Вайнеры Б. Эра Милосердия

из-под передних лап его брызнула комьями земля. Прижав огромную голову
прямо к земле - хвост торчком, - он быстро поводил носом налево-направо, а
потом вдруг, поднявшись на задние лапы, уперся передними в дверь будки -
громадный, в человеческий рост, - и громко, радостно, басовито гавкнул,
оглядываясь на Алимова и как бы приглашая его к немедленным действиям.
Алимов погладил пса по голове, кивнул мне на дверь:
- Здесь!
Честно говоря, я с большим сомнением осмотрел здоровенный навесной
замок, потом обошел будку со всех сторон - дверь была одна, кроме нее,
отверстий в кирпичной кладке не было. Я взял носовой платок, обернул им
замок, потряс его, потянул за дужку, и мне показалось, что она поддается. Я
потянул сильнее и, к моему великому удивлению, дужка вышла - замок
открылся. Торопясь, я вытащил замок из петель, схватился за ручку, дернул
дверь на себя, но меня остановил Алимов:
- Постой, Володя... А если там кто-нибудь...
Стоя сбоку от двери, мы осторожно открыли ее, и Алимов на самом
коротком поводке запустил в будку собаку. Радостный басовитый лай ее,
перемежавшийся неожиданным щенячьим каким-то повизгиванием, возвестил о
том, что в будке никого нет, и мы вошли внутрь, широко распахнув дверь для
света. Под запыленным трансформатором вдоль стен навалом лежали вещи: два
рулона мануфактуры, несколько костюмов, пальто, коробки с обувью, два белых
мешка с сахаром и еще много всякого добра - впопыхах все сразу и не
разглядеть...
Я от души хлопнул по плечу Алимова, тот весело подмигнул, и мы разом
захохотали, довольные собою, и друг другом, и распрекрасной нашей собачкой.
Алимов с сожалением посмотрел на мешки с сахаром, вздохнул и достал из
кармана кулек, развернул его - там лежал серый неровный кусок рафинада. Еще
раз вздохнув, поглядел Алимов на мешки и бросил рафинад вверх. Абрек,
кажется, только чуть-чуть повел широченной своей башкой, лязгнул, словно
пушечным затвором, челюстями, и негромкий хруст известил о том, что
заслуженная награда принята с благодарностью.
Я заметил вожделенные взгляды Алимова на мешки и его вздохи.
- Угостил бы пса от души, - сказал я. - Честно заработал небось!
- Не-е, не дело, - отозвался Алимов. - Пес должен без корысти
работать, понимаешь? Ну, вроде на патриотизме, честно. А то забалуется.
Думаешь, он не понимает? Он все понимает... - И Алимов на мгновение прижал
к себе голову Абрека, и столько было в коротком этом движении нежности и
ласки, и столько было преданности во взгляде и тихом, еле слышном
повизгивании пса, что я почувствовал что-то вроде зависти.
- Пошли дальше, однако, - сказал Алимов, и мы вышли из будки. Я снова
аккуратно навесил и закрыл замок. Огляделись - было еще раннее осеннее
утро, пусто кругом, ни живой души, - и Алимов скомандовал Абреку: - Ищи!
И снова началась азартная и утомительная гонка по дворам, сараям,
закоулкам и переулкам, пока не вывел теплый еще след на многолюдную Первую
Мещанскую, где уже сотни рабочих торопились в этот ранний час на фабрики и
заводы и каждый оставлял на сыром утреннем асфальте свой неповторимый и
отвлекающий запах, где одинаково непереносимо ранили чуткий собачий нос
ядовитый перегар автомобильных выхлопов, резкие ароматы простых женских
одеколонов, острый смрад гуталина, щекочущий запах бесчисленных галош; и
Абрек замедлил ход, стал оглядываться на хозяина, петлять, всем своим
неуверенным видом демонстрируя сложность обстановки, а потом и вовсе
остановился, недовольно фыркнул, будто чихнул по-собачьи, и широко, с
хрустом зевнул, оскалив свои страшные, но пока совсем бесполезные клыки.
- Все, кончилась работа, - сказал Алимов со вздохом. - Эх, в деревне
бы...
- Сам ты деревня, - передразнил я. - Сколько вещей нашла собачка - и
за то скажи ей спасибо... Знаешь, Алимов, сказать по-честному, не очень-то
я надеялся, что она найдет что-нибудь...
- Почему же это ты не надеялся? - всерьез обиделся Алимов. - У нас
собачки есть, которые добра людям возвратили побольше, чем некоторые
оперативники за всю свою службу...
- Загибаешь? - спросил я,
- Да что с тобой говорить! - махнул рукой Алимов. - Ты про Эриха
слыхал? Или про Гету?
- Не слыхал, - признался я.
- То-то! Ордена давать бы им полагалось. Их капитан Гетман
дрессировал, у него только Эрих задержал восемь вооруженных бандитов. Убили
пса в схватке. Это был такой пес - уж на что мой Абрек хорош, а по совести
если, то, конечно, ему против Эриха не сдюжить.
- А Гета?
- Та тоже была классная сыскарка. Не чистых кровей она, ее Гетман
где-то щенком подобрал. На два миллиона рубчиков отыскала похищенного,
понял? Ты и не видал таких денег. А собаки плохо живут, - закончил он
неожиданно.
- Почему? - удивился я.
- Да отношение к ним несознательное - вот вроде как у тебя. Ведь это
сейчас стали немного расчухиваться, а раньше, когда было их всего четыре
души, гоняли нас с места на место - жилья дать никак не могли. Потом дали
пустой свинарник, мы его сами с Гетманом и Рубцовым чистили, ремонтировали,
утепляли, для нормального собачьего житья приспосабливали. А нужен
настоящий питомник и по всем правилам - они бы все расходы на себя
оправдали...
- Я вижу, любишь ты собак, Алимов...
- А как же их не любить? Они ведь как люди! - горячо сказал Алимов и
стал мне объяснять тысячелетнюю родословную отбора своего Абрека. Я узнал,
что все овчарки - немецкая, английская, бриарская, боснийская и астурийская
- имеют предком древнюю азиатскую овчарку, а та произошла от бронзовой
собаки, а та является порождением волков и шакалов, общим родителем которых
был первобытный томарктус. И как ни хорош английский полицейский пес
доберман-пинчер, он все-таки в нашем климате против овчарки не сдюжит -
теряет на морозе чутье... И поскольку остановить Алимова было невозможно, я
не спеша шагал рядом с ним и думал, что благодаря раннему времени нас около
трансформаторной будки, скорее всего, никто не видел и если сейчас там не
болтаться, а оставить в пределах зрительной связи засаду, то жулики
непременно явятся за товаром - тут их и побрать с поличным. И еще надо
выяснить, кто из электриков за этой будкой надзирает, как часто там
появляется и, наконец, не причастен ли сам электрик к этой краже.
Все эти соображения я изложил Глебу, и тот сразу же отправил
оперативников оглядеться и присмотреть место для засады, а потом вкратце
ознакомил меня с результатами осмотра. Бандиты работали грубо: во дворе
обнаружились следы их обуви - эксперт взял гипсовые слепки и уже уехал в
лабораторию сравнивать с позавчерашними, - а на ломике-карасе порошок
аргентората выявил три хороших пото-жировых отпечатка пальцев.
Я слушал Жеглова вполуха, потому что, когда я снова осмотрелся в
кладовке, пришла мне в голову интересная идея.
- Слушай, Глеб, тут вот я проверить хочу...
Я взял топор, аккуратно обернув рукоятку платком, и попытался поднять
его над собой - ничего не получилось, потолок подсобки был слишком низок,
всего на несколько сантиметров выше наших голов. Жеглов с интересом смотрел
на мои манипуляции, а я еще несколько раз попытался взмахнуть топором у
себя над головой, нанося удар невидимой жертве; ничего не получалось, топор
задевал о потолок, даже если я сильно сгибал руку в локте. Я пригнулся,
приняв весьма неестественную позу, и только тогда топор описал дугу в
воздухе, чиркнув все-таки в верхней точке по потолку.
- То есть ты хочешь сказать, что убийца очень маленького роста? -
спросил Жеглов.
- Да вот вроде так получается, - кивнул я. - Но эксперт говорит, что
удар был нанесен с силой?..
- И еще... - Жеглов укрепил мои сомнения: - Человек маленького роста
оставляет маленькие следы ног. Ну то есть у низкорослых обычно и нога
небольшая, это азбука. А мы ни разу на маленькие следы не натыкались.
- Это понятно, но факт, сам видишь: человек нормального роста этим
топором мог бы только сбоку ударить. А сторожа ударили сверху - факт?
- Факт, - признал Жеглов.
- Нормальному человеку чуть ли не на корточки надо сесть, чтобы так
ударить... Непонятно что-то...
- М-да, непонятно... Надо отметить это в протоколе, потом подумаем, -
предложил Жеглов, но меня осенило:
- Слушай, Глеб, я что вспомнил... Как-то в Польше расположились мы в
одной деревеньке, - кажется, Теплице называется... И вот хозяин, у которого
я стоял, поляк он, горбун был. Десять вершков росту, но силищу имел
невероятную... То есть на спор один раз подлез под першерона - у нас
здоровые такие битюги были, семидесятишестимиллиметровые возили - и,
представь себе, свободно поднял конягу! Ей-богу, не вру!..
- Это мысль, Шарапов, - сказал серьезно Жеглов. - Это мысль. Молодец,
разведка: ты и меня надоумил - у горбунов размер ноги от роста не зависит и
может быть очень даже большой. Молодец. Если ты прав, нам это делу может
крепко помочь - горбуна-то искать легче... Поимеем в виду...
Опергруппа разделилась: Тараскин с целым взводом переодетых в штатское
милиционеров бросился рынкам - искать оптовых торговцев продуктами и
промтоварами, поскольку было очевидно, что трансформаторную будку шайка
сложила только то, что не смогла унести, а унесенное попытается сразу же
реализовать, благо время такое, что ничего на руках не задерживается. Пасюк
с тремя людьми поехал по адресам барыг - людишек, про которых знали, что
они приторговывают краденым. А Жеглов, обеспечив снятие остатков и
бухгалтерскую ревизию в магазине, дабы иметь точное представление о
похищенном, - чего и сколько? - отправился со мной в Управление:
разобраться в материалах осмотра и доложить о происшествии по начальству.
Пока Жеглов разговаривал со Свирским, я начертил подробную схему
разбойного нападения на магазин, а потом принялся листать толстую папку с
делами "Черной кошки", которых я еще не знал. Часа в два вернулся из своего
рейда по рынкам Тараскин, и, глянув на его унылую физиономию, я ему даже
вопросов задавать не стал. Около трех появился Пасюк, тоже не солоно
хлебавши, и Тараскин попросил Жеглова:
- Договорись с начальством: может быть, нас по домам отпустят? От
картошки еще не раздохнули и сегодня всю ночь и весь день на ногах...
Жеглов обвел нас взглядом, и мы ему, наверное, не понравились, потому
что он хмыкнул, надул толстую нижнюю губу и сказал:
- Эх, слабаки! Меня бы покормили сейчас хорошо, много мог бы я
насовершать... - Но к начальству идти согласился: - Ползаете тут, как мухи,
толку от вас ни на грош.
Правда, сходить к начальству он не поспел, потому что отворилась дверь
и вошел полковник Китаин, замнач МУРа, поздоровался и спросил:
- Ну как дела, орлы?
И ответа ждать не стал - все про наши дела он знал, и орлами нас не
считал, поскольку сказал Жеглову :
- Стареешь, брат, стареешь... Цепкость твоя хваленая ослабла,
результатов не вижу, одни разговоры и полная сеть всякой уголовной шушеры.
Мы от тебя другого ждем...
Сказал он это добро, с легкой усмешкой, но словно он Жеглова по щекам
с размаху хлестнул - налилось темной кровью смуглое его лицо, казалось, от
ее напора лопнет сейчас на скулах тонкая кожа и брызнет она цевкой. А глаза
Жеглов опустил, и смотрел он вниз не от стыда или застенчивости, а от
сдерживаемого бешенства, поскольку дисциплину разумел хорошо, и смирение
это было злее гордости, оттого что Китаин распекал его в присутствии
подчиненных.
- Спасибо за доверие, - только и сказал Жеглов. - Спасибо, ждете еще
чего-то от меня...
Но Китаин не обратил внимания на жегловские амбиции и на тон его
подковыристый даже не чихнул, а велел нам срочно собираться:
- Ваша бригада будет проходить курс самбо...
- А шо це за фрухт, и с чем его едят? - спросил Пасюк.
- Новая система рукопашного боя, - усмехнулся Китаин.
- О це дило! - обрадовался Пасюк. - Мэни зараз без борьбы як без
хлиба: сидим целые дни на одном месте, спим подолгу - уси косточки замлили.
Самый раз размяться трошки, а то аппетиту не будэ...
...Группа выстроилась в спортивном зале "Динамо", куда нас отвез -
большое ему спасибо - Копырин. В зале было холодно, сумрачно, пахло потом и
лежалыми волосяными матами. Инструктор, худощавый парень с постным лицом,
переставил меня в конец шеренги - по росту, вслед за Тараскиным, - сказал
сухо Грише, который вертелся вокруг с фотоаппаратом:
- Прошу вас не мешать занятиям. - Потом повернулся к нам и как-то
бесстрастно, глядя поверх наших голов, заговорил тусклым голосом, и мне
казалось, что у него зубы болят: - Моя фамилия Филимонов. Занятия будут
проходить с вашей группой два раза в неделю. В связи с тем что вас не
предупредили, а также в связи с плохим отоплением сегодня будете заниматься
в одежде. Впредь на занятия будете приходить в трусиках и тапочках...
- Я последние шисть лит только в солдатских невыразимых хожу, - сказал
Пасюк в надежде, что его выгонят с занятий, и добавил для убедительности: -
В сиреневых...
Инструктор не повернул головы:
- Отставить разговоры!
Я видел, как Пасюк смотрит на неширокие плечи инструктора, на его
вытянутое серое лицо. Пасюк его явно жалел. И еще ему было смешно, что этот
задохлик будет учить нас борьбе.
Жеглов катал по спине толстые комья мускулов, стоял он против
инструктора, чуть откинув голову и прищурив глаза. У него тоже инструктор
не вызывал особого доверия.
А Филимонов, все так же глядя поверх нас, сказал бесцветно и негромко:
- Я буду заниматься с вами изучением новой системы борьбы, которая
разработана в нашей стране преподавателями физической культуры товарищами
Спиридоновым и Волковым. - Он морщил невысокий лоб под косой челкой, будто
сразу не мог припомнить фамилии изобретателей новой борьбы. - Эта система
называется "самбо", что обозначает "самозащита без оружия"...
Филимонов взял за руку Пасюка, вывел вперед, и они стояли перед нами
лицом к лицу на матах; объясняя, инструктор не отпускал руки Пасюка, и
выглядели они вместе так уморительно смешно, что нам даже спать
расхотелось.
- Самбо - это система различных приемов борьбы с выходом из
равновесия, она включает броски, рывки, удары, используемые в рукопашном и
кулачном бою, и основана эта система на знании анатомии человеческого
тела...
- Було бы в руках силенки, - сказал Пасюк. - Так и без анатомии
можно...
Филимонов повернулся к нему:
- Ваша задача - свалить меня.
- Цэ можно, - сказал благодушно Пасюк и шагнул навстречу инструктору,
протягивая вперед руки, чтобы ловчее ухватиться. Он успел даже зацепить
его, а дальше случилось нечто несообразное: инструктор рванулся вперед, как
лопнувшая пружина, дернул слегка Пасюка к себе, как серпом секанул его по
ногам, и тот с грохотом шмякнулся на мат. Инструктор отступил на шаг и
замер неподвижно. Пасюк, кряхтя, поднялся:
- От бисов сын! Та не успел я...
- Правильно, - сказал Филимонов. - Ваша задача научиться выполнять так
приемы, чтобы ваш противник не успевал провести контрприем. Это называется
передняя подсечка...
- Давай еще раз! - сказал Пасюк.
- Прошу на мат, - кивнул Филимонов. На этот раз Пасюк был настороже и
сумел простоять секунды четыре: толчок назад, захват, бросок через бедро -
Пасюк на полу.
На Тараскина инструктор произвел такое впечатление, что Коля падал на
мат еще до того, как с ним успевали провести прием. А Филимонов поднимал
его и заставлял бороться снова, объясняя систему захвата:
- Передняя подсечка... рывок на себя... двойной нельсон... удар ребром
ладони...
Жеглову инструктор дал картонный нож и велел нападать и каждый раз
ловко отводил нож или вообще вышибал из руки, так что Жеглову и не довелось
его хоть разик ткнуть картонным острием. Это разозлило Глеба, он неожиданно
отступил на шаг и ловко кинул вращающуюся картонку прямо в грудь
инструктора.
- Это не по правилам, - сказал Филимонов.
- А мы с уголовниками договорились только по правилам драться? -
спросил Жеглов и, удовлетворенный, отошел в сторону. Но я видел, что борьба
эта ему понравилась.
- Вы чего в стороне стоите? - спросил меня Филимонов.
- С духом собираюсь...
- Идите на мат!
Я шагнул, и он сразу нырнул вперед, собираясь подцепить меня под
коленом. Ну, мы это в разведке и без новой системы знаем. Наклонился я
вперед, и, как только он уцепился, я ему сразу правую руку заблокировал. Он
- за колено, а я ему руку выворачиваю, и рычаг у меня больше, ему-то
наверняка больнее. Тут ошибочку я сделал - надо было мне сразу направо
заваливаться, держать его корпусом, отжимая руку. А я хотел его в стойке
дожимать. Ну, и он не промах - нижний подсед мне толкает, кувырнулся я на
спину, Филимонова - коленями через себя, да только размаху не хватило, или
устал я после ночи, или натощак бороться труднее, но во всяком случае
перевернулся инструктор через меня и одной ногой руку прижал, а другой -
сгибом бедра и голени душит меня, хрип из меня наружу.
Наверное, сдался бы я Филимонову - это ведь не соревнования, и не
бандит на меня насел, и не рыжий фельдфебель в черной форме танкиста из
дивизии "Викинг", что спрыгнул на меня из подбитого грузовика на обочине
дороги при въезде в маленький городок Люббенау... Но, задыхаясь в железном
прихвате этого тщедушного Филимонова, я видел углом глаза, как ребята
сгрудились вокруг нас, а Тараскин просто брякнулся на пол, чтобы лучше
видеть, и слышал я баритончик Жеглова где-то над собой, высоко:
- Володя, Володя-а, Воло-о-дя-я!
И Пасюк громыхал:
- Шарапов, дави його, вражину, нехай знае наших!
Руки у меня сильнее, отжал я все-таки его ногу, и на излом пошло у
него колено, и отпустил удавку Филимонов, распрямился в прыжке, вскочил на
ноги и сразу же, не давая мне прийти в себя, рванул мне заднюю подсечку, но
и я его держал уже поперек корпуса, так вместе и покатились, и еще довольно
долго он вил из меня веревки, пока все-таки не заломал на "мельнице" -
провернул вокруг себя и привел четко на спину...
Мы встали, запыхавшиеся, усталые, но оба довольные. Он за свое умение
постоял, и я не переживал, что он меня заделал: он ведь как-никак
профессионал, инструктор. Филимонов похлопал меня по плечу, и следа не
осталось от серой унылости его голоса:
- В разведке учили?
- Было дело, - усмехнулся я.
- Тебе надо заниматься - весной первенство "Динамо"...
Вот только этого мне не хватало! А ребята от души радовались.
Филимонов оглядел нас и, опять посуровев, сказал:
- Прошу вас, товарищи, относиться к занятиям исключительно серьезно.
То, чему вы здесь научитесь, однажды может спасти вам жизнь...
На том и разошлись.
Из автомата в вестибюле Жеглов позвонил дежурному и спросил, нет ли
новостей с засады в Марьиной роще - третьи сутки все-таки потекли.
Повесил трубку и сказал мне:
- Там все тихо пока. Идем выспимся немного...
- А кто сейчас в засаде? - спросил я.
Жеглов засмеялся:
- Наш миллионер - Соловьев. И Топорков из отделения. Вот сменится
Соловьев, надо будет выставить его на шикарный праздник...
Тараскин горячо поддержал эту идею, Пасюк высказал сомнение, что из
Соловьева копейку удастся выжать, Гриша рассказал, что ученые установили:
половина бумажных денег заражена опасными микробами, а я сказал, что мне на
все наплевать - спать хочется очень...

x x x

В скором времени группа военных
преступников - соучастников Гитлера -
предстанет перед судом народов -
Международным военным трибуналом. На
скамью подсудимых сядут ближайшие
сподвижники Гитлера по нацистской партии,
руководители нацистского государственного
и партийного механизма: Герман Геринг,
Рудольф Гесс, фон Риббентроп, Альфред
Розенберг и другие.
Нюрнбергский процесс виновников войны
будет беспрецедентным в истории событием.

"Правда"


...Как в аду, подумал я тогда. Почему-то ад мне представлялся не
яростно вопящим красным пеклом, а именно вот таким - безмолвным, судорожно
холодным, залитым страшным безжизненным светом. Осветительные ракеты
лопались в измочаленных дождем облаках с тупым чмоком и горели невыносимо
долго - пять секунд, - потом рассыпались в яркие маленькие искры, и
наступала темнота до следующего шелестяще-мокрого чмока, и тогда тугая
маслянистая поверхность реки вновь вспыхивала ненормальным синюшно-белым
светом.
- А ты это точно знаешь, пан Тадеуш? - спрашивал начальник дивизионной
разведки майор Савичев. - Не может быть ошибки?
- Не, - уверенно качал головой поляк, и усы его, прямые и сердитые,
делали широкий взмах, как "дворники" на стекле автомобиля. - До того еще,
как мир наш сгинел, до того, как всех поубивали, до великой брани здесь вся
округа песок копала. Большая яма, хлопцы там сомов ловили...
Он протягивал негнущуюся длинную руку в сторону немецкого берега,
туда, за остров - ничейный, изожженный, искромсанный, перекопанный кусок
земли посреди Вислы, - за плавный изгиб реки, где на тридцать метров
прерывалось врытое прямо в воду проволочное заграждение.
Немцы поставили заграждение - три ряда колючей проволоки. И по берегу
спираль "Бруно". А в этом месте был почему-то разрыв. И за ним сразу -
пулеметное гнездо.
- Не махай руками, дед, - сказал я Тадеушу. - Лежи смирно...
Все равно отсюда разрыв в проволоке не увидать - он ниже по реке на
полтора километра. Но попасть в него можно только отсюда. Федотов считал,
что разведчика ведут к удаче три ангела-хранителя - смелость, хитрость,
внезапность. А я верил в терпение, в огромное, невыносимо мучительное
умение ждать. Восьмой день плавает в серой густой воде раздувшийся труп
Федотова. Когти проволоки прицепились к гимнастерке, прибывающая от дождей
река прижимает Федотова к еловому колу, и немцы развлекаются, стреляя в
него, как в мишень. Прошину и Бурыге повезло - их убили еще на середине
реки, и хоть тела их не достались гадам на поругание.
- Володя, "язык" вот так нужен! - хрипел Савичев, проводя
ладонью-лопатой по горлу. Шея у него была морщинистая, обветренная, и
жутковато светились глаза, страшные, как сырое мясо. И по тому, что говорил
он "Володя", а не "товарищ старший лейтенант", я понимал, что и меня уже
видят красные савичевские глаза плавающим в глинистой мутной воде у колючей
проволоки перед кольями против немецкого берега...
Это было такое долгое ожидание! Часами я лежал на переднем крае,
переходя с одного НП на другой по всему полуторакилометровому отрезку
берега, где - я верил, надеялся, знал - должен быть проход в глубину
обороны. Подползал к урезу воды, незаметно сталкивал в воду бревна,
немецкие каски и пустые консервные банки и часами следил, как вода вершила
их неспешное плавание, пока я нашел это место, где мы лежали с Савичевым и
старым поляком. Полузатопленная лодка, которую мы вчера оттолкнули в
сумерках от берега, пристала к середине острова. К немцам остров был
гораздо ближе, и они хорошо видели, что лодка пустая. И когда взлетали
слепяще белые осветительные ракеты, от острова ложилась в сторону немцев
длинная черная тень. А на всем расстоянии до нашего берега - недвижимый
адов свет.
Савичев говорил лихорадочно быстро:
- Не забудь, Володя: как закончите, сразу зеленую ракету против
течения. И мы вас огнем отсечем - весь сто сорок третий артдивизион
подтянули, передовая немецкая пристреляна...
А поляк смотрел на нас грустно, и усы его уныло обвисли.
- Володя, ты уверен - втроем справитесь? - спрашивал Савичев,
заглядывая мне в лицо своими красными глазами. - Может быть, усилим группу
захвата?
Левченко, стоявший за моим плечом, сказал:
- Больше людей - скорей заметят...
И Коробков одобрительно покивал...
Разделись догола, только шнурком подвязана к руке финка, и без
всплеска, без шороха нырнули - сначала Левченко, потом Коробков. А я
последним. И холод вошел в сердце нестерпимой болью, залил каждую мышцу
раскаленным свинцом, рванулся и затих в горле истошным воплем муки и ужаса,
каждую жилочку и сустав неподвижностью сковал, подчинив все непреодолимому
желанию мгновенно рвануться назад, на берег, в домовитую вонь овчины, в
ласковую духоту круто натопленной землянки, к своим!
Но спасительная мгла между мертвыми сполохами ракет уже умерла, и
снова тупой шлепок раздается в низком грязном небе и растекается молочная
слепящая белизна; и она - угроза смертью, она - напоминание о запутанном
проволокой раздувшемся теле Федотова, с которого автоматные очереди каждый
раз рвут клочья, а скинуть его с елового кола никак не могут. И все трое,
каменея от чудовищного палящего холода, мы делали глубокий вдох, и
казалось, что легкие заполнены болью и льдом, и одновременно ныряли,
отталкиваясь изо всех сил руками и ногами от вязкой, плотной гущи воды.
Потом ракеты гаснут и можно на несколько секунд вынырнуть, набрать
воздуху и снова, ни на мгновение не останавливаясь, буравить воду, потому
доплыть ты можешь только в случае, если хватит того тепла, что вырабатывают
твои мышцы.
Вылезли мы на отмели, в тени взгорбка на острове, лодку нашли быстро.
На дне ее, придавленные камнями, лежали три заклеенные резиновые камеры от
"доджа". Закоченевшими тряскими руками выволокли камеры на берег, вспороли
их финками, достали флягу со спиртом, автоматы, запасные диски, гранаты,
одежду.
Спирт пили из горлышка, кутались в кургузые ватники, и тепло медленно