Страница:
получается...
Глеб толкует, что Груздев убил Ларису из-за квартиры, ну и попутно
вещички забрал. Но тогда при чем здесь Фокс этот самый? Разве что Груздев
действительно нанял его и назначил плату как раз вещами? Но зато сколько
народу вокруг допрошено - и никто никогда около Груздева не видел человека
с приметами Фокса. Конечно, сговор подобный - дело тайное, но и то нужно
взять в рассуждение, что снюхаться им негде было, поскольку Фокс уголовник,
бандюга, а Груздев - интеллигент, доктор и ничего между ними общего не
должно быть. Хорошо бы, конечно, самого Груздева спросить, но еще
неизвестно, как посмотрит на это Жеглов.
М-да, непонятно. Совсем непонятно. И все равно сейчас главное узнать,
был там Груздев или не был. Он ведь мог прийти, наладить разговор - не зря
же Надя говорит, что и вино, и шоколад на столе любимой марки Груздева, - а
потом, подготовив плацдарм для Фокса, отвалить: пожалуйте, мол,
артподготовка проведена, танки к бою!.. Кстати, шоколад Панков велел
эксперту передать, совсем из головы выскочило...
Спасибо старшине из комендантского отдела, который оказался на вещевом
складе с машиной, а то бы в жизни мне не вывезти добро, которым меня в
неслыханном количестве снабдили суровые складские интенданты в полном
соответствии с арматурным списком и сроком на два года. Чего только не было
в трех здоровенных тюках, которые я целый час паковал на длинном
неструганом прилавке: шинель, мундир, гимнастерки, галифе, белье, сапоги,
валенки, шапка, фуражка, портянки, подметки, новенькая скрипящая и
сверкающая "сбруя" - ремень с портупеей - и даже блестящие серебряные
погоны с красными кантами - четыре пары, и на каждый погон по три
звездочки, - пожалуйте, товарищ старший лейтенант Шарапов, к несению службы
по всей положенной форме! Когда я впервые попал в армию, меня, конечно,
тоже обули-одели, но времена были тогда совсем тяжелые, получил я, помню,
кирзачи, комплект обмундирования: шинельку поношенную, гимнастерку и бриджи
"х/б, б/у" - "хлопчатобумажные, бывшие в употреблении" да пилотку - вот и
весь наряд; и только потом, постепенно, до-обмундировался по-человечески и
вид имел боевой, не хуже других, а в Пренцлау, что под Берлином, даже
штатский костюм справил, чисто коверкотовый, на шелковой подкладке,
спортивного фасона - с широкими ватными плечами, накладными карманами и
хлястиком... Но в милиции своя форма, и на зеленый мой парадный мундир
милицейские погоны не привесишь - вот и чувствовал я себя вроде не в полную
цену, гостем, что ли. А теперь настроение у меня было "на большой", теперь
- извините, подвиньтесь - на праздничном вечере вы, дорогие новые соратники
мои, увидите, как гвардейцы умеют форму носить!
Старшина был настолько любезен, что подбросил меня домой, на Сретенку,
помог мне занести в комнату вещи, и мы вернулись на Петровку. Времени было
восемнадцать тридцать, и Жеглов уже ждал меня, отутюженный, свежевыбритый,
благоухающий одеколоном "Кармен", а уж сапоги - лучше новых. Он критически
осмотрел меня снизу доверху и я, похоже, понравился ему чуть меньше, чем он
мне. Он пожевал губами, - может, чего сказать хотел, но ничего не произнес,
только покачал головой, и я подумал, что завтра-то уж ему качать головой не
придется - заблещу медалью новой, как на строевом смотру.
Я ему объяснил:
- На вещевом складе был, отоварился согласно арматурному списку. Я
сейчас, позвоню только... - И набрал телефон баллистов.
- Из этого "байярда" стреляли, - сразу же сообщил эксперт. -
Безусловно и категорически. Из-за того, что патрон нестандартный - он
побольше немного, чем фирменный, - все индивидуальные признаки оружия
выявились особенно рельефно, хоть в учебник криминалистики снимки помещай.
Акт подошлем, как договорились. Приветик...
Сегодня под председательством
французского коменданта генерала де
Бошена состоялось 14-е заседание союзной
комендатуры города Берлина. Заседание
решило дать распоряжения
полицейпрезиденту относительно:
а) организации ШУТЦПОЛИЦАЙ - охранной
полиции и КРИМИНАЛЬПОЛИЦАЙ - уголовной
полиции;
б) полномочий берлинского
полицейпрезидента вообще.
Берлин, 11. ТАСС
- Если хочешь, можем пешком пройтись, - предложил Жеглов.
Вечер был ясный, теплый, и мы не спеша пошли с ним по Петровке к
центру. Около "Эрмитажа" толпился народ - с большим концертом выступали Лев
Миров и Евсей Дарский, и шустрые ребята сновали в толпе с криком: "Хватайте
билеты! Шутят Миров - Дарский, со своим джаз-оркестром выступает Эдди
Рознер". Я подумал, что хорошо бы сходить на такой концерт с Варей, но до
получки это было нереально: билеты стоили от тридцатки и выше.
- Эх, кабы нам с тобой заловить сегодня Ручечника... - сказал
мечтательно Жеглов.
- Трудно небось...
- Что значит "трудно"? Наша работа, как и его промысел, зависит от
удачи. У меня вся надежда на то, что он нас с тобой в лицо не знает.
- А ты его знаешь?
- Видел я его. И потом, напарница его найти поможет, - усмехнулся
Жеглов.
- Это как понять?
- Ну, когда высмотришь самую красивую женщину в театре, - значит,
где-нибудь и он поблизости шьется.
- Почему?
- А у него метод такой - он на подхвате только красавиц держит.
Приходят они в театр или в коммерческий ресторан и начинают пасти парочку в
дорогих шубах. При первой возможности он вынимает у кавалера номерок от
гардероба, а красулька его получает шубу. И отваливают. Вот и весь фокус...
- Можно подумать, что некрасивой не дадут пальто по номеру, -
усомнился я.
- Дать-то дадут, но психология в том, что красивая женщина сама по
себе отвлекает внимание, для нее всегда хочется сделать что-нибудь
приятное. Да и барыши с красавицей делить, наверное, приятнее, чем с
уродкой...
- Вот в этом наверняка и есть вся его психология, - сказал я мрачно.
Мне почему-то стало обидно, что какому-то мерзкому воришке достаются
красивые женщины и он их использует как воровской инструмент, когда они,
может быть, какому-то хорошему человеку счастье жизни могли составить.
- Да нам с тобой плевать, почему он так поступает, - сказал Жеглов. -
Важен факт!
- Слушай, Глеб, а откуда у него кличка такая - Ручечник?
- А-а, это смешно. Мы сперва думали, от его первой профессии - ручки
вышибать.
- Это как?
- А вот так: подходит он к любому джентльмену, желательно иностранцу,
и начинает его радостно хлопать по плечам, по груди, хохочет, кричит:
"Здорово, Боря!" - или там Коля, Вася - как хочет. Декорация такая, что он,
мол, обознался, принял человека за старого друга. Потом выясняется - у него
аж слезы от стыда на глазах. Извиняется, уходит...
- А смысл?..
- В том, что он так ловко хлопает человека, что вышибает из кармана
авторучку, а если повезет, то и бумажник. Между прочим, хороший "паркер" с
золотым пером тысячу стоит...
- Силен бродяга!
Жеглов кивнул:
- Ну да. А как его установили да взяли, оказалось, что и фамилия у
него подходящая - Ручников.
В театр мы вошли через служебный вход, где с Жегловым стал препираться
толстый взмыленный администратор в очках, сдвинутых на затылок. Но Жеглов
как-то очень быстро его окоротил: взял за пуговицу и, подтягивая к себе с
такой силой, что нитки трещали, сказал:
- Вы мне не контрамарки дадите и даже не билеты, а записку к
капельдинеру с распоряжением посадить меня там, где я ему скажу. И делайте
это, почтеннейший, незамедлительно, у меня нет для вас времени...
- Сумасшедшие люди! - взмахнул руками администратор. - Вы что,
думаете, что я места из воздуха делаю?
- Я об этом ничего не думаю! - оборвал его Жеглов. - Меня это не
интересует! Мне на ваши танцы-арии вообще наплевать, сроду бы я к вам не
пошел, если бы меня не привело сюда дело государственной важности...
От такого святотатства в храме искусства администратор слегка обалдел.
Он молча смотрел на Жеглова, разевая беззвучно рот, будто Жеглов у него
весь воздух отобрал.
- Вы читать по-русски умеете? Вот и читайте тогда, что здесь написано,
- протягивал ему Жеглов свое удостоверение, где было сказано, что он
начальник бригады отдела Московского уголовного розыска по борьбе с
бандитизмом. - И пришли мы к вам не развлекаться, а по делу...
Минут за сорок до начала "Лебединого озера" мы устроились с Жегловым в
гардеробе за большущим пожарным шкафом; мы стояли за ним, просматривая
почти весь длинный проход перед барьерами, за которыми сновали чистенькие
старички и старушки в вишневой униформе с желтыми табличками на карманах:
"ГАБТ". Мы приобрели у них театральную программу, и Жеглов удивил меня
своим размахом, взяв на червонец два перламутровых маленьких бинокля.
Сначала Жеглов смотрел в дальний конец прохода через биноклик, подкручивая
все время отходящее фокусирующее кольцо, а потом так же, как и я, сунул
бинокль в карман:
- Ерунда сплошная, а не техника!
- Ты бы меня сразу предупредил, можно было мой армейский взять,
восьмикратный.
- Это тебе не передовая! - огрызнулся Жеглов. - Ты бы еще стереотрубу
сюда приволок.
- А ты что думал? - засмеялся я. - Выставили бы над шкафом оптику, а
сами сидели бы здесь в тишине да уюте...
Неспешно переговаривались мы с Жегловым, а сами зыркали все время на
проходящих театралов, и я все нервничал, что Ручечник опоздает или не
появится совсем и тогда я из-за него так и не посмотрю даже одним глазком
на "Лебединое озеро", а это мне было ужасно обидно, потому что я до сих пор
ни разу не был в Большом театре. Мне хоть бы зал посмотреть...
Я уж совсем отчаялся повысить свой культурный уровень, к чему призывал
меня Жеглов на комсомольском собрании, когда он сипло сказал:
- А вот и красавец наш пожаловал...
Отчаянно всматривался я в поток людей, шествующих по гардеробу:
офицеры при всех своих орденах и регалиях, служащие в заутюженных
шевиотовых костюмах, женщины с модной шестимесячной завивкой и в
панбархате, а некоторые даже с чернобурками через плечо, иностранцы, одетые
вроде бы скромно, но чем-то сразу отличающиеся от наших...
- Не туда смотришь, - шепнул Жеглов. - Вон он, у того прилавка, в
сером костюме.
Смотрел я на Ручечника и не мог поверить. Я уж начал привыкать к тому
злому маскараду, на котором мы все время вертимся с Жегловым, приподымая на
людях маски, чтобы выволочь волков из-под овечьей шкуры, но с каждым разом
продолжал удивляться, как много сил затрачивают люди, чтобы выглядеть не
тем, кем они являются в жизни на самом деле...
Ручечник был похож на иностранца - в замечательно красивом сером
костюме, в белой глаженой рубахе с полосатым галстуком, на котором ярко
искрилась булавка, в толстых башмаках "шимми" и с красивой палкой, на
которую он грузно опирался.
- Он что, хромой? - спросил я Жеглова.
- Ну да! Ты с ним побегай наперегонки! Он трость для понту носит,
солидности добирает!
Настоящим иностранцем выглядел Ручечник. Вот только его женщина была
не похожа на сухоногих очкастых жен дипломатов - была она белая, ленивая,
невероятно красивая, с огромной короной из темно-русых кос. Ручечник подал
ей руку, и они чинно пошли по гардеробу к выходу в фойе: ни дать ни взять -
варяжский гость прибыл. Лишь ненадолго задержались они в толчее у
гардероба, где раздевались зрители из лож бенуара - там прямо и висела
таблица: "Ложи бенуара".
Жеглов дернул меня за руку:
- Ну-ка давай! Ходу!
Мы пристроились за ними и так и слонялись метрах в десяти до самого
звонка. Жеглов велел мне не спускать с них глаз, исчез на несколько минут,
и я видел, как он тряс за лацкан администратора. Не знаю, что он ему
говорил, но, во всяком случае, когда мы подошли к ложе номер четыре,
капельдинер пропустил нас без звука на два свободных места в глубине ложи.
С этого места мне не очень хорошо было видно всю сцену, потому что она была
огромная - высотой этажей в пять, наверное, - но зато из сумеречной глубины
нам было хорошо видно Ручечника с его дамой, которые сидели точно в такой
же ложе, но на противоположной стороне зала.
Я хотел придвинуться поближе к барьеру, чтобы получше разглядеть зал,
который я до этого видел только в кино, но Жеглов дернул меня и сердито
сказал:
- Не лезь! Сиди тут, в глубине.
- Интересно посмотреть - когда еще попадем сюда?
- Тоже мне, театрал отыскался! - фыркнул негромко Жеглов. - Твое дело
шестнадцатое - за клиентом смотреть...
- А чего на него сейчас смотреть? Куда он денется до антракта?
- Ну и даешь же ты, Шарапов? А чего он, по-твоему, в гардеробе около
англичан терся?
Честно говоря, я там никаких и англичан не разглядел, а уж тем более
не видел, что Ручечник около них терся. Он как разделся, так и пошел в
фойе, задержавшись на секунду в толкучке у выхода из гардероба.
Жеглов сказал задумчиво:
- Я не очень уверен, конечно, но сдается мне, что он у того бобра
номерок уже увел...
Пришли три женщины на передние места в нашей ложе. Жеглов их очень
галантно пропустил, пододвинул стулья, пошутил с ними, обещал принести в
антракте лимонад, и тут погас наконец свет.
На освещенную трибунку перед оркестром взошел седой толстый старик в
черном костюме с красивыми блестящими лацканами, поклонился залу и взмахнул
палочкой.
Играла прекрасная музыка, потом раздвинулся огромный занавес, расшитый
темно-золотыми колосьями, и открыл исключительной красоты вид. Чего там
только не было: старинный замок, заснеженные горы, озеро - как настоящее.
Не знаю, сколько прошло времени, но так нравилось мне представление, что
показалось, будто все это промелькнуло в один миг, как из окна мчащегося
поезда, жаль только, Вари со мной не было. Жеглов толкнул меня сильно в
бок, я встрепанно помотал головой, взглянул в ложу напротив - Ручечника с
его красавицей там не было.
Жеглов уже выходил из ложи в коридор, я проскользнул за ним следом,
наши соседки, по-моему, и не заметили, как мы исчезли. Жеглов быстро шел по
коридору, говоря мне на ходу:
- Я возьму Ручечника, он где-нибудь неподалеку пасется, а ты дай ей
надеть шубу. Перехвати у дверей и зови сразу гардеробщиков...
Она шла мне навстречу, высокая, шикарная, с развевающимися полами
переливчато-блестящей коричневой шубы, голова ее была гордо закинута назад,
она небрежно помахивала сумочкой на ремешке с таким видом, будто, мол, сто
раз она видела такие балеты, не понравилось ей, - стало быть, сидеть тут,
скучая, и не подумает! От мысли, что мне надо ее арестовывать, всю такую из
себя прекрасную, я даже оробел; у меня не только вроде нее знакомых сроду
не бывало, но и разговаривать с такими королевами не доводилось. Но
все-таки сказал я довольно твердо:
- Подождите, гражданочка, мне поговорить с вами надо...
Не останавливаясь, вздернув еще выше голову, она бросила мне на ходу:
- Я с незнакомыми мужчинами не разговариваю!..
И почему-то эти слова сняли с меня неловкость, рассеялось ощущение,
что я совершаю какую-то глупость и все это вообще происходит по
недоразумению. Я взял ее под руку и сказал:
- Я незнакомый мужчина из МУРа, так что поговорить придется. - И уже
манил к себе седенького прилизанного гардеробщика.
И она вдруг сделала неуловимое движение, струйкой воды скользнула из
гладкой шубы и уже почти успела сбросить ее, но я крепко держал ее за
локоть, так что номер не вышел: шуба повисла на правой руке женщины.
- Очень я вас прошу, не устраивайте, пожалуйста, фокусов, мне будет
совестно к вам применять силу, - сообщил я ей и повернулся к гардеробщику:
- Эта женщина взяла чужую шубу, я вас прошу пройти со мной к
администратору...
Сказал и сам пожалел, потому что старичка чуть удар не хватил. Краска
волнами заливала его лицо - он бледнел, синел, багровел, причитая тонким
голосом:
- Душегубцы! Злодеи! Да нам за эту норку десять лет не расплатиться!
Сволочь! А какая приличная с виду!..
Он блажил, а я не знал, волочить ли мне мою красавицу или старика на
руки брать. Но в этот момент из-за угла появился Жеглов, и я понял, что
его-то проблемы все уже решены: завернув Ручечнику кисть правой руки за
спину болевым приемом, он в очень быстром темпе гнал его перед собой по
коридору, не обращая внимания на крики и угрозы, что сейчас сюда приедет
городской прокурор и нас, как собак, выгонят со службы к чертовой матери...
В левой руке у него болталась щегольская трость, бросить которую он не
решался - маскарад поломается. Картина от всего этого получалась совершенно
и окончательно нелепая.
Администратор, который раньше не хотел давать Жеглову надлежащих мест,
проникся сейчас важностью нашей задачи. Он метался по кабинету, воздымал
руки, грозил Ручечнику и его подруге ужасными карами, предлагал всю
необходимую помощь Жеглову, беспрерывно повторял:
- Какой позор! Какой позор! Так осрамить нас перед иностранцами!
Очень он мешал, и Жеглов, осмотревшись слегка, скомандовал:
- Прошу всех посторонних на некоторое время оставить кабинет! Кто
понадобится - позову.
Администратор, наверное, не привык, чтобы его вот так бесцеремонно
выставляли из собственного кабинета, и не чувствовал он себя здесь
посторонним, но Жеглов уже внушил ему ощущение бесполезности спорить или
возражать. И, вздохнув, администратор вышел.
- Пусть гардеробщики подождут, не отпускайте их! - крикнул ему вслед
Жеглов, снял телефонную трубку, вызвал дежурную часть и велел пригнать
"фердинанд", -...Пусть Пасюк с Тараскиным едут сюда тоже, им сейчас
найдется работа.
Одной рукой он держал трубку, а другой перевернул сумку воровки и
вытряхивал из нее на стол все, что там было.
А я смотрел на соучастников - лица у них были отчужденные, будто
полчаса назад не они шли под руку, тесно прижимаясь друг к другу, - совсем
незнакомые, чужие люди, испытывающие взаимную неприязнь оттого, что свело
их вместе противное случайное обстоятельство.
Жеглов рассматривал какой-то пропуск или удостоверение, выпавшее из
сумки, потом опять набрал номер и сказал:
- Это снова Жеглов. Ну-ка, браток, запроси в адресном установочные
сведения на Волокушину Светлану Петровну, двадцать первого года рождения. А
может быть, двадцать второго - я ее не крестил, а она со мной еще не
откровенничала. Ну, привет. Справочку дайте Тараскину, побыстрее
шевелитесь. Ага...
Положил трубку и сел в кресло администратора - большущее, красиво
изогнутое, обитое полосатым коричневым шелком, - и по тому, как
лениво-хищно потянулся в этом кресле Жеглов, я видел, что кресло ему
нравится. Честно говоря, Жеглов и впрямь хорошо выглядел за этим огромным
красным столом в дорогом старинном кресле. Потянулся он, погулял комьями
мышц на плечах, будто разминался после короткой схватки с Ручечником,
весело заулыбался и сказал:
- Ну-с, дорогие мои граждане уголовнички, приступим к нашим играм?
И Ручечник, и Волокушина даже не посмотрели на него, а ему хоть бы хны
- видно было, что совсем его не обижает воровское пренебрежение, - и он,
быстро выбив пальцами дробь на полированном столе, как на барабане,
спросил:
- Вы мне разрешите раскрыть вам одну маленькую служебную тайну?
Ручечник и его распрекрасная дама и бровью не шевельнули, но Жеглова
это, наверное, устраивало, поскольку он по-прежнему дружелюбно, почти
по-товарищески, продолжил разговор:
- Молчание - знак согласия. Так, по-моему, говорится? Значитца, очень
я вам признателен за то, что вы согласились меня выслушать. В первую
очередь это касается вас, гражданочка Волокушина, или как вас там
по-настоящему? Жаль, что я не художник, а то бы я с вас картины писал...
Волокушина зло усмехнулась уголком рта, но особого испуга я в ней не
заметил. А Жеглов разливался соловьем:
- Рисовать не сподобил меня создатель, а одарил он меня умением
угадывать всякие маленькие людские тайны. И одну такую тайну из вашего
прошлого, не очень давнего, я вам поведаю...
Они одновременно подняли на Жеглова глаза, и это понятно - тайн у них
из не очень давнего прошлого было предостаточно.
- Когда замечательный молодец Петр Ручников уговаривал вас,
Волокушина, совершить с ним первый вынос, вы, как всякая женщина,
естественно, сильно боялись, плакали и говорили, что никогда этого не
делали. А он отвечал, что все раньше никогда этого не делали, надо просто
попробовать, и вы убедитесь, до чего это легко и просто, поскольку вам и
делать-то нечего - главное в его умении взять номерок у фраера ушастого. Вы
это помните, Волокушина?
Жеглов заглядывал ей в глаза добро и заботливо, как исповедник -
заблудшей овце, а она упорно отворачивалась от его взгляда, и только мочки
ушей начали наливаться тяжелым багровым цветом.
- Значит, помните, - удовлетворенно вздохнул Жеглов. - Но вы ему еще
не совсем верили, и он вам даже Уголовный кодекс показывал, доходчиво
объяснял, что за кражу личной собственности полагается трешник - это уж в
самом пиковом случае, а с его мастерством да с вашей красотой и случая
такого никогда быть не может. И однажды уговорил...
- Тебе бы, мент, не картины, а книжки писать, - сказал неожиданно из
своего угла Ручечник, тяжело двигая нижней челюстью.
А Жеглов будто забыл про Ручечника. Журчал его баритончик над ухом у
Волокушиной, и слушала она его все внимательнее.
- С этого момента возникло преступное сообщество, именуемое в законе
шайкой, которая с большим успехом начала бомбить фраеров. Я уже велел
подобрать материалы по кражам в Третьяковской галерее, в зимнем театре
"Эрмитаж", в филармонии в Ленинграде и все прочие песни и рассказы - с этим
мы позже будем разбираться. Но сегодня вышла у вас промашка совершенно
ужасная, и дело даже не в том, что мы сегодня вас заловили...
- А сегодня что, постный день? - подал голос Ручечник.
- Да нет, день-то, как все будни, скоромный. А вот номерок ты не тот
ляпнул...
- Это как же? - прищурился на него Ручечник.
- Вещь-то вы взяли у жены английского дипломата. И по действующим
соглашениям, стоимость норковой шубки тысчонок под сто - всего-то навсего -
должен был бы им выплатить Большой театр, то есть государственное
учреждение. Ты, Ручечник, усекаешь, про что я толкую?
- Указ "семь - восемь" мне шьешь... - ни на миг не задумался Ручечник.
Жеглов выскочил из своего роскошного кресла и воздел руки вверх,
совсем как недавно это делал здесь администратор:
- Я шью? При чем здесь я? Поглядел бы ты на себя со стороны - ты бы
увидел, что Указ от седьмого августа, то, что ты "семь - восемь" называешь,
уже у тебя на лбу напечатан! - Сделал паузу и грустно добавил: - И у
подруги твоей Волокушиной тем паче! По десятке на жало! По десятке!
Лицо у Волокушиной уже не было неподвижно-каменным, как у мраморного
бюста полуголой богини, что стоял в углу кабинета на высокой деревянной
тумбе. Она испуганно переводила взгляд с Жеглова на Ручечника, потом снова
смотрела на спокойное доброжелательное жегловское лицо. Глеб сочувственно
цокал языком, грустно качал головой, и весь вид у него сейчас был такой:
ай-ай-ай, какая беда приключилась с вами, дорогая гражданочка Волокушина! А
она снова всматривалась в серые глаза Ручечника, надеясь, что засмеется он,
достанет из кармана Уголовный кодекс и так же быстро, весело и ловко, как в
разговорах с ней, объяснит Жеглову, что ничего тот в законах не смыслит,
что все там написано по-другому и уж коли вышла такая проруха, то так тому
и быть, свои три годика он уж отсидит, а с нее-то и вообще спрос невелик -
так, пособница, пустяками занималась...
Но Ручечник на нее совсем не смотрел, а вглядывался он пристально,
тяжело в сокрушенного их горем капитана Жеглова и что-то быстро прикидывал.
Долго тянулось это молчание, пока Ручечник медленно, врастяжку не спросил:
- А тебе-то какая забота про нас думать? Ты чего от нас хочешь?
- Помощи. Советов. Указаний, - коротко и спокойно сказал Жеглов.
- Не понял... - хрипло бормотнул Ручечник.
- Чего непонятного? Я с вами был откровенен. Геперь хочу, чтобы ты со
мной пооткровенничал про дружка твоего Фокса... - Жеглов говорил легко, без
нажима, даже весело, и так это звучало, будто пустяковее не было у него на
сегодня дел.
- Клал я на твою откровенность! - так же легко казал Ручечник.
Жеглов блеснул своими ослепительными зубами:
- Невоспитанный ты человек. Ручников. Прошу тебя выражаться при
женщинах прилично, а не то я тебя очень сильно обижу. Огорчу до
невозможности!
- Ты меня и так уже обидел! - хмыкнул Ручечник. - Ты объясни, мне-то
какой резон с тобой откровенничать?
- Полный резон. Ты мне интересные слова шепнешь, а я вешаю на место
шубу. Махнем?
Ручечник сидел на стуле, опустив руки меж колен, и долго, тяжело
думал. Потом поднял голову:
- Ничего я тебе не скажу. Не купишь ты меня на такой номер. По зекалам
твоим волчьим вижу - подлянка. Так что я лучше помолчу, здоровее буду...
- Здоровее не будешь, - заверил Жеглов. - Снимешь свой заграничный
костюмчик, наденешь телогреечку - и на лесосеку, в солнечный Коми!
- Может быть, - пожал плечами Ручечник. - Только лучше в клифту
лагерном на лесосеке, чем в костюмчике у Фокса на пере!
Жеглов встал, сложил руки на груди и стоял, покачиваясь с пятки на
носок, внимательно глядя на Ручечника; и длилось это довольно долго, пока
Ручечник не выдержал и тонко, с подвизгом, крикнул:
- Ну что пялишься! Я вор в законе, корешей не продавал, да и тебя не
побоюсь!
Жеглов помолчал, потом задумчиво сказал:
Глеб толкует, что Груздев убил Ларису из-за квартиры, ну и попутно
вещички забрал. Но тогда при чем здесь Фокс этот самый? Разве что Груздев
действительно нанял его и назначил плату как раз вещами? Но зато сколько
народу вокруг допрошено - и никто никогда около Груздева не видел человека
с приметами Фокса. Конечно, сговор подобный - дело тайное, но и то нужно
взять в рассуждение, что снюхаться им негде было, поскольку Фокс уголовник,
бандюга, а Груздев - интеллигент, доктор и ничего между ними общего не
должно быть. Хорошо бы, конечно, самого Груздева спросить, но еще
неизвестно, как посмотрит на это Жеглов.
М-да, непонятно. Совсем непонятно. И все равно сейчас главное узнать,
был там Груздев или не был. Он ведь мог прийти, наладить разговор - не зря
же Надя говорит, что и вино, и шоколад на столе любимой марки Груздева, - а
потом, подготовив плацдарм для Фокса, отвалить: пожалуйте, мол,
артподготовка проведена, танки к бою!.. Кстати, шоколад Панков велел
эксперту передать, совсем из головы выскочило...
Спасибо старшине из комендантского отдела, который оказался на вещевом
складе с машиной, а то бы в жизни мне не вывезти добро, которым меня в
неслыханном количестве снабдили суровые складские интенданты в полном
соответствии с арматурным списком и сроком на два года. Чего только не было
в трех здоровенных тюках, которые я целый час паковал на длинном
неструганом прилавке: шинель, мундир, гимнастерки, галифе, белье, сапоги,
валенки, шапка, фуражка, портянки, подметки, новенькая скрипящая и
сверкающая "сбруя" - ремень с портупеей - и даже блестящие серебряные
погоны с красными кантами - четыре пары, и на каждый погон по три
звездочки, - пожалуйте, товарищ старший лейтенант Шарапов, к несению службы
по всей положенной форме! Когда я впервые попал в армию, меня, конечно,
тоже обули-одели, но времена были тогда совсем тяжелые, получил я, помню,
кирзачи, комплект обмундирования: шинельку поношенную, гимнастерку и бриджи
"х/б, б/у" - "хлопчатобумажные, бывшие в употреблении" да пилотку - вот и
весь наряд; и только потом, постепенно, до-обмундировался по-человечески и
вид имел боевой, не хуже других, а в Пренцлау, что под Берлином, даже
штатский костюм справил, чисто коверкотовый, на шелковой подкладке,
спортивного фасона - с широкими ватными плечами, накладными карманами и
хлястиком... Но в милиции своя форма, и на зеленый мой парадный мундир
милицейские погоны не привесишь - вот и чувствовал я себя вроде не в полную
цену, гостем, что ли. А теперь настроение у меня было "на большой", теперь
- извините, подвиньтесь - на праздничном вечере вы, дорогие новые соратники
мои, увидите, как гвардейцы умеют форму носить!
Старшина был настолько любезен, что подбросил меня домой, на Сретенку,
помог мне занести в комнату вещи, и мы вернулись на Петровку. Времени было
восемнадцать тридцать, и Жеглов уже ждал меня, отутюженный, свежевыбритый,
благоухающий одеколоном "Кармен", а уж сапоги - лучше новых. Он критически
осмотрел меня снизу доверху и я, похоже, понравился ему чуть меньше, чем он
мне. Он пожевал губами, - может, чего сказать хотел, но ничего не произнес,
только покачал головой, и я подумал, что завтра-то уж ему качать головой не
придется - заблещу медалью новой, как на строевом смотру.
Я ему объяснил:
- На вещевом складе был, отоварился согласно арматурному списку. Я
сейчас, позвоню только... - И набрал телефон баллистов.
- Из этого "байярда" стреляли, - сразу же сообщил эксперт. -
Безусловно и категорически. Из-за того, что патрон нестандартный - он
побольше немного, чем фирменный, - все индивидуальные признаки оружия
выявились особенно рельефно, хоть в учебник криминалистики снимки помещай.
Акт подошлем, как договорились. Приветик...
Сегодня под председательством
французского коменданта генерала де
Бошена состоялось 14-е заседание союзной
комендатуры города Берлина. Заседание
решило дать распоряжения
полицейпрезиденту относительно:
а) организации ШУТЦПОЛИЦАЙ - охранной
полиции и КРИМИНАЛЬПОЛИЦАЙ - уголовной
полиции;
б) полномочий берлинского
полицейпрезидента вообще.
Берлин, 11. ТАСС
- Если хочешь, можем пешком пройтись, - предложил Жеглов.
Вечер был ясный, теплый, и мы не спеша пошли с ним по Петровке к
центру. Около "Эрмитажа" толпился народ - с большим концертом выступали Лев
Миров и Евсей Дарский, и шустрые ребята сновали в толпе с криком: "Хватайте
билеты! Шутят Миров - Дарский, со своим джаз-оркестром выступает Эдди
Рознер". Я подумал, что хорошо бы сходить на такой концерт с Варей, но до
получки это было нереально: билеты стоили от тридцатки и выше.
- Эх, кабы нам с тобой заловить сегодня Ручечника... - сказал
мечтательно Жеглов.
- Трудно небось...
- Что значит "трудно"? Наша работа, как и его промысел, зависит от
удачи. У меня вся надежда на то, что он нас с тобой в лицо не знает.
- А ты его знаешь?
- Видел я его. И потом, напарница его найти поможет, - усмехнулся
Жеглов.
- Это как понять?
- Ну, когда высмотришь самую красивую женщину в театре, - значит,
где-нибудь и он поблизости шьется.
- Почему?
- А у него метод такой - он на подхвате только красавиц держит.
Приходят они в театр или в коммерческий ресторан и начинают пасти парочку в
дорогих шубах. При первой возможности он вынимает у кавалера номерок от
гардероба, а красулька его получает шубу. И отваливают. Вот и весь фокус...
- Можно подумать, что некрасивой не дадут пальто по номеру, -
усомнился я.
- Дать-то дадут, но психология в том, что красивая женщина сама по
себе отвлекает внимание, для нее всегда хочется сделать что-нибудь
приятное. Да и барыши с красавицей делить, наверное, приятнее, чем с
уродкой...
- Вот в этом наверняка и есть вся его психология, - сказал я мрачно.
Мне почему-то стало обидно, что какому-то мерзкому воришке достаются
красивые женщины и он их использует как воровской инструмент, когда они,
может быть, какому-то хорошему человеку счастье жизни могли составить.
- Да нам с тобой плевать, почему он так поступает, - сказал Жеглов. -
Важен факт!
- Слушай, Глеб, а откуда у него кличка такая - Ручечник?
- А-а, это смешно. Мы сперва думали, от его первой профессии - ручки
вышибать.
- Это как?
- А вот так: подходит он к любому джентльмену, желательно иностранцу,
и начинает его радостно хлопать по плечам, по груди, хохочет, кричит:
"Здорово, Боря!" - или там Коля, Вася - как хочет. Декорация такая, что он,
мол, обознался, принял человека за старого друга. Потом выясняется - у него
аж слезы от стыда на глазах. Извиняется, уходит...
- А смысл?..
- В том, что он так ловко хлопает человека, что вышибает из кармана
авторучку, а если повезет, то и бумажник. Между прочим, хороший "паркер" с
золотым пером тысячу стоит...
- Силен бродяга!
Жеглов кивнул:
- Ну да. А как его установили да взяли, оказалось, что и фамилия у
него подходящая - Ручников.
В театр мы вошли через служебный вход, где с Жегловым стал препираться
толстый взмыленный администратор в очках, сдвинутых на затылок. Но Жеглов
как-то очень быстро его окоротил: взял за пуговицу и, подтягивая к себе с
такой силой, что нитки трещали, сказал:
- Вы мне не контрамарки дадите и даже не билеты, а записку к
капельдинеру с распоряжением посадить меня там, где я ему скажу. И делайте
это, почтеннейший, незамедлительно, у меня нет для вас времени...
- Сумасшедшие люди! - взмахнул руками администратор. - Вы что,
думаете, что я места из воздуха делаю?
- Я об этом ничего не думаю! - оборвал его Жеглов. - Меня это не
интересует! Мне на ваши танцы-арии вообще наплевать, сроду бы я к вам не
пошел, если бы меня не привело сюда дело государственной важности...
От такого святотатства в храме искусства администратор слегка обалдел.
Он молча смотрел на Жеглова, разевая беззвучно рот, будто Жеглов у него
весь воздух отобрал.
- Вы читать по-русски умеете? Вот и читайте тогда, что здесь написано,
- протягивал ему Жеглов свое удостоверение, где было сказано, что он
начальник бригады отдела Московского уголовного розыска по борьбе с
бандитизмом. - И пришли мы к вам не развлекаться, а по делу...
Минут за сорок до начала "Лебединого озера" мы устроились с Жегловым в
гардеробе за большущим пожарным шкафом; мы стояли за ним, просматривая
почти весь длинный проход перед барьерами, за которыми сновали чистенькие
старички и старушки в вишневой униформе с желтыми табличками на карманах:
"ГАБТ". Мы приобрели у них театральную программу, и Жеглов удивил меня
своим размахом, взяв на червонец два перламутровых маленьких бинокля.
Сначала Жеглов смотрел в дальний конец прохода через биноклик, подкручивая
все время отходящее фокусирующее кольцо, а потом так же, как и я, сунул
бинокль в карман:
- Ерунда сплошная, а не техника!
- Ты бы меня сразу предупредил, можно было мой армейский взять,
восьмикратный.
- Это тебе не передовая! - огрызнулся Жеглов. - Ты бы еще стереотрубу
сюда приволок.
- А ты что думал? - засмеялся я. - Выставили бы над шкафом оптику, а
сами сидели бы здесь в тишине да уюте...
Неспешно переговаривались мы с Жегловым, а сами зыркали все время на
проходящих театралов, и я все нервничал, что Ручечник опоздает или не
появится совсем и тогда я из-за него так и не посмотрю даже одним глазком
на "Лебединое озеро", а это мне было ужасно обидно, потому что я до сих пор
ни разу не был в Большом театре. Мне хоть бы зал посмотреть...
Я уж совсем отчаялся повысить свой культурный уровень, к чему призывал
меня Жеглов на комсомольском собрании, когда он сипло сказал:
- А вот и красавец наш пожаловал...
Отчаянно всматривался я в поток людей, шествующих по гардеробу:
офицеры при всех своих орденах и регалиях, служащие в заутюженных
шевиотовых костюмах, женщины с модной шестимесячной завивкой и в
панбархате, а некоторые даже с чернобурками через плечо, иностранцы, одетые
вроде бы скромно, но чем-то сразу отличающиеся от наших...
- Не туда смотришь, - шепнул Жеглов. - Вон он, у того прилавка, в
сером костюме.
Смотрел я на Ручечника и не мог поверить. Я уж начал привыкать к тому
злому маскараду, на котором мы все время вертимся с Жегловым, приподымая на
людях маски, чтобы выволочь волков из-под овечьей шкуры, но с каждым разом
продолжал удивляться, как много сил затрачивают люди, чтобы выглядеть не
тем, кем они являются в жизни на самом деле...
Ручечник был похож на иностранца - в замечательно красивом сером
костюме, в белой глаженой рубахе с полосатым галстуком, на котором ярко
искрилась булавка, в толстых башмаках "шимми" и с красивой палкой, на
которую он грузно опирался.
- Он что, хромой? - спросил я Жеглова.
- Ну да! Ты с ним побегай наперегонки! Он трость для понту носит,
солидности добирает!
Настоящим иностранцем выглядел Ручечник. Вот только его женщина была
не похожа на сухоногих очкастых жен дипломатов - была она белая, ленивая,
невероятно красивая, с огромной короной из темно-русых кос. Ручечник подал
ей руку, и они чинно пошли по гардеробу к выходу в фойе: ни дать ни взять -
варяжский гость прибыл. Лишь ненадолго задержались они в толчее у
гардероба, где раздевались зрители из лож бенуара - там прямо и висела
таблица: "Ложи бенуара".
Жеглов дернул меня за руку:
- Ну-ка давай! Ходу!
Мы пристроились за ними и так и слонялись метрах в десяти до самого
звонка. Жеглов велел мне не спускать с них глаз, исчез на несколько минут,
и я видел, как он тряс за лацкан администратора. Не знаю, что он ему
говорил, но, во всяком случае, когда мы подошли к ложе номер четыре,
капельдинер пропустил нас без звука на два свободных места в глубине ложи.
С этого места мне не очень хорошо было видно всю сцену, потому что она была
огромная - высотой этажей в пять, наверное, - но зато из сумеречной глубины
нам было хорошо видно Ручечника с его дамой, которые сидели точно в такой
же ложе, но на противоположной стороне зала.
Я хотел придвинуться поближе к барьеру, чтобы получше разглядеть зал,
который я до этого видел только в кино, но Жеглов дернул меня и сердито
сказал:
- Не лезь! Сиди тут, в глубине.
- Интересно посмотреть - когда еще попадем сюда?
- Тоже мне, театрал отыскался! - фыркнул негромко Жеглов. - Твое дело
шестнадцатое - за клиентом смотреть...
- А чего на него сейчас смотреть? Куда он денется до антракта?
- Ну и даешь же ты, Шарапов? А чего он, по-твоему, в гардеробе около
англичан терся?
Честно говоря, я там никаких и англичан не разглядел, а уж тем более
не видел, что Ручечник около них терся. Он как разделся, так и пошел в
фойе, задержавшись на секунду в толкучке у выхода из гардероба.
Жеглов сказал задумчиво:
- Я не очень уверен, конечно, но сдается мне, что он у того бобра
номерок уже увел...
Пришли три женщины на передние места в нашей ложе. Жеглов их очень
галантно пропустил, пододвинул стулья, пошутил с ними, обещал принести в
антракте лимонад, и тут погас наконец свет.
На освещенную трибунку перед оркестром взошел седой толстый старик в
черном костюме с красивыми блестящими лацканами, поклонился залу и взмахнул
палочкой.
Играла прекрасная музыка, потом раздвинулся огромный занавес, расшитый
темно-золотыми колосьями, и открыл исключительной красоты вид. Чего там
только не было: старинный замок, заснеженные горы, озеро - как настоящее.
Не знаю, сколько прошло времени, но так нравилось мне представление, что
показалось, будто все это промелькнуло в один миг, как из окна мчащегося
поезда, жаль только, Вари со мной не было. Жеглов толкнул меня сильно в
бок, я встрепанно помотал головой, взглянул в ложу напротив - Ручечника с
его красавицей там не было.
Жеглов уже выходил из ложи в коридор, я проскользнул за ним следом,
наши соседки, по-моему, и не заметили, как мы исчезли. Жеглов быстро шел по
коридору, говоря мне на ходу:
- Я возьму Ручечника, он где-нибудь неподалеку пасется, а ты дай ей
надеть шубу. Перехвати у дверей и зови сразу гардеробщиков...
Она шла мне навстречу, высокая, шикарная, с развевающимися полами
переливчато-блестящей коричневой шубы, голова ее была гордо закинута назад,
она небрежно помахивала сумочкой на ремешке с таким видом, будто, мол, сто
раз она видела такие балеты, не понравилось ей, - стало быть, сидеть тут,
скучая, и не подумает! От мысли, что мне надо ее арестовывать, всю такую из
себя прекрасную, я даже оробел; у меня не только вроде нее знакомых сроду
не бывало, но и разговаривать с такими королевами не доводилось. Но
все-таки сказал я довольно твердо:
- Подождите, гражданочка, мне поговорить с вами надо...
Не останавливаясь, вздернув еще выше голову, она бросила мне на ходу:
- Я с незнакомыми мужчинами не разговариваю!..
И почему-то эти слова сняли с меня неловкость, рассеялось ощущение,
что я совершаю какую-то глупость и все это вообще происходит по
недоразумению. Я взял ее под руку и сказал:
- Я незнакомый мужчина из МУРа, так что поговорить придется. - И уже
манил к себе седенького прилизанного гардеробщика.
И она вдруг сделала неуловимое движение, струйкой воды скользнула из
гладкой шубы и уже почти успела сбросить ее, но я крепко держал ее за
локоть, так что номер не вышел: шуба повисла на правой руке женщины.
- Очень я вас прошу, не устраивайте, пожалуйста, фокусов, мне будет
совестно к вам применять силу, - сообщил я ей и повернулся к гардеробщику:
- Эта женщина взяла чужую шубу, я вас прошу пройти со мной к
администратору...
Сказал и сам пожалел, потому что старичка чуть удар не хватил. Краска
волнами заливала его лицо - он бледнел, синел, багровел, причитая тонким
голосом:
- Душегубцы! Злодеи! Да нам за эту норку десять лет не расплатиться!
Сволочь! А какая приличная с виду!..
Он блажил, а я не знал, волочить ли мне мою красавицу или старика на
руки брать. Но в этот момент из-за угла появился Жеглов, и я понял, что
его-то проблемы все уже решены: завернув Ручечнику кисть правой руки за
спину болевым приемом, он в очень быстром темпе гнал его перед собой по
коридору, не обращая внимания на крики и угрозы, что сейчас сюда приедет
городской прокурор и нас, как собак, выгонят со службы к чертовой матери...
В левой руке у него болталась щегольская трость, бросить которую он не
решался - маскарад поломается. Картина от всего этого получалась совершенно
и окончательно нелепая.
Администратор, который раньше не хотел давать Жеглову надлежащих мест,
проникся сейчас важностью нашей задачи. Он метался по кабинету, воздымал
руки, грозил Ручечнику и его подруге ужасными карами, предлагал всю
необходимую помощь Жеглову, беспрерывно повторял:
- Какой позор! Какой позор! Так осрамить нас перед иностранцами!
Очень он мешал, и Жеглов, осмотревшись слегка, скомандовал:
- Прошу всех посторонних на некоторое время оставить кабинет! Кто
понадобится - позову.
Администратор, наверное, не привык, чтобы его вот так бесцеремонно
выставляли из собственного кабинета, и не чувствовал он себя здесь
посторонним, но Жеглов уже внушил ему ощущение бесполезности спорить или
возражать. И, вздохнув, администратор вышел.
- Пусть гардеробщики подождут, не отпускайте их! - крикнул ему вслед
Жеглов, снял телефонную трубку, вызвал дежурную часть и велел пригнать
"фердинанд", -...Пусть Пасюк с Тараскиным едут сюда тоже, им сейчас
найдется работа.
Одной рукой он держал трубку, а другой перевернул сумку воровки и
вытряхивал из нее на стол все, что там было.
А я смотрел на соучастников - лица у них были отчужденные, будто
полчаса назад не они шли под руку, тесно прижимаясь друг к другу, - совсем
незнакомые, чужие люди, испытывающие взаимную неприязнь оттого, что свело
их вместе противное случайное обстоятельство.
Жеглов рассматривал какой-то пропуск или удостоверение, выпавшее из
сумки, потом опять набрал номер и сказал:
- Это снова Жеглов. Ну-ка, браток, запроси в адресном установочные
сведения на Волокушину Светлану Петровну, двадцать первого года рождения. А
может быть, двадцать второго - я ее не крестил, а она со мной еще не
откровенничала. Ну, привет. Справочку дайте Тараскину, побыстрее
шевелитесь. Ага...
Положил трубку и сел в кресло администратора - большущее, красиво
изогнутое, обитое полосатым коричневым шелком, - и по тому, как
лениво-хищно потянулся в этом кресле Жеглов, я видел, что кресло ему
нравится. Честно говоря, Жеглов и впрямь хорошо выглядел за этим огромным
красным столом в дорогом старинном кресле. Потянулся он, погулял комьями
мышц на плечах, будто разминался после короткой схватки с Ручечником,
весело заулыбался и сказал:
- Ну-с, дорогие мои граждане уголовнички, приступим к нашим играм?
И Ручечник, и Волокушина даже не посмотрели на него, а ему хоть бы хны
- видно было, что совсем его не обижает воровское пренебрежение, - и он,
быстро выбив пальцами дробь на полированном столе, как на барабане,
спросил:
- Вы мне разрешите раскрыть вам одну маленькую служебную тайну?
Ручечник и его распрекрасная дама и бровью не шевельнули, но Жеглова
это, наверное, устраивало, поскольку он по-прежнему дружелюбно, почти
по-товарищески, продолжил разговор:
- Молчание - знак согласия. Так, по-моему, говорится? Значитца, очень
я вам признателен за то, что вы согласились меня выслушать. В первую
очередь это касается вас, гражданочка Волокушина, или как вас там
по-настоящему? Жаль, что я не художник, а то бы я с вас картины писал...
Волокушина зло усмехнулась уголком рта, но особого испуга я в ней не
заметил. А Жеглов разливался соловьем:
- Рисовать не сподобил меня создатель, а одарил он меня умением
угадывать всякие маленькие людские тайны. И одну такую тайну из вашего
прошлого, не очень давнего, я вам поведаю...
Они одновременно подняли на Жеглова глаза, и это понятно - тайн у них
из не очень давнего прошлого было предостаточно.
- Когда замечательный молодец Петр Ручников уговаривал вас,
Волокушина, совершить с ним первый вынос, вы, как всякая женщина,
естественно, сильно боялись, плакали и говорили, что никогда этого не
делали. А он отвечал, что все раньше никогда этого не делали, надо просто
попробовать, и вы убедитесь, до чего это легко и просто, поскольку вам и
делать-то нечего - главное в его умении взять номерок у фраера ушастого. Вы
это помните, Волокушина?
Жеглов заглядывал ей в глаза добро и заботливо, как исповедник -
заблудшей овце, а она упорно отворачивалась от его взгляда, и только мочки
ушей начали наливаться тяжелым багровым цветом.
- Значит, помните, - удовлетворенно вздохнул Жеглов. - Но вы ему еще
не совсем верили, и он вам даже Уголовный кодекс показывал, доходчиво
объяснял, что за кражу личной собственности полагается трешник - это уж в
самом пиковом случае, а с его мастерством да с вашей красотой и случая
такого никогда быть не может. И однажды уговорил...
- Тебе бы, мент, не картины, а книжки писать, - сказал неожиданно из
своего угла Ручечник, тяжело двигая нижней челюстью.
А Жеглов будто забыл про Ручечника. Журчал его баритончик над ухом у
Волокушиной, и слушала она его все внимательнее.
- С этого момента возникло преступное сообщество, именуемое в законе
шайкой, которая с большим успехом начала бомбить фраеров. Я уже велел
подобрать материалы по кражам в Третьяковской галерее, в зимнем театре
"Эрмитаж", в филармонии в Ленинграде и все прочие песни и рассказы - с этим
мы позже будем разбираться. Но сегодня вышла у вас промашка совершенно
ужасная, и дело даже не в том, что мы сегодня вас заловили...
- А сегодня что, постный день? - подал голос Ручечник.
- Да нет, день-то, как все будни, скоромный. А вот номерок ты не тот
ляпнул...
- Это как же? - прищурился на него Ручечник.
- Вещь-то вы взяли у жены английского дипломата. И по действующим
соглашениям, стоимость норковой шубки тысчонок под сто - всего-то навсего -
должен был бы им выплатить Большой театр, то есть государственное
учреждение. Ты, Ручечник, усекаешь, про что я толкую?
- Указ "семь - восемь" мне шьешь... - ни на миг не задумался Ручечник.
Жеглов выскочил из своего роскошного кресла и воздел руки вверх,
совсем как недавно это делал здесь администратор:
- Я шью? При чем здесь я? Поглядел бы ты на себя со стороны - ты бы
увидел, что Указ от седьмого августа, то, что ты "семь - восемь" называешь,
уже у тебя на лбу напечатан! - Сделал паузу и грустно добавил: - И у
подруги твоей Волокушиной тем паче! По десятке на жало! По десятке!
Лицо у Волокушиной уже не было неподвижно-каменным, как у мраморного
бюста полуголой богини, что стоял в углу кабинета на высокой деревянной
тумбе. Она испуганно переводила взгляд с Жеглова на Ручечника, потом снова
смотрела на спокойное доброжелательное жегловское лицо. Глеб сочувственно
цокал языком, грустно качал головой, и весь вид у него сейчас был такой:
ай-ай-ай, какая беда приключилась с вами, дорогая гражданочка Волокушина! А
она снова всматривалась в серые глаза Ручечника, надеясь, что засмеется он,
достанет из кармана Уголовный кодекс и так же быстро, весело и ловко, как в
разговорах с ней, объяснит Жеглову, что ничего тот в законах не смыслит,
что все там написано по-другому и уж коли вышла такая проруха, то так тому
и быть, свои три годика он уж отсидит, а с нее-то и вообще спрос невелик -
так, пособница, пустяками занималась...
Но Ручечник на нее совсем не смотрел, а вглядывался он пристально,
тяжело в сокрушенного их горем капитана Жеглова и что-то быстро прикидывал.
Долго тянулось это молчание, пока Ручечник медленно, врастяжку не спросил:
- А тебе-то какая забота про нас думать? Ты чего от нас хочешь?
- Помощи. Советов. Указаний, - коротко и спокойно сказал Жеглов.
- Не понял... - хрипло бормотнул Ручечник.
- Чего непонятного? Я с вами был откровенен. Геперь хочу, чтобы ты со
мной пооткровенничал про дружка твоего Фокса... - Жеглов говорил легко, без
нажима, даже весело, и так это звучало, будто пустяковее не было у него на
сегодня дел.
- Клал я на твою откровенность! - так же легко казал Ручечник.
Жеглов блеснул своими ослепительными зубами:
- Невоспитанный ты человек. Ручников. Прошу тебя выражаться при
женщинах прилично, а не то я тебя очень сильно обижу. Огорчу до
невозможности!
- Ты меня и так уже обидел! - хмыкнул Ручечник. - Ты объясни, мне-то
какой резон с тобой откровенничать?
- Полный резон. Ты мне интересные слова шепнешь, а я вешаю на место
шубу. Махнем?
Ручечник сидел на стуле, опустив руки меж колен, и долго, тяжело
думал. Потом поднял голову:
- Ничего я тебе не скажу. Не купишь ты меня на такой номер. По зекалам
твоим волчьим вижу - подлянка. Так что я лучше помолчу, здоровее буду...
- Здоровее не будешь, - заверил Жеглов. - Снимешь свой заграничный
костюмчик, наденешь телогреечку - и на лесосеку, в солнечный Коми!
- Может быть, - пожал плечами Ручечник. - Только лучше в клифту
лагерном на лесосеке, чем в костюмчике у Фокса на пере!
Жеглов встал, сложил руки на груди и стоял, покачиваясь с пятки на
носок, внимательно глядя на Ручечника; и длилось это довольно долго, пока
Ручечник не выдержал и тонко, с подвизгом, крикнул:
- Ну что пялишься! Я вор в законе, корешей не продавал, да и тебя не
побоюсь!
Жеглов помолчал, потом задумчиво сказал: