Вайнеры Б. Эра Милосердия

к Груздеву. - Я-то думаю, заела человека совесть, решил грех с души
снять... А ты опять за старое!
- Вы мне не тыкайте! - яростно закричал Груздев. - Я вас чуть не вдвое
старше, и я советский гражданин... Я буду жаловаться!..
- Между прочим, это ведь все равно, как обращаться - на "ты" или на
"вы", суть не меняется, - сказал Жеглов, возвратился к столу и уперся
сапогом в стул. - Какая в самом деле разница будущему покойнику?..
Даже у меня дрожь прошла по коже от тихого и вроде ласкового голоса
жегловского, а уж у Груздева и вовсе челюсть отвисла, бледный он стал прямо
до синевы. Но держится молодцом.
- Кто из нас раньше покойником будет, это мы еще посмотрим, - говорит.
- А засим я с вами разговаривать не желаю.
- А я желаю, - улыбнулся Жеглов. - Я желаю услышать рассказ о
соучастнике убийства Фоксе. Я желаю между вами соревнование устроить: кто
про кого больше и быстрее расскажет. От этого на суде будет зависеть, кто
из вас пойдет паровозом, а кто - прицепным вагоном. Понятно излагаю?
Груздев так впился в него взглядом, - видно, что волнуется, но молчит.
Потом на меня посмотрел и давит из себя:
- Мне давно, из книжек конечно, известен прием: один следователь
грубый и злой, а другой - контратип. И по психологии допрашиваемый
стремится к "доброму", чтобы рассказать то, что собирался скрыть... Тем не
менее я вас очень прошу - уйдите, а с ним вот, - тут Груздев на меня
указал, - с ним мы поговорим...
Жеглов расхохотался:
- Добра! Шарапов у нас следователь молодой, но настырный. Пусть
попрактикуется, не возражаю...
Мне, конечно, комплимент жегловский не понравился: в моем-то возрасте
уже не учеником желторотым - мастером пора быть... Но я, конечно,
промолчал, а Жеглов сказал уже в дверях:
- Спасти свою шкуру можно только чистосердечным признанием и глубоким
раскаянием. Как говорится, зуб за зуб, ребро за ребро, а печенка за
селезенку... Про Фокса надо все рассказать... пока не поздно... - Захлопнул
тяжелую, с "волчком", дверь, и долго еще слышался его смех под
аккомпанемент сапожного скрипа, и я почему-то подумал, что Глеб, хоть и не
"тыкал" больше Груздеву, но и на "вы" ухитрился к нему ни разу не
обратиться. Я сел за стол и сказал попросту:
- Илья Сергеич, я действительно в милиции недавно, и опыта нет
никакого, и в юриспруденции этой самой я не очень, но... вот какая штука.
Я, когда разведротой командовал, любил к наблюдателю нового человека
подсылать - старый ему видимую обстановку докладывал, а тот свежим глазом
проверял. И, представьте, очень удачно это порой получалось, потому что у
наблюдателя от целого дня напряженного всматривания глаз, что называется,
замыливался; он, чего и не было, видел и, наоборот, не замечал порой того,
что внове появлялось. Понимаете?
Груздев, мне показалось, слушал меня с интересом. И кивнул. А я дальше
свою мысль развиваю:
- Тут ведь какая штука? У Жеглова, может, и действительно глаз на
что-то замылился. Да и характером вы не сходитесь, ну прямо как кошка с
собакой, черт побери! Вы мне-то хоть поверьте: не собираюсь я вас делать
козлом отпущения. Виноваты - ответите. Невиновны - идите, как говорится, с
миром. Но я хочу разобраться. Понимаете - ~разобраться~.
- Но вы же не верите ни одному моему слову, - нерешительно сказал
Груздев.
- И не надо! - горячо сказал я, - На что нам верить, не верить - нам
надо ~знать~. Вы мне тоже можете не верить, будем только на факты
ориентироваться. Ну, еще... на здравый смысл.
- Хорошо. Если на здравый смысл, давайте попробуем, - согласился
Груздев. - У меня тогда сразу вопрос, как раз на здравый смысл. Я,
собственно, по этому поводу вас и вызывал.
- Слушаю, - сказал я;
- Мне предъявили заключение экспертизы, из которого следует, что из
моего пистолета выстрелили нестандартной пулей, так, нет?
Я подтвердил, не подозревая еще, куда он клонит. А он продолжал:
- При вас во время осмотра в шкафу нашли пачку фирменных патронов
"байярд", если вы помните, я сам указал, где они лежат. Теперь скажите на
милость вы, человек военный, зачем же мне, имея фирменные патроны, заряжать
пистолет нестандартным, рискуя, что его в самый ответственный момент
перекосит, заест и тому подобное. А? Не знаете? Так я вам отвечу: настоящий
убийца не знал, где патроны, и зарядил пистолет первым попавшимся, более
или менее подходящим по размеру! Ясно?
- Допустим. Но вот как вы объясните, что пистолет обнаружен в вашей
новой квартире?
- Вот! Вот это вопрос вопросов, - задумчиво сказал Груздев. - Им вы
меня наповал бьете. Но при желании можно ответить и на него. Я уже ответил
- не знаю. А вам - вам надо искать как следует...
Хитер он, конечно, бесовски хитер - я это давно заметил!
- Мы и ищем. И кое-что уже нашли. Поэтому товарищ Жеглов и спрашивал
вас про Фокса, - сказал я.
- Я не знаю никакого Фокса! - горячо воскликнул Груздев. - Поверьте, я
бы сразу сказал... Я только догадываюсь, что это у него нашли браслет
Ларисы - в виде ящерицы. Так или нет?
Все-таки Груздев не тот человек, с которым можно на откровенность
идти. И я сказал:
- Это вы не совсем в точку попали, но, как у нас на фронте говорили,
действия ведете в правильном направлении.
- Хорошо, - кивнул Груздев, - не хотите говорить, не надо. Но вы же
сами предложили разбираться с точки зрения здравого смысла...
- И, главное, фактов, - вставил я.
- И фактов. Но начнем со здравого смысла. Вы во всяком случае исходите
из того, что убийца - я. И уже все факты рассматриваете под этим углом
зрения. Вы, может быть, этого не знаете, но в науке существует способ
доказательства от противного. Допустите на десять минут, что я к этому делу
не причастен...
- Да как же это я могу допустить!.. - взвился я.
- Подождите, подождите. Я же говорю, на десять минут. Ну что вам
стоит?
- Хорошо, допустим.
- Если это допустить, вся ваша система доказательств начнет рушиться,
как карточный дом, - сказал Груздев.
Я вспомнил, как уже пытался сегодня связать все наши факты, чтобы
подпереть обвинение Груздева, и как эти подпорки все время ускользали из
рук, шатались, не хотели стоять на месте. Ну пусть теперь он их попробует
на прочность. Но сказал бодро:
- Интересно поглядеть, как это у вас получится?
- Сейчас увидите, - пообещал он и начал: - Уже на первом допросе вы
исходили из того, что, ненавидя Ларису, я решил избавиться от нее. Я
действительно любил ее когда-то, но... Долго рассказывать, что там и как у
нас происходило, но любовь выгорела - вся, дотла. Вы считаете, что антипод
любви - ненависть. Но, поверьте, это вовсе не так! Настоящий антипод любви
- равнодушие... И ничего, кроме равнодушия, Лариса у меня в последнее время
не вызывала. Квартира... Квартира, как вам известно, моя, и вопрос ее
обмена был лишь вопросом времени. Кстати, известно ли вам, что Лара хотела
вернуться к матери, но именно я решил оставить ей часть своей площади? Если
нет, спросите у Наденьки, у их матери - они подтвердят. Неужели я произвожу
впечатление человека столь нетерпеливого и к тому же столь жестокого, что
мне легче убить, чем подождать месяц-два? - Груздев внимательно смотрел на
меня, рассчитывая увидеть, какое впечатление производят его слова, но я
хоть и думал, что наши мнения здорово совпадают, просто он до конца эти
вещи закругляет и додумывает, но виду не подавал, сидел и слушал - давай,
мол, излагай, раз условились...
Я протянул Груздеву папиросу, он поблагодарил кивком, заломил мундштук
по-своему - стабилизатором, прикурил и продолжал:
- Важной уликой против меня вы считаете заявление этого алкоголика
Липатникова о том, что он меня видел на лестнице. Но я вам еще раз говорю:
я был там не в семь часов, а в четыре! И Ларису дома не застал, поэтому и
написал записку... Я не знаю, как мне это доказать, но помогите мне! В
конце концов, почему слова Липатникова ценнее, чем мои? Но ему вы верите
безоговорочно, мне же вовсе не верите...
- Ваш сосед - человек незаинтересованный, - подал я голос.
- Ну, допустим. Но он ведь только человек, эраре гуманум эст -
человеку свойственно ошибаться... Тем более, как это положено, всех соседей
расспросите, осмотрите его часы, - может быть, они врут, - еще что-нибудь
сделайте! Только делайте, не сидите сиднем, успокоившись на одной версии.
Еще раз мою жену допросите, квартирохозяйку, сопоставьте их рассказы - тут
миллиграммы информации могут сыграть счастливую или роковую роль...
- Хорошо, - перебил я его. - Я обещаю вам еще раз все это проверить
досконально. Но вы отвлеклись...
- Да. Действительно... - Груздев тряхнул головой, словно освобождаясь
от порыва чувств, который он себе только что позволил. - Главная улика
против меня, просто-таки убийственная, - этот злосчастный "байярд"...
- Еще и страховой полис... - напомнил я.
- И этот дурацкий полис, о существовании которого я даже не
подозревал! Если предположить, что я не имею отношения к убийству...
- То выходит, вы прямо так и сказали Жеглову, что мы их вам
подбросили, - встрял я. - А зачем - вы об этом подумали? Наши ребята каждый
день жизнью рискуют...
- Подумал, - сказал Груздев твердо. - Вероятно, я был не прав. Не
вдаваясь в обсуждение ваших моральных качеств, я подумал, что для того,
чтобы эти вещи мне подбросить, вы должны были иметь их сами... А это уже
маловероятно. Значит, их подбросил мне убийца, и отсюда следует, что он
меня знал. Вот в этом направлении вам и надо искать...
Я невольно усмехнулся: войдя в роль, Груздев начал давать мне
указания, будто он сам был моим начальником, а не Глеб Георгиевич Жеглов.
Наверное, что-то такое есть в моем характере, если все вокруг меня, только
познакомившись, уже пробуют мною командовать. Но я, честно говоря,
командиров таких самозванных недолюбливаю, с меня тех хватает, которые по
уставу положены. Потому я и сказал Груздеву:
- В каком направлении искать, это вы меня не учите, сообразим сами
кое-как!
Он, видно, понял, что хватил лишку, потому что сразу же вроде как
извинился:
- Да мне и в голову не приходило... без меня учителя найдутся. Я
просто хотел сказать, что самая у вас неблагодарная задача - доказать мою
вину. Поскольку я не виноват и рано или поздно это откроется, я в это свято
верую, а то бы и жить дальше не стоило... - Он тяжело, судорожно как-то
вздохнул, добавил: - Был такой китайский мудрец, Конфуций его звали, вот он
сказал однажды: "Очень трудно поймать в темной комнате кошку. Особенно если
ее там нет..."
Поймать в темной комнате кошку - это значит доказать, что он убил
Ларису. А кошки в комнате вовсе нет... М-да, это он лихо завернул, красиво,
надо будет Глебу рассказать, он такие выражения любит. К слову вспомнилась
мне "Черная кошка", и от этого я почему-то почувствовал себя неуверенно,
тоскливо мне стало как-то. Помолчал я, и Груздев сидел молча, в камере
нашей было тихо, и только на первом этаже слышался смех и крепкие удары
костяшками о стол - свободная от караула смена забивала "козла". Ввел он
меня все-таки в сомнение, Груздев, надо будет все, о чем он толкует, до
ногтя проверить. А я, выходит, никак на него повлиять не смог? Сильнее он
меня выходит? Это было как-то обидно осознавать.
- Илья Сергеич, все, про что мы говорили, - это, куда ни кинь,
воображение. Ну поскольку мы вообразили, что вы не виноваты. А факты
остаются, и для суда их, по моему разумению, будет вполне достаточно, чтобы
вас осудить. А какой будет приговор, вы сами знаете, у вас в камере
Уголовный кодекс имеется. Так не лучше ли сознаться - ведь у вас наверняка
какие-то причины были, ну, не уважительные конечно, а эти... смягчающие,
что ли. Суд учтет и может вам жизнь сохранить...
Груздев вскочил, лицо и шея пошли у него красными пятнами, он
закричал:
- Нет! Никогда! Признаться в том, чего не совершал, да еще в убийстве?
Никогда! Как же я жить-то дальше буду, убийцей?.. Не-ет... Уж если мне
суждена эта Голгофа... я взойду на нее... я взойду... Не-ет, мой друг, -
сказал он глухо, но очень твердо, окончательно: - Раз уж я человеком
родился, надо человеком и умереть...
По комнате растеклось, всю ее до отказа заполнило тяжелое наше
молчание; каждый думал о своем, а внизу по-прежнему с треском, с хрустом
врубали "козла", гомонили, смеялись. На окно, шелестя здоровенными
крыльями, слетел сизарь, он заглядывал в комнату и смешно крутил крохотной
головкой, словно приглашая выйти из прокуренного помещения, подышать свежим
воздухом. Груздев долго смотрел на него, а когда голубь, захлопав крыльями,
взлетел в небо, проводил его взглядом, и вдруг лицо его, суровое, сухое, с
жесткими складками вдоль рта, утратило на моих глазах четкость, черты стали
расплываться, губы жалко задрожали - Груздев плакал! Я неуклюже попытался
успокоить его, и так мне было невыносимо видеть взрослого плачущего
мужчину, что я отвернулся к окну, делая вид, что не замечаю его слез, и он
сам, видимо, старался сдержаться изо всех сил, и за моей спиной раздавалось
тяжелое сопение и храпящие всхлипы, похожие на рычание.
Успокоившись наконец, он сказал:
- Не вижу я выхода! Весь в уликах, - будто меня кто-то нарочно
запутал... Я ведь всю жизнь был практическим человеком, но... Я не могу
бороться с неведомой тенью, да еще отсюда, из тюрьмы... Я не могу искать в
темной комнате кошку... И мне отсюда не вылезти... - Он судорожно вздохнул,
как вскрикнул, по-детски, ладонью, утер мокрое от слез лицо, поднял на меня
глаза: - Послушай, Шарапов! Я вижу, ты хороший парень, неиспорченный...
Пойми, меня может спасти только пойманный настоящий убийца. Прошу, заклинаю
тебя всем святым - ищи его, ищи! Найди! Ты сможешь, я верю. Пойми, если вы
его не найдете, вы сами станете убийцами - вы убьете ни в чем не повинного
человека!..
Я нажал кнопку, вызывая дежурного надзирателя, поднялся, и Груздев
крикнул мне, уже в дверях, руки назад:
- Даже если меня осудят, ищи его, Шарапов! Не жизнь, хотя бы честь мою
спаси!..
С тяжелым сердцем ехал я в радиокомитет - Груздев не то чтобы убедил
меня в своей невиновности, но и мою уверенность в противоположном он размыл
основательно. Конечно, стоило бы все это обсудить с Жегловым, но он, скорее
всего, назовет меня сентиментальной бабой и поднимет на смех, и я был даже
рад, когда после допроса Груздева не застал его в кабинете: умчался куда-то
в город. А я решил узнать на радио, когда и какой именно матч
транслировался двадцатого октября, во сколько точно кончился, с каким
результатом и так далее, - больше полагаться на приблизительные вычисления
Жеглова я не хотел.
Совсем молоденькая девчурка - на улице я бы ей больше шестнадцати ни
за что не дал - оказалась редактором спортивных передач и дежурила в тот
день. Разговор у нас с ней предстоял короткий, по моим расчетам, но, вместо
того чтобы ответить путем на мой вопрос, редакторша сама спросила,
порывшись в аккуратных папках-скоросшивателях:
- Вас какой матч интересует?
Я удивился - только что я уже сказал ей, что интересуюсь матчем
двадцатого октября. На что девица спокойно мне возразила:
- Двадцатого транслировались два матча - конец сезона и очень
напряженная таблица розыгрыша...

x x x

В Москве семьсот детских садов.
Ежедневно их посещает 70000 ребят.
Количество садов все время возрастает.
В хорошем помещении на Лефортовском валу
создан детский сад для 250 детей.
Недавно гостеприимно открыл свои двери
для ста маленьких хозяев детский сад в
Свердловском районе.

"Вечерняя Москва"


...Меня, как говорил старшина Форманюк, будто пыльным мешком по голове
из-за угла стукнули; во всяком случае, редакторша спросила с недоумением:
- Случилось что-нибудь очень серьезное?
- Да, золотко, - сказал я торопливо. - Говорите, да поскорее, какие
были матчи, где, во сколько и тому подобное...
Редакторша пожала узкими плечиками:
- Пожалуйста. Двадцатого октября, четырнадцать часов. Трансляция со
стадиона "Динамо". Ведущий - Вадим Синявский. Двадцать две тысячи зрителей.
Кубок СССР. Играли ленинградский "Зенит" и московский "Спартак". Счет 4:3.
Передача окончилась в пятнадцать пятьдесят пять. Там же - календарная
встреча ЦДКА-"Динамо", в семнадцать часов...
- Стоп, девушка, хватит!.. - заорал я и умчался, наверняка оставив у
молодой редакторши не самое лучшее впечатление о московских сыщиках.
Когда я вернулся из Лосинки, переполненный самыми поразительными
новостями, какие только можно себе представить, Жеглов уже сидел в кабинете
за своим столом и сосредоточенно работал над какими-то записями. Он поднял
голову, довольно хмуро взглянул на меня, буркнул:
- Ты где шляешься, Шарапов? Время уже к семи, а тебя все нет...
- Сейчас доложу, - пообещал я, скинул плащ, причесался и занял
выжидательную позицию. Глеб дочитал записку, перевернул ее вниз текстом,
ухмыльнулся:
- Ну, валяй, орел, докладывай. По лицу вижу, сейчас будешь хвастаться.
- Так точно, - сказал я. - Только не хвастаться, а сообщать о
результатах проверки. Хвастаться нескромно как-то...
- Ну-ну, скромник... Слушаю.
Я выждал немного, чтобы как в театре, эффектно, и сказал:
- Груздев невиновен. Освобождать его надо!
Получилось не так, как в театре, а наоборот, будто бухнул я холостым.
Жеглов поморщился, сказал хладнокровно:
- Да ты шутник, оказывается. Ну ладно, шути дальше.
- Я не шучу, - сказал я. - В книжке, которую ты мне дал, написано, что
сила доказательств - в их вескости, а не в количестве. И я с этим
согласен...
- Тогда порядок, - не удержался Жеглов.
Я не стал заводиться, кивнул:
- Ага, точно. Вот я поговорил по душам с Груздевым и понял. Что у нас
с ним что-то получается не то. Калибр не такой у человека, чтобы из-за
квартиры на душегубство пойти...
Жеглов снова перебил меня.
- Я, конечно, не Лев Толстой, - сказал он. - Но тоже отчасти
психолог... И хочу внести некоторую ясность с Груздевым. Почти все
сослуживцы характеризовали его как человека скрытного. Да мы и сами в этом
убедились. А скрытность обязательно означает притворство, - значит, ложь...
Уже одного этого немало, потому что притворщик, врун - потенциальный
преступник...
Я эти рассуждения даже дослушивать не стал.
- А если человек скрытный от застенчивости, например? - сказал я, но
сообразил сразу, что к Груздеву это, пожалуй, вряд ли относится, и
поправился: - Или от скромности? Тоже потенциальный преступник?
Жеглов, конечно, зацепился:
- Скромный он-это да, точно, прямо институточка голубая, чистая, как
мак! - И, довольный собой, посмеялся немного, а потом посерьезнел как-то с
ходу, будто тряпкой с лица смех стер, сказал: - Давай к делу, что ты бодягу
развел...
- Так я и собирался к делу, а ты тут со своей психологией, - сказал я
досадливо. - Можешь ты меня минуту послушать, не перебивая?
Мы рассчитали, что сосед Ларисы видел Груздева на лестнице около семи
часов - как раз в это время кончился матч ЦДКА-"Динамо"...
- Ну?
- Ты помнишь, что сосед этот, Липатников, времени не знал, только по
футболу мы и сориентировались?
- Так.
- И кто играл, он не помнил, помнишь? Он еще сказал, что не болеет...
- Заладил: "помнил", "помнишь"! Не тяни кота за хвост, что у тебя за
привычка!..
- Я не тяну, я хочу, чтобы ты все до мелочи вспомнил - это очень
важно. Так вот, на радио мне сказали, что в этот день был еще один матч,
"Зенит"-"Спартак", и трансляцию его закончили в четыре. Понимаешь - в
четыре! Соображаешь, что это значит? - спросил я и протянул Жеглову справку
из радиокомитета.
Он взял справку, внимательно прочитал ее, с недоумением посмотрел на
меня, повертел справку в руках, будто хотел еще что-нибудь из нее выжать,
но больше там ничего не было написано, и он сказал:
- М-да... Это несколько подмывает показаниям соседа... Но мы ведь на
них меньше всего базировались.
- Я извиняюсь, - сказал я запальчиво. - Это, по-моему, подмывает не
показания соседа, а наши с тобой расчеты. Сосед что? Он утверждает, что
видел Груздева после матча, а когда это было, ему неизвестно. А Груздев
сразу сказал, что встретил Липатникова в четыре. Это как будем понимать? Он
ведь показания соседа предусмотреть не мог?
- Да черт с ними, с этими показаниями, - сердито сказал Жеглов. - Мы и
без них бы, обошлись.
- Пока не обходились. Ты же сам про скрытность Груздева толковал и
целую теорию из нее вывел: раз скрывает, что был в семь, значит... и все
такое прочее...
Жеглов разозлился всерьез:
- Слушай, орел, тебе бы вовсе не в сыщики, а в адвокаты идти! Вместо
того чтобы изобличать убийцу, ты выискиваешь, как его от законного
возмездия избавить.
И оттого, что он разозлился, я, наоборот, как-то сразу успокоился и
сказал ему уважительно:
- Глеб Георгиевич, ну что ты на самом деле... Мы ж с тобой одну работу
работаем, просто я хочу, чтобы возмездие действительно законное было, - как
говорится, без сучка-задоринки. Ты же лично против Груздева ничего не
имеешь, верно? Но уверился, что он преступник, и теперь отступать не
хочешь...
- А почему это я должен отступать? - рассердился Жеглов.
- А потому, что факты. Вот ты послушай меня спокойно, без сердца. Я
после разговора с Груздевым думал много... плюс все делишки Фокса этого
растреклятого. Понимаешь, ведь между ними ничего не может быть общего, не
могу я себе представить, чтобы такие разные люди могли промеж себя
сговориться как-либо...
- Ты еще много чего не можешь представить, - вставил Жеглов.
- Не заедайся, Глеб, - попросил я его. - Лучше слушай. Соболевская мне
малость глаза приоткрыла. Мы с тобой все время считали, что Груздев, в
крайнем случае, мог навести Фокса на Ларису, так? Оказывается, Фокс и без
Груздева ее знал и у них были отношения. Серьезные, ну, со стороны Ларисы,
стало быть...
Глеб закурил, сильно затянулся, так что щеки впали, сказал:
- Ну-ну, продолжай, психолог...
Я на это не обратил внимания, мне важно было ему все разъяснить, чтобы
он, как и я, уразумел расстановку сил.
- Когда я про второй матч узнал, у меня в башке будто осветилось. Ты
сам посмотри, все ведь как нарочно складывается: патрон нестандартный,
палец на бутылке не его, след на шоколаде чужой. И что в четыре был, а не в
семь, вполне возможно. А если в четыре, а не около семи, то остается
одна-единственная улика - пистолет...
Глеб снова затянулся и процедил:
- Одна эта улика сто тысяч других перевесит...
- Ага. Вот я и понял, что точно так же может думать Фокс. Поэтому я
поехал в Лосинку и расспросил обеих женщин о том, что было двадцатого и
двадцать первого октября - подробно, по минутам...
Глеб даже со стула поднялся:
- И что?..
- Утром двадцать первого, часов в одиннадцать, пришел проверять
паровое отопление перед зимой слесарь-водопроводчик. Крутился по дому минут
двадцать. Высокий, черный, красивый, под плащом - военная одежда. В
хозконторе поселка водопроводчик с такими приметами не значится... - Я с
торжеством посмотрел на Глеба: - Вопросы есть, товарищ начальник?
Жеглов в мою сторону даже не высморкался. Нещадно скрипя блестящими
сапогами, принялся ходить по кабинету из угла в угол, долго ходил, потом
остановился у окна, снова долго там рассматривал что-то, ему одному
интересное. Не поворачиваясь ко мне, сказал:
- Жена Груздева, чтобы мужа выручить, под любой присягой покажет, что
это ты пистолет подбросил. Или расскажет, о чем говорили отец Варлаам с
Гришкой-самозванцем в корчме на литовской границе. Квартирохозяйку тоже
можно заинтересовать. Или запугать. Это не свидетели.
Опять вся моя работа к чертовой бабушке! Беготня, все волнения мои -
коту под хвост. Я аж задохнулся от злости, но спросил все-таки негромко:
- А кто же свидетели?
По-прежнему глядя в окно, Жеглов кинул:
- Фокс. Вот единственный и неповторимый свидетель. Для всех, как
говорится, времен и народов. Возьмем его, тогда...
Чуть не плача от возмущения, я заорал:
- Но ты же сам знаешь, Груздев не виноват! Что же ему, за бандита
этого париться?! У него, может, каждый день в тюрьме десять лет жизни
отымает!
Жеглов наконец повернулся, но глядел он куда-то вбок, и голос у него
был злой, холодный:
- Ты лишние сопли не разводи, Шарапов. Здесь МУР, понял? МУР, а не
институт благородных девиц! Убита женщина, наш советский человек, и убийца
не может разгуливать на свободе, он должен сидеть в тюрьме...
- Но ведь Груздев...
- Будет сидеть, я тебе сказал. А коли окажется, что это Фокса работа,
тогда выпустим, и все дела. И больше об этом - хватит, старший лейтенант
Шарапов. За дело несу персональную ответственность я, извольте соблюдать
субординацию!..
Замолчал он, и мне как будто говорить нечего стало, хотя и вертелось у
меня на языке, что Жеглов - это еще не МУР, что во всем этом нет логики и
нет справедливости, но как-то заклинил он меня своим окриком: ведь я
как-никак военная косточка и пререкаться с начальством в молодые еще годы
отучен... В репродукторе голос певца старательно, с коленцами выводил: "В
моем письме упрека нет, я вас по-прежнему люблю-ю-ю..." Только он и звучал
в нехорошей тишине между нами, двумя довольно упрямыми мужиками, приятелями
можно сказать...
В пепельнице лежали и дымили обе наши "нордины", и случайно залетевший
сквозь окно лучик солнца пересекали две струйки дыма - одна ярко-голубая,
плотная, другая светлая, почти прозрачная, - и я подумал: как странно, у
двух одинаковых папирос дым совсем разный, вот один, голубой, выстлался
понизу, вдоль стола, а другой, белый, тянется вверх. Я посмотрел на
Жеглова, он снова отвернулся к окну, загораживая весь проем широкой спиной,
а я думал о его шуточках, о всей его умелости, лихости и замечательном