?
– Одна группа у Страстного монастыря, вторая – у военного комиссариата, третья – возле храма Христа Спасителя. Там Первый латышский полк, рота инструкторских курсов, батарея советской артиллерийской бригады…
– Извините, Яков Михайлович, у меня вопрос к товарищу Подвойскому… Николай Ильич, кто командиры групп?
– Народ вполне надежный, Владимир Ильич: Вацетис, Дудин. Хорошо помогают Петерсон, комендант Кремля Мальков…
– Превосходно. У нас с Яковом Михайловичем есть несколько предложений. Большой театр оцеплен? Надеюсь, левых эсеров не выпускают?
– Никак нет, Владимир Ильич, – ответил Подвойский. – Там Мальков. У него мышь и та не проскочит.
– Это очень хорошо! Занять все мосты, держать их под прицелом. Закрыть заставы. Передайте Московскому Совету эту телефонограмму!
Подвойский прочел:
– «Передать во все комиссариаты города и пригорода в окружности на пятьдесят верст: пропускать, кроме автомобилей народных комиссаров, еще автомобили боевых отрядов. Задерживать все автомобили Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, арестовать всех «левых» эсеров, членов этой комиссии, особенно Закса и Александровича. Сомнительных по партийной принадлежности привозить в Кремль на выяснение. Председатель Совнаркома Ленин».
– Телефонная станция еще у мятежников, – сказал Подвойский.
– Уже у нас, – весело поправил Свердлов. – Только что звонили. Сам Аванесов и комиссар московской телефонной сети. Молодцы – сразу выключили все телефоны в отряде Попова. На телеграфе пока эсеры. Они, как только заняли телеграф, разослали вот это.
Подвойский прочел вслух:
– «Всякие депеши за подписью Ленина и Свердлова, все депеши правых эсеров, меньшевиков признавать вредными для правящей партии левых эсеров и не передавать». Интересно!
– «Для правящей партии левых эсеров», – повторил Ленин. – Я думаю, что они поторопились, объявив себя правящей партией.
К задержанным чекистам привели члена ВЧК Мартина Яновича Лациса. Он вошел, как будто на очередное заседание, приподнял шляпу:
– Здравствуйте, товарищи!
Дзержинский засмеялся:
– Вы, Мартин, как на прогулку, даже шляпу не забыли.
Лацис – высокий, стройный, с большой красивой бородой – сел и положил шляпу на колени.
– В ней как раз все дело, Феликс. Меня эти архаровцы схватили в кабинете. Повели. Иду и думаю, как сообщить, что меня взяли? Придумал. Попросил конвойных: «Знаете, я не привык ходить без шляпы, а она осталась в моей комнате. Разрешите взять…» – «Бери, только поскорее». Я пошел, позвонил Якову Михайловичу, а уж потом взял мою драгоценную шляпу…
Попозднее втолкнули председателя Моссовета Петра Гермогеновича Смидовича. Вежливый, интеллигентный Смидович кричал на Попова:
– Подлец! Изменник!..
Под конец, видно выдохнув всю злость, погрозил Попову пальцем, как школьнику:
– Ну, подожди, поросенок! Мальчишка!
Несмотря на всю трагичность положения, Дзержинский засмеялся и несколько раз повторил:
– Ой, Петр Гермогенович, как вы его – «поросенок»!
Андрей за эти часы, полные смертельной опасности, не переставал удивляться поведению Дзержинского. Феликс Эдмундович никого не успокаивал, не выставлял напоказ свое бесстрашие, презренье к вполне вероятной близкой смерти. Но от него веяло невозмутимым спокойствием, уверенностью в том, что мятеж, несомненно, будет подавлен и Советская власть, партия большевиков победят.
Прибежал Попов, с порога крикнул:
– Ну что, дождались? Из Воронежа две тысячи бойцов! К нам на подмогу! Дзержинский засмеялся:
– Худо у вас дело. Врете! Дайте мне ваш револьвер.
Попов растерялся:
– А зачем?
– Я застрелю вас как изменника!
Попов прибегал несколько раз и всегда с потрясающей новостью:
– Отряд Винглинского с нами! Слышали, что я вам говорю?
– Слышали. С вами так с вами.
– Мартовский полк тоже с нами!
– С чем вас и поздравляем!
– Крышка вам теперь!
– Крышка так крышка!
Ночью Попов влетел взъерошенный, фарфоровые глаза почти не двигались.
– Ваш Свердлов распорядился Марию Александровну арестовать. Дзержинский, слышишь?
– Слышу. Правильно сделал.
– Да я за Марию пол-Кремля снесу! Сейчас прикажу моим пушкарям. Ничего не пожалею! От Большого театра одни декорации оставлю! Я за Марию всю Лубянку к чертовой матери!..
Здоровенный рыжий матрос схватил Попова за плечо. Андрей заметил на пальцах у матроса несколько колец, одно с большим темно-красным камнем.
– Хватит, командир, разоряться! Перед кем икру мечешь? Не даешь ты мне воли – пришибить их, и все. Пошли, пошли, надо артиллерию поднимать.
Убежали, и конвойный, приоткрыв дверь, тихо сказал:
– Держитесь, товарищи! Я к вам больше никого не подпущу. Перепились все. Могут случайно ухайдакать…
Дзержинский угадал. Дела у мятежников действительно были плохи. Задержание в Большом театре Спиридоновой и других лидеров левых эсеров, делегатов V съезда Советов, парализовало их Центральный комитет. Кроме того, среди членов левоэсеровского ЦК не было единства. Некоторые из них, такие, как авантюрист и демагог Донат Черепанов, требовали «самых решительных мер», а они сводились в конце концов к расстрелу Дзержинского и других чекистов. Другие, как Камков, ненавидящие большевиков, но не потерявшие окончательно способность трезво мыслить, говорили: «Хорошо, мы его расстреляем, это очень легко – раз, и готово! А что дальше? Большевики – народ решительный, они за Дзержинского хлопнут всю нашу делегацию на съезде Советов! Как вам это понравится?»
Бывший народный комиссар почт и телеграфа Прошьян понимал весь авантюризм начатого мятежа, но не мог не участвовать в нем. Прошьян выполнил указание своего ЦК – занял с небольшим отрядом телеграф и объявил: «Мы убили Мирбаха. Будем, по всей вероятности, воевать с немцами…»
Люди хмуро выслушали эту новость. Никаких серьезных мер к тому, чтобы удержать телеграф, Прошьян не принял. Отряд рабочих, которым командовал делегат съезда Советов председатель Иваново-Вознесенского губисполкома Михаил Фрунзе, вечером очистил телеграф от мятежников.
Попов врал, потому что он растерялся. На людях, на виду даже у двух-трех людей он разговаривал энергично, размахивал револьвером, давал смелые обещания, а оставаясь один, торопливо ощупывал подкладку бушлата: под ней были фальшивые документы и солидная сумма денег. Ложась спать, он не снимал широких матросских брюк – в карманах были зашиты бриллианты.
В Мартовский полк, находившийся в Покровских казармах, поехал Александрович – агитировать. Он охрип, пытаясь доказать первому батальону, что Ленин немецкий шпион, продал Россию Мирбаху и Вильгельму Второму, что Совет Народных Комиссаров «сплошь одни жулики». Батальон слушал хмуро. Почувствовав, что проваливается, Александрович пошел на крайность, заговорил, как охотнорядец:
– Кто, по-вашему, Свердлов? Еврей – вот кто! Командир батальона крикнул:
– Александрович! Вы насчет евреев проезжаетесь. А сами вы кто?
Александрович повеселел от вопроса:
– Я так и знал, что вы меня об этом спросите. По вашему, раз Александрович, значит, еврей? Кто же тогда Пуришкевич?
Кое-кто засмеялся, командир крикнул:
– Тем хуже для вас! Выходит, вы с черносотенцем Пуришкевичем из одной шайки?
Александровича прогнали.
Бойцы отряда Попова, предвидя неминуемое поражение, стали исполнять приказы нехотя, матерились по каждому поводу, огрызались. Все, что можно было выпить – водку, спирт, политуру, – прикончили еще вечером. К утру у трезвых появились трезвые мысли о неминуемом возмездии. Те, кто одумался, начали искать выход в буквальном смысле: проломили в стене дыру и ушли подальше от греха…
По совету Свердлова к мятежникам направили парламентера с коротким предложением: «Сложите оружие, иначе все будете уничтожены!»
Попов, отчетливо представляя, что его вряд ли пощадят, отклонил предложение. Когда парламентер уходил, за ним кинулись несколько мятежников. Попов приказал пулеметчику открыть огонь, но пулеметчик ответил так, что Попов, сам лютый матершинник, оторопел. Но все же успел выстрелить.
Пулеметчик ударил его по зубам:
– Своих, гад, бьешь?!
Вокруг стояли бойцы, а на людях Попов всегда выставлял себя смелым. Он в упор выстрелил в пулеметчика, крикнув:
– Именем революции!..
В это время заработала артиллерия. Орудия, поставленные ночью рабочими и красноармейцами на позиции, выбранные артиллеристом Ананьиным, точно били по штабу Попова. Снаряды вспахивали линию обороны.
После первых залпов многие мятежники, побросав винтовки, подняли руки и пошли навстречу наступающим. Некоторые кинулись к Курскому вокзалу, к станции Москва-П, на Владимирское шоссе.
Через пятнадцать минут после первого залпа районные Советы Москвы получили телефонограмму: «7 июля, в час дня, предписывается всем районным совдепам и рабочим организациям немедленно выслать как можно больше вооруженных отрядов, хотя бы частично рабочих, чтобы ловить разбегающихся мятежников.
Обратить особое внимание на район Курского вокзала, а затем на все прочие вокзалы. Настоятельная просьба организовать как можно больше отрядов, чтобы не пропустить ни одного из бегущих.
Арестованных не пропускать без тройной проверки и полного удостоверения в непричастности к мятежу.
Ленин».
Через пять минут Московский Совет принял еще одну телефонограмму: «Передать всем волостным, деревенским и уездным совдепам Московской губернии.
Разбитые банды восставших против Советской власти левых эсеров разбегаются по окрестностям. Убегают вожди всей этой авантюры. Принять все меры к поимке и задержанию дерзнувших восстать против Советской власти. Задерживать все автомобили. Везде опустить шлагбаумы на шоссе. Возле них сосредоточить вооруженные отряды местных рабочих и крестьян. Есть сведения, что один броневик, который был у восставших, бежал за город. Принять все меры к задержанию этого броневика.
Председатель Совнаркома Ленин».
Петерс одним из первых ворвался в штаб Попова. Бежал по двору и кричал:
– Феликс Эдмундович! Товарищ Дзержинский!
– Слушаю вас, Яков Христофорович, – спокойно, как будто ничего особенного не произошло, ответил Дзержинский, выходя из подвала. – Добрый день. Поехали, товарищи, в Кремль. Надо все доложить Ильичу. Попов задержан?
– Удрал.
Мальгин обнял Андрея, засмеялся:
– Живой!
– Еще поживем…
– Скажи по совести – струхнул?
– Было дело…
Из двери выглянул широкоскулый матрас, тот самый, что кричал: «Дорогу председателю ВЧК!»
Андрей кинулся за ним. Матрос бросил револьвер, поднял руки:
– Не стреляй, товарищ! Не стреляй…
Броневик «Герфорд» несся по Владимирскому шоссе. Скоро должна была показаться Купавна. Водитель поздно увидел баррикаду: она была сооружена за поворотом. На шоссе полно людей с винтовками.
Мятежники выскочили из броневика, побежали в разные стороны. Их догоняли, связывали руки, сводили к баррикаде – груде камней, на которой стоял пожилой рабочий с красной повязкой на рукаве, очевидно командир.
Последним вылез водитель в разодранной, окровавленной рубахе. Он побежал, дико крича:
– Ложись!
И упал ничком в траву.
Рванул взрыв. Броневик скрылся в черном дыму.
Водителя поймали. Командир укоризненно сказал:
– Ну и безобразники же вы, эсеры! Зачем машину взорвали? Ни себе, собачий сын, ни людям…
Петерс отпустил Андрея домой:
– Выспись, на себя не похож…
Но выспаться не удалось. Пришел отец, потом Фрунзе, рассказали подробности ликвидации мятежа левых эсеров. Ни на одной фабрике, ни на одном заводе левых эсеров не поддержали. К утру рабочие отряды подошли к Большому театру, к Кремлю, не позволили мятежникам сделать ни одного выстрела. Фрунзе умолчал, что он командовал отрядом, отбившим у эсеров телеграф.
Полковник Перхуров наводит порядок
Будто кто злой, мстительный, ненавидящий все человеческое сбросил на Ярославль бациллы безумия, слепой ярости. Как при эпидемии испанки люди, едва вступив в контакт с больными, почти мгновенно заражались, теряли сознание, так и в эти страшные для старинного русского города дни многие из обывателей, общаясь с мятежниками, превращались в жестоких, тупых убийц.
В Нахимсона, растерзанного во дворе первого участка городской милиции и уже бездыханного, Греков выпустил из нагана все семь пуль.
– А то еще оживет, – объяснил он. – Знаю я этих большевиков!
Председателя городского Совета Закгейма убили дома, на Большой Рождественской улице. Греков приказал выкинуть труп на мостовую, подбежал, пнул в голову, бешено закричал:
– Кто эту падаль уберет – убью! Я шутить не люблю!..
Убили комиссара труда Работнова, бывшего председателя губисполкома Доброхотова…
Начальник команды мотоциклистов Ермаков, без фуражки, потный, грязный, гонял по городу как сумасшедший – за пазухой у него был список коммунистов, советских работников с адресами. Около гостиницы Кокуева он нагнал большевика Лютова, сбил мотоциклом, застрелил. Два гимназиста и солдат вели доктора Троицкого. Ермаков затормозил.
– Куда?
Конвойные вразнобой ответили:
– Приказано на пристань…
– Кто приказал?
– Генерал Афанасьев.
Ермаков крикнул:
– А ну, дайте его сюда!
Конвойные подвели врача. Ермаков ткнул Троицкого в зубы:
– Это тебе задаток! Я не забыл, как ты мне рецепт на спирт не дал!
По тенистому красивому липовому бульвару – гордости ярославцев – вели к Волге избитых, окровавленных людей…
К полудню на стенах домов появился приказ: «На основании полномочий, данных мне Главнокомандующим Северной Добровольческой армии генералом Алексеевым, я, полковник Перхуров, вступил в командование вооруженными силами и во временное управление гражданской частью в Ярославской губернии, занятой Северной Добровольческой армией.
Впредь до восстановления нормального течения жизни в городе Ярославле и губернии на это время воспрещаются всякие сборища, митинги – как на улицах, так и в публичных местах.
Полковник Перхуров».
Два паренька, как после оказалось, не успевшие на последний паром и поэтому не попавшие к себе на Ляпинские торфоразработки, остановились около приказа. Один, постарше, лет шестнадцати, сказал другому:
– Тащить и не пущать!
Парнишки засмеялись и пошли дальше. Их окликнул поручик Кутейников:
– Над чем смеялись, змееныши?
– Просто так. Промеж себя…
– Не ври! Давай рассказывай!
– Мы, товарищ командир…
– Ах, товарищ!
Кутейников когда-то в юнкерском считался лучшим стрелком из револьвера. Но, видно, подвел хмель – убил мальчишек не с двух, а с пяти выстрелов.
– Мерзавец, что ты детей!.. – попытался остановить поручика преподаватель лицея Светловидов. Поручик уложил и Светловидова.
На квартиру к меньшевику Дюшену заявились два офицера. Коротко приказали:
– Одевайтесь! Поедете с нами. Скорее!
В штабе Перхурова Дюшена ввели в небольшой зал, весь пол которого был усыпан какими-то документами. У стенки стояли перепуганные присяжный поверенный Машковский и рабочий Абрамов – меньшевики. Когда вошли Кижнер, кадет, и Мамырин, правый эсер, а за ними городской голова крупный домовладелец Лопатин, Дюшен приободрился. А когда появился помещик Черносвитов во фраке, надушенный, адвокат совсем повеселел: в компании с Черносвитовым худого ничего не случится. Дюшен иронически посмотрел на коллегу по партии.
Машковский, перехватив его взгляд, осмелел и спросил капитана Альшевского:
– Скажите, капитан, зачем нас пригласили?
Капитан посмотрел на него и ничего не ответил.
Ждали долго, больше часа. Разговаривать опасались, да и не о чем. О прошлом – только ссориться, о настоящем – оно неясно, о будущем – будет ли оно вообще?..
Машковский поднял несколько листочков, посмотрел – оказались протоколы ячейки РКП (б). Испуганно бросил, словно коснулся огня.
Вошел генерал Афанасьев в полной парадной форме, при орденах. Сух, официален, ни одного лишнего слова.
– Господа! Сейчас вас изволит принять главнокомандующий. Времени у него мало, прошу лишних вопросов не задавать.
Машковский вежливо, с поклоном, осведомился:
– А вы, генерал, не знаете повода, по которому нас побеспокоил Александр Петрович? Генерал побагровел, поправил:
– Никакого Александра Петровича нет. Есть главнокомандующий полковник Перхуров. И не побеспокоил, а вызвал. Фамильярничать не советую. Пошли, господа.
– Я пригласил вас, чтобы сообщить несколько весьма важных известий, Первое. Получено сообщение из Москвы. Власть Совета Народных Комиссаров свергнута. Председатель Совнаркома Ленин убит. Почти все народные комиссары уничтожены…
Машковский крикнул:
– Ура!
Подхватили. Громче всех кричал Лопатин. Их высокородие главнокомандующий изволили улыбнуться.
– Я понимаю вашу радость, господа! Но время, хотя оно и работает на нас, горячее. Я на основании полномочий, данных мне главнокомандующим генералом Алексеевым и руководителем «Союза защиты родины и свободы» Борисом Викторовичем Савинковым, временно принял обязанности главноначальствующего Ярославской губернии. Мною разработано обращение к населению. Капитан, зачитайте.
Альшевский четко, по-военному, стал читать:
– «Постановление главноначальствующего Ярославской губернии, командующего вооруженными силами Северной Добровольческой армии Ярославского района.
Объявляю гражданам Ярославской губернии, что со дня опубликования настоящего постановления, в целях воссоздания в губернии законного порядка и общественного спокойствия, восстановить повсеместно в губернии органы власти и должностные лица, существовавшие по действующим законам до октябрьского переворота, то есть до захвата центральной власти Советом Народных Комиссаров. Признаются отныне уничтоженными все законы, декреты и постановления так называемой «Советской власти», как центральной, так и местной. Отменяются положения Временного правительства о губернских, уездных комиссарах и о милиции. Судебная власть восстанавливается в составе окружного суда и мировых судей, причем мировые судьи в первой инстанции решают все дела единолично. Все судьи, выбранные до 1917 года, восстанавливаются в своих правах. Восстанавливаются прокурорский надзор и вообще все органы судопроизводства. Восстанавливаются земское и городское самоуправление. В волостях действуют старшины и секретарь.
Полковник Перхуров».
Все, ваше высокоблагородие. Воззвание читать?
Перхуров отрицательно качнул головой.
– С этого, господа, мы начнем восстановление на святой Руси порядка. Желаете что-нибудь сказать?
– Разрешите? – произнес Дюшен. – Все, что мы услышали, точнее, часть из услышанного, не совсем, я бы сказал, совпадает с программными устремлениями нашей партии. Согласитесь, что слова «старшина», «мировой судья»…
– Они вам неприятны, господин…
– Дюшен, – подсказал Лопатин.
– Режут вам слух, господин Дюшен? Ну что ж, придется городскому самоуправлению, думе и другим органам начать действовать без вашей партии. Я, откровенно говоря, надеялся на ваше благоразумие. Городским головой назначаю вас, господин Лопатин. Социал-демократы свободны…
– Позвольте, ваше высокоблагородие, – подал голос Машковский.
– Не позволю, – невозмутимо ответил Перхуров.
– Я хотел сказать, что точка зрения моего коллеги Дюшена не отражает истинных настроений нашего комитета. Для меня лично старшина и мировой судья куда благозвучнее комиссара и трибунала. Но можно подобрать иные слова: гражданский судья, например, или волостной уполномоченный…
– Никаких уполномоченных! Старшина есть старшина! Еще вопросы имеются? Нет? Приступайте, господа, к действиям. Связь со мной через капитана Альщевского. Желаю успеха.
Господа начали действовать.
Лопатин послал управляющего освободить свой самый большой дом, заселенный по распоряжению городского Совета ткачами Корзинкинской фабрики и рабочими спичечной фабрики Дунаева. Тех, кто не хотел выселяться добровольно, отводили в полицию – к помощнику Грекова. Вещи выкидывали на мостовую.
Меньшевика Богданова, секретаря профсоюза печатников, Савинов и Машковский послали на Корзинкинскую фабрику поздравить рабочих с успешным началом новой великой революции.