Страница:
— Бывает, по разным программам интересные передачи в одно время идут, — нехотя пояснил хозяин.
Нестор только в затылке почесал.
— Ну ладно, — сказал он, усаживаясь за стол. Мы сели рядом.
— Знаешь, почему приехали? Харлампий угрюмо молчал.
— Позови сына, — сурово потребовал Кантария.
Лицо Матуа застыло. Он сжал кулаки на полированной поверхности стола и вдруг со всего размаха ударил ими себя по лбу.
— Мамой клянусь! — закричал он, и в голосе его была неподдельная мука. — Не трогал Русик этого шакала!
— Разберемся, — прогудел Епифанов. — Но для этого одних клятв мало.
— Вы разберетесь… — с тоской и угрозой процедил Матуа. Несколько секунд он еще сидел, прижав к лицу кулаки, потом крикнул: — Мзия! Позови Русико…
Сын был точной копией отца: такой же скуластый, копченый, только без Харлампиевой заматерелости. Он остановился на пороге, глядя на нас исподлобья. Невозможно было не заметить — в глазах его прыгал страх.
— Подойди, сынок, — с болью сказал отец. — Сядь…
— Скажи, Русик, — неожиданно мягко начал Епифанов после того, как парень робко опустился на стул подальше от нас, на противоположном конце стола, — сколько выиграл у тебя Заза?
Мне показалось, что между отцом и сыном проскочила какая-то искорка, не взгляд даже, а лишь попытка взгляда. Но нет, оба сидели, опустив глаза к полу.
— Пятьсот рублей, — еле слышно пролепетал отрок.
— Так, пятьсот рублей, хорошо, — ободряюще повторил Епифанов. — Отдал ты их ему?
Русик кивнул.
— А где взял?
— Я, я дал, — проворчал сквозь зубы Харлампий.
— Долг чести, да? — с плохо скрываемым ехидством поинтересовался Кантария.
— Сколько времени вы с ним играли? — продолжал доброжелательно расспрашивать Епифанов.
Парень молчал. Наверное, к этому вопросу он не был готов заранее. Он кинул отчаянный взгляд на отца, но тот сидел, обхватив голову руками.
— Люди говорят — три дня играли, так?
Русик наконец кивнул.
— И за три дня ты проиграл пятьсот рублей?
Еще один кивок.
— Когда и где ты их ему передал?
— Два дня назад. У кафе «Ветерок»…
— Он был один?
— Да.
— А о чем вы так спорили с ним, ругались?
Русик снова отчаянно посмотрел на отца.
— Скажи им, — обреченно процедил Харлампий.
— Я просил дать отыграться…
— А-а! — вдруг по-звериному завыл отец, раскачиваясь из стороны в сторону. — Отыграться хотел!
Он вскочил и, потрясая кулаками, начал выкрикивать сыну какие-то слова на абхазском. Я понял, что это ругательства.
— Отыграться хотел! — снова перешел Матуа на русский. — Мало было, да?
Сын сидел, вжав голову в плечи.
— А что было потом? — спросил Епифанов.
— Ничего, — донесся до нас еле слышный ответ. — Разошлись по домам…
— Ладно, — откинулся Никита на стуле. — Давайте теперь про другое поговорим. Давайте поговорим про пистолет.
Харлампий замер.
— Только не говори, что нет, — предупреждающе поднял палец Нестор. — Разве ты хочешь, чтобы обыск в доме делали?
Матуа безнадежно махнул рукой, сгорбясь, поднялся из-за стола и вышел, тяжело шаркая ногами. Через минуту он вернулся, неся в руках что-то завернутое в тряпку. Положил на стол, развернул дрожащими пальцами. Перед нами лежал наган. Без ствола.
Епифанов осторожно взял оружие в руки, осмотрел его, передал Кантарии. Тот заглянул внутрь, поцокал языком.
— Харлампий, бух, бух, жадность тебя сгубила! Весь револьвер пожалел выкинуть, да?
— Дедова память! — прохрипел Матуа.
— Где ствол? — жестко спросил Епифанов. — Если в туалет выкинул, придется ломать.
Харлампий, кажется, понял наконец, что сопротивляться бесполезно.
— В навозную кучу сунул. На соседском участке.
— Пошли, покажешь, — поднялся Кантария. Вернулись через минуту.
— Сосед еще вчера растащил кучу по всему саду, — обескураженно пояснил Нестор.
— Ну что ж, — прихлопнул по столу ладонью Епифанов. — Поехали в министерство за металлоискателем… Когда найдем ствол, продолжим…
И тут случилось нечто совершенно неожиданное. Дрожа всем телом, поднялся Русик. У него прыгали губы, и мы не сразу даже поняли, что он говорит.
— Возь-ми-те ме-ня… Эт-то я у-бил…
НЕКТО, ПРОЯВИВШИЙ ИНИЦИАТИВУ
«ДЯДЕНЬКА, КУПИ КИРПИЧ!»
ДОМАШНЯЯ ЗАГОТОВКА
Нестор только в затылке почесал.
— Ну ладно, — сказал он, усаживаясь за стол. Мы сели рядом.
— Знаешь, почему приехали? Харлампий угрюмо молчал.
— Позови сына, — сурово потребовал Кантария.
Лицо Матуа застыло. Он сжал кулаки на полированной поверхности стола и вдруг со всего размаха ударил ими себя по лбу.
— Мамой клянусь! — закричал он, и в голосе его была неподдельная мука. — Не трогал Русик этого шакала!
— Разберемся, — прогудел Епифанов. — Но для этого одних клятв мало.
— Вы разберетесь… — с тоской и угрозой процедил Матуа. Несколько секунд он еще сидел, прижав к лицу кулаки, потом крикнул: — Мзия! Позови Русико…
Сын был точной копией отца: такой же скуластый, копченый, только без Харлампиевой заматерелости. Он остановился на пороге, глядя на нас исподлобья. Невозможно было не заметить — в глазах его прыгал страх.
— Подойди, сынок, — с болью сказал отец. — Сядь…
— Скажи, Русик, — неожиданно мягко начал Епифанов после того, как парень робко опустился на стул подальше от нас, на противоположном конце стола, — сколько выиграл у тебя Заза?
Мне показалось, что между отцом и сыном проскочила какая-то искорка, не взгляд даже, а лишь попытка взгляда. Но нет, оба сидели, опустив глаза к полу.
— Пятьсот рублей, — еле слышно пролепетал отрок.
— Так, пятьсот рублей, хорошо, — ободряюще повторил Епифанов. — Отдал ты их ему?
Русик кивнул.
— А где взял?
— Я, я дал, — проворчал сквозь зубы Харлампий.
— Долг чести, да? — с плохо скрываемым ехидством поинтересовался Кантария.
— Сколько времени вы с ним играли? — продолжал доброжелательно расспрашивать Епифанов.
Парень молчал. Наверное, к этому вопросу он не был готов заранее. Он кинул отчаянный взгляд на отца, но тот сидел, обхватив голову руками.
— Люди говорят — три дня играли, так?
Русик наконец кивнул.
— И за три дня ты проиграл пятьсот рублей?
Еще один кивок.
— Когда и где ты их ему передал?
— Два дня назад. У кафе «Ветерок»…
— Он был один?
— Да.
— А о чем вы так спорили с ним, ругались?
Русик снова отчаянно посмотрел на отца.
— Скажи им, — обреченно процедил Харлампий.
— Я просил дать отыграться…
— А-а! — вдруг по-звериному завыл отец, раскачиваясь из стороны в сторону. — Отыграться хотел!
Он вскочил и, потрясая кулаками, начал выкрикивать сыну какие-то слова на абхазском. Я понял, что это ругательства.
— Отыграться хотел! — снова перешел Матуа на русский. — Мало было, да?
Сын сидел, вжав голову в плечи.
— А что было потом? — спросил Епифанов.
— Ничего, — донесся до нас еле слышный ответ. — Разошлись по домам…
— Ладно, — откинулся Никита на стуле. — Давайте теперь про другое поговорим. Давайте поговорим про пистолет.
Харлампий замер.
— Только не говори, что нет, — предупреждающе поднял палец Нестор. — Разве ты хочешь, чтобы обыск в доме делали?
Матуа безнадежно махнул рукой, сгорбясь, поднялся из-за стола и вышел, тяжело шаркая ногами. Через минуту он вернулся, неся в руках что-то завернутое в тряпку. Положил на стол, развернул дрожащими пальцами. Перед нами лежал наган. Без ствола.
Епифанов осторожно взял оружие в руки, осмотрел его, передал Кантарии. Тот заглянул внутрь, поцокал языком.
— Харлампий, бух, бух, жадность тебя сгубила! Весь револьвер пожалел выкинуть, да?
— Дедова память! — прохрипел Матуа.
— Где ствол? — жестко спросил Епифанов. — Если в туалет выкинул, придется ломать.
Харлампий, кажется, понял наконец, что сопротивляться бесполезно.
— В навозную кучу сунул. На соседском участке.
— Пошли, покажешь, — поднялся Кантария. Вернулись через минуту.
— Сосед еще вчера растащил кучу по всему саду, — обескураженно пояснил Нестор.
— Ну что ж, — прихлопнул по столу ладонью Епифанов. — Поехали в министерство за металлоискателем… Когда найдем ствол, продолжим…
И тут случилось нечто совершенно неожиданное. Дрожа всем телом, поднялся Русик. У него прыгали губы, и мы не сразу даже поняли, что он говорит.
— Возь-ми-те ме-ня… Эт-то я у-бил…
НЕКТО, ПРОЯВИВШИЙ ИНИЦИАТИВУ
— Да никого он не убивал! — досадливо сказал Епифанов. — Это и раньше было понятно, а уж после баллистической экспертизы… Собственно, и экспертизы-то никакой не было — эксперт проводить ее побоялся. Еще, говорит, разорвет ствол в руках к чертовой матери — так там все заржавело. Он считает, что из этого нагана никто не стрелял лет шестьдесят как минимум.
Никита в возбуждении бегал по кабинету, половицы жалобно скрипели под его ногами.
— Но почему Русик… — начал я удивленно, и Епифанов остановился передо мной. Спросил:
— Помнишь старый анекдот про сумасшедшего, который думал, что он кукурузное зерно, и поэтому безумно боялся петуха? Так вот, положили его в больницу, подлечили, спрашивают: «Ну что, теперь знаете, что вы не зерно?» Он отвечает: «Знаю!» Отпустили его домой, он выходит во двор, а там петух. Больной — назад, прибегает к врачам, весь трясется от страха. «Я-то знаю, — говорит, — что я не зерно, но ведь петух-то не знает!»
Я все еще непонимающе смотрел на него, и Епифанов, вздохнув, объяснил:
— Ты представь, там, под горой, вовсю петушится бандит и мерзавец Серго Каличава. Он ходит, распушив боевой хвост, и публично заявляет, что, если милиция не арестует убийцу, он сам отомстит за племянника. А убийца, по общему мнению, кто? Русик Матуа! Это он в три дня проиграл Зазе кучу денег, это их видели ругающимися за два часа до убийства. И последняя точка: когда я сказал про металлоискатель, парень, наверное, живо себе представил, как понаедут из города милиционеры, как будут искать на участке у соседа ствол — и найдут. Максимум через полдня об этом будет известно всем внизу, и… Ты же видел, его прямо трясло от ужаса. Он с детства слышал, какой отчаянный человек Каличава, как он всегда держит свое слово… Ну и прикинул в отчаянии, что лучше признаться в убийстве, чем самому быть убитым. Мы-то с тобой знаем, что это не так, а он на самом деле боялся! — Епифанов удрученно покрутил головой: — И знаешь, что самое неприятное? На мальчишку действительно могло при неблагоприятных обстоятельствах пасть подозрение. Если бы, например, они наган не сохранили, а выкинули бы его куда-нибудь в речку. Ну и конечно, если бы мы не предполагали, кто убийца на самом деле.
— Кто?! — выпрыгнул я из своего зрительного ряда. Епифанов довольно ухмыльнулся произведенным впечатлением и сказал с грузинским акцентом:
— Пагады, дарагой! Не все сразу. — И продолжал: — Прежде чем утверждать, надо еще уточнить кое-какие детали. Например, почему Харлампий Матуа так не хочет, чтобы мы узнали, сколько на самом деле проиграл Русик Зазе, а?
— Может быть, опасается, что его спросят, откуда такие деньги? — предположил я.
Никита с сомнением пожал плечами:
— Вряд ли. Если бы такие, как он, боялись людского мнения или таких вопросов, никто каменных особняков с бассейнами не строил бы. Они, к сожалению, здорово приспособились: не пойман — не вор! Нет, тут другое. Есть у нас некоторые соображения, я тут попросил кое-кого кое-что проверить.
В этот момент дверь открылась, и в кабинет вошел Гольба, а с ним еще один молодой человек лет двадцати пяти, с тонким, почти девичьим лицом.
— Ага! — обрадовался Епифанов. — Вот и наш друг из соседнего отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности. Познакомься, — сказал он мне, — гроза махинаторов и расхитителей капитан Валерий Бегвая.
Рука у капитана была неожиданно твердой, и таким же твердым был взгляд, который с лихвой компенсировал избыточную тонкость черт.
— Готовы? — поинтересовался Епифанов. — Ну, поезжайте. И корреспондента возьмите с собой, ему любопытно будет.
— Куда? — удивился я.
— А вот увидишь!
Вывеска на проходной оповещала, что здесь находится цех ширпотреба Сухумского ремонтного завода. Ворота были открыты настежь — заходи кто хочет. Мы и вошли.
Территория представляла собой пустырь, окруженный высоким забором, вдоль забора притулились пять или шесть одноэтажных зданий довольно убогого вида. Но когда мы толкнули дверь в одно из них, то убедились, что внешность обманчива. Здесь развернулось вполне современное производство.
Пыхтел, сверкая никелем, новенький пресс явно импортного происхождения, из-под него неумолимой чередой сыпались в большую корзину какие-то детали. В просторных емкостях булькали красители, коротко прыскал пульверизатор, за перегородкой гудели комарами сверла. Перед большим столом посередине сидели человек семь-восемь мужчин и женщин, они, как я понял, занимались сборкой готовой продукции. Едва мы успели осмотреться, как рядом с нами словно из-под земли выросла миловидная женщина с улыбкой, которая была не столько гостеприимной, сколько натянутой.
— Начальник цеха, — отрекомендовал ее нам Бегвая, а ей сообщил: — Товарищи из министерства интересуются вашей работой.
Поняв, кажется, что это не ревизия, начальник цеха улыбнулась естественней и сказала:
— Пойдемте, я вам все покажу. В этом цехе у нас делают солнцезащитные очки. Стараемся следить за модой. — Она взяла одну пару, протянула нам: — Видите, и форма, и расцветка — все как в последних импортных журналах. Отдыхающие покупают их с большим удовольствием, прямо расхватывают. Давайте перейдем в следующий цех.
В следующем цехе делали волосодержатели в виде огромных цветастых бабочек, заколки для волос, веера. В соседнем — «пекли» клипсы, серьги, штамповали ажурные пляжные сумки. Еще дальше затейливой конфигурации ткацкий станок плел из разноцветных капроновых нитей плотную рогожку — здесь шили модельную летнюю обувь.
При очередном переходе из цеха в цех я поотстал и тихонько спросил Бегваю:
— Послушайте, что за бред?! Ширпотреб должен ведь изготовляться из отходов производства! Это что — все отходы ремзавода?
Валерий тонко усмехнулся:
— В этом и есть самая загвоздка. Потом все объясню…
Он догнал миловидного начальника и попросил:
— Покажите нам, пожалуйста, склад сырья.
Вероятно, Бегвая знал, чем поразить мое воображение. И добился результата. Я, не веря своим глазам, смотрел на горы мешков в фирменной упаковке, на которых крупными буквами было написано: «Союзхимэкспорт. Полиэтилен высокого давления. Вес нетто 25 кг». А чуть ниже — Знак качества
Мы распрощались с повеселевшей начальницей цеха и вышли за ворота.
— Насмотрелись? — поинтересовался Бегвая. — А теперь небольшой комментарий. Как видите, ширпотреб имеется, а отходы никакие не нужны. Продукция изготовляется из самого высококачественного сырья. Собственно говоря, это совершенно самостоятельное предприятие, ремонтный завод — всего лишь крыша. Так же, как эта милая женщина — всего лишь подставное лицо.
Мы сели в машину.
— Некто решил проявить инициативу, — продолжал Валерий, — сам при этом оставаясь в тени. Надо полагать, при организации этого цеха большие суммы перешли из рук в руки, но это нам еще предстоит уточнить. Не за красивые глаза поступает сюда все это дефицитное сырье. Но вот что интересно: сырье поступает не только по накладным, есть и «левое». Из «левого» сырья изготавливается, само собой, «левая» продукция. Поскольку товар расхватывается быстро (модно, красиво, они очень ревниво следят за модой — в этом залог успеха), то на место раскупленного товара по тем же накладным завозится неучтенная продукция. Этот некто, проявивший инициативу, вместе со своими людьми гребет деньги лопатой. Но мы их пока не трогаем, хотим до конца изучить все связи, все каналы получения сырья и сбыта товара.
— И этот некто… — начал Гольба.
— Человек, который оформлен здесь якобы рабочим, но на самом деле заправляет, по нашим наблюдениям, всем бизнесом. Его зовут Харлампий Матуа.
Никита в возбуждении бегал по кабинету, половицы жалобно скрипели под его ногами.
— Но почему Русик… — начал я удивленно, и Епифанов остановился передо мной. Спросил:
— Помнишь старый анекдот про сумасшедшего, который думал, что он кукурузное зерно, и поэтому безумно боялся петуха? Так вот, положили его в больницу, подлечили, спрашивают: «Ну что, теперь знаете, что вы не зерно?» Он отвечает: «Знаю!» Отпустили его домой, он выходит во двор, а там петух. Больной — назад, прибегает к врачам, весь трясется от страха. «Я-то знаю, — говорит, — что я не зерно, но ведь петух-то не знает!»
Я все еще непонимающе смотрел на него, и Епифанов, вздохнув, объяснил:
— Ты представь, там, под горой, вовсю петушится бандит и мерзавец Серго Каличава. Он ходит, распушив боевой хвост, и публично заявляет, что, если милиция не арестует убийцу, он сам отомстит за племянника. А убийца, по общему мнению, кто? Русик Матуа! Это он в три дня проиграл Зазе кучу денег, это их видели ругающимися за два часа до убийства. И последняя точка: когда я сказал про металлоискатель, парень, наверное, живо себе представил, как понаедут из города милиционеры, как будут искать на участке у соседа ствол — и найдут. Максимум через полдня об этом будет известно всем внизу, и… Ты же видел, его прямо трясло от ужаса. Он с детства слышал, какой отчаянный человек Каличава, как он всегда держит свое слово… Ну и прикинул в отчаянии, что лучше признаться в убийстве, чем самому быть убитым. Мы-то с тобой знаем, что это не так, а он на самом деле боялся! — Епифанов удрученно покрутил головой: — И знаешь, что самое неприятное? На мальчишку действительно могло при неблагоприятных обстоятельствах пасть подозрение. Если бы, например, они наган не сохранили, а выкинули бы его куда-нибудь в речку. Ну и конечно, если бы мы не предполагали, кто убийца на самом деле.
— Кто?! — выпрыгнул я из своего зрительного ряда. Епифанов довольно ухмыльнулся произведенным впечатлением и сказал с грузинским акцентом:
— Пагады, дарагой! Не все сразу. — И продолжал: — Прежде чем утверждать, надо еще уточнить кое-какие детали. Например, почему Харлампий Матуа так не хочет, чтобы мы узнали, сколько на самом деле проиграл Русик Зазе, а?
— Может быть, опасается, что его спросят, откуда такие деньги? — предположил я.
Никита с сомнением пожал плечами:
— Вряд ли. Если бы такие, как он, боялись людского мнения или таких вопросов, никто каменных особняков с бассейнами не строил бы. Они, к сожалению, здорово приспособились: не пойман — не вор! Нет, тут другое. Есть у нас некоторые соображения, я тут попросил кое-кого кое-что проверить.
В этот момент дверь открылась, и в кабинет вошел Гольба, а с ним еще один молодой человек лет двадцати пяти, с тонким, почти девичьим лицом.
— Ага! — обрадовался Епифанов. — Вот и наш друг из соседнего отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности. Познакомься, — сказал он мне, — гроза махинаторов и расхитителей капитан Валерий Бегвая.
Рука у капитана была неожиданно твердой, и таким же твердым был взгляд, который с лихвой компенсировал избыточную тонкость черт.
— Готовы? — поинтересовался Епифанов. — Ну, поезжайте. И корреспондента возьмите с собой, ему любопытно будет.
— Куда? — удивился я.
— А вот увидишь!
Вывеска на проходной оповещала, что здесь находится цех ширпотреба Сухумского ремонтного завода. Ворота были открыты настежь — заходи кто хочет. Мы и вошли.
Территория представляла собой пустырь, окруженный высоким забором, вдоль забора притулились пять или шесть одноэтажных зданий довольно убогого вида. Но когда мы толкнули дверь в одно из них, то убедились, что внешность обманчива. Здесь развернулось вполне современное производство.
Пыхтел, сверкая никелем, новенький пресс явно импортного происхождения, из-под него неумолимой чередой сыпались в большую корзину какие-то детали. В просторных емкостях булькали красители, коротко прыскал пульверизатор, за перегородкой гудели комарами сверла. Перед большим столом посередине сидели человек семь-восемь мужчин и женщин, они, как я понял, занимались сборкой готовой продукции. Едва мы успели осмотреться, как рядом с нами словно из-под земли выросла миловидная женщина с улыбкой, которая была не столько гостеприимной, сколько натянутой.
— Начальник цеха, — отрекомендовал ее нам Бегвая, а ей сообщил: — Товарищи из министерства интересуются вашей работой.
Поняв, кажется, что это не ревизия, начальник цеха улыбнулась естественней и сказала:
— Пойдемте, я вам все покажу. В этом цехе у нас делают солнцезащитные очки. Стараемся следить за модой. — Она взяла одну пару, протянула нам: — Видите, и форма, и расцветка — все как в последних импортных журналах. Отдыхающие покупают их с большим удовольствием, прямо расхватывают. Давайте перейдем в следующий цех.
В следующем цехе делали волосодержатели в виде огромных цветастых бабочек, заколки для волос, веера. В соседнем — «пекли» клипсы, серьги, штамповали ажурные пляжные сумки. Еще дальше затейливой конфигурации ткацкий станок плел из разноцветных капроновых нитей плотную рогожку — здесь шили модельную летнюю обувь.
При очередном переходе из цеха в цех я поотстал и тихонько спросил Бегваю:
— Послушайте, что за бред?! Ширпотреб должен ведь изготовляться из отходов производства! Это что — все отходы ремзавода?
Валерий тонко усмехнулся:
— В этом и есть самая загвоздка. Потом все объясню…
Он догнал миловидного начальника и попросил:
— Покажите нам, пожалуйста, склад сырья.
Вероятно, Бегвая знал, чем поразить мое воображение. И добился результата. Я, не веря своим глазам, смотрел на горы мешков в фирменной упаковке, на которых крупными буквами было написано: «Союзхимэкспорт. Полиэтилен высокого давления. Вес нетто 25 кг». А чуть ниже — Знак качества
Мы распрощались с повеселевшей начальницей цеха и вышли за ворота.
— Насмотрелись? — поинтересовался Бегвая. — А теперь небольшой комментарий. Как видите, ширпотреб имеется, а отходы никакие не нужны. Продукция изготовляется из самого высококачественного сырья. Собственно говоря, это совершенно самостоятельное предприятие, ремонтный завод — всего лишь крыша. Так же, как эта милая женщина — всего лишь подставное лицо.
Мы сели в машину.
— Некто решил проявить инициативу, — продолжал Валерий, — сам при этом оставаясь в тени. Надо полагать, при организации этого цеха большие суммы перешли из рук в руки, но это нам еще предстоит уточнить. Не за красивые глаза поступает сюда все это дефицитное сырье. Но вот что интересно: сырье поступает не только по накладным, есть и «левое». Из «левого» сырья изготавливается, само собой, «левая» продукция. Поскольку товар расхватывается быстро (модно, красиво, они очень ревниво следят за модой — в этом залог успеха), то на место раскупленного товара по тем же накладным завозится неучтенная продукция. Этот некто, проявивший инициативу, вместе со своими людьми гребет деньги лопатой. Но мы их пока не трогаем, хотим до конца изучить все связи, все каналы получения сырья и сбыта товара.
— И этот некто… — начал Гольба.
— Человек, который оформлен здесь якобы рабочим, но на самом деле заправляет, по нашим наблюдениям, всем бизнесом. Его зовут Харлампий Матуа.
«ДЯДЕНЬКА, КУПИ КИРПИЧ!»
Епифанов встретил нас вопросительным взглядом, Гольба коротко, но значительно кивнул:
— Да, у него вполне могли быть такие деньги. И его было на чем прижать.
— Отлично, отлично! — потер руки Никита. — Я его как раз попросил зайти, сейчас он должен явиться.
В дверь постучали. На пороге стоял Харлампий Матуа собственной персоной и испытующе оглядывал нашу компанию.
— Проходите, садитесь, — предложил Епифанов. — У нас к вам, Харлампий Джемалович, всего один вопрос. Но сначала небольшое сообщение, быть может, оно поможет вам сориентироваться в обстановке. Сегодня утром родители остальных обыгранных Зазой Квицинией мальчиков уже дали следователю прокуратуры письменные показания о том, как Сергей Каличава требовал у них отдать деньги, объявив, что переводит долг племяннику на себя. Так что, думаю, с этим гражданином скоро наступит полная ясность. Хочу предупредить: у нас сейчас не допрос, так что вы имеете право и не отвечать. Отвечать вы должны будете только у следователя. Но все-таки вот наш вопрос: сколько в действительности проиграл ваш сын?
Матуа смотрел перед собой, ничего, кажется, не видя. Потом решился и сказал с некоторым даже вызовом:
— Двадцать семь тысяч рублей, чего уж скрывать…
— А не припомните ли вы, в каких купюрах вы отдали деньги?
— Почему не помню? Десятками…
— Спасибо, — поднялся во весь свой огромный рост Епифанов. — Можете идти.
И только когда дверь за Матуа закрылась, он перевел на нас откровенно ликующий взгляд.
— Ну вот и мотив убийства наконец полностью прояснился! — воскликнул он.
— Да, ты был прав, — согласился Гольба.
Я смотрел на них, ничего не понимая. А они обсуждали свои профессиональные дела, полностью, кажется, забыв яро меня.
— Первые шесть тысяч, собранные из относительно небольших сумм, Заза сразу отдал. А когда ему попали в руки двадцать семь тысяч, он, наверное, ошалел и не захотел отдавать все. Видишь, кроме этой суммы десятками, в доме ничего не было! А тут еще Заза отказался дать Русико отыграться, из-за этого они и ссорились там, у «Ветерка». Я допускаю, что он вообще решил выйти из этого дела, не играть ни с кем больше. Вот они и схлестнулись там, в овраге…
— Когда два вора ссорятся, обнаруживается пропажа, — изрек Гольба.
— Ты неправ, — заспорил с ним Епифанов. — Заза не вор. Думаю, этот бандит просто заморочил ему голову и использовал в своих целях. К сожалению, мальчишка не первый, кого поймали на желании жить получше, не прилагая слишком много времени и сил.
— Так, значит, это Каличава… — догадался я наконец.
— Разумеется, — согласился Епифанов. — У меня, например, первые подозрения появились, еще когда я услышал про магнитофон и про моторку. Уж очень не похоже было на старого разбойника делать такие подарки двоюродному племяннику. Теперь-то понятно, что это он такую долю выделил Зазе. Прямо скажем, негусто.
Вот, оказывается, что это значило: «Змею рукою глупца ловят!» Каличава занимался все тем же: вымогал деньги у тех, кто сам заработал их не слишком честным путем. Но только теперь он решил, как видно, себя дополнительно обезопасить. Теперь он как бы не чужое отнимал, а, наоборот даже, за справедливость вступался — требовал отдать родственнику долг чести! Хотя суть-то оставалась неизменной — примитивный шантаж…
И все-таки ловко он рассчитал. Все эти хинкальщики и шашлычники прекрасно, разумеется, понимали, кому на самом деле они отдают свои денежки. Потому и молчали о нем, отговариваясь древними законами чести и тому подобными штучками. Как же, вспомнили бы они про эти обычаи, если бы за деньгами явился к ним один пятнадцатилетний мальчишка!
Помните бородатую шутку? Поздно вечером на улице к хорошо одетому гражданину подходит щуплый паренек и говорит жалобно: «Дяденька, купи кирпич за десять рублей!» А когда гражданин начинает возмущаться, из-за угла появляется громила с дубинкой: «Купи кирпич, не обижай ребенка!»
И хотя мальчишки больше не было, за углом осталась тень громилы. Вот почему ни один не претендовал на то, чтобы даже после смерти Зазы им вернули проигрыш. Вот почему Харлампий Матуа не хотел, чтобы в милиции узнали, сколько проиграл на самом деле его сын. Матерый делец, он справедливо предполагал, что никто не поверит в его разговоры о чести и обычаях предков, когда речь пойдет о двадцати семи тысячах. Матуа боялся, что умные люди зададутся вопросом: на чем можно было так прижать скромного рабочего ремонтного завода, чтобы заставить расстаться с подобной суммой? И оказался прав — задумались…
А Каличава и второй раз тоже хотел поймать змею чужими руками. Он объявил, что собирается мстить, а сам стал потихонечку распространять слухи, будто убийца — Русик Матуа. И если бы не Епифанов, Гольба и Кантария…
— Сейчас поедете его арестовывать? — деловито поинтересовался я.
Но Епифанов решительно ответил:
— Нет. Арестовывать рано. Котэ прав: Каличава — старая лиса. Мы пока можем предъявить ему обвинение лишь в мошенничестве и вымогательстве. А он нам нужен как убийца. И причем с поличным.
— Да, у него вполне могли быть такие деньги. И его было на чем прижать.
— Отлично, отлично! — потер руки Никита. — Я его как раз попросил зайти, сейчас он должен явиться.
В дверь постучали. На пороге стоял Харлампий Матуа собственной персоной и испытующе оглядывал нашу компанию.
— Проходите, садитесь, — предложил Епифанов. — У нас к вам, Харлампий Джемалович, всего один вопрос. Но сначала небольшое сообщение, быть может, оно поможет вам сориентироваться в обстановке. Сегодня утром родители остальных обыгранных Зазой Квицинией мальчиков уже дали следователю прокуратуры письменные показания о том, как Сергей Каличава требовал у них отдать деньги, объявив, что переводит долг племяннику на себя. Так что, думаю, с этим гражданином скоро наступит полная ясность. Хочу предупредить: у нас сейчас не допрос, так что вы имеете право и не отвечать. Отвечать вы должны будете только у следователя. Но все-таки вот наш вопрос: сколько в действительности проиграл ваш сын?
Матуа смотрел перед собой, ничего, кажется, не видя. Потом решился и сказал с некоторым даже вызовом:
— Двадцать семь тысяч рублей, чего уж скрывать…
— А не припомните ли вы, в каких купюрах вы отдали деньги?
— Почему не помню? Десятками…
— Спасибо, — поднялся во весь свой огромный рост Епифанов. — Можете идти.
И только когда дверь за Матуа закрылась, он перевел на нас откровенно ликующий взгляд.
— Ну вот и мотив убийства наконец полностью прояснился! — воскликнул он.
— Да, ты был прав, — согласился Гольба.
Я смотрел на них, ничего не понимая. А они обсуждали свои профессиональные дела, полностью, кажется, забыв яро меня.
— Первые шесть тысяч, собранные из относительно небольших сумм, Заза сразу отдал. А когда ему попали в руки двадцать семь тысяч, он, наверное, ошалел и не захотел отдавать все. Видишь, кроме этой суммы десятками, в доме ничего не было! А тут еще Заза отказался дать Русико отыграться, из-за этого они и ссорились там, у «Ветерка». Я допускаю, что он вообще решил выйти из этого дела, не играть ни с кем больше. Вот они и схлестнулись там, в овраге…
— Когда два вора ссорятся, обнаруживается пропажа, — изрек Гольба.
— Ты неправ, — заспорил с ним Епифанов. — Заза не вор. Думаю, этот бандит просто заморочил ему голову и использовал в своих целях. К сожалению, мальчишка не первый, кого поймали на желании жить получше, не прилагая слишком много времени и сил.
— Так, значит, это Каличава… — догадался я наконец.
— Разумеется, — согласился Епифанов. — У меня, например, первые подозрения появились, еще когда я услышал про магнитофон и про моторку. Уж очень не похоже было на старого разбойника делать такие подарки двоюродному племяннику. Теперь-то понятно, что это он такую долю выделил Зазе. Прямо скажем, негусто.
Вот, оказывается, что это значило: «Змею рукою глупца ловят!» Каличава занимался все тем же: вымогал деньги у тех, кто сам заработал их не слишком честным путем. Но только теперь он решил, как видно, себя дополнительно обезопасить. Теперь он как бы не чужое отнимал, а, наоборот даже, за справедливость вступался — требовал отдать родственнику долг чести! Хотя суть-то оставалась неизменной — примитивный шантаж…
И все-таки ловко он рассчитал. Все эти хинкальщики и шашлычники прекрасно, разумеется, понимали, кому на самом деле они отдают свои денежки. Потому и молчали о нем, отговариваясь древними законами чести и тому подобными штучками. Как же, вспомнили бы они про эти обычаи, если бы за деньгами явился к ним один пятнадцатилетний мальчишка!
Помните бородатую шутку? Поздно вечером на улице к хорошо одетому гражданину подходит щуплый паренек и говорит жалобно: «Дяденька, купи кирпич за десять рублей!» А когда гражданин начинает возмущаться, из-за угла появляется громила с дубинкой: «Купи кирпич, не обижай ребенка!»
И хотя мальчишки больше не было, за углом осталась тень громилы. Вот почему ни один не претендовал на то, чтобы даже после смерти Зазы им вернули проигрыш. Вот почему Харлампий Матуа не хотел, чтобы в милиции узнали, сколько проиграл на самом деле его сын. Матерый делец, он справедливо предполагал, что никто не поверит в его разговоры о чести и обычаях предков, когда речь пойдет о двадцати семи тысячах. Матуа боялся, что умные люди зададутся вопросом: на чем можно было так прижать скромного рабочего ремонтного завода, чтобы заставить расстаться с подобной суммой? И оказался прав — задумались…
А Каличава и второй раз тоже хотел поймать змею чужими руками. Он объявил, что собирается мстить, а сам стал потихонечку распространять слухи, будто убийца — Русик Матуа. И если бы не Епифанов, Гольба и Кантария…
— Сейчас поедете его арестовывать? — деловито поинтересовался я.
Но Епифанов решительно ответил:
— Нет. Арестовывать рано. Котэ прав: Каличава — старая лиса. Мы пока можем предъявить ему обвинение лишь в мошенничестве и вымогательстве. А он нам нужен как убийца. И причем с поличным.
ДОМАШНЯЯ ЗАГОТОВКА
Наша машина стояла в засаде возле здания Министерства внутренних дел. Было около двух часов пополудни, на город упала нестерпимая духота. Мы открыли все четыре двери, но это мало облегчило наше положение. Ни ветерка, ни дуновения. Я с тоской думаю о том, что всего в каких-нибудь восьмистах метрах отсюда море, море… Епифанов на переднем сиденье томно обмахивается газетой. Гольба, кажется, дремлет, опустив голову на руль. Кантария со страдальческим выражением периодически одной рукой утирает пот с лица. Другой рукой он осторожно, словно хрустальную вазу, придерживает на коленях рацию. Рация сдавленно попискивает и потрескивает. Ей тоже невмоготу эта жара.
Это не простая засада, это радиозасада. Термин мой собственный. А суть в том, что мы второй час сидим, не вылезая из раскаленной машины, потому что не знаем еще, куда придется ехать. Но что ехать придется — знаем точно. И тут рация на коленях у Нестора откашлялась и сказала далеким хриплым голосом:
— Шестой, шестой, я девятый. Второй вышел из дома, стоит сейчас на автобусной остановке. В руках желтый полиэтиленовый пакет.
И почти сразу за этим послышался другой голос, поближе и почетче:
— Шестой, шестой, я восьмой. К дому первого подъехало такси. Первый вышел с чемоданчиком в руках. По сторонам не смотрит. Садится в такси… Следуем за ними…
Четыре дверцы хлопнули одновременно. Епифанов откинул газету. Гольба запустил двигатель. Кантария прижал рацию к уху. Я забыл про море. И мы поехали.
…Вчера утром у Абуладзе снова было совещание.
— К тому, кто лягается, подходи спереди; к тому, кто бодается, подходи сзади, — сказал начальник уголовного розыска. — Грош нам цена, если не перехитрим Каличаву. Давайте все вместе думать, что он за человек, как будет себя вести.
Больше всего это напоминало обсуждение шахматной партии. «Если мы так, то он может так… так… и так… Но скорее всего — вот так. А тогда мы сюда, он сюда, мы — шах и мат!» Как всякая домашняя заготовка, она выглядела безупречно. При условии, что противник не окажется умнее и хитрее, чем ему полагалось по расчетам.
А полагалось вот что. Самой существенной уликой против Каличавы могло бы стать оружие, из которого совершено убийство. Конечно, хитрый преступник должен был бы его уничтожить. Но те, кто сейчас вступал с ним в противоборство, исходили из того, что Каличава не только хитрый, но, во-первых, еще и жадный, а во-вторых, и это главное, самоуверенный. Что благодаря этой своей самоуверенности, благодаря наглой уверенности, что он в состоянии перехитрить всех на свете, бандит может не выбросить пистолет, а лишь припрятать его до поры до времени.
Это была, так сказать, теоретическая разработка. Из нее вытекали вполне конкретные практические шаги. Мало обнаружить тайник, надо еще доказать, что оружие принадлежит Каличаве. А для этого хорошо, чтобы пистолет оказался при нем в момент задержания. Взять с поличным — так, кажется, говорил Епифанов. Это, конечно, повышает опасность самого задержания, но зато значительно облегчает изобличение убийцы. Итак, нужно добиться, чтобы Каличава извлек из неведомого нам тайника пистолет. Как?
Я сейчас сжато, почти конспективно излагаю результаты того совещания. А было оно трудным и бурным, высказывались противоречивые мнения, каждое предложение рассматривалось с учетом всех возможных последствий. Сейчас уже не помню, кто именно предложил использовать против Каличавы его собственный метод, которым он пытался затравить Русика Матуа. Кажется, Кантария. Да это и не важно. Важно, что идею, разобрав со всех сторон, наконец одобрили.
В тот же день на допрос к следователю были приглашены свидетели по делу об убийстве Зазы Квицинии. Их расспрашивали об одном: какие отношения были между убитым и Каличавой? От них не очень скрывали, что следствию известна роль Каличавы в мошенничестве с «зари» и особенно в получении долгов с проигравших. Их не просили ни о чем молчать. И можно было не сомневаться, что уже к вечеру тот, кому надо, будет в курсе этих откровений.
Дальше предполагалось, что Каличава, не дожидаясь ареста, постарается скрыться. При этом он, возможно, прихватит с собой оружие. Ну а если преступник окажется осторожнее, чем о нем думают, и пистолета с ним не будет… В таком случае, как выразился Епифанов, мы, конечно, ничего не приобретем, но уж ничего и не потеряем.
И последнее. То, что дома Каличава держать пистолет не будет, признавалось за аксиому. Или у кого-то, кому он доверяет, или в тайнике. Из близких родственников у него есть только родная сестра, которая живет в поселке Бабушары на другом конце города. Поэтому со вчерашнего вечера было установлено наблюдение за ее домом и за домом самого Каличавы…
— Шестой, я девятый! Женщина села в автобус, который идет к центру.
Епифанов взял у Нестора рацию.
— Девятый, я шестой. Обгоните автобус. Пусть на следующей остановке в него сядет наш сотрудник.
Такси с Каличавой и автобус неторопливо двигались навстречу друг другу. В сторону их возможного рандеву ехали и мы.
— Я девятый! Женщина сошла возле универмага, стоит на ступеньках у входа. В автобусе она вела себя спокойно, не нервничала, разговаривала со знакомыми, смеялась. Мне удалось коленкой прижаться к пакету. Там что-то продолговатое, но мне показалось — мягкое, пружинит слегка. Как поняли?
— Хорошо понял, — проворчал в микрофон Епифанов. А Гольбе бросил: — Давай быстрее к универмагу.
Мы остановились метрах в ста на другой стороне улицы. Отсюда было не очень хорошо видно, что происходит перед магазином: все время подъезжали, заслоняя вход, троллейбусы и автобусы. Впрочем, как я понял, в задачу Епифанова входило не столько видеть, сколько слышать.
— Я восьмой! — взволнованно сообщила рация. — Они встретились! Идут по улице!
И тут мы их увидели. Сестра оказалась на целую голову выше брата. Они прогулочным шагом шли в нашу сторону, о чем-то беседуя. Остановились. Женщина погладила мужчину по голове. Наклонилась, поцеловала в щеку. Повернулась и пошла. Желтая сумка была теперь в руках Каличавы. Он с полминуты задумчиво смотрел вслед сестре, потом вдруг быстро оглянулся по сторонам и, резко повернувшись, вошел в ближайший подъезд. Мы даже ахнуть не успели.
— Готово… — выдохнул Гольба.
Через минуту Каличава вышел на улицу. Пакета с ним больше не было.
— Шестой, какие будут указания? — загалдела рация на два голоса.
Мы все смотрели в эту минуту на Епифанова. Я заметил, как обострились черты его крупного лица, как плотно сжаты бескровные губы. Он полуприкрыл глаза, поднес рацию ко рту:
— Ждать…
Чего ждать, не понял я? Сейчас вооруженный преступник сядет в такси, которое ждет его возле магазина, и…
Каличава между тем вел себя более чем беспечно. Он, кажется, не торопился к оставленному такси. Встал в очередь за мороженым, купил стаканчик. Перешел через дорогу, уселся в сквере на лавочку, принялся есть.
— Девятый, я шестой, — нехотя, словно в задумчивости, сказал в микрофон Епифанов. — Осмотрите-ка подъезд, куда он заходил…
Каличава доел мороженое. Поднялся со скамейки. Не оглядываясь, пошел к такси.
— Шестой, я девятый. Ничего интересного. Только… круг сулугуни валяется под лестницей.
— Отлично! — воскликнул Епифанов. Теперь глаза его сверкали. — Дайте ему сесть в такси. Соблюдайте максимальную осторожность, чтобы он вас не увидел! — Он повернулся к нам и сказал с восхищением: — Вот лиса! Чуть было не перехитрил нас все-таки!
И тут я тоже, кажется, понял, что к чему. Каличава предугадал наш ход. Вернее, предусмотрел. И подготовил контригру. Если уголовный розыск следит за ним и хочет взять его с пистолетом в кармане, он предоставит милиции такую возможность. Пожалуйста, как бы говорил он, беспечно поедая мороженое в сквере, бросайтесь на меня, задерживайте! Кроме пустого желтого пакета, в котором сестра привезла сулугуни, у меня вы ничего не найдете… Милиция не бросилась. Что будет теперь делать Каличава?
…Такси подъехало к зданию железнодорожного вокзала. Каличава вылез и легко взбежал по ступенькам.
— Бегает из зала в зал… Осматривается… — тихо, скороговоркой докладывала рация. — Вошел в автоматическую камеру хранения… — И через минуту: — Выходит обратно!
Это не простая засада, это радиозасада. Термин мой собственный. А суть в том, что мы второй час сидим, не вылезая из раскаленной машины, потому что не знаем еще, куда придется ехать. Но что ехать придется — знаем точно. И тут рация на коленях у Нестора откашлялась и сказала далеким хриплым голосом:
— Шестой, шестой, я девятый. Второй вышел из дома, стоит сейчас на автобусной остановке. В руках желтый полиэтиленовый пакет.
И почти сразу за этим послышался другой голос, поближе и почетче:
— Шестой, шестой, я восьмой. К дому первого подъехало такси. Первый вышел с чемоданчиком в руках. По сторонам не смотрит. Садится в такси… Следуем за ними…
Четыре дверцы хлопнули одновременно. Епифанов откинул газету. Гольба запустил двигатель. Кантария прижал рацию к уху. Я забыл про море. И мы поехали.
…Вчера утром у Абуладзе снова было совещание.
— К тому, кто лягается, подходи спереди; к тому, кто бодается, подходи сзади, — сказал начальник уголовного розыска. — Грош нам цена, если не перехитрим Каличаву. Давайте все вместе думать, что он за человек, как будет себя вести.
Больше всего это напоминало обсуждение шахматной партии. «Если мы так, то он может так… так… и так… Но скорее всего — вот так. А тогда мы сюда, он сюда, мы — шах и мат!» Как всякая домашняя заготовка, она выглядела безупречно. При условии, что противник не окажется умнее и хитрее, чем ему полагалось по расчетам.
А полагалось вот что. Самой существенной уликой против Каличавы могло бы стать оружие, из которого совершено убийство. Конечно, хитрый преступник должен был бы его уничтожить. Но те, кто сейчас вступал с ним в противоборство, исходили из того, что Каличава не только хитрый, но, во-первых, еще и жадный, а во-вторых, и это главное, самоуверенный. Что благодаря этой своей самоуверенности, благодаря наглой уверенности, что он в состоянии перехитрить всех на свете, бандит может не выбросить пистолет, а лишь припрятать его до поры до времени.
Это была, так сказать, теоретическая разработка. Из нее вытекали вполне конкретные практические шаги. Мало обнаружить тайник, надо еще доказать, что оружие принадлежит Каличаве. А для этого хорошо, чтобы пистолет оказался при нем в момент задержания. Взять с поличным — так, кажется, говорил Епифанов. Это, конечно, повышает опасность самого задержания, но зато значительно облегчает изобличение убийцы. Итак, нужно добиться, чтобы Каличава извлек из неведомого нам тайника пистолет. Как?
Я сейчас сжато, почти конспективно излагаю результаты того совещания. А было оно трудным и бурным, высказывались противоречивые мнения, каждое предложение рассматривалось с учетом всех возможных последствий. Сейчас уже не помню, кто именно предложил использовать против Каличавы его собственный метод, которым он пытался затравить Русика Матуа. Кажется, Кантария. Да это и не важно. Важно, что идею, разобрав со всех сторон, наконец одобрили.
В тот же день на допрос к следователю были приглашены свидетели по делу об убийстве Зазы Квицинии. Их расспрашивали об одном: какие отношения были между убитым и Каличавой? От них не очень скрывали, что следствию известна роль Каличавы в мошенничестве с «зари» и особенно в получении долгов с проигравших. Их не просили ни о чем молчать. И можно было не сомневаться, что уже к вечеру тот, кому надо, будет в курсе этих откровений.
Дальше предполагалось, что Каличава, не дожидаясь ареста, постарается скрыться. При этом он, возможно, прихватит с собой оружие. Ну а если преступник окажется осторожнее, чем о нем думают, и пистолета с ним не будет… В таком случае, как выразился Епифанов, мы, конечно, ничего не приобретем, но уж ничего и не потеряем.
И последнее. То, что дома Каличава держать пистолет не будет, признавалось за аксиому. Или у кого-то, кому он доверяет, или в тайнике. Из близких родственников у него есть только родная сестра, которая живет в поселке Бабушары на другом конце города. Поэтому со вчерашнего вечера было установлено наблюдение за ее домом и за домом самого Каличавы…
— Шестой, я девятый! Женщина села в автобус, который идет к центру.
Епифанов взял у Нестора рацию.
— Девятый, я шестой. Обгоните автобус. Пусть на следующей остановке в него сядет наш сотрудник.
Такси с Каличавой и автобус неторопливо двигались навстречу друг другу. В сторону их возможного рандеву ехали и мы.
— Я девятый! Женщина сошла возле универмага, стоит на ступеньках у входа. В автобусе она вела себя спокойно, не нервничала, разговаривала со знакомыми, смеялась. Мне удалось коленкой прижаться к пакету. Там что-то продолговатое, но мне показалось — мягкое, пружинит слегка. Как поняли?
— Хорошо понял, — проворчал в микрофон Епифанов. А Гольбе бросил: — Давай быстрее к универмагу.
Мы остановились метрах в ста на другой стороне улицы. Отсюда было не очень хорошо видно, что происходит перед магазином: все время подъезжали, заслоняя вход, троллейбусы и автобусы. Впрочем, как я понял, в задачу Епифанова входило не столько видеть, сколько слышать.
— Я восьмой! — взволнованно сообщила рация. — Они встретились! Идут по улице!
И тут мы их увидели. Сестра оказалась на целую голову выше брата. Они прогулочным шагом шли в нашу сторону, о чем-то беседуя. Остановились. Женщина погладила мужчину по голове. Наклонилась, поцеловала в щеку. Повернулась и пошла. Желтая сумка была теперь в руках Каличавы. Он с полминуты задумчиво смотрел вслед сестре, потом вдруг быстро оглянулся по сторонам и, резко повернувшись, вошел в ближайший подъезд. Мы даже ахнуть не успели.
— Готово… — выдохнул Гольба.
Через минуту Каличава вышел на улицу. Пакета с ним больше не было.
— Шестой, какие будут указания? — загалдела рация на два голоса.
Мы все смотрели в эту минуту на Епифанова. Я заметил, как обострились черты его крупного лица, как плотно сжаты бескровные губы. Он полуприкрыл глаза, поднес рацию ко рту:
— Ждать…
Чего ждать, не понял я? Сейчас вооруженный преступник сядет в такси, которое ждет его возле магазина, и…
Каличава между тем вел себя более чем беспечно. Он, кажется, не торопился к оставленному такси. Встал в очередь за мороженым, купил стаканчик. Перешел через дорогу, уселся в сквере на лавочку, принялся есть.
— Девятый, я шестой, — нехотя, словно в задумчивости, сказал в микрофон Епифанов. — Осмотрите-ка подъезд, куда он заходил…
Каличава доел мороженое. Поднялся со скамейки. Не оглядываясь, пошел к такси.
— Шестой, я девятый. Ничего интересного. Только… круг сулугуни валяется под лестницей.
— Отлично! — воскликнул Епифанов. Теперь глаза его сверкали. — Дайте ему сесть в такси. Соблюдайте максимальную осторожность, чтобы он вас не увидел! — Он повернулся к нам и сказал с восхищением: — Вот лиса! Чуть было не перехитрил нас все-таки!
И тут я тоже, кажется, понял, что к чему. Каличава предугадал наш ход. Вернее, предусмотрел. И подготовил контригру. Если уголовный розыск следит за ним и хочет взять его с пистолетом в кармане, он предоставит милиции такую возможность. Пожалуйста, как бы говорил он, беспечно поедая мороженое в сквере, бросайтесь на меня, задерживайте! Кроме пустого желтого пакета, в котором сестра привезла сулугуни, у меня вы ничего не найдете… Милиция не бросилась. Что будет теперь делать Каличава?
…Такси подъехало к зданию железнодорожного вокзала. Каличава вылез и легко взбежал по ступенькам.
— Бегает из зала в зал… Осматривается… — тихо, скороговоркой докладывала рация. — Вошел в автоматическую камеру хранения… — И через минуту: — Выходит обратно!