Вайнеры Б. Эра Милосердия

хоть обыщите меня, ничего у меня нет такого, врут они все!..
И только сейчас мне пришло в голову, что монета, которую бросил на пол
Кирпич, это "писка" - пятак, заостренный с одной стороны, как бритва.
Положение вдобавок осложнялось тем, что никто из пассажиров действительно
не видел, да и не мог видеть, как вор вспорол сумку, - на то он и настоящий
щипач.
Я стал судорожно оглядываться на полу вокруг себя в поисках монеты,
попросил соседей, мальчишка ползал по проходу и под сиденьями - писки нигде
не было. И когда наконец мы вывалились из троллейбуса на "Лиховом
переулке", то сопровождала нас только обворованная женщина.
Жеглов нес в руке кошечек-ридикюль, а я держал Кирпича за рукав. Вор
не скрывал радости:
- Нет-нет, начальнички, не выгорит это делишко у вас, никак не
выгорит. Вы для суда никакие не свидетели, баба хипеж подняла, уже когда вы
меня пригребли, кошель у вас на лапе, писку в жизни вы у меня не найдете -
так что делишко ваше табак. Вам еще начальство холку намылит за такую
топорную работу. Нет, не придумали вы еще методов против Коти Сапрыкина...
Жеглов мрачно молчал всю дорогу и, когда уже показалось отделение
милиции, сказал ему тусклым невыразительным голосом:
- Есть против тебя, Кирпич, методы. Есть, ты зря волнуешься...
У забухшей от сырости тяжелой двери отделения Жеглов остановился,
пропустил вперед Сапрыкина:
- Открывай, у нищих слуг нет...
Сапрыкин дернул дверь, она не поддалась, тогда он уцепился за нее
обеими руками и с усилием потянул на себя.
В этот момент Жеглов бросился на него.
Пока обе руки Сапрыкина были заняты, Жеглов перехватил его поперек
корпуса и одним махом засунул ему за пазуху ридикюль и, держа его в
объятиях, как сыромятной ушивкой, крикнул сдавленно:
- Шарапов, дверь!..
Я мгновенно распахнул дверь, и Жеглов потащил бешено бьющегося у него
в руках, визжащего и воющего Сапрыкина по коридору прямо в дежурную часть.
Оттуда уже бежали навстречу милиционеры, а Жеглов кричал им:
- Пока я держу его, доставьте сюда понятых! Мигом! У него краденый
ридикюль за пазухой! Быстрее...
Четверо посторонних людей, не считая дежурных милиционеров, видели,
как у Кирпича достали из-за пазухи ридикюль, и, конечно, никто не поверил
его диким воплям о том, что мильтон проклятый, опер-сволочуга засунул ему
кошелек под пальто перед самыми дверями милиции. Онемевшая от всего
случившегося женщина-потерпевшая ничего вразумительного выговорить не
сумела, только подтвердила, что кошелек действительно ее.
- Значитца, срок ты уже имеешь, - заверил Кирпича улыбающийся Жеглов.
- А ты еще, простофиля, посмеивался надо мной. Знаешь поговорочку - не буди
лихо, пока оно тихо. Теперь будет второе отделение концерта по заявкам
граждан... - Он набрал номер: - Майор Мурашко? Кондрат Филимоныч,
приветствует тебя Жеглов. Мы тут с Шараповым подсобили тебе маленько. Ну
да, Кирпича взяли. А как же! Конечно, с поличным! Я вот что звоню - у тебя
же наверняка висит за ним тьма всяких подвигов, ты подошли своего человека
в семнадцатое, мы тут отдыхаем все вместе, пусть с ним от души разберутся.
Да вы навесьте ему все, что есть у вас: жалко, что ли, пусть ему в суде
врежут на всю катушку! Чего с ним чикаться! Привет...
Сапрыкин, сбычившись, смотрел в стену, полностью обратившись в слух, и
не видел того, что заметил я: Жеглов набрал только пять цифр! Он ни с кем
не разговаривал, он говорил в немую трубку!
- Ну как, Сапрыкин, придумали мы для тебя методы? - спросил Жеглов,
положив на рычаг трубку.
- Вижу я, что придумывать ты мастак! - сказал сквозь зубы Сапрыкин,
весь звеня от ненависти.
- Ты зубами-то не скрипи на меня, - спокойно ответил Жеглов. - Хоть до
корней их сотри, мне на твое скрипение тьфу - и растереть! Ты в моих руках
сейчас как саман: захочу - так оставлю, захочу - стенку тобой отштукатурю!
- С тебя станется...
- Правильно понимаешь. Поэтому предлагаю тебе серьезный разговор: или
ты прешь по-прежнему, как бык на ворота, и тогда майор Мурашко с тобой
разберется до отказу...
- Кондрат Филимоныч таких паскудных штук сроду не проделывал, - сказал
Кирпич.
- Это точно. Поэтому он шантрапу вроде тебя ловит, а я - убийц и
бандитов. Но дело свое он знает и полный срок тебе намотает, особенно когда
ты сидишь с поличняком в этой камере. Усвоил?
- Допустим.
- Тут и допускать нечего - все понятно. А есть второй вариант...
- Это какой же вариант? - опасливо спросил Сапрыкин, ожидая от Жеглова
подвоха.
- Ты мне рассказываешь про одну вещичку - как, когда, при каких
обстоятельствах и где она попала к тебе, - и я сам, без Мурашко, оформляю
твое дело, получаешь за свою кражонку два года и летишь в "дом родной"
белым лебедем. Понял? - внушительно спросил Жеглов.
- Понял. А про какую вещичку? - недоверчиво вперился в него Сапрыкин.
- Вот про эту, - достал Жеглов из кармана золотой браслет в виде
ящерицы.
Сапрыкин посмотрел, поднял взгляд на Жеглова, покачал головой:
- Ну скажу я. А откуда мне знать, что ты меня снова не нажаришь?
- Что же мне, креститься, что ли? Я ведь в бога не верю, на мне креста
нет. По-блатному могу забожиться, хотя для меня эта клятва силы не имеет...
- А можешь?
- Ха! - Жеглов положил одну руку на сердце, другую на лоб и
скороговоркой произнес:

Гадом буду по-тамбовски,
Сукой стану по-ростовски,
С харей битою по-псковски,
Век свободки не видать!..

И белозубо, обворожительно засмеялся, и Сапрыкин улыбнулся, и никому
бы и в голову не могло прийти, загляни он сюда случайно, что полчаса назад
один из них волок другого, визжащего и отбивающегося, прямо в тюрьму!
- Так верить можно? Не нажаришь? - снова спросил Кирпич.
- Ну, слушай, ты меня просто обижаешь! - развел руками Жеглов. - Я
никогда не вру. А что касается кошелька, то мы то с тобой знаем, что это ты
его увел, а я просто обошел некоторые лишние процессуальные формальности.
Ты из-за этого мне должен доверять еще больше...
- Ну, значит, так: браслет этог чистый, его Копченый не воровал. Он
его у меня в карты выиграл. В полкуска я его на кон поставил...
- А ты его где взял?
- Тоже в картишки - несколько дней назад у Верки Модистки банчишко
метнули. Вот я его у Фокса и выиграл...
- А что, у Фокса денег, что ли, не было? - спросил Жеглов невозмутимо,
и я обрадовался: по тону Жеглова было ясно, что Фокса этого самого он
хорошо знает.
- Да что ты, у него денег всегда полон карман! Он зажиточный...
- Зачем же на браслет играл?
- Не знаю, как у вас в уголовке, а у нас в законе за лишние вопросы
язык могут отрезать.
- А сам как думаешь?
- Чего там думать, зажуковали где-то браслет, - пожал плечами
Сапрыкин, и его длинное лицо с махонькими щелями-глазками было неподвижно,
как кусок сырой глины.
- Ну а тебе-то для чего ворованный браслет?
Сапрыкин пошевелил тяжелыми губами, дрогнул мохнатой бровью:
- Так, между прочим, я его не купил - выиграл. И тоже не собирался
держать. Думал толкнуть, да не пофартило, я его и спустил дурачку
Копченому. А он что, загремел уже?
Жеглов пропустил его вопрос мимо ушей, спросил невзначай:
- Фокс у Верки по-прежнему ошивается?
- Не знаю, не думаю. Чего ему там делать! Сдал товар и отвалил!
- Ну уж! Верка разве сейчас берет? - удивился Жеглов. Я взглянул на
него и ощутил тонкий холодок под ложечкой: по лихорадочному блеску его
глаз, пружинистой стянутости догадался наконец, что Жеглов понятия не имеет
ни о какой Верке, ни о каком Фоксе и бредет сейчас впотьмах, на ощупь,
тихонько выставляя впереди ладошки своих осторожных вопросов.
- А чего ей не брать! Не от себя же она - для марвихеров старается, за
долю малую. Ей ведь двух пацанят кормить чем-то надо...
- Так-то оно так, - облегченно вздохнул Жеглов. - Скупщики краденого
подкинут ей на житьишко, она и довольна - процент за хранение ей
полагается. Да бог с ней, несчастная она баба!
И я от души удивился, как искренне, горько, сердобольно пожалел Жеглов
неведомую ему содержательницу хазы.
- Так ты что, больше Фокса не видел? - спросил Жеглов.
- Откуда? Мы с ним дошли до дома, где он у бабы живет, и я отвалил.
- Скажи-ка, Сапрыкин, ты как думаешь - Фокс в законе или он
приблатненный? - спросил Жеглов так, будто после десяти встреч с Фоксом
вопрос этот для себя решить не смог и вот теперь надумал посоветоваться с
таким опытным человеком, как Кирпич.
- Даже не знаю, как тебе сказать. По замашкам он вроде фраера, но он
не фраер, это я точно знаю. Ему человека подколоть - как тебе высморкаться.
Нет, он у нас в авторитете, - покачал длинной квадратной головой Сапрыкин.
- А не мог Фокс окраску сменить? - задумчиво предположил Жеглов.
- Да у нас, по-моему, никто и не знает, чем он занимается. Сроду я не
упомню такого разговора. Он на хазах почти не бывает - в одиночку, как
хороший матерый волчище, работает. Появится иногда, товар сбросит - только
его и видели...
Жеглов встал, прошелся по тесной комнатке, потянулся.
- Эх, чего-то утомился я сегодня! - Он снял трубку и набрал номер: -
Кондрат Филимонович? Жеглов снова беспокоит. Я вызов пока отменяю, мы тут
сами с Сапрыкиным разобрались. Нет, он себя прилично ведет. Ну и мы
соответствуем. Привет...
Жеглов брякнул трубку и сказал Кирпичу:
- Жеглов - хозяин своего слова. Все будет, как мы договорились. Лады?
- Лады! - довольно кивнул Кирпич.
- Вот только я сейчас возьму здесь машину, и мы на минутку подскочим,
ты мне покажешь дом, где остался Фокс в прошлый раз...
- Погоди, погоди! Мы об этом не договаривались, - задыбился Кирпич, но
Жеглов уже натянул плащ и совал ему в руки шапку.
- Давай, давай! Запомни мой совет - никогда не останавливайся на
полдороге. Поехали, поехали, я ведь и сам знаю, куда ехать, но с тобой оно
быстрее будет. - И, приговаривая все это, Жеглов теснил его к двери, мягко
и неостановимо подталкивал перед собой, и все время ручейком лилась его
успокаивающе-усыпляющая речь, парализуя волю Кирпича, который сейчас
медленно пытался сообразить, не наговорил ли он чего-нибудь лишнего, но
времени на эти размышления Жеглов ему не давал, и, прежде чем вор смог
принять какое-то решение, они уже сидели в милицейской "эмке" и
призывно-ожидательно рокотал заведенный мотор, и тогда Сапрыкин махнул
рукой:
- Поехали на Божедомку. Дом семь...
Они осмотрели быстро маленький двухэтажный дом, вернулись назад, уже в
МУР, на Петровку, 38, и там Жеглов так же стремительно выколотил из Кирпича
адрес Верки Модистки...
Без четверти девять Жеглов отправил Сапрыкина с конвоем и велел
опергруппе загружаться в "фердинанд".
- Поедем в Марьину рощу, к Верке Модистке, - сказал он коротко, и
никому в голову даже не пришло возразить, что время позднее, что сегодня
суббота, что все устали за неделю, как ломовые лошади, что всем хочется
поесть и вытянуться на постели в блаженном бесчувствии часиков на
восемь-девять. Или хотя бы на семь.
Все расселись по своим привычным местам на скользких холодных
скамейках автобуса, Жеглов с подножки осмотрел группу, как всегда проверяя,
все ли в сборе, махнул рукой Копырину, тот щелкнул своим никелированным
рычагом-костылем, и "фердинанд" с громом и скрежетом покатился.
Жеглов сел рядом со мной на скамейку, и было непонятно, дремлет он или
о чем-то своем раздумывает.
Шесть-на-девять устроился с Пасюком и рассказывал ему, что точно
знает: изобретатели открыли прибор, который выглядит вроде обычного
радиоприемника, но в него вмонтирован экран - ма-а-ленький, вроде блюдца,
но на этом экране можно увидеть передаваемое из "Урана" кино. Или концерт
идет в Колонном зале, а на блюдце все видно. И даже, может быть, слышно.
Пасюк мотал от удовольствия головой, приговаривал:
- От бисова дытына! Ну и брешет! Як не слово - брехня! Ой, Хгрышка!..
И снова повторял с восторгом:
- Ой брехун Хгрышка! Колы чемпионат такой зробят, так будешь ты брехун
на всинький свит!
Шесть-на-девять кипятился, доказывая ему, что все рассказанное -
правда, а он сам, Пасюк то есть, невежественный человек, не способный
понять технический прогресс.
Жеглов спросил меня, медленно, как будто между прочим:
- Ты чего молчишь? Устал? Или чем недоволен?
Я поерзал, ответил уклончиво:
- Да как тебе сказать... Сам не знаю...
- А ты спроси себя - и узнаешь!
Я помолчал мгновение, собрался с духом и тяжело, будто языком камни
ворочал, сказал:
- Недоволен я... Не к лицу нам... Как ты с Кирпичем...
- Что-о? - безмерно удивился Жеглов. - Что ты сказал?
- Я сказал... - окрепшим голосом произнес я, перешагнув первую, самую
невыносимую ступень выдачи неприятной правды в глаза. - Я сказал, что мы,
работники МУРа, не можем действовать шельмовскими методами!
Жеглов так удивился, что даже не осерчал. Он озадаченно спросил:
- Ты что, белены объелся? О чем ты говоришь?
- Я говорю про кошелек, который ты засунул Кирпичу за пазуху.
- А-а-а! - протянул Жеглов, и когда он заговорил, то удивился я,
потому что в один миг горло Жегтова превратилось в изложницу, изливающую не
слова, а искрящуюся от накала сталь: - Ты верно заметил, особенно если
учесть твое право говорить от имени всех работников МУРа. Это ведь ты
вместе с нами, работниками МУРа, вынимал из петли мать троих детей, которая
повесилась оттого, что такой вот Кирпич украл все карточки и деньги. Это ты
на обысках находил у них миллионы, когда весь народ надрывался для фронта.
Это тебе они в спину стреляли по ночам на улицах! Это через тебя они
вогнали нож прямо в сердце Векшину!
Ну и я уже налился свинцово тяжелой злой кровью:
- Я, между прочим, в это время не на продуктовой базе подъедался, а
четыре года по окопам на передовой просидел, да по минным полям, да через
проволочные заграждения!.. И стреляли в меня, и ножи совали - не хуже, чем
в тебя! И, может, оперативной смекалки я начисто не имею, но хорошо знаю -
у нас на фронте этому быстро учились, - что такое честь офицера!
Ребята на задних скамейках притихли и прислушивались к нашему
напряженному разговору. Жеглов вскочил и, балансируя на ходу в трясущемся и
качающемся автобусе, резко наклонился ко мне:
- А чем же это я, по-твоему, честь офицерскую замарал? Ты скажи
ребятам - у меня от них секретов нет!
- Ты не имел права совать ему кошелек за пазуху!
- Так ведь не поздно, давай вернемся в семнадцатое, сделаем оба
заявление, что кошелька он никакого не резал из сумки, а взял я его с пола
и засунул ему за пазуху! Извинимся, вернее, я один извинюсь перед милым
парнем Котей Сапрыкиным и отпустим его!
- Да о чем речь - кошелек он украл! Я разве спорю? Но мы не можем
унижаться до вранья - пускай оно формальное и, по существу, ничего не
меняет!
- Меняет! - заорал Жеглов. - Меняет! Потому что без моего вранья
ворюга и рецидивист Кирпич сейчас сидел бы не в камере, а мы дрыхли бы по
своим квартирам! Я наврал! Я наврал! Я засунул ему за пазуху кошель! Но я
для кого это делаю? Для себя? Для брата? Для свата? Я для всего народа, я
для справедливости человеческой работаю! Попускать вору - наполовину
соучаствовать ему! И раз Кирпич вор - ему место в тюрьме, а каким способом
я его туда загоню, людям безразлично! Им важно только, чтобы вор был в
тюрьме, вот что их интересует. И если хочешь, давай остановим "фердинанд",
выйдем и спросим у ста прохожих: что им симпатичнее - твоя правда или мое
вранье? И тогда ты узнаешь, прав я был или нет...
Глядя в сторону, я сказал:
- А ты как думаешь, суд - он тоже от имени всех этих людей на улице?
Или он от себя только работает?
- У нас суд, между прочим, народным называется. И что ты хочешь
сказать?
- То, что он хоть от имени всех людей на улице действует, но засунутый
за пазуху кошелек не принял бы. И Кирпича отпустил бы...
- И это, по-твоему, правильно?
Я думал долго, потом медленно сказал:
- Наверное, правильно. Я так понимаю, что если закон разок под один
случай подмять, потом под другой, потом начать им затыкать дыры каждый раз
в следствии, как только нам с тобой понадобится, то это не закон тогда
станет, а кистень! Да, кистень...
Все замолчали, и молчание это нарушалось только гулом и тарахтением
старого изношенного мотора, пока вдруг Коля Тараскин не сказал со смешком:
- А мне, честное слово, нравится, как Жеглов этого ворюгу
уконтрапупил...
Пасюк взглянул на него с усмешкой, погладил громадной ладонью по
голове, жалеючи сказал:
- Як дытына свого ума немае, то с псом Панаской размовляе...
И ничего больше не сказал. Шесть-на-девять стал объяснять насчет
презумпции невиновности. А Копырин притормозил, щелкнул рычагом:
- Все, спорщики, приехали. Идите, там вас помирят...
Дом стоял в Седьмом проезде Марьиной рощи, немного на отшибе от
остальных бараков. Был он мал, стар и перекошен. Свет горел только в одном
окне. Жеглов велел Пасюку обойти дом кругом, присмотреться, нет ли черного
хода, запасных выходов и нельзя ли выпрыгнуть из окна.
А мы стояли, притаившись в тени облетевшего кустарника. Пасюк, сопя,
обошел дом, заглянул осторожно в окна, махнул нам рукой. Жеглов постучал в
дверь резко и громко, никто не откликался, потом шелестящий женский голос
спросил:
- Это ты, Коля?
- Да, отворяй, - невнятно буркнул Жеглов, и долго еще за дверью
раздавался шум разбираемых запоров. Потом дверь распахнулась, и женщина,
придерживая в ковшике ладони коптилку, испуганно сказала:
- Ой, кто это?
- Милиция. Мы из МУРа. Вот ордер на обыск...
Мы вошли в дом и словно окунулись в бадью стоялого жаркого воздуха -
пахло кислой капустой, жаренными на комбижире картофельными оладьями,
старым рассохшимся деревом, прогорелым керосином и мышами. Я заглянул за
ситцевую занавеску, там спали в одной кровати два мальчика лет пяти-семи,
повернулся к оперативникам, шумно двигавшим по комнате стулья, сказал
вполголоса:
- Не галдите, ребята спят...
Жеглов усмехнулся, кивнул мне, усаживаясь плотно за стол:
- Давай, командир, распоряжайся!
Я взял лежащий на буфетике паспорт, раскрыл его, прочитал, взглянул в
лицо хозяйке:
- Моторина Вера Степановна?
- Я самая... - От волнения она комкала и расправляла фартук, терла его
в руках, и от беспорядочности этих движений казалось, будто она непрерывно
стирает его в невидимом корыте.
- У вас будет произведен обыск, - сказал я ей нетвердым голосом и
добавил: - Деньги, ценности, оружие предлагаю выдать добровольно...
- Какое же мое оружие? - спросила Моторина. - Все ценности мои на
лежанке вон сопят. А кроме этого, нет ничего у меня. Карточки продуктовые
да денег сорок рублей.
- Тогда сейчас пригласят понятых, и мы приступим к обыску, -
предупредил я.
- Ищите! - развела она руками. - Чего найдете - ваше.
- А вы не удивляетесь, что обыск у вас делают, гражданочка дорогая? -
спросил Жеглов, облокотившись на стол и положив голову на сжатые кулаки.
- Чего ж удивляться! Не от себя небось среди ночи в мою хибару
поехали. Раз ищете, значит, вам надо...
- А с чего вы живете? С каких средств, спрашиваю, существуете? -
Жеглов, прищурясь, смотрел на нее в упор.
- Портниха я, дают мне перешивать вещички, - вздохнула она глубоко. -
Там перехвачу, сям перезайму - так и перебиваемся...
- Кто дает перешивать? Соседи? Знакомые? Имена сообщить можешь?
- Разные люди, - замялась Моторина. - Всех разве упомнишь...
- А-а-а! - протянул Жеглов. - Не упомнишь! Тогда я напомню, коли
память у тебя ослабла: у воров ты берешь вещички, перешиваешь, а
барыги-марвихеры их забирают и, пользуясь нуждой всеобщей, продают на
рынках да в скупках. Так вот вы все и живете на людской беде и нужде...
- Ну да, - кивнула согласно Моторина. - Вон я как на чужой беде
забогатела, мне самой много - хочешь, с тобой поделюсь...
- А ты меня не жалоби, - мотнул головой Жеглов. - Ишь, устроила - клуб
для воровских игр и развлечений...
Он широко взмахнул рукой, как бы приглашая всех полюбоваться на
патефон с набором пластинок и гитару с пышным бантом на стене.
- Тебя, видать, разжалобишь, - сказала Моторина и, повернувшись ко
мне, предложила: - Вы, гражданин, ищите, чего вам надо. А хотите -
спросите, может, я сама скажу, коли знаю, чтобы и время вам не терять...
- К вам когда приходил Фокс? - наугад спросил я.
- Фокс? Дня два тому или три...
- А зачем приходил? Что делал?
- Ничего не делал. Он у меня вещи свои держит, с женой не живет. Вот
он забрал шубу и ушел...
- Какие вещи? - посунулся я к ней.
- Чемодан, - спокойно сказала Моторина. Зашла за занавеску и вынесла
оттуда кожаный желтый чемодан с ремнем посредине - точно по описанию
чемодан Ларисы Груздевой.
- А какую, вы говорите, шубу он взял?
- Так я разве присматривалась? Черная меховая шуба, под котик она,
кажется. Сложил ее в наволочку и унес.
В чемодане оказались чернобурка, платье из панбархата, темно-синий
вязаный костюм, две шерстяные женские кофты - почти все вещи, похищенные из
квартиры Ларисы. Это была неслыханная удача, в нее было трудно поверить.
Оставалось только понять, как эти вещи от Груздева попали к неведомому
Фоксу. Если бы его удалось задержать, все встало бы тогда на свои места.
- А как попал к вам Фокс? - спросил я.
- Его привел как-то несколько месяцев назад Петя Ручечник. Сказал, что
знакомец его, в Москву он в командировки часто наезжает, а с гостиницами
плохо, просил приютить. Он мне платил помаленьку...
- Фокс в последний раз как выглядел?
Моторина с удивлением взглянула на меня, неторопливо объяснила:
- Приличный человек, одет в военное, только без погон. Очень
культурный мужчина: слова плохого не скажет или чтобы с глупостями какими
приставал - никогда. Но ночевал он редко - все больше принесет вещи, а
потом забирает. Нет, ничего плохого про него не скажу - приличный
мужчина...
- Скажите, Вера Степановна, - начал я, мучительно подбирая слова. -
Вот как бы вы определили, вы же видели здесь жуликов, отличить можете...
Фокс этот - преступник или нет?
- Не думаю, - рассудительно сказала Моторина. - Он научной работой
занимается...
И вдруг мне пришла в голову неожиданная мысль, но, прежде чем я открыл
рот, Жеглов выхватил из планшета фотографию Груздева - в фас и профиль - и
протянул Моториной:
- Ну-ка, Вера, глянь - он?
Моторина долго крутила в руках фотоснимок, внимательно
присматривалась, потом сказала нетвердо:
- Нет, не он вроде бы. Этот постарше. И нос у этого длинный... И не
такой симпатичный...
- Что значит "вроде бы"? - рассердился Жеглов. - Ты же его не один раз
видела, неужели не запомнила?
- А что мне в него всматриваться? Не замуж ведь! Но все ж таки этот -
на карточке - не тот. Фокс - он вроде тебя, - сказала она Жеглову. -
Высокий, весь такой ладный, быстрый. Брови у него вразлет, а волосы
курчавые, черные...
- Про чемодан что сказал? Когда придет? - спросил я.
- На днях обещал заглянуть - перед отъездом домой. Тогда, сказал, и
вещи свои заберу...
Пока оперативники заканчивали обыск, я поинтересовался у Жеглова:
- Глеб, а кто такой Петя Ручечник?
- Ворюга отъявленный. Сволочь, пробы негде ставить...
- Разыскать его трудно?
- Черт его знает - неизвестно, где искать.
- А какие к нему подходы существуют?
- Не знаю. Это думать надо. Через баб его можно попробовать достать.
Но он и с ними не откровенничает. - Жеглов встал и повернулся к Моториной:
- У вас останутся два наших сотрудника. Теперь они будут вашими жильцами!
- Зачем? - удивилась она.
- Затем, что в доме вашем остается засада. Вам из дома до снятия
засады выходить не разрешается...
- А сколько же ваша засада сидеть тут у меня будет?..
- Пока Фокс не заявится...
Еще не было одиннадцати, когда мы торопливо вывалились на улицу. Шагая
к автобусу по немыслимым колдобинам Седьмого проезда, я с наслаждением
вдыхал свежий ночной воздух, который казался еще слаще после духовитой
атмосферы Веркиного дома, и размышлял о том, какое все-таки чудо - личный
сыск, когда в огромном многомиллионном городе не растворился, не исчез в
людском скопище тонюсенький ручеек следов, начавшийся в квартире Груздевых,
ушедший под землю, забивший нежданным ключиком во второсортном ресторанчике
"Нарва", сделавший столько прихотливых извивов и вышедший на ровное место в
Седьмом проезде Марьиной рощи. Один лишь вопрос имеется: судя по всему,
этот Фокс - тертый калач и, какой бы он ни был окраски, он из преступного
мира. А Груздев все-таки врач, кандидат наук, человек почтенной
специальности, и совершенно непонятно, что его может связывать с
уголовником. Правда, я уже слышал о таком: Груздев мог нанять Фокса или
как-нибудь иначе заставить его принять участие в преступлении, но, честно
говоря, подобный вариант представлялся мне более похожим на рассказы Гриши
Шесть-на-девять.
Дошли до автобуса, молча расселись по своим местам, Копырин лязгнул
дверным рычагом, и "фердинанд" тронулся. На улицах было пустынно, и ехали
быстро - промелькнул детский парк, заброшенное кладбище, выехали на
Трифоновскую, потом на Октябрьскую. На площади Коммуны Тараскин вдруг
сказал радостно:
- Гля, с театра-то камуфляж сымают, а?
Театр Красной Армии был хорошо освещен - на стройных его колоннах
висели малярские люльки. Омерзительные зеленые разводы, маскировавшие театр
при воздушных налетах под немыслимые, ненастоящие деревья, теперь тщательно
закрашивали, и к огромным колоннам возвращалась их прежняя строгая
красота...
Жеглов сказал мне:
- Значитца, так, Володя. Мы сейчас в Управление: надо Верку по учетам
проверить, чемодан с вещичками посмотрим внимательно. А вы с Тараскиным
едете дальше, на Божедомку, выявляете женщину, о которой говорил Кирпич.