Вайнеры Б. Эра Милосердия

- Тогда внимательно посмотрите на оборотную сторону этикетки...
Я включил настольную лампу, поднес к ней бутылку. На просвет сквозь
зеленое стекло отчетливо просматривался штамп: "18 окт. 1945". Не дожидаясь
его новых выдумок, я сказал:
- Вы, конечно, можете сейчас "вспомнить", что пили "кюрдамир" не за
неделю, а за день до убийства, но пора уже сообразить, что все эти враки ни
к чему...
- А я и вспомнил... - начал с наглой улыбкой Фокс, но отворилась дверь
и вошел Пасюк, ведя за собой двух рослых молодых людей.
- От ци хлопци будут подставные, - объяснил он. - Понятые в коридоре.
- Так пригласи их сюда...
Вошли понятые - две седенькие старушки, исключительно похожие друг на
друга и, как выяснилось, родные сестры. Старушки дожидались в коридоре
допроса как потерпевшие, по какому-то делу, там их и нашел Пасюк. Я
разъяснил собравшимся цель и порядок опознания, потом предложил Фоксу
занять место среди подставных - опознавать надо было из них троих.
Открылась дверь, и вошла Желтовская - испуганное милое лицо, мягкие
ямочки на щеках. Она, видимо, не понимала, что происходит, и от этого
волновалась еще больше - лицо было бледно, губы тряслись, глаза поминутно
заволакивались слезами.
- Гражданка Желтовская, не волнуйтесь. Успокойтесь, - сказал я с
досадой. - Сейчас вы осмотрите троих молодых людей. Не спешите, будьте
внимательны. Если вы кого-нибудь из них узнаете, скажете нам. Предупреждаю
вас об ответственности за дачу ложных показаний. Вот эти люди. Посмотрите
на них...
Опознаваемые сидели вдоль стены. Желтовская остановилась посреди
кабинета, молча смотрела на них, и я даже забеспокоился: неужели не
опознает? А потом понял, что она их просто не видит - глаза в слезах,
взгляд отсутствующий.
- Желтовская, я еще раз прошу вас успокоиться, - сказал я как можно
мягче. - Посмотрите на этих людей.
Она неожиданно как-то по-детски всхлипнула, кусая губы, удерживала
рыдания. Потом вытерла платочком слезы и сказала:
- Вот этот... - И кивнула на Фокса.
- Как его имя, давно ли вы его знаете, при каких обстоятельствах
познакомились?..
- Имени я не знаю, - почти шепотом сказала Желтовская. - Мы не
знакомы. Этот парень - слесарь из жилконторы в Лосинке.
- Вы его часто видите? - "накинул" я.
- Да нет, я вообще его видела один раз - в тот злосчастный день, когда
Илью... - И она снова расплакалась.
- А что произошло в тот день? - настырно выяснял я.
- Он пришел к нам проверить отопление...
- И вы вот так, сразу, его запомнили? - спросил я вроде с недоверием.
Она развела руками, ответила просто:
- Да.
- Что вы делали, пока он занимался отоплением?
- Я была на веранде, заканчивала автореферат... Потом он вышел из
кухни, сказал, что все в порядке, и ушел. Вот и все, собственно...
Пасюк увел всех из кабинета, остался со мною один Фокс, но что-то не
было у меня ни малейшего желания дальше разговаривать с ним. Да и он не
проявлял инициативы - ждал, что скажу или сделаю. А я подумал немного и
предложил:
- Рассказали бы вы, Фокс, все чистосердечно, как есть. Ведь за вас ни
в чем не повинный человек в камере мается. Совесть-то надо иметь, хоть
немножко?
На что Фокс сказал дерзко:
- Он не из-за меня мается. Вы же его посадили, не я...
Не мог я с ним спорить, ну, будто оторвалось что-то внутри. Но и на
полслове не остановишься.
- Спорить не будем. Нам все про вас известно - вы активный участник
банды. За вами убийство Груздевой...
В кабинет вошли Жеглов и Панков. И я очень обрадовался, что мне можно
прекратить этот мучительный для меня допрос. Я поздоровался с Панковым:
- Сергей Ипатьевич, вот этот самый пресловутый Фокс. Вы с ним прямо
сейчас займетесь?
Панков кивнул.
Не глядя на Фокса, не спеша снимал он в углу свои красно-черные
броненосцы, подвешивал зонтик на гвозде, размеренными движениями протирал
старомодные очки без оправы, с желтеньким шнурком, трубно сморкался в
клетчатый платок, и ничего в его сутулой тщедушной фигуре и сером
морщинистом лице не выдавало волнения или интереса: "Бандит и убийца ваш
Фокс, за это ответит в точном соответствии с законом, стоит ли еще
волноваться из-за всякой дряни?.."
И Жеглов, не обращая внимания на Фокса, сказал мне:
- Хорошего шоферюгу подобрал он себе...
- А что? - поинтересовался я.
- Его уже дактилоскопировали. Помнишь заточку, которой накололи Васю
Векшина?
- Да...
- Отпечатки пальцев на ней те же, что и у шофера, которого я
застрелил, - сказал Жеглов и повернулся к Фоксу: - Ты шофера Есина, что
тебя на "студере" возил, тоже не знаешь, конечно?
- Впервые увидел около ресторана, - прижал руки к сердцу Фокс.
- Ну и черт с тобой! - кивнул Жеглов. - Пошли, Шарапов...
Я сказал Фоксу:
- Это следователь прокуратуры товарищ Панков. Я вам уже говорил, он
будет заканчивать дело. Он его и в суд оформит.
Фокс вежливо кивнул головой. А я, уступив Панкову место за столом,
взял Глеба за плечо, и мы вышли в коридор. Настала наконец пора заниматься
Груздевым.
Мимо съежившейся на скамейке Желтовской мы прошли в соседний кабинет.
Допотопные деревянные часы с римскими цифрами, висевшие на стене, вдруг
заперхали, закашляли и пробили четыре раза. Жеглов устало потянулся, сказал
мечтательно:
- Эх, тарелочку бы супу сейчас... Так хочется горяченького. Как,
Шарапов, не отказался бы от рассольника, а? С потрошками гусиными?
- Я бы лучше щей поел. И баранью отбивную на косточке. Но поскольку
"Савой" далеко, а столовая откроется только утром, придется отложить этот
вопрос. Давай с Груздевым решим.
- А что с ним решать? - легко сказал Жеглов. - Завтра с утречка
вызовешь его да отпустишь. Напишешь постановление об освобождении от моего
имени, я подпишу - и все дела. Меня сейчас больше Фокс занимает...
- А меня Груздев, - покачал головой я. - Хоть Фокс и крепкий орешек,
да куда он от нас денется? Выспимся - и возьмемся за него всерьез. Все
улики по-настоящему против него. Неужели уж ты его на таком материале не
расколешь?
И тут Жеглов очень удивил меня.
- У тебя опыта нет, Шарапов, - уныло сказал он. - Иначе ты бы знал:
такие, как Фокс, не колются. У них воровской закон сам по себе ничего не
стоит - они из материалов дела исходят: и чем больше улик, тем труднее их
заставить сознаться.
- А какая здесь логика?
- А такая, что они понимают: суд в их бумажное раскаяние не поверит,
все равно отвесит на полную катушку. Вот они и оставляют себе шанс свалить
обвинение на кого-нибудь из лагерных, кто согласится взять на себя - бывает
и такое... Так что нам его самим изобличать придется - до фактика, до
словечка, до минутки.
- Ну что ж... Не знаю, как ты, а я готов для него постараться! Я ведь
таких негодяев не только сроду не видел, даже в книжках не встречал...
- Ну и добро... - кивнул Жеглов. - Давай домой собираться, что ли?
Двадцать часов на ногах...
- А Груздев?
- Так я же сказал тебе: ночь на дворе, что мы его будем с постели
поднимать?..
- Я думаю, с той постели и среди ночи помчишься. И жена его здесь...
- Теленок ты, Володька. Им и домой-то добираться не на чем!
- Ничего, я думаю, они в крайнем случае пешком пойдут. Ну давай
закончим с этим, Глеб, и тогда уж домой.
- Да ты не понимаешь, это ведь на час бодяга...
Мне надоело с ним препираться, и я сам снял трубку, вызвал КПЗ, велел
дежурному направить к нам Груздева. Жеглов лениво проворчал:
- Ты, салага, хоть сказал бы дежурному, что с вещами. А то
возвращаться придется...
Да, об этом я не подумал. Я перезвонил дежурному - и он в самом деле
меня не понял, решив, что мы вызываем Груздева на допрос.
- А коли так, то требуется постановление, - сказал дежурный.
Я заверил его, что сейчас же принесу сам, и Жеглов милостиво
согласился продиктовать мне коротенький текст. Постановление заканчивалось
словами... "...Изменить меру пресечения - содержание под стражей - на
подписку о невыезде из города Москвы". Тут мы опять заспорили - мне
казалось правильным написать: "освободить в связи с невиновностью", но
Жеглов сказал:
- Ну что ты, ей-богу, нудишь? Если мы так напишем, начнутся всякие
вопросы да расспросы. Без конца от дела отрывать будут, а у нас его,
дела-то, полны руки! Если же изменение меры-пресечения - это никого не
касается. Следствие само решает, под стражей обвиняемого держать или под
подпиской, понял? Закончим с Фоксом, тогда и для Груздева подписку
отменим...
Я действительно в тонкостях этих еще слабо разбирался, не представлял
себе, каково человеку жить под подпиской - это ведь значит находиться под
следствием; у меня было одно желание - как можно скорей выпустить Груздева
на свободу. Поэтому я мирно согласился, дождался, пока Жеглов поставил на
бумаге свою знаменитую, в пятнадцать колен, подпись, и сбегал в КПЗ. Жеглов
тем временем наведался к Панкову, который успел добиться от Фокса твердого
уверения в том, что он никогда никаких преступлений не совершал, что все
наши доказательства - это чистейшая "липа номер шесть" и следствие никоим
образом не должно рассчитывать на какую-нибудь иную позицию в этом, как
выразился Фокс, жизненно важном для него вопросе.
- Значитца, так, Шарапов... - сказал мне Жеглов. - Ты тут выруливай с
Груздевым, а я пойду еще с Панковым посижу для приличия...
- А с Груздевым попрощаться не думаешь? - спросил я.
- Чего мне с ним прощаться? - холодно сказал Жеглов. - Он мне не сват,
не брат...
- Я думаю, перед ним извиниться надо, - нерешительно сказал я.
Глеб захохотал:
- Ну и даешь ты, Шарапов! Да он и так от счастья тебе руки целовать
будет!
Мне это не показалось таким смешным - не за что было, по-моему,
Груздеву нам руки целовать.
- Мы же невиновного человека засадили, Глеб, - сказал я. - Мы его без
вины так наказали...
- Нет, это ты не понимаешь, - сказал Глеб уверенно. - Наказания без
вины не бывает. Надо было ему думать, с кем дело имеет. И с бабами своими
поосмотрительнее разворачиваться. И пистолет не разбрасывать где попало...
- И повторил еще раз, веско, безоговорочно: - Наказания без вины не бывает!
Не понравилось мне это рассуждение, такое чувство у меня было, что
все-то он ухитряется наизнанку вывернуть, поставить с ног на голову. И я
продолжал упрямо:
- Ты мне мозги не пудри! Я просто по-человечески разбираюсь. Заставили
человека страдать? Заставили. Не виноват? Извинитесь: не по своей ведь
прихоти сажали, так уж, мол, обстоятельства сложились. Будьте здоровы и не
поминайте нас лихом. Это, по-моему, будет по-людски.
Жеглов снова засмеялся:
- Да пойми ты, чудак, что ему наше "извините" нужно не больше, чем
зайцу стоп-сигнал. Не в словах суть, а в делах. Вот ты его сейчас отпустишь
- это есть для него главная суть. А слова что? Ерунда! Помнишь, я как-то
начал тебе свои правила перечислять?
- Ну?
- Нас перебило тогда что-то. Но сейчас я закончу: вот тебе еще два
правила Глеба Жеглова, запомни их - никогда не будешь сам себе дураком
казаться!... Первое: даже "здравствуй" можно сказать так, чтобы смертельно
оскорбить человека. И второе: даже "сволочь" можно сказать так, что человек
растает от удовольствия. Понял? Действуй! - Он весело хлопнул меня по плечу
и направился к двери.
Опять он верх взял, опять я в дураках остался, и такая меня, сам не
знаю почему, злость взяла, что крикнул я ему вслед:
- Я еще одно правило слышал - можно делать любые подлости, подставляя
человеку стул. Но мягкий... К остальным его присоедини, подойдет, ты
слышишь, Жеглов?!
Но он даже не обернулся, до меня донесся лишь скрип его сапог и песня:
"...Первым делом, первым делом самолеты..."
Я посидел немного без всякого дела - просто чтобы успокоиться. Часы
показывали пять. Хотя в голове плавал какой-то туман, спать уже не
хотелось, да к тому же саднили порезы от витрины "Савоя", особенно на лбу.
Вдруг я вспомнил, что сейчас должны привести Груздева, а Желтовская сидит в
коридоре. Я торопливо выглянул из двери и позвал ее к себе в кабинет: мне
вовсе не хотелось, чтобы она видела, как конвой поведет - руки назад - ее
мужа.
Она вошла, отупевшая от переживаний, от бессонной ночи, по-прежнему не
зная, что ее ждет: ведь Фокс до сих пор оставался в ее глазах поселковым
водопроводчиком, и она наверняка не могла взять в толк, какое он имеет
отношение ко всем этим делам. Я усадил ее, предложил воды из графина, она
покорно отпила несколько глотков, потом подняла на меня покрасневшие глаза,
ожидая вопросов. Но я молчал, и тогда, набравшись храбрости, спросила она:
- Скажите, ради бога, скажите, что же это происходит? Ведь Илья
Сергеевич ни в чем не виноват...
- Я знаю... - начал я и услышал шаги в коридоре, ровный солдатский
топот конвоя и не в такт шаркающую неровную поступь арестованного.
Я замолчал, посмотрел на дверь, и в этот момент шаги приблизились,
затихли. В дверь постучали:
- Разрешите? - И конвоир заглянул в кабинет.
Я кивнул, и он ввел Груздева, всклокоченного, в измятой одежде, в
которой он спал на нарах - постели тогда не полагалось. Даже сквозь
недельную щетину было видно, что лицо его отечно, бледно характерной
землистой серостью заключенного, веки припухли, почти закрывали красные
измученные глаза. Груздев глянул на меня, и тут же его взгляд метнулся к
женщине - в ней был главный интерес арестованного: кого привели к нему на
допрос, что ждать ему от свидетеля?!
И в тот же миг он узнал Желтовскую и бросился к ней. Она поднялась
Груздеву навстречу, но он остановился на полпути, с мольбой посмотрел на
меня - уже сказалась привычка жить не по своей воле. Я кивнул ему, а
конвоиру знаком показал: "Свободен!" - и он ушел. Груздев обнял Желтовскую,
на какое-то мгновение они замерли, потом послышались всхлипывания и голос
Груздева:
- Не надо. Галочка, нельзя... не надо.
Я не смотрел в их сторону, только чувствовал, как жарко полыхало у
меня лицо от невыразимого стыда за то, что я принес этим людям столько
горя. Я сидел, отвернувшись к окну, и, может, впервые в жизни думал о том,
что власть над людьми - очень сильная и острая штука, и, может быть, именно
тогда поклялся на всю жизнь помнить, какой ценой ты или другие должны
заплатить за сладкие мгновения обладания ею...
Груздев кашлянул, и я повернулся к ним. Они стояли уже врозь и
смотрели на меня с бесконечным ожиданием и надеждой. Кивнув на тощий
узелок, брошенный у двери, Груздев медленно спросил:
- Меня... что... в Бутырку... или... - Голос его предательски дрогнул,
он закашлялся, замолчал, только глаза впились в меня с мучительным
вопросом.
Мне захотелось встать, торжественно объявить ему постановление об
освобождении, но тут же устыдился этого желания - я ведь не награждал его
свободой, она была его правом, его собственностью, которую мы походя, силой
обстоятельств, силой своей власти отобрали, и гордиться тут было вовсе
нечем. По-прежнему сидя, я просто сказал ему:
- Илья Сергеич, дорогой, я очень рад за вас - мы поймали Фокса,
настоящего убийцу... Вы свободны...
Груздев секунду стоял неподвижно, будто не веря своим ушам, он даже
закачался с закрытыми глазами, и я испугался, как бы он не упал, но он
издал вдруг какой-то совершенно невнятный торжествующий крик, бросился ко
мне и стал обнимать, прижимать к себе, и, может быть, потому, что был я
совсем неопытный сыщик, но я тоже от души обнимал его, пока мы оба не
застеснялись этого порыва, и он чуть отодвинулся от меня и проговорил:
- Это вы все, Шарапов, голубчик вы мой, милый вы мой... Я в вас сразу
поверил... Я вам все время верил... Спасибо вам сердечное, всю жизнь вас
помнить буду... - И еще что-то в этом роде несвязно, со слезами бормотал
Груздев, и я уже почти не слушал его, я думал о том, что Глеб Жеглов снова
оказался прав, когда говорил, что Груздев будет нам руки целовать за свое
освобождение, но меня не радовало это прекрасное жегловское знание
человеческой сути, самого ее нутра, потому что человек подчас не волен в
своих чувствах и поступках, и в неожиданной радости, и в горе - все равно.
А сейчас речь шла не только о Груздеве, но и о человеке по имени Жеглов, и
о человеке по имени Шарапов, и о всех тех, кто имеет право сажать людей в
тюрьму, и о тех, других, кому выпадает горькая беда попасть в наше
заведение, и о том, какие отношения, какие чувства это все между теми и
другими вызывает. Но ничего этого я Груздеву, конечно, говорить не стал, у
меня был свой долг, и я был обязан его отдать.
- Илья Сергеич, все сложилось так, - сказал я, глядя ему в глаза, -
ну, что сомнений в вашей виновности не было... И поэтому вас арестовали...
- Да я все понимаю! - горячо перебил меня Груздев. - О чем тут
говорить...
- Тут есть о чем говорить, - сказал я твердо. - Я должен извиниться
перед вами и за себя... и за своих товарищей. Мы были неправы, подозревая
вас. Извините, и... вы свободны. Я вас провожу на выход...
Желтовская крепко обхватила Груздева, словно боясь, что я передумаю, а
он, погладив ее по голове, протянул мне руку:
- Прощай, Шарапов. Ты хороший человек. Хорошо начинаешь. Побольше бы
таких, как ты... Будь счастлив...
Уже на выходе, помявшись немного, он сказал:
- В нашей жизни очень важно правильно оценивать людей. Особенно если
они твои друзья...
Я с удивлением посмотрел на него - к чему это он? А Груздев, будто
решившись, закончил:
- У меня характер прямой. Ты меня извини, но я тебе скажу так: плохой
человек твой Жеглов. Ты не подумай, я не потому, что с ним сцепился...
Просто для него другие люди - мусор... И он через кого хочешь переступит.
Доведется - и через тебя тоже...
Забрезжил серый сырой рассвет. На улицу выходили дворники с метлами,
по всему телу расплывалась уже ничем не сдерживаемая усталость, а я все
стоял на тротуаре около первого поста и лениво размышлял о том, как подчас
мы торопимся обвинить, осудить человека. Вот и Груздев сейчас сказал о
Жеглове злые слова и ушел с горечью и ненавистью в сердце, даже не
подозревая, что во имя того, чтобы мог он сейчас в предрассветном осеннем
сумраке идти с любимой женщиной домой, Жеглов всего несколько часов назад
без всяких колебаний бросился в схватку с Фоксом и бог весть, чем эта
схватка могла кончиться...

x x x

ПЕРВЫЙ ЗАМОРОЗОК

Сегодня утром крыши Москвы покрылись
инеем. Этот первый "белый утренник"
наступил на месяц позже среднего срока.
Инеем покрылись поля и лесные поляны. В
еловые и лиственничные чащи заморозок еще
не проник.

Заметки фенолога


Дыма табачного набралось в кабинете больше, чем когда бы то ни было:
Свирский курил трубку, выпуская из черного обкуренного жерла каждые три
секунды целое облако - мы четырьмя "нординами" за ним поспеть не могли.
Собрались сегодня попозже, успев выспаться после вчерашнего, и вот уже
добрых полтора часа обсуждали, как изловить банду. Заново зарядив свое
"орудие" и шарахнув очередным залпом густого пахучего дыма, Свирский
подытожил:
- Конечно, прекрасно, что вы взяли Фокса. Судя по всему, это один из
активнейших участников банды...
- Если не главарь... - подал голос Жеглов.
- Да. Но в то же время у нас до безобразия мало каких-либо выходов на
остальных. Предположение, что они базируются на район Сретенки, Марьиной
рощи, следы ног, отрывочные сведения о внешности еще одного бандита... Все
это даже не корыто, и будут ли к нему свиньи, очень пока не ясно. Конечно,
можно подождать, не скажет ли Фокс...
- Не скажет, - утешил Жеглов. - На его разговорчивость рассчитывать не
приходится.
- Изворачивается до последнего, - поддержал я. - Даже очевидных фактов
не признает, все наотрез. Добром от него ничего не добьешься...
- Надо его подмануть, сукинова сына, - неожиданно предложил Пасюк.
- Да? А как? - с надеждой посмотрел на него Свирский.
- То я нэ розумию, Лев Олексеевич, - растопырил огромные ладони Пасюк.
- То у нас Глеб Егорович мастак...
Немножко посмеялись, но я про себя подумал, что какая-то истина в
словах Пасюка есть - на фронте довольно часто получалось, что доставали
хитростью то, чего нельзя было добыть с бою. А Жеглов сказал:
- У нас остается пока что единственный канал, где мы знаем хотя бы
кого персонально искать. Это подружка Фокса - Аня.
- Да, я уже думал об этом, - сказал Свирский. - У вас кто ею
занимается?
- Шарапов, - сказал Жеглов. - Он и по вокзалам, и по кличкам, и по
оперучету ее проверяет.
- Ладно, - кивнул Свирский. - Тогда хватит заседать, все усилия
направьте сейчас в эту сторону. Для проверки на вокзалах я вам еще шесть
человек немедленно выделю, как раз в третьем отделе вчера группа Коногонова
освободилась. Вечером доложите о результатах...
Время бежало быстро, а никаких сколько-нибудь приличных следов Ани не
обнаруживалось. И все время скребла мыслишка: а на кой, собственно говоря,
ляд мы приберегаем телефон бабки Задохиной? И незадолго до обеда я сказал
Жеглову:
- Слушай, Глеб, что нам мешает попытаться вытащить Аню по телефону
бабки?
- Спугнем их... - сказал Глеб механически, потом оторвался от своих
бумаг и внимательно посмотрел на меня, словно додумывая мысль, которую я не
высказал. Потом улыбнулся: - Смешно, Володька. Иногда принимаешь
какую-нибудь вещь как аксиому. Дерево твердое, молоко жидкое. А масло?
Масло ведь бывает не только твердое, но и жидкое, так? Вот и телефон
Задохиной конспиративный. И точка. А какой он сейчас, когда мы Фокса взяли,
к богу конспиративный? Что мы, банду спугнем? Так их уже спугивать некуда.
Тем более что жулики они отчаянные и нам нечего надеяться, что они
угомонятся.
- Вот и я так полагаю, - сказал я. - Давай только подумаем, как хитрее
ее вытащить.
- Не об этом надо думать, - покачал головой Жеглов. - Вытащим
как-нибудь. Думать надо о другом - что мы с ней будем делать? А если она не
знает или не захочет нам показать банду?
- А что мы теряем? - спросил я. - Допросим, а там видно будет...
- Не-е, это ты не прав, Шарапов, - протянул Глеб. - Нам надо иметь
четкий план. Ты ведь небось разведкой так не занимался: пойти туда - не
знаю куда, принести то - не знаю что? Надо себе точно представить, что
именно нам от нее, от Ани, значитца, нужно и каким способом это добыть. Вот
когда придумаем, тогда поговорим...
Долго я сидел и размышлял обо всем этом, и все время мне мешала мысль
о том, что, прежде чем допрашивать Аню, ее надо как-то вытащить, зря Жеглов
отмахивается от этой задачи, будто можно взять ее и вытащить из кармана.
Пасюк прав, конечно: надо ее как-то "пидмануть" - в лоб, нахрапом, с
подругой Фокса не справиться. Так и этак выстраивал я разные комбинации,
даже на бумаге рисовал, и каждый раз оказывалось, что от того, как мы ее
заманим на встречу с нами, будет зависеть все остальное. И еще я понял:
иначе как изнутри мы сейчас банду взорвать не сможем...
Значит, еще раз, сначала. Вытаскиваем Аню. Как? С помощью Волокушиной?
Не годится. Фокс ей даже звонить-то по этому телефону запретил, и на
свидание с ней Аня, скорей всего, не пойдет... А выстрел окажется
холостым... С кем же Аня захочет встретиться? Пожалуй... пожалуй... только
с человеком, у которого есть известие от Фокса... Так, так, вроде
нащупывается... У кого может быть такое известие? Тоже ясно - только у
человека, с которым Фокс сидел в одной камере. Так. И этот человек вышел на
волю... Почему? Почему вышел на волю?.. Ну ладно, это мы придумаем... Есть,
допустим, у сокамерника письмо для Ани... или поручение на словах... Письмо
она может потребовать послать по почте... Хотя нет - надо же адрес дать!..
Так, так... Встретились, допустим... Но ведь тащить ее к нам нелепо... Ее
самое и сажать-то не за что, пока не доказано соучастие в банде...
Есть идея! Есть! И я помчался в управленческую библиотеку...

Конвоир прищелкнул сапогами, расцепил наручники, и Фокс с облегчением
потряс затекшими кистями, приветливо мне улыбнулся:
- Здравствуйте, Владимир Иваныч...
Каким-то непостижимым образом он уже знал каждого из нас по
имени-отчеству и на допросах преимущественно дурачился, сводя все ответы к
шуткам, выступал этаким жизнерадостным придурком, которого несчастная
страсть к игре и женщинам ввергает каждый раз в неприятности. Я протянул
ему записку Груздева и сказал:
- Мы нашли ваше письмо с угрозами в адрес Ларисы Груздевой. Это будет
очень веским доказательством по делу.
Он, небрежно улыбаясь, взял записку, прочитал ее, поцокал языком:
- Опять ошибка, Владимир Иваныч. Это не мое письмо.
- Как не ваше, а чье же?
- Не знаю! - Фокс развел руками. - Это не я писал.
На этот раз уже хитро заулыбался я:
- Мы предвидели, что вы будете отказываться. Еще бы, такая улика! Но
графическая экспертиза все докажет...
- Пожалуйста, - ухмыльнулся Фокс. - Доказывайте...
Я взял со своего стола листок тонкой оберточной бумаги, карандаш,
передал Фоксу:
- Пишите: образец свободного почерка гражданина Фокса Евгения...
Фокс, не споря, написал, поднял голову в ожидании дальнейшего. Я
объяснил ему:
- Для экспертизы потребуются три документа: образец свободного
почерка, образец диктовки и, наконец, образец вашего письма, не связанного
с этим уголовным делом.
Фокс снова ухмыльнулся:
- Тогда вам придется разыскать мои школьные сочинения. Правда, боюсь,
что в войну они пошли на растопку за отсутствием художественной ценности...
- Ничего, нас устроят ваши снабженческие заявки на сатураторы.
Фокс пожал плечами, спросил:
- Ну, что дальше?
- Дальше пишите свободно, что хочется. На ваше усмотрение.
Фокс взял карандаш, послюнил его - на глянцевитой поверхности
оберточной бумаги химический карандаш оставлял слишком бледный след - и