Страница:
художественным достоинствам - нисколько.
"Легенда о славных женщинах" - опять видение, т. е. возвращение к
поэзии Лорриса и Машо. Пролог к "Легенде" прелестен. Поэт вышел в сад. Там,
опьяненный весенними ароматами, он прилег под деревом, заснул и увидел во
сне бога любви. Он вел за руку прекрасную королеву, одетую в зеленые и
золотистые цвета, - то была Алкеста, - а следом за ними шла свита из многих
тысяч женщин. Бог любви стал упрекать поэта за то, что он перевел "Роман о
Розе" и написал "Троила", два произведения, которые являются "бунтом против
его заповедей", ибо одно прославляет неверную Хризеиду, другое - издевается
над влюбленными. Алкеста вступается за смущенного поэта и в искупление его
вины налагает на него эпитимию: каждый год писать по поэме в честь женщины,
сохранившей верность обетам любви. Чосер принял это условие и за девять лет
написал девять хвалебных сказов, следуя испытанному сюжетному водительству
Боккаччо. Куски "Достославных женщин" стали кусками "Легенды о славных
женщинах". Тут Клеопатра, Дидона, Лукреция, Медея, Ариадна, Гипермнестра и
другие героини любви, о которых повествуют миф и история. При этом Чосеру
очень помогли "Героиды" Овидия. Поэма в целом слилась в мощную симфонию во
славу любви как чистого победного, высоко человеческого чувства.
За время работы над "Легендой", подготовки и создания "Кентерберийских
рассказов" Чосер писал много мелких стихов: баллад, посланий, жалоб, од.
Среди них есть довольно значительные, например: "Золотой век", "Жалоба
Венеры" - параллель более ранней "Жалобы Марсу" или "Против женского
непостоянства". Есть стихи, имеющие автобиографический интерес: "Послание к
Скогану", "Послание к Бактону", "Жалоба кошелю". Это были рабочие этюды к
крупным вещам, прежде всего к "Кентерберййским рассказам".
За эту главную свою вещь Чосер вплотную взялся, повидимому, не раньше
1386 г. Но мы знаем, что отдельные ее куски были написаны задолго до этого:
"Св. Цецилия" (рассказ второй монахини), фрагменты рассказа монаха, "Лаламон
и Архит" (рассказ рыцаря), "Мелибей" (второй рассказ Чосера), рассказ
священника. Когда писались эти вещи, у Чосера едва ли имелся план
"Кентерберийских рассказов". Он появился потом, и подходящий материал, ранее
подготовленный, самым естественным образом был втянут в появившееся
обрамление. Наиболее значительная часть "Кентерберийских рассказов"
(Canterbury Tales) появилась в четырехлетие 1386-1389 гг.
Окончательный текст заключает в себе 20 цельных вещей, две
незаконченных и две оборванных. Тут, как увидим, далеко не все, что было
задумано. Но общественный смысл произведения, художественная ценность его и
влияние на дальнейший рост английской литературы сказались вполне.
Чосер жил в эпоху созидания национальной культуры в Англии. Выступала
на арену буржуазия, готовившаяся вырвать у феодалов политическое господство.
Зарождалось новое мировоззрение. В "Кентерберийских рассказах" Чосер рисует
общество новой Англии. В этом обществе есть место и для рыцаря, как есть для
него место в пестрой компании Кентерберийских паломников. Но его и там, и
тут уже теснят, и наиболее живая и гибкая часть феодального класса начинает
под давлением обстоятельств переходить на пути буржуазного хозяйствования. А
скоро - это уже началось с воцарением чосерова благодетеля Болинброка -
феодалы примутся истреблять друг друга: близится война Роз. На смену рыцарям
придут другие. Эти другие - средние классы. Чосер рисует их с особенным
увлечением. Многие из Кентерберийских паломников - торговцы и ремесленники
хорошего достатка или представители свободных профессий. На них одежда из
добротного сукна, у них славные кони, в их кошелях есть чем платить за
постой. Даже крестьянин у него (пролог) - не бедняк: он исправно вносит свои
десятины и выполняет свои повинности, не жалуясь на судьбу. Он совсем не
похож на голодных коттеров Ленгленда или на крестьянина, с такой потрясающей
силой изображенного в "Символе веры Петра Пахаря". Чосер охотно вдается в
подробности купеческого и ремесленного (рассказ мельника) быта. Он не
скрывает и смешных сторон горожан (женщина из Бата), но нигде его юмор не
бывает так пропитан мягкой лаской, как в этих случаях. К высшим классам его
отношение не враждебно. Только тонкая насмешка, сквозящая, например, в
рассказе-пародии о сэре Топазе, показывает, что автор перерос рыцарскую
идеологию. Гораздо явственнее насмешки над духовными особами. Их несколько в
компании, и все они карикатурны (за исключением священника), особенно
монахи: тут сказались, быть может, и отзвуки проповеди Виклифа. Чосер
великолепно знает, что церковь должна кормить за счет сынов народа армию
своих тунеядцев, ибо иначе она существовать не может, и он умеет это
показать (рассказ продавца индульгенций). Нужным он считает только
приходского священника. Остальные уже не нужны.
Книга создавалась, можно сказать, стихийно. Ее просторное обрамление
легко вбирало в себя весь подходящий эпический материал из старого. А чтобы
найти сюжеты для нового, Чосер себя не мучил. Он брал "свое добро", где его
находил. Из двадцати четырех сюжетов многие заимствованы из книг: рассказы
рыцаря, юриста, "Мелибей", рассказы монаха, доктора, студента, второй
монахини, помещика, настоятельницы, эконома. Другие являются хорошо
известными тогда устными странствующими сюжетами: рассказы мельника,
управителя, корабельщика, капеллана, продавца индульгенций, женщины из Бата,
экзекутора, купца, оруженосца. Рассказ священника - не рассказ, а проповедь.
На долю собственной выдумки Чосера остается, таким образом, чуть ли не один
"Топаз", да и тот - пародия, т. е. предполагает существование близкого
сюжета в серьезном плане. Чтобы его реалистический узор ложился хорошо,
Чосеру нужна крепкая и частая сюжетная канва; а там, где сюжет не доработан
в источнике, он бросает даже удачно начатую вещь, вроде истории Камбискана
(рассказ оруженосца). Планомерный подбор сюжетов сообщил "Кентерберийским
рассказам" необычайное разнообразие жанров. Тут все, что только мог дать не
слишком богатый ассортимент литературных жанров того времени: рыцарский
роман (рассказы рыцаря и оруженосца), благочестивая легенда (рассказ
настоятельницы и второй монахини), нравоучительная повесть (рассказ продавца
индульгенций), биографии великих людей (рассказ монаха), исторический
рассказ (рассказ доктора), новелла (рассказы студента и корабельщика),
дидактическая аллегория (рассказ Чосера о Мелибее), фаблио (рассказы
мельника, управителя, экзекутора), животный эпос (рассказ капеллана),
мифологический рассказ (рассказ эконома), благочестивое рассуждение в виде
проповеди (рассказ священника), пародия на рыцарский роман ("Сэр Топаз" и
рассказ женщины из Бата).
Литературная обработка всех этих сюжетов шла по тому же плану, что и в
"Троиле". Чосер хотел сделать каждый рассказ возможно более убедительным,
поэтому в них так сильны элементы бытового и психологического реализма. Или
он добивался той же убедительности противоположным путем, показывая
невероятность ситуации посредством пародии, как в сказке об омоложенной
старухе, рассказанной женщиной из Бата. Чтобы усилить ощущение реальности
своих персонажей, Чосер прибегает к методу, в значительной мере еще новому в
художественной литературе. Совершенно ясно, что если несколько рассказов
стянутся воедино общим обрамлением с фигурирующими в нем рассказчиками, то
рассказчики должны представляться читателю персонажами более реальными, чем
герои их рассказов. Обрамление, стало быть, создает как бы две ступени
реальности. В таком виде оно не представляет нового литературного приема.
Ново было его использование. Чосер нарочито стирает грань между персонажами,
которые он считает реальными, и персонажами, которые он изображает как
вымышленные. У него совершенно одинаковыми красками изображены
настоятельница в общем прологе, женщина из Бата в прологе к ее рассказу и,
например, прекрасная плотничиха Алисон в рассказе мельника. Этим способом
вымышленный образ обретает плоть и кровь. Совершенно так же образ живого
студента из общего пролога получает свое завершение в портрете студента
Николаса, перенесенного в бытовую обстановку Оксфорда в том же рассказе
мельника. Но, быть может, самый замечательный пример такого слияния образов
Чосер дал в двух параллельных рассказах минорита и экзекутора церковного
суда (somonour). Они - на ножах, как и мельник с управителем. В общем
прологе оба характеризованы больше внешним образом: у экзекутора лицо все в
угрях и красных пятнах, которые невозможно было вывести никакими мазями и
снадобьями, а у минорита (он называется Frere, в отличие от важного
бенедиктинца - Monk) затылок был бел, как лилия; рассказывается об их
одеждах и наружных повадках. А бытовая и психологическая характеристика
отнесена в их новеллы. Минорит в пику своему недругу рассказывает, как некий
экзекутор в тот самый момент, когда пытался отнять последние гроши у бедной
и больной старухи, был унесен чортом в ад, и характеристика экзекутора в
рассказе отлично дополняет набросок общего пролога. То же и в новелле
экзекутора. В отместку монаху он прежде всего дает небольшую информацию о
том, где минориты помещаются в аду: оказывается, под хвостом у Сатаны. Потом
идет новелла. В ней повествуется о минорите, которому некий человек, им
докучаемый, устроил непристойную гадость. Характеристика монаха в новелле
продолжает характеристику минорита в общем прологе, но, как и в предыдущей,
- в гораздо более острых сатирических тонах. Чудесно рассказано, как монах
развязно входит в дом, сгоняет кошку, лежавшую на скамье, аккуратно
складывает на ее место свой инвентарь: палку, шляпу и суму, садится сам,
потом целует появившуюся хозяйку, - это было в обычае, - и начинается
разговор, из которого тайны его ремесла вскрываются во всей неприглядности.
Тождество образов демонстрируется совершенно отчетливо. Когда экзекутор в
рассказе разоблачает мошенничества своего вымышленного героя, не выдерживает
живой минорит из компании паломников: "Ну, тут уж ты врешь, экзекутор!"
Больше того, Чосер так увлечен сам представлением о тождестве персонажей
пролога и новелл, что иногда забывает о необходимых литературных
условностях. В рассказе купца действие происходит в Павии во времена, не
определенные точно, но во всяком случае гораздо более ранние. Одно из его
действующих лиц, рыцарь Джустин, рассуждая о хороших и дурных сторонах
супружеской жизни, ссылается на то, что говорила в прологе к своему рассказу
опытная в этом деле женщину из Бата. Ясно, что ломбардский рыцарь, не
принимавший участия в паломничестве в Кентербери, не мог слышать мудрых
разъяснений почтенной дамы, сменившей пятерых мужей. Но для Чосера люди,
созданные его фантазией, настолько все близки к действительности, что
различия в степени их реальности стираются. Для него все они одинаково
реальны. Художественные приемы, их создававшие, - одни и те же, и они
одинаково близки к миру действительности. Быть может, для современников тут
был и дополнительный смысл: многих персонажей пролога, помимо хозяина
гостиницы и самого Чосера, - они легко узнавали. Если даже в наши дни
сравнительно нетрудно оказалось установить по документам подлинные имена
некоторых паломников, то современникам это давалось, конечно, еще легче. А
при таких условиях знак равенства между ними и вымышленными героями
рассказов, протянутый то с притворной наивностью, то с явным и хитрым
умыслом, сразу давал представление и о них, как о людях, действительно
существующих и в точном соответствии с действительностью изображенных.
Всем известна фабула, которая лежит в основе "Кентерберийских
рассказов". Чосер однажды заночевал в гостинице на южной окраине Лондона,
чтобы рано утром отправиться в паломничество, поклониться раке Фомы Бекета.
В ту же гостиницу собрались с разных концов Англии люди, задавшиеся той же
целью. Чосер со всеми тут же познакомился, со многими сдружился и они решили
вместе отправиться из Лондона под предводительством своего хозяина Гарри
Бэйли. Как задумали, так и сделали. Отправились. Путь был долгий. Гарри
Бэйли предложил, чтобы каждый из паломников (всего их было 29) рассказал два
рассказа по пути туда и два - на обратном пути. То, что Чосеру удалось,
якобы, записать, стало содержанием "Кентерберийских рассказов".
Вот почему у Чосера огромное значение приобрел общий пролог к
"Кентерберийским рассказам". Формально ему, вместе с прологами и
послесловиями к отдельным рассказам, отведена скромная роль обрамления
книги, притом чисто внешнего: в этом смысле Чосер мог заимствовать идею у
Боккаччо. Но Чосер очень скоро отказался от мысли дать голое обрамление:
именно потому, что у него протянулась крепкая связующая нить между
персонажами общего пролога и рассказов. А это в свою очередь обратило
обрамление в какую-то самостоятельную бытовую поэму, героем которой само
собою сделался Гарри Бэйли, хозяин гостиницы. Только у него оказывается
достаточно характера, чтобы взять под команду и подчинить дисциплине
разношерстную компанию паломников. Только у него хватает веселости и юмора,
а вместе с тем и строгости, чтобы обуздать буянов. Как бдительно оберегает
он людей, ему доверившихся, и предостерегает их насчет жуликов! Как
недоверчиво допрашивает шарлатана-каноника с его слугой, догнавших
пилигримов по дороге! Как мастерски руководит дискуссиями по поводу
выслушанных рассказов, не позволяя дебатам уклоняться в сторону и
неукоснительно требуя очередного рассказа! Новый замысел далеко перерос по
художественной значительности идею обрамления "Декамерона". Вместо семи дам
и трех кавалеров Боккаччо, принадлежащих к одному кругу и мало
индивидуализированных, тут огромная коллекция типов из самых разнообразных
общественных слоев, которая далеко не исчерпывается перечисленными в
прологе. Даже счет их в прологе сбивчив. Вначале (стих - 24) указывается
цифра 29, повидимому, без Гарри Бэйли и без самого Чосера. В 164-м стихе
названы сопровождавшие вторую монахиню капеллан и три священника, всего
четверо, из которых трое в дальнейшем не фигурируют; в стихе 544-м Чосер
называет себя. Если считать и его, и трех лишних священников-пилигримов,
выйдет не 29, а 33, с Гарри Бэйли 34, а со слугой каноника, приставшим по
дороге, - сам каноник сбежал, - 35. И едва ли мы имеем тут дело с
небрежностью. Просто Чосер оставлял лазейку для возможного увеличения
количества рассказов, ибо, согласно предложению Гарри, каждый из паломников
должен был дать по четыре рассказа. Это составило бы 140 рассказов, и Чоссер
в 1386 г., когда писался общий пролог, чувствовал себя в силах выполнить
этот грандиозный план, количественно далеко оставляющий за собою
"Декамерон". Но, проработав запоем четыре года (1386-1389 гг.), он несколько
остыл к замыслу, и написано оказалось меньше пятой части. Главное тем не
менее было сделано. Была дана широкая картина английской жизни на том
переломе, которого поэт был свидетелем. Перед нами общественные типы новой
Англии. В прологе они расположены по социальным группам и профессиям: рыцарь
с сыном-оруженосцем и йоменом, помещик, управитель имения, мельник,
землепашец, все люди от земли. Важный бенедиктинский монах, настоятельница,
вторая монахиня, а при ней - капеллан и три священника, минорит, сельский
священник, два паразита церкви - экзекутор церковного суда и продавец
индульгенций: люди из духовенства. Купец, корабельщик, пять гильдейцев со
своим поваром, богатая горожанка из Бата, трактирщик, эконом (maunciple),
слуга каноника-алхимика: люди из города. Юрист, врач, студент, поэт Чосер:
люди умственного труда. Это все - только пролог. Если к этим персонажам
прибавить действующих лиц рассказов, то картина английской жизни и ее
представителей будет вполне насыщенная. Она потрясающе убедительна. Вся
Англия, новая Англия, - здесь, показана сочно, красочно, полнокровно,
радостно. После того, как Данте открыл искусство бытового и психологического
портрета, никто, даже Боккаччо, не давал такой галлереи живых людей.
Конечно, поэма Чосера далека от лаконичной бескрасочности "Комедии", где
терцина железным своим ритмом вынуждала скупо считать слова и искать для
мысли "единственного" слова, точно ее выражающего. У Чосера - не графика,
как у Данте, а скорее живопись современной ему многоцветной миниатюры,
которая любит подробности и не боится пестроты, которая долго и любовно
останавливается на внешнем: на фигуре, лице, одежде, мебели, утвари, оружии,
убранстве коня. И стих Чосера, при всем разнообразии метров, подходит к этой
манере необыкновенно. Он льется неторопливо, легко и щедро.
Особенности чосерова реализма выясняются при сопоставлении его с
реализмом Боккаччо. У флорентийца на первом плане не бытовой реализм, а
психологический. Это бросается в глаза в "Фьяметте" еще больше, чем в
"Декамероне". У Чосера между бытовым и психологическим реализмом какое-то
удивительно гармоничное равновесие. Фон, обстановка, атмосфера, аксессуары
интересуют его столь же интенсивно, как человек, его чувствования и
переживания. Уже "Троил" дал тому разительные доказательства. В
"Кентерберийских рассказах" эта особенность его гения - в расцвете. У
Чосера-поэта ясно ощущается понимание важности материального момента в
жизни.
Верхом на своем коне, со своей типичной раздвоенной бородкой и острым,
насмешливым глазом, поэт трусит легкой рысцой между паломниками, подъезжает
то к одному, то к другому, оглядывает костюмы, прикасается к огромному луку
йомена или к волынке мельника, прислушивается к разговору, отпускает шутки.
И заносит свои наблюдения на таблички из слоновой кости, вроде тех, на
которые его минорит (рассказ экзекутора) записывал на поминанье, имена
жертвователей, чтобы стереть их сейчас же по выходе из дома. Он полон
ненасытного любопытства, хочет быть всюду, хочет видеть все. Конечно, он был
в числе тех, кто поднимал свалившегося с лошади пьяного повара и старался
усадить его покрепче в седло. Конечно, он раньше других заинтересовался тем,
что представляет собою странный субъект, сопровождаемый слугой, догнавший у
Ботона компанию паломников верхом на серой в яблоках кляче. И едва ли он
отмалчивался, когда трактирщик подтрунивал по поводу солидной комплекции их
обоих, как это представлено в прологе к рассказу о сэре Топазе.
Вот эта жадность к явлениям жизни и, в частности, к познанию людей и их
индивидуальных особенностей, и есть основное в таланте Чосера. Для его
времени это была черта типическая и новая. Он искал в своих персонажах
характерное и умел находить. Иногда он ограничивался подробным описанием
внешности, и этого оказывалось достаточно. Иногда он прибавлял беглую
психологическую характеристику, а человек обрисовывался целиком. Иногда
углублялся в анализ, если персонаж его интересовал, и маленькая деталь
освещала все. Иногда он давал понятие о вкусах человека, вкладывая в уста
его рассказ соответствующего тона и содержания, причем это делалось и
серьезно, и иронически. Рыцарю и сыну его, оруженосцу, подобало рассказывать
романтические истории, так же как ученому доктору - историческое
повествование об Аппия Клавдий и прекрасной Виргинии или студенту о
Гризельде, или второй монахине - о святой Цецилии. Но когда настоятельница,
дама с нежным сердцем, носившая на браслетке девиз: "Amor vincit omnia"
(любовь побеждает все), оплакивавшая каждую наказанную собачку и каждую
мышку в мышеловке, рассказывает с острым душком ненавистничества
благочестивую легенду о ребенке, якобы замученном евреями, - это имеет
особый смысл. И совершенно открытая ирония в том, что трагикомическая,
история о Шантеклере вложена в уста капеллана женского монастыря:
единственная в женском монастыре духовная особа мужского пола
рассказывает про идиллию в курятнике, где петух Шантеклер, счастливый
муж семи нежных пернатых жен, наслаждается супружескими радостями,
не получившими церковного благословения.
Среди юмористов мировой литературы Чосер - один из самых крупных. Его
юмор мягкий, не злой. Он редко переходит в сарказм, в его юморе - большое
понимание людских слабостей, готовность снизойти к ним и простить. Но
пользуется он орудием юмора мастерски. Юмор - органическая часть его
литературного таланта, и порою кажется, что он сам не замечает, как из-под
его пера сыплются юмористические и иронические штрихи" Вот, например, начало
рассказа корабельщика:
Жил в Сен-Дени купец один когда-то.
Он был богат. Поэтому его считали мудрым.
Или авторское замечание в рассказе Землевладельца:
...Она согласилась
Признать его своим супругом и господином,
Поскольку мужья могут быть господами своих жен.
Иногда Чосер дает иронию развернутой, но так все-таки, что она не
выпирает назойливо и ее можно не замечать. Так, в рассказе эконома он
перечисляет случаи ветрености и непостоянства в животном мире, проявляемые
всегда особями женского пола, - кошкой, волчицей и т. п. А потом прибавляет:
Все эти примеры относятся к мужчинам,
Ставшим неверными, а вовсе не к женщинам.
Ибо у мужчин всегда больше стремления
Удовлетворить жажду к низменным вещам,
Чем у их жен.
Приемы его чрезвычайно разнообразны. Дантовский Золотой Орел теряет у
него свою трагическую важность и свое олимпийское великолепие и начинает
вести простецким языком самые обыкновенные разговоры. И так же легко петух
Шантеклер и его любимая супруга, мадам Пертелотта возносятся над
ничтожеством своего курятника и, цитируют в ученом споре Катона и священное
писание. Там снижение, тут сублимация одинаково служат иронии. Но Чосер
умеет пользоваться и прямой иронической речью. Ее он чаще всего вкладывает в
уста Гарри Бэйли, хозяина гостиницы. Юмор Гарри - грубоватый, но бьет без
промаха. Вот как, например, он поздравляет капеллана женского монастыря,
только что рассказавшего скажу про Шантеклера: "Сэр капеллан, да будут
благословенны твои исподни! Веселая была у тебя сказка о Шантеклере. Но,
сказать правду, будь ты мирянином, ты был бы великолепным петухом. Потому
что, если бы у тебя было столько охоты, сколько есть сил, тебе понадобилось
бы, думаю, семь раз семь куриц. Взгляните, какие мышцы у этого
молодца-священника, какая шея, какая ширина груди. И глаз у него, как у
ястреба, и для бороды его не требуется никакой краски, ни местной, ни
привозной. Спасибо, сэр, за твою сказку!" Ирония здесь тем более тонкая,
что ведь настоятельница капелланова монастыря тоже слушала лукавую
благодарность Гарри.
"Кентерберийские рассказы" полны комическими ситуациями, фарс с
колыбелью (рассказ управителя) груб, и понадобилось перо Лафонтена, чтобы
придать ему настоящую тонкость. Но даже Лафонтен, вероятно, оказался бы
бессилен, чтобы придать тонкость проделке над миноритом (рассказ
экзекутора). Зато новелла про одураченного плотника (рассказ мельника)
комична по-настоящему, особенно ее конец. Она также не свободна от некоторой
грубости, но по характеристике четырех действующих лиц и по мастерски
развернутому сюжету она принадлежит к лучшим образцам этого жанра. Сходная
ситуация через пятьдесят лет ляжет в основу одной из новелл Мазуччо:
грубость в те времена никого не пугала, а у Чосера она великолепно служила
реалистическому эффекту. Столь же реалистично и в такой же мере комично,
хотя по-другому, описание усиленного, ускоренного и насыщенного до последних
пределов движения, - прием, к которому в тех же целях любил прибегать
современник Чосера, самый демократический из флорентийских новеллистов,
Франко Саккетти. Вот пример. Лиса схватила великолепного Шантеклера, и
потащила в лес. Это увидела верная жена, курица Пертелотта. "Несчастная
вдова с двумя дочками подняли свой куриный крик и свои причитания, выскочили
из курятника и увидели, как лисица стремилась к лесу, таща петуха. Они стали
кричать: "Ой, ой! Сюда! На помощь! Лисица! Держи ее!" И бросились в погоню.
И вместе с ними многие другие с палками. Бежала Колли, наша собака. Бежали
Тальбот и Герлинда, и Мэлкин с веретеном в руках. Бежали корова с теленком,
бежали даже свиньи, которые были так напуганы собачьим лаем и криками мужчин
и женщин, что от хрюканья у них чуть не разрывалось сердце, и визжали они,
как черти в аду. Утки кричали, как будто их собирались резать. Гуси от
страха носились над деревьями. Пчелиные рои вылетали из ульев. Шум был такой
страшный, что не дай бог!" Картина, показывающая совершенно новое,
реалистическое и очень народное литературное мастерство, которое, как и в
Италии, могло родиться только в городе.
Не следует, однако, думать, что Чосер был силен исключительно в
изображении комедийных и фарсовых ситуаций. В "Кентерберийских рассказах"
есть и романтические драмы, и настоящие трагедии. Наиболее прочувствованная
мрачная трагедия была рассказана паломникам продавцом индульгенций, который
"Легенда о славных женщинах" - опять видение, т. е. возвращение к
поэзии Лорриса и Машо. Пролог к "Легенде" прелестен. Поэт вышел в сад. Там,
опьяненный весенними ароматами, он прилег под деревом, заснул и увидел во
сне бога любви. Он вел за руку прекрасную королеву, одетую в зеленые и
золотистые цвета, - то была Алкеста, - а следом за ними шла свита из многих
тысяч женщин. Бог любви стал упрекать поэта за то, что он перевел "Роман о
Розе" и написал "Троила", два произведения, которые являются "бунтом против
его заповедей", ибо одно прославляет неверную Хризеиду, другое - издевается
над влюбленными. Алкеста вступается за смущенного поэта и в искупление его
вины налагает на него эпитимию: каждый год писать по поэме в честь женщины,
сохранившей верность обетам любви. Чосер принял это условие и за девять лет
написал девять хвалебных сказов, следуя испытанному сюжетному водительству
Боккаччо. Куски "Достославных женщин" стали кусками "Легенды о славных
женщинах". Тут Клеопатра, Дидона, Лукреция, Медея, Ариадна, Гипермнестра и
другие героини любви, о которых повествуют миф и история. При этом Чосеру
очень помогли "Героиды" Овидия. Поэма в целом слилась в мощную симфонию во
славу любви как чистого победного, высоко человеческого чувства.
За время работы над "Легендой", подготовки и создания "Кентерберийских
рассказов" Чосер писал много мелких стихов: баллад, посланий, жалоб, од.
Среди них есть довольно значительные, например: "Золотой век", "Жалоба
Венеры" - параллель более ранней "Жалобы Марсу" или "Против женского
непостоянства". Есть стихи, имеющие автобиографический интерес: "Послание к
Скогану", "Послание к Бактону", "Жалоба кошелю". Это были рабочие этюды к
крупным вещам, прежде всего к "Кентерберййским рассказам".
За эту главную свою вещь Чосер вплотную взялся, повидимому, не раньше
1386 г. Но мы знаем, что отдельные ее куски были написаны задолго до этого:
"Св. Цецилия" (рассказ второй монахини), фрагменты рассказа монаха, "Лаламон
и Архит" (рассказ рыцаря), "Мелибей" (второй рассказ Чосера), рассказ
священника. Когда писались эти вещи, у Чосера едва ли имелся план
"Кентерберийских рассказов". Он появился потом, и подходящий материал, ранее
подготовленный, самым естественным образом был втянут в появившееся
обрамление. Наиболее значительная часть "Кентерберийских рассказов"
(Canterbury Tales) появилась в четырехлетие 1386-1389 гг.
Окончательный текст заключает в себе 20 цельных вещей, две
незаконченных и две оборванных. Тут, как увидим, далеко не все, что было
задумано. Но общественный смысл произведения, художественная ценность его и
влияние на дальнейший рост английской литературы сказались вполне.
Чосер жил в эпоху созидания национальной культуры в Англии. Выступала
на арену буржуазия, готовившаяся вырвать у феодалов политическое господство.
Зарождалось новое мировоззрение. В "Кентерберийских рассказах" Чосер рисует
общество новой Англии. В этом обществе есть место и для рыцаря, как есть для
него место в пестрой компании Кентерберийских паломников. Но его и там, и
тут уже теснят, и наиболее живая и гибкая часть феодального класса начинает
под давлением обстоятельств переходить на пути буржуазного хозяйствования. А
скоро - это уже началось с воцарением чосерова благодетеля Болинброка -
феодалы примутся истреблять друг друга: близится война Роз. На смену рыцарям
придут другие. Эти другие - средние классы. Чосер рисует их с особенным
увлечением. Многие из Кентерберийских паломников - торговцы и ремесленники
хорошего достатка или представители свободных профессий. На них одежда из
добротного сукна, у них славные кони, в их кошелях есть чем платить за
постой. Даже крестьянин у него (пролог) - не бедняк: он исправно вносит свои
десятины и выполняет свои повинности, не жалуясь на судьбу. Он совсем не
похож на голодных коттеров Ленгленда или на крестьянина, с такой потрясающей
силой изображенного в "Символе веры Петра Пахаря". Чосер охотно вдается в
подробности купеческого и ремесленного (рассказ мельника) быта. Он не
скрывает и смешных сторон горожан (женщина из Бата), но нигде его юмор не
бывает так пропитан мягкой лаской, как в этих случаях. К высшим классам его
отношение не враждебно. Только тонкая насмешка, сквозящая, например, в
рассказе-пародии о сэре Топазе, показывает, что автор перерос рыцарскую
идеологию. Гораздо явственнее насмешки над духовными особами. Их несколько в
компании, и все они карикатурны (за исключением священника), особенно
монахи: тут сказались, быть может, и отзвуки проповеди Виклифа. Чосер
великолепно знает, что церковь должна кормить за счет сынов народа армию
своих тунеядцев, ибо иначе она существовать не может, и он умеет это
показать (рассказ продавца индульгенций). Нужным он считает только
приходского священника. Остальные уже не нужны.
Книга создавалась, можно сказать, стихийно. Ее просторное обрамление
легко вбирало в себя весь подходящий эпический материал из старого. А чтобы
найти сюжеты для нового, Чосер себя не мучил. Он брал "свое добро", где его
находил. Из двадцати четырех сюжетов многие заимствованы из книг: рассказы
рыцаря, юриста, "Мелибей", рассказы монаха, доктора, студента, второй
монахини, помещика, настоятельницы, эконома. Другие являются хорошо
известными тогда устными странствующими сюжетами: рассказы мельника,
управителя, корабельщика, капеллана, продавца индульгенций, женщины из Бата,
экзекутора, купца, оруженосца. Рассказ священника - не рассказ, а проповедь.
На долю собственной выдумки Чосера остается, таким образом, чуть ли не один
"Топаз", да и тот - пародия, т. е. предполагает существование близкого
сюжета в серьезном плане. Чтобы его реалистический узор ложился хорошо,
Чосеру нужна крепкая и частая сюжетная канва; а там, где сюжет не доработан
в источнике, он бросает даже удачно начатую вещь, вроде истории Камбискана
(рассказ оруженосца). Планомерный подбор сюжетов сообщил "Кентерберийским
рассказам" необычайное разнообразие жанров. Тут все, что только мог дать не
слишком богатый ассортимент литературных жанров того времени: рыцарский
роман (рассказы рыцаря и оруженосца), благочестивая легенда (рассказ
настоятельницы и второй монахини), нравоучительная повесть (рассказ продавца
индульгенций), биографии великих людей (рассказ монаха), исторический
рассказ (рассказ доктора), новелла (рассказы студента и корабельщика),
дидактическая аллегория (рассказ Чосера о Мелибее), фаблио (рассказы
мельника, управителя, экзекутора), животный эпос (рассказ капеллана),
мифологический рассказ (рассказ эконома), благочестивое рассуждение в виде
проповеди (рассказ священника), пародия на рыцарский роман ("Сэр Топаз" и
рассказ женщины из Бата).
Литературная обработка всех этих сюжетов шла по тому же плану, что и в
"Троиле". Чосер хотел сделать каждый рассказ возможно более убедительным,
поэтому в них так сильны элементы бытового и психологического реализма. Или
он добивался той же убедительности противоположным путем, показывая
невероятность ситуации посредством пародии, как в сказке об омоложенной
старухе, рассказанной женщиной из Бата. Чтобы усилить ощущение реальности
своих персонажей, Чосер прибегает к методу, в значительной мере еще новому в
художественной литературе. Совершенно ясно, что если несколько рассказов
стянутся воедино общим обрамлением с фигурирующими в нем рассказчиками, то
рассказчики должны представляться читателю персонажами более реальными, чем
герои их рассказов. Обрамление, стало быть, создает как бы две ступени
реальности. В таком виде оно не представляет нового литературного приема.
Ново было его использование. Чосер нарочито стирает грань между персонажами,
которые он считает реальными, и персонажами, которые он изображает как
вымышленные. У него совершенно одинаковыми красками изображены
настоятельница в общем прологе, женщина из Бата в прологе к ее рассказу и,
например, прекрасная плотничиха Алисон в рассказе мельника. Этим способом
вымышленный образ обретает плоть и кровь. Совершенно так же образ живого
студента из общего пролога получает свое завершение в портрете студента
Николаса, перенесенного в бытовую обстановку Оксфорда в том же рассказе
мельника. Но, быть может, самый замечательный пример такого слияния образов
Чосер дал в двух параллельных рассказах минорита и экзекутора церковного
суда (somonour). Они - на ножах, как и мельник с управителем. В общем
прологе оба характеризованы больше внешним образом: у экзекутора лицо все в
угрях и красных пятнах, которые невозможно было вывести никакими мазями и
снадобьями, а у минорита (он называется Frere, в отличие от важного
бенедиктинца - Monk) затылок был бел, как лилия; рассказывается об их
одеждах и наружных повадках. А бытовая и психологическая характеристика
отнесена в их новеллы. Минорит в пику своему недругу рассказывает, как некий
экзекутор в тот самый момент, когда пытался отнять последние гроши у бедной
и больной старухи, был унесен чортом в ад, и характеристика экзекутора в
рассказе отлично дополняет набросок общего пролога. То же и в новелле
экзекутора. В отместку монаху он прежде всего дает небольшую информацию о
том, где минориты помещаются в аду: оказывается, под хвостом у Сатаны. Потом
идет новелла. В ней повествуется о минорите, которому некий человек, им
докучаемый, устроил непристойную гадость. Характеристика монаха в новелле
продолжает характеристику минорита в общем прологе, но, как и в предыдущей,
- в гораздо более острых сатирических тонах. Чудесно рассказано, как монах
развязно входит в дом, сгоняет кошку, лежавшую на скамье, аккуратно
складывает на ее место свой инвентарь: палку, шляпу и суму, садится сам,
потом целует появившуюся хозяйку, - это было в обычае, - и начинается
разговор, из которого тайны его ремесла вскрываются во всей неприглядности.
Тождество образов демонстрируется совершенно отчетливо. Когда экзекутор в
рассказе разоблачает мошенничества своего вымышленного героя, не выдерживает
живой минорит из компании паломников: "Ну, тут уж ты врешь, экзекутор!"
Больше того, Чосер так увлечен сам представлением о тождестве персонажей
пролога и новелл, что иногда забывает о необходимых литературных
условностях. В рассказе купца действие происходит в Павии во времена, не
определенные точно, но во всяком случае гораздо более ранние. Одно из его
действующих лиц, рыцарь Джустин, рассуждая о хороших и дурных сторонах
супружеской жизни, ссылается на то, что говорила в прологе к своему рассказу
опытная в этом деле женщину из Бата. Ясно, что ломбардский рыцарь, не
принимавший участия в паломничестве в Кентербери, не мог слышать мудрых
разъяснений почтенной дамы, сменившей пятерых мужей. Но для Чосера люди,
созданные его фантазией, настолько все близки к действительности, что
различия в степени их реальности стираются. Для него все они одинаково
реальны. Художественные приемы, их создававшие, - одни и те же, и они
одинаково близки к миру действительности. Быть может, для современников тут
был и дополнительный смысл: многих персонажей пролога, помимо хозяина
гостиницы и самого Чосера, - они легко узнавали. Если даже в наши дни
сравнительно нетрудно оказалось установить по документам подлинные имена
некоторых паломников, то современникам это давалось, конечно, еще легче. А
при таких условиях знак равенства между ними и вымышленными героями
рассказов, протянутый то с притворной наивностью, то с явным и хитрым
умыслом, сразу давал представление и о них, как о людях, действительно
существующих и в точном соответствии с действительностью изображенных.
Всем известна фабула, которая лежит в основе "Кентерберийских
рассказов". Чосер однажды заночевал в гостинице на южной окраине Лондона,
чтобы рано утром отправиться в паломничество, поклониться раке Фомы Бекета.
В ту же гостиницу собрались с разных концов Англии люди, задавшиеся той же
целью. Чосер со всеми тут же познакомился, со многими сдружился и они решили
вместе отправиться из Лондона под предводительством своего хозяина Гарри
Бэйли. Как задумали, так и сделали. Отправились. Путь был долгий. Гарри
Бэйли предложил, чтобы каждый из паломников (всего их было 29) рассказал два
рассказа по пути туда и два - на обратном пути. То, что Чосеру удалось,
якобы, записать, стало содержанием "Кентерберийских рассказов".
Вот почему у Чосера огромное значение приобрел общий пролог к
"Кентерберийским рассказам". Формально ему, вместе с прологами и
послесловиями к отдельным рассказам, отведена скромная роль обрамления
книги, притом чисто внешнего: в этом смысле Чосер мог заимствовать идею у
Боккаччо. Но Чосер очень скоро отказался от мысли дать голое обрамление:
именно потому, что у него протянулась крепкая связующая нить между
персонажами общего пролога и рассказов. А это в свою очередь обратило
обрамление в какую-то самостоятельную бытовую поэму, героем которой само
собою сделался Гарри Бэйли, хозяин гостиницы. Только у него оказывается
достаточно характера, чтобы взять под команду и подчинить дисциплине
разношерстную компанию паломников. Только у него хватает веселости и юмора,
а вместе с тем и строгости, чтобы обуздать буянов. Как бдительно оберегает
он людей, ему доверившихся, и предостерегает их насчет жуликов! Как
недоверчиво допрашивает шарлатана-каноника с его слугой, догнавших
пилигримов по дороге! Как мастерски руководит дискуссиями по поводу
выслушанных рассказов, не позволяя дебатам уклоняться в сторону и
неукоснительно требуя очередного рассказа! Новый замысел далеко перерос по
художественной значительности идею обрамления "Декамерона". Вместо семи дам
и трех кавалеров Боккаччо, принадлежащих к одному кругу и мало
индивидуализированных, тут огромная коллекция типов из самых разнообразных
общественных слоев, которая далеко не исчерпывается перечисленными в
прологе. Даже счет их в прологе сбивчив. Вначале (стих - 24) указывается
цифра 29, повидимому, без Гарри Бэйли и без самого Чосера. В 164-м стихе
названы сопровождавшие вторую монахиню капеллан и три священника, всего
четверо, из которых трое в дальнейшем не фигурируют; в стихе 544-м Чосер
называет себя. Если считать и его, и трех лишних священников-пилигримов,
выйдет не 29, а 33, с Гарри Бэйли 34, а со слугой каноника, приставшим по
дороге, - сам каноник сбежал, - 35. И едва ли мы имеем тут дело с
небрежностью. Просто Чосер оставлял лазейку для возможного увеличения
количества рассказов, ибо, согласно предложению Гарри, каждый из паломников
должен был дать по четыре рассказа. Это составило бы 140 рассказов, и Чоссер
в 1386 г., когда писался общий пролог, чувствовал себя в силах выполнить
этот грандиозный план, количественно далеко оставляющий за собою
"Декамерон". Но, проработав запоем четыре года (1386-1389 гг.), он несколько
остыл к замыслу, и написано оказалось меньше пятой части. Главное тем не
менее было сделано. Была дана широкая картина английской жизни на том
переломе, которого поэт был свидетелем. Перед нами общественные типы новой
Англии. В прологе они расположены по социальным группам и профессиям: рыцарь
с сыном-оруженосцем и йоменом, помещик, управитель имения, мельник,
землепашец, все люди от земли. Важный бенедиктинский монах, настоятельница,
вторая монахиня, а при ней - капеллан и три священника, минорит, сельский
священник, два паразита церкви - экзекутор церковного суда и продавец
индульгенций: люди из духовенства. Купец, корабельщик, пять гильдейцев со
своим поваром, богатая горожанка из Бата, трактирщик, эконом (maunciple),
слуга каноника-алхимика: люди из города. Юрист, врач, студент, поэт Чосер:
люди умственного труда. Это все - только пролог. Если к этим персонажам
прибавить действующих лиц рассказов, то картина английской жизни и ее
представителей будет вполне насыщенная. Она потрясающе убедительна. Вся
Англия, новая Англия, - здесь, показана сочно, красочно, полнокровно,
радостно. После того, как Данте открыл искусство бытового и психологического
портрета, никто, даже Боккаччо, не давал такой галлереи живых людей.
Конечно, поэма Чосера далека от лаконичной бескрасочности "Комедии", где
терцина железным своим ритмом вынуждала скупо считать слова и искать для
мысли "единственного" слова, точно ее выражающего. У Чосера - не графика,
как у Данте, а скорее живопись современной ему многоцветной миниатюры,
которая любит подробности и не боится пестроты, которая долго и любовно
останавливается на внешнем: на фигуре, лице, одежде, мебели, утвари, оружии,
убранстве коня. И стих Чосера, при всем разнообразии метров, подходит к этой
манере необыкновенно. Он льется неторопливо, легко и щедро.
Особенности чосерова реализма выясняются при сопоставлении его с
реализмом Боккаччо. У флорентийца на первом плане не бытовой реализм, а
психологический. Это бросается в глаза в "Фьяметте" еще больше, чем в
"Декамероне". У Чосера между бытовым и психологическим реализмом какое-то
удивительно гармоничное равновесие. Фон, обстановка, атмосфера, аксессуары
интересуют его столь же интенсивно, как человек, его чувствования и
переживания. Уже "Троил" дал тому разительные доказательства. В
"Кентерберийских рассказах" эта особенность его гения - в расцвете. У
Чосера-поэта ясно ощущается понимание важности материального момента в
жизни.
Верхом на своем коне, со своей типичной раздвоенной бородкой и острым,
насмешливым глазом, поэт трусит легкой рысцой между паломниками, подъезжает
то к одному, то к другому, оглядывает костюмы, прикасается к огромному луку
йомена или к волынке мельника, прислушивается к разговору, отпускает шутки.
И заносит свои наблюдения на таблички из слоновой кости, вроде тех, на
которые его минорит (рассказ экзекутора) записывал на поминанье, имена
жертвователей, чтобы стереть их сейчас же по выходе из дома. Он полон
ненасытного любопытства, хочет быть всюду, хочет видеть все. Конечно, он был
в числе тех, кто поднимал свалившегося с лошади пьяного повара и старался
усадить его покрепче в седло. Конечно, он раньше других заинтересовался тем,
что представляет собою странный субъект, сопровождаемый слугой, догнавший у
Ботона компанию паломников верхом на серой в яблоках кляче. И едва ли он
отмалчивался, когда трактирщик подтрунивал по поводу солидной комплекции их
обоих, как это представлено в прологе к рассказу о сэре Топазе.
Вот эта жадность к явлениям жизни и, в частности, к познанию людей и их
индивидуальных особенностей, и есть основное в таланте Чосера. Для его
времени это была черта типическая и новая. Он искал в своих персонажах
характерное и умел находить. Иногда он ограничивался подробным описанием
внешности, и этого оказывалось достаточно. Иногда он прибавлял беглую
психологическую характеристику, а человек обрисовывался целиком. Иногда
углублялся в анализ, если персонаж его интересовал, и маленькая деталь
освещала все. Иногда он давал понятие о вкусах человека, вкладывая в уста
его рассказ соответствующего тона и содержания, причем это делалось и
серьезно, и иронически. Рыцарю и сыну его, оруженосцу, подобало рассказывать
романтические истории, так же как ученому доктору - историческое
повествование об Аппия Клавдий и прекрасной Виргинии или студенту о
Гризельде, или второй монахине - о святой Цецилии. Но когда настоятельница,
дама с нежным сердцем, носившая на браслетке девиз: "Amor vincit omnia"
(любовь побеждает все), оплакивавшая каждую наказанную собачку и каждую
мышку в мышеловке, рассказывает с острым душком ненавистничества
благочестивую легенду о ребенке, якобы замученном евреями, - это имеет
особый смысл. И совершенно открытая ирония в том, что трагикомическая,
история о Шантеклере вложена в уста капеллана женского монастыря:
единственная в женском монастыре духовная особа мужского пола
рассказывает про идиллию в курятнике, где петух Шантеклер, счастливый
муж семи нежных пернатых жен, наслаждается супружескими радостями,
не получившими церковного благословения.
Среди юмористов мировой литературы Чосер - один из самых крупных. Его
юмор мягкий, не злой. Он редко переходит в сарказм, в его юморе - большое
понимание людских слабостей, готовность снизойти к ним и простить. Но
пользуется он орудием юмора мастерски. Юмор - органическая часть его
литературного таланта, и порою кажется, что он сам не замечает, как из-под
его пера сыплются юмористические и иронические штрихи" Вот, например, начало
рассказа корабельщика:
Жил в Сен-Дени купец один когда-то.
Он был богат. Поэтому его считали мудрым.
Или авторское замечание в рассказе Землевладельца:
...Она согласилась
Признать его своим супругом и господином,
Поскольку мужья могут быть господами своих жен.
Иногда Чосер дает иронию развернутой, но так все-таки, что она не
выпирает назойливо и ее можно не замечать. Так, в рассказе эконома он
перечисляет случаи ветрености и непостоянства в животном мире, проявляемые
всегда особями женского пола, - кошкой, волчицей и т. п. А потом прибавляет:
Все эти примеры относятся к мужчинам,
Ставшим неверными, а вовсе не к женщинам.
Ибо у мужчин всегда больше стремления
Удовлетворить жажду к низменным вещам,
Чем у их жен.
Приемы его чрезвычайно разнообразны. Дантовский Золотой Орел теряет у
него свою трагическую важность и свое олимпийское великолепие и начинает
вести простецким языком самые обыкновенные разговоры. И так же легко петух
Шантеклер и его любимая супруга, мадам Пертелотта возносятся над
ничтожеством своего курятника и, цитируют в ученом споре Катона и священное
писание. Там снижение, тут сублимация одинаково служат иронии. Но Чосер
умеет пользоваться и прямой иронической речью. Ее он чаще всего вкладывает в
уста Гарри Бэйли, хозяина гостиницы. Юмор Гарри - грубоватый, но бьет без
промаха. Вот как, например, он поздравляет капеллана женского монастыря,
только что рассказавшего скажу про Шантеклера: "Сэр капеллан, да будут
благословенны твои исподни! Веселая была у тебя сказка о Шантеклере. Но,
сказать правду, будь ты мирянином, ты был бы великолепным петухом. Потому
что, если бы у тебя было столько охоты, сколько есть сил, тебе понадобилось
бы, думаю, семь раз семь куриц. Взгляните, какие мышцы у этого
молодца-священника, какая шея, какая ширина груди. И глаз у него, как у
ястреба, и для бороды его не требуется никакой краски, ни местной, ни
привозной. Спасибо, сэр, за твою сказку!" Ирония здесь тем более тонкая,
что ведь настоятельница капелланова монастыря тоже слушала лукавую
благодарность Гарри.
"Кентерберийские рассказы" полны комическими ситуациями, фарс с
колыбелью (рассказ управителя) груб, и понадобилось перо Лафонтена, чтобы
придать ему настоящую тонкость. Но даже Лафонтен, вероятно, оказался бы
бессилен, чтобы придать тонкость проделке над миноритом (рассказ
экзекутора). Зато новелла про одураченного плотника (рассказ мельника)
комична по-настоящему, особенно ее конец. Она также не свободна от некоторой
грубости, но по характеристике четырех действующих лиц и по мастерски
развернутому сюжету она принадлежит к лучшим образцам этого жанра. Сходная
ситуация через пятьдесят лет ляжет в основу одной из новелл Мазуччо:
грубость в те времена никого не пугала, а у Чосера она великолепно служила
реалистическому эффекту. Столь же реалистично и в такой же мере комично,
хотя по-другому, описание усиленного, ускоренного и насыщенного до последних
пределов движения, - прием, к которому в тех же целях любил прибегать
современник Чосера, самый демократический из флорентийских новеллистов,
Франко Саккетти. Вот пример. Лиса схватила великолепного Шантеклера, и
потащила в лес. Это увидела верная жена, курица Пертелотта. "Несчастная
вдова с двумя дочками подняли свой куриный крик и свои причитания, выскочили
из курятника и увидели, как лисица стремилась к лесу, таща петуха. Они стали
кричать: "Ой, ой! Сюда! На помощь! Лисица! Держи ее!" И бросились в погоню.
И вместе с ними многие другие с палками. Бежала Колли, наша собака. Бежали
Тальбот и Герлинда, и Мэлкин с веретеном в руках. Бежали корова с теленком,
бежали даже свиньи, которые были так напуганы собачьим лаем и криками мужчин
и женщин, что от хрюканья у них чуть не разрывалось сердце, и визжали они,
как черти в аду. Утки кричали, как будто их собирались резать. Гуси от
страха носились над деревьями. Пчелиные рои вылетали из ульев. Шум был такой
страшный, что не дай бог!" Картина, показывающая совершенно новое,
реалистическое и очень народное литературное мастерство, которое, как и в
Италии, могло родиться только в городе.
Не следует, однако, думать, что Чосер был силен исключительно в
изображении комедийных и фарсовых ситуаций. В "Кентерберийских рассказах"
есть и романтические драмы, и настоящие трагедии. Наиболее прочувствованная
мрачная трагедия была рассказана паломникам продавцом индульгенций, который