Вайнеры Б. Эра Милосердия

смекалку и армейскую наблюдательность...
Варя подтолкнула меня в бок:
- Это он о тебе говорит...
- Товарищи фронтовики! Обстановка не позволяет обстоятельно и не спеша
преподать вам курс юридических и розыскных наук. Вы должны учиться, сразу
же активно включаясь в работу, беря пример с таких наших работников, как
майор Любушкин, капитан Жеглов, майор Федосеев, капитан Мамыкин, майор
Мурашко, капитан Сапегин. Вам лучше, чем кому-либо, известен армейский
принцип: "Делай, как я!" И если вы сможете делать еще лучше, вы обретете
благодарность и признание миллионов московских тружеников, которые вправе
от нас потребовать полного уничтожения уголовной нечисти в нашем прекрасном
социалистическом городе!
Начальнику Управления дружно и охотно хлопали. Потом объявили приказы
о поощрениях и награждениях, и торжественная часть закончилась. Зажегся
свет, и мы вышли в вестибюль. Оглушительно загремел духовой оркестр,
закружились пары танцующих. К нам подошел радостно улыбающийся Жеглов:
- Слышал, Шарапов, высокую оценку руководства? Давай, бери пример...
Варя улыбнулась и, невинно глядя на него, сказала:
- А мне показалось, что генерал как раз больше внимания уделил
Шарапову. В смысле оценки заслуг перед Родиной...
Жеглов посмотрел на нее снисходительно и засмеялся:
- Ладно ядовитничать! Недаром я читал где-то, что "Варвара" по-латыни
или по-гречески, точно не помню, значит "злобная". Ты на ней, Шарапов, не
женись, загрызет она тебя. Ты человек мягкий, безответный, а она - ух!..
- Это точно! - кивнула Варя. - Знаешь, Жеглов, я когда с тобой
разговариваю, то чувствую, как у меня во рту растет еще три ряда зубов. И
все на тебя!
И смотрел я на них обоих с удовольствием, потому что они хоть и ретиво
препирались, но весело, без сердца. Жеглов в конце концов махнул рукой:
- Тебя, Варвара, не переговоришь! Идемте, я вас приглашаю на
товарищеский ужин. Ты, Шарапов, пока регалии примерял, не забыл про жратву?
- Нет, не забыл. В кармане у меня, в шинели...
- Давай чеши за харчами, а я Варвару твою пока постерегу. Да не бойся,
иди, не откушу я от нее...
Подошли Тараскин с Пасюком, и Коля заглядывая Жеглову в глаза,
просительно сказал:
- Что-то чешется под ушком, не послать ли за чекушкой?
- Ох, бисов хлопец, - хохотнул Пасюк. - Тилько бы ему про горилку!
- Ну да, тебе-то она только в компрессах нужна, - огрызнулся Коля. - Я
же для общего веселья...
Появился Копырин, он чинно шел под руку с женой, тощей, еще не старой
женщиной, очень ярко одетой и все время вертевшей по сторонам головой.
Копырин важно сказал ей:
- Поздоровайся, Катерина, с сотрудниками. Это руководитель наш - Глеб
Егорыч Жеглов, выдающийся человек...
Проворно крутя маленькой костистой головкой, жена Копырина с нами
всеми поручкалась, всовывая нам в руку свою узкую, как совок, прохладную
ладошку. "Выдающий человек" Глеб Егорыч не произвел на нее впечатления, а
пялилась она главным образом на мои ордена, видимо полагая, что Копырин по
своей обычной безалаберности все перепутал и толком не знает, кто у него
начальник, и уж конечно им не мог быть Жеглов в его защитной штопаной
гимнастерке - рядом со мной, в парадном мундире, при всех-то регалиях! И
все мы, в том числе и Варя, оказывали ей всяческие знаки внимания и
уважения, для того чтобы сделать приятное Копырину, который млел от
безусловного успеха своей супружницы в глазах товарищей.
В буфете всем давали бесплатный чай, по два бутерброда - с сыром и
сухой колбасой - и по три соевые конфеты "Кавказ". Но многие притащили из
дома свои харчи, вино и устраивались компаниями у столиков.
- Нам всем толпиться здесь нелепо, - сказал Жеглов. - Пусть Тараскин с
Пасюком пока займут стол, а мы сходим потанцуем...
Я был уверен, что за четыре года совсем разучился танцевать, поскольку
и до войны не бог весть какой танцор был. Но Варя потащила меня за собой, и
я сам не понимал, то ли в ногах тоже какая-то память живет, то ли Варя меня
так уверенно вела, а может быть, летел я на крыльях радости, но танцевал я
легко и, оттого что в руках моих была Варя и глаза ее светили перед моим
лицом, совсем исчез в водопаде обрушившегося на меня счастья.
Духовой оркестр, который Коля Тараскин неуважительно называл
пневматикой, старался не отставать от моды и играл "последний крик" - блюзы
и свинги, - но мне это было все равно: кроме выученных еще в техникуме
танго и фокстрота, я не умел танцевать ничего. А Тараскин объяснял, что он
еще умеет танцевать "линду", но она считается чуть ли не неприличным
танцем, и он на всякий случай воздержится.
Потом оркестр сделал перерыв, и на эстраду вышел Боря Шилов, лейтенант
из комендантского взвода. Он очень здорово играл на аккордеоне "хоннер", и,
когда он разогнал на басах "русскую", в круг ступил Жеглов. Ах как он
прекрасно плясал! Мускулистый, весь натянутый как струна, шел Жеглов
неспешно по кругу, и, когда он, постепенно убыстряя шаг, раскидывал в
стороны руки - широко, легко и радостно, - все девушки одновременно тихо
вздыхали: они знали, что он их всех может обнять крепко и ласково. А он,
подчиняясь ритму пляски, все быстрее и быстрее перебирал своими блестящими
сапожками, и дробь они стучали, как армейский барабанщик "Зарю". И ударил
вприсядку, и, опускаясь почти до самого пола, он одновременно хлопал по
паркету ладонями и взмывал в прыжке вверх, словно доски подкидывали его
цирковой сеткой-трамплином.
- А-а-ах! - выкрикивал Жеглов, сверкая зубами на смуглом лице, вихрем
проносясь по кругу, и все разом хлопали в такт, любуясь его ловкостью и
стройностью.
Две девчонки выскочили ему навстречу и, поводя круглыми плечами,
прикрытыми цветными косынками, наступали на него разом, а только Жеглов
бросался к ним, отмеряя каждый шаг четким приступом, как они в притворном
испуге подавались назад, и видно было, что они его не боятся, а заманивают.
А он не заманивался, он гордо подзывал их к себе, и они плавными утицами
бесшумно плыли за ним следом, и все повторялось снова, пока он одновременно
обеих не подхватил под руки, и они закружились все вместе под пронзительные
крики, посвист и хлопанье зрителей...
Жеглов подбежал к нам, чуть запыхавшийся, красный, с бешеными искрами
в глазах:
- Ну, видали, как надо ногами работать?
- Ничего не скажешь, здорово! - засмеялась Варя.
- То-то! - победно крикнул Жеглов и потащил нас за собой в буфет.
Хозяйственный Пасюк уже застелил бумагой два сдвинутых столика и
расставил на них наши припасы, две бутылки водки, казенные бутерброды и
чай. С одной стороны рядом с ним сели Тараскин и Гриша Шесть-на-девять, а
напротив - Копырин с женой, Варя, я, и только Жеглов стоял еще во главе
стола, оглядывая каждого из нас, как он обычно делал, стоя на подножке
"фердинанда", готового уже тронуться в путь. Осмотром, видимо, остался
доволен, махнул рукой и щелкнул пальцами:
- Тараскин, сумку!
Коля нырнул под стол и достал из клеенчатой хозяйственной сумки
бутылку шампанского. Шампанского! Я его давненько не видел. Толстая зеленая
бутылка с серебряным горлом и закрученной проволокой пробкой перелетела
через стол и плотно легла к Жеглову в ладонь. Мгновение он мудрил с
пробкой, и она вылетела с негромким пистолетным хлопком, золотистое вино
рванулось, бурля, по граненым стаканам, в каждом стакане бушевала буря
пузырьков - во мне вот так же бушевали сейчас пузырьки радости.
- За праздник! За нас! За тех, кого нет с нами! - поднял стакан
Жеглов...
Я только пригубил свой стакан и придвинул его ближе к Варе - там
всего-то ничего было налито, и мне хотелось, чтобы ей досталось чуть
больше, я ведь мог и водки хлопнуть. И еще меня томила мысль, что, может
быть, правда есть в поверье: если пить из одного стакана, то можно узнать
тайные мысли; и мне мечталось, чтобы Варя узнала из моего стакана все мои
мысли о ней и ничего бы мне не надо было говорить ей о счастливом найденыше
и наших пяти сыновьях.
Подошел Мамыкин, сказал со смехом:
- Наш стол вашему кланяется! - И протянул Варе огромную, яростно
желтую, насквозь просвеченную солнцем пшенку - горячий кукурузный початок,
заботливо присыпанный крупной серой солью. - Ешь, Варюха, на здоровье...
Варя укусила кукурузу, и это было очень смешно - будто на желтой
флейте играла, - потом передала ее мне, а я и попробовать не успел: Жеглов
выхватил и так грызанул початок своими ослепительными резцами, что там
после одного его укуса зерен осталось не больше половины.
Пришел Боря Шилов приглашать Варю на танцы, но Жеглов упредил его,
строго сказав:
- У тебя, Шилов, компас есть? Вот и иди, и иди, и иди...
И сам повел Варю танцевать вальс. Я смотрел на них и мучился даже не
от ревности, а от того, что Варя сейчас весело хохочет в объятиях Жеглова и
он чего-то ей на ухо говорит и говорит... А как он умеет говорить, я знаю,
и лучше было бы, чтобы Варя сейчас была со мной, потому что я-то еще ничего
не успел ей сказать обо всех планах, которые одолевали меня сегодня
вечером...
Вспышкой, ослепительно и незаметно, промчалось время, смолкла музыка,
погасли огни, разошелся народ, и уже в раздевалке Жеглов сунул мне в руки
пакет:
- Держи, может быть, сгодится. Меня сегодня дома не будет... - И
куда-то умчался, не попрощавшись с Варей. Я разодрал угол пакета и увидел,
что в нем бутылка шампанского.
Дождь на улице кончился, только ветер носил водяную пыль и горьковатый
запах мокрых деревьев. Желтые лампочки иллюминации засвечивали серый рваный
подзор низких облаков, и от этого колеблющегося света лицо Вари было бледно
и прозрачно. С шипением вспарывали лужи редкие автомобили, и этот трескучий
шорох еще сильнее подчеркивал тишину, непроницаемо-ватную, как замершая у
моих губ клубочками пара немота. И воздух затвердел, как желто-серый натек
на сосне.
Мы дошли до Лесной улицы, где была остановка трамвая, и мне надо было
что-то сказать, что-то сделать, потому что, если Варя перейдет на другую
сторону дороги, это путь к ее дому, а если мы останемся здесь, то это
маршрут ко мне. Но я будто окаменел, я не мог рта раскрыть, во мне все
тряслось от напряжения, от ужасного волнения - я так хотел сказать Варе,
что не могу больше жить без нее! И не мог произнести ни слова...
От Савеловского вокзала показался красный завывающий трамвайный вагон.
Я взял Варю за руку, я весь подался к ней, но она, не глядя на меня,
сказала негромко:
- Не надо ничего говорить, Володя. Я знаю все...
В трамвае было полно свободных мест, но мы стояли на задней площадке,
на всех перекрестках и поворотах нас нещадно мотало из стороны в сторону, я
держался одной рукой за поручень, а другой крепко прижимал к себе Варю.
Полыхала неживым пронзительным светом над головой синяя длинная лампа, а
Варя чуть слышно шептала мне:
- Когда я была маленькая, я перед праздниками старалась пораньше лечь
спать, чтобы проснуться - и праздник уже наступил. Володя, милый, я все
время сейчас как перед праздником, как перед полетом, как перед удачей.
Володя, любимый, я хочу закрыть глаза и проснуться счастливой. Господи,
какая радость - жить накануне счастья...
И оттого, что ее волосы были на моем лице и совсем рядом был мерцающий
полумрак ее морозных серых глаз, которые казались сейчас сине-зелеными,
оттого, что я слышал бой ее сердца под своей рукой, казалась мне трясущаяся
и прыгающая трамвайная площадка огромными качелями, замахнувшими меня так
нестерпимо высоко, пугающе и сладко, что я закрывал глаза и тихо
постанывал, и счастье было острым, как боль.
Я не зажигал света в комнате, мне не хотелось, чтобы Варя видела
холостяцкую убогость нашего жилья. И мне помогали машины на улице - они
настырно вламывали в комнату молочно-белые дымные сполохи своих фар, и по
комнате носились - со стены на потолок и в угол - голубоватые размытые
пятна, рвавшие тьму в клочья.
На стуле рядом с кроватью тихо шипело в стаканах шампанское, которое
подарил мне мой друг Жеглов. И так же тихо дышала на моей руке Варя, и я
боялся шевельнуться, чтобы не разбудить ее, и я смотрел все время на ее
тонкое лицо с чуть запавшими скулами и глубокими тенями под глазами, и
сердце мое рвалось от нежности, благодарности и надежды, что с этой
девочкой мы проживем вместе сто лет, усыновим нашего найденыша и вырастим
пять сыновей, которые в какие-то сроки выйдут на улицы моего огромного
города, Города Без Страха, и то, чем занимался много лет их отец, будет им
казаться удивительным и непонятным. Они и знать не будут, чего стоило,
чтобы на этих улицах, где они гуляют со своими девочками, томимые нежностью
и предчувствием завтрашнего счастья, никто никого не боялся, не ловил и не
убивал. Им будет казаться, что Эра Милосердия пришла к людям сама -
естественно и необходимо, как приходит на улицы весна, и, наверное, не
узнают они, что рождалась она в крови и преодоленном человеческом страхе...
Я лежал неподвижно, слушая тихое Варино дыхание, и перед моими глазами
проплывали лица - сержант Любочкин, взорвавшийся на заминированном
лазоревом лугу, и звероватая цыганская рожа штрафника Левченко, с которым
мы плавали через Вислу за "языком", и круглое детское личико Васи Векшина,
которого бандит приколол заточкой к лавке на Цветном бульваре, и все те
бесчисленные люди, которых я успел порастерять навсегда за свои двадцать
два года, и не давала мне покоя, волновала и пугала мысль - почему мне
одному из них досталось все счастье, а им ничего?..
Я слышал в ночи бесшумный гон времени, и в счастье моем появился
холодок неприятного горького предчувствия, тонкая горчинка страха: что-то
должно со мной случиться, не может человек так долго и так громадно быть
счастлив.
Варя, не открывая глаз, спросила:
- Ты не спишь, мой родной?
Я поцеловал ее в плечо и снова поразился, какая у нее нежная,
прохладная кожа. Гладя ее вьющиеся волосы и тонкие гибкие руки, я весь
сгорал, а она была утоляюще свежая, тоненькая, и пахло от нее солнцем и
первыми тополиными листочками, и грудь ее маленькая с нежными лунами
светила мне в сиреневом сумраке занимающегося рассвета, а ноги были длинны
и прохладны, как реки.
Уткнувшись лицом в ее волосы, я шепнул:
- Варя, давай сегодня поженимся...
Она помолчала немного и, все так же не открывая глаз, ответила:
- Давай, мой родной. Мне так хорошо с тобой, хороший мой...
Я засмеялся счастливо, освобожденно и спросил:
- Варюша, а что же мне подарить тебе на свадьбу? Ведь на свадьбу надо
что-нибудь очень хорошее подарить невесте...
Она обняла меня за шею, улыбнулась; я видел, как шевельнулись ее
мягкие губы:
- Ты мне подарил себя...
- Ну-у, тоже подарок!
- Ты еще ничего не понимаешь, - сказала она, закрывая мне рот ладонью.
- Когда-нибудь ты поймешь, почему я тебя полюбила.
Она положила мне голову на грудь, поцеловала в подбородок и сказала:
- Мы сами не очень-то знаем цену нашим подаркам. Лет сто назад далеко
отсюда, в городе Париже, жил студент-музыкант, который очень любил девушку.
Но эта девушка почему-то вышла замуж за его друга, и студент подарил им на
свадьбу марш, который он написал перед венчанием в церкви Оноре Сен-Пре, -
денег на другой подарок все равно у него не было...
- И что?
- Он преподнес подарок невестам всего мира.
- А как звали студента?
- Его звали Феликс Мендельсон-Бартольди...
Мы пришли в загс к открытию. В помещении, сером, неприбраном, было
холодно, стекло в одном окне вылетело, и фрамугу заколотили фанерой. Уныло
чахнул без воды пыльный фикус. Пожилая тетя с ревматическими пальцами
спросила нас строго:
- Брачевание или регистрация смерти?
Варя засмеялась, а я суеверно сплюнул через плечо.
- И совсем нечего смеяться! - нравоучительно сказала тетя. - С каждым
может случиться...
- Мы на брачевание, - сказала Варя, светя своими огромными веселыми
глазами, и лицо у нее было розовое с холода, свежее, такое отдохнувшее: и
следа не осталось теней под глазами, только заметны были маленькие веснушки
на переносице.
- Тогда после праздника приходите. Инспектор сейчас болеет, а я только
по регистрации смерти...
- А почему же у вас такое странное распределение? - спросила Варя.
- Потому как со смертью не подождешь, документ срочно родным нужен -
кому для похорон, кому для наследства, кому еще зачем-то. А со свадьбой и
подождать можно, пока инспектор выздоровеет. Он вас и запишет по всей
форме, как поп в церкви...
Мы расстались с Варей на углу Колхозной - я уже опаздывал к себе в
МУР. Она притянула меня к себе, поцеловала быстро и сказала:
- Береги себя...
- А как же! Я тебе вечером позвоню...
- Я сегодня вечером дежурю. Звони завтра. Утром. Жду, мой родной...

x x x

ОБМУНДИРОВАНИЕ
ДЛЯ УЧАЩИХСЯ РЕМЕСЛЕННЫХ УЧИЛИЩ

Учащиеся нового набора ремесленных и
железно-дорожных училищ получают полное
обмундирование: шинели, костюмы, белье,
обувь. 1200 шинелей уже изготовила для
московских училищ швейная фабрика им.
Клары Цеткин.

"Труд"


Все эти дни я буквально с сумасшедшей настойчивостью преследовал
эксперта-криминалиста: меня интересовали результаты стоматологической
экспертизы; и вот сегодня, перед обедом, эксперт Родионов позвонил мне по
внутреннему телефону и попросил подняться к нему в лабораторию. Мой интерес
к этой экспертизе и опасения, которые я в последнее время испытывал,
оправдались.
- Ничего утешительного для вас у меня нет, - сказал, разводя руками,
Родионов. - По моей просьбе два очень опытных зубных техника сделали слепки
из пластической массы по образцу...
Родионов любил выражаться научно и образцом называл надкусанную плитку
шоколада, которую мы обнаружили на месте происшествия. Он достал из шкафа и
показал мне два желтоватых слепка, на которых отчетливо вырисовывались
следы зубов.
- Аналогичным образом мы сделали слепки зубов подозреваемого и
потерпевшей, - продолжал Родионов, показывая мне еще четыре зубастые желтые
пластинки, отчего мне стало немного не по себе. - И сравнили их как по
совокупным, так и по отдельным характерным признакам...
- Ну попроще, Родионов! - поторопил я.
Он даже взглядом меня не удостоил:
- Анализ всех этих признаков побуждает прийти к заключению, что следы
на образце не оставлены зубами подозреваемого либо потерпевшей...
Я замер: многое из той картины, которую мы себе нарисовали,
основывалось на том, что Груздев, создавая видимость спокойной беседы,
принес вино и шоколад любимых марок, дабы усыпить возможную
подозрительность Ларисы...
- Извольте убедиться сами... - гудел тем временем Родионов. - У лица,
оставившего следы на образце, нижние центральные резцы имеют значительные
промежутки с остальными зубами. К тому же они несколько повернуты вокруг
своей оси. Этих признаков очевидно не наблюдается в сравнительных
слепках...
Это он был прав, эксперт Родионов, - преодолев отвращение, я сам
сравнил слепки, ничего общего между ними не было.
- Надо же, заваруха! - подосадовал я вслух. - Что же нам теперь-то
делать?..
- Искать третье лицо, оставившее данный след, - невозмутимо сказал
эксперт Родионов, будто мне всего-то и надо было вытряхнуть из карманов
содержимое и там среди пятиалтынных, папирос "Норд" и связки ключей
обнаружить третье лицо.
Неторопливо спускаясь к нам в кабинет, я размышлял о том, что все в
этом деле запуталось окончательно. С самого начала мы полагали, что, желая
избавиться от Ларисы и завладеть квартирой, Груздев обманом и угрозой -
"Неужели тебе некогда? Решай, иначе я сам все устрою!" - организовал мирную
встречу с бывшей женой. Воспользовавшись ее беспечностью, убил, создал
видимость ограбления и ушел, весьма несвоевременно повстречав на лестнице
соседа Липатникова. На квартире в Лосинке спрятал пистолет "байярд" и
уговорил сожительницу подтвердить его алиби, вообще-то надеясь, что никому
и в голову не придет обвинять его в убийстве. Потом возникла загадочная
фигура Фокса, у которого обнаружились вещи Ларисы. Первая версия
заколебалась, потому что у Груздева оказался соучастник. А может быть, и
исполнитель. Несомненный уголовник, человек, способный на все, даже по
мнению любящей его женщины...
Я пришел к себе, уселся за стол, взял лист бумаги и начал рисовать на
нем какие-то бессмысленные фигуры. Сейчас бы самый раз посоветоваться с
кем-нибудь знающим, опытным, умным. Но Жеглов в эти "мерихлюндии" вникать
не станет, скажет: "Опять умничаешь, Шарапов, работать надо..." - а Панков,
как назло, выехал на два дня в Калугу на какое-то серьезное происшествие...
А может, они втроем там, у Ларисы, чай пили перед убийством? Непохоже,
стол явно был накрыт на двоих. Это еще само по себе не доказательство, но
все-таки... Скорей всего, там были все же двое... И что из этого? Ну да,
важно знать, кто там был - Груздев или Фокс? Если Груздев, тогда нет
вопросов. И его видел сосед Липатников. А если Фокс? Его никто не видел,
но... вещи-то у него - тоже трудно представить, что Груздев забрал вещи и
принес их Фоксу... Тьфу, чертовщина какая-то!
Еще раз, сначала: какие доказательства вины Груздева? Его намерение
завладеть квартирой, получить развод. Впрочем, тут еще надо пораскинуть
мозгами - мало ли людей хотят завладеть квартирой или получить развод?
Сколько угодно! Но ведь они же не идут убивать ради этого? Дальше - он
отрицает, что был в этот вечер у Ларисы. Как бы я рассуждал на его месте?
Да очень просто: раз был там, значит, я и убил. Выходит, лучше
отказаться... М-да-а, закруточка... Что дальше? Пистолет "байярд" в
Лосинке. Вот тут уж не открутишься. На этом мы, в общем, и стоим сейчас.
Что, если даже не сам убил, то потребовал от Фокса, чтобы тот немедленно
принес ему пистолет?..
Прямо башка трещит, никак не могу все эти вещи в одну горсть ухватить.
Груздев, Лариса, Фокс, Соболевская, чемодан у Верки, ящерица у Маруськи,
пистолет в Лосинке... Груздев и Фокс, Груздев и Фокс... Постой-ка, друже, а
почему это Груздев и Фокс у нас все время вместе, вроде близнецов
неразлучных? А если их разлучить? Ведь Соболевская ясно сказала, что у
Фокса с Ларисой было "серьезно". Не зря же Лариса и с работы уволилась, и
деньги из сберкассы вдруг взяла? Тогда при чем здесь Груздев?.. Ага, при
том, что пистолет-то все-таки у него, против такого факта не попрешь... А
если они независимо друг от друга...
На этом мои рассуждения прервались, потому что пришел Жеглов и начал
накручивать со страшной силой телефон - это только он один и умел за десять
минут позвонить в сто мест и со всеми поговорить исключительно
содержательно: "Але, Жеглов звонит. Ну как?.. Ага, жми...", или "Але,
Жеглов... Значитца, так: сегодня не стоит, завтра посмотрим...", или,
наконец, "Петюня, от Гордеича привет, к нему забеги, он скажет...". Я хотел
поделиться с ним своими сомнениями, но в это время задребезжал мой
внутренний телефон - звонили из лаборатории дактилоскопии. Лаборантка
сказала канцелярским голосом:
- Передайте капитану Жеглову, что пальцевый отпечаток на бутылке
"кюрдамира" оставлен не Груздевым, не Груздевой, а третьим лицом. Акт
можете получить у секретаря отдела... - И положила трубку.
Опять это треклятое третье лицо! Ох, пора бы уже с ним познакомиться!
Я хотел передать это миленькое сообщение Жеглову, но снова меня отвлек
внутренний телефон:
- ОББ? Дежурный по КПЗ старший лейтенант Фурин. Числящийся за вами
арестованный Груздев просится на допрос...
Перешагивая, по своему обыкновению, через две ступеньки сразу, Жеглов
мне крикнул:
- Все, поплыл наш клиент, сейчас каяться будет!
Я молча кивнул, хотя особой уверенности в этом не испытывал. Ну да что
загадывать - через минуту узнаем.
Груздева привели в следственный кабинет сразу же, он угрюмо, не глядя
в глаза, поздоровался, опустился на привинченный табурет. Мне стула не
было, и, хотя я мог принести его из соседней камеры, я остался на ногах,
выглядывая в окно, из которого виднелась внутренность "собачьего дворика" -
места для прогулок служебных собак.
Жеглов развалился за следовательским столом, но лицо его было
внимательным и сочувственным; я понял, что он хочет подыграть Груздеву,
всячески войти в его положение, не раздражать его победным видом. Но
Груздев не обращал на Жеглова ровно никакого внимания, он просто сидел на
табурете и тоскливо молчал, бездумно уставившись в верхний переплет окна,
сквозь которое виднелся голубой кусочек неба и длинное, похожее на
бесконечный железнодорожный состав, облако. Жеглов понял, что разговор
придется начинать ему - не сидеть же здесь до вечера.
- В молчанку играть будем? - спросил он вежливым голосом.
Груздев пожал плечами, скривив тонкие губы.
- Дежурный доложил, что вы хотите поговорить со мной, - сказал Жеглов
терпеливо. - Так, нет?
- С вами или с кем-нибудь еще, мне все равно... - разлепил наконец
губы Груздев. - С вами меньше, чем с кем бы то ни было...
- Да почему же, Илья Сергеич? - искренне удивился Глеб. - Чем же я-то
лично вам досадил? Ведь вот товарищ Шарапов, например, или следователь - мы
ведь одним делом занимаемся!
- Слушайте, бросьте вы это словоблудие! - выкрикнул Груздев и еще
передразнил:- Де-елом вы занимаетесь! Не делом - то-то и оно, что не делом,
невинного человека в тюрьме держите!
- Во-она, значитца, что-о... - пропел Жеглов. Встал, подошел вплотную