Вайнеры Б. Эра Милосердия

подставив рот прямо под струю из крана. Вода брызгала в лицо, и тошнота
ослабла, потом совсем прошла, осталось лишь небольшое головокружение и
невыносимое чувство неловкости и вины. Я понимал, что приступ вызвал у меня
вид мертвого тела, и сам в душе подивился этому: за долгие свои военные
годы я повидал такого, что давно должно было приглушить чувствительность,
тем более что особенно чувствительным я вроде сроду и не был. Но фронтовая
смерть имела какой-то совсем другой облик. Это была смерть военных людей,
ставшая за месяцы и годы по-своему привычной, несмотря на всегдашнюю
неожиданность. Не задумываясь над этим особенно глубоко, я ощущал
печальную, трагическую закономерность войны - гибель многих людей. А здесь
смерть была ужасной неправильностью, фактом, грубо вопиющим против
закономерности мирной жизни. Само по себе было в моих глазах парадоксом то,
что, пережив такую бесконечную, такую смертоубийственную, кровопролитную
войну, молодой, цветущий человек был вычеркнут из жизни самоуправным
решением какого-то негодяя...
На кухне громко звучало радио - черная тарелка репродуктора тонко
позванивала, резонируя с высоким голосом Нины Пантелеевой, старательно
вытягивавшей верха "Тальяночки". Надя, прижимая платок к опухшему от слез
лицу, протянула руку, чтобы повернуть регулятор репродуктора. Неожиданно
для себя я взял девушку за руку:
- Не надо, оставьте, Наденька, пусть все будет... это... как было..
В кухню заглянул Жеглов:
- Надюша, мне вас надо расспросить кой о чем...
Девушка покорно кивнула.
- Чем занималась ваша сестра?
Надя судорожно вздохнула, она изо всех сил старалась не плакать, но из
глаз снова полились слезы.
- Ларочка была очень талантливая... Она мечтала стать актрисой... Ей
после школы поступить в театральное училище не удалось, это знаете, как
трудно... Но она занималась все время, брала уроки...
- И не работала?
- Нет, работала. Она устроилась в драмтеатр костюмершей, у нее ведь
вкус прекрасный... Ну, и училась каждую свободную минуту... Все роли
наизусть знала...
Я вспомнил трофейный фильм, который недавно видел: зловредная
зазнавшаяся актриса, пользуясь своим влиянием, не допускает талантливую
соперницу на сцену. Но перекапризничала однажды и не пришла в театр.
Режиссер вынужден был дать роль девушке, работающей в театре невесть кем -
парикмахершей, что ли, - и та блестящей своей игрой покоряет всех: и
труппу, и режиссера, и публику... Цветы, овации, злые слезы поверженной
актрисы... Вот и эта бедняга мечтала, наверное, как однажды ее вызовут из
костюмерной и попросят сыграть главную роль вместо заболевшей заслуженной
артистки.
- А муж ее кто? - спросил Жеглов. Надя замялась:
- Видите ли... Они с мужем разошлись.
- Да? - вежливо переспросил Жеглов. - Почему?
- Как вам сказать... - пожала плечами Надя. - Женились по любви, три
года жили душа в душу... а потом пошло как-то все вкривь и вкось.
- Ага, - кивнул Жеглов. - Так почему все-таки?
- Понимаете, сам он микробиолог, врач... Ну... не нравилось ему
Ларочкино увлечение театром... то есть, по правде говоря, даже не совсем
это...
- А что?
- Понимаете, театральная жизнь имеет свои законы... свою, ну,
специфику, что ли... Спектакли кончаются поздно, часто ужины... цветы...
- Поклонники, - в тон ей сказал Жеглов. - Так, что ли?
- Ну, наверное... - неуверенно согласилась Надя. - Нет, вы не
подумайте - ничего серьезного, но Илья Сергеевич не хотел понимать даже
самого невинного флирта...
- М-да, ясно... - сказал Жеглов, а я прикинул, что даже легкий флирт
мне лично тоже был бы не по душе.
- Ну вот, - продолжала девушка. - Начались ссоры, дошло до развода...
- Они развелись уже? - деловито спросил Жеглов.
- Нет, не успели. Понимаете, Ларочка не очень к этому стремилась, а
Илья не настаивал, тем более... - Надя запнулась.
- Что "тем более"? - резко спросил Жеглов. - Вы поймите, Наденька, я
ведь не из любопытства вас расспрашиваю. Мне-то лично все ихние дела ни к
чему! Я хочу ясную картину иметь, чтобы поймать убийцу, понимаете?
- Понимаю - растерянно сказала Надя. - Я ничего от вас не скрываю...
Видите ли, Илья Сергеевич нашел другую женщину и хотел на ней жениться. А
Ларочке это было неприятно, в общем, хотя она его и разлюбила, и разошлись
они...
Из комнаты выглянул Иван Пасюк, увидел Жеглова, подошел:
- Глеб Георгиевич, от таку бумаженцию в бухаете найшов, подывытесь. -
И протянул Жеглову листок из записной книжки.
На листке торопливым почерком авторучкой было написано: "Лара! Почему
не отвечаешь? Пора решить наконец наши вопросы. Неужели так некогда, или у
тебя нет бумаги? Решай, иначе я сам все устрою..." И неразборчивая подпись.
Жеглов еще раз прочитал записку, аккуратно сложил ее и спрятал в
планшет, кивнул Пасюку:
- Продолжайте. - И повернулся к Наде: - Так-так. Дальше.
- Да что дальше? Все, - вздохнула Надя.
- Вы кого-нибудь подозреваете? - спросил Жеглов.
- Нет, боже упаси! - воскликнула девушка, подняв к лицу, как бы
защищаясь, руки. - Кого же я могу подозревать?
- Ну, хотя бы Груздева Илью Сергеевича, - раздумчиво сказал Жеглов. -
Ведь, если я правильно вас понял, Лариса не давала ему развода, а он хотел
жениться на другой... А?
- Что-о вы! - выдохнула с ужасом Наденька. - Илья Сергеевич хороший
человек, он не способен на... такое!..
- Ну-у, разве так вот сразу скажешь, кто на что способен?.. Это вы еще
в людях разбираетесь слабо... - протянул Жеглов, и я видел, как вцепились
выпуклые коричневые глаза его в Наденькино лицо, как полыхнул в них огонек,
уже раз виденный мною в Перовской слободке, когда брал Жеглов Шкандыбина,
выстрелившего в соседа из ружья через окно... - У них, у Ларисы с Груздевым
то есть, какие сложились отношения в последнее время?
- Отношения известно какие... - сказала Наденька медленно. - Известно,
какие отношения, когда люди разводятся.
- Ну вот видите! - сказал Жеглов. - Значитца, так и запишем: плохие
отношения.
Но Наденька почему-то заупрямилась, не соглашаясь с выводом Жеглова.
- Конечно, их отношения хорошими не назовешь, - сказала она. - Но
Ларочка еще совсем недавно при мне говорила Ире - это приятельница ее по
театру, - что интеллигентные люди и расходятся по-интеллигентному: тихо,
мирно и вежливо. Илья Сергеевич деньги Ларочке давал, продукты, квартиру
оплачивал...
- А чья квартира? - сразу же спросил Жеглов.
- Квартира его была, Ильи Сергеевича. А когда разошлись, Илья
Сергеевич решил, что Ларе неудобно к маме возвращаться, да и тесно там - мы
с ней на двенадцати метрах живем...
- И что?..
- Но ему самому тоже деваться некуда, он пока в Лосинке комнатку с
террасой у одной бабки снимает. Решили эту квартиру на две комнаты в общих
разменять.
- Па-анятно... - протянул Жеглов, и я видел, что какая-то мыслишка
плотно засела у него в голове. Жеглов спросил Наденьку, где работает
Груздев, и отправил за ним милиционера, наказав ничего Груздеву не
сообщать, объяснить только, что какая-то в его доме произошла неприятность.
Потом достал из планшетки записку, которую нашел Пасюк, показал ее
Наденьке:
- Вам эта рука не знакома?
Наденька прочитала записку, помедлила немного, сказала:
- Это Илья Сергеевич писал...
Не глядя на записку, Жеглов сказал:
- "...Решай, иначе я сам все устрою..." Это он насчет чего, как
думаете?
- Я думаю, насчет обмена. Илья Сергеевич нашел вариант, но Ларочке он
не очень нравился, и она... ну, никак не могла решиться.
- А сама она не занималась обменом? - спросил Жеглов.
- Нет-ет... Вы не знали Ларочку... Она была такая непрактичная... -
Наденька судорожно всхлипнула.
- А... м-мм... скажите... - начал Жеглов медленно, и по лицу его, по
сузившимся вдруг глазам я понял, что он напал на какую-то новую мысль. -
Скажите, это был первый вариант обмена или...
- Честно говоря, нет, не первый, - сказала Наденька просто. - Илья
Сергеевич уже несколько комнат хороших находил, сами понимаете, на
отдельную квартиру желающих много...
- Понятно... - протянул Жеглов и принялся заново разглядывать записку,
он даже подальше от глаз ее отставил, как это делают дальнозоркие люди,
хотя и дефектами зрения, безусловно, не страдал. - Угрожает он в этой
записочке, как вы считаете?
- Да что вы... - начала Наденька, но в это время на лестничной клетке
раздался топот, и Жеглов перебил ее:
- Вы не торопитесь, подумайте... Мы еще потолкуем попозже... А пока, я
вас прошу, походите по квартире, осмотритесь, все ли вещи на месте, не
пропало ли что - это очень важно...
Хлопнула входная дверь, и в квартире сразу стало многолюдно: приехал
следователь прокуратуры Панков, а за его спиной маячил Тараскин, который
привел понятых - дворничиху и пожилого бухгалтера из домоуправления.
- Мое почтение, Сергей Ипатьич, - сказал Жеглов Панкову, и в голосе
его мне послышалась смесь почтительности и нахальства. Панков спустил на
кончик носа дужку очков и смотрел на нас поверх стекол, и от этого
казалось, что он решил боднуть Жеглова и сейчас присматривается, как
сделать это ловчее.
- Здравствуй, Жеглов, - сказал Панков, и в его приветствии тоже
неуловимо смешались одобрение и усмешка, - видимо, они давно и хорошо знали
друг друга. Потом он оглядел нас и сказал бодро: - Здорово, сыскари, добры
молодцы!..
Следователь прокуратуры Панков был стар, тщедушен, и выражение лица у
него было сонное. А может, мне так казалось из-за того, что глаза у него
все время были прищурены под старомодными очками без оправы. Панков снял и
аккуратно поставил в углу прихожей галоши, вовсю светившие своей алой
байковой подкладкой. И большой черный зонт он раскрыл и приспособил
сушиться на кухне. Потом вошел в комнату, мельком глянул на убитую, потер
зябнущие ладони, что-то шепнул Жеглову и наконец распорядился:
- Благословясь, приступим. Слушай мою команду: не суетиться, руками
ничего не хватать, обо всем любопытном информировать меня. Начинайте.
Жеглов повернулся ко мне:
- Ты, Шарапов, будешь писать протокол...
- Я?!!
- Конечно ты. Бери блокнот наизготовку, пиши быстро, но обязательно
разборчиво. Привыкай...
"...Осмотр производится в дневное время, - записывал я под диктовку
Жеглова, - в пасмурную погоду, освещение естественное... комната размером
5x3,5 метра, прямоугольная, окно одно, трехстворчатое, обращено на
северо-запад... входная дверь и окна в комнате и на кухне к началу осмотра
были заперты и видимых повреждений не имеют..."
Немного погодя вышли на кухню перекурить, и я спросил Жеглова, какой
толк от старичка Панкова, который, отдав еще несколько распоряжений, на мой
взгляд довольно пустяковых, уютно устроился в кресле и, казалось,
отключился от всего, происходящего в квартире.
- Э, нет, друг ситный, - сказал Жеглов, - этот старичок борозды не
испортит, старый розыскной волк. Он такие убийства разматывал, что тебе и
не снилось. Одно - в Шестом проезде Рощинском мы вместе раскрывали, обоих
нас потом поощрили: по путевке дали в дом отдыха... Да и закон требует,
чтобы дела по убийству вела прокуратура. Но это, так сказать, оформление, а
розыск, вся оперативная работа все равно за нами остается.
Будто учуяв, что о нем речь, в кухню вошел Панков, положил перед
Жегловым на газете продолговатый кусочек металла:
- Ну-с, Глеб Георгиевич, имеется пуля. Какие будут суждения? - И вдруг
засмеялся старческим перхающим смехом.
Жеглов достал из кармана лупу, взял у Панкова пинцет и, поворачивая в
разные стороны, принялся рассматривать вещдок. Крутил он ее, вертел,
присматривался, чуть ли не нюхал, я все ждал, что он ее на зуб попробует.
Чего там рассматривать - пуля как пуля, обычная пистолетная пуля...
- Надо гильзу поискать, оно надежней будет... - сказал Жеглов.
Панков, ухмыляясь, заметил:
- Еще лучше было бы посмотреть само оружие.
Жеглов, поскрипывая щегольскими своими сапожками, прошелся по кухне,
крепко потер обеими ладонями лоб и сообщил:
- Значитца, так, Сергей Ипатьич: пуля эта - 6,35, от "омеги" или
"байярда".
Я от удивления раскрыл рот - каких уж только я пуль не навидался и,
конечно, могу отличить винтовочную от револьверной. Но назвать систему
оружия - это действительно номер! Как бы сочувствуя мне, Панков скромно
спросил Жеглова:
- Из чего сие следует, сударь мой?
- Из пули, Сергей Ипатьич, - хладнокровно сказал Жеглов. - Шесть
нарезов с левым направлением, почерк вполне заметный!
- Тогда как вы объясните это? - Панков достал из кармана аккуратный
газетный пакетик, развернул его, вынул из ваты гильзу, небольшую,
медно-желтую, с отчетливой вмятиной от бойка на донышке. - Гильза, судя по
маркировке, наша, отечественная...
- А где была? - торопливо спросил Жеглов.
- Там, где ей положено, слева от тела; надо полагать, нормально
выброшена отражателем.
- Хм, гильза наверняка отечественная. Ну что ж, запишем это в
загадки... - Жеглов задумался. - Все равно надо оружие искать. Пошли...
Большая часть комнаты - по стенам - была уже осмотрена, оставался
только главный узел - центр комнаты, тело и стол.
Жеглов спросил Надю, было ли в доме оружие. Она покачала головой,
молча пожала плечами; тогда Жеглов сказал Пасюку и Грише:
- Разделите между собой помещение и еще раз пройдитесь по всем
укромным местам, поищите оружие и все, что к нему может иметь отношение.
Быстро! - Потом повернулся ко мне: - Записывай!
"...Квартира чисто убрана, беспорядка ни в чем не наблюдается, по
заявлению сестры убитой, предметы обстановки находятся на обычных местах...
...В центре комнаты стол, круглый, покрытый чистой белой скатертью...
...Вокруг стола четыре стула, N 1, 2, 3 и 4 (см. схему). Стулья N 2 и
N 4 от стола отодвинуты каждый примерно на 50 см...
...В центре стола - банка с вареньем (по виду вишневым), фаянсовый
чайник, нарезанный батон (на ощупь - вчерашний), столовый нож, половина
плитки шоколада "Серебряный ярлык" в обертке...
...На столе против стула No 2 чашка с жидкостью, похожей на чай,
наполненная на две трети. На краю чашки след красного цвета, - вероятно, от
губной помады... Рядом блюдце с вареньем и рюмка, до середины наполненная
темно-красной жидкостью, - по-видимому, вином...
...На столе против стула No 4 чашка с жидкостью, похожей на чай,
полная. Блюдце с вареньем... Рюмка, на дне которой темно-красная жидкость,
- по-видимому, вино... Бутылка 0,5 л с надписью: "Азербайджанское вино.
Кюрдамир", почти полная, с темно-красной жидкостью, сходной по виду с вином
в рюмках... На отдельном блюдце - половина плитки шоколада, надкусанная в
одном месте... Хрустальная пепельница, в которой находятся три окурка
папирос "Дели" с характерно смятыми-концами гильз. Чайная ложка..."
К Жеглову подошла Надя, робко тронула его за руку:
- Извините... Вы просили вещи Ларисы посмотреть...
- Ну?
- Мне кажется... Я что-то не нахожу... У нее был новый чемодан,
большой, желтый, и его нигде не видно.
- Ага, понял, - кивнул Жеглов. - А вещи?
- В шкафу была ее шубка под котик... Платье красное из панбархата...
Костюм из жатки, темно-синий, несколько кофточек. Я ничего этого не вижу...
- А во всех остальных местах смотрели? Может, еще где лежит?
Наденька залилась слезами:
- Нет нигде, я смотрела... И драгоценности ее пропали из шкатулки.
Вот, посмотрите...
Она подвела Жеглова к буфету, открыла верхнюю створку, достала оттуда
большую шкатулку сандалового дерева, инкрустированную буком, откинула
крышку - на дне лежали дешевенькие на вид украшения, пуговицы, какие-то
квитанции, бронзовая обезьянка.
- Какие именно здесь были драгоценности? - спросил Жеглов деловито.
- Часики золотые... серьги с бирюзой... ящерица...
- Какая ящерица? - переспросил Жеглов.
- Браслет такой, витой, в виде ящерицы с изумрудными глазками... Один
глаз потерялся... - пыталась сосредоточиться девушка. - Кольца она на руках
носила...
Жеглов повернулся в сторону убитой, сорвался с места, быстро нагнулся
над телом - колец на пальцах не было. Надя с ужасом посмотрела на сестру,
закрыла лицо руками и снова зашлась в глухих рыданиях, сквозь которые
прорывались слова:
- Ее ограбили!.. Ограбили... Убили, чтобы ограбить... Бедная моя...
Пасюк, стоя на стуле, перед книжным шкафом, сказал:
- Глеб Георгиевич, патроны... - И протянул небольшую синюю коробку
Жеглову.
Рассмотрев коробку, Жеглов довольно улыбнулся и показал ее Панкову -
на коробке большими желто-красными буквами было написано: "БАЙЯРД". Панков
открыл коробку - из решетчатой, похожей на пчелиные соты упаковки, как
шипы, торчали остроносые сизые пули. Однако торжество Жеглова длилось
недолго, и нарушил его как раз я.
- Пули-то от "байярда", это точно, - заметил я. - Но коробка полная.
Все пули на месте - ни одного свободного гнезда...
- Ничего, - твердо сказал Жеглов, - Здесь уже, как говорится, "тепло",
поищем - найдем. Ты, Шарапов, запомни себе твердо: кто ищет - находит, в
уныние не имей привычки вдаваться, понял?
Я кивнул, а Жеглов уже нашел мне дело:
- Вон, видишь, Иван достал из шкафа пачку бумаг? Разбери-ка их
по-быстрому, - может, чего к делу относится.
Надя сказала торопливо:
- Это личные письма Ларисы, не стоит...
Но Жеглов перебил ее властно:
- Сейчас неважно, личные там или деловые, а посмотреть надо, - может,
в них следок какой покажется. Читай, Шарапов, все подряд, потом для меня
суммируешь...
Надя слабо махнула рукой, поднесла к глазам платок и снова горько
заплакала, но Жеглов уже отвернулся от нее и стал заворачивать в бумагу
патроны. Мне было как-то неловко оттого, что надо читать чужие письма, но
все-таки Жеглов, наверное, прав: если не случайный какой грабитель залетел
в эту уютную квартиру, чтобы убить и обобрать хозяйку, то корни всей этой
истории могли уходить именно в личные дела Ларисы, а письма - это как-никак
в личных делах лучший подсказчик.
Усевшись за письменный столик около окна, я неторопливо и
фундаментально стал сортировать бумаги, среди которых кроме писем были и
телеграммы, и записки, и счета за коммунальные услуги, раскладывая их по
отправителям в отдельные пачечки. Пачек этих оказалось немного, потому что
отправители были в основном одни и те же: мать Ларисы, муж ее Груздев,
какая-то женщина, видимо подруга, по имени Ира и некий Арнольд Зелентул, с
которого и решил начать. Первое же письмо начиналось пылких признаний в
вечной, неутолимой и рыцарской, со ссылками на классиков, любви, -
"помнишь, как у Шиллера?.."- и поскольку мне ни читать, ни тем более писать
таких писем никогда не доводилось, я с большим интересом пробегал и
глазами, пока они мне не приелись, потому что накал Арнольдовой страсти от
письма к письму угасал, сменившись вскоре житейской прозой вроде объяснений
о трудностях совместной жизни на его скромную интендантскую зарплату... Мне
как-то вчуже стало совестно, и я взял последнее по датам письмо - написано
оно было больше года назад и заканчивалось жалобами на злую судьбу, которая
никак не позволяет им с Ларисой соединиться в обозримом будущем и,
следовательно, их дальнейшие встречи бесперспективны... Эх, птички божьи!
Отложил я письма Арнольда в сторону, взялся было за письма Ирины, но в
комнату быстро вошел милиционер.
- Товарищ капитан, гражданина Груздева привезли. Можно войти? -
обратился он к Жеглову.
Да, собственно, Груздев и так уже вошел. Он стоял в дверях, уцепившись
за косяк, и я почему-то в первый момент смотрел не на его лицо, а именно на
эту судорожно сжатую, белую, словно налившуюся гипсом, руку. Каждый сустав
выступил на ней желтоватым пятном, и располосовали ее синие полоски вен, и
в этой руке жил такой ужасный испуг, в недвижимости ее было такое волнение,
что я никак не мог оторваться от нее и взглянуть Груздеву в глаза и
очнулся, только услышав его голос:
- Что это такое?..
Все молчали, потому что вопрос не требовал ответа. С криком бросилась
к нему на грудь Надя, увидев в нем единственного здесь близкого человека, с
которым можно разделить и утишить боль потери.
Груздев отцепил руку от двери, он словно отлеплял каждый палец по
отдельности, и все движения его походили на замедленное кино, а рука
совершила в воздухе плавный круг, слепо нащупала голову Нади и
бесчувственно, вяло стала гладить ее, а сухие обветренные губы шептали еле
слышно:
- Вот... Наденька... какое... несчастье... случилось...
Не отрываясь, смотрел он на Ларису, и нам, конечно, было неведомо, о
чем он думает - о том, как они встретились или как последний раз
расстались, или как она впервые вошла в этот дом, или как случилось, что
она лежит здесь наполовину голая, на полу, с простреленной головой, и дом
полон чужих людей, которые хозяйски распоряжаются, а он приходит сюда
опоздавшим зрителем, когда занавес уже поднят и страшная запутанная пьеса
идет полным ходом. На его костистом некрасивом лице было разлито огромное
испуганное удивление, но с каждой минутой недоумение исчезало, как влага с
горячего асфальта, пока не запекся на лице неровными красными пятнами
страх, только страх...
С того момента, как Груздев вошел, Жеглов не сводил с него
пристального взгляда своих выпуклых цепких глаз, и Груздев, видимо, в конце
концов почувствовал этот взгляд, беспокойно повертел головой, посмотрел на
Жеглова и спросил:
- Что вы на меня так смотрите?
Жеглов пожал плечами:
- Странный вопрос... Обыкновенно смотрю.
- Не-ет, вы на меня так смотрите, будто подозреваете... - Груздев
покачал головой.
- Знаете что, гражданин, давайте не будем отвлекаться, - сказал
Жеглов, и по тону его, по оттопырившейся нижней губе я понял, что он
рассердился. - Скажите мне лучше, когда вы с потерпевшей последний раз
виделись?
- Дней десять назад.
- Где?
- Здесь.
- С какой целью?
- Мы размениваем квартиру - я привез Ларисе планы нескольких
вариантов...
Груздев говорил медленно, еле разлепляя сухие губы, и я не мог понять:
он что, раздумывает так долго над ответами или все еще опомниться не может?
К разговору подключился Панков:
- Вы кого-нибудь подозреваете?
Груздев вскинул на него недобрый взгляд:
- Чтобы подозревать, надо иметь основания. У меня таких оснований нет.
- Он сказал это раздельно, веско, и в голосе его скрипнула жесть неприязни.
- Это конечно, - простецки улыбнулся Панков. - Но, возможно, есть
человек, к которому стоит повнимательней присмотреться, вы как думаете?
- Таких людей вокруг Ларисы последнее время вилось предостаточно, -
сказал Груздев зло, помолчал, тяжело вздохнул. - Я ее предупреждал, что вся
эта жизнь вокруг Мельпомены добром не кончится...
- Вы имеете в виду ее театральное окружение... - уточнил Жеглов и как
бы мимоходом спросил: - У вас сейчас как с жилплощадью, нормально?
- Ненормально! - отрезал Груздев и с вызовом добавил: - Но к делу это
отношения не имеет...
Он вытащил из кармана пальто носовой платок и вытер вспотевший лоб.
- Как знать, как знать, - неожиданно тонким голосом сказал Жеглов и
достал из планшета записку, повертел ее в руках и спрятал обратно. - У вас
оружие имеется?
Я мог бы поклясться, что при этом неожиданном вопросе Груздев
вздрогнул! Взволновался-то он наверняка, потому что снова полез за носовым
платком, и я впервые увидел, что до синевы бледный человек может
одновременно покрываться испариной.
- Нет... - сказал Груздев медленно и протяжно. - Не может быть... Я
как-то не подумал...
- О чем не подумали? - спросил Жеглов спокойно.
- Я совсем забыл о нем...
- Ну-ну... - поторопил Груздева Панков.
- Неужели это из него?.. У меня был наградной пистолет... - Груздев
говорил невнятно и с трудом, будто у него сразу и губы, и язык онемели. - Я
совсем забыл о нем...
Он встал и направился к буфету, но на середине комнаты остановился и
повернулся к Панкову:
- Вы нашли?.. Это из него?..
- Покажите, куда вы его положили, - спокойно сказал Панков.
Груздев подошел к буфету, открыл верхнюю створку, достал оттуда
шкатулку, из которой, по словам Нади, пропали драгоценности. Трясущимися
руками откинул крышку, тупо уставился внутрь шкатулки. Панков встал,
направился к Груздеву, подошли оперативники.
- Его здесь нет... Я хранил его в шкатулке.
- А взяли когда? - осведомился Жеглов.
Груздев, словно не желая разговаривать с Жегловым, ответил Панкову:
- Я не брал... Поверьте, я не знаю, где он!
Панков развел руками, будто хотел сказать: "Не знаете, так не знаете,
поверим..." - а Жеглов развернул газетный сверток и показал коробку с
патронами Груздеву:
- Вам вот этот предмет знаком?
- Да-а... - глядя куда-то вбок, сказал Груздев. - Знаком... знаком...
Это мои патроны...
Трясущимися пальцами он положил в блюдце, стоявшее на буфете, окурок,
достал из пачки-десяточка "Дели" папиросу, дунул в мундштук, примял
пальцами конец его, закурил. Я видел, как он переживает, мне было тяжело
смотреть на него, я отвел глаза и уперся взглядом в хрустальную пепельницу
на столе. Там по-прежнему лежали окурки, и я вспомнил, что под диктовку
Жеглова записал в свой блокнот: "три окурка папирос "Дели".
Я пригляделся к окуркам, и в груди что-то странно ворохнулось,
перехватило дыхание: мундштуки, наподобие хвостовика-стабилизатора бомбы,
только без поперечной планки, были примяты крест-накрест. Точно так же
примял сейчас свою папиросу Груздев! Уставившись в одну точку, он курил,
затягиваясь часто и сильно, так что западали щеки и перекатывался кадык.
"Это улика", - подумал я, и сразу же вдогонку пришла новая мысль: он ведь
говорит, что здесь не был, - выходит, врет? Впрочем, может...
И неожиданно для себя сиплым голосом я спросил:
- Гражданин Груздев, скажите... ваша жена курит? То есть курила?..