Страница:
но потом сообразил, что ничего им не сделалось: я хорошо видел, как бежит
вниз по Пушечной улице Фокс.
- Врешь, гад, не уйдешь, - бормотал я, целясь в него из пистолета, но
кровь натекала на веки и мешала поймать его на мушку. Я выстрелил раз,
другой - мимо!
Из выбитого окна выпрыгнул Жеглов и почти сразу же за ним - Пасюк и
Тараскин. Рядом безжизненно валялась на тротуаре Марианна.
- Стой, Шарапов, не стреляй! - эаорал Жеглов. - Некуда ему деться, мы
его так возьмем!..
Рядом фырчал уже наш автобус, а я смотрел, как, петляя после моих
выстрелов, бежит Фокс, - там улица прямая, насквозь просматривается; и
никак я не мог взять в толк, почему он бежит по улице, а не уходит
проходными дворами.
- Быстрее в автобус! Гриша, остаешься! - орал Жеглов, подсаживая меня
на ступеньку. Я тихо видел, кровь сильнее пошла, а Глеб уже мчался вниз по
Пушечной вдогонку Фоксу, за ним припустили Пасюк и Тараскин.
Копырин рванул с места, но мы и пяти метров не проехали, как Фокс
прыгнул на подножку медленно движущегося впереди грузового "студебеккера".
Мы грузовик раньше в темноте не заметили, а Фокс именно поэтому бежал по
улице, рискуя попасть под пули. "Студебеккер" ждал его здесь!
Он свернул на Неглинку и погнал, не включая фар.
Копырин догнал оперативников, они влетели в автобус, и Жеглов крикнул:
- Копырин, не отставай!
- Как же, не отставай! - бормотнул Копырин. - У "студера" мотор
втрое...
В годы 4-й сталинской пятилетки
московские заводы будут выпускать три
новые марки автомобилей: "Москвич",
ЗИС-110 и ЗИС-150.
"Москвич" - это небольшой малолитражный
4-местный автомобиль, окрашенный в серый
цвет...
"На боевом посту"
- Давай, давай, давай! - орал Жеглов. - На всю железку жми!
Метров триста было до грузовика, и он ходко набирал скорость. Наш
шарабан тоже трясся, как молодой. На Трубной "студебеккер" свернул направо,
с ревом попер в гору, и мы завыли от злости - на горе-то мощный мотор себя
сразу покажет! Но Копырин вдруг резко крутанул на Рождественскую улицу.
- Ты куда?! Куда, я тебя спрашиваю?! - взвился Жеглов за спиной
Копырина.
Тот сердито обернулся:
- В кабинете у себя командуй, Глеб Егорыч! А здеся я!..
- Потеряем! По-отеряем!
- Никуда мы их не потеряем, - спокойно сказал Копырин. - На Сретенке
сегодня ночной марш - аэростаты через Кировскую повезут, движение
перекрыто. Никуда они от нас не денутся...
Копырин крутанул налево, в Варсонофьевский переулок, выскочил на улицу
Дзержинского - и прямо перед нашим носом промчался с гулом "студебеккер" с
погашенными огнями. Зазвенела пружина сцепления, глухо пророкотали
подшипники в моторе. Копырин врубил вторую скорость и погнал за грузовиком
в сторону Кузнецкого моста. Расстояние между нами сократилось метров до
двухсот.
Пасюк стирал какой-то ветошью кровь с моего лица, я отталкивал его
руку, а боль невыносимо полыхала во всем изрезанном стеклом теле.
От Манежа нам навстречу неторопливо тянулся троллейбус, весь
засвеченный голубовато-желтым сиянием.
- Тараскин, около "Метрополя" пост ОРУДа - прыгай на ходу, предупреди
их, пусть объявят общегородскую тревогу! - скомандовал Жеглов, но в этот
момент "студер" с душераздирающим воем покрышек вильнул налево, на
встречную полосу движения, прямо в лоб троллейбус - огромная светящаяся
коробка его, такая мирная, пассажирская, неуклюжая, просто дыбом встала,
осаживаясь на задние колеса под визг и скрежет тормозов, полетели с
проводов, погас свет, полоснул воздух оглушительный треск отрываемого
буфера. "Студер", надсадно фырча, нырнул в узкий проезд и исчез под
аркой...
Нас всех скинуло со скамеек - Копырин, чтобы не врезаться в замерший
троллейбус, заложил за его кормой крутой вираж и выскочил через бордюр на
тротуар, выровнял автобус и метнулся вслед за грузовиком под арку около
первопечатника Федорова. На повороте Копырин еще успел рвануть
костыль-рычаг, распахнулась, запарусила дверь, и Коля нырнул в мокрый
темный проем на улицу, перевернулся через голову, но, когда я посмотрел в
заднее стекло, он уже вскочил и, согнувшись пополам, прихрамывая, бежал к
"Метрополю"...
"Студер" снова оторвался от нас на несколько десятков метров и мчался
по улице в сторону Красной площади. Здесь он не мог, никак не должен был
уйти от нас - там впереди были милицейские посты, они должны перекрыть
трассу... На повороте я ударился головой о стенку, и кровь снова сильно
засочилась по лицу, я утирался рукавом и почему-то вспомнил о брошенном в
"Савое" плаще - в кармане был платок и завернутый в газету довольно большой
кус хлеба...
Копырин резко затормозил, крутанул налево руль и сразу же отпустил
тормоз - задок автобуса мгновенно забросило вперед, машина повернулась
почти перпендикулярно, прыгнула в глубокий черный провал подворотни, и я
подумал, что это, наверное, один из хитрых копыринских проходных дворов.
Направо, направо, прямо, налево, палисадник, налево, сарай... С пулеметным
перещелком досок снес Копырин штакетный забор... удар... направо, ухаб...
налево, еще налево, подворотня - вылетели в Ветошный переулок. Налево...
Направо...
- Вон он!.. Вон он, гад!.. - закричал Пасюк, показывая быстро
удаляющуюся в сумрак тень - "студер" снова был почти рядом и мчался к улице
Куйбышева.
- Глеб Егорыч, еще немного - и баллоны мои не сдюжат, - сказал
Копырин. - Я ведь просил...
- Давай, давай, отец! Не время...
- В Зарядье он, сука, рвется. Там есть где притыриться...
- Отсеки его! Давай налево...
- Нельзя! Он себе на набережную ход оставит - мне его там не
прищучить...
На спуске к улице Разина мы почти настигли "студер", повисли прямо на
его хвосте. И тут откуда-то появилась эта треклятая "эмка" - откуда, из
какого двора она вынырнула, черт ее знает, но она словно из-под земли
выросла между нашим капотом и железным задним бортом "студера"! Пасюк
сердито бормотал что-то в усы, скрипел зубами и матерился Жеглов, дергая
поводок сирены, которая заклинила в самый нужный момент, а Копырин врубил
весь свет, нажал и не отпускал свою бибикалку, и она гудела над ночным
городом жалобно, неостановимо и зло. В свете фар нам был виден на заднем
сиденье в кабине "эмки" полковник, который, повернувшись к нам, махал
кулаком и что-то кричал своему шоферу, который нарочно притормаживал машину
и старался закупорить проезд, чтобы остановить нас...
- Ах, идиотство! Ах, дураки! - хрипел в исступлении Жеглов, а "студер"
уже вылетел на улицу Разина и поворачивал налево, к Зарядью.
Высунувшись в окно до половины, Жеглов дико заорал:
- Прочь! С дороги! Прочь! Милиция!..
Но в "эмке" его не слышали и всерьез намерились задержать
"автохулиганов". В руке у полковника блеснул пистолет.
Жеглов тихо сказал Копырину:
- Давай, отец, сделай его...
- Ох, Глеб Егорыч, - неуверенно бормотнул Копырин. - Ответим за это,
ох ответим...
- Ответим, Копырин, мы все время за что-нибудь отвечаем. Давай!..
Копырин вздохнул, дал газ, чуток руля подвернул, выскочил одним
колесом на тротуар, сделал еще рывок, поравнялся с "эмкой", дернул налево и
столкнул ее с дороги. С воплем разорвалось железо на борту - полосой
обшивку вырвало, - "эмку" развернуло в обратную сторону, а Копырин уже
срезал угол поперек улицы Разина к Щепотинкину переулку, где промелькнул
кузов "студера". Не успели мы его прихватить на зигзагах Зарядья -
быстроходный грузовик проскочил на Москворецкий мост. А Копырин давил
акселератор на всю железку, удерживая крайний левый ряд, чтобы не дать
"студеру" поворот на Болотную площадь.
У вылета Москворецкого моста наглухо горели красные огни светофора, и
я увидел, как из орудовского "стакана" вылез милиционер и побежал наперерез
"студеру", свистя и размахивая полосатой палочкой. Он добежал до середины
проезжей части, и грузовик снова вильнул на встречную полосу, на один миг
он заслонил от меня милиционера, и в первую секунду я не смог понять, что
это, большое, темное, как мешок, вылетело из-под носа "студебеккера", и
только когда фары автобуса полоснули на мостовой безжизненное тело с
запрокинутой головой, сразу же исчезнувшее в ночи, Копырин глухо сказал:
- Убили, бандиты...
"Студер" с грохотом, как в трубе, прокатил по булыжнику и погнал к
Балчугу, на Яузскую набережную.
- Глеб Егорыч, тут он от нас уйдет! Тут у мотора его ресурс...
Но Жеглов уже лег животом на рамку окна, высунулся наружу, и его
длинноствольный парабеллум качался в такт прыжкам машины.
- Стреляй, Глеб Егорыч, уйдут проклятые!.. - плачущим голосом говорил
Копырин.
Жеглов не отвечал, он чего-то дожидался, и выстрел грохнул совершенно
неожиданно. "Студер" впереди дернулся, вильнул, но продолжал набирать
скорость.
И опять медленно покачивался черный пистолетный ствол, и капля огня
вдруг сорвалась с него, и снова - раз-раз - плюнул он огнем.
Глухо ревел мотор, с воем бились по мостовой старые баллоны, где-то
далеко зазвенел трамвай и пронеслась трель милицейского свистка.
И, наповал убивая все эти звуки, ночь треснула подряд несколькими
новыми выстрелами: Жеглов стрелял серией, и, глядя на борт "студебеккера",
плавно поворачивающего направо, в сторону чугунного парапета набережной, я
не мог понять, куда же это бандит направляется, пока с чудовищным гулом
"студебеккер" не врезался в ограждение и прошил его, как ножом прошел, и
какое-то время еще крутились в воздухе задние колеса, даже дым из выхлопной
трубы был виден в свете наших фар, и с мощным плеском, глубоким вздохом
усталости и наступившего наконец облегчения, "студер" нырнул в воду...
...Копырин осветил фарами реку, поставив автобус носом на тротуар в
том месте, где грузовик сшиб ограду. Здесь было мелко, и "студер" ушел в
воду только до кабины.
- Неужели обоих?.. - растерянно спросил Жеглов.
Около нас стали тормозить машины, примчался милицейский мотоцикл, с
сиреной подкатила оперативная машина с Петровки, появились какие-то поздние
прохожие. Жеглов приказал одному из милиционеров очистить место
происшествия от посторонних.
- Давай, Пасюк, надо в воду лезть, - сказал он, и Пасюк молча стал
стягивать сапоги.
- Я тоже полезу, - сказал я.
- Сиди уж, - отрезал Жеглов и крикнул орудовцу: - Вызовите "скорую
помощь" и перевяжите нашего сотрудника!..
В этот момент в полузатопленной машине дрогнула дверь, и на подножку
медленно вылез Фокс - у него было разбито лицо, кровь текла по рукам, он
был черный, мокрый, страшный, и только лучился на свету орден Отечественной
войны. Он ухмылялся разорванным ртом, но улыбка была жалкая,
неестественная, чужая, как у сумасшедшего.
- Ваша... взяла... граждане... Повезло... вам... - сказал он
раздельно.
Жеглов перегнулся к нему через барьер:
- Кому поведется, у того и петух несется. И такая поганая птица, как
ты, тоже у меня нестись будет! Лезь наверх, паскуда, пока я ноги не
замочил...
Фокс обернулся назад, словно прикидывал, сколько до другого берега
будет, но был тот берег далеко, а Жеглов - прямо над головой.
- Ты еще не угомонился? - спросил Жеглов. - Я ведь тебе уже показал,
как стреляю. Вылезай, тебе говорят!
Фокс спрыгнул с подножки в воду, и холода он наверняка сейчас не
чувствовал. Он медленно подошел к парапету, поднял руки, и, хоть он
протягивал их, чтобы его наверх вытянули, вид у него был такой, будто он
сдается.
Жеглов распоряжался в это время:
- Установите пост, вытащите тело второго, дактилоскопируйте его - и в
морг, срочно вызовите кран достать грузовик, экспертов из ГАИ известите...
Потом подошел к Фоксу и совсем не сильно, исключительно презрительно
дал ему пинка под зад - а большего унижения для уголовника не придумать - и
сказал:
- Влезай в автобус, паскуда...
- Подожди! - крикнул я, и оба они обернулись.
Я рванул у Фокса на груди китель и содрал с него орден Отечественной
войны.
И поехали все на Петровку, в МУР.
Десятки предприятий страны выполняют
многочисленные заказы строительства
газопровода "Саратов - Москва".
Сложнейшее оборудование для магистралей и
компрессорных станций изготовляют
московские предприятия.
ТАСС
Все собрались в кабинете и теперь просто сидели, во все глаза
рассматривая Фокса. А он непринужденно устроился на стуле около двери, нога
за ногу, и тоже смотрел на нас - с интересом, с легкой ухмылкой, без всякой
злости. И все молчали. Фокс достал из кармана красивый носовой платок,
приложил его к здоровенной царапине на правой щеке, укоризненно покачал
головой. Потом посмотрел на свои руки, окровавленные, изрезанные стеклами,
на свои пальцы, измазанные после дактилоскопирования типографской краской,
и сказал легко и спокойно, ни к кому в отдельности не обращаясь:
- Одеколончику не найдется, граждане-товарищи сыщики? Я не привык с
грязными руками. Или бензину, на худой конец, а?
Пасюк молча вынул из стола пузырек со скипидаром, протянул Фоксу. Тот
вытер пальцы, с поклоном вернул пузырек и, безошибочно выбрав среди нас
Жеглова, сказал:
- И долго еще будет продолжаться это представление? Я хочу и имею
право знать, в чем дело.
Жеглов долго, внимательно смотрел на Фокса, в прищуренном его взгляде
не было ничего особенного, разве что на миг промелькнуло лукавство, словно
он на базаре к понравившейся вещи приценивался, да показать продавцу не
хотел, вытащил пачку "Норда". Фокс приподнялся со стула, вежливо, без
угодливости протянул Глебу коробку "Казбека", мокрую, совсем измятую в
схватке. Жеглов, по-прежнему неотрывно вцепившись в лицо Фокса коричневыми
ястребиными своими глазищами, небрежным движением руки, не глядя, отвел
руку Фокса с "Казбеком", процедил:
- Представление, говоришь? Ну-ну... - Он раскрыл лежавшие на столе
документы Фокса, постучал по ним пальцем: - Твои?
- Мои... - вежливо ответил Фокс и, не поднимая голоса, пообещал: - Вам
еще придется, гражданин, доставить мне их по месту жительства... в зубах...
с поджатыми лапками... - И широко улыбнулся, показав ослепительные крупные
зубы с заметным промежутком между передними резцами.
- Ух ты! - фыркнул Жеглов, тоже расплываясь в милой добродушной
улыбке. - В зубах? Эко ты, брат, загнул... да-а... - Он повернулся ко мне,
кивнул на Фокса: - Нахал парень, а, Шарапов? Тебе небось таких еще видеть
не приводилось?
Я помотал головой, а Жеглов заговорил тихо, совсем тихо, но в голосе
его было такое ужасное обещание, что даже мне не по себе стало, а уж Фоксу,
надо полагать, и подавно.
- Значитца, так, Шарапов, - сказал Глеб Жеглов. - Этот - добыча твоя.
Твоя, и не спорь. Посему отдаю тебе его на поток и разграбление. Делай с
ним что хочешь, веревки из него вей - разрешаю. Мордуй его, обижай и
огорчай сколько влезет, потому что он сам душегуб, ни совести в нем, ни
сердца, ни жалости. Дави его, Шарапов, в бога, в мать и святых апостолов,
пусть от него, гада, мокрое место останется... Пошли, орлы!
И он поднялся, за ним пошли наши ребята, но в дверях, около Фокса,
Глеб остановился и сказал ему:
- Одна у тебя на этом свете надежда осталась - Шарапов за тебя
заступится. Но для этого надо очень сильно постараться. Понял, бандит? - И,
не дожидаясь ответа, вышел.
Фокс посмотрел ему вслед, покачал головой и спросил:
- Он что, псих?
- Нет, - ответил я коротко, глядя на его руки - сильные, красивые,
смирно лежащие на коленях, с длинными холеными ногтями на мизинцах - и
думая о том, что же он успел ими натворить в своей жизни. А Фокс, будто
догадавшись, сказал доверительно:
- На руки мои смотрите? Руки артиста!.. К сожалению, жизнь моя пошла
по другому пути...
Манжета на правом рукаве его рубашки была разорвана, и я увидел начало
татуировки. Я подошел, довольно бесцеремонно завернул рукав и прочитал
наколку: "Кто не был - побудет, а был - не забудет".
Фокс улыбнулся и пояснил:
- Ошибки молодости. Пришлось побывать и запомнить навсегда. Чтобы не
повторять...
- Вы работаете? - спросил я хмуро.
- Конечно, - живо отозвался он. - Как говорится, кто не работает, тот
не пьет... Я снабженец на сатураторной базе...
- А в свободное от снабжения время?
- Буду с вами совершенно откровенен - я играю. На бильярде, в карты, в
"железку" - все равно, лишь бы играть. Иногда это мне дорого обходится,
но... страсти бушуют! Лишь бы не связываться с Уголовным кодексом - ибо я
честный человек, даже не по воспитанию, а по рождению! И теперь это
неожиданное задержание! Помилуйте, что же это такое делается?!
Я как можно спокойнее спросил:
- А зачем же вы стекло в "Савое" выбили? От нас зачем убегали?
Он поморщился, как от горькой пилюли:
- Избыток впечатлительности, черт знает что! Мне показалось, что ваш
приятель - или начальник, бог его ведает, - ну, в общем, он внешне очень
похож на одного головореза, которому я, к несчастью, програлся в карты. Он
предупредил, что если я не отдам долга, он меня зарежет - подумать только!
- Фокс закурил, пустил в потолок замысловатую струю дыма, закончил: - Когда
я вашу компанию увидел, до ужаса, до беспамятства перепугался и стал
спасаться любой ценой... Я, конечно, готов уплатить за витрину ресторана и
принести свои извинения Марианне, но... ваш начальник что-то такое,
простите, нес, что в голове не укладывается - это насчет того, что я
душегуб, что вы меня раздавите и так далее. Здесь хоть и МУР, но все-таки
учреждение, а не малина. Я хотел бы знать, что он имел в виду...
Зазвонил телефон. Эксперт научно-технического отдела Сапожников
быстренько сверил свежую дактилограмму Фокса с контрольными материалами и
теперь спешил выложить мне ворох новостей: отпечаток на бутылке "кюрдамира"
соответствовал безымянному пальцу левой руки Фокса; отпечатки на карасе -
ломике, который мы нашли в ограбленном магазине, - оставил он же, только
правой рукой. Фокс что-то говорил мне, но я его почти не слушал, только
прикидывал, что еще надо для формы проверить, - по сути, картина была мне
уже ясна.
Пришел эксперт Родионов. Он принес в фаянсовой баночке какое-то вязкое
вещество розового цвета, стеклянными палочками извлек катышек вроде
небольшой картошины и вопросительно посмотрел на меня.
- Что надо делать? - спросил я.
С опаской поглядывая на Фокса, Родионов сказал:
- Пусть он откусит половину массы...
Фокс гордо воздел плечи:
- Это еще что такое?
Эксперт заверил:
- Да вы не беспокойтесь, это безвредно...
- Кому безвредно, а мне, может быть, вредно, - сказал Фокс сварливо.
- Да бросьте выламываться, Фокс, - сказал я ему. - Если вы честный
человек, как утверждаете, вы охотно подвергнетесь проверке, так ведь?
Фокс, видимо, не совсем понимал значение опыта, который мы
производили, но и роль портить не хотел, поэтому небрежно взял "картошину"
и с гримасой отвращения перекусил ее, вытолкнув изо рта остаток массы на
стол. Родионов поколдовал немного над ней и спустя две-три минуты подозвал
меня; на столе рядом с контрольным образцом лежал гипсовый оттиск откуса от
шоколада из квартиры Ларисы Груздевой.
- Он самый, вот поглядите... - сказал Родионов, но я уже и без него
видел, что следы зубов одинаковые: щель между передними резцами, поворот их
по сравнению с остальными зубами, размер.
Я похлопал эксперта по плечу, мы поулыбались друг другу, и он ушел, а
я стал рассматривать сберегательную книжку Фокса. Двести шестьдесят семь
тысяч рублей на ней было! И я сказал:
- Четверть миллиона с гаком... М-да-а... Это все с базы
сатураторной... или из бильярдной, а?
Фокс поерзал немного или сделал вид, что поерзал, открыто, по своему
обычаю, улыбнулся и сказал:
- У вас, товарищ Шарапов, лицо доброго и милого человека. Оно
располагает к откровенности...
Знаю я прекрасно, какое у меня лицо и к какой откровенности оно
располагает. Нос мой курносый особенно или гляделки крохотные. Ну-ну, пой
пташечка, пой... Я широко улыбнулся и вопросительно посмотрел на Фокса. А
он сказал:
- Поэтому я буду с вами совершенно откровенен. В моем возрасте
мальчишество - штука стыдная, конечно... Но я холост, люблю встречаться с
женщинами, а женщины, что бы там ни говорили идеалисты, любят людей
богатых... А я нищий. Да-да, не удивляйтесь, я нищий служащий, только удача
на зеленом сукне позволяет мне изредка сводить свою даму в ресторан...
- А четверть миллиона? - напомнил я.
- Момент, все объясню. Женщина предпочитает, как это ни печально,
жадного богача щедрому нищему. Да-да-да! Поэтому любая раскрывает объятия
человеку, у которого на книжке больше четверти миллиона. Неважно, что он
прижимист, как я, она рассчитывает своими прелестями заставить его
раскошелиться...
Я почувствовал, как волна холодной, просто-таки леденящей злобы
подкатилась у меня к горлу: я вспомнил Шурку Баранову, катающуюся по полу
на кухне, а потом сразу же - Варю, огромные ее нежные глаза - этот мерзавец
своими словами пачкал их, оскорблял, даже не подозревая об их
существовании. И нечаянно для самого себя я крикнул:
- Ну-ну, вы потише тут насчет женщин распространяйтесь! Привыкли с
продажными...
Фокс перебил меня:
- Да что вы, товарищ Шарапов, я далек от обобщений! Разумеется, я
говорю о своих знакомых...
- Давайте-ка лучше к делу. Что там с вашими миллионами?
- А ничего, - спокойно сказал Фокс. - Нет никаких миллионов. Фикция. К
предыдущему вкладу в сто рублей я приписал следующую строчку. Проверьте - и
узнаете, что, к великому моему сожалению, в сберкассе числятся только сто
рублей... - И он широко развел руками, извиняясь вроде за свое легкомыслие.
А я ему поверил. Сразу поверил, даже проверять не стал, потому что все
мне стало ясно, все его действия паскудные. И сам он сделался мне
неинтересным и противным, как будто я ненароком мышь раздавил. Но
арестованного не бросишь, как надоевшего попутчика в купе, и я ему сказал,
чуть ли не зевая - мне в самом деле вдруг очень сильно захотелось спать:
- Ты не только снабженец и картежник, Фокс. Ты бандит и убийца. Ты
убил Ларису Груздеву, сторожа в магазине на Трифоновской и еще за тобой
достаточно всякого водится. За все это ты ответишь. Дай только срок,
приедет следователь прокуратуры товарищ Панков, он это дело ведет, и будешь
ты мертвее всех своих покойников, понял? Он все оформит, будь спок...
В лице немножко изменился Фокс, но так, самую малость, уставился в
окно, сказал без всякого волнения:
- Во-он чего! Клепальщики вы известные, зайцу волчий хвост пришьете,
не то что человеку дело...
Я опять разозлился:
- Ты на моих товарищей суп не лей, они из-за таких, как ты, сволочей,
под пули идут... И на окно глазеть нечего, оно не на улицу, а во двор
выходит, прямо в собачий питомник. Рискнешь?
Он помотал головой, сказал с укоризной:
- Не думал я, что в МУРе так с людьми обращаются... Ведь это все, что
вы наговорили, доказать надо.
- Докажем, не бойтесь, все докажем. И про Ларису, и про "Черную кошку"
вашу пресловутую...
- Да не знаю я никакой Ларисы, что вы на самом деле? - с подковыркой
сказал Фокс, и я сообразил, что ему ужасно интересно хоть что-нибудь
выведать. Ну ладно, сволочуга, ну, пожалуйста, я тебе сейчас подброшу. И я
сказал:
- На самом деле мы вот что. Ну, например... Познакомились вы через
Соболевскую Иру - она вас еще опознает, погодите, - с Ларисой Груздевой,
охомутали ее - это вы умеете. Ввели в заблуждение: любовь на всю жизнь и
все такое прочее. Уговорили в Крым переезжать, дом купить и так далее, тем
более что двести шестьдесят тысяч на книжке уже есть, на все хватит: и на
обзаведение, и на собственный лимузин марки "хорьх". Плюс друг в
драмтеатре. С работы ее сняли, чемоданы велели уложить, деньги, горбом
накопленные, с книжки снять...
Зазвонил телефон. Пасюк привез Галину Желтовскую, новую жену Груздева.
Я ему сказал:
- Пусть она там посидит, а для нас подбери двух подставных и понятых -
будем опознанием заниматься...
Фокс поинтересовался:
- Это Соколовская, о которой вы говорили?
Как будто не знает, что Соболевская, а не Соколовская. Но я его
опровергать не стал, а продолжил:
- ...А потом устроили прощальный ужин с "кюрдамиром" да с шоколадом...
Фокс опять перебил меня:
- Минуточку! Я хочу сделать небольшое признание. Я действительно имел
связь с Груздевой. Но, во-первых, не следует мужчине без нужды афишировать
это, а во-вторых, знаете, влезать в историю с убийством как-то не
хотелось...
Ага, это он сообразил, что коли привезли Соболевскую, то она его
сейчас по всем швам опознает, и поторопился со своим "небольшим
признанием".
- Ну и что? - спросил я.
- Никакого прощального ужина я не устраивал - вы это все придумали.
- На бутылке остался отпечаток вашего пальца - это уже установлено.
Он подумал немного, потом, пожав плечами, сказал:
- Это еще ничего не доказывает. Мы действительно пили с Ларисой
вино... припоминаю, в самом деле "кюрдамир", но это было за неделю до
несчастья! Тогда и палец мог остаться...
Я подошел к сейфу, отпер его и достал бутылку из-под "кюрдамира", ту
самую, аккуратно взял ее, уперев горло и донышко между ладонями, подозвал
Фокса:
- Смотрите на свет. Вот отпечаток безымянного пальца вашей левой руки.
Тут и другие пальцы есть, но нечеткие...
- Угу, вижу, - охотно подтвердил Фокс.
- Значит, вы утверждаете, что оставили эти следы за неделю до
убийства?
- Точно, числа 11-12 октября...
вниз по Пушечной улице Фокс.
- Врешь, гад, не уйдешь, - бормотал я, целясь в него из пистолета, но
кровь натекала на веки и мешала поймать его на мушку. Я выстрелил раз,
другой - мимо!
Из выбитого окна выпрыгнул Жеглов и почти сразу же за ним - Пасюк и
Тараскин. Рядом безжизненно валялась на тротуаре Марианна.
- Стой, Шарапов, не стреляй! - эаорал Жеглов. - Некуда ему деться, мы
его так возьмем!..
Рядом фырчал уже наш автобус, а я смотрел, как, петляя после моих
выстрелов, бежит Фокс, - там улица прямая, насквозь просматривается; и
никак я не мог взять в толк, почему он бежит по улице, а не уходит
проходными дворами.
- Быстрее в автобус! Гриша, остаешься! - орал Жеглов, подсаживая меня
на ступеньку. Я тихо видел, кровь сильнее пошла, а Глеб уже мчался вниз по
Пушечной вдогонку Фоксу, за ним припустили Пасюк и Тараскин.
Копырин рванул с места, но мы и пяти метров не проехали, как Фокс
прыгнул на подножку медленно движущегося впереди грузового "студебеккера".
Мы грузовик раньше в темноте не заметили, а Фокс именно поэтому бежал по
улице, рискуя попасть под пули. "Студебеккер" ждал его здесь!
Он свернул на Неглинку и погнал, не включая фар.
Копырин догнал оперативников, они влетели в автобус, и Жеглов крикнул:
- Копырин, не отставай!
- Как же, не отставай! - бормотнул Копырин. - У "студера" мотор
втрое...
В годы 4-й сталинской пятилетки
московские заводы будут выпускать три
новые марки автомобилей: "Москвич",
ЗИС-110 и ЗИС-150.
"Москвич" - это небольшой малолитражный
4-местный автомобиль, окрашенный в серый
цвет...
"На боевом посту"
- Давай, давай, давай! - орал Жеглов. - На всю железку жми!
Метров триста было до грузовика, и он ходко набирал скорость. Наш
шарабан тоже трясся, как молодой. На Трубной "студебеккер" свернул направо,
с ревом попер в гору, и мы завыли от злости - на горе-то мощный мотор себя
сразу покажет! Но Копырин вдруг резко крутанул на Рождественскую улицу.
- Ты куда?! Куда, я тебя спрашиваю?! - взвился Жеглов за спиной
Копырина.
Тот сердито обернулся:
- В кабинете у себя командуй, Глеб Егорыч! А здеся я!..
- Потеряем! По-отеряем!
- Никуда мы их не потеряем, - спокойно сказал Копырин. - На Сретенке
сегодня ночной марш - аэростаты через Кировскую повезут, движение
перекрыто. Никуда они от нас не денутся...
Копырин крутанул налево, в Варсонофьевский переулок, выскочил на улицу
Дзержинского - и прямо перед нашим носом промчался с гулом "студебеккер" с
погашенными огнями. Зазвенела пружина сцепления, глухо пророкотали
подшипники в моторе. Копырин врубил вторую скорость и погнал за грузовиком
в сторону Кузнецкого моста. Расстояние между нами сократилось метров до
двухсот.
Пасюк стирал какой-то ветошью кровь с моего лица, я отталкивал его
руку, а боль невыносимо полыхала во всем изрезанном стеклом теле.
От Манежа нам навстречу неторопливо тянулся троллейбус, весь
засвеченный голубовато-желтым сиянием.
- Тараскин, около "Метрополя" пост ОРУДа - прыгай на ходу, предупреди
их, пусть объявят общегородскую тревогу! - скомандовал Жеглов, но в этот
момент "студер" с душераздирающим воем покрышек вильнул налево, на
встречную полосу движения, прямо в лоб троллейбус - огромная светящаяся
коробка его, такая мирная, пассажирская, неуклюжая, просто дыбом встала,
осаживаясь на задние колеса под визг и скрежет тормозов, полетели с
проводов, погас свет, полоснул воздух оглушительный треск отрываемого
буфера. "Студер", надсадно фырча, нырнул в узкий проезд и исчез под
аркой...
Нас всех скинуло со скамеек - Копырин, чтобы не врезаться в замерший
троллейбус, заложил за его кормой крутой вираж и выскочил через бордюр на
тротуар, выровнял автобус и метнулся вслед за грузовиком под арку около
первопечатника Федорова. На повороте Копырин еще успел рвануть
костыль-рычаг, распахнулась, запарусила дверь, и Коля нырнул в мокрый
темный проем на улицу, перевернулся через голову, но, когда я посмотрел в
заднее стекло, он уже вскочил и, согнувшись пополам, прихрамывая, бежал к
"Метрополю"...
"Студер" снова оторвался от нас на несколько десятков метров и мчался
по улице в сторону Красной площади. Здесь он не мог, никак не должен был
уйти от нас - там впереди были милицейские посты, они должны перекрыть
трассу... На повороте я ударился головой о стенку, и кровь снова сильно
засочилась по лицу, я утирался рукавом и почему-то вспомнил о брошенном в
"Савое" плаще - в кармане был платок и завернутый в газету довольно большой
кус хлеба...
Копырин резко затормозил, крутанул налево руль и сразу же отпустил
тормоз - задок автобуса мгновенно забросило вперед, машина повернулась
почти перпендикулярно, прыгнула в глубокий черный провал подворотни, и я
подумал, что это, наверное, один из хитрых копыринских проходных дворов.
Направо, направо, прямо, налево, палисадник, налево, сарай... С пулеметным
перещелком досок снес Копырин штакетный забор... удар... направо, ухаб...
налево, еще налево, подворотня - вылетели в Ветошный переулок. Налево...
Направо...
- Вон он!.. Вон он, гад!.. - закричал Пасюк, показывая быстро
удаляющуюся в сумрак тень - "студер" снова был почти рядом и мчался к улице
Куйбышева.
- Глеб Егорыч, еще немного - и баллоны мои не сдюжат, - сказал
Копырин. - Я ведь просил...
- Давай, давай, отец! Не время...
- В Зарядье он, сука, рвется. Там есть где притыриться...
- Отсеки его! Давай налево...
- Нельзя! Он себе на набережную ход оставит - мне его там не
прищучить...
На спуске к улице Разина мы почти настигли "студер", повисли прямо на
его хвосте. И тут откуда-то появилась эта треклятая "эмка" - откуда, из
какого двора она вынырнула, черт ее знает, но она словно из-под земли
выросла между нашим капотом и железным задним бортом "студера"! Пасюк
сердито бормотал что-то в усы, скрипел зубами и матерился Жеглов, дергая
поводок сирены, которая заклинила в самый нужный момент, а Копырин врубил
весь свет, нажал и не отпускал свою бибикалку, и она гудела над ночным
городом жалобно, неостановимо и зло. В свете фар нам был виден на заднем
сиденье в кабине "эмки" полковник, который, повернувшись к нам, махал
кулаком и что-то кричал своему шоферу, который нарочно притормаживал машину
и старался закупорить проезд, чтобы остановить нас...
- Ах, идиотство! Ах, дураки! - хрипел в исступлении Жеглов, а "студер"
уже вылетел на улицу Разина и поворачивал налево, к Зарядью.
Высунувшись в окно до половины, Жеглов дико заорал:
- Прочь! С дороги! Прочь! Милиция!..
Но в "эмке" его не слышали и всерьез намерились задержать
"автохулиганов". В руке у полковника блеснул пистолет.
Жеглов тихо сказал Копырину:
- Давай, отец, сделай его...
- Ох, Глеб Егорыч, - неуверенно бормотнул Копырин. - Ответим за это,
ох ответим...
- Ответим, Копырин, мы все время за что-нибудь отвечаем. Давай!..
Копырин вздохнул, дал газ, чуток руля подвернул, выскочил одним
колесом на тротуар, сделал еще рывок, поравнялся с "эмкой", дернул налево и
столкнул ее с дороги. С воплем разорвалось железо на борту - полосой
обшивку вырвало, - "эмку" развернуло в обратную сторону, а Копырин уже
срезал угол поперек улицы Разина к Щепотинкину переулку, где промелькнул
кузов "студера". Не успели мы его прихватить на зигзагах Зарядья -
быстроходный грузовик проскочил на Москворецкий мост. А Копырин давил
акселератор на всю железку, удерживая крайний левый ряд, чтобы не дать
"студеру" поворот на Болотную площадь.
У вылета Москворецкого моста наглухо горели красные огни светофора, и
я увидел, как из орудовского "стакана" вылез милиционер и побежал наперерез
"студеру", свистя и размахивая полосатой палочкой. Он добежал до середины
проезжей части, и грузовик снова вильнул на встречную полосу, на один миг
он заслонил от меня милиционера, и в первую секунду я не смог понять, что
это, большое, темное, как мешок, вылетело из-под носа "студебеккера", и
только когда фары автобуса полоснули на мостовой безжизненное тело с
запрокинутой головой, сразу же исчезнувшее в ночи, Копырин глухо сказал:
- Убили, бандиты...
"Студер" с грохотом, как в трубе, прокатил по булыжнику и погнал к
Балчугу, на Яузскую набережную.
- Глеб Егорыч, тут он от нас уйдет! Тут у мотора его ресурс...
Но Жеглов уже лег животом на рамку окна, высунулся наружу, и его
длинноствольный парабеллум качался в такт прыжкам машины.
- Стреляй, Глеб Егорыч, уйдут проклятые!.. - плачущим голосом говорил
Копырин.
Жеглов не отвечал, он чего-то дожидался, и выстрел грохнул совершенно
неожиданно. "Студер" впереди дернулся, вильнул, но продолжал набирать
скорость.
И опять медленно покачивался черный пистолетный ствол, и капля огня
вдруг сорвалась с него, и снова - раз-раз - плюнул он огнем.
Глухо ревел мотор, с воем бились по мостовой старые баллоны, где-то
далеко зазвенел трамвай и пронеслась трель милицейского свистка.
И, наповал убивая все эти звуки, ночь треснула подряд несколькими
новыми выстрелами: Жеглов стрелял серией, и, глядя на борт "студебеккера",
плавно поворачивающего направо, в сторону чугунного парапета набережной, я
не мог понять, куда же это бандит направляется, пока с чудовищным гулом
"студебеккер" не врезался в ограждение и прошил его, как ножом прошел, и
какое-то время еще крутились в воздухе задние колеса, даже дым из выхлопной
трубы был виден в свете наших фар, и с мощным плеском, глубоким вздохом
усталости и наступившего наконец облегчения, "студер" нырнул в воду...
...Копырин осветил фарами реку, поставив автобус носом на тротуар в
том месте, где грузовик сшиб ограду. Здесь было мелко, и "студер" ушел в
воду только до кабины.
- Неужели обоих?.. - растерянно спросил Жеглов.
Около нас стали тормозить машины, примчался милицейский мотоцикл, с
сиреной подкатила оперативная машина с Петровки, появились какие-то поздние
прохожие. Жеглов приказал одному из милиционеров очистить место
происшествия от посторонних.
- Давай, Пасюк, надо в воду лезть, - сказал он, и Пасюк молча стал
стягивать сапоги.
- Я тоже полезу, - сказал я.
- Сиди уж, - отрезал Жеглов и крикнул орудовцу: - Вызовите "скорую
помощь" и перевяжите нашего сотрудника!..
В этот момент в полузатопленной машине дрогнула дверь, и на подножку
медленно вылез Фокс - у него было разбито лицо, кровь текла по рукам, он
был черный, мокрый, страшный, и только лучился на свету орден Отечественной
войны. Он ухмылялся разорванным ртом, но улыбка была жалкая,
неестественная, чужая, как у сумасшедшего.
- Ваша... взяла... граждане... Повезло... вам... - сказал он
раздельно.
Жеглов перегнулся к нему через барьер:
- Кому поведется, у того и петух несется. И такая поганая птица, как
ты, тоже у меня нестись будет! Лезь наверх, паскуда, пока я ноги не
замочил...
Фокс обернулся назад, словно прикидывал, сколько до другого берега
будет, но был тот берег далеко, а Жеглов - прямо над головой.
- Ты еще не угомонился? - спросил Жеглов. - Я ведь тебе уже показал,
как стреляю. Вылезай, тебе говорят!
Фокс спрыгнул с подножки в воду, и холода он наверняка сейчас не
чувствовал. Он медленно подошел к парапету, поднял руки, и, хоть он
протягивал их, чтобы его наверх вытянули, вид у него был такой, будто он
сдается.
Жеглов распоряжался в это время:
- Установите пост, вытащите тело второго, дактилоскопируйте его - и в
морг, срочно вызовите кран достать грузовик, экспертов из ГАИ известите...
Потом подошел к Фоксу и совсем не сильно, исключительно презрительно
дал ему пинка под зад - а большего унижения для уголовника не придумать - и
сказал:
- Влезай в автобус, паскуда...
- Подожди! - крикнул я, и оба они обернулись.
Я рванул у Фокса на груди китель и содрал с него орден Отечественной
войны.
И поехали все на Петровку, в МУР.
Десятки предприятий страны выполняют
многочисленные заказы строительства
газопровода "Саратов - Москва".
Сложнейшее оборудование для магистралей и
компрессорных станций изготовляют
московские предприятия.
ТАСС
Все собрались в кабинете и теперь просто сидели, во все глаза
рассматривая Фокса. А он непринужденно устроился на стуле около двери, нога
за ногу, и тоже смотрел на нас - с интересом, с легкой ухмылкой, без всякой
злости. И все молчали. Фокс достал из кармана красивый носовой платок,
приложил его к здоровенной царапине на правой щеке, укоризненно покачал
головой. Потом посмотрел на свои руки, окровавленные, изрезанные стеклами,
на свои пальцы, измазанные после дактилоскопирования типографской краской,
и сказал легко и спокойно, ни к кому в отдельности не обращаясь:
- Одеколончику не найдется, граждане-товарищи сыщики? Я не привык с
грязными руками. Или бензину, на худой конец, а?
Пасюк молча вынул из стола пузырек со скипидаром, протянул Фоксу. Тот
вытер пальцы, с поклоном вернул пузырек и, безошибочно выбрав среди нас
Жеглова, сказал:
- И долго еще будет продолжаться это представление? Я хочу и имею
право знать, в чем дело.
Жеглов долго, внимательно смотрел на Фокса, в прищуренном его взгляде
не было ничего особенного, разве что на миг промелькнуло лукавство, словно
он на базаре к понравившейся вещи приценивался, да показать продавцу не
хотел, вытащил пачку "Норда". Фокс приподнялся со стула, вежливо, без
угодливости протянул Глебу коробку "Казбека", мокрую, совсем измятую в
схватке. Жеглов, по-прежнему неотрывно вцепившись в лицо Фокса коричневыми
ястребиными своими глазищами, небрежным движением руки, не глядя, отвел
руку Фокса с "Казбеком", процедил:
- Представление, говоришь? Ну-ну... - Он раскрыл лежавшие на столе
документы Фокса, постучал по ним пальцем: - Твои?
- Мои... - вежливо ответил Фокс и, не поднимая голоса, пообещал: - Вам
еще придется, гражданин, доставить мне их по месту жительства... в зубах...
с поджатыми лапками... - И широко улыбнулся, показав ослепительные крупные
зубы с заметным промежутком между передними резцами.
- Ух ты! - фыркнул Жеглов, тоже расплываясь в милой добродушной
улыбке. - В зубах? Эко ты, брат, загнул... да-а... - Он повернулся ко мне,
кивнул на Фокса: - Нахал парень, а, Шарапов? Тебе небось таких еще видеть
не приводилось?
Я помотал головой, а Жеглов заговорил тихо, совсем тихо, но в голосе
его было такое ужасное обещание, что даже мне не по себе стало, а уж Фоксу,
надо полагать, и подавно.
- Значитца, так, Шарапов, - сказал Глеб Жеглов. - Этот - добыча твоя.
Твоя, и не спорь. Посему отдаю тебе его на поток и разграбление. Делай с
ним что хочешь, веревки из него вей - разрешаю. Мордуй его, обижай и
огорчай сколько влезет, потому что он сам душегуб, ни совести в нем, ни
сердца, ни жалости. Дави его, Шарапов, в бога, в мать и святых апостолов,
пусть от него, гада, мокрое место останется... Пошли, орлы!
И он поднялся, за ним пошли наши ребята, но в дверях, около Фокса,
Глеб остановился и сказал ему:
- Одна у тебя на этом свете надежда осталась - Шарапов за тебя
заступится. Но для этого надо очень сильно постараться. Понял, бандит? - И,
не дожидаясь ответа, вышел.
Фокс посмотрел ему вслед, покачал головой и спросил:
- Он что, псих?
- Нет, - ответил я коротко, глядя на его руки - сильные, красивые,
смирно лежащие на коленях, с длинными холеными ногтями на мизинцах - и
думая о том, что же он успел ими натворить в своей жизни. А Фокс, будто
догадавшись, сказал доверительно:
- На руки мои смотрите? Руки артиста!.. К сожалению, жизнь моя пошла
по другому пути...
Манжета на правом рукаве его рубашки была разорвана, и я увидел начало
татуировки. Я подошел, довольно бесцеремонно завернул рукав и прочитал
наколку: "Кто не был - побудет, а был - не забудет".
Фокс улыбнулся и пояснил:
- Ошибки молодости. Пришлось побывать и запомнить навсегда. Чтобы не
повторять...
- Вы работаете? - спросил я хмуро.
- Конечно, - живо отозвался он. - Как говорится, кто не работает, тот
не пьет... Я снабженец на сатураторной базе...
- А в свободное от снабжения время?
- Буду с вами совершенно откровенен - я играю. На бильярде, в карты, в
"железку" - все равно, лишь бы играть. Иногда это мне дорого обходится,
но... страсти бушуют! Лишь бы не связываться с Уголовным кодексом - ибо я
честный человек, даже не по воспитанию, а по рождению! И теперь это
неожиданное задержание! Помилуйте, что же это такое делается?!
Я как можно спокойнее спросил:
- А зачем же вы стекло в "Савое" выбили? От нас зачем убегали?
Он поморщился, как от горькой пилюли:
- Избыток впечатлительности, черт знает что! Мне показалось, что ваш
приятель - или начальник, бог его ведает, - ну, в общем, он внешне очень
похож на одного головореза, которому я, к несчастью, програлся в карты. Он
предупредил, что если я не отдам долга, он меня зарежет - подумать только!
- Фокс закурил, пустил в потолок замысловатую струю дыма, закончил: - Когда
я вашу компанию увидел, до ужаса, до беспамятства перепугался и стал
спасаться любой ценой... Я, конечно, готов уплатить за витрину ресторана и
принести свои извинения Марианне, но... ваш начальник что-то такое,
простите, нес, что в голове не укладывается - это насчет того, что я
душегуб, что вы меня раздавите и так далее. Здесь хоть и МУР, но все-таки
учреждение, а не малина. Я хотел бы знать, что он имел в виду...
Зазвонил телефон. Эксперт научно-технического отдела Сапожников
быстренько сверил свежую дактилограмму Фокса с контрольными материалами и
теперь спешил выложить мне ворох новостей: отпечаток на бутылке "кюрдамира"
соответствовал безымянному пальцу левой руки Фокса; отпечатки на карасе -
ломике, который мы нашли в ограбленном магазине, - оставил он же, только
правой рукой. Фокс что-то говорил мне, но я его почти не слушал, только
прикидывал, что еще надо для формы проверить, - по сути, картина была мне
уже ясна.
Пришел эксперт Родионов. Он принес в фаянсовой баночке какое-то вязкое
вещество розового цвета, стеклянными палочками извлек катышек вроде
небольшой картошины и вопросительно посмотрел на меня.
- Что надо делать? - спросил я.
С опаской поглядывая на Фокса, Родионов сказал:
- Пусть он откусит половину массы...
Фокс гордо воздел плечи:
- Это еще что такое?
Эксперт заверил:
- Да вы не беспокойтесь, это безвредно...
- Кому безвредно, а мне, может быть, вредно, - сказал Фокс сварливо.
- Да бросьте выламываться, Фокс, - сказал я ему. - Если вы честный
человек, как утверждаете, вы охотно подвергнетесь проверке, так ведь?
Фокс, видимо, не совсем понимал значение опыта, который мы
производили, но и роль портить не хотел, поэтому небрежно взял "картошину"
и с гримасой отвращения перекусил ее, вытолкнув изо рта остаток массы на
стол. Родионов поколдовал немного над ней и спустя две-три минуты подозвал
меня; на столе рядом с контрольным образцом лежал гипсовый оттиск откуса от
шоколада из квартиры Ларисы Груздевой.
- Он самый, вот поглядите... - сказал Родионов, но я уже и без него
видел, что следы зубов одинаковые: щель между передними резцами, поворот их
по сравнению с остальными зубами, размер.
Я похлопал эксперта по плечу, мы поулыбались друг другу, и он ушел, а
я стал рассматривать сберегательную книжку Фокса. Двести шестьдесят семь
тысяч рублей на ней было! И я сказал:
- Четверть миллиона с гаком... М-да-а... Это все с базы
сатураторной... или из бильярдной, а?
Фокс поерзал немного или сделал вид, что поерзал, открыто, по своему
обычаю, улыбнулся и сказал:
- У вас, товарищ Шарапов, лицо доброго и милого человека. Оно
располагает к откровенности...
Знаю я прекрасно, какое у меня лицо и к какой откровенности оно
располагает. Нос мой курносый особенно или гляделки крохотные. Ну-ну, пой
пташечка, пой... Я широко улыбнулся и вопросительно посмотрел на Фокса. А
он сказал:
- Поэтому я буду с вами совершенно откровенен. В моем возрасте
мальчишество - штука стыдная, конечно... Но я холост, люблю встречаться с
женщинами, а женщины, что бы там ни говорили идеалисты, любят людей
богатых... А я нищий. Да-да, не удивляйтесь, я нищий служащий, только удача
на зеленом сукне позволяет мне изредка сводить свою даму в ресторан...
- А четверть миллиона? - напомнил я.
- Момент, все объясню. Женщина предпочитает, как это ни печально,
жадного богача щедрому нищему. Да-да-да! Поэтому любая раскрывает объятия
человеку, у которого на книжке больше четверти миллиона. Неважно, что он
прижимист, как я, она рассчитывает своими прелестями заставить его
раскошелиться...
Я почувствовал, как волна холодной, просто-таки леденящей злобы
подкатилась у меня к горлу: я вспомнил Шурку Баранову, катающуюся по полу
на кухне, а потом сразу же - Варю, огромные ее нежные глаза - этот мерзавец
своими словами пачкал их, оскорблял, даже не подозревая об их
существовании. И нечаянно для самого себя я крикнул:
- Ну-ну, вы потише тут насчет женщин распространяйтесь! Привыкли с
продажными...
Фокс перебил меня:
- Да что вы, товарищ Шарапов, я далек от обобщений! Разумеется, я
говорю о своих знакомых...
- Давайте-ка лучше к делу. Что там с вашими миллионами?
- А ничего, - спокойно сказал Фокс. - Нет никаких миллионов. Фикция. К
предыдущему вкладу в сто рублей я приписал следующую строчку. Проверьте - и
узнаете, что, к великому моему сожалению, в сберкассе числятся только сто
рублей... - И он широко развел руками, извиняясь вроде за свое легкомыслие.
А я ему поверил. Сразу поверил, даже проверять не стал, потому что все
мне стало ясно, все его действия паскудные. И сам он сделался мне
неинтересным и противным, как будто я ненароком мышь раздавил. Но
арестованного не бросишь, как надоевшего попутчика в купе, и я ему сказал,
чуть ли не зевая - мне в самом деле вдруг очень сильно захотелось спать:
- Ты не только снабженец и картежник, Фокс. Ты бандит и убийца. Ты
убил Ларису Груздеву, сторожа в магазине на Трифоновской и еще за тобой
достаточно всякого водится. За все это ты ответишь. Дай только срок,
приедет следователь прокуратуры товарищ Панков, он это дело ведет, и будешь
ты мертвее всех своих покойников, понял? Он все оформит, будь спок...
В лице немножко изменился Фокс, но так, самую малость, уставился в
окно, сказал без всякого волнения:
- Во-он чего! Клепальщики вы известные, зайцу волчий хвост пришьете,
не то что человеку дело...
Я опять разозлился:
- Ты на моих товарищей суп не лей, они из-за таких, как ты, сволочей,
под пули идут... И на окно глазеть нечего, оно не на улицу, а во двор
выходит, прямо в собачий питомник. Рискнешь?
Он помотал головой, сказал с укоризной:
- Не думал я, что в МУРе так с людьми обращаются... Ведь это все, что
вы наговорили, доказать надо.
- Докажем, не бойтесь, все докажем. И про Ларису, и про "Черную кошку"
вашу пресловутую...
- Да не знаю я никакой Ларисы, что вы на самом деле? - с подковыркой
сказал Фокс, и я сообразил, что ему ужасно интересно хоть что-нибудь
выведать. Ну ладно, сволочуга, ну, пожалуйста, я тебе сейчас подброшу. И я
сказал:
- На самом деле мы вот что. Ну, например... Познакомились вы через
Соболевскую Иру - она вас еще опознает, погодите, - с Ларисой Груздевой,
охомутали ее - это вы умеете. Ввели в заблуждение: любовь на всю жизнь и
все такое прочее. Уговорили в Крым переезжать, дом купить и так далее, тем
более что двести шестьдесят тысяч на книжке уже есть, на все хватит: и на
обзаведение, и на собственный лимузин марки "хорьх". Плюс друг в
драмтеатре. С работы ее сняли, чемоданы велели уложить, деньги, горбом
накопленные, с книжки снять...
Зазвонил телефон. Пасюк привез Галину Желтовскую, новую жену Груздева.
Я ему сказал:
- Пусть она там посидит, а для нас подбери двух подставных и понятых -
будем опознанием заниматься...
Фокс поинтересовался:
- Это Соколовская, о которой вы говорили?
Как будто не знает, что Соболевская, а не Соколовская. Но я его
опровергать не стал, а продолжил:
- ...А потом устроили прощальный ужин с "кюрдамиром" да с шоколадом...
Фокс опять перебил меня:
- Минуточку! Я хочу сделать небольшое признание. Я действительно имел
связь с Груздевой. Но, во-первых, не следует мужчине без нужды афишировать
это, а во-вторых, знаете, влезать в историю с убийством как-то не
хотелось...
Ага, это он сообразил, что коли привезли Соболевскую, то она его
сейчас по всем швам опознает, и поторопился со своим "небольшим
признанием".
- Ну и что? - спросил я.
- Никакого прощального ужина я не устраивал - вы это все придумали.
- На бутылке остался отпечаток вашего пальца - это уже установлено.
Он подумал немного, потом, пожав плечами, сказал:
- Это еще ничего не доказывает. Мы действительно пили с Ларисой
вино... припоминаю, в самом деле "кюрдамир", но это было за неделю до
несчастья! Тогда и палец мог остаться...
Я подошел к сейфу, отпер его и достал бутылку из-под "кюрдамира", ту
самую, аккуратно взял ее, уперев горло и донышко между ладонями, подозвал
Фокса:
- Смотрите на свет. Вот отпечаток безымянного пальца вашей левой руки.
Тут и другие пальцы есть, но нечеткие...
- Угу, вижу, - охотно подтвердил Фокс.
- Значит, вы утверждаете, что оставили эти следы за неделю до
убийства?
- Точно, числа 11-12 октября...