Вайнеры Б. Эра Милосердия

педагогический. Но мне кажется, что это тоже хорошая профессия - детей
учить. Ведь правда, хорошая?
- Правда, - улыбнулся я.
Автобус проехал через собачью площадку и затормозил у роддома.
Синичкина сказала:
- Вы не теряйте со мной времени, поезжайте назад, а за парня не
беспокойтесь - я сама справлюсь...
Мне очень хотелось спросить у Синичкиной, как ее найти, или хотя бы
телефон записать, но Копырин уже распахнул дверь своим никелированным
рычагом-костылем и, откинувшись на спинку сиденья, смотрел на нас с
ухмылкой, и я представил себе, как, вернувшись, он будет всем рассказывать,
что новенький опер, вместо того чтобы делом заниматься, стал клинья
подбивать к симпатичному сержанту, и как все начнут веселиться и
развлекаться по этому поводу, и от этого сказал неожиданно сухо:
- Хорошо. Оформите все как полагается, и пришлите рапорт, а мы поедем.
Девушка посмотрела на меня удивленно, ресницы ее дрогнули:
- Слушаюсь. До свидания.
Тоненькая высокая ее фигурка скрылась за дверью роддома, а я все
смотрел ей вслед, пока Копырин не сказал за спиной:
- Дуралей ты, Шарапов. Дивчина какая, а ты ей - "пришлите рапорт". Я
бы на твоем месте ей сам каждый день рапорт отдавал...

x x x

На заводе, где начальником цеха
ширпотреба тов. Голубин, начали
изготовлять керосинки, известные под
названием "керогаз". Они отличаются от
обычных керосинок не только внешней
формой и хорошей отделкой, но и новой
конструкцией, экономичностью и бесшумным
горением.

"Вечерняя Москва"


Около двух часов Жеглов заглянул в комнату, сказал:
- На выезд - мужика застрелили... Давайте быстро! - И закрыл дверь.
Я торопливо натянул шинель и вместе со всеми побежал к автобусу. В
салоне было сыро, холодно, пронзительно воняло махоркой, и я с сочувствием
посмотрел на пса - тот судорожно разевал громадную пасть и тряс головой. Я
подумал, что, если бы собаки могли падать в обморок. Абрек, при его тонком
нюхе, запросто лишился бы чувств. Но Абрек позевал, поерзал и, удобно
устроив здоровенную башку на коленях у проводника, задремал, изредка
открывая глаза, когда шофер включал пронзительно завывающую сирену. Автобус
мчался с большой скоростью - пятьдесят, не меньше, - и я с удовольствием
видел, как при звуках сирены прочие машины сбавляли скорость, сторонились,
пропуская "фердинанда". По окну медленно скатывались грязноватые капли
дождя, стекло было мутное, но я заметил, что каждый раз, когда пассажир из
обгоняемой машины смотрел в нашу сторону, Шесть-на-девять принимал
озабоченно-серьезный вид утомленного исключительными, первейшей
государственной важности делами человека, хотя его и разглядеть-то никто не
мог, потому что на улице было пасмурно, а автобус освещался
одной-единственной крохотной автомобильной лампочкой в пятнадцать свечей.
Жеглов, пользуясь случаем, спал, судмедэксперт, обернувшись к
Тараскину, о чем-то тихо с ним беседовал, и даже Шесть-на-девять
угомонился, поднял бархатный воротничок своей куртки, натянул на глаза
клетчатую кепку и о чем-то сосредоточенно думал...
Где-то в районе Нижних Котлов автобус заскрежетал, дернулся пару раз и
остановился. Копырин своим рычагом открыл переднюю дверь, и я выскочил
наружу первым, потом потянулись остальные. Нас встречал участковый -
высокий худющий лейтенант в старой, заношенной шинели. Участковый поискал
глазами среди прибывших начальство, и длинное унылое лицо его выражало
растерянность и недовольство. Решив, видимо, что старший я, поднес руку к
козырьку:
- Покушение на убийство, товарищ начальник. При помощи огнестрельного
оружия в лице охотничьего ружья... - И представился: - Участковый
уполномоченный лейтенант милиции Воробьихин!
Жеглов усмехнулся мимолетно, приказал:
- Конкретно докладывай: где, когда, кого, кто?.. Ну! Охрана места
происшествия обеспечена?
Воробьихин, оттого что не опознал начальника, смутился, растерянность
его возросла, он неловко щелкнул большими кирзовыми сапогами и начал путано
объяснять, показывая рукой на одноэтажный домик, около которого толпились
люди:
- Вот в этом, значит, доме дело было... Фирсов тут живет, Елизар
Иваныч. Фронтовик, человек положительный. В общем, гость у него сегодня
был, друг его. Они, значит, за столом сидели, потом Елизар Иваныч плясать
стал, а друг его на гармони играл. Глядь, ни с того ни с сего выстрел через
окно, стекло - чпок! - конечно...
- Попал? - спросил Жеглов.
- В Елизар Иваныча - в голову, в плечо... дробью.
- Ну?..
- "Скорая" увезла - жив был, только без сознания.
- Пошли! - махнул рукой Жеглов, двинулся к домику, уже на ходу
спрашивая дальше: - Кто-нибудь видел преступника?
- Не видели... - вздохнул огорченно участковый. - Друг-то его сразу
кинулся к Елизару Иваиычу, а уж как жена в комнату вбежала, он тогда на
улицу подался... Да где там, этого, кто стрелял, уже и след простыл...
- Подозреваешь кого? - спросил Жеглов, входя через калитку за
палисадник и направляясь не к дверям домика, как я ожидал, а к окнам. Одно
было разбито, и Жеглов задержался около него.
- Трудно сказать... - неопределенно отозвался Воробьихин. - Есть у
нас, конечно, шпана разная, но ведь в лицо-то не видели. Как тут
привлекать?..
- Привлекать погодим, - согласился Жеглов. - Сначала лицо надо
определить подходящее... Значитца, так-с... Тараскин, Гриша, ну-ка
посветите перед окном фонарями!
Мягкая мокрая земля перед окном вся была истоптана. Уловив недовольный
взгляд Жеглова, Воробьихин сказал, разведя руками:
- Это еще до моего прибытия, товарищ начальник. Народу тьма под окном
побывала.
Жеглов хмыкнул, вопросительно посмотрел на проводника Алимова, тот, в
свою очередь, посмотрел на Абрека и пожал плечами:
- Я его от палисадника пущу, товарищ капитан. Все ж таки меньше там
натоптали... - И, намотав на руку ремень-поводок, побежал с собакой за
калитку.
Жеглов внимательно осмотрел раму разбитого окна, обернулся, заметил
меня, подозвал к себе:
- Иди сюда. Видишь, дыра в наружном стекле не очень большая,
внутреннее стекло разбилось сильнее. В деревянной раме следов от дроби
совсем мало. Это что означает?
- Кучно заряд летел, - сказал я.
- Значит?..
- Значит, близко стреляли, из палисадника.
- Правильно, - одобрил Жеглов. - А посему обыщите с Тараскиным весь
палисадник перед окнами, особенно вон тот крыжовник, и найдите мне следы
ног преступника. Ежели найдете пуговицу его или там носовой платок - поощрю
особо!
Тараскин кивнул совершенно серьезно - ясно, мол, будет сделано, - но
мне не казалось таким очевидным, что преступник специально приготовил для
нас против себя улики, и я спросил:
- А если там ничего этого не будет?..
- Тогда там обязательно будет пыж. Знаешь, что такое? - прищурился
Жеглов. - Кто ищет, тот всегда найдет. Валяйте, а я пойду в дом, там пора
осмотреться...
К великому моему удивлению, через несколько минут в гуще крыжовника
действительно нашли незатоптанные следы обуви, особенно отчетливым был след
правого сапога, глубоко отпечатавшийся в глинистой податливой почве.
- Вот отсюда он и стрелял, паразит, - сказал Тараскин. - Видишь,
прямая линия к окну проходит и все, по в комнате, - как на ладони. А его
самого с улицы за кустами не видно. Шарахнул - и ходу!
Освещая землю фонариком, мы старательно, сидя на корточках,
просматривали весь участок перед окнами, но ничего интересного больше не
находили. Уже собрались заканчивать, когда я углядел вдавленный чьим-то
каблуком в глину комочек бумаги. Аккуратно выковыряв его ножом, осветил
фонарем вплотную, осторожно расправил на ладони - кусок рваной газеты,
резко отдававший кислой пороховой гарью. Это был пыж.
Вернулся с улицы проводник с собакой. Абрек следа не взял, и Алимов
ворчал себе под нос насчет того, что несознательный народ не создает ну
никаких тебе условий для работы. Из дома появился Жеглов. Я уже вошел в
азарт и даже слегка волновался в предвкушении похвалы за свой первый успех.
Но Жеглов воспринял мой рапорт о находках как нечто должное.
- Ага. Ладно, - сказал он только и повернулся к фотографу Грише: -
Сейчас Копырин в больницу поедет. Ты отправляйся с ним, заедешь в нашу
многотиражку, там есть подшивки газет, в первую очередь "Правду",
"Известия" и "Вечерку" надо тебе будет смотреть. А пыж приведи в божеский
вид и попробуй узнать, от какой газеты кусок. Если удастся, постарайся
найти тот самый номер газеты и быстро-быстро вези сюда. Понял?
- Понял, - кивнул Шесть-на-дсвять. - Я один раз по страничке,
вырванной из книги, владельца определил...
- Во-во, - перебил Жеглов. - Все, двигай. Одна нога здесь, другая там!
Гриша пошел к автобусу, а Жеглов спросил участкового:
- Воробьихин, у кого на твоем участке ружья охотничьи имеются?
- Да вроде бы и не припомню, - сказал, подумав, Воробьихин. - У нас
как будто охотников нету, у нас больше рыбалкой занимаются...
- Пронин Сенька ружьишком баловался, - неожиданно подал голос
молчавший до сих пор сухопарый мужичонка в серой телогрейке - сосед
Фирсова, взятый Жегловым в понятые.
- Про-онин? - переспросил участковый. - Не-ет, он еще когда свою
"тулку" на велосипед поменял.
- Все равно надо с ним повидаться, - сказал я. - Они с Фирсовым-то в
каких отношениях?
- В нормальных, ничего промеж ними не было, - ответил Воробьихин.
- Ну, коли и не было, он небось про охотников-то побольше твоего
знает, - сказал участковому Жеглов. - Рыбак рыбака, как говорится, видит
издалека. И охотник то же самое.
Пронин подтвердил слова участкового и даже велосипед показал -
старенькую ободранную "украинку" с разноцветными шинами: одной черной,
другой - видимо, трофейной - зеленой. И насчет охотников уверенно сказал:
- Нет ни одного во всей округе, я, может, потому "тулку" и продал, что
не с кем в компании, значит, на охоту сбегать...
А когда шли уже по улице, возвращаясь к дому Фирсова, Пронин догнал
нас и, запыхавшись, поведал:
- Совсем из головы вон! У меня недели две назад Толик Шкандыбин порох
и дробь одалживал - патронов на пять. Я еще его спросил: "Ты что, полевать
задумал?" А он говорит: "В деревню собираюсь, может, и поброжу по лесу с
ружьишком. Там охота, - говорит, - раньше богатая была".
- Так у него ружье есть, выходит? - спросил Жеглов, иронически
взглянув на Воробьихина.
- Нету, нету у него ружья, - торопливо сказал Пронин. - Я потому и
забыл про него. У деда, говорит, двустволка, он колхозную конюшню сторожит.
Жеглов одобрительно похлопал Пронина по плечу и отпустил его.
Воробьихин сказал задумчиво, вполголоса, будто сам с собой советовался:
- Вот Шкандыбин - это как раз шпана отпетая. Сидел не раз и поныне
элемент уголовный. И живет с Фирсовым по соседству...
- Какие-нибудь счеты, споры между ними были? - деловито спросил
Жеглов.
- Насчет этого не скажу, не слыхал. Заявлений от граждан не было.
Похоже было, что Жеглову надоел бестолковый участковый, потому что он
сказал весело-зло:
- Слушай, Воробьихин, ты вообще-то для чего здесь проедаешься, а?
Насчет этого ты не слыхал, того не видал, прочего не знаешь, а в остальном
не в курсе дела.
Воробьихин обиженно скривил рот, забубнил что-то в свое оправдание, но
Жеглов больше его не слушал. Он шел по улице широким, размашистым, чуть
подпрыгивающим шагом, за ним безнадежно пытался угнаться участковый
Воробьихин, который перестал интересовать Жеглова, словно и не существовало
его никогда, и не говорили они ни о чем, и сроду нигде не встречались.
Именно тогда, в тот вечер, мне впервые пришло в голову, что Жеглов
никогда не остановится на полпути, и человеку, в чем-либо разочаровавшему
или рассердившему его, лучше отступить с дороги. И тогда, в тот незапамятно
далекий вечер, я еще не знал, нравится мне это или вызывает глухое
раздражение, поскольку меня восхищал жегловский опыт и умение заставить
работать всех быстро и с полной отдачей и в то же время пугала способность
вот так мгновенно и бесповоротно вычеркнуть человека, словно тряпкой с
доски слово стереть.
Войдя в дом, Жеглов спросил жену и соседей пострадавшего:
- Ну-ка, друзья, вспоминайте, думайте, говорите - имел Толик Шкандыбин
за что-нибудь зуб на Елизара Иваныча, а?
Жена ничего определенного сказать не могла, но вездесущий сосед
сообщил:
- А как же! Была меж них крупная баталия... Толик этот, Шкандыбин, как
вернулся последний раз из лагеря, заскучал: дружков его всех почти прибрали
ваши, значит, милицейские товарищи. У него только и делов осталось - по
вечерам ворота подпирать... Теперь завел он новую моду: соберет на лавочке
пацанов-малолеток и давай про жизнь блатную, вольготную сказки
рассказывать. Пацаны, известно, варежки разевают, а он им, гад, травит и
травит. Елизар-то Иваныч сразу сообразил, зачем он компанию себе
сколачивает, папиросами да винцом мальчишек угощает. На той неделе проходит
Елизар Иваныч мимо сборища этого, услышал - кто-то из мальцов матом кроет.
Невтерпеж ему, видать, стало, подходит он к ним и говорит Толику: "Ты вот
что, кончай это дело, сам себе живи как хочешь, не маленький, а ребят
оставь в покое". А Толик смеется. "Я, - говорит, - их не зову, они сами ко
мне липнут, что ж мне, гнать их, что ли?" Ну, Елизар Иваныч в дискуссию с
ним вступать не стал, он человек простой - поднес к его роже кулачище свой
пудовый и пояснил: "Я тебе слово свое сказал. Не послушаешь - милицию звать
не буду, сам тебя отработаю так, что мать родная не узнает!" Шкандыбин
вскочил, распсиховался, на губах пена - авторитета, видать, жалко, - и
кричит Фирсову: "Ты потише, так твою и растак, пока пера моего не пробовал!
Я те все кишки наружу выпущу!" Елизар Иваныч нервничать не стал, вмазал
Толику легонько по морде, тот кровью и залился, на ногах не устоял. А
Елизар Иваныч ребятишек прогнал по домам, на том все и кончилось...
- Видать, не кончилось, - задумчиво сказал Жеглов и поднялся. -
Давайте-ка Толика этого пощекочем...
В дверях появился шофер Копырин - он доложил, что рана, к счастью,
оказалась неопасной и через недельку-другую врачи обещают Фирсова выписать.
- Мелкий текущий ремонт, - заверил Копырин. - Смена масла, шприцовка,
шпаклевка, легкая подкраска - и пожалуйте в рейс...
- Какого масла? - испугалась жена.
Жеглов засмеялся:
- Не обращайте внимания - наш Копырин уверен, что Господь Бог сотворил
человека по образу и подобию автомобиля...
Я нетерпеливо дернул Жеглова за руку:
- Не смотается Шкандыбин-то, пока мы здесь толчемся?
- Идем, идем, - кивнул Жеглов и сказал соседу: - А тебя, дружок,
попрошу проводить нас к этому деятелю...
Подойдя к дому Шкандыбина, Жеглов остановился.
- Иди с Абреком вперед, - сказал он проводнику. - Пусть пес его облает
хорошенько.
- Глеб Георгиевич, шутите? - укоризненно спросил Алимов. - Абрек на
кого попало лаять не станет. Если бы его след вывел...
- Если бы след вывел, - нетерпеливо перебил Жеглов, - я бы Шкандыбина
сам облаял получше твоего пса. Делай что говорят!
- Есть, - сказал проводник, поджав и без того тонкие сухие губы, пошел
вперед, и по лицу его я видел, что он все равно поступит по-своему.
Абрек, войдя в комнату, заворчал и разок гавкнул, но сделано это было,
по-моему, чисто формально, только чтобы команду проводника выполнить.
Однако чернявый парень, развалившийся на кровати, покрытой лоскутным
одеялом, отнесся к появлению огромной собаки иначе. Он сел и, глядя с
опаской на пса, спросил нахально и в то же время трусливо:
- Чего надо? Кто такие?
Поскольку вместе с оперативниками в комнату вошел Воробьихин, вопрос
его прозвучал фальшиво; парень, видно, сообразил это, сморщился, как от
кислого, и сказал протяжно:
- Ну что вяжетесь? Нет за мной ничего, я в артели работаю...
- Одевайся, Шкандыбин, - тихо, зловеще сказал Жеглов. - Мы из МУРа...
- Вижу, что не из церкви. И чего вы ко мне липнете?
- Одевайся, тебе говорят, - еще тише сказал Жеглов, и я вдруг заметил,
что сам испугался голоса своего шефа. Видимо, побоялся спорить и Шкандыбин
- молча натянул штаны, обул щегольские сапоги гармошкой, взял со стула
пиджак.
- А теперь скажи нам, друг ситный, где ружье, - спокойно предложил
Жеглов.
- Нет у меня никакого ружья, - быстро ответил Шкандыбин. - Хоть весь
дом обыщите!
- Обыщем, - пообещал Жеглов. - Но лучше сэкономь нам время - тебе же
зачтется. Помоги, как говорится, следствию...
- Я сказал - нету. Ничего такого у меня в доме нет.
- Тараскин, присмотри за ним, - распорядился Жеглов. - А мы поищем...
Обыск еще продолжался, когда в комнату вошел Шесть-на-девять и молча
положил перед Жегловым газету. Жеглов распорядился очистить стол, развернул
на нем газету, и я увидел, что это старый номер "Вечерней Москвы" за второе
сентября с дырочками от подшивки на полях. Жеглов погладил газету, спросил
Шкандыбина равнодушно:
- "Вечернюю Москву" читаешь?
- На кой мне? - отозвался Шкандыбин. - Я папиросы курю.
- Понял, - сказал Жеглов, подошел к платяному шкафу, который я уже
осматривал, и вытянул бельевой ящик. В ящике лежали рубашки, носки, майки.
Жеглов, брезгливо оттопырив мизинец, вытащил их, достал из ящика
застеленную на фанерном дне газету с грубо оторванным углом. - Сам газетку
застилал или попросил кого?
- Сам, - сказал с удивлением Шкандыбин.
- Чудненько, - кивнул Жеглов, оглядел внимательно газету и, положив ее
на стол, разгладил поверх "Вечерней Москвы". Я оторвался от этажерки,
которую в это время осматривал, подошел к столу. Газета из ящика тоже была
"Вечерней Москвой", а вглядевшись, я с удивлением обнаружил, что и она за
второе сентября.
- Иди-ка сюда, Шкандыбин, смотри и слушай меня внимательно, - сказал
Жеглов. - Вот эту газету я велел привезти мне из редакции еще до обыска,
она за второе сентября. У тебя из ящика мы добываем такую же газету, гляди,
гляди. Так?
- Так, - хмуро кивнул Шкандыбин.
- Вот и спрашивается: каким же макаром я так в цвет попал, а?
- Не знаю, - пожал плечами Шкандыбин.
- Ты вот что, мил друг, плечиком не дергай, когда тебя Жеглов
спрашивает. Ты думай и отвечай по делу!
- Да я ей-богу не знаю! - взмолился Шкандыбин, и было видно, что ему и
в самом деле невдомек, как такое могло случиться. Не понимал пока и я, к
чему ведет Жеглов.
- Ну, не знаешь - сейчас узнаешь, - пообещал Жеглов и кивнул Грише: -
Давай сюда конверт!
Шесть-на-девять протянул Жеглову конверт. Жеглов вынул из него
неровный клок газетной бумаги.
- Видишь, бумажка эта была сильно смята, а потом разглажена, - сказал
Жеглов. - Это мы ее разгладили. А до того, как мы ее разгладили, вот этот
товарищ... - Жеглов показал на меня, - нашел ее в скомканном и слегка
подпаленном виде под окном товарища Фирсова, тобою подстреленного...
Говоря все это, Жеглов примерял обрывок к верхней газете, к неровному
ее краю. Когда наконец в одном месте обрывок аккуратно сошелся с краем,
Жеглов довольно ухмыльнулся:
- Бумажечка скомканная - это пыж, дорогой мой гражданин Шкандыбин, пыж
из твоего ружьишка, которое мы теперь несомненно разыщем. Погляди,
полюбуйся, как бумажечка к твоей газете подходит - вот отсюда, с этого
самого местечка, ты ее и оторвал, когда снаряжал свой поганый патрончик. Да
не вышло - с МУРом, брат, шутки плохи!..
- Сколько скостят, если я ружье сам выдам? - глухо спросил Шкандыбин.
- А вот это уже мужской разговор. Я ж тебе с самого начала предлагал
нам сэкономить время, - коротко всхохотнул Жеглов и уверенно закончил: -
Треть, я думаю, скостят непременно, сам позабочусь!..

Стемнело совсем. За окном, не переставая, моросил мелкий слякотный
дождик, в кабинете было холодно, у меня даже ноги замерзли, и, когда я
сказал об этом, Жеглов рассмеялся: "Зато летом будет не жарко, с улицы
раскаленной сюда вваливаешься, как в рай божий..." Это не слишком меня
утешило, но отвлекаться было некогда - вызов следовал за вызовом, телефон
звонил непрестанно.
- Я отлучусь ненадолго, - сказал Жеглов, одернул гимнастерку,
причесался перед зеркалом, вделанным почему-то во внутреннюю дверцу сейфа,
и испарился.
Не успели еще затихнуть его шаги в длинном коридоре, как зазвонил
телефон.
Я снял трубку:
- Оперуполномоченный Шарапов слушает.
Докладывал дежурный из 37-го отделения:
- Явился к нам тут гражданин один, сам он строитель. Сегодня
ремонтировали домишко на Воронцовской и в стене, под штукатуркой, как
дранку вырвали, тайник обнаружился, а в нем банка стеклянная... Алло...
- Слушаю, слушаю, - торопливо сказал я.
- Двадцать золотых десяток захоронено, николаевских...
- Ну?..
- Напарник этого гражданина - он же первый банку и вытащил - дал ему
пять червонцев и велел помалкивать. А остальное золотишко себе забрал.
Какие будут указания?
- А какие указания? - удивился я. - Брать надо этого шкурника с
поличным, и все дела...
- Есть! - сказал дежурный и положил трубку. И вот тут-то меня взяло
сомнение: сегодня я уже не раз имел случай убедиться, что некоторые вещи,
которые выглядели бесспорными и очевидными, с точки зрения уголовного
розыска оказывались не такими уж простыми и требовали решений, вовсе не
обязательно вытекавших из житейского опыта. Я еще подумал, что дежурный
37-го отделения не первый, наверное, день в милиции, а счел нужным
запросить указаний - значит, дело не представляется ему таким простым, как
мне кажется... Я покряхтел немного и набрал номер нашего коммутатора,
вызвал тридцать седьмое. Дежурный отозвался немедленно.
- Алло, - сказал я натужно и покашлял. - Это Шарапов из МУРа, насчет
золотишка...
- Сей секунд выезжаем, - отрапортовал дежурный.
- А ты погоди, - сказал я. - Тут, может, с кондачка решать не стоит.
Я, понимаешь, человек здесь новый...
- Да-а? - радостно удивился дежурный. - Вот и я тоже новый, вторую
неделю всего-то и дежурю, таких дел еще не встречалось! И начальства
никакого, как на грех, нету...
- Вот и погоди, - степенно сказал я. - А то мы стобой еще наворотим,
чего, может, не надо. Я сейчас посоветуюсь, не отходи...
Я положил трубку на стол и пошел в соседний кабинет к Тараскину,
который только что вернулся из ресторана "Москва", где две подвыпившие
компании схлестнулись между собой в просторном вестибюле. Сейчас он,
набычившись, вел душеспасительную беседу с ярко размалеванной девицей,
из-за которой весь сыр-бор разгорелся. Девица безутешно рыдала, а Тараскин
строго отчитывал ее:
- Пришла с людьми - веди себя как положено. А то что же получается?
Глазки посторонним строишь, можно сказать, авансы раздаешь, вместо того
чтобы в свою, значит, тарелку глядеть...
- Тараскин, пошептаться бы, - сказал я.
Это словечко - "пошептаться" - я услышал от Жеглова, и оно чем-то мне
понравилось, потому что шептаться при людях всерьез вроде неловко, а если
сказать как бы в шутку - тогда ничего, можно.
- Котова, выйди в коридор на минуту, - сказал Тараскин девице. Та
мгновенно перестала рыдать, поднялась, и я с изумлением увидел, что ее
нарядное платье располосовано чуть ли не до пояса, а в руках толстая
красивая коса, видать, накладная, вырванная из прически в драке.
Я торопливо изложил суть вопроса, и Тараскин, ни на секунду не
задумываясь, продекламировал, явно подражая жегловским интонациям:
- Сокровище, то есть клад, сокрытый в земле или в стене, есть единая и
неделимая собственность государства. Как таковая подлежит обязательной
сдаче органам власти за вычетом вознаграждения нашедшему. Присвоение клада
карается по закону. - Тараскин передохнул и сказал уже обычным своим
голосом: - Указание ты, Шарапов, дал правильное, нас - в масштабе МУРа -
это происшествие не касается. Продолжай в том же духе. Эй, Котова,
заходи!..
Я закончил разговор с дежурным и вернулся к методическому письму по
криминалистике, в котором излагались неотложные действия следователя в
случае обнаружения фактов незаконного пользования знаками Красного Креста и
Полумесяца. К тому времени, когда я освоил методику расследования этого
преступления, пришел Жеглов - свежевыбритый, благоухающий одеколоном
"Кармен", сверкающий белоснежным полотняным подворотничком. Он открыл сейф,
снова покрасовался перед засекреченным зеркалом, явно остался собою
доволен, поскольку, захлопывая дверцу, запел, сильно фальшивя: "Первым
делом, первым делом самолеты... Ну, а девушки? А девушки потом..."
Прошелся, скрипя блестящими сапогами, по кабинету, остановился передо мною:
- Ну что, друг ситный? Служим?
- Служим, - невозмутимо сказал я.
- А тем временем у Ляховского "эмку" украли.
- Чего? - спросил я. - Какую "эмку"?
- Обыкновенную. Легковой лимузин "М-1", довоенная цена девять тысяч
рублей. Не в том дело...
- А в чем?.. - не понял я.
- А в том, у ~кого~ украли. Герой, орденоносец, летчик Ляховский -
знаешь?
- О-о! Я сразу и не сообразил. Как же это получилось?
- Очень просто...
Зазвонил телефон. Дежурный сообщил Жеглову, что на Масловке, около
"Динамо", горит одноэтажный дом.
- Деревянный? - переспросил Жеглов. - Сильно горит?
Дежурный подтвердил, что дом деревянный и горит сильно.
- Пока доедем, сгорит, значит, совсем, а?
Дежурный подтвердил и это.
- Значитца, так, - сказал Жеглов. - Пока криминала не видно, нам там и
делать нечего: пусть занимается доблестная пожарная охрана...
- Да я что, - сказал дежурный. - Я так, к сведению...
- Ну бывай...
Жеглов положил трубку и сказал мечтательно: