Страница:
Жеглов остановился, передохнул, сочувственно поглядел на Копченого,
покачал сокрушенно головой:
- Не понимаешь?
- Честное вам благородное слово даю - не понимаю!
- Слушай, Копченый, а может быть, ты не виноват? Это, наверное, про
тебя в учебнике судебной психиатрии написано: "Идиотия - самая сильная
степень врожденного слабоумия"? Ты что, не того? - И покрутил пальцем у
виска.
Удары у Копченого были волглые, мятые, шары катились как попало, зато
перед каждым его ударом Жеглов задавал очередной вопрос, что никак не
придавало Копченому собранности и меткости.
- Да ты не киксуй, твое дело хана! - зло усмехнулся Жеглов. - У меня в
последнем шаре - партия...
Он подошел к Копченому, словно нечаянно наступил ему на ногу своим
хромовым сапогом и, близко наклонившись, сказал:
- Ты же ведь чердачник, Копченый, а не мокрушник, поэтому, пока не
поздно, колись - где взял золотой браслет? И если ты надумаешь мне забивать
баки, то про наш предстоящий разговор я тебе все объяснил...
Так они разговаривали негромко, наклонившись друг к другу, словно два
приятеля-партнера, сделавшие перекур после трудной и неинтересной партии; и
с соседнего стола игроки, кабы было у них время и желание, могли бы
залюбоваться на таких дружков, которые и в перерыве шепчутся - оторваться
не могут.
Они стояли на противоположной от меня стороне стола, и я не все
слышал, долетали до меня только обрывки фраз. Я видел только, как Копченый
прижимал к груди руки, таращил свои ясные глаза, даже рукавом слезу смахнул
и для убедительности перекрестился. И слова, как брызги, вылетали из
горячей каши их разговора:
- ...В карты... бура и очко... Котька Кирпич... денег не... у
Модистки... не знаю его... вор в законе... Костя - щипач... век свободы не
видать...
Что отвечал Жеглов, я не слышал, пока тот не повернулся ко мне и не
сказал с кривой ухмылкой:
- Божится, гад, что выиграл браслет в карты у Кирпича. Что будем
делать, Шарапов? Идеи есть?
- Есть, - кивнул я. - Надо Кирпича брать.
- Замечательно остроумная идея! Главное, что неожиданная! - Потом
спросил Копченого: - Слушай, Бисяев, а где "работает" Кирпич?
- Он в троллейбусах щиплет - на "втором", на "четверке", на
"букашке"...
Жеглов стоял в глубокой задумчивости, раскачиваясь медленно с пятки на
мысок. Появился Шесть-на-девять, за ним шли Пасюк и Тараскин.
- "Фердинанд" здесь? - спросил Жеглов.
- Да, мы на нем прикатили, - ответил Пасюк.
- Это хорошо, хорошо, хорошо, - бормотал Жеглов, явно думая о чем-то
другом, потом неожиданно сказал Бисяеву: - Слушай, Валентин, а ты не хочешь
со мной покататься на троллейбусе?
- Зачем это еще?
- Ну, может, встретим Кирпича, - познакомишь, дружбу сведем, - блеснул
белым оскалом Жеглов.
- Вы уж меня совсем за ссученного держите! - обиделся Копченый. -
Чтобы я блатного кореша уголовке сдал - да ни в жисть!
- А ты его уже и так сдал, - радостно засмеялся Жеглов. - Эх ты,
бос<о>та! Я ведь Кирпича не сегодня завтра прихвачу и обязательно подробно
расскажу, как я тебя на испуг взял, словно сявку сопливого расколол...
Копченый горько, со слезой вздохнул:
- Эх, гражданин Жеглов, злой вы человек! Я вам рассказал по совести,
можно сказать, как своему, а вы мне вот как ответили...
- Не ври, не ври! С каких это пор Жеглов уголовникам своим человеком
стал? Душил я вас всю жизнь по мере сил и впредь душить буду - до полного
искоренения! А рассказал ты мне, потому что знаешь - за браслетом мокрое
дело висит. И я с тебя подозрения пока не снимаю, буду с тобой дальше
работать, коли ты мне помочь не хочешь. Поваляйся пока на нарах, про жизнь
подумай...
Копченый гордо поднял голову:
- Ничего, жизнь, она покажет... - Залез в карман, достал деньги,
отсчитал тысячу рублей и протянул Жеглову: - Проигрыш получите, а в
остальном сочтемся... со временем.
Копченый стоял, протягивая Жеглову деньги, а тот, подбоченясь, все
перекатывался с пятки на мысок и внимательно смотрел ему в лицо, и от этого
казалось, что жулик не расплатиться хочет, а словно подаяния просит.
Выждав долгую паузу, будто закрепив ею их положение, Жеглов хрипло
засмеялся:
- Я вижу, ты и впрямь без ума, Копченый! Ты что же, думал, Жеглов
возьмет твои поганые воровские деньги? Ну о чем мне с тобой разговаривать в
таком случае? - Жеглов обернулся к Пасюку: - Иван, у него полный карман
денег - оформите актом изъятия за нарушение правил игры в бильярдной. А
самого окуните пока в КПЗ, я приеду - разберемся...
Когда оперативники увезли Копченого, Жеглов сказал мне:
- Глупостями мы с тобой занимаемся! Ерунда и пустая трата времени!..
- Почему?
- Потому, что нам надо искать доказательства вины Груздева, а не с
этими ничтожествами возиться!
- Но ведь браслет...
- Что "браслет"? Пойми, тебе это трудно пока усвоить: щипач, карманник
- это самая высокая уголовная квалификация, она оттачивается годами, и
поэтому никогда в жизни ни один из них близко к мокрому делу не подойдет.
Они с собой на кражи даже бритву безопасную не берут, а пользуются
отточенной монетой! Поэтому заранее можно сказать: Кирпич никакого
отношения к убийству Ларисы Груздевой не имеет...
- А браслет как к нему попал?
- Но откуда тебе известно, что браслет пропал до убийства? Она могла
его потерять, продать, подарить, выменять на сливочное масло, его могли у
нее украсть, - может быть, тот же Кирпич!
- Тогда мы должны постараться найти его - Кирпича, значит!
- Но для удовлетворения твоего любопытства нам придется потратить черт
знает сколько времени - это ведь я только Копченому так лихо пообещал найти
завтра Кирпича. А кабы это было так просто, мы бы их давно уже всех
переловили!
Я помолчал, подумал, потом сказал медленно:
- Знаешь, Глеб, тебе пока от меня толку все равно на грош. Если ты не
возражаешь, я сам попробую найти Кирпича...
Жеглов разозлился:
- Слушай, Шарапов, вот чего я не люблю, просто терпеть не могу в
людях, так это упрямства. Упрямство - первый признак тупости! А человек на
нашей работе должен быть гибок, он должен уметь применяться к
обстоятельствам, событиям, людям! Ведь мы же не гайки на станке точим, а с
людьми работаем, а упрямство в работе с людьми - последнее дело...
- Это не упрямство, - сказал я, стараясь изо всех сил не показать, что
обиделся. - Но ты вот сам говоришь, что мы с людьми работаем, и я считаю,
что нельзя человека лишать последнего шанса...
- Это какого же человека мы лишаем последнего шанса?
- Груздева.
- А ты что, не веришь, что это он убил жену? - удивился Жеглов.
- Не знаю я, как ответить. Вроде бы он, кроме него некому. Но этот
браслетик - его шанс на справедливость.
- Как прикажешь понимать тебя?
- А так: если он убил жену и унес из дома все ценности, то он не
побежит на другое утро продавать браслет. Лично мне этот Груздев -
неприятный человек, но он же не уголовник, не Копченый и не Кирпич, чтобы
назавтра пропить и прогулять награбленное. Тут что-то не клеится у нас.
Поэтому я и хочу разыскать этого карманника и узнать, как попал к нему
браслет.
- Я бы мог привести сто возражений на твои слова, но допустим, что ты
прав. И вот ты нашел Кирпича - дальше что?
- Допрошу его - откуда взял браслет?
- И если он тебе скажет, то прекрасно. А если он облокотится на тебя?
И пошлет подальше?
- Как это?! - возмутился я. - А показания Валентина Бисяева?
- А Валентину Бисяеву Кирпич просто плюнет в рожу и скажет, что
впервые видит его. Дальше что?
- Дальше? - задумался я. Дальше действительно ничего не получалось,
но, как говорится, печенкой я ощущал, что и после этого тупика должен
существовать какой-то следующий ход, приближающий меня к правде, но
догадаться сам я не мог, потому что знание этого хода зависело не от моей
сообразительности или находчивости, а определялось точными законами игры,
мне еще неведомыми и называющимися оперативным мастерством.
И еще я понимал, что Жеглов должен знать такой ход, я был просто
уверен в этом. Но Жеглов не считал его целесообразным, делать не хотел, и
мне оставалось поблагодарить его за то, что он не запрещал мне самому
подумать над ним. Так мы и разъехались по своим делам, недовольные друг
другом, и на прощание я лишь спросил:
- Глеб, а кто занимается в МУРе карманниками?
Жеглов засмеялся:
- О, это могучая фигура - майор Мурашко! Зайди к нему, посоветуйся, -
может, что дельное тебе скажет...
Майор Кондрат Филимонович Мурашко выслушал меня с сочувствием и
пониманием. Но конкретной помощи не обещал.
- Мы с реальными делами не управляемся, где уж нам Кирпича искать по
хлипкому подозрению, - разводил он маленькими сухонькими руками. И весь он
был седенький, чистенький, невзрачный, в тщательно заштопанной сатиновой
рубашке с белесыми пятнами на локтях. - И работа у нас стала сильно
бестолковая...
- Это почему же?
- Да как вам объяснить, молодой человек, вы же у нас в МУРе личность
новая, старые дела вам неведомы...
- А вы расскажите - станут ведомы! - плотнее уселся я на стуле.
- Вот работаю я на этом месте двадцать два года - на моих глазах,
считайте, все этапы борьбы с преступностью проходили. Так что перед войной
мы с полным основанием говорили, что организованная преступность у нас
совершенно разгромлена. До тла вывели шнифферов, ликвидировали сонников,
клюквенников следа не осталось...
- Что такое клюквенники?
- А это воришки, которые церкви грабили. Ух, лютые ребята были!..
Значит, в основном покончили с прихватчиками. А вот с моей публикой, со
щипачами, - никак; тут штука тонкая, настоящий щипач - всегда воровской
аристократ, специалист высшей квалификации...
- Забавно, - покачал я головой. - Я раньше думал, что карманники - это
самые ничтожные воришки, низший сорт...
- Ошибочка! - Кондрат Филимонович вздернул острый птичий носик. - Вот
подумайте сами, какая должна быть отточенная техника, ловкость пальцев,
точность движений и нервная выдержка, - какая! - глазом дабы не моргнуть и
у нормального человека, который не спит, не пьяный, не под наркозом,
вытащить все из карманов! А он при этом - ни сном, ни духом.
- А почему же вы говорите, что работа сейчас стала бестолковая?
- Потому что совесть меня ест. Война, голод, безотцовщина, сиротство
горькое - подались в карманники люди, которым подчас просто есть охота. Вот
они-то главным образом и попадают к нам, и так их много, что делами руки
завалены - настоящих щипачей ловить нет времени...
- Как же это так получается?
- Так и получается - людей у меня совсем мало, и тех-то уголовщина в
лицо наперечет знает...
- Так это же хорошо?! - удивился я. - Хорошо, что в лицо знают?
- Чего ж хорошего? Вот патрулирует свою зону сотрудник в троллейбусе,
заскочил туда щипач. Он первую остановку вообще ничего не делает, а только
осматривается. Пригляделся, увидел нашего сотрудника, раскланивается с ним
чинно - здрасьте, Петр Иваныч - и на следующей остановке выскочил...
- И вы их отпускаете?
- А что прикажете делать? Иногда задерживаем на полдня, беседу
проводим - он несколько дней после такой встречи таится. А потом снова
вылазит на охоту.
- А у вас есть фотография Кирпича?
- Конечно. Это Константин Сапрыкин, двадцатого года рождения, трижды
судим, пять месяцев назад за паразитический образ жизни и отсутствие
определенных занятий выслан из Москвы за сто первый километр, но, по
имеющимся у меня данным, он регулярно обитает в городе...
- Кондрат Филимонович, а почему у него такое прозвище?
Майор Мурашко пожал щуплыми плечиками:
- Трудно сказать. Может быть, потому, что у него голова такая -
прямоугольная. Длинная, бруском... - Он перелистал толстый альбом, потом на
несколько страниц вернулся назад. - Вот он, полюбуйтесь на красавца...
По фотографии было не видать, что у Сапрыкина голова бруском: просто
длинное лошадиное лицо с тяжелой челюстью, маленькими глазами, полностью
смазанными с лица тяжелыми скулами и нависающими бровями. Курносый нос с
широкими ноздрями... Напоследок Мурашко пообещал:
- Я своим ребятам скажу. Коли попадется кому Кирпич, к вам доставим...
Когда я вернулся в отдел, Жеглов встретил меня весело:
- Ну, как успехи, сыскной орел?
- Да успехов пока никаких. Я с Мурашко разговаривал...
- И что тебе рассказал наш Акакий Акакиевич? - засмеялся Жеглов, и,
видимо, ему самому понравилась эта шутка, потому что он повторил: - Майор
милиции Акакий Акакиевич...
А мне шутка не понравилась, и я сказал, глядя в сторону:
- Мне он не показался Акакием Акакиевичем. Он человек порядочный. И за
дело болеет. По-моему, он хороший человек...
И совершенно неожиданно вдруг подал голос Пасюк:
- Я с Акакием Акакиевичем не знався, но Мурашко свое дело добре
робыть. Я знаю, што его щипачи як биса боятся, хочь он и есть такой чоловик
малэнький. Это ты, Глеб Георгиевич, с него зря смеешься...
- Если он так замечательно робит, что же ты к нему не пойдешь в
бригаду? - спросил Жеглов, поглядев на Пасюка искоса.
- Бо у мене пальцы товстые! - протянул к нам свою огромную ладонь
Пасюк. - Мне шо самому в щипачи, шо ловить их - невможно, бо я ловкости не
маю.
Мы с Жегловым расхохотались.
- А у тебя какие пальцы? - спросил Жеглов.
- Щипать не смогу, а вот насчет поймать - есть идея, - сказал я,
улыбаясь.
- Давай обсудим, - кивнул Жеглов.
- Я Сапрыкина хорошо запомнил по фотоснимку. Мне надо поездить на его
маршрутах и постараться поймать за руку во время карманной кражи - тогда
нам легче будет заставить его разговориться по части браслета Груздевой...
Жеглов задумчиво смотрел на меня, лицо его было спокойно и строго, и
ничего я не мог по нему определить: нравится ли ему мой план, или считает
он его полнейшей ерундой и глупистикой, или, может быть, планчик ничего,
его надо только додумать до конца? Ничего нельзя было прочитать на лице
Жеглова во время бесконечной паузы, к концу которой я уже начал ерзать на
стуле, пока вдруг не перехватил взгляд подмигивающего мне одобрительно
Пасюка, и понял я этот взгляд так, что надо сильнее напирать на Жеглова. Но
Жеглов сам разверз уста и сказал коротко, негромко, четко:
- Молодец, догадался...
И не больно уж какая великая была эта догадка, не решала она никаких
серьезных проблем, да и неизвестно, как еще удастся ее реализовать, но я
вдруг испытал чувство большой победы, ощущение своей нужности в этом
сложном деле и полезности в свершении громадной церемонии правосудия - и
это чувство затопило меня полностью.
Жеглов, будто угадав, о чем я думаю, сказал:
- Завтрашний день я выделю тебе - покатаемся на гортранспорте вместе.
Глядишь, чем-нибудь смогу и пригодиться...
И я совершенно искренне, от всей души, ответил:
- Спасибо тебе, Глеб. Я просто уверен, что с тобой мы его поймаем!
Жеглов встал, церемонно поклонился:
- Благодарю за доверие. Значит, считаешь, что и я чего-то умею?
Может быть, показалось это мне, а может, было и на самом деле, но
послышалась мне в голосе Жеглова досада. Или раздражение...
В Москве минувшей ночью минимальная
температура была -2 градуса. Сегодня в
два часа дня +6. Завтра в Москве, по
сведениям Центрального института
прогнозов, ожидается облачная погода без
существенных осадков. Температура ночью
-3...-5, днем +5...+8 градусов.
Сводка погоды
Утром, перед тем как отправляться в долгое путешествие на
троллейбусах, Жеглов еще раз вызвал из камеры Бисяева. Вид у того был
помятый, невыспавшийся и голодный.
- Ну что, не нравится житуха у нас? - спросил Жеглов.
- А чего же тут у вас может нравиться? - ощерился Бисяев. - Не
санаторий для малокровных...
- Но, скажу тебе по чести, ты мне здесь нравишься...
- Да-а? - неуверенно вякнул Бисяев.
- Очень ты мне тут нравишься. Смотрю я на твои руки и диву даюсь!
- И что же вы в руках моих нашли такого интересного? - спросил Бисяев,
бессознательно пряча ладони в карманы.
- Не профессор ты, не писатель, не врач, одним словом - мурло
неграмотное. А ручки у тебя нежные, белые, гладкие, пальчики холеные,
ладошки без морщин, и ни одной жилочки не надуто. А почему? - Бисяев
промолчал. - Молчишь? А я тебе скажу - ты сроду своими руками ничего
путного не делал. Вот прожил ты почти три десятка лет на земле и все время
чего-то жрал, крепко пил, сладко спал, а целый народ в это время на тебя
горбил, кормил тебя, обувал и ублажал. И воевал, пока ты со своей грыжей
липовой в тылу гужевался. От этого ручки у тебя гладкие, не намозоленные,
трудом не натертые, силой мужской не налитые...
- Воспитываете? - тряхнул шелковистой шевелюрой Бисяев. - Так это зря
- поздно.
- Поздно?! - удивился Жеглов. - Как это поздно? Уж на этот раз я
постараюсь изо всех сил, чтобы дали тебе в руки кайло, лопату или
топор-колун с пилой. Пора тебе на лесоповал ехать или канал какой-нибудь
строить. Ты здесь, в шумном городе, зажился сильно...
- У вас, кстати, гражданин Жеглов, руки тоже не шахтерские! - криво
улыбаясь, выкрикнул Бисяев и сам испугался.
Жеглов вылез из-за стола, подошел к нему вплотную и, снова
раскачиваясь с пятки на мысок, сказал, глядя ему прямо в глаза:
- Это ты правду сказал, Копченый. А вся правда состоит в том, что я,
сильный и умный молодой мужик, трачу свою жизнь на то, чтобы освободить наш
народ от таких смрадных гадов, как ты! И хотя у меня руки не в мозолях, но
коли я за год десяток твоих дружков перехватаю, то уже людям больше своей
зарплаты сэкономил. А я, по счастью, за год вас много больше ловлю. Вот
такой тебе будет мой ответ, и помни, Копченый: ты меня теперь рассердил
всерьез!
- А что, а что, уже и пошутить нельзя? - завертелся Бисяев. - Ну чего
в шутейном разговоре не скажешь? Вы пошутили, я тоже посмеялся - а вы к
сердцу принимать...
- Я с тобой не шутил, - отрезал Жеглов. - Ты мне ответь лучше - думал
ты над моими вопросами о Константине Сапрыкине?
- А кто это? - совершенно искренне удивился Бисяев.
- Константин Сапрыкин - это твой дружок, по кличке Кирпич.
- Да? А я и не знал, что он Сапрыкин. И не дружок он мне - так,
знакомец просто; знаю, что зовут его все Кирпичом...
- Ну и народ же вы странный, шпана! - покачал головой Жеглов. - Вы как
собаки-жучки: ни имени, ни роду, а только какие-то поганые клички. Так что
можешь сказать про Кирпича? Про Сапрыкина то есть?
- Ей-богу, не знаю я. Он где-то в Ащеуловом переулке живет, там у него
хаза...
Больше ничего толкового мы от Бисяева не добились и отправились в
город.
- Ну что, Шарапов, есть у нас три троллейбусных маршрута. Какой
выберем? Или в орла-орешку сгадаем?
Я обстоятельно подумал, потом предложил:
- Давай поедем на "девятке" по Сретенке. Поездим часа два, пересядем
на "букашку".
- Почему?
- Кирпич в Ащеуловом переулке живет, - значит, ему ближе всего со
Сретенки начинать свою охоту. Или доедет до Колхозной площади и оттуда
подастся на Садовое кольцо.
- Не-ет. У своего дома он воровать не будет. А вот от Колхозной -
пожалуй. Поехали...
Мы проезжали на троллейбусе одну остановку, внимательно вглядываясь в
пассажиров, на следующей сходили и пересаживались в очередную машину.
Первый час это занятие было мне даже любопытно, на втором я почувствовал,
что стал уставать, через три у меня уже все гудело в голове от шума
троллейбусов, толкотни пассажиров, запаха горелой резины и завывающего гула
мотора, треска переключаемого педалью реостата, беспрерывного мелькания
тысяч лиц, в которые надо было внимательно вглядываться - в каждое в
отдельности. И четвертый час, и пятый крутили мы километры по Москве.
Скользили за окнами улицы, отчаянно фанфарили легковушки, стало смеркаться,
подтекал неспешный осенний вечер, снова заморосил дождь, а конца и краю
этой бесконечной езде в никуда не было видно.
У меня кружилась голова, и смертельно хотелось есть, но, глядя на
невозмутимое лицо Жеглова, которого, казалось, ничуть не утомил сегодняшний
день, я стеснялся попросить отбоя.
А Жеглов методично переходил из троллейбуса в троллейбус, и мне даже
стало казаться, что это решил он так проучить меня за то, что сунулся
поперед батьки в пекло.
Жеглов только усмехался:
- Радуйся, что у нас проездные билеты литер "Б", а то бы весь твой
оклад содержания сегодня ухнул...
В половине седьмого мы вошли в троллейбус "10" на Смоленской площади,
и я сильно толкнул в бок Жеглова - в проходе стоял высокий крепкий парень с
безглазым лицом и лошадиной челюстью. Он держался рукой за поручень и
дремал, сжимаемый со всех сторон пассажирами.
- Гражданин, передайте за проезд, - громко сказал Жеглов, протягивая
мне монету и беззвучно шепнул: - Дурило, ты меня от счастья чуть из
троллейбуса не выкинул. Пробирайся вперед и встань к нему спиной в трех
шагах...
- А как же...
- Никак. Выполняй!..
Я стал продираться через плотно забитый проход и, когда обогнул в
толкучке Сапрыкина, понял, кого он пасет: рядом стояла полная, хорошо
одетая женщина с большой кожаной сумкой. Булькала, глухо гомонила,
перекатываясь в троллейбусном чреве, людская каша, пассажиры сопели,
толкались, передавали по цепочке деньги и возвращали назад билеты со
сдачей, яростно вспыхнул и так же мгновенно погас скандал из-за чьей-то
отдавленной ноги, от кого-то нестерпимо разило чесноком, жаркое слитое
дыхание полусотни людей оседало густой пузырчатой испариной на стеклах,
загорелся неяркий салонный свет, человек в пенсне и с портфелем, удобно
облокотившись на мою спину, читал "Вечерку", кондукторша монотонно
выкрикивала:
- Следующая остановка - Новинский!.. Следующая - площадь Восстания!..
Следующая - Спиридоньевский переулок!..
Я помирал от любопытства, мне не терпелось узнать, что там происходит,
сзади, за моей спиной. Но я уже усвоил понятие оперативной
целесообразности, и коли Жеглов поставил меня впереди Кирпича и спиной к
нему, значит, так надо и моя святая обязанность - неуклонно выполнять
распоряжение.
Непонятно было, чего ждет Кирпич, но то, что он стоял на месте, рядом
с женщиной в коричневом пальто, убеждало меня в правильности догадки.
- Следующая - Маяковская... Следующая - Лихов переулок...
И тут неожиданно раздался голос Жеглова, тонкий, звенящий от
напряжения:
- Ну-ка стой! Стой, я тебе говорю! Гражданка, взгляните на свою сумку!
Я мгновенно развернулся и принял вырывающегося из цепких жегловских
рук Кирпича, тряхнул его за плечи и заорал, будто мы в казаки-разбойники
играли:
- Не дергайся, ты взят!
И Кирпич сразу послушался меня, перестал рваться и сказал громко,
удивленно и растерянно:
- Граждане!.. Товарищи!.. Помогите!.. Посмотрите, что эти два бандита
среди бела дня с человеком вытворяют!..
На мгновение в троллейбусе воцарилась глухая тишина, только бубнили с
гудом и шелестом о мостовую колеса, а в следующий миг тишина эта
раскололась невероятным гамом и криками. Пассажиры впереди и сзади вообще
ничего не видели и, карабкаясь по спинам остальных, гомонили
безостановочно:
- Что там?..
- Кто?..
- Вора поймали!
- Где?
- Грабят двое!
- Кого?
- И женщина с ними - вон какая приличная с виду!
- Да нет, это вор вон тот, лохматый!..
- Держите!..
- Пусть остановят машину!..
- Кто свидетели?
- Ножом пырнули...
А Кирпич, набирая высоту, заорал гугниво и протяжно:
- Посмотрите, товарищи, как фронтовику руки крутят! Когда я кровь
проливал под Берлином, где вы, гады тыловые, отсиживались? Держите их - они
преступники!..
Я видел, как он в сердцах бросил монету на пол, она ударилась в мою
ногу и исчезла где-то внизу, на деревянном реечном полу машины.
Тут очнулась наконец от оцепенения женщина. Она подняла над головой
свою тяжелую сумку и пронзительно кричала:
- Смотрите, порезал, а потом кошелек со всеми карточками вынул! Тут у
меня на всю семью карточки были! Да что же это?..
Вор, припадочно бившийся у меня в руках, кричал ей:
- Гражданочка, дорогая! Это ведь они у вас слямзили кошелек и на меня
спихивают, внимание отвлекают! Вы посмотрите вокруг себя, они, наверное,
кошелек ваш сбросили! Их обыскать надо!..
Троллейбус распирало от страстей и криков, как перекачанный воздушный
шар. Один Жеглов невозмутимо улыбался. И я неожиданно вспомнил майора
Мурашко и подумал, что он не Акакий Акакиевич, это точно! Работенка у них -
хуже некуда, с бандитами и то, наверное, приятнее иметь дело.
Пассажиры, как по команде, уплотнились, раздался маленький круг вокруг
потерпевшей, она огляделась, и вдруг какой-то мальчишка крикнул:
- Тетя, вон кошелек на полу валяется...
Кошелек, который Кирпич даже не успел расстегнуть, но зато управился
сбросить, валялся на полу. От досады Жеглов закусил губу - все дело
срывалось; и закричал он громко и властно:
- Тихо, товарищи! Мы работники МУРа, задержали на ваших глазах
рецидивиста-карманника. Прошу расступиться и дать нам вывести его из
троллейбуса. Свидетелей и потерпевшую гражданку просим пройти в 17-е
отделение милиции - это тут рядом, в Колобовском переулке...
Повернулся к Кирпичу и сквозь зубы сказал:
- Подними кошелек, Сапрыкин. Подними, или ты пожалеешь по-настоящему!
Кирпич засмеялся мне прямо в лицо, подмигнул и тихо сказал:
- Приятель-то у тебя дурачок! Чтобы я сам себе с пола срок поднял! - И
снова блажно заголосил: - Товарищи, вы на их провокации не поддавайтесь!..
Они вам говорят, что я вытащил кошелек, а ведь сама гражданочка в это не
верит!.. Не видел же этого никто!.. Им самое главное - галочку в плане
поставить, человека в тюрьму посадить!.. Да и чем мне было сумку резать -
покачал сокрушенно головой:
- Не понимаешь?
- Честное вам благородное слово даю - не понимаю!
- Слушай, Копченый, а может быть, ты не виноват? Это, наверное, про
тебя в учебнике судебной психиатрии написано: "Идиотия - самая сильная
степень врожденного слабоумия"? Ты что, не того? - И покрутил пальцем у
виска.
Удары у Копченого были волглые, мятые, шары катились как попало, зато
перед каждым его ударом Жеглов задавал очередной вопрос, что никак не
придавало Копченому собранности и меткости.
- Да ты не киксуй, твое дело хана! - зло усмехнулся Жеглов. - У меня в
последнем шаре - партия...
Он подошел к Копченому, словно нечаянно наступил ему на ногу своим
хромовым сапогом и, близко наклонившись, сказал:
- Ты же ведь чердачник, Копченый, а не мокрушник, поэтому, пока не
поздно, колись - где взял золотой браслет? И если ты надумаешь мне забивать
баки, то про наш предстоящий разговор я тебе все объяснил...
Так они разговаривали негромко, наклонившись друг к другу, словно два
приятеля-партнера, сделавшие перекур после трудной и неинтересной партии; и
с соседнего стола игроки, кабы было у них время и желание, могли бы
залюбоваться на таких дружков, которые и в перерыве шепчутся - оторваться
не могут.
Они стояли на противоположной от меня стороне стола, и я не все
слышал, долетали до меня только обрывки фраз. Я видел только, как Копченый
прижимал к груди руки, таращил свои ясные глаза, даже рукавом слезу смахнул
и для убедительности перекрестился. И слова, как брызги, вылетали из
горячей каши их разговора:
- ...В карты... бура и очко... Котька Кирпич... денег не... у
Модистки... не знаю его... вор в законе... Костя - щипач... век свободы не
видать...
Что отвечал Жеглов, я не слышал, пока тот не повернулся ко мне и не
сказал с кривой ухмылкой:
- Божится, гад, что выиграл браслет в карты у Кирпича. Что будем
делать, Шарапов? Идеи есть?
- Есть, - кивнул я. - Надо Кирпича брать.
- Замечательно остроумная идея! Главное, что неожиданная! - Потом
спросил Копченого: - Слушай, Бисяев, а где "работает" Кирпич?
- Он в троллейбусах щиплет - на "втором", на "четверке", на
"букашке"...
Жеглов стоял в глубокой задумчивости, раскачиваясь медленно с пятки на
мысок. Появился Шесть-на-девять, за ним шли Пасюк и Тараскин.
- "Фердинанд" здесь? - спросил Жеглов.
- Да, мы на нем прикатили, - ответил Пасюк.
- Это хорошо, хорошо, хорошо, - бормотал Жеглов, явно думая о чем-то
другом, потом неожиданно сказал Бисяеву: - Слушай, Валентин, а ты не хочешь
со мной покататься на троллейбусе?
- Зачем это еще?
- Ну, может, встретим Кирпича, - познакомишь, дружбу сведем, - блеснул
белым оскалом Жеглов.
- Вы уж меня совсем за ссученного держите! - обиделся Копченый. -
Чтобы я блатного кореша уголовке сдал - да ни в жисть!
- А ты его уже и так сдал, - радостно засмеялся Жеглов. - Эх ты,
бос<о>та! Я ведь Кирпича не сегодня завтра прихвачу и обязательно подробно
расскажу, как я тебя на испуг взял, словно сявку сопливого расколол...
Копченый горько, со слезой вздохнул:
- Эх, гражданин Жеглов, злой вы человек! Я вам рассказал по совести,
можно сказать, как своему, а вы мне вот как ответили...
- Не ври, не ври! С каких это пор Жеглов уголовникам своим человеком
стал? Душил я вас всю жизнь по мере сил и впредь душить буду - до полного
искоренения! А рассказал ты мне, потому что знаешь - за браслетом мокрое
дело висит. И я с тебя подозрения пока не снимаю, буду с тобой дальше
работать, коли ты мне помочь не хочешь. Поваляйся пока на нарах, про жизнь
подумай...
Копченый гордо поднял голову:
- Ничего, жизнь, она покажет... - Залез в карман, достал деньги,
отсчитал тысячу рублей и протянул Жеглову: - Проигрыш получите, а в
остальном сочтемся... со временем.
Копченый стоял, протягивая Жеглову деньги, а тот, подбоченясь, все
перекатывался с пятки на мысок и внимательно смотрел ему в лицо, и от этого
казалось, что жулик не расплатиться хочет, а словно подаяния просит.
Выждав долгую паузу, будто закрепив ею их положение, Жеглов хрипло
засмеялся:
- Я вижу, ты и впрямь без ума, Копченый! Ты что же, думал, Жеглов
возьмет твои поганые воровские деньги? Ну о чем мне с тобой разговаривать в
таком случае? - Жеглов обернулся к Пасюку: - Иван, у него полный карман
денег - оформите актом изъятия за нарушение правил игры в бильярдной. А
самого окуните пока в КПЗ, я приеду - разберемся...
Когда оперативники увезли Копченого, Жеглов сказал мне:
- Глупостями мы с тобой занимаемся! Ерунда и пустая трата времени!..
- Почему?
- Потому, что нам надо искать доказательства вины Груздева, а не с
этими ничтожествами возиться!
- Но ведь браслет...
- Что "браслет"? Пойми, тебе это трудно пока усвоить: щипач, карманник
- это самая высокая уголовная квалификация, она оттачивается годами, и
поэтому никогда в жизни ни один из них близко к мокрому делу не подойдет.
Они с собой на кражи даже бритву безопасную не берут, а пользуются
отточенной монетой! Поэтому заранее можно сказать: Кирпич никакого
отношения к убийству Ларисы Груздевой не имеет...
- А браслет как к нему попал?
- Но откуда тебе известно, что браслет пропал до убийства? Она могла
его потерять, продать, подарить, выменять на сливочное масло, его могли у
нее украсть, - может быть, тот же Кирпич!
- Тогда мы должны постараться найти его - Кирпича, значит!
- Но для удовлетворения твоего любопытства нам придется потратить черт
знает сколько времени - это ведь я только Копченому так лихо пообещал найти
завтра Кирпича. А кабы это было так просто, мы бы их давно уже всех
переловили!
Я помолчал, подумал, потом сказал медленно:
- Знаешь, Глеб, тебе пока от меня толку все равно на грош. Если ты не
возражаешь, я сам попробую найти Кирпича...
Жеглов разозлился:
- Слушай, Шарапов, вот чего я не люблю, просто терпеть не могу в
людях, так это упрямства. Упрямство - первый признак тупости! А человек на
нашей работе должен быть гибок, он должен уметь применяться к
обстоятельствам, событиям, людям! Ведь мы же не гайки на станке точим, а с
людьми работаем, а упрямство в работе с людьми - последнее дело...
- Это не упрямство, - сказал я, стараясь изо всех сил не показать, что
обиделся. - Но ты вот сам говоришь, что мы с людьми работаем, и я считаю,
что нельзя человека лишать последнего шанса...
- Это какого же человека мы лишаем последнего шанса?
- Груздева.
- А ты что, не веришь, что это он убил жену? - удивился Жеглов.
- Не знаю я, как ответить. Вроде бы он, кроме него некому. Но этот
браслетик - его шанс на справедливость.
- Как прикажешь понимать тебя?
- А так: если он убил жену и унес из дома все ценности, то он не
побежит на другое утро продавать браслет. Лично мне этот Груздев -
неприятный человек, но он же не уголовник, не Копченый и не Кирпич, чтобы
назавтра пропить и прогулять награбленное. Тут что-то не клеится у нас.
Поэтому я и хочу разыскать этого карманника и узнать, как попал к нему
браслет.
- Я бы мог привести сто возражений на твои слова, но допустим, что ты
прав. И вот ты нашел Кирпича - дальше что?
- Допрошу его - откуда взял браслет?
- И если он тебе скажет, то прекрасно. А если он облокотится на тебя?
И пошлет подальше?
- Как это?! - возмутился я. - А показания Валентина Бисяева?
- А Валентину Бисяеву Кирпич просто плюнет в рожу и скажет, что
впервые видит его. Дальше что?
- Дальше? - задумался я. Дальше действительно ничего не получалось,
но, как говорится, печенкой я ощущал, что и после этого тупика должен
существовать какой-то следующий ход, приближающий меня к правде, но
догадаться сам я не мог, потому что знание этого хода зависело не от моей
сообразительности или находчивости, а определялось точными законами игры,
мне еще неведомыми и называющимися оперативным мастерством.
И еще я понимал, что Жеглов должен знать такой ход, я был просто
уверен в этом. Но Жеглов не считал его целесообразным, делать не хотел, и
мне оставалось поблагодарить его за то, что он не запрещал мне самому
подумать над ним. Так мы и разъехались по своим делам, недовольные друг
другом, и на прощание я лишь спросил:
- Глеб, а кто занимается в МУРе карманниками?
Жеглов засмеялся:
- О, это могучая фигура - майор Мурашко! Зайди к нему, посоветуйся, -
может, что дельное тебе скажет...
Майор Кондрат Филимонович Мурашко выслушал меня с сочувствием и
пониманием. Но конкретной помощи не обещал.
- Мы с реальными делами не управляемся, где уж нам Кирпича искать по
хлипкому подозрению, - разводил он маленькими сухонькими руками. И весь он
был седенький, чистенький, невзрачный, в тщательно заштопанной сатиновой
рубашке с белесыми пятнами на локтях. - И работа у нас стала сильно
бестолковая...
- Это почему же?
- Да как вам объяснить, молодой человек, вы же у нас в МУРе личность
новая, старые дела вам неведомы...
- А вы расскажите - станут ведомы! - плотнее уселся я на стуле.
- Вот работаю я на этом месте двадцать два года - на моих глазах,
считайте, все этапы борьбы с преступностью проходили. Так что перед войной
мы с полным основанием говорили, что организованная преступность у нас
совершенно разгромлена. До тла вывели шнифферов, ликвидировали сонников,
клюквенников следа не осталось...
- Что такое клюквенники?
- А это воришки, которые церкви грабили. Ух, лютые ребята были!..
Значит, в основном покончили с прихватчиками. А вот с моей публикой, со
щипачами, - никак; тут штука тонкая, настоящий щипач - всегда воровской
аристократ, специалист высшей квалификации...
- Забавно, - покачал я головой. - Я раньше думал, что карманники - это
самые ничтожные воришки, низший сорт...
- Ошибочка! - Кондрат Филимонович вздернул острый птичий носик. - Вот
подумайте сами, какая должна быть отточенная техника, ловкость пальцев,
точность движений и нервная выдержка, - какая! - глазом дабы не моргнуть и
у нормального человека, который не спит, не пьяный, не под наркозом,
вытащить все из карманов! А он при этом - ни сном, ни духом.
- А почему же вы говорите, что работа сейчас стала бестолковая?
- Потому что совесть меня ест. Война, голод, безотцовщина, сиротство
горькое - подались в карманники люди, которым подчас просто есть охота. Вот
они-то главным образом и попадают к нам, и так их много, что делами руки
завалены - настоящих щипачей ловить нет времени...
- Как же это так получается?
- Так и получается - людей у меня совсем мало, и тех-то уголовщина в
лицо наперечет знает...
- Так это же хорошо?! - удивился я. - Хорошо, что в лицо знают?
- Чего ж хорошего? Вот патрулирует свою зону сотрудник в троллейбусе,
заскочил туда щипач. Он первую остановку вообще ничего не делает, а только
осматривается. Пригляделся, увидел нашего сотрудника, раскланивается с ним
чинно - здрасьте, Петр Иваныч - и на следующей остановке выскочил...
- И вы их отпускаете?
- А что прикажете делать? Иногда задерживаем на полдня, беседу
проводим - он несколько дней после такой встречи таится. А потом снова
вылазит на охоту.
- А у вас есть фотография Кирпича?
- Конечно. Это Константин Сапрыкин, двадцатого года рождения, трижды
судим, пять месяцев назад за паразитический образ жизни и отсутствие
определенных занятий выслан из Москвы за сто первый километр, но, по
имеющимся у меня данным, он регулярно обитает в городе...
- Кондрат Филимонович, а почему у него такое прозвище?
Майор Мурашко пожал щуплыми плечиками:
- Трудно сказать. Может быть, потому, что у него голова такая -
прямоугольная. Длинная, бруском... - Он перелистал толстый альбом, потом на
несколько страниц вернулся назад. - Вот он, полюбуйтесь на красавца...
По фотографии было не видать, что у Сапрыкина голова бруском: просто
длинное лошадиное лицо с тяжелой челюстью, маленькими глазами, полностью
смазанными с лица тяжелыми скулами и нависающими бровями. Курносый нос с
широкими ноздрями... Напоследок Мурашко пообещал:
- Я своим ребятам скажу. Коли попадется кому Кирпич, к вам доставим...
Когда я вернулся в отдел, Жеглов встретил меня весело:
- Ну, как успехи, сыскной орел?
- Да успехов пока никаких. Я с Мурашко разговаривал...
- И что тебе рассказал наш Акакий Акакиевич? - засмеялся Жеглов, и,
видимо, ему самому понравилась эта шутка, потому что он повторил: - Майор
милиции Акакий Акакиевич...
А мне шутка не понравилась, и я сказал, глядя в сторону:
- Мне он не показался Акакием Акакиевичем. Он человек порядочный. И за
дело болеет. По-моему, он хороший человек...
И совершенно неожиданно вдруг подал голос Пасюк:
- Я с Акакием Акакиевичем не знався, но Мурашко свое дело добре
робыть. Я знаю, што его щипачи як биса боятся, хочь он и есть такой чоловик
малэнький. Это ты, Глеб Георгиевич, с него зря смеешься...
- Если он так замечательно робит, что же ты к нему не пойдешь в
бригаду? - спросил Жеглов, поглядев на Пасюка искоса.
- Бо у мене пальцы товстые! - протянул к нам свою огромную ладонь
Пасюк. - Мне шо самому в щипачи, шо ловить их - невможно, бо я ловкости не
маю.
Мы с Жегловым расхохотались.
- А у тебя какие пальцы? - спросил Жеглов.
- Щипать не смогу, а вот насчет поймать - есть идея, - сказал я,
улыбаясь.
- Давай обсудим, - кивнул Жеглов.
- Я Сапрыкина хорошо запомнил по фотоснимку. Мне надо поездить на его
маршрутах и постараться поймать за руку во время карманной кражи - тогда
нам легче будет заставить его разговориться по части браслета Груздевой...
Жеглов задумчиво смотрел на меня, лицо его было спокойно и строго, и
ничего я не мог по нему определить: нравится ли ему мой план, или считает
он его полнейшей ерундой и глупистикой, или, может быть, планчик ничего,
его надо только додумать до конца? Ничего нельзя было прочитать на лице
Жеглова во время бесконечной паузы, к концу которой я уже начал ерзать на
стуле, пока вдруг не перехватил взгляд подмигивающего мне одобрительно
Пасюка, и понял я этот взгляд так, что надо сильнее напирать на Жеглова. Но
Жеглов сам разверз уста и сказал коротко, негромко, четко:
- Молодец, догадался...
И не больно уж какая великая была эта догадка, не решала она никаких
серьезных проблем, да и неизвестно, как еще удастся ее реализовать, но я
вдруг испытал чувство большой победы, ощущение своей нужности в этом
сложном деле и полезности в свершении громадной церемонии правосудия - и
это чувство затопило меня полностью.
Жеглов, будто угадав, о чем я думаю, сказал:
- Завтрашний день я выделю тебе - покатаемся на гортранспорте вместе.
Глядишь, чем-нибудь смогу и пригодиться...
И я совершенно искренне, от всей души, ответил:
- Спасибо тебе, Глеб. Я просто уверен, что с тобой мы его поймаем!
Жеглов встал, церемонно поклонился:
- Благодарю за доверие. Значит, считаешь, что и я чего-то умею?
Может быть, показалось это мне, а может, было и на самом деле, но
послышалась мне в голосе Жеглова досада. Или раздражение...
В Москве минувшей ночью минимальная
температура была -2 градуса. Сегодня в
два часа дня +6. Завтра в Москве, по
сведениям Центрального института
прогнозов, ожидается облачная погода без
существенных осадков. Температура ночью
-3...-5, днем +5...+8 градусов.
Сводка погоды
Утром, перед тем как отправляться в долгое путешествие на
троллейбусах, Жеглов еще раз вызвал из камеры Бисяева. Вид у того был
помятый, невыспавшийся и голодный.
- Ну что, не нравится житуха у нас? - спросил Жеглов.
- А чего же тут у вас может нравиться? - ощерился Бисяев. - Не
санаторий для малокровных...
- Но, скажу тебе по чести, ты мне здесь нравишься...
- Да-а? - неуверенно вякнул Бисяев.
- Очень ты мне тут нравишься. Смотрю я на твои руки и диву даюсь!
- И что же вы в руках моих нашли такого интересного? - спросил Бисяев,
бессознательно пряча ладони в карманы.
- Не профессор ты, не писатель, не врач, одним словом - мурло
неграмотное. А ручки у тебя нежные, белые, гладкие, пальчики холеные,
ладошки без морщин, и ни одной жилочки не надуто. А почему? - Бисяев
промолчал. - Молчишь? А я тебе скажу - ты сроду своими руками ничего
путного не делал. Вот прожил ты почти три десятка лет на земле и все время
чего-то жрал, крепко пил, сладко спал, а целый народ в это время на тебя
горбил, кормил тебя, обувал и ублажал. И воевал, пока ты со своей грыжей
липовой в тылу гужевался. От этого ручки у тебя гладкие, не намозоленные,
трудом не натертые, силой мужской не налитые...
- Воспитываете? - тряхнул шелковистой шевелюрой Бисяев. - Так это зря
- поздно.
- Поздно?! - удивился Жеглов. - Как это поздно? Уж на этот раз я
постараюсь изо всех сил, чтобы дали тебе в руки кайло, лопату или
топор-колун с пилой. Пора тебе на лесоповал ехать или канал какой-нибудь
строить. Ты здесь, в шумном городе, зажился сильно...
- У вас, кстати, гражданин Жеглов, руки тоже не шахтерские! - криво
улыбаясь, выкрикнул Бисяев и сам испугался.
Жеглов вылез из-за стола, подошел к нему вплотную и, снова
раскачиваясь с пятки на мысок, сказал, глядя ему прямо в глаза:
- Это ты правду сказал, Копченый. А вся правда состоит в том, что я,
сильный и умный молодой мужик, трачу свою жизнь на то, чтобы освободить наш
народ от таких смрадных гадов, как ты! И хотя у меня руки не в мозолях, но
коли я за год десяток твоих дружков перехватаю, то уже людям больше своей
зарплаты сэкономил. А я, по счастью, за год вас много больше ловлю. Вот
такой тебе будет мой ответ, и помни, Копченый: ты меня теперь рассердил
всерьез!
- А что, а что, уже и пошутить нельзя? - завертелся Бисяев. - Ну чего
в шутейном разговоре не скажешь? Вы пошутили, я тоже посмеялся - а вы к
сердцу принимать...
- Я с тобой не шутил, - отрезал Жеглов. - Ты мне ответь лучше - думал
ты над моими вопросами о Константине Сапрыкине?
- А кто это? - совершенно искренне удивился Бисяев.
- Константин Сапрыкин - это твой дружок, по кличке Кирпич.
- Да? А я и не знал, что он Сапрыкин. И не дружок он мне - так,
знакомец просто; знаю, что зовут его все Кирпичом...
- Ну и народ же вы странный, шпана! - покачал головой Жеглов. - Вы как
собаки-жучки: ни имени, ни роду, а только какие-то поганые клички. Так что
можешь сказать про Кирпича? Про Сапрыкина то есть?
- Ей-богу, не знаю я. Он где-то в Ащеуловом переулке живет, там у него
хаза...
Больше ничего толкового мы от Бисяева не добились и отправились в
город.
- Ну что, Шарапов, есть у нас три троллейбусных маршрута. Какой
выберем? Или в орла-орешку сгадаем?
Я обстоятельно подумал, потом предложил:
- Давай поедем на "девятке" по Сретенке. Поездим часа два, пересядем
на "букашку".
- Почему?
- Кирпич в Ащеуловом переулке живет, - значит, ему ближе всего со
Сретенки начинать свою охоту. Или доедет до Колхозной площади и оттуда
подастся на Садовое кольцо.
- Не-ет. У своего дома он воровать не будет. А вот от Колхозной -
пожалуй. Поехали...
Мы проезжали на троллейбусе одну остановку, внимательно вглядываясь в
пассажиров, на следующей сходили и пересаживались в очередную машину.
Первый час это занятие было мне даже любопытно, на втором я почувствовал,
что стал уставать, через три у меня уже все гудело в голове от шума
троллейбусов, толкотни пассажиров, запаха горелой резины и завывающего гула
мотора, треска переключаемого педалью реостата, беспрерывного мелькания
тысяч лиц, в которые надо было внимательно вглядываться - в каждое в
отдельности. И четвертый час, и пятый крутили мы километры по Москве.
Скользили за окнами улицы, отчаянно фанфарили легковушки, стало смеркаться,
подтекал неспешный осенний вечер, снова заморосил дождь, а конца и краю
этой бесконечной езде в никуда не было видно.
У меня кружилась голова, и смертельно хотелось есть, но, глядя на
невозмутимое лицо Жеглова, которого, казалось, ничуть не утомил сегодняшний
день, я стеснялся попросить отбоя.
А Жеглов методично переходил из троллейбуса в троллейбус, и мне даже
стало казаться, что это решил он так проучить меня за то, что сунулся
поперед батьки в пекло.
Жеглов только усмехался:
- Радуйся, что у нас проездные билеты литер "Б", а то бы весь твой
оклад содержания сегодня ухнул...
В половине седьмого мы вошли в троллейбус "10" на Смоленской площади,
и я сильно толкнул в бок Жеглова - в проходе стоял высокий крепкий парень с
безглазым лицом и лошадиной челюстью. Он держался рукой за поручень и
дремал, сжимаемый со всех сторон пассажирами.
- Гражданин, передайте за проезд, - громко сказал Жеглов, протягивая
мне монету и беззвучно шепнул: - Дурило, ты меня от счастья чуть из
троллейбуса не выкинул. Пробирайся вперед и встань к нему спиной в трех
шагах...
- А как же...
- Никак. Выполняй!..
Я стал продираться через плотно забитый проход и, когда обогнул в
толкучке Сапрыкина, понял, кого он пасет: рядом стояла полная, хорошо
одетая женщина с большой кожаной сумкой. Булькала, глухо гомонила,
перекатываясь в троллейбусном чреве, людская каша, пассажиры сопели,
толкались, передавали по цепочке деньги и возвращали назад билеты со
сдачей, яростно вспыхнул и так же мгновенно погас скандал из-за чьей-то
отдавленной ноги, от кого-то нестерпимо разило чесноком, жаркое слитое
дыхание полусотни людей оседало густой пузырчатой испариной на стеклах,
загорелся неяркий салонный свет, человек в пенсне и с портфелем, удобно
облокотившись на мою спину, читал "Вечерку", кондукторша монотонно
выкрикивала:
- Следующая остановка - Новинский!.. Следующая - площадь Восстания!..
Следующая - Спиридоньевский переулок!..
Я помирал от любопытства, мне не терпелось узнать, что там происходит,
сзади, за моей спиной. Но я уже усвоил понятие оперативной
целесообразности, и коли Жеглов поставил меня впереди Кирпича и спиной к
нему, значит, так надо и моя святая обязанность - неуклонно выполнять
распоряжение.
Непонятно было, чего ждет Кирпич, но то, что он стоял на месте, рядом
с женщиной в коричневом пальто, убеждало меня в правильности догадки.
- Следующая - Маяковская... Следующая - Лихов переулок...
И тут неожиданно раздался голос Жеглова, тонкий, звенящий от
напряжения:
- Ну-ка стой! Стой, я тебе говорю! Гражданка, взгляните на свою сумку!
Я мгновенно развернулся и принял вырывающегося из цепких жегловских
рук Кирпича, тряхнул его за плечи и заорал, будто мы в казаки-разбойники
играли:
- Не дергайся, ты взят!
И Кирпич сразу послушался меня, перестал рваться и сказал громко,
удивленно и растерянно:
- Граждане!.. Товарищи!.. Помогите!.. Посмотрите, что эти два бандита
среди бела дня с человеком вытворяют!..
На мгновение в троллейбусе воцарилась глухая тишина, только бубнили с
гудом и шелестом о мостовую колеса, а в следующий миг тишина эта
раскололась невероятным гамом и криками. Пассажиры впереди и сзади вообще
ничего не видели и, карабкаясь по спинам остальных, гомонили
безостановочно:
- Что там?..
- Кто?..
- Вора поймали!
- Где?
- Грабят двое!
- Кого?
- И женщина с ними - вон какая приличная с виду!
- Да нет, это вор вон тот, лохматый!..
- Держите!..
- Пусть остановят машину!..
- Кто свидетели?
- Ножом пырнули...
А Кирпич, набирая высоту, заорал гугниво и протяжно:
- Посмотрите, товарищи, как фронтовику руки крутят! Когда я кровь
проливал под Берлином, где вы, гады тыловые, отсиживались? Держите их - они
преступники!..
Я видел, как он в сердцах бросил монету на пол, она ударилась в мою
ногу и исчезла где-то внизу, на деревянном реечном полу машины.
Тут очнулась наконец от оцепенения женщина. Она подняла над головой
свою тяжелую сумку и пронзительно кричала:
- Смотрите, порезал, а потом кошелек со всеми карточками вынул! Тут у
меня на всю семью карточки были! Да что же это?..
Вор, припадочно бившийся у меня в руках, кричал ей:
- Гражданочка, дорогая! Это ведь они у вас слямзили кошелек и на меня
спихивают, внимание отвлекают! Вы посмотрите вокруг себя, они, наверное,
кошелек ваш сбросили! Их обыскать надо!..
Троллейбус распирало от страстей и криков, как перекачанный воздушный
шар. Один Жеглов невозмутимо улыбался. И я неожиданно вспомнил майора
Мурашко и подумал, что он не Акакий Акакиевич, это точно! Работенка у них -
хуже некуда, с бандитами и то, наверное, приятнее иметь дело.
Пассажиры, как по команде, уплотнились, раздался маленький круг вокруг
потерпевшей, она огляделась, и вдруг какой-то мальчишка крикнул:
- Тетя, вон кошелек на полу валяется...
Кошелек, который Кирпич даже не успел расстегнуть, но зато управился
сбросить, валялся на полу. От досады Жеглов закусил губу - все дело
срывалось; и закричал он громко и властно:
- Тихо, товарищи! Мы работники МУРа, задержали на ваших глазах
рецидивиста-карманника. Прошу расступиться и дать нам вывести его из
троллейбуса. Свидетелей и потерпевшую гражданку просим пройти в 17-е
отделение милиции - это тут рядом, в Колобовском переулке...
Повернулся к Кирпичу и сквозь зубы сказал:
- Подними кошелек, Сапрыкин. Подними, или ты пожалеешь по-настоящему!
Кирпич засмеялся мне прямо в лицо, подмигнул и тихо сказал:
- Приятель-то у тебя дурачок! Чтобы я сам себе с пола срок поднял! - И
снова блажно заголосил: - Товарищи, вы на их провокации не поддавайтесь!..
Они вам говорят, что я вытащил кошелек, а ведь сама гражданочка в это не
верит!.. Не видел же этого никто!.. Им самое главное - галочку в плане
поставить, человека в тюрьму посадить!.. Да и чем мне было сумку резать -