Страница:
— Почему ты ослушалась? Я же говорил, что у нас есть время…
Девочка покачала головой, перекатилась на живот и с трудом встала на четвереньки.
— Все в порядке, со мной все в порядке… — пролепетала она. Потом опустилась на колени и, закрыв лицо руками, стала медленно качаться из стороны в сторону.
В этот миг сверху посыпались камешки. Индеец поднял голову.
Ягуар карабкался по склону утеса не более чем в пятидесяти футах от него. Животное пробиралось по узкой ложбине, круто уходившей вверх. Урубелава видел, что передвигается оно с трудом, словно каждое движение причиняет ему сильную боль. В этот миг Бишу обернулась, и глаза их встретились. Ягуар поспешил спрятаться под прикрытие нависающих лиан, но вскоре выполз из-под них, продолжая упорно пробираться к вершине. Ложбина стала совсем узкой, и Бишу, будто гигантская бабочка, прилепилась к песчанику. От индейца ее отделяло примерно шестьдесят шагов.
Урубелава вложил в тетиву свою лучшую стрелу и прицелился в темно-коричневое пятно на шее Бишу. Если стрела попадет туда, смерть наступит мгновенно.
Животное двигалось совсем медленно.
Урубелава натягивал тетиву, пока она не коснулась щеки, и твердо удерживал ее в этом положении; он чувствовал напряжение в плече и силу лука. Солнечный зайчик заиграл на острие железного наконечника.
Настал самый подходящий момент для того, чтобы спустить тетиву.
Урубелава повернул голову и взглянул на Марику. Девочка не шевелилась. Она стояла на коленях, прижав ладони к щекам, и смотрела на ягуара расширенными глазами. Девочка молчала. Казалось даже, что она перестала дышать.
Урубелава натянул тетиву еще чуточку сильнее…
Он глубже вдохнул в себя воздух. Потом медленно опустил лук к земле и осторожно ослабил тетиву. Вынув стрелу, он зажал ее в кулаке.
Сзади послышался какой-то сдавленный звук, а потом вновь воцарилась тишина. Урубелава посмотрел наверх и увидел, что животное исчезло. Должно быть, ягуар уже находился на вершине и обессиленно брел к своему логову. Урубелава повернулся и взглянул на дочь. Она отняла ладони от щек, и руки бессильно, словно плети, повисли вдоль туловища. Она неотрывно смотрела на отца.
— Я сам так решил! — гневно крикнул Урубелава. — Понимаешь? Это было мое решение!
Не дождавшись ответа, он шагнул к дочери. Поднявшись на ноги, она коснулась рукой плеча отца и уронила голову ему на грудь. Урубелава сказал, смягчив тон:
— Я мог убить ягуара. Это было легко. Но я решил этого не делать. Понимаешь? Я сам решил так.
Девочка посмотрела вверх через его плечо.
Бишу стояла на самом краю крутого утеса и смотрела прямо на них; ей удалось наконец уйти от преследования. Длинное тело четко вырисовывалось на фоне голубого неба, хвост слегка подрагивал, а голова была чуть наклонена, чтобы не выпускать индейцев из поля зрения. Еще секунду или две Бишу стояла там под золотистыми лучами солнца — самое прекрасное животное на свете, — потом исчезла из виду и, прихрамывая, побрела к родному логову. Девочка знала, что больше никогда ее не увидит.
Она обхватила отца за плечи и крепко прижалась к нему. Урубелава поразился такому необычному проявлению чувств со стороны дочери и не скрывал, что это ему приятно.
Взяв дочь за руку, он сказал:
— Пойдем. Мы вернемся к реке и начнем считать гевеи. Река далеко отсюда, нам придется долго идти.
И они пустились в путь. Потом он заговорил:
— Ты не проголодалась, дочка? Хочешь, я подстрелю птицу? А можем наловить рыбы… или набрать фруктов за болотом…
Он вспомнил про саванну, которую им предстояло пересечь, про сгоревший лес, про водопад, где его укусила змея. Потом оглянулся и с грустью посмотрел на то место, куда скрылся ягуар; Урубелава знал, что навеки расстался с заветной мечтой ради дочери, которую так любил.
Вспомнив про больную ногу, он захромал, и Марика обняла его за поясницу, чтобы помочь идти.
Они возвращались к реке — два человека, затерянные на бескрайней земле Амазонии, по которой можно путешествовать всю жизнь и не видеть ничего, кроме деревьев, рек, гор и неописуемой красы прекрасной сельвы.
Гавриил Петросян
I
II
III
IV
V
Девочка покачала головой, перекатилась на живот и с трудом встала на четвереньки.
— Все в порядке, со мной все в порядке… — пролепетала она. Потом опустилась на колени и, закрыв лицо руками, стала медленно качаться из стороны в сторону.
В этот миг сверху посыпались камешки. Индеец поднял голову.
Ягуар карабкался по склону утеса не более чем в пятидесяти футах от него. Животное пробиралось по узкой ложбине, круто уходившей вверх. Урубелава видел, что передвигается оно с трудом, словно каждое движение причиняет ему сильную боль. В этот миг Бишу обернулась, и глаза их встретились. Ягуар поспешил спрятаться под прикрытие нависающих лиан, но вскоре выполз из-под них, продолжая упорно пробираться к вершине. Ложбина стала совсем узкой, и Бишу, будто гигантская бабочка, прилепилась к песчанику. От индейца ее отделяло примерно шестьдесят шагов.
Урубелава вложил в тетиву свою лучшую стрелу и прицелился в темно-коричневое пятно на шее Бишу. Если стрела попадет туда, смерть наступит мгновенно.
Животное двигалось совсем медленно.
Урубелава натягивал тетиву, пока она не коснулась щеки, и твердо удерживал ее в этом положении; он чувствовал напряжение в плече и силу лука. Солнечный зайчик заиграл на острие железного наконечника.
Настал самый подходящий момент для того, чтобы спустить тетиву.
Урубелава повернул голову и взглянул на Марику. Девочка не шевелилась. Она стояла на коленях, прижав ладони к щекам, и смотрела на ягуара расширенными глазами. Девочка молчала. Казалось даже, что она перестала дышать.
Урубелава натянул тетиву еще чуточку сильнее…
Он глубже вдохнул в себя воздух. Потом медленно опустил лук к земле и осторожно ослабил тетиву. Вынув стрелу, он зажал ее в кулаке.
Сзади послышался какой-то сдавленный звук, а потом вновь воцарилась тишина. Урубелава посмотрел наверх и увидел, что животное исчезло. Должно быть, ягуар уже находился на вершине и обессиленно брел к своему логову. Урубелава повернулся и взглянул на дочь. Она отняла ладони от щек, и руки бессильно, словно плети, повисли вдоль туловища. Она неотрывно смотрела на отца.
— Я сам так решил! — гневно крикнул Урубелава. — Понимаешь? Это было мое решение!
Не дождавшись ответа, он шагнул к дочери. Поднявшись на ноги, она коснулась рукой плеча отца и уронила голову ему на грудь. Урубелава сказал, смягчив тон:
— Я мог убить ягуара. Это было легко. Но я решил этого не делать. Понимаешь? Я сам решил так.
Девочка посмотрела вверх через его плечо.
Бишу стояла на самом краю крутого утеса и смотрела прямо на них; ей удалось наконец уйти от преследования. Длинное тело четко вырисовывалось на фоне голубого неба, хвост слегка подрагивал, а голова была чуть наклонена, чтобы не выпускать индейцев из поля зрения. Еще секунду или две Бишу стояла там под золотистыми лучами солнца — самое прекрасное животное на свете, — потом исчезла из виду и, прихрамывая, побрела к родному логову. Девочка знала, что больше никогда ее не увидит.
Она обхватила отца за плечи и крепко прижалась к нему. Урубелава поразился такому необычному проявлению чувств со стороны дочери и не скрывал, что это ему приятно.
Взяв дочь за руку, он сказал:
— Пойдем. Мы вернемся к реке и начнем считать гевеи. Река далеко отсюда, нам придется долго идти.
И они пустились в путь. Потом он заговорил:
— Ты не проголодалась, дочка? Хочешь, я подстрелю птицу? А можем наловить рыбы… или набрать фруктов за болотом…
Он вспомнил про саванну, которую им предстояло пересечь, про сгоревший лес, про водопад, где его укусила змея. Потом оглянулся и с грустью посмотрел на то место, куда скрылся ягуар; Урубелава знал, что навеки расстался с заветной мечтой ради дочери, которую так любил.
Вспомнив про больную ногу, он захромал, и Марика обняла его за поясницу, чтобы помочь идти.
Они возвращались к реке — два человека, затерянные на бескрайней земле Амазонии, по которой можно путешествовать всю жизнь и не видеть ничего, кроме деревьев, рек, гор и неописуемой красы прекрасной сельвы.
Гавриил Петросян
ОДИССЕЯ МАРОК СИДАНГА
Передо мной на черном листе лежат три алые марки княжества Сиданг. На каждой из них — изображение трехгранного кинжала и головы тигра в правом верхнем углу. Эти марки-близнецы увидели свет в 1865 году и прошли с тех пор путь, который вполне можно сравнить с кровавыми биографиями знаменитых индийских алмазов.
…Они никому не принесли радости. Наверное, потому, что страсть к наживе лишает человека не только разума, но и всех других страстей… Сейчас полоса из трех марок находится у меня и, выполняя последнюю волю моего дяди, известного филателиста, я передам их в Государственную коллекцию. Пусть там найдут они успокоение и своих исследователей, а я попытаюсь рассказать историю, связанную с ними.
…Они никому не принесли радости. Наверное, потому, что страсть к наживе лишает человека не только разума, но и всех других страстей… Сейчас полоса из трех марок находится у меня и, выполняя последнюю волю моего дяди, известного филателиста, я передам их в Государственную коллекцию. Пусть там найдут они успокоение и своих исследователей, а я попытаюсь рассказать историю, связанную с ними.
I
СИДАНГСКИЕ БЛИЗНЕЦЫ
Индийское княжество Сиданг, где берет начало эта история, располагалось в одном из самых горных и труднодоступных районов Юго-Восточной Азии. Раджа Сиданга не любил европейцев, но восторгался всеми без исключения новшествами, которые они приносили с собой. У него служило несколько английских советников, реорганизовавших систему управления, и повар-француз. Его армией в пятьсот воинов командовали английские офицеры.
Молодой раджа, сменивший отца на троне, окончил Оксфорд и был человеком абсолютно современным. Однако это не помешало ему отказаться не только от французской кухни, но и от многих других начинаний своего предшественника. Молодой правитель опасался, что они рано или поздно развратят его подданных и нанесут удар благополучию страны.
Особую неприязнь раджи вызвала почта и почтовые марки. Почту он повелел закрыть, марки сжечь и вернуться к испокон веков принятому здесь средству связи — голубиной почте.
Весь первый (и последний) выпуск марок Сиданга уместился в двух джутовых мешках, которые были торжественно преданы огню. От этого аутодафе удалось спасти лишь полосу из трех миниатюр — трех марок, отпечатанных на листе в один горизонтальный ряд. Их взял с собой на родину британский советник, любитель сувениров и редкостей. История сохранила его имя — он звался Гарвеем Ричардсоном.
Разумеется, бывший советник раджи не отдавал себе отчета в ценности привезенного им в графство Кент «клочка раскрашенной бумаги». Для него полоска из трех марок Сиданга была только красивым сувениром, напоминавшим о службе в экзотической стране. Однако проходили годы, и в мире выпускалось все больше почтовых миниатюр. Их покупали уже не только гимназисты и чудаки коллекционеры, но и солидные буржуа. Марки ежегодно повышались в цене, и вкладывать в них деньги становилось выгодным бизнесом. Если Ричардсон этого так и не понял, то его племянник и наследник сразу же направился в филателистическую контору Гриффитса. Он показал старому маклеру доставшееся ему сокровище, особо подчеркнув, что княжество Сиданг больше марок не выпускало, так как перестало существовать.
Ему было предложено триста фунтов стерлингов, но предприимчивый племянник Ричардсона с презрением отклонил предложение. Гриффитс понял, что его молодой клиент, не разбираясь в филателии, прекрасно чувствует конъюнктуру, и на другой день выложил за марки полторы тысячи фунтов.
Неизвестно, кто владел полосой из трех сидангских марок после Гриффитса. Но в 1912 году они оказались в коллекции знаменитого Феликса Жеррари. Жеррари сразу осознал, какая редкость попала в его собрание. Марки Сиданга не фигурировали ни в одном каталоге, ни в одном справочнике. Только доктор Винер в журнале «Филателия», ставшем, в свою очередь, библиографической и филателистической редкостью, дал их весьма краткое и довольно поверхностное описание.
Жеррари предвкушал сенсацию, которую вызовет его находка, и намеревался представить марки Сиданга коллекционерам и широкой публике на международной выставке в Париже. Но честолюбивым планам знаменитого собирателя не суждено было сбыться. Началась первая мировая война.
Жеррари скончался в Швейцарии, а собрание его, точнее, большая часть коллекции оставалась в Берлине. Французские власти конфисковали ее и продали с аукциона. Вырученная от продажи сумма (более четырехсот тысяч фунтов стерлингов) была включена в германские репарации
На одной из распродаж коллекции Жеррари были куплены и «сидангские близнецы». Вместе с целой серией других марок, в основном индийских княжеств, их приобрел какой-то американский промышленник, явно не подозревавший об уникальности своей покупки.
В 1925 году марки Сиданга стали жертвой «великого филателистического ограбления». За день до открытия международной выставки-распродажи они вместе с сотней других редкостей были похищены в Лондоне. Бандиты убили смотрителя и тяжело ранили старика сторожа.
В 1927 году, основываясь на черновике статьи Жеррари, обнаруженной в его архиве, описание «сидангских близнецов» дал барселонский филателистический журнал. И ровно через три месяца после этого полоса из трех марок Сиданга оказалась в сейфе владельца цементного завода Фишера. Кто и когда продал их ему, осталось невыясненным. Фишер не собирался говорить об этом. Вскоре он продал марки чудаку-миллионеру Харрингтону, собиравшему исключительно первые марки стран. В 1931 году Харрингтон скончался, предварительно разорившись игрой на бирже. Когда его сестра вызвала оценщиков и предложила им приобрести коллекцию, выяснилось, что все экземпляры, представленные в ней, — искусные подделки. Сестра Харрингтона метала молнии, обвиняя во всем консультанта своего брата, некоего Хора, поставлявшего ему филателистические ценности. Однако Хор был сам настолько ошеломлен и подавлен происшедшим, что его оставили в покое.
Сестра Харрингтона продала за триста долларов альбом с фальшивками греку Павлида, владельцу антикварной лавки, которого интересовали скорее всего альбом и имя владельца курьезной коллекции, чем сами марки. Она не подозревала, что лавка на самом деле принадлежала Хору и Павлиди купил альбом по его указанию. Не знала она и того, что Хор давно уже зарекомендовал себя как весьма темный делец и аферист международного масштаба.
Молодой раджа, сменивший отца на троне, окончил Оксфорд и был человеком абсолютно современным. Однако это не помешало ему отказаться не только от французской кухни, но и от многих других начинаний своего предшественника. Молодой правитель опасался, что они рано или поздно развратят его подданных и нанесут удар благополучию страны.
Особую неприязнь раджи вызвала почта и почтовые марки. Почту он повелел закрыть, марки сжечь и вернуться к испокон веков принятому здесь средству связи — голубиной почте.
Весь первый (и последний) выпуск марок Сиданга уместился в двух джутовых мешках, которые были торжественно преданы огню. От этого аутодафе удалось спасти лишь полосу из трех миниатюр — трех марок, отпечатанных на листе в один горизонтальный ряд. Их взял с собой на родину британский советник, любитель сувениров и редкостей. История сохранила его имя — он звался Гарвеем Ричардсоном.
Разумеется, бывший советник раджи не отдавал себе отчета в ценности привезенного им в графство Кент «клочка раскрашенной бумаги». Для него полоска из трех марок Сиданга была только красивым сувениром, напоминавшим о службе в экзотической стране. Однако проходили годы, и в мире выпускалось все больше почтовых миниатюр. Их покупали уже не только гимназисты и чудаки коллекционеры, но и солидные буржуа. Марки ежегодно повышались в цене, и вкладывать в них деньги становилось выгодным бизнесом. Если Ричардсон этого так и не понял, то его племянник и наследник сразу же направился в филателистическую контору Гриффитса. Он показал старому маклеру доставшееся ему сокровище, особо подчеркнув, что княжество Сиданг больше марок не выпускало, так как перестало существовать.
Ему было предложено триста фунтов стерлингов, но предприимчивый племянник Ричардсона с презрением отклонил предложение. Гриффитс понял, что его молодой клиент, не разбираясь в филателии, прекрасно чувствует конъюнктуру, и на другой день выложил за марки полторы тысячи фунтов.
Неизвестно, кто владел полосой из трех сидангских марок после Гриффитса. Но в 1912 году они оказались в коллекции знаменитого Феликса Жеррари. Жеррари сразу осознал, какая редкость попала в его собрание. Марки Сиданга не фигурировали ни в одном каталоге, ни в одном справочнике. Только доктор Винер в журнале «Филателия», ставшем, в свою очередь, библиографической и филателистической редкостью, дал их весьма краткое и довольно поверхностное описание.
Жеррари предвкушал сенсацию, которую вызовет его находка, и намеревался представить марки Сиданга коллекционерам и широкой публике на международной выставке в Париже. Но честолюбивым планам знаменитого собирателя не суждено было сбыться. Началась первая мировая война.
Жеррари скончался в Швейцарии, а собрание его, точнее, большая часть коллекции оставалась в Берлине. Французские власти конфисковали ее и продали с аукциона. Вырученная от продажи сумма (более четырехсот тысяч фунтов стерлингов) была включена в германские репарации
На одной из распродаж коллекции Жеррари были куплены и «сидангские близнецы». Вместе с целой серией других марок, в основном индийских княжеств, их приобрел какой-то американский промышленник, явно не подозревавший об уникальности своей покупки.
В 1925 году марки Сиданга стали жертвой «великого филателистического ограбления». За день до открытия международной выставки-распродажи они вместе с сотней других редкостей были похищены в Лондоне. Бандиты убили смотрителя и тяжело ранили старика сторожа.
В 1927 году, основываясь на черновике статьи Жеррари, обнаруженной в его архиве, описание «сидангских близнецов» дал барселонский филателистический журнал. И ровно через три месяца после этого полоса из трех марок Сиданга оказалась в сейфе владельца цементного завода Фишера. Кто и когда продал их ему, осталось невыясненным. Фишер не собирался говорить об этом. Вскоре он продал марки чудаку-миллионеру Харрингтону, собиравшему исключительно первые марки стран. В 1931 году Харрингтон скончался, предварительно разорившись игрой на бирже. Когда его сестра вызвала оценщиков и предложила им приобрести коллекцию, выяснилось, что все экземпляры, представленные в ней, — искусные подделки. Сестра Харрингтона метала молнии, обвиняя во всем консультанта своего брата, некоего Хора, поставлявшего ему филателистические ценности. Однако Хор был сам настолько ошеломлен и подавлен происшедшим, что его оставили в покое.
Сестра Харрингтона продала за триста долларов альбом с фальшивками греку Павлида, владельцу антикварной лавки, которого интересовали скорее всего альбом и имя владельца курьезной коллекции, чем сами марки. Она не подозревала, что лавка на самом деле принадлежала Хору и Павлиди купил альбом по его указанию. Не знала она и того, что Хор давно уже зарекомендовал себя как весьма темный делец и аферист международного масштаба.
II
АУКЦИОН
Филателистические аукционы Циглера всегда вызывали ажиотаж среди коллекционеров, спекулянтов, маклеров и всякого рода дельцов. Раз в пять лет они съезжались в Монте-Карло из разных стран Европы и даже Америки в надежде приобрести дорогие марки, узнать конъюнктуру, поддержать связи. Аукцион обычно длился три дня.
И на этот раз к двенадцати часам зал был переполнен. В наступившей тишине аукционист объявил:
— Голубая марка острова Барбадос 1861 года, достоинством в один шиллинг. Ошибка в цвете. Известны только два экземпляра. Один в Британской королевской коллекции. Второй — в Британском музее. Перед вами третий. Кто станет его обладателем, господа? Что мы предложим за это сокровище?
Пожилой человек в пенсне, сидящий за маленьким столом рядом с молодой интересной женщиной с вьющимися пепельными волосами, вопросительно посмотрел на нее. Она едва заметно кивнула.
— Тысяча долларов, — сказал человек в пенсне.
— Мистер Смит предлагает тысячу долларов! Кто предложит больше? Тысяча долларов, только тысяча долларов…
По залу пронесся ропот. Марка стоила гораздо больше, но с владельцем крупной филателистической фирмы «Смит и K°» спорить могли лишь владельцы таких же крупных контор. Однако они предпочитали не спорить, а договариваться еще до аукциона, кому какая добыча достанется. Мелкие перекупщики и маклеры по установившейся традиции вступали в игру, когда из нее выходили крупные тузы. Они напоминали трусливых гиен, ждавших остатков львиной трапезы.
— Тысяча сто, — раздался громкий голос какого-то наивного любителя.
Зал замер. Один из людей Смита сразу же встал, чтобы узнать личность этого человека. Он явно не принадлежал к классу торговцев, и успокоенный Смит крикнул, что дает две тысячи.
— Две тысячи — раз, две тысячи — два… Продается марка острова Барбадос за две тысячи долларов — три! Продана!
Смит получил свой трофей, аукционист же продолжал:
— Две марки Пармы, тет-беш, пятнадцать чентезимо.
— Тысяча долларов, — сказал человек с рыжей шевелюрой, представитель крупной фирмы «Кедер». Марки Пармы по договоренности должны были перейти к нему.
Какой-то богатый любитель пытался торговаться, но не выдержал единоборства. За три тысячи долларов редчайшая марка Пармы досталась фирме «Кедер» и спустя три месяца была продана за пятнадцать тысяч.
Затем с аукциона пошли уже менее редкие миниатюры. Они продавались сериями. Были распроданы несколько коллекций. Торг стал оживленным, отсутствие филателистических тузов развязывало руки мелким спекулянтам.
В это время у одной из колонн зала произошла примечательная встреча. К угрюмому человеку, молчаливо следящему за торгами, подошел мужчина с багровым лицом.
— Я счастлив, что вы приехали, господин Лусто, — сказал он.
— Я приехал бы и без вашего письма, Хор, — лениво отозвался угрюмый. — Мне ни разу не приходилось пропускать аукцион Циглера.
— Поистине вы счастливчик, Лусто. Всегда держитесь в тени, но в каждой более или менее крупной фирме у вас есть свои люди. Вы не занимаетесь мелочами, не говорите ничего попусту, не ограничиваетесь чем-либо одним. Только вы, с вашим исключительным чутьем знатока, могли распознать в грязном старом полотне картину Рембрандта. Вы сорвали тогда изрядный куш!
— А, вы слышали об этом?
— Конечно, я ведь тоже слежу за тем, что происходит в мире. То была сделка века, господин Лусто. Я был очень рад за вас.
— Но вы хотели видеть меня не для того, чтобы говорить мне комплименты…
— Не только для этого. Вы правы, перехожу к делу. Может быть, мы выйдем отсюда? В парке есть уединенное кафе, оно, кажется, создано специально для нашего разговора.
Кафе, расположенное в самой глубине парка, было действительно безлюдным. Хор и Лусто сели за столик в углу, заказав миндаль и коктейли.
— Так вот, у меня есть для вас сюрприз, Лусто Хотели бы вы иметь «сидангских близнецов»?
— О-ля-ля! Надеюсь, вы имеете в виду не фальшивки из коллекции Харрингтона?
— Я говорю о подлинной полосе.
— Но мне надо быть уверенным в ее подлинности.
— Марки не со мной. Я их оставил во Франции. Если мы договоримся в принципе, у вас будет возможность убедиться, что это не фальсификаты.
— Послушайте, Хор! Карты на стол. Зачем вам продавать коллекцию Харрингтона по частям? Не будьте жадным. Жадность подводила многих. Сразу же поползут слухи, и у нас будут неприятности, очень серьезные, поверьте мне. Тем более что вы давно на подозрении. Вам нужен человек, который избавит вас от этой коллекции-обузы и купит ее сразу, оптом. Вы получите несколько меньше, но зато будете в безопасности, а ответственность за все несет покупатель, который не произнесет ни слова, откуда у него эти марки, каким путем и у кого он их приобрел.
— Именно это я имел в виду, Лусто.
— Если не ошибаюсь, Хиррингтон собирал только первые марки государств. У него было сорок пять экземпляров?
— Сорок пять! У вас феноменальная память. Она меня пугает.
— Я не хотел бы торговаться. Коллекция Харрингтона мне известна. Я даю триста тысяч долларов. Конечно, марки стоят дороже, но вам их не удастся сбыть. Я же, повторяю, рискую. Согласны?
— Согласен, — ответил Хор после паузы и закурил, сильно затягиваясь. — Вы привезете эти деньги и сообщите вот по этому адресу, — он достал визитную карточку, — где остановились. Я свяжусь с вами сам. Скажу откровенно, Лусто, меня не покидает ощущение, что за мной идет слежка.
— Вполне возможно.
— Ваше спокойствие поражает. Давайте договоримся. Если вдруг я свяжусь с вами по телефону или вы увидитесь с человеком, который будет утверждать, что он от меня, не говорите ни мне, ни ему ничего, пока мы не скажем: «Берн и Париж». Это мой пароль. Вашим пусть станет, ну, скажем, «Турн и Таксис».
— Вы помешались на детективах.
— Поверьте, мне надо быть предельно осторожным. Коллекция Харрингтона не дает спать многим. Кстати, у вас есть свой эксперт?
— Есть. Лучший из всех, кого я знаю. Но я не думаю, что вы обманете меня. Потому что тогда вы по-настоящему конченый человек.
— О чем вы говорите, Лусто! Я ведь знаю, с кем имею дело. Между прочим, у меня с собой «перевернутый лебедь». Марка не имеет никакого отношения к Харрингтону. Могу уступить ее за десять тысяч наличными.
— Вряд ли я соглашусь, Хор.
— Как хотите. Завтра с девяти до десяти я буду в гостинице. В одиннадцать часов уезжаю. Если передумаете — приходите. Что касается основного дела, то не задерживайте с ним, это в наших общих интересах.
— Через две недели я дам о себе знать.
— Очень хорошо. До свидания, Лусто. Поспешу к Циглеру Перерыв окончился, а меня там кое-что интересует…
И на этот раз к двенадцати часам зал был переполнен. В наступившей тишине аукционист объявил:
— Голубая марка острова Барбадос 1861 года, достоинством в один шиллинг. Ошибка в цвете. Известны только два экземпляра. Один в Британской королевской коллекции. Второй — в Британском музее. Перед вами третий. Кто станет его обладателем, господа? Что мы предложим за это сокровище?
Пожилой человек в пенсне, сидящий за маленьким столом рядом с молодой интересной женщиной с вьющимися пепельными волосами, вопросительно посмотрел на нее. Она едва заметно кивнула.
— Тысяча долларов, — сказал человек в пенсне.
— Мистер Смит предлагает тысячу долларов! Кто предложит больше? Тысяча долларов, только тысяча долларов…
По залу пронесся ропот. Марка стоила гораздо больше, но с владельцем крупной филателистической фирмы «Смит и K°» спорить могли лишь владельцы таких же крупных контор. Однако они предпочитали не спорить, а договариваться еще до аукциона, кому какая добыча достанется. Мелкие перекупщики и маклеры по установившейся традиции вступали в игру, когда из нее выходили крупные тузы. Они напоминали трусливых гиен, ждавших остатков львиной трапезы.
— Тысяча сто, — раздался громкий голос какого-то наивного любителя.
Зал замер. Один из людей Смита сразу же встал, чтобы узнать личность этого человека. Он явно не принадлежал к классу торговцев, и успокоенный Смит крикнул, что дает две тысячи.
— Две тысячи — раз, две тысячи — два… Продается марка острова Барбадос за две тысячи долларов — три! Продана!
Смит получил свой трофей, аукционист же продолжал:
— Две марки Пармы, тет-беш, пятнадцать чентезимо.
— Тысяча долларов, — сказал человек с рыжей шевелюрой, представитель крупной фирмы «Кедер». Марки Пармы по договоренности должны были перейти к нему.
Какой-то богатый любитель пытался торговаться, но не выдержал единоборства. За три тысячи долларов редчайшая марка Пармы досталась фирме «Кедер» и спустя три месяца была продана за пятнадцать тысяч.
Затем с аукциона пошли уже менее редкие миниатюры. Они продавались сериями. Были распроданы несколько коллекций. Торг стал оживленным, отсутствие филателистических тузов развязывало руки мелким спекулянтам.
В это время у одной из колонн зала произошла примечательная встреча. К угрюмому человеку, молчаливо следящему за торгами, подошел мужчина с багровым лицом.
— Я счастлив, что вы приехали, господин Лусто, — сказал он.
— Я приехал бы и без вашего письма, Хор, — лениво отозвался угрюмый. — Мне ни разу не приходилось пропускать аукцион Циглера.
— Поистине вы счастливчик, Лусто. Всегда держитесь в тени, но в каждой более или менее крупной фирме у вас есть свои люди. Вы не занимаетесь мелочами, не говорите ничего попусту, не ограничиваетесь чем-либо одним. Только вы, с вашим исключительным чутьем знатока, могли распознать в грязном старом полотне картину Рембрандта. Вы сорвали тогда изрядный куш!
— А, вы слышали об этом?
— Конечно, я ведь тоже слежу за тем, что происходит в мире. То была сделка века, господин Лусто. Я был очень рад за вас.
— Но вы хотели видеть меня не для того, чтобы говорить мне комплименты…
— Не только для этого. Вы правы, перехожу к делу. Может быть, мы выйдем отсюда? В парке есть уединенное кафе, оно, кажется, создано специально для нашего разговора.
Кафе, расположенное в самой глубине парка, было действительно безлюдным. Хор и Лусто сели за столик в углу, заказав миндаль и коктейли.
— Так вот, у меня есть для вас сюрприз, Лусто Хотели бы вы иметь «сидангских близнецов»?
— О-ля-ля! Надеюсь, вы имеете в виду не фальшивки из коллекции Харрингтона?
— Я говорю о подлинной полосе.
— Но мне надо быть уверенным в ее подлинности.
— Марки не со мной. Я их оставил во Франции. Если мы договоримся в принципе, у вас будет возможность убедиться, что это не фальсификаты.
— Послушайте, Хор! Карты на стол. Зачем вам продавать коллекцию Харрингтона по частям? Не будьте жадным. Жадность подводила многих. Сразу же поползут слухи, и у нас будут неприятности, очень серьезные, поверьте мне. Тем более что вы давно на подозрении. Вам нужен человек, который избавит вас от этой коллекции-обузы и купит ее сразу, оптом. Вы получите несколько меньше, но зато будете в безопасности, а ответственность за все несет покупатель, который не произнесет ни слова, откуда у него эти марки, каким путем и у кого он их приобрел.
— Именно это я имел в виду, Лусто.
— Если не ошибаюсь, Хиррингтон собирал только первые марки государств. У него было сорок пять экземпляров?
— Сорок пять! У вас феноменальная память. Она меня пугает.
— Я не хотел бы торговаться. Коллекция Харрингтона мне известна. Я даю триста тысяч долларов. Конечно, марки стоят дороже, но вам их не удастся сбыть. Я же, повторяю, рискую. Согласны?
— Согласен, — ответил Хор после паузы и закурил, сильно затягиваясь. — Вы привезете эти деньги и сообщите вот по этому адресу, — он достал визитную карточку, — где остановились. Я свяжусь с вами сам. Скажу откровенно, Лусто, меня не покидает ощущение, что за мной идет слежка.
— Вполне возможно.
— Ваше спокойствие поражает. Давайте договоримся. Если вдруг я свяжусь с вами по телефону или вы увидитесь с человеком, который будет утверждать, что он от меня, не говорите ни мне, ни ему ничего, пока мы не скажем: «Берн и Париж». Это мой пароль. Вашим пусть станет, ну, скажем, «Турн и Таксис».
— Вы помешались на детективах.
— Поверьте, мне надо быть предельно осторожным. Коллекция Харрингтона не дает спать многим. Кстати, у вас есть свой эксперт?
— Есть. Лучший из всех, кого я знаю. Но я не думаю, что вы обманете меня. Потому что тогда вы по-настоящему конченый человек.
— О чем вы говорите, Лусто! Я ведь знаю, с кем имею дело. Между прочим, у меня с собой «перевернутый лебедь». Марка не имеет никакого отношения к Харрингтону. Могу уступить ее за десять тысяч наличными.
— Вряд ли я соглашусь, Хор.
— Как хотите. Завтра с девяти до десяти я буду в гостинице. В одиннадцать часов уезжаю. Если передумаете — приходите. Что касается основного дела, то не задерживайте с ним, это в наших общих интересах.
— Через две недели я дам о себе знать.
— Очень хорошо. До свидания, Лусто. Поспешу к Циглеру Перерыв окончился, а меня там кое-что интересует…
III
ПОХИЩЕНИЕ
Было без пяти минут одиннадцать. Ровно через двадцать минут должно подойти такси. Хор еще раз выдвинул ящики — не забыл ли чего впопыхах? Вниз спускаться ему не хотелось. В последнее время он старался не показываться в людных местах — аукцион Циглера был исключением.
Чтобы убить время, Хор закурил сигарету, тринадцатую и поэтому лишнюю. Когда он бросил спичку в пепельницу, дверь отворилась и вошел человек в полумаске, с пистолетом в руках.
Выронив сигарету, Хор уставился на него.
— Немедленно выкладывай «перевернутого лебедя», или я тебя продырявлю, — прорычал бандит.
Судя по всему, вошедший был наркоманом, Хор понял, что дело принимает отвратительный оборот.
— Вы имеете в виду марку Западной Австралии? — спросил он, чтоб что-то сказать.
— Давай марку с лебедем, — прохрипел человек в полумаске.
Чувствуя, что медлить больше нельзя, Хор полез во внутренний карман, вынул бумажник и вытащил небольшой конверт с маркой. Вырвав у него конверт, бандит подошел к настольной лампе и внимательно осмотрел взятую марку. «Она», - сказал он сам себе, пряча ее в записную книжку. Затем приблизился к Хору и грязно обругал его.
— Слушай меня, — сказал он свистящим шепотом. — Ты не двинешься отсюда и просидишь на этом диване пятнадцать минут. Если ты встанешь или хотя бы издашь звук, тебя продырявят, как ситечко. Понял? — Он поднес пистолет к самому носу Хора, потом спрятал пистолет в карман и медленно вышел, как бы сожалея, что Хор молчит и не дает никакого повода пристрелить его тотчас же.
Несколько мгновений Хор сидел не шелохнувшись. Однако нельзя было сказать, что он очень напуган или удручен потерей ценной марки. Могло даже показаться, что делец от филателии удовлетворен неприятным визитом.
Ровно через пятнадцать минут Хор прикрыл дверь и тихо засмеялся. «Хорошо, что старый Спиро сделал дубликат «лебедя», - подумал он. — Надо будет заказать еще несколько подделок. Так безопаснее». Вдруг Хор вздрогнул от осенившей его мысли.
— Тюэн, — произнес он, — вот кто мне нужен. Тюэн работает в сто раз лучше Спиро, хотя и дороже. Но «близнецы» стоят денег а риска нет, доказать почти ничего невозможно.
Взяв чемодан и не забыв потушить свет, Хор спустился вниз, где его ожидало такси. Всю дорогу до вокзала он улыбался, и шофер решил, что пассажир провернул очень выгодную сделку.
Чтобы убить время, Хор закурил сигарету, тринадцатую и поэтому лишнюю. Когда он бросил спичку в пепельницу, дверь отворилась и вошел человек в полумаске, с пистолетом в руках.
Выронив сигарету, Хор уставился на него.
— Немедленно выкладывай «перевернутого лебедя», или я тебя продырявлю, — прорычал бандит.
Судя по всему, вошедший был наркоманом, Хор понял, что дело принимает отвратительный оборот.
— Вы имеете в виду марку Западной Австралии? — спросил он, чтоб что-то сказать.
— Давай марку с лебедем, — прохрипел человек в полумаске.
Чувствуя, что медлить больше нельзя, Хор полез во внутренний карман, вынул бумажник и вытащил небольшой конверт с маркой. Вырвав у него конверт, бандит подошел к настольной лампе и внимательно осмотрел взятую марку. «Она», - сказал он сам себе, пряча ее в записную книжку. Затем приблизился к Хору и грязно обругал его.
— Слушай меня, — сказал он свистящим шепотом. — Ты не двинешься отсюда и просидишь на этом диване пятнадцать минут. Если ты встанешь или хотя бы издашь звук, тебя продырявят, как ситечко. Понял? — Он поднес пистолет к самому носу Хора, потом спрятал пистолет в карман и медленно вышел, как бы сожалея, что Хор молчит и не дает никакого повода пристрелить его тотчас же.
Несколько мгновений Хор сидел не шелохнувшись. Однако нельзя было сказать, что он очень напуган или удручен потерей ценной марки. Могло даже показаться, что делец от филателии удовлетворен неприятным визитом.
Ровно через пятнадцать минут Хор прикрыл дверь и тихо засмеялся. «Хорошо, что старый Спиро сделал дубликат «лебедя», - подумал он. — Надо будет заказать еще несколько подделок. Так безопаснее». Вдруг Хор вздрогнул от осенившей его мысли.
— Тюэн, — произнес он, — вот кто мне нужен. Тюэн работает в сто раз лучше Спиро, хотя и дороже. Но «близнецы» стоят денег а риска нет, доказать почти ничего невозможно.
Взяв чемодан и не забыв потушить свет, Хор спустился вниз, где его ожидало такси. Всю дорогу до вокзала он улыбался, и шофер решил, что пассажир провернул очень выгодную сделку.
IV
ВИЗИТ К ТЮЭНУ
Деревушка Лешар лежала вдали от проезжих дорог Хор добрался сюда далеко за полдень. Выйдя из машины, он пошел по улочке к старому особнячку, стоящему на краю деревни. Вместо того чтобы позвонить, он постучал — видимо, условным стуком. Через несколько томительных для него минут дверь открылась, и Хор исчез за нею.
Он поднялся по крутой ветхой лестнице наверх, где его поджидал высохший старичок с выцветшими, ничего не выражающими глазами.
— Вот и я, господин Тюэн, — сказал Хор. — Простите, что нарушаю ваше уединение и установленные вами правила. Однако, поверьте, дело стоит того.
Старичок молчал, и по его взгляду было трудно понять, слышит ли он слова Хора. Хор вытащил из бумажника небольшой конверт с марками и положил на стол перед стариком.
— Марки выпущены в 1865 году, — продолжал он. — Мне нужна копия. Через неделю, не позднее. Подделка должна быть безукоризненной. В наших лучших традициях. Чтобы ее не отличили от настоящего экземпляра даже с помощью кварцевой лампы.
Старик молчал. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Оно по-прежнему ничего не выражало.
— Простите, Тюэн! — поспешно воскликнул Хор. — Я оговорился, я хотел сказать, что копия должна быть идентична подлиннику. Она нужна мне для моей личной коллекции. Ничего противозаконного в моей просьбе нет.
— Вы же знаете, что я не делаю фальшивок, — сказал старик скрипучим голосом.
— Знаю, знаю, — быстро сказал Хор. — Уверяю вас, что мне нужна лишь копия. Для моей личной коллекции. Только для меня.
Старик не шевелился, и Хор, потеряв терпение, раздраженно продолжал:
— Вы слишком осторожны, Тюэн. Вы знаете меня не первый год. Можете вывернуть мои карманы — вы не найдете никакой записывающей аппаратуры. Сама марка давно снята с обращения, точнее, никогда в обращение не поступала, следовательно, законом подделка… — Тут он осекся. — Я хотел сказать — копировка… не преследуется.
— Чего вы хотите от меня? Я ничего не понял из того, что вы до сих пор говорили.
Хор сжал губы, мысленно послав старика ко всем чертям.
— Мне нужна копия этих марок, — сказал он нетерпеливо. — В моей коллекции нет таких, и я попросил у приятеля на неделю этот образец. Я давно мечтал иметь в своем собрании подобный экземпляр.
— Но я очень занят, — сказал старик голосом, лишенным чувства и тембра.
— Три тысячи долларов, — с жаром воскликнул Хор и вновь осекся под взглядом старика. Он вспомнил, что осторожный Тюэн, опасаясь подслушивающих устройств, требовал громко произносить сумму, гораздо меньшую, чем та, которая ему вручалась на самом деле. — Я хотел сказать — двести долларов, — добавил он поспешно.
Старик наконец пошевелился. Более того, он взял лежащие перед ним марки и внимательно рассмотрел их. Лицо его несколько оживилось. Но это продолжалось всего несколько секунд.
— Вы беретесь помочь мне, дорогой господин Тюэн? — вкрадчиво произнес Хор.
— Я испытываю слабость перед просьбами истинных коллекционеров, — вдруг визгливо заговорил старик. — Я помогаю им, не думая о своем отдыхе и покое.
— У меня нет слов, чтобы выразить свою благодарность.
Взгляд Тюэна стал совсем жабьим. Он молча уставился на Хора. Понять и расшифровать этот взгляд было, казалось, невозможно, но Хор понял: старику нужны не словесные выражения благодарности.
— Вот здесь двести долларов. — Хор вытащил три пачки по тысяче долларов и положил их перед стариком. — Могу ли я надеяться получить заказ в срок?
— Двести долларов не такие уж большие деньги за мою адскую работу, — проверещал старик, не моргнув глазом и пряча предложенные ему пачки с банкнотами. — Но раз я обещал, то выполню свой долг. — Произнося эту тираду, он положил перед Хором лист чистой бумаги.
Хор прекрасно знал, что ему следует делать. Он написал, что получил от господина Тюэна марки за двести долларов и обязуется не выдавать их за оригинал и сохранить в своей личной коллекции. Поставив точку, он расписался и протянул лист старику.
Старик внимательно прочел написанное, бережно сложил бумагу и спрягал в одном из многочисленных карманов своей куртки. Потом он написал расписку в получении двухсот долларов в двух экземплярах, одну из которых также оставил у себя.
Хор облегченно вздохнул. Дело было сделано.
— Послушайте, господин Тюэн, почему бы вам не предложить мне чего-нибудь выпить? Я совершил долгую поездку, сделав большой крюк, чтобы повидать вас. Стаканчик виски и сэндвич мне совсем не помешают.
Старик холодно посмотрел на Хора.
— У меня нет ничего, господин Хор. Я не ожидал вас и ничем не могу вас угостить. В милях трех отсюда есть приличный ресторан с деревенской кухней. Там вы найдете все, что вам будет угодно.
Хор, возмущенный до глубины души, бессмысленно расстегивал и застегивал пуговицы на своем пиджаке. «Старая жаба, — прошептал он про себя, — гнусный лицемер, грязный обманщик, подлый скряга…»
— Дайте же мне адрес, куда я должен переслать свою работу, — сказал старик.
Наступившая за этим пауза была настолько красноречива, что вполне могла бы заменить фразу: «Уберетесь ли вы из моего дома?»
Хор внял этому настойчивому призыву и надел шляпу.
— Надеюсь повидаться с вами в нынешнем году, господин Тюэн, — бросил он, выходя.
— Вряд ли вам это удастся, — ответил старик. — Скоро я снова уезжаю в Мексику. На этот раз навсегда. Прощайте, господин Хор. Я выполню обещанное ровно в срок. — И он захлопнул дверь, как только Хор вышел за порог.
Маленький особнячок, где временно поселился великий фальсификатор, вновь погрузился в обманчивую тишину, в которой создавались фальшивые филателистические раритеты.
Он поднялся по крутой ветхой лестнице наверх, где его поджидал высохший старичок с выцветшими, ничего не выражающими глазами.
— Вот и я, господин Тюэн, — сказал Хор. — Простите, что нарушаю ваше уединение и установленные вами правила. Однако, поверьте, дело стоит того.
Старичок молчал, и по его взгляду было трудно понять, слышит ли он слова Хора. Хор вытащил из бумажника небольшой конверт с марками и положил на стол перед стариком.
— Марки выпущены в 1865 году, — продолжал он. — Мне нужна копия. Через неделю, не позднее. Подделка должна быть безукоризненной. В наших лучших традициях. Чтобы ее не отличили от настоящего экземпляра даже с помощью кварцевой лампы.
Старик молчал. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Оно по-прежнему ничего не выражало.
— Простите, Тюэн! — поспешно воскликнул Хор. — Я оговорился, я хотел сказать, что копия должна быть идентична подлиннику. Она нужна мне для моей личной коллекции. Ничего противозаконного в моей просьбе нет.
— Вы же знаете, что я не делаю фальшивок, — сказал старик скрипучим голосом.
— Знаю, знаю, — быстро сказал Хор. — Уверяю вас, что мне нужна лишь копия. Для моей личной коллекции. Только для меня.
Старик не шевелился, и Хор, потеряв терпение, раздраженно продолжал:
— Вы слишком осторожны, Тюэн. Вы знаете меня не первый год. Можете вывернуть мои карманы — вы не найдете никакой записывающей аппаратуры. Сама марка давно снята с обращения, точнее, никогда в обращение не поступала, следовательно, законом подделка… — Тут он осекся. — Я хотел сказать — копировка… не преследуется.
— Чего вы хотите от меня? Я ничего не понял из того, что вы до сих пор говорили.
Хор сжал губы, мысленно послав старика ко всем чертям.
— Мне нужна копия этих марок, — сказал он нетерпеливо. — В моей коллекции нет таких, и я попросил у приятеля на неделю этот образец. Я давно мечтал иметь в своем собрании подобный экземпляр.
— Но я очень занят, — сказал старик голосом, лишенным чувства и тембра.
— Три тысячи долларов, — с жаром воскликнул Хор и вновь осекся под взглядом старика. Он вспомнил, что осторожный Тюэн, опасаясь подслушивающих устройств, требовал громко произносить сумму, гораздо меньшую, чем та, которая ему вручалась на самом деле. — Я хотел сказать — двести долларов, — добавил он поспешно.
Старик наконец пошевелился. Более того, он взял лежащие перед ним марки и внимательно рассмотрел их. Лицо его несколько оживилось. Но это продолжалось всего несколько секунд.
— Вы беретесь помочь мне, дорогой господин Тюэн? — вкрадчиво произнес Хор.
— Я испытываю слабость перед просьбами истинных коллекционеров, — вдруг визгливо заговорил старик. — Я помогаю им, не думая о своем отдыхе и покое.
— У меня нет слов, чтобы выразить свою благодарность.
Взгляд Тюэна стал совсем жабьим. Он молча уставился на Хора. Понять и расшифровать этот взгляд было, казалось, невозможно, но Хор понял: старику нужны не словесные выражения благодарности.
— Вот здесь двести долларов. — Хор вытащил три пачки по тысяче долларов и положил их перед стариком. — Могу ли я надеяться получить заказ в срок?
— Двести долларов не такие уж большие деньги за мою адскую работу, — проверещал старик, не моргнув глазом и пряча предложенные ему пачки с банкнотами. — Но раз я обещал, то выполню свой долг. — Произнося эту тираду, он положил перед Хором лист чистой бумаги.
Хор прекрасно знал, что ему следует делать. Он написал, что получил от господина Тюэна марки за двести долларов и обязуется не выдавать их за оригинал и сохранить в своей личной коллекции. Поставив точку, он расписался и протянул лист старику.
Старик внимательно прочел написанное, бережно сложил бумагу и спрягал в одном из многочисленных карманов своей куртки. Потом он написал расписку в получении двухсот долларов в двух экземплярах, одну из которых также оставил у себя.
Хор облегченно вздохнул. Дело было сделано.
— Послушайте, господин Тюэн, почему бы вам не предложить мне чего-нибудь выпить? Я совершил долгую поездку, сделав большой крюк, чтобы повидать вас. Стаканчик виски и сэндвич мне совсем не помешают.
Старик холодно посмотрел на Хора.
— У меня нет ничего, господин Хор. Я не ожидал вас и ничем не могу вас угостить. В милях трех отсюда есть приличный ресторан с деревенской кухней. Там вы найдете все, что вам будет угодно.
Хор, возмущенный до глубины души, бессмысленно расстегивал и застегивал пуговицы на своем пиджаке. «Старая жаба, — прошептал он про себя, — гнусный лицемер, грязный обманщик, подлый скряга…»
— Дайте же мне адрес, куда я должен переслать свою работу, — сказал старик.
Наступившая за этим пауза была настолько красноречива, что вполне могла бы заменить фразу: «Уберетесь ли вы из моего дома?»
Хор внял этому настойчивому призыву и надел шляпу.
— Надеюсь повидаться с вами в нынешнем году, господин Тюэн, — бросил он, выходя.
— Вряд ли вам это удастся, — ответил старик. — Скоро я снова уезжаю в Мексику. На этот раз навсегда. Прощайте, господин Хор. Я выполню обещанное ровно в срок. — И он захлопнул дверь, как только Хор вышел за порог.
Маленький особнячок, где временно поселился великий фальсификатор, вновь погрузился в обманчивую тишину, в которой создавались фальшивые филателистические раритеты.