Вайнеры Б. Эра Милосердия

начал писать, преувеличенно старательно, хитро поглядывая на меня.
Вывел несколько строк, покрыв бумагу кривыми колючими буквами, показал
мне:
- Хватит, что ли?
На бумажке было написано: "Добрый хороший мальчик Фокс мучается здесь
в тюряге ни за что, нет правды на свете, нет счастья в жизни. Мучители не
кормят, зажали мою служащую карточку, и в очко сыграть не с кем".
- Все шутите, Фокс, - сурово пробурчал я, в глубине души очень
довольный, что он принял мою игру. Беспокоило только, не сорвался бы он с
крючка в последний момент. - Теперь текст под диктовку. Вот еще бумага,
надпишите ее: "Фокс Евгений Петрович".
Он взял бумагу, надписал. А я сказал, показывая ему книжку, взятую под
честное слово на два часа:
- Вот из этого учебника я вам буду диктовать разные предложения. А вы
записывайте, по возможности без ошибок.
- Ну, это еще надо посмотреть, кто из нас с ошибками пишет, - нахально
сказал Фокс и приготовился писать.
- "Лев Кассиль". С новой строки. "Что это значит - нет биографии? Это
все старомодная интеллигентщина, дорогой мой. Не биография делает человека,
а человек биографию. С биографией родятся только наследные принцы", -
продиктовал я, - Готово? Давай дальше, с новой строки... "А. С. Пушкин". С
новой строки. "Видел я трех царей: первый велел снять с меня картуз и
пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упек меня
в камер-пажи под старость лет, но переменять его на четвертого не желаю: от
добра добра не ищут..."
Фокс старательно скрипел карандашом, время от времени слюня его, и я
подумал, что, пока он с интересом относится к развлечению, которое я ему
предложил, надо печь свои пироги.
- Готово? - спросил я. - Так, прекрасно. Еще одно. С новой строки.
"Борский". Так. С новой строки. "Весточка моя с синего моря-океана. Здесь
сильно штормит, боимся, как бы не потонуть. Боцман наш по болезни уволился,
шлю тебе с ним, Анюта, живой привет, будь с ним ласкова, за добрые слова
его одень, обуй и накорми - вечно твой друг". Так, число теперь поставь,
распишись. - Я взял обе бумажки, вернулся за свой стол, а Фокс принялся
своим немыслимо красивым платочком с вензелями по углам вытирать руки.
Покончив с этим, он поднял глаза, и, наверное, слишком уж самодовольное у
меня было лицо, потому что он вдруг спросил с подозрением:
- Борский - это что за писатель такой? Я вроде и не слыхал.
На что я ему сказал важно:
- Есть, есть такой писатель, очень даже прекрасные романы пишет.
- Современный, что ли? - продолжал сомневаться Фокс.
- Уж куда современней... - засмеялся я; и до сих пор не знаю, что за
бес меня дернул, или, может быть, от такой нечисти, как Фокс, таиться не
хотелось, только разгладил я вторую бумажку, аккуратно сложил ее в том
месте, где слова Пушкина кончались и фамилия Борского значилась, ногтем
проутюжил и на глазах у Фокса весь низ оторвал. И лежало теперь передо мною
письмо "с синего моря-окияна", адресованное Анюте и лично подписанное
Фоксом, даже с числом сегодняшним!
Умный, конечно, мерзавец был Фокс, ничего не скажешь. Все, все
сообразил он за одну секундочку, и моргнуть я не успел, как он уже птицей
перелетел через кабинет, целясь на мою глотку, а заодно и на письмо
злополучное. Да уж верно сказано, что это он после драки кулаками надумал
махать, - принял я его, субчика, прямым встречным в челюсть. Ей-богу,
хрястнул я его по скуле от души и, чтобы впредь отбить охоту к ужимкам и
прыжкам, сделал ему подсечку. Тоже мне кипяток какой горячий! Лег он
поскучать на пол и приподняться не успел, как прибежал на шум конвоир и в
два счета наручники, как по инструкции полагается, на него нацепил. Тогда
снова вернулась к Фоксу улыбочка эта его паскудненькая, и он мне тихо
сказал:
- Не для протокола, Шарапов, а для души мои слова тебе. Хитры вы,
конечно, суки лягавые, с подходцами вашими. Но заточек у нас хватит для вас
всех - всегда пожалуйста, наглотаетесь досыта. Как недавно на Цветном
бульваре... Будь, Шарапов! И не кашляй!.. - И уже из коридора, не таясь,
крикнул: Песику вашему, Сенечке Тузику, персональный привет!
Затихли шаги в коридоре. Я снова прочитал письмо Фокса и от
удовольствия его рукой разгладил. Молодец, Шарапов!
Вот теперь было о чем Ане звонить! Было о чем с ней разговаривать!
Пришедшему Жеглову я показал письмо и предложил:
- Звоним ей через бабку Задохину и назначаем свидание - мол, речь о
жизни и смерти Фокса идет! Не может она на такую вещь не клюнуть.
- Не скажи, - покачал головой Жеглов. - Может, у них для такого случая
другая предусмотрена связь?
- Да брось ты, Глеб, что они, в самом деле, шпионы, что ли?!
Нормальные бандиты, уголовники. Странно, что они этот-то телефон
обеспечили. По случаю, наверное...
- Ну-ну, - недоверчиво покачал головой Жеглов. - Не отвлекайся.
- Ну, представляюсь я ей уголовником, почему-либо освобожденным из
камеры, где подружился с Фоксом. В доказательство даю письмо и поясняю, что
главное он велел передать банде на словах, ну, чтоб с письмом не
засыпаться. Так?
- Так.
- Она приводит меня в банду - благо личность мою из уголовников никто
еще, считай, не знает, - и я "по указанию Фокса" назначаю операцию.
Подробности мы с тобой потом обсудим, важно по существу решить. И на
операции вяжем их к чертовой матери!
Жеглов расхаживал по кабинету, жевал молча губами, что-то хмыкал - это
у него всегда признак глубокой задумчивости. Неожиданно остановившись
посредине кабинета, спросил:
- А что с Васей Векшииым было, помнишь? - И по лицу его посеревшему,
по губам, плотно сжатым, я видел, что он не для проформы спрашивает, что он
в самом деле за меня переживает. - Я сам бы пошел, - сказал он чуть не со
стоном, - да ведь меня они в момент расколют, каждая собака меня в лицо
знает...
- О тебе нет речи, - сказал я серьезно. - Не в игрушки играем. Давай
решай, Глеб, время дорого! Сейчас момент потеряем - больше не повторится
такая возможность...
- Мне что решать, - сказал Жеглов глухо. - Я понимаю, надо идти. Но я
не могу, просто не имею права взять это на себя. Ты ведь не знаешь, что
творилось после Васи Векшина! - Он подумал еще немного, посмотрел на часы,
махнул рукой: - Я к Льву Алексеичу, жди, Шарапов!..
И ушел. А я сидел один в кабинете, представляя себе встречу с Аней,
наши разговоры, бандитов и то, как мы их повяжем. Все это сливалось в
довольно сумбурную картину, но мне сейчас ясности полной и не требовалось,
ведь когда в разведку идешь - тоже не знаешь, как там в деталях сложится.
Главное, представлять свою задачу, а решать ее надо по обстановке, на то
тебе и голова дана, не только ведь каску носить!
Жеглов вернулся довольно скоро, и по его собранному виду я догадался,
что "добро" начальства получено.
- Разрешил Свирский, - сказал Жеглов. - Он, конечно, поговорит с
тобой, даст руководящие указания, но главное сделано. А я тут еще одну
деталь надумал: скомандуем в КПЗ, чтобы отобрали у Фокса платочек его
знаменитый - он тебе заместо пароля будет, а? - И широко улыбнулся.
- Все, тогда хватит травить, - сказал я деловито. - Время уходит,
давай соображать...

x x x

Кубок СССР по футболу. "Зенит" вышел в
полуфинал.
Миллион зрителей просмотрели новый,
художественный фильм "Без вины
виноватые", сценарий и постановка
лауреата Сталинской премии Владимира
Петрова.
Московский театр сатиры купит старинные
украшения: "драгоценности" из
искусственных камней - кольца, браслеты,
серьги, броши, кулоны; перчатки, кружева
и веера.

Московское радио. Городская информация


- Ну что? Ждать, пожалуй, больше нечего, - сказал Свирский. - Звони,
Шарапов. Послушаем, что нам скажут...
Свирский сидел верхом на стуле прямо перед столом, в углах кабинета
маялись Тараскин, Пасюк и Гриша, а Жеглов стоял, подпирая спиной дверь,
будто хотел нам показать, что не выйдем мы отсюда, пока дело не сделаем. Я
еще раз посмотрел на них, и под ложечкой что-то екнуло и сжалось. Снял я
телефонную трубку, и показалась она мне ужасно тяжелой, словно это была не
эбонитовая пустяковина, а ложе "петеэровки", и горло перехватило спазмой,
как перед командой "Ро-ота!..", когда поднимаешь людей из траншеи для
первого броска разведки боем.
- Ну-ну, ничего, все будет нормально, - сказал Свирский и улыбнулся. Я
почувствовал себя немного увереннее, и диск стронулся с места.
Долго бродили в проводах далекие гудки и шорохи, потом что-то
щелкнуло, и старушечий шамкающий голос ответил:
- Але! Слу-ушаю!
- Здравствуй, бабанька! - быстро, задушливо сказал я. - Ты мне Аню к
трубочке подзови...
- А иде я тебе ее возьму? Нету Анюты, нету ее сейчас. Коли надо чего,
ты мене скажи, я ей все сообчу, как появится, конечно...
- Слушай, бабка, меня внимательно. Ты ее где хошь сыщи, скажи ей, что
человек от Фокса весточку притаранил. Звонить тебе я более не хочу, ты так
и скажи ей: сегодня в четыре часа я буду около памятника Тимирязеву, в
конце Тверского бульвара. Росту я среднего, пальто на мне черное будет и
кепка серая, ну, газетку еще в руки возьму. В общем, коли захочет, узнает.
Письмо у меня для ней имеется. Так и скажи - не придет, искать ее более не
стану, время нет, я приезжий. Ты все поняла, чего сказал?
Бабка судорожно передохнула, медленно ответила:
- Понять поняла, а делов ваших не разумею. Коли появится, все скажу.
- Молодец, бабка. Покедова...
Положил трубку и почувствовал, что вся спина у меня мокрая - будто
кули мучные на себе таскал. Свирский встал, хлопнул меня по плечу:
- Хорошо говорил, спокойно. Давай в том же духе. - Дошел до двери и,
обернувшись, спросил: - Не боишься?
- Как вам сказать... Я ведь через линию фронта ходил. Вот там всегда
боялся. А эту мразь мне бояться как-то совестно...
- Это ты не прав, - покачал Свирский головой. - Бандит опаснее
фашиста, потому что носит чужую личину - вон на красавца вашего, на Фокса
взгляни... Так что бояться, наверное, их не надо, а опаску против них иметь
обязательно. Это для дела полезнее...
Жеглов ушел вместе со Свирским, а ребята принесли мне все новые
регистрационные карточки на всех интересующих нас женщин по имени Аня. Я
специально читал не спеша, некоторые карточки перечитывал дважды,
внимательно подолгу разглядывал фотографии, старался запомнить особые
приметы. А стопа выросла на столе уже огромная.
Анна Шумкова, 23 года, воровка...
Анна Махова, самогонщица, 37 лет, отрезана мочка левого уха...
Анна Рождественская, безопределенщица, 26 лет, часто бывает с
различными мужчинами в ресторанах, рыжая, подкрашивает волосы
стрептоцидом...
Анастасия Шварева, она же Надежда Симонова, она же Наталья Кострюк,
она же Анна Новикова, 24 года, красивая, маленький косой шрам на шее,
воровка "на доверие"...
Анна Ларичева, она же Анна Пимус, она же Майя Федоренко, она же Хана
Каценеленбоген, она же Анна Мерейно, 30 лет, сводня, на кисти правой руки
татуированный голубь, сердце и имя "Аня", четырежды судимая...
Аният Алдабергенова, 32 года, торговка наркотиком "анашой"...
Ребята разошлись по своим делам, в нашей комнате было непривычно тихо.
Я придвинул к себе телефонный аппарат и набрал Варин номер.
- Алло-ало-ло-о-о, - прибежал по проводам ко мне ее голос.
- Здравствуй, Варенька, это я...
- Здравствуй, мой родной...
- Я тебя ужасно хочу увидеть...
- И я...
- Варюша, у нас сегодня дело есть, если оно не получится, я освобожусь
рано и мы весь вечер будем вместе... Ты ведь с полуночи дежуришь?
- Да. А если получится?
- Тогда не знаю. Дня три меня не будет, если получится...
- А как ты больше хочешь - чтобы получилось или сорвалось?
- Не знаю, Варюша... Мне хочется и того и другого...
- Но так ведь не бывает...
- Не бывает. Дождись меня, Варюша, - сказал я неожиданно упавшим
голосом.
Она помолчала, что-то негромко шоркало в трубке, будто мыши скребли
где-то под землей провода; потом она спросила:
- Ты расстроен? Или волнуешься?..
- Нет, не расстроен я и не волнуюсь. Я все время о тебе думаю. Я не
успел тогда тебе сказать очень важную вещь.
- А сейчас?..
- Нет, по телефону нельзя о таком говорить. Я хочу твои глаза
видеть...
- Вот и скажешь сегодня, если сорвется. Или через несколько дней.
- Да. Но мне хочется поскорее...
- И мне хочется скорее. Я тебе не рассказывала про Ветлугину?
- Нет...
- Мы с ней учились в школе. Она была голенастая, некрасивая, в очках.
Зимой она ездила за город, собирала голые замерзшие прутья и ставила их
дома в бутылки, банки, и среди снегов и морозов у нее распускались зеленые
листочки. В феврале в комнате пахло тополиным медом. И еще у Ветлугиной
была собака - дворняга Пунька, ее убило осколком, когда мы дежурили на
крыше во время налетов. Пунька лежала у нее на коленях, и Ветлугина горько
плакала. Я ее тогда считала придурочной - столько горя кругом, а она из-за
дворняги плачет.
- И что?
- А теперь я ее понимаю, я теперь знаю, почему она плакала. Я ее
вообще только сейчас стала понимать...
- Вы с ней раздружились?..
- Ее под Секешфехерваром убили... Она мне часто снится, будто хочет
объяснить то, что я тогда не понимала... Я тебя люблю, Володенька...
И снова пачки справок - работницы железнодорожного нарпита по имени
Аня или чем-то похожие на нее.
Анна Кондырева, официантка, 24 года... Анна Ерофеева, шеф-повар, 28
лет... Анна Букс, уборщица, 19 лет... Анна Клюева, 25 лет, судомойка...
Анна Меренкова, 25 лет, агент по снабжению... Анна Пашкевич, 20 лет,
товаровед... Анна Соломина, 24 года, буфетчица... Анна Зубова, 26 лет,
калькулятор... Анна Дзюба, 22 года, разносчица... Анна Дьячкова, 24 года,
завпроизводством... Анна Красильникова, 18 лет, коренщица... Анна Осокина,
23 года, кладовщица...
Не знаю, была ли среди них интересующая нас Аня, но тех, что были, я
запомнил.
Около трех за мной зашел Жеглов. Он где-то добыл талоны на
спецпитание, и мы с ним отправились в столовую, где обед нам дали прямо
царский: винегрет с кильками, флотский борщ со свиным салом и гуляш с
пшенной кашей. И кисель на третье. А перед тем Жеглов заглянул на
хлеборезку и долго любезничал с Валькой Бахмутовой, улыбался ей и так
далее, ну, она ему и отжалела еще полбуханки белого хлеба. Так что порубали
мы с ним знатно. Жеглов посмотрел, как я уписываю за обе щеки, поцокал
языком, мотнул головой:
- Ну и нервы у тебя - позавидуешь! Мне и то в горло кусок не лезет, а
тебе хоть бы хны...
- Вижу я, как у тебя кусок не лезет - тарелку мыть не надо...
Мы с ним шутили, посмеивались, а меня все время мучило желание сказать
ему, что если - не дай бог, конечно, - если что-то случится со мной, чтобы
он о Варе позаботился. Ничего не должно случиться, я не Вася Векшин, да и
урок пошел мне впрок, но все-таки беспокоился я немного за Варю, хотелось
мне хоть что-нибудь для нее сделать. И все же не стал я ничего говорить
Жеглову, он ведь мог подумать, что я сильно дрейфлю. А мне не хотелось,
чтобы он так думал.
Встали мы с ним из-за стола, и он сказал:
- Хорошо мы посидели с тобой на дорожку...
- Да, хорошо, - сказал я.
- Значит, когда с ней расстанешься, ты на Петровку не ходи: они за
тобой протопать могут, ты ведь "хвост" за собой еще чувствовать не
умеешь...
- Хорошо. Я в кино пойду. В "Повторный". Оттуда из автомата позвоню...
- Договорились. О месте второй встречи ты не спорь - пускай они сами
назначают: им это будет спокойнее, а мы посты наблюдения подтянуть
успеем...
Я хотел зайти попрощаться с ребятами, но Жеглов сказал:
- Не надо церемоний. Такие дела тихо делают. Поехали, Копырин уже ждет
нас.
Мы спустились во двор, где Копырин на корточках сидел около
"фердинанда" и, что-то рассматривая под ним, недовольно качал головой.
- Поехали, отец, некогда на резину жаловаться...
Молча доехали мы до Камерного театра. Копырин свернул в тихий переулок
и затормозил. Я достал из карманов милицейское удостоверение, комсомольский
билет, паспорт, жировки за квартиру, записную книжку, немецкую самописку и
свой верный, уже потершийся до белого стального блеска ТТ. А больше у меня
ничего не было. Протянул Жеглову, он это все распихал у себя, а мне дал
носовой платок Фокса с завернутой в него запиской и справку об
освобождении, где было сказано, что мне изменена мера пресечения на
подписку о невыезде.
- Все, время вышло, иди. И не волнуйся, мы с тебя глаз не спустим. Ни
пуха ни пера тебе...
- Иди к черту...
- Шарапов! - окликнул меня Копырин. Я обернулся. Он не знал, куда и
зачем я ухожу, но он ведь столько лет здесь крутил баранку!
- На тебе, защемит коли, потяни - легче на душе станет. - И отдал мне
свой кисет с самосадом. - Там и газетка внутри имеется...
- Спасибо, Копырин. Может быть, сегодня вечерком верну твой кисет...
- Дай-то бог... - Он щелкнул своим костылем-рукоятью, и я выскочил на
улицу.
Я шел по пустынному, залитому серым осенним дождем Тверскому бульвару,
и сумерки сочились из грязно-белого тумана, повисшего на голых рукастых
ветках совсем уже облетевших деревьев. И старался изо всех сил не думать о
Варе и о некрасивой девочке Ветлугиной, лежавшей в тысячах километрах
отсюда под деревянной пирамидкой с красной звездочкой. Кем ты была на
фронте, добрая душа, плакавшая над убитой собакой Пунькой? Связисткой?
Санинструктором? Наблюдательницей ВНОС? Техничкой в БАО? Зенитчицей?
Машинисткой в штабе?.. Ах, бедные, сколько нечеловеческих тягот вам
досталось! Я хотел представить себе лицо Ветлугиной, но перед глазами, как
в замедленном кино, проплывали только лица бесчисленных Ань, которые я так
тщательно запоминал сегодня - молодые, потрепанные, красивые,
отвратительные, - а лица Ветлугиной я представить не мог. И почему-то из-за
этого я боялся забыть и Варино лицо, и оно все время стояло передо мной,
заслоняя и стирая рожи всех этих, воровок, спекулянток, скупщиц, сводней и
проституток...
Я прошелся пару раз около памятника Тимирязеву, который успели
поставить на место, после того как его сбросило взрывной волной от
полутонной бомбы. Только был вымазан цементом треснувший цоколь. И глазами
старался не рыскать по сторонам, а только глядел на памятник, будто ничего
интереснее для меня здесь не было. И все-таки вздрогнул, когда похлопали
меня по плечу сзади и голосок с легкой хрипотцей спросил:
- Але, это ты меня спрашивал?

x x x

Театру им. Моссовета требуются:
- шофер на новую автомашину ЗИС-5,
- артисты-мужчины,
- певцы: басы и тенора для работы в
вокальном ансамбле театра.

Объявление


- Але, это ты меня спрашивал?
Я повернулся не спеша и увидел хорошенькую мордашку - лет двадцати
двух, лицо удлиненное, белое, чистое, лоб узкий, переносье широкое, нос
короткий, вздернутый, треугольной формы, губы пухлые, подбородок
заостренный, уши, немного оттопырены, рост средний, волосы светлые,
крашеные, особых примет не заметно - и, прежде чем заговорил, уже знал, что
в просмотренной мной картотеке ее не было. Наверняка не было.
- Не знаю, может быть, и тебя, если ты Аня...
- Я-то Аня, а ты что за хрен с горы?
Глазки у нее были коричнево-желтые, веселые, нахальные и глупые. Я
повернулся, отошел к скамейке, уселся, положил ногу за ногу, закурил свой
"Норд", так что и ей пришлось, хочешь не хочешь, садиться на мокрую
холодную лавку.
- Тебе бабка Задохина передала, зачем я звонил?
- Ну, допустим, передала. И что из этого?
Я старался в лицо ей не смотреть, чтобы совсем успокоиться и найти
свою игру. И кроме того, что-то в ее поведении меня отпугивало - она ведь
не артистка, ей никогда в жизни так не наиграть веселого равнодушия. А это
рвало мой план. Допустим, я ошибся в своих расчетах и Аня не так уж сильно
волнуется за своего распрекрасного Фокса. Но тогда бы она ни за какие
коврижки не вышла на встречу со мной...
- Значит, штука такая - Фокса твоего прищучили всерьез...
- А тебя мусора попросили передать мне об этом? - спросила она и
улыбнулась, и во рту у нее тускло блеснули две стальные "фиксы". И сизый их
блеск меня тоже насторожил.
- Мне с прибором положить на то, что ты там бормочешь или думаешь. Но
мы с Фоксом три дня на одних нарах валялись, и он меня попросил помочь. Вот
я и мокну здесь с тобой, дурой, мать твою...
- Ты не собачься, а дело говори, если звал. Мне тоже нет интереса
здесь сыреть с тобой, - сказала она, зябко передернув плечами; от сырости и
холода она постукивала ногами в резиновых ботиках-полумерках - старые эти
ботики на знаменитой подруге Фокса мне и вовсе не понравились.
- Записку он передал со мной. - Я протянул ей скатанную в толщину
спички бумажку и носовой платок Фокса. Она жадно схватила записку и тут же
стала разворачивать, а носовой платок механически вернула мне. Она не знала
этого яркого шелкового платка с вензельками по углам.
Про себя я тихонечко засмеялся, хотя и сам не знал, радоваться или
огорчаться своей первой удаче. Я их расколол. Я не случайно не признавал в
этой красульке ни одной из тех Ань, которых я целый день запоминал по
фотографиям. Со мной рядом сидела на мокрой бульварной скамейке не Аня. То
есть, может, и Аня, да не та. Конечно, нет - это подсадная. Это какая-то
воровская подружка, которая про них толком знать ничего не знает и которую
запустили ко мне для проверки. И сейчас мне в спину наверняка смотрит не
одна пара глаз, ждут с нетерпением, не буду ли я хватать и волочь в острог
эту козу, уверенный, что мне удалось зацепить настоящую Аню.
Ну что же, это уже хорошо.
- Тут написано, что шлет он живой привет - на словах, значит, скажешь?
- спросила недоверчиво Аня.
- Скажу, - кивнул я.
- Так говори, не телись...
- Ты, никак, грамотная? Ты там все прочитала?
- Все!
- Не видать, чтобы ты все прочитала. Там написано - обуй, одень,
накорми и будь с ним ласкова! Понимаешь, ласкова!
- Не время сейчас тут ласкаться. Потом, вечерком, я тебя приласкаю...
Я посмотрел на нее с усмешкой, цыкнул слюной метра на два сквозь зубы,
засмеялся:
- Видал я твои ласки в гробу. Мне Фокс сказал, что коли доставлю тебе
записку, а главное, объясню на словах, что и как у него с мусорами на киче
происходит, то получу за это пять тысяч. Вот мне какая ласка нужна! С пятью
кусками меня и так кто хошь приласкает...
Глазки у нее от этого стали еще хитрее и глупее:
- Пожалуйста, получишь ты свои пять кусков. Рассказывай, что там и
как, а вечером получишь...
- Ишь какая ты ушлая! Может, ты мне их через бабкин телефон
переведешь? Паскудный вы народ, бабы! Суки! Там твой мужик парится, а ты
несчастные пять кусков жмешь, жизнь его под корень сводишь...
- Да иди ты!.. Тоже мне поп нашелся - стыдить меня! Нет у меня с собой
денег! Домой съезжу и привезу тебе, ужрись!..
- Во-во! Поезжай домой, возьми деньги и приезжай снова. И запомни,
Фокс мне сказал, что шансов у него дня на два, на три осталось, потом
переведут его в Матросскую Тишину, и тогда хана! А сейчас еще остается
шанец выскочить. На тебе его платок, он мне зачем-то велел отдать
обязательно! И вали за деньгами, я сюда через два часа снова подгребу!..
На ее маленьком лобике четко обозначилась сиротливая морщинка - она
думала, ей надо было принять решение, или, может быть, вспоминала она
запасной вариант, которым бандиты должны были обязательно ее снабдить.
- Мне далеко надо ехать, - сказала она наконец. - Давай так
договоримся: встретимся с тобой на Первой Мещанской, угол Банковского. Там
еще булочная есть. Вот около этой булочной в полвосьмого. Сделано?
- Мне туда тоже далеко... отсюда. Да черт с тобой! Только гляди без
фокусов - я деньги вперед пересчитаю, ты не думай, не лопух...
Она кивнула и ухмыльнулась, и мне показалось, что в сизой ее стальной
ухмылке было злорадство.
- До вечера, пока! - Махнула рукой и пошла в сторону Никитской. И ни
одного из наших я поблизости не видел. Где-то здесь же были и Жеглов, и
Пасюк, и Коля Тараскин, но я их никого не видел.
А я пошел в Кинотеатр повторного фильма. В четыре тридцать там шла
картина "Светлый путь", я взял билет и вошел в вестибюль. И еще в кассе
заметил, что около меня вьется парень в сапогах-гармошках, штанах с
напуском и косой челочкой из-под модной малокопеечки - крохотной кепчонки с
узеньким козырьком и пуговицей в середине.
Я добросовестно осмотрел фотографии всех киноартистов, которые были
развешаны в вестибюле, и, переходя от стены к стене, углом глаза видел, как
рядом мелькает малокопеечка. Потом спустился на первый этаж, и в уборной
рядом со мной уже ныряла среди лиц и спин косая челка над юркими мышиными
глазками. И недалеко от автомата в упор меня кольнул этот настороженный
взгляд, он отирался об меня, щупал, держал, он сам боялся - потерять меня
или обнаружить себя? Я бесцельно покрутился еще несколько минут - мне надо
было дать Жеглову доехать до места. И автомат был, как назло, не в будке, а
просто висел телефонный аппарат на стене. Пошарил я в кармане, нашел
пятнадцатикопеечную монету, юркнула она беззвучно в щель, и, прикрывая на
всякий случай диск ладонью, набрал я наш номер. А за спиной все сшивался
молодец в малокопеечке - я почти его дыхание слышал у себя за спиной. Один
только гудок раздался в трубке, и жегловский быстрый баритончик плеснулся
мне в ухо:
- Слушаю!..
- Маня? Это Маня? - неспешно начал я. - Маня, это я, Володя.
- Шарапов, слушаю тебя, говори...
- Да как же я теперь приеду, когда у меня права забрали?..