– Так он тебя и послушает!..
В последнее время Власов не мог видеть Жиленкова, так он ему опротивел после случая с сейфом. А случай вышел смешной.
Вернувшись после очередного визита в главное управление СС, Власов пожаловался на плохой прием: «Не смотрят, почти не разговаривают…»
Жиленков предложил «идею»:
– Знаете, Андрей Андреевич, у вашего сейфа, между прочим, два ключа.. Один у вас, второй у герра Крегера. И он, понятно, это между нами, прошу не выдавать, в ваш сейф иногда тихонько, аккуратненько заглядывает. Это вроде и плохо, а вроде и хорошо.
– Что же тут хорошего? У меня там деньги.
– Сейчас поймете. Вы ему сюрпризик приготовьте. Какой-нибудь документик с изъявлением ваших нежных чувств к Великой Германии, к рейхсфюреру лично. Не забудьте, естественно, про фюрера что-нибудь приятное изложить…
Власов послушался и написал «завещание»:
«Находясь в трезвом уме и ясной памяти, отчетливо представляя, что каждую минуту могу погибнуть, завещаю моим соратникам крепить нерушимый союз КОНРа и Великой Германии… Только великий Адольф Гитлер…»
И положил в сейф. Читал ли герр Крегер, неведомо, поскольку, в силу опытности, он в сейф лазил, не оставляя следов. Может, читал. Но Жиленков трепанулся об этом Трухину, Малышкину, посвятил даже Закутного, а это все равно что всему свету…
«Случай с сейфом» дошел до слуха герра Эбелинга, начальника берлинского гестапо, и герр Эбелинг Жиленкову всыпал.
– Что вы с ним все задираетесь? Потом посмотрим, что с вашим Власовым делать, но склок я не потерплю. Не знаю, чем объяснить, но Власову, хотя он, помоему, просто проходимец, сам рейхсфюрер СС в последнее время симпатизирует все больше и больше…
– Я, герр Эбелинг, пошутил…
– Прекратить! Сейчас те до шуток!..
Вошел адъютант.
– К вам Жиленков, ваше превосходительство.
– Пусть войдет.
Жиленков остановился у двери, выставил вперед затянутую в узкие немецкие брюки жирную ногу, ловко вскинул руку и выкрикнул: «Виват!»
Власов нехотя буркнул: «Гут морген».
– Мой проект одобрен, – без предисловий начал Жиленков. – Одобрен и принят…
– Какой проект? – нахмурился Власов. – Что вы еще выдумали?
– Я не мог вас посвятить, вы были в Мюзенгене. Проект организации боевых групп. Буду краток. Мы должны подобрать, обучить и забросить в советский тыл специальные группы. На первых порах человек восемьсот. Когда начнет действовать новое секретное немецкое оружие… Вы догадываетесь, о чем я говорю? Вот тогда наши группы в советском тылу займут радиостанции, телефон, телеграф, вокзалы, аэродромы… Власов удивленно посмотрел на собеседника.
– Да, да… уничтожат руководителей местных организаций и, конечно, военачальников. Власов развел руками:
– Ну и фантазер вы, господин Жиленков!
– Мы пошлем в советский тыл людей умных, храбрых, сильных, преданных нашему святому делу.
Власов неприязненно глянул на лоснящееся лицо Жиленкова: «Вот прохиндей! На уме жратва да баба, а туда же…»
– А деньги?
– Дают, – усмехнувшись, сообщил Жиленков. – Пять миллионов!
– Пять миллионов? Ну что ж, для начала, пожалуй, хватит…
– Первые группы забрасываем в центральные области – Нижний Новгород, Ярославль, Кострому, Иваново, Тверь, Орел. Вторые – в промышленные центры Урала, Западной Сибири. Вот тут все изложено.
– Оставьте… Трухин о проекте знает?
– В курсе.
Адъютант не вошел, а ворвался в кабинет и нечаянно хлопнул дверью.
– Вы что? С цепи сорвались?
– Ваше превосходительство? Наши вышли…
– Кто наши? Куда вышли?
– Извиняюсь… Советские войска вышли на Одер.
Власов вскочил, подбежал к окну, снял очки, вытер платком глаза. Вернулся к столу. Лицо его сразу посерело.
– Господин капитан, а вы знаете, что за распространение слухов?..
– Москва передала…
– Кто слушал?
– Капитан Кучинский…
– Пять суток ареста!..
Из воспоминаний Андрея Михайловича Мартынова
Я спал после обеда у себя на Викторияштрассе, 10. Рядом на койке храпел поручик Дружинин, принявший дела покойного Астафьева. Меня разбудил Павел Рукавишников, превративший, как я уже говорил, рацию штаба Власова в наш узел связи. Рукавишников нарушил мой приказ – не приходить ко мне. Я понял – произошло что-то необычное.
– Господин Никандров, вам срочное сообщение из первой дивизии, – выпалил Рукавишников и подал мне пакет. В нем лежал чистый листок. Хотя Дружинин и продолжал храпеть, я сделал вид, что читаю донесение, затем поднялся:
– Пошли, Рукавишников.
На улице, отойдя подальше от штаба, Рукавишников радостно объявил:
– Наши на Одере…
Так уж устроен разведчик. Мне надо было радоваться, а я сурово сказал:
– Спасибо за новость, но вы не имели права приходить без разрешения. Какие еще новости?
– Эта самая главная… Наши напротив Франкфурта, – обидчиво ответил Рукавишников. – Что вам еще надо? Выходит, скоро конец?
До конца было еще далеко. От Франкфурта-на-Одере до Берлина по прямой оставалось около семидесяти километров. Но это по прямой, для самолетов по воздуху, а танки, пехота должны были идти по земле, начиненной минами, усеянной дзотами, ощетинившейся гранитными и железобетонными надолбами, по земле, на которой был пристрелян каждый метр, по земле, где каждая высота являлась крепостью, где радио день и ночь орало о зверствах русских, которые якобы режут немецких детей, насилуют немецких женщин, а потом топят их в реках и каналах, о варварах коммунистах я комиссарах, у каждого из которых набор инструментов для самых страшных пыток, а в обозах складные виселицы и кресты для распятия… Советские солдаты должны были преодолевать не только водные преграды, но и ненависть и страх, воспитанные в немецком народе Геббельсом и его подручными.
Я понимал, что последние километры перед Берлином будут невероятно трудными, много наших солдат останется тут лежать навеки.
Я считал себя обязанным сделать все от меня зависящее, чтобы жертв было меньше. Для этого я должен был узнавать все об обороне врага, о его возможностях к сопротивлению.
Весь глубокий смысл слов «пир во время чумы» я понял на свадьбе Власова и Адели Белинберг в середине апреля 1945 года. Они мне казались просто сумасшедшими: советские войска угрожали Берлину, а тут свадьба, церковная служба, с венцами, «Исайя, ликуй!», обручальные кольца, свадебный стол. Прислал поздравление Гиммлер, заскочил на минуту заместитель Риббентропа, кричали «горько!» и, разумеется, «хайль Гитлер!».
Сначала все соблюдали хотя бы внешнее приличие: подходили к ручке фрау Власовой, щелкали каблуками, произносили: «Поздравляем!», «От всей души!», «Примите мои поздравления». Правда, никто не сказал: «Желаем счастья на долгие годы». Только быстро захмелевший дьякон рявкнул: «Многая лета, многая лета». Потом напились, и началось нечто невообразимое: горланили песни. Странно, дико было слушать тут наши советские песни: «Как родная меня мать провожала», «Догадайся, мол, сама…» Кто-то было затянул «Катюшу», на него яростно зашикали, и виноватый, как ни был пьян, поспешил исчезнуть.
А когда «молодые» ушли, появились неизвестные девки, они приволокли с собой пьяного гармониста, и начался шабаш. Закутный, потный, красный, плясал барыню, упал, не мог подняться, а когда к нему бросились на помощь, пустил такую струю матерщины, что даже комендант Хитрово развел руками: «Вот это виртуоз!»
Трухин с мертвенно-бледным лицом лежал на длинном диване, свесив ноги. Возле него сидела рыжая особа, он не обращал на нее никакого внимания, пристально, не мигая, смотрел в потолок.
Гармонист заиграл вальс «На сопках Маньчжурии». Кто-то истерично плакал.
Началась бомбежка, погас свет, визжали девки, матерился Закутный.
Вскоре Власов, Закутный, Трухин уехали в Карловы Вары (тогда говорили – в Карлсбад). Туда еще в марте удрала большая часть КОНРа, в том числе Жиленков и Малышкин. Куда Власов дел свою Адель, я не знаю, больше я ее никогда не встречал. Возможно, она поняла, что надежды жить в Зимнем и Ливадийском дворцах рухнули, и удрала в западном направлении. Как говорят, бог с ней, с этой неудачной претенденткой на звание «первой дамы Остланда».
Да и самому Власову надо было думать не столько о «спасении России», сколько о спасении собственной шкуры.
Любой участник нашей разведывательной группы – и прежде всего я, Орлов, Рукавишников – мог пристрелить Власова, но такого приказа Центр не давал, приказывали другое – не выпускать предателя из поля зрения, брать, когда это потребуется, живым.
Я часто вспоминал разговор с Алексеем Мальгиным. Тогда я сказал:
– Я готов совершить приговор над этим выродком.
– Этого мы тебе не поручаем. Его будут судить…
Теперь мне надо было позаботиться о том, как бы Власов не поспешил за своей супругой на Запад, не ушел от справедливого возмездия. И я отправился вслед за ним в Карловы Вары.
В эти последние дни решающее слово в КОНРе принадлежало Малышкину и Жиленкову. Дело дошло до того, что совещания, а они собирались в день по многу раз, проводились в отеле «Ричмонд», где жил Малышкин, и Власов, растерянный, подавленный, потерявший самообладание, покорно приходил выслушивать мрачные предсказания Малышкина и фантастические новости Жиленкова.
Проверить слухи было не у кого. «Посредников», «личных представителей» рейхсфюрера СС Крегера, Штрикфельда рядом не было – оберфюрерам, гауптштурмфюрерам, группенфюрерам было не до Власова, для них самих наступил последний час, приходилось думать о себе.
Сейчас я уже не помню всех невероятнейших слухов, которые возникали тогда среди конровцев ежеминутно. Помню лишь, что Жиленков так разглагольствовал о Ялтинской конференции, как будто он был там.
И еще помню, как Закутный по секрету поделился со мной сногсшибательной новостью:
– Вчера Власов и Жиленков весь день сочиняли письмо Черчиллю. Вы, мол, нас не трогайте, а помогите нам. Мы наипервейший заслон от коммунизма.
– Послали? – спросил я.
– Отправили с Жеребковым.
Все разговоры в конце концов сводились к одному – как уйти от приближающихся советских войск.
Последняя ночь в крепости Вюльцбург
Как ни высоки стены крепости, как ни бдительна охрана, а все же в крепости Вюльцбург о продвижении Советской Армии знали все. За немыслимую плату – чудом не отобранные золотые часы – генерал Снегов купил у охранника карту Европы, вырванную из ученического атласа. Карта, протертая на сгибах, старенькая, масштаб 1: 3 500 000, не только мелких, даже средних городов нет – только крупные, железные дороги – только самые главные; для военных людей не карта, а недоразумение. А как были ей рады! Сколько раз на нее смотрели! Сколько возникало яростных споров.
– Где же этот Вурцен?
– По-моему, недалеко от Дрездена.
– А по-моему, ближе к Лейпцигу.
– Ну и карта, черт ее раздери!..
И так целыми днями. И еще была одна постоянная тема для бесед: «Дойдут до Вюльцбурга наши или не дойдут?»
– Дошли бы, дачсоюзнички закапризничают. Слишком далеко, скажут, забрались.
– А если наши не дойдут, как же тогда мы? Кто нас вызволит?
– Да что ты все о себе, Иван, хлопочешь? Разве в нас дело?
– Понятно, не в нас, а дожить хочется…
В ночь на 21 апреля над крепостью бушевала гроза. Раскаты грома мешались с грохотом артиллерийской канонады.
В камерах и коридорах погас свет. Охранники бегали с карманными фонариками и пинками, криками поднимали военнопленных.
– Быстрее, быстрее! На плац!
Михаил Федорович Лукин привычно потрогал пуговицы, пришитые на поясе брюк. Пуговицы как пуговицы, десять штук. Когда при осмотре охрана спрашивала, почему пришиты не на положенном месте, Лукин охотно отвечал:
– Запасные… Потеряешь основную, где возьмешь? А у меня запасец…
Под пуговицами, между подкладкой и сукном, была зашита Звезда Героя Советского Союза летчика подполковника Николая Ивановича Власова.
Его привезли в августе 1944 года в погонах, со Звездой Героя Советского Союза на груди. Это было удивительно – немцы сдирали с военнопленных знаки различия и ордена.
А тут подполковник со Звездой. Потом все объяснилось. Николай Власов, оказывается, заявил немцам: «Снимете только с мертвого. Тронете – убью! Задушу руками!»
Так и ходил по крепости-тюрьме с Золотой Звездой.
Бежать из Вюльцбурга было трудно, почти невозможно, но Николай Иванович все же решил. Посоветовался с Лукиным.
– Ну, что ж, подполковник, беги! Ты молодой, здоровый. Если б у меня были обе ноги…
Тщательно продуманный, хорошо подготовленный побег сорвал трус – врач Дубровский. Николая Ивановича поймали. Когда его, окровавленного, почти неузнаваемого, вели перед отправкой в Маутхаузен в последний раз тюремным двором, он увидел в окне Лукина, притопнул о камень ногой.
С нетерпением ждал Лукин прогулки. Удалось незаметно вынуть из-под камня маленький сверток и записку: «Товарищ генерал. Если что со мной случится, сохраните Звезду и отвезите ее на Родину».
– Быстрее! Быстрее! На плац! Кто-то мрачно предположил:
– Все, товарищи! Конец! Сейчас шлепнут…
Построили в колонну, повели. В крепости остались больные – генералы Шевчук и Сотенский, механик Долженко, инженер Волгинин.
– Быстрее! Быстрее!
Прощай, крепость Вюльцбург. Будь ты проклята, мрачная, страшная тюрьма!
Что-то ждет впереди?
Колонна ушла. Умолкла канонада. Механик Долженко, лежавший в ревире, услышал крики, удары. Потом все стихло.
Долженко к вечеру ползком выбрался из ревира. У входа лежали обезображенные трупы Сергея Анисимовича Шевчука и Владимира Николаевича Сотенского, рядом измазанные в крови камни – генералов забили камнями… Про Долженко, видно, позабыли. Или торопились, было уже не до него.
Из воспоминаний Андрея Михайловича Мартынова
Последнее совещание в Ричмонде проходило бурно. Жиленков уже не кричал на Власова и Трухина, а просто визжал:
– Что вы тянете? Вызывайте немедленно первую дивизию из-под Берлина! Сюда, в Чехословакию…
– А Гиммлер что скажет? – уныло возражал Власов. – Хотите, чтобы он за самовольство головы нам открутил?
– Черт с ним, с Гиммлером! – горячился Жиленков. – Ему сейчас не до нас!..
Трухин молчал и только пьяно улыбался.
Жиленков тянул коньяк из карловарской кружки, жевал сосиски и вновь принимался убеждать Власова:
– С пустыми руками мы американцам не нужны! На кой мы им черт?! Мы должны их встретить в Праге, ключи на блюде… Вот тогда мы вроде с подарком…
Трухин усмехнулся:
– Ключи возьмут, а нас под зад коленкой…
Ночью приняли решение: обмануть любым путем немцев и снять первую и вторую дивизии с фронта, направить их в Чехословакию. Первой дивизии Буняченко пробираться в город Дечин и уже из него наступать на Прагу. Второй дивизии следовать прямо на Прагу.
Цель задуманной операции для меня была ясна – занять Прагу раньше советских войск и передать ее американцам.
Трухин, правда, сомневался в этом мероприятии:
– Сталин с Черчиллем и Рузвельтом давно, наверное, договорились, кто что берет.
– Ничего, – возражал Жиленков, – пусть себе договорились, а мы поможем американцам, а там увидим.
Искать дивизию Буняченко послали переодетого в штатское Калугина, хорошо знавшего немецкий язык. Трухин выдал Калугину из своих запасов немецкие документы на имя Генриха Краузе, инженера завода «Кнорр-Бремзе». Провожали Калугина торжественно. Жиленков перекрестил его, поцеловал:
– Наша судьба в твоих руках…
Штаб Буняченко Калугин нашел быстро, через три дня дивизия прибыла в Чехословакию, в так называемый Дечинский снежник, а оттуда пошла на Прагу.
Сведения о движении дивизии Буняченко привез Семен Рябов. Он рассказал мне, что в первой дивизии страшный разброд: одни хотят уходить к американцам, другие говорят, что пора, дескать, кончать и с немцами и с американцами и надо попытаться связаться с советским командованием и просить пощады.
– Дерутся, Павел Михайлович, – рассказывал Рябов. – Чуть что – и в драку.
В штабе Власова все были заняты одним – слушали советское радио. Никто уже не делал это тайно, слушали в открытую, собирались у приемников по нескольку человек, обсуждали новости. Особенно всех интересовало продвижение советских войск по Чехословакии. Немцы были выкинуты из Кошицы, Братиславы, Остравы. Советское радио несколько раз передало о сформированном правительстве Национального фронта чехов и словаков. Настроение у власовцев было подавленное.
Некоторые храбрились:
– Подождем еще немного, и начнутся бои с американцами и англичанами. Мы еще посмотрим, чья возьмет…
Таких было мало, на них смотрели с презрением: болтают черт те что…
Население Раковника сначала встретило власовцов дружелюбно. Когда первые машины въехали в город, раздавались крики:
– Русские пришли! Русские!.. К машине Власова подошли девушки с цветами, но, увидав переводчика Ресслера в немецкой форме, испуганно попятились. Власов вышел из машины, подошел к девушкам, заговорил. Одна, видно посмелее и сообразительнее других, спросила:
– Вы с кем воюете, с немцами или с русскими?
Власов неопределенно ответил:
– Мы ни с кем… Мы пришли помогать вам…
В это время подъехала темно-зеленая автоцистерна. Всю ее облепили пьяные власовцы. Оказалось, что эту цистерну со спиртом отбили у немцев.
И начался разгул…
Пятого мая в столице Чехословакии началось восстание – его поднял подпольный Чешский национальный совет, образованный по инициативе Коммунистической партии Чехословакии. Но в этом совете были не только коммунисты, но и люди, не желавшие присоединяться к правительству Национального фронта, созданному в Кошице. Для этих людей Власов был желанным гостем.
Когда дивизия Буняченко вечером 6 мая вошла в Прагу, население встретило ее цветами. Но к ночи жители Праги поняли, что за войско пришло к ним на помощь.
Ночью мы с Семеном Рябовым и Алексеем Ивановичем Орловым сумели составить более или менее полную картину положения в Праге. Рукавишников передал наши сведения в штаб 1-го Украинского фронта.
На рассвете 8 мая я был тяжело ранен неподалеку от отеля «Крона».
О том, как власовцы убежали из Праги в район Пильзена, пытаясь там соединиться с американскими войсками, я узнал позднее, в московском госпитале.
Возмездие
Ночь с 11 на 12 мая Власов провел в старинном замке южнее Жебрака. Все продрогли – в узких высоких комнатах мерзко пахло плесенью, сыростью. Власова поместили на втором этаже, в спальне. Смотритель охотно рассказал, что на широченной кровати под истлевшим балдахином когда-то ночевал император Франц-Иосиф.
Власов попросил разжечь камин. Раздобыли дров, плеснули из канистры бензин, в спальню повалил черный дым – дымоходы оказались заваленными.
Никого из ближайшего окружения Власова с ним не было – разбежались кто куда. Жиленков исчез еще из Карловых Вар, Трухин и Малышкин – из Раковника. Оттуда же, из Раковника, убежал на автомашине Закутный, оставив на столе записку: «Счастливо оставаться».
Вечером Власов сказал Орлову:
– Вы, надеюсь, меня не бросите?
– Что вы, господин генерал!..
Утром всех потрясла новость: на рассвете восемнадцать офицеров штаба во главе с полковником Журовым ушли в неизвестном направлении. Они увели с собой сорок семь рядовых и унтер-офицеров, угнали машины, в том числе цистерну с остатками горючего и фургон с продовольствием.
Капитан Кучинский охрип, допрашивая тех, кто видел, как уходил полковник Журов.
– Почему молчали?
– Их благородие господин Журов сказали, что уходят авангардом по приказанию генерала…
Докладывая Власову о происшествии, Кучинский напомнил:
– Я вам говорил, что Журов продался большевикам. Сволочь…
Орлов сидел в машине Власова. Пора было ехать, но Власов ждал возвращения Кучинского, который сам вызвался разведать, куда ушел Журов.
Когда машина Кучинского скрылась, переводчик Власова Ресслер с завистью сказал:
– И этот не вернется…
Орлов, занятый своими мыслями, ничего не ответил: «Что делать? Что делать?» – думал он.
Ресслер пошел поторопить Власова.
Шофер Власова Камзолов пытался поймать Москву. Все время слышалась чужая речь: английская, французская, и музыка – мир праздновал победу.
– Камзолов, не торопитесь! Крутите медленнее.
– Пропала Москва, ваше благородие.
– Не можете без благородия, Камзолов?
– Привык, ваше благородие… Можно обратиться? Довгас, приятель мой, он капитана Кучинского повез, сказал мне, что мы… в Испанию.
– В Испанию? Чепуха, Камзолов…
– Шурка Довгас слышал, будто сам Франко нашему генералу приглашение прислал…
– Мой тебе совет, Камзолов, не болтай лишнего…
– Слушаю, ваше благородие… Тише! Москва, ваше благородие.
Говорил Левитан: «Советские Вооруженные Силы освободили от фашистского гнета европейские народы. Так называемый «новый порядок» в Европе ликвидирован. Фашистское государство в самой Германии уничтожено, и тем самым немецкий народ избавился от «коричневой чумы». Перед народами Европы и всего мира стоят сейчас задачи установления мира…»
Ворвался истеричный голос: «Ахтунг! Ахтунг!»
– Камзолов! Что же ты!
– Мешают, ваше благородие.
Послышался женский голос: «Мы передавали передовую статью газеты «Правда». Слушайте музыку. Полонез Огинского…»
– Ваше благородие, смотрите, Ресслер уже в штатском.
Орлов взглянул на переводчика, язвительно спросил:
– Успели?
Ресслер сделал вид, что не заметил насмешки, и деловито сказал:
– Вы знаете, куда мы направляемся?
– Куда?
– В штаб седьмой американской армии, к генералу Петчу. Власов – генерал, вы – полковник. А кто я? Обер-лейтенант. Я предпочел штатское…
«К американцам! Они же его могут принять!.. Тогда – все, уйдет… Что делать? Если бы здесь был Никандров…» Орлов вздохнул. В сотый раз, наверное, за последние двое суток вспомнил – Прага, отель «Крона», по лестнице летит капитан Колчин, кричит: «Убит Никандров!» «Павел Михайлович, Павел Михайлович! Сколько людей спас, а сам не дожил… Такой страшный удар для меня… Что делать? С кем посоветоваться? Потеряна связь с нашими».
А Ресслер свое:
– Господин Орлов, вы никуда из машины не уйдете?
– Нет, а что?
– Я оставлю мой чемоданчик. Присмотрите за ним.
– Присмотрю. Скажите, Виктор Адольфович, вы про Петча пошутили?
– Бог с вами! Какие тут шутки. Получена радиограмма, что генерал Петч ждет Андрея Андреевича в час дня… Помните? «В час дня, ваше превосходительство…» Помните?
– Что?
– У Леонида Андреева в рассказе о семи повешенных…
– Мрачные у вас шутки, господин Ресслер.
– Правда, нас не семеро… Будьте добры, не забудьте про мой чемоданчик.
«Что делать? Уйдет, подлец, уйдет!»
– Ваше благородие, разрешите?
– Что тебе, Камзолов?
– Выходит, к американцам? Разрешите отлучиться?
– Бежать задумал?
– Что вы, ваше благородие!.. Может, Довгас вернулся. Он у меня часы взял.
– Иди, только быстрее…
«Что делать? Что делать? Надо взять себя в руки… Сейчас половина двенадцатого. Если Ресслер не врет, тогда через полтора часа мы должны быть у Петча… У меня в запасе только час… Как только увижу, что американцы близко, убью. Вот и все. Живым не выпущу… В спину я ему, подлецу, стрелять не стану, пусть видит. Скажу: «Именем Советской власти!»
Подбежал Камзолов:
– Ваше благородие, Довгас не подходил?
– Нет.
– Пропали мои часики… Ваше благородие – идет их превосходительство!
На крыльце стоял Власов. Как всегда, в полувоенной форме, без погон. Неизменно огромные очки. В руках чемодан.
«И этот с чемоданом. Путешественники, черт вас подери!»
Подкатила машина. Остановилась рядом. За рулем Довгас. Камзолов пригрозил ему кулаком. Довгас показал часы. А кто в машине? Какой-то офицер. Спит. Вот это нервы!
Орлов повернул ручку приемника. Через шумы и трески прорвался женский голос: «…В Ашхабаде двадцать семь градусов… В Москве в десять часов утра было плюс четырнадцать. Днем в столице и области восемнадцать – двадцать. Малооблачно, ветер слабый, до умеренного. К вечеру в западных районах небольшой дождь…»
– Выключите, ваше благородие. Генерал услышит. Он не любит на людях Москву слушать.
– А ты, Камзолов, любишь?
– Странный вопрос, ваше благородие. Как будто вы сами не любите. Москва! Не видать нам теперь Москвы…
– Другие увидят.
– А мы в Америку…
– Тебя не понять, Камзолов: то в Испанию, то в Америку.
– Нам что! Куда прикажут…
«Тридцать пять минут двенадцатого! Что же делать? Идет… Идет. Ваше превосходительство, председатель «Комитета освобождения народов России». Идет с чемоданчиком, крутит головой в разные стороны – боится, как бы кто-нибудь не пришиб на прощанье. Здорово тебя, подлеца, подвело – скулы выперли, весь желтый, из-под очков наползают на щеки синие отеки. Где мне сидеть? Рядом с шофером? Камзолов может помешать, если придется стрелять в эту сволочь!»
– Сидите, Алексей Иванович, сидите, – сказал Власов. – Я сяду на заднее… Виктор Адольфович, вы готовы?
– Так точно, ваше превосходительство.
– Тогда с богом!
И вдруг крик:
– Журова поймали… Ведут!
Но вели не полковника Журова, а очень похожего на него, такого же коренастого, широкоплечего командира роты поручика Куркина. Орлов вспомнил, что в последние дни всегда видел их вместе.
Куркина не вели, а тащили – он сам идти не мог. Левая нога у него была босая, штанина выше колен оторвана, лицо в крови, не лицо – сплошная кровавая маска.