Вайнеры Б. Эра Милосердия

твердом характере. "Железный парень наш Жеглов", - сказал однажды о нем
Коля Тараскин, и это было, конечно, правильно...

В девять часов утра конвой доставил Ручечника к нам в кабинет. Камера
никому, видать, не в пользу - за эти дни он сильно сдал: пожелтело лицо,
редкая жесткая щетина прибавила добрых два десятка лет, крупная тяжелая
челюсть, придававшая ему мужественное выражение, как-то неуловимо
вытянулась, стала просто длинное, старческое, глаза запали и недобро
поблескивали из глубоких глазниц. Я усадил его на стул в углу кабинета, и
он уставился на свои пижонские штиблеты, которые из-за вынутых шнурков
сразу приобрели какой-то жалкий, нищенский вид. Жеглов разгуливал по
кабинету, напевая под нос: "Первым делом, первым делом самолеты", я сидел
за своим столом, глядя на Ручечника, и длилась эта пауза довольно долго,
как в театре, пока он, хрипло прокашлявшись, не сказал:
- Чего притащили, начальники? Покимарить вдосталь и то не дадут...
На что Жеглов быстро отозвался:
- Не лги, не лги, Петр Ручников, тебе спать сейчас совсем не хочется,
бессонница у тебя сейчас!
Ручечник спорить не стал, он уныло смотрел куда-то в стену за спиной
Жеглова, взгляд был у него грустный и сосредоточенный. Потом без видимой
причины повеселел, попросил у Жеглова чинарик, и тот, лихо оторвав зубами
конец папиросы, протянул ее вору:
- На, пользуйся моей добротой... - И, подождав, пока Ручечник сделал
несколько жадных затяжек, осведомился: - Не надоело бока давить в нашем
заведении?
- Ох надоело, начальник! - искренне сказал Ручечник. - Можно сказать,
от одной скуки тут околеешь. Сидит со мною хмырь какой-то залетный -
деревня, одно слово, ни в очко, ни в буру не может...
- А на воле благода-ать... - соблазнял Жеглов. - По нынешнему времени
ты бы уже огрел бутылочку, поехал бы на бегах рискнул...
Ручечник аж всхлипнул огорченно от таких замечательных, но - увы! -
недоступных возможностей:
- Чего толковать, на воле жизнь куда красивше, чем в седьмой камере,
да куда денешься? - Он с хрустом потянулся, широко зевнул:- О-ох, тошно
мне, граждане начальники, отпустили бы мальчишечку...
- И отпустим, - с готовностью и вполне серьезно сказал Жеглов. - Ты
мне Фокса, я тебе волю. Мое слово - закон, у любого вора спроси!
- Точно. Ты мне волю, а Фокс? - Ручечник опустил голову и говорил тоже
серьезно: - Он ведь меня погубит. Фокс - человек окаянный. На первом же
толковище не он, так дружки его меня по стене размажут, ась?
Он поднял голову, смерил Жеглова глазами, и ничего в его лице не
осталось дурашливого, что было еще минуту назад, а видны были только испуг
да тоска по свободе, такой близкой и такой невозможной.
- Не так страшен черт, как его малюют, - построил улыбку Жеглов. - Мы
ведь его все равно возьмем...
- Только не через меня, только не через меня, - быстро забормотал
Ручечник. - Мне главное, чтобы совесть чиста, я тогда на любом толковище
отзовусь...
Глеб пожевал губами, лицо его стало суровым.
- Ты Фокса боишься... - сказал он не спеша. - Напрасно... Тебе пока
что меня надо бояться, я тебя скорее погублю, коли ты так...
- Эхма, тюрьма, дом родной! - отчаянно махнул рукой вор. - Отпилюсь на
лесоповале - и с чистой совестью на волю! Вы не подумайте, начальнички, что
я злыдень такой... - Лицо его сморщилось, казалось, он вот-вот заплачет. -
Что я, вам помочь не хочу? Хочу, истинный крест! Но не могу! Я вам вот
байку одну расскажу - без имен, конечно, но так, для примеру. Хочете?
- Ну-ну, валяй, - разлепил губы Жеглов.
- Есть такое местечко божье - Лабытнанга, масса градусов северной
широты... И там лагерь строжайшего режима - для тех, кому в ближайшем
будущем ничто не светит. Крайний Север, тайга и тому подобная природа.
Побежали оттуда однова мальчишечки - трое удалых. Семьсот верст тундрой да
тайгой, и ни одного ресторана, и к жилью не ходи - народ там для нашего
брата просто-таки ужасный. И представьте, начальники, вышли мальчишечки к
железке. Двое, конечно.
- А третий? - спросил я. - Не дошел?
Ручечник сокрушенно покачал головой, вздохнул:
- Не довели. За "корову" его, фраеришку, взяли.
- Как это?! - оторопело спросил я.
- Как слышал. Такие у нас, значит, ндравы бывают. Жизнь - копейка. А
уж для Фокса - тем более...
Ручечника увели - дальше разговаривать с ним было без толку, он явно
предпочитал отсидку встрече с Фоксом. Оставалась Волокушина. Жеглов сбегал,
переговорил с ней, и она без особого сопротивления согласилась позвонить
Ане. Со связистами все было заранее договорено, и не прошло и часа, как мы
сидели в маленькой уютной комнате Волокушиной в Кривоколенном переулке, 21.
В комнате даже после обыска было чисто и уютно; массивный торгсиновский
буфет сиял промытыми резными стеклами, кружевной подзор на кровати и такая
же салфеточка под телефоном топорщилась от крахмала, мраморные слоники -
семь штук по ранжиру на буфете - сулили счастье, которого Волокушина так
жадно хотела, да не дождалась...
После того как Волокушина позвонила по телефону бабке Задохиной,
разговаривать нам было особенно не о чем - инструкции полной мерой были
выданы по дороге, - мы сидели молча, думая каждый о своем, и только старший
сержант Сафиуллин из отдела связи, приехавший с нами для обеспечения
нормальной работы аппаратуры, время от времени проверял, не фонят ли
наушники, которые он для нас с Жегловым подключил к телефону параллельно.
Конечно, прождать можно было черт те сколько - и сутки, и двое, - но нам
повезло: минут через сорок телефон задребезжал, и Волокушина, резко
побледнев, сняла трубку. Мы тоже прижали к ушам наушники. Мужской низкий
голос прозвучал так, будто звонили из соседней квартиры:
- Света?
- Да, я... - Волокушина глазами, всем лицом, головой показала нам, что
это Фокс.
- Где Петька? - требовательно спросил Фокс.
Точно так, как было уговорено, Волокушина зашлась в плаче, сквозь
который прорывались отдельные несвязные слова.
- Ты что ревешь, дура? - спросил Фокс злобно. - Говори толком!
- Пе-е-етеньку посадили, - заверещала Волокушина. - Фоксик, миленький,
помоги, что же я теперь делать-то бу-у-уду-у?..
- А ты как выскочила? - спросил он подозрительно.
- Его с номерком взяли, на карма-а-ане-е...
- Понял, - сказал Фокс деловито. - Слушай внимательно: я ему помогу,
чем возможно. Раз. Ты больше к Аньке не звони, я тебе потом сам позвоню.
Это два. Если тебя лягавые возьмут, молчи, как немая. Тогда выручу. Будешь
болтать - язык отрежу. Все...
Гудки отбоя возвестили, что разговор окончен, и почти в ту же секунду
раздался зуммер полевого телефона Сафиуллина. С телефонной станции
сообщили: Фокс звонил из автомата в булочной у Сретенских ворот. Прямо со
станции туда уже мчался на машине Пасюк - прочесать с группой сотрудников
прилегающую территорию.
Но Фокс как сквозь землю провалился, хотя поработал Пасюк истово.
Узнали мы об этом немножечко позже - когда приехали в Управление и
выслушали его рапорт.
- Ничего, - утешил расстроенного Пасюка Жеглов. - Он, гад ползучий, от
меня не уйдет. Слово чести!
Я видел, что от злости он прямо искрился, словно только что заряженный
танковый аккумулятор.
- По домам! - скомандовал Жеглов! - Отдохнуть по силе возможности и в
девятнадцать пятьдесят быть у входа в "Савой". Марш!..

x x x

ЭКСПОНАТЫ ИЗ БЕРЛИНА

Выставка образцов трофейного сооружения
захваченного у немцев в 1941-1945 годах,
продолжает пополняться новыми
экспонатами. В Москву доставлено много
образцов боевой техники, отбитой у врага
в Берлине, Будапеште и в других районах
недавних боев.

"Известия"



Глупо, конечно, но факт - очень я взволновался перед походом в
"Савой". Как там ни говори, а все-таки первый раз в жизни собирался я в
ресторан. Еще до демобилизации побывал я пару раз в немецких "гештетах", но
какой же это ресторан - забегаловка, и все! И еще я очень жалел, что в
ресторан я иду искать Фокса, вместо того чтобы нам отправиться туда с
Варей, попробовать жареного мяса, выпить винца, потанцевать, и все бы
увидели, что я тоже кое-чего стою, коли пришла со мной туда самая красивая
девушка.
Но об этом и думать нечего, потому что мы отдали Шурке Барановой
карточки, и нам с Жегловым еще надо смикитить, как дотянуть до конца месяца
хотя бы на хлебе с картошкой. Наши талоны на второе горячее блюдо были
действительны только для управленческой столовой. Нет, коммерческие
рестораны нам пока не по карману!
Об этом и сказал нам Жеглов в автобусе, когда мы остановились
неподалеку от входа в "Савой" без десяти минут восемь. Он выдал нам по
замусоленной синей сотняге и сказал:
- Деньги казенные, не вздумайте там шиковать на них! Тем более что
вовсе не известно, явится ли он сюда...
Все засмеялись: в коммерческом ресторане на сотню зашикуешь, пожалуй!
Гриша Шесть-на-девять спросил:
- А чего можно взять на сто рублей?
Жеглов неодобрительно покосился на него:
- Две чашки кофе, рюмку сухого вина и бутылку лимонада. Но тебя это
все не касается - ты нас вместе с Копыриным будешь здесь дожидаться...
- Ну-у, тоже придумал, я, может быть...
- Отставить разговоры! Вы здесь не прохлаждаться должны, а прикрывать
наш тыл. Неизвестно, как там все сложится, поэтому у вас с Копыриным должна
быть все время готовность номер один. Не отвлекаться, газет не читать,
байки не травить - все время вы должны просматривать зону перед входом в
ресторан. Если случится так, что Фокс придет и вы его опознаете, дайте ему
спокойно войти, после чего ты, Копырин, остаешься на месте, а Гришка идет
ко мне. Задача вам ясна?
- Чего там неясного! - невозмутимо сказал Копырин.
- Ясна, но мне хотелось бы... - начал Гриша, но Жеглов махнул рукой:
- С тобой все! Теперь задача для Тараскина и Пасюка. Значитца,
ресторан имеет два зала в форме буквы "Г". В оба зала есть входы - один с
улицы, другой из гостиницы. Вы проходите и садитесь в самом конце второго
зала, блокируя вход-выход из гостиницы. Я зайду в ресторан первым и сяду в
самой середине - у фонтана, так, чтобы меня видно было из обоих залов.
Шарапов двигается замыкающим. У входа в первый зал находится стойка с
высокими стульчиками, называется "бар". Вот ты, Шарапов, со своей
заграничной внешностью, и будешь нести службу у стойки. Сидеть тебе надо
спиной к входу, вполоборота к стойке - тогда ты будешь всех просматривать,
а твое лицо почти никто не увидит. Диспозиция ясна?
- Ясна.
- Как только мы уйдем, Копырин отгонит автобус к углу Пушечной и
Рождественки - с этой точки вы можете наблюдать оба входа: и в ресторан, и
в гостиницу.
Я спросил:
- Что делаем, если опознаем Фокса?
- Спокойно пьем кофе на всю отпущенную финчастью сотню. Не глазеем на
него, не дергаемся, не ерзаем. Все сидим на своих местах и ждем, пока Фокс
отгуляет и начнет собираться домой или в туалет. Брать его можно только в
гардеробе - он вооружен и в зале может положить несколько человек. Начинать
по моей команде.
- Последний вопрос, - сказал я. - Глеб, мы его не можем перепутать?
Ну, за другим погнаться? Мы ведь его в лицо не знаем - только по словесному
портрету...
- Знаем, - твердо кивнул Жеглов. - Есть у меня человек, который его
знает... Все, оперативка закончена. Тараскин и Пасюк, на выход!
Через минуту после них ушел Жеглов, а потом и мне отворил дверь своим
костылем-рукоятью Копырин:
- Давай, старшой, ни пуха тебе, ни пера, - сказал он мне вслед и
хлопнул по спине.
Я отдал гардеробщику свой плащ, потрогал локтем пистолет в боковом
кармане, причесался перед зеркалом и поднялся по четырем мраморным
ступенькам в зал. Народу было не очень много - я знал, что ресторан
работает до трех часов ночи и собираются люди около девяти. Огляделся я
быстренько и увидел, что нахожусь около той самой стойки с высокими
табуретами, о которой говорил Жеглов. Табуретки, кожаные, мягкие, крутились
на шарнире, как сиденья у пулеметной турели, и сверху мне было очень удобно
озираться. А зеркала буфета в лучшем виде отражали входную дверь. Ко мне
подошла буфетчица и вежливо сказала:
- Добрый вечер, добро пожаловать...
Я даже удивился - чего это она так обрадовалась моему приходу? И тоже
ей приветливо сказал:
- Здравствуйте, давненько я не бывал у вас...
Бровки у нее белые, выщипанные, подведенные, крендельки шестимесячной
аккуратненько выложены под сеточкой с мушками.
- Что желаете выпить? Коньяк, водка, ликер, коктейль, пунш?
И спрашивает негромко, доверительно, будто о секрете между собой мы
сговариваемся и она мне тоном своим дает понять, что никому не разболтает,
нигде не проговорится, что я у нее в баре выпивал.
- Вы мне кофе пока налейте и меню дайте, - сказал я ей тоже по
секрету.
- Меню в обеденном зале, а у нас карточка, - сказала она не очень
обрадованно.
- Ну карточку давайте, - покладисто кивнул я.
Она ушла варить кофе, а я стал оглядывать каждый стол в отдельности.
Прямо передо мной, слева от входа, торцами к окнам стояли четыре стола и к
ним были приставлены диваны с высокими спинками, так что сидящие за столом
будто в купе поезда находились - их никто не видит, и они ни на кого не
смотрят. За стойкой бара вход на кухню, потом зал кончался и переходил в
площадку, посреди которой бил настоящий фонтан! Маленький бассейн с медными
загородками, а в середине фонтан! В потолок были вмазаны зеркала, и в них я
видел дно фонтана, и это было невероятно красиво - по потолку плавали
золотые рыбки с пышными хвостами! Это ведь надо придумать такое! Напротив
фонтана на маленькой сцене сидел оркестр, а вокруг стояли двухместные
столики.
За одним из них уже устроился Жеглов, с ним за столом сидел еще
какой-то человек вполоборота ко мне, и с затылка он казался почему-то
знакомым. Жеглов прицепил ко второй пуговице гимнастерки крахмальную белую
салфетку, и со стороны казалось, будто он готовится к обильному обеду. Это
же надо, на сто его рубликов - смех один! Мне с моей табуретки было очень
хорошо видно лицо Жеглова, высокомерно-насмешливое, со злым блеском в
глазах. Время от времени он что-то цедил своему собеседнику сквозь зубы и
учительски помахивал пальчиком у него перед носом. Во дает!
- Вот ваш кофе. И карточка. - Я обернулся к буфетчице, которая
протягивала мне дымящуюся чашку и картонку с ценником. Я смотрел на
карточку углом глаза, чтобы не терять зал из поля зрения.
"Крюшон-фантазия", "мокко-глинтвейн", "шампань-коблер", "абрикотин",
"порто-ронко", "маяк". Все очень красиво и загадочно, но все мне не по
деньгам. Взял я себе самый дешевый пунш-"лимонный", пятьдесят шесть рублей
порция. Буфетчица смотрела на меня прозрачными белесыми глазами, и лицо у
нее было вытянутое, постное, как у сытой утицы.
- И все? - спросила она.
- Пока все, - бросил я ей небрежно, и она стала колдовать с какими-то
кувшинчиками, бутылками, бросила в бокал две вишенки и кусок льда. В общем,
получалась довольно большая порция - высокий хрустальный бокал. И еще
воткнула в него утица длинную соломинку - за бесплатно. У меня еще
оставались деньги на чашку кофе - с таким боекомплектом я на этой огневой
точке продержусь долго. Вот только одно плохо: все время с кухни мимо меня
еду носят. Очень меня все эти запахи сильно раздражали и отвлекали. Уж в
тарелки-то я старался и не смотреть! Да как - все мимо меня несут. Особенно
хороша была баранья отбивная на косточке - кусок красного, прожаренного,
горячего мяса, вокруг него румяная золотистая картошечка, горочкой жаренный
на масле лук, соленый огурчик сложен сердечком, а на баранью косточку надет
большой бумажный цветок, вырезанный фестонами. У-ух, красота!
Самое обидное, что у меня в плаще, в кармане, лежал завернутый в
газету большой кус хлеба. Эх, если бы его можно было сейчас взять сюда и
закусить им пунш со сладким кофе - не жизнь бы настала, а малина! Но
нельзя, к сожалению: я ведь, предполагается, уже в другом ресторане сытно
поел, а сюда так забежал - пуншиком побаловаться, музыку послушать,
станцевать при случае...
Короче, размышлял я обо всей этой ерунде, а сам, облокотившись на
стойку, внимательно зал прощупывал - стол за столом, человека за человеком.
Офицеры с женщинами, какие-то хорошо одетые гражданские и, что очень
досадно, много людишек, по всем статьям смахивающих на спекулянтов. Вид у
них какой-то нахальный и в то же время трусливый, женщины с ними шумные,
сильно намазанные. Оркестр гремел на всю катушку, и оттого, что посетители
все время вставали из-за столиков танцевать, мне их рассматривать и
сортировать было удобно. И все входящие в ресторан мимо меня обязательно
дефилировали и, как по команде, рядом со мной притормаживали -
осматривались в поисках свободного столика. Так что среди тех, что уже
сидели на своих местах, и тех, что пришли после меня, наверняка Фокса не
было.
Чем там угощался Жеглов со своим партнером, мне не видно было, но
каждый раз, когда входил новый человек, Глеб будто толкал его, и тот
чуточку поворачивался и смотрел в зал, прикрываясь рукой.
Саксофонист на сцене сказал своим рокочущим раскатистым голосом:
- Дорогой гость Борис Борисович приветствует музыкальным номером
уважаемого Автандила Намаладзе. - И джаз заиграл "Сулико".
В этот момент мимо меня прошел высокий военный. Жеглов, наверное,
снова толкнул своего напарника, тот повернулся, и я чуть не упал со своей
шикарной табуретки: за столом Жеглова сидел Соловьев! Дежурный Соловьев! Ну
конечно, он-то видел Фокса в упор, и я понял, что имел в виду Жеглов, когда
сказал, что мы не ошибемся и на другого человека не бросимся.
Жеглов перехватил мой удивленный взгляд, усмехнулся и еле заметно
подмигнул мне: мол, пусть гад хоть так поможет делу.
Все это время я, естественно, не видел Соловьева, и надо сказать, что
у него видик был не преуспевающий. Как-то он весь облез, усох, в изгибе
спины появилось что-то трусливое, и, присматриваясь сбоку к его лицу, я
видел, как он угодливо улыбается на каждое жегловское слово, а чего ему
улыбаться, и непонятно вовсе - чего уж там ему веселого или доброго мог
сказать Жеглов?
Пока я глазел на них, вынырнула у меня откуда-то из-под мышки
буфетчица-утица и спросила своим постным голосом, будто деревянным маслом
смазанным:
- Чего-нибудь еще, молодой человек, желаете? - И звучало это у нее
так, что, мол, нечего тут зазря высокий кожаный табурет просиживать.
- Желаю, - ответил я ей весело и, посмотрев в глаза долго и
внимательно, добавил не спеша: Кофе сварите мне еще. Мне тут у вас
нравится. Я у вас тут буду долго сидеть. Очень долго...
Люди постепенно подливали, становилось все шумнее, яростнее ревел
джаз, быстрее бегали официанты с тарелками и графинами, вертели подносами,
махали салфетками, надсаднее выкрикивал в зал саксофонист:
- Тамара Подшибякина поздравляет своего брата Василия, прибывшего из
далекой Воркуты! - И джаз взрывался: "Еду, еду, еду к ней, еду к любушке
своей", а брат Василий, который, судя по желтым фиксам и косому шраму на
роже, в Воркуте не геологом служил, пускался вокруг фонтана вприсядку...
Жеглов сидел, уперши крутой подбородок в сжатые кулаки, и смотрел на
бушующих вокруг него людей добрым глазом, и я был уверен, что он изнемогает
от желания проверить у них всех документы. Но он не за этим сюда явился
сегодня и потому сидел совершенно неподвижно, слушая, как что-то жалобное
лепечет у него под ухом Соловьев.
По залу ходила красивая статная брюнетка очень важного вида, уже в
годах, лет за тридцать, в белой наколке на волосах, и катала перед собой
стеклянный столик на колесах. На полочках столика лежали коробки шоколада
"Олень", печенье "Красная Москва", конфеты "Мишка", бутылки марочного
коньяка, папиросы "Герцеговина Флор", "Северная Пальмира", "Дюшес". Эта
самоходная буфетчица подкатывала к столам свое богатство и предлагала
мужчинам сделать подарок дамам. Некоторые отворачивались, другие говорили
ненатурально бодрым голосом: "У нас своего полно", а третьи брали что-то со
стеклянной тележки. Брат Василий из Воркуты взял вазу с фруктами, папиросы
и бросил на поднос пачку денег. Я подумал почему-то, что Фокс, наверное,
тоже у нее покупает с лотка. Как странно, что за эти глупости и другую
подобную чепуху он готов убить человека! Наверное, все-таки уголовник - это
немного сумасшедший тип...
Самоходка-буфетчица подкатила ко мне, улыбнулась сахарно, спросила:
- Не желаете взять чего-нибудь? Папиросы? Шоколад?
Я еще раз посмотрел на ее стеклянную телегу и подумал, что она должна
стоить больше моей зарплаты за год.
- Нет, ничего не хочу...
За моей спиной хлопнула дверь, я бросил "косяка" назад: мимо прошел
высокий мужчина в военной форме без погон и остановился в середине зала,
оглядываясь не спеша, хозяйски в поисках места. Или просто осматривался, не
знаю, мне ведь его лица уже было не видно. Я только Жеглова с Соловьевым
видел.
- Возьмите тогда "мускат", его в буфете нет... - не отвязывалась от
меня самоходка.
- И "мускат" не хочу, - сказал я негромко, но твердо, глядя в сторону
Жеглова.
А Жеглов вообще смотрел вбок, будто его больше всего на свете
интересовали золотые рыбы в фонтане. Дико гремел джаз: "Путь далекий до
Типерери", и прямо в мою сторону было повернуто лицо Соловьева; белое,
смазанное во всех чертах, слепое от страха и ненависти, оно обращалось к
вошедшему, как немой вопль ужаса и злобы, и я понял, что в десяти шагах от
меня стоит Фокс.
И понял, что Жеглов тоже видит Фокса. Я понял это потому, что, глядя в
сторону, Жеглов что-то быстро беззвучно шептал этому трусливому идиоту
Соловьеву; он наверняка приказывал ему отвернуться, но тот впал в паралич.
Ничто - ни страх наказания, ни позор, ни презрение товарищей - уже не имело
над ним власти, и только звериный, животный страх перед Фоксом, видимо
напугавшим его на всю жизнь, царствовал над ним безраздельно.
Я соскользнул с табурета на пол, а самоходка мне сказала:
- Вот наверняка понравится вашей девушке печенье "Птифур"...
- Отвяжитесь, мамаша, - сквозь зубы процедил я. - Сколько раз
говорить...
Фокс увидел Соловьева, он медленно поводил сухой головой на
мускулистой шее, взгляд его замер на Жеглове, равнодушно разглядывавшем
рыбок, только мгновение он смотрел на него, и я понял, что побоище
разразится именно в зале, а не так, как мы планировали. Он стоял шагах в
десяти от меня, и я мог бы броситься на него сзади, но Жеглов приказал:
"Начинать по моей команде..."
- Фу, как вы грубо разговариваете! - задудела рядом самоходка. - А еще
совсем молодой человек, офицер наверное...
- Отойдите... - успел я сказать. А Фокс быстро обернулся назад, взгляд
его метлой прошел по залу, и я понял, что он меня зацепил. Ну и черт с ним,
он все равно в мышеловке - впереди Жеглов, сзади я. И мимо меня он не
проскочит, это уж будьте уверены!
Фокс еще стоял несколько секунд, будто раздумывая, остаться здесь или
идти дальше, повернулся к самоходке и коротко, властно бросил:
- Марианна, иди сюда!
Сейчас он стоял лицом ко мне, и я видел, как поблескивают у него на
кителе золотые лучики ордена Отечественной войны. Ну подожди, подонок! И за
чужие ордена ответишь!
Самоходка рванулась к нему, забыв обо мне, обо всем на свете:
- Добрый вечер! Здравствуйте, дорогой вы наш!.. Что вы желаете?..
Фокс наклонился над телегой, словно его и впрямь интересовал ее
коммерческий гастроном. Он брал в руки бутылки, перебирал неторопливо
коробки, а сам исподлобья присматривался к Жеглову и косил в мою сторону. Я
сообразил, что он хочет взять в руки пару бутылок для рукопашного боя, и
сделал два шага к двери, посмеиваясь в душе: значит, Фокс опасается
доставать здесь пушку, а бутылок его паршивых я не сильно боялся.
- Белый танец! Дамы приглашают кавалеров! - заорал саксофонист.
Все встали со своих мест, я на миг потерял из виду Жеглова, и тут
произошло нечто совсем непонятное - Фокс громко сказал самоходке:
- Ну что, давай, Марианна, потанцуем напоследок...
- Мне нельзя... - начала говорить она, но Фокс уже крепко ухватил ее в
объятия, и я увидел, что он стоит с ней у пустого столика перед окном. И
дальше все закрутилось с невероятной скоростью, безумие и ужас
происходящего поглотили меня полностью.
Фокс рывком поднял Марианну в воздух, и она еще не сопротивлялась,
лишь по ее лицу, красивому, смуглому, потерянно плыла испуганная улыбка.
Ногой она задела свою стеклянную лавку, и по полу со звоном, треском и
грохотом покатился весь гастроном. Испуганно вскрикнула какая-то женщина,
дико заголосила Марианна, я бросился к ним, видя, как толпу рассекает
наперерез Жеглов, но Фокс нас всех опередил. Отшвырнув ногой стулья, он
как-то по-рачьи бежал спиной вперед к окну, неуклюже, но проворно. И
стрелять мы не могли, потому что он все время прикрывался визжащей и
дергающейся у него в руках Марианной.
Несколько шагов нас разделяло, когда Фокс, упершись головой в живот
Марианны, как щитом вышиб ею с ужасным дребезгом и звоном огромную оконную
витрину, и они оба вывалились на улицу. В стекле появилась здоровенная дыра
с острыми, как сабли, зубьями. И когда я нырнул в эту щель, я видел, как
вскочил и побежал по улице Фокс, и одновременно рухнули на меня остатки
остекления, и боль ожогами рванула сразу по лицу, рукам, вцепилась в плечи,
судорогой полоснула по спине. Я только за глаза испугался в первый момент,