Страница:
маскою благочестия очень практическую заботу о своих интересах, пуритане не
оставляли театра в покое. После того, как было издано постановление 1574 г.,
а театры все-таки продолжали процветать, пуритане выступили во всеоружии,
чтобы раздавить "главу змия", им ненавистного. Уже в 1577 г. появился
памфлет некоего Нортбрука под названием "Трактат, в котором игра в кости,
танцы, суетные пьесы или интерлюдии и прочее пустое времяпрепровождение,
обычное в воскресные дни, разоблачаются авторитетом слова божия и древних
писателей". В 1579 г. был выпущен памфлет Стивена Госсона "Школа
злоупотреблений", один из самых популярных образцов этой литературы. В 1580
г. - "Второй и третий трубный сигнал к отходу от пьес и театров" - плод
коллективного душеспасительного творчества, и, наконец, в 1583 г. - самый
влиятельный из всех - памфлет Филиппа Стэббса "Анатомия злоупотреблений".
Когда драматург Лодж выступил в 1584 г. на защиту театров, Госсон ответил
новым памфлетом "Пьесы, изобличенные в пяти действиях".
Одновременно с писателями к тому же богоугодному делу были привлечены
проповедники, которые с амвона кляли театры, каждый в меру своего
темперамента и красноречия, не останавливаясь ни перед чем.
Подлинные, реальные мотивы борьбы пуритан против театров не всегда были
одинаковы.
При Елизавете пуритане жили в добром согласии с королевской властью.
Они принадлежали в большинстве либо к зажиточной буржуазии, либо к мелким
помещикам, джентри - представителям нового дворянства. Только что были
одержаны победы, которые упрочили их хозяйственное положение, и сейчас они
спешили использовать создавшуюся благоприятную конъюнктуру.
"Купцы-авантюристы", главные экспортеры английских товаров, делали блестящие
дела. "Складские" купцы очень выгодно торговали шерстью. Все это были
пуритане. При этих условиях для них не имело никакого политического смысла
бороться с театрами, которым, как они отлично знали, покровительствовала
королева. В этот период цель их была не политическая. Борьба с театрами
диктовалась чисто экономическими соображениями. Театр - "бесовское зрелище"
потому, что он отвлекает от производительного труда, от производительно
используемого досуга, потому что расходы на театр подрывают материальное
благополучие городских жителей. К тому же театр "развращает" служащих,
подмастерьев и вообще рабочий люд, повышает их сознательность и заставляет
забывать их обязанности по отношению к хозяевам. Ясно, что только
"бесовское" удовольствие может толкать людей на вещи, столь не выгодные для
буржуазии.
Иные мотивы ненависти к театру появились с воцарением Якова и новой
расстановкой общественных сил в стране. Теперь, королевская власть вступает
в конфликт с буржуазией и парламентом, и, чем дальше, тем эта тенденция
становилась более отчетливой. Пуритане, все группы которых по своим
классовым интересам не могли не быть враждебными этой тенденции, загорелись
боевым пылом совершенно иного характера, чем прежде. Стюарты были
политическими противниками, и нужно было оказывать их замыслам
организованное противодействие. Яков любил театры гораздо больше, чем любила
их Елизавета и защищал их от нападок пуритан не так, как она, а открыто
подчеркнуто, с нелепыми выходками. Пуритане не могли этим не
воспользоваться. Теперь борьба их против театров приобрела политическую
окраску. При таком настроении все переменилось и объектом революционных
выступлений со стороны пуритан могли становиться самые невинные гастроли
французских актеров потому только, что в них участвовали женщины, еще не
появлявшиеся на английских подмостках. Дело дошло при Карле I до того, что
один из пуританских публицистов, Вильям Принн, в пудовом памфлете против
театров, "Бич актеров", напал на королеву Генриетту. Он был за это
пригвожден к позорному столбу, где рукой палача ему были отрезаны уши.
Пуританская революция 1642 г., как известно, одним ударом сокрушила и Карла,
и театры. После отъезда короля из Лондона пуританские власти довольно быстро
закрыли почти все театры.
"УНИВЕРСИТЕТСКИЕ УМЫ"
Постоянные театры существуют с 1576 г., представления в лондонских
гостиницах - еще раньше, а имена драматургов обычно появляются под их
произведениями лишь в конце 80-х годов. До этого времени театры работали,
давали непрерывно новые пьесы, драматурги писали, находили сюжеты,
использовали итальянскую новеллу, Плутарха, Голиншеда, народную балладу,
рыцарский роман, обкрадывали без церемонии один другого. А мы не имеем и
понятия, что это были за писатели. Их драмы почти все утеряны. Но все они
были показаны со сцены и имели успех. Из отчетов ведомства придворных
увеселений мы знаем, что в период между 1568 и 1580 гг. при дворе было
поставлено 18 античных пьес, 21 "романтическая", 6 моралите и 7 комедий;
всего, следовательно, 52 пьесы. Начало - этого периода приблизительно
совпадает с началом публичных представлений домашних трупп в лондонских
гостиницах; а конечная его дата не доходит до года Армады. За недостающие
восемь лет можно думать, было поставлено при дворе не меньше пьес, чем за
эти двенадцать. Во всяком случае, мы можем без большой натяжки принять, что
за время, которое мы считаем переходным в истории публичных театров
(1568-1588 гг.), при дворе было поставлено не меньше сотни пьес. О том, что
представляют собою первые 52, нам только отчасти говорят сохранившиеся
заглавия. Какие ставились в следующие 8 лет, - неизвестно.
Многие из пьес, поставленных в публичных театрах и имевших там
особенный успех, ставились теми же труппами при дворе, по специальному
приглашению. Заведующий придворными увеселениями особенно внимательно читал
пьесы перед представлением, вымарывал в них, что находил неудобным, и менял
иное, конечно, с согласия труппы. Иногда этот сугубо процензурованный текст
актеры продолжали играть и у себя. Таким образом создавались каналы для
взаимного влияния между публичными театрами и театром придворным. То что в
период до 1560 г., до "Ройстера Дойстера" и "Горбодука", происходило
стихийно и привело к созданию ренессансной комедии и ренессансной трагедии,
той драмы, которую иногда условно называют "романтической", то теперь
происходило в каком-то организованном порядке. Двор, где законодателем вкуса
был Филипп Сидней, где с упоением возделывали сады Аркадии и наслаждались
изысканными пасторалями на представлениях "масок", с этих позиций
просматривал и исправлял плоды необузданных вдохновений народных
драматургов. Нечувствительно, мало-помалу, повышался уровень мастерства в
репертуаре публичных театров. А с другой стороны, особенности драматургии
публичных театров, ее страстность, ее мощный темперамент прожигали огнем то,
что было, в ущерб новым народным критериям, художественности, упорядочено и
канонизовано в репертуаре придворного театра и находившихся под его
непосредственной гегемонией частных театров.
Первые счастливые результаты этого взаимного сближения сказались в
произведениях тех драматургов, которых принято объединять под рубрикою
"университетских умов" (University wits). К их группе обыкновенно причисляют
Джона Лили (John Lyly, 1554?-1606 гг.), Джорджа Пиля (George Peele,
1558?-1597 гг.), Томаса Лоджа (Thomas Lodge, 1558?-1625 гг.), Томаса Нэша
(Thomas Nashe, 1567-1601 гг.), Роберта Грина (Robert Greene, 1558?-1592
гг.), Томаса Кида (Thomas Kyd, 1558?-1594 гг.) и Кристофера Марло
(Christopher Marlowe, 1564-1593 гг.).
Классическая ученость Возрождения впервые по-настоящему гармонически
объединилась у них с традициями народного драматического искусства. После
них пришел Шекспир, завершитель. Но и в их среде был один, которого нельзя
равнять с остальными, - Марло.
Все они - более или менее ровесники, четверо родились, повидимому, в
один год. Мало кому из них суждена была долгая жизнь: большинство, не дожило
до сорока. Все они вышли из среды средней и мелкой буржуазии, все получили
образование либо в Оксфорде (Лили, Пиль, Лодж), либо в Кембридже (Грин, Нэш,
Марло). Что касается Кида, сведений об окончании им университета не имеется,
но его пьесы так насыщены латинскими и итальянскими стихами и цветами
классической эрудиции, что прохождение им университетского курса более, чем
вероятно.
Лили рано связал свои надежды с двором. Он работал для двора, писал для
придворных и частных театров и всю жизнь ждал, что от королевы изольется на
него всяческое благополучие. Этого он не дождался. Остальных не влекла
прочная карьера. Они не хотели быть ни священниками, ни учителями
грамматических школ, тянулись за легкими заработками, заводили связи с
книгопродавцами и театрами, из литературы извлекали свои основные ресурсы,
побывали в актерах едва ли не все, странствовали по континенту и по морям,
тоже едва ли не все, и возвращались в Лондон, обогащенные не столько
культурными приобретениями, сколько наукой разгульной жизни. Лодж один
остепенился во-время. Он нашел время в интервалах между своими писаниями
избороздить Атлантический океан, добиться дипломов юриста и врача и вторую
половину жизни степенно практиковал в Лондоне, лечил своих пациентов и берег
свое здоровье, забыв о безумствах юности. Он прожил дольше всех. Жизнь
Грина, Пиля, Нэша, Кида, Марло была типично богемная. Таланты их были
способны на могучие взлеты, но срывов становилось все больше по мере того,
как беспорядочная жизнь подтачивала здоровье. Дни изобилия сменялись все
чаще длинными полосами нищеты, надежд становилось все меньше.
Когда Грин умер, Нэш оставил нам необыкновенно пластичный портрет
своего беспутного друга: "Он получил от природы больше добродетелей, чем
пороков, и помимо всего прочего чудесную рыжую бороду, остроконечную, как
шпиц колокольни; ее он любовно холил и не стриг; к ней можно было прицепить
медальон, и он оказался бы на месте: так она была длинна". "Ему было
безразлично, какова будет слава его писаний... У него была одна забота:
чтобы в кармане его всегда звенели те амулеты, которые могут заставить
каждую минуту появиться стакан доброго вина".
Уже в университете Грин, как он признается, водил дружбу с молодыми
людьми, "такими же распущенными, как он сам". Потом он поехал
путешествовать, побывал в Италии и Испании, где "видел и творил такие
гнусности, что противно говорить". Когда он вернулся в Кембридж, он ходил в
шелках, "надутый спесью"; "распутство было его ежедневным занятием, а
обжорство и пьянство - его единственной усладой". Он тянул деньги от отца и
матери, но нашел таки время, чтобы добиться степени магистра. Тогда он
переехал в Лондон, где друзья встретили его как юношу многообещающего. И он,
пожалуй, дал вначале больше, чем от него ожидали. Известность пришла быстро.
Его пьесы и новеллы завоевали популярность. Имя его все произносили с
уважением, заработки быстро росли, и это его испортило. "Во мне скоро
созрело убеждение, что нет ничего плохого в том, что полезно, и я так
сроднился со всяческим злом, что безнравственное стало доставлять мне такое
же великое наслаждение, как другому добро, а гнусность - такое же счастье,
как другим порядочность". Вокруг него собралась куча повес и проходимцев,
которые кутили на его счет и все дальше тянули его на дно. Понемногу он стал
сознавать, что падает еще ниже, ибо талант начал тускнеть, и уже изменял
успех. Он много раз принимался писать покаянную исповедь: "Никогда не
поздно" (Never to late, 1590 г.), "Траурный плащ" (Mourning Garment, 1590
г.), "На грош ума" (Groatsworth of Wit, etc., 1592 г.), "Прощание с
безумствами" (Farewell to Follie, 1594 г.): это все произведения последних
предсмертных лет.
Но все, вопреки его смутным надеждам, оказалось "поздно". Излишества
свалили его окончательно. Он лежал голодный, голый, у чужих людей,
приютивших его из милости, терзаемый раскаяниями, умирающий, и писал
торжественные и заплетающиеся слова увещания друзьям по разнузданной жизни -
Пилю, Нэшу, Марло, - чтобы вернуть их на путь истинный. Когда он умер, его
похоронила на свой счет хозяйка дома, бедная женщина.
В такой же нищете покончили свои счеты с жизнью его друзья Пиль и Нэш.
Лили начал свою литературную деятельность с романа.
До XVI в. Англия почти не имела настоящей художественной литературы в
прозе. Все, чем английская литература блистала до этого времени, было в
стихах. Проза считалась второсортным литературным орудием. Но это было лишь
до поры до времени. Когда читательские круги в Англии расширились, когда
читать стали не только люди высокой культуры, но и просто грамотные люди, на
прозу родился спрос. Таков был один из результатов демократизации знания и
образованности. Демократизация эта пришла вместе с гуманизмом, и
прозаическая литература, которую вызвал новый читательский спрос, носила на
себе печать гуманизма. Это были переводы классиков и современных
произведений, популяризировавших античные сюжеты и античные идеи, т. е.
итальянская ренессансная литература и прежде всего итальянская новелла. От
середины 60-х годов и до начала 80-х появляются один за другим сборники
итальянских новелл в английских переводах. Из них наиболее важные: сборники
Вильяма Пейнтера (William Painter, 1540-1594гг.) - "Дворец удовольствий"
(Pallace of Pleasure, 1566-1567 гг.), Фентона (Sir Geoffrey Fenton,
1539?-1608гг.) - "Трагические повествования" (Certaine Tragical Discourses,
1567г.), Петти (William Pettie, 1548-1589 гг.) - "Малый дворец удовольствий"
(Petite Patlace of Pettie his Pleasure, 1576 г.), позднее Уэтстона (George
Whetstone, 1544?-1587? гг.) "Гептамерон забавных повествований" (Heptameron
of Civill Discourses, 1582 г.). Было и много других.
Вслед за ними начали появляться оригинальные художественные
произведения в прозе. Роман Лили "Эвфуэс" открыл их ряд и появился в два
приема. Первая часть, "Эвфуэс, анатомия ума" (Euphues, the anatomy of wit) -
в 1579 г., вторая, "Эвфуэс и Англия" (Euphues and his England) - в 1580 г.
Успех был невиданный. В два года обе части выдержали шесть изданий, а через
тридцать лет насчитывалось уже 17 изданий: Вдобавок "Эвфуэс" вызвал огромное
количество подражаний, критических разборов, памфлетов и пародий, и каждая
вещь, - положительно или отрицательно относившаяся к "Эвфуэсу" и ее автору,
- увеличивала популярность романа. В чем причина этого успеха?
Книга, несомненно, удовлетворяла какому-то большому, общественному
интересу. Содержание ее очень несложное: Лили рассказывает о том, как
образованный, но очень легкомысленный афинянин Эвфуэс, наскучив жить в
родном городе решил повидать свет и отправился в Неаполь. Там он попал в
компанию молодых людей, таких же, как он сам, и сблизился с одним из них,
Филавтом. Тот неосторожно познакомил его со своей возлюбленной Люциллой,
которую Эвфуэс отбил у него и которую с такой же легкостью отбил у Эвфуэса
следующий обожатель. Поссорившиеся было друзья, проклиная изменницу,
помирились и решили ехать вместе в Англию. Пребывание в Англии составляет
содержание второй части. Там Филавт, влюбившись в молодую англичанку,
женится на ней и остается навсегда на ее родине, а Эвфуэс, разочарованный
окончательно, возвращается в Афины, к своим книгам и к своим ученым
занятиям.
В "Эвфуэсе" главным было не содержание. Фурор произвела его форма,
прежде всего - язык, который художественно стилизовал надуманный, вычурный
светский жаргон, бывший в ходу у высшего лондонского общества. Мы не знаем,
как говорили в аристократических кругах, но знаем, как представляет их
разговорный язык Лили. Для него характерны три стилистические особенности.
Фраза строится больше всего с помощью антитез, метафор, аллитераций,
омонимов. "Неаполь - город, где больше удовольствий, чем пользы, и больше
пользы, чем благочестия" (по-английски все три существительных - pleasure;
profit, piety - начинаются с одной буквы). Или: Эвфуэс, "зная, что он никому
не уступает в забавных разговорах, решил, что он выше всех в пристойном
поведении".
Вторая особенность - неимоверное изобилие цитат и ссылок на
классических авторов. Если разговор идет о дружбе, немедленно вспоминаются
Орест и Пилад, Тезей и Пирифой, Сципион и Лелий. Если об измене женщины -
Крессида, об измене - мужчины - Эней. Когда Эвфуэс с Филавтом приближаются к
берегам Англии, им на память приходит описание ее у Цезаря.
Наконец, третья особенность - столь же неудержимое цитирование фактов
естественной истории: ботаники, биологии, минералогии - для иллюстрации
человеческих качеств и особенностей. Лили ограбил для этого все
средневековые бестиарии и всех античных естествоиспытателей, особенно
Плиния. Чтобы сказать, например, что внешность обманчива, Лили нужно
провести два ряда сложных параллелей: "У безобразной жабы в голове находится
драгоценный камень; чистое золото кроется в грязной земле; сладкий миндаль -
в твердой скорлупе, а добродетель очень часто - в теле человека, которого
ему подобные считают уродом... В росписных сосудах прячется иной раз самый
страшный яд, в свежей зеленой траве - ужасная змея, а в чистой воде -
отвратительная жаба". От жабы до жабы, через золото и миндаль, через змею и
драгоценный камень: проще нельзя. Это было именно то, что нравилось его
современникам и особенно современницам, и не только придворным кавалерам и
дамам, но и чопорным пуританам. Впрочем, пуритан в "Эвфуэсе" привлекало и
другое. Для пуританских вкусов многое было вполне приемлемо и по идейному
направлению: например, взгляды на воспитание в эпизоде "Эвфуэс и его Эфеб"
или морально-богословские рассуждения в споре Эвфуэса с "атеистом".
Но с историко-литературной точки зрения самым важным в романе Лили была
именно реформа языка. Лили поставил своей задачей придать прозе
художественную отделку. Для этого он воспользовался багажом метафор,
сравнений, антитез и прочих украшений классической риторики, а у родной
поэзии заимствовал орудие аллитерации, чтобы придать своей прозе яркую
звуковую окраску. И он достиг цели. Это определяет место произведений Лили в
истории английского языка и стиля. Лили - веха в процессе перехода от стиха
к прозе в английском художественном повествовании. Создавая художественную
прозу, Лили заимствовал элементы поэтического воздействия у стихотворных
жанров. В "Эвфуэсе" процесс этот особенно очевиден.
Лили должен почитаться подлинным создателем прозаического стиля и в
английской драматургии. Почти все его пьесы (за исключением "Женщины на
луне") написаны прозой. Все, что есть живого, непосредственного, тонкого в
английской прозаической драме, идет от него. Его язык чист, правилен, гибок
и без малейшего напряжения передает все оттенки и описательного и
отвлеченного стиля.
Мало того, Лили впервые понял, что нельзя заставлять всех персонажей
говорить одним и тем же языком. Если представители светского общества,
образованные люди и даже пастухи с пастушками разговаривают у него хорошим
литературным языком, то слугам достается плебейский жаргон, полный
сомнительных каламбуров, грубоватых острот и уличных словечек. Великолепные
примеры такого разговора - выходки клоунов в "Галатее", перепалка слуг трех
философов в "Александре и Кампаспе", насмешки слуг над циклопом в "Сафо и
Фаоне". В работе над прозаическим языком драмы у Лили был только один
настоящий предшественник - Джордж Гаскойнь, переводчик ариостовых
"Подмененных", но Гаскойнь только начинал обрабатывать то поле, которое Лили
вспахал по-настоящему. Лили впервые поднял драму до уровня художественной
литературы и нашел секрет того, как нужно писать, чтобы быть доступным и
приятным и плебейскому "стоячему" партеру и рафинированным придворным
ценителям. С его пьесами в драматургию вошел подлинный литературный вкус.
Для него чрезвычайно типично замечание (в прологе к "Сафо и Фаону"), что он
хочет вызывать "не громкий смех, а мягкую улыбку". А диалог в драме у него
впервые приобрел надлежащий тон, подражать которому было так соблазнительно
и так трудно. В драме "эвфуизмы" даже и сейчас не кажутся такими
надоедливыми, как в романе, давшем название всему этому стилю. Несомненно,
считаясь с требованиями сцены, он не хотел давать волю прециозным арабескам.
Тем более, что актеры, которым выпала честь первого показа пьес Лили, были
малолетние артисты детских трупп. Они очень хорошо подошли для изображения
его мифологических героев и героинь и прекрасно доносили до публики чистую и
изящную речь его диалогов.
Комедии Лили как жанр не представляют новости. Это - разработка, но
гораздо более художественная, старых "масок" но образцу итальянской
пасторальной драмы. Они и были почти все представлены как "маски" - при
дворе, в присутствии Елизаветы. Сюжеты большинства - мифологические, что для
"масок" было обычно: "Женщина на луне" (The Woman in the Moone) рассказывает
историю Пандоры; "Эндимион" (Endymion, etc., 1588 г.) - историю любви
пастуха Эндимиона к Цинтии, богине луны; "Мидас" (Midas) - историю жадного
фригийского царя с ослиными ушами; "Метаморфозы любви" (Loves Metamorphosis,
1589-1590 гг.) - историю мучимого голодом злого Эрисихтона и его дочери -
оборотня.
В "Галатее" (Galathea, 1584-1588 гг.) действие, правда, происходит в
Англии, но в комедии, тем не менее, участвуют Нептун, Венера, Купидон, Диана
со своими нимфами, классические пастухи Титир и Мелибей. Между ними
фигурируют, правда, и английские клоуны, и английский астролог, и английский
алхимик, очень реалистически изображенные. Сюжет - ежегодное нашествие
морского чудовища Агара, требующего себе в жертву невинную девушку. Титир и
Мелибей, у каждого из которых по дочери, бегут от опасности, переодев
девушек в мужские платья. В новом убежище девушки - каждая думает, что
переодета только она - влюбляются друг в друга. Открытие тайны приводит
обеих в отчаяние, и из этого тяжелого положения спасает их лишь Венера,
обратив одну из них в юношу не только по платью. Тут же Купидон производит
бесчинства, забравшись, тоже в переодетом виде, в безгрешную стайку дианиных
нимф. За это разгневанная богиня обрывает ему крылья, сжигает его стрелы и
отдает его, связанного по рукам и ногам, нимфам, оскорбленным в лучших своих
чувствах.
В "Сафо и Фаоне" (Sapho and Phao, 1584 г.) Купидон продолжает свои
шалости. Сафо - она у Лили не поэтесса, а девственная царица Сиракуз - и
Венера влюблены в бедного юношу, втайне любящего Сафо. Венера поручает сыну
с помощью волшебных стрел добиться, чтобы Фаон полюбил ее и разлюбил Сафо,
но проказник устраивает все наоборот. Сафо отвергает Фаона, а Фаон - Венеру
и, огорченный изменой Сафо, покидает Сиракузы.
В "Александре и Кампаспе" (A most excellent Comedie of Alexander,
Campaspe and Diogenes) Лили драматизирует найденный им у Плиния анекдот об
Александре Македонском. После взятия Фив Александру в добычу досталась
Кампаспа, девушка необыкновенной красоты. Царь приказал своему художнику
Апеллесу написать ее портрет. Пока портрет писался, Апеллес с Кампаспой
полюбили друг друга, и Александр, узнав об этом, подавил свою скорбь, смирил
самолюбие и великодушно отдал девушку художнику. В пьесе фигурируют Платон,
Аристотель, Диоген, македонские полководцы и чистокровные английские клоуны
под греческими псевдонимами.
В "Матушке Бомби" (Mother Bombie, 1587-1590 гг.) действие происходит в
Рочестере, в Англии, но комедия разыгрывается по образцу Плавта или его
итальянских учеников - с переодеваниями; с подменой детей, с узнаваниями, с
вороватой кормилицей, с продувными слугами, с тремя юношами и тремя
девушками и с очень веселой, хорошо до конца выдержанной путаницей.
"Александр и Кампаспа" и "Сафо и Фаон" напечатаны в 1583 г., другие -
позднее. Последняя - "Женщина на луне" - в 1601 г. Но Лили сам считал
"Женщину на луне" первой своей вещью, и она почти несомненно написана до
1580 г., а остальные - в течение 80-х годов. Возможно, что у Лили были и
другие пьесы, не дошедшие до нас.
Как указано, семь комедий из восьми написаны прозой ("Женщина на луне"
- белыми стихами), но во всех имеются лирические пьески, песенки, гимны
любви, написанные с таким теплым чувством, что они очень скоро сделались
непременными составными частями всяких антологий. Этот прием Лили -
пересыпание стихами прозаической комедии - сразу же вошел в драматургический
обиход. Но в пьесах Лили имеется и еще одна особенность. Под прозрачными
мифологическими аллегориями он прячет - не очень тщательно - намеки на
современных ему людей. Цель этих намеков одна: прославить добродетель
Елизаветы, польстить, ей в том, что сама она считала своим лучшим
достоинством, насмеяться над ее врагами. Так Мидас - совершенно явная
карикатура на Филиппа II, ибо в уста фригийскому царю вкладываются скорбные
аллегорические тирады о неудаче его флота, посланного покорять Англию, о
жестокостях его войск в Нидерландах и пр. В "Эндимионе" речь идет все время
о несокрушимом целомудрии Циннии, а в "Сафо и Фаоне" - о столь же
незапятнанной чистоте царицы Сицилии. В "Эндимионе", кроме того, в некотором
противоречии с разговорами о целомудрии, имеются намеки на Лейстера, на его
жену и на других придворных дам, замешанных так или иначе в отношения
Елизаветы и Лейстера.
Ни один из драматургов, современных Лили, ни один из следующего
поколения не устоял перед соблазном попробовать говорить его языком.
Первоначально влияние Лили на драматургию было определяющим, но со
оставляли театра в покое. После того, как было издано постановление 1574 г.,
а театры все-таки продолжали процветать, пуритане выступили во всеоружии,
чтобы раздавить "главу змия", им ненавистного. Уже в 1577 г. появился
памфлет некоего Нортбрука под названием "Трактат, в котором игра в кости,
танцы, суетные пьесы или интерлюдии и прочее пустое времяпрепровождение,
обычное в воскресные дни, разоблачаются авторитетом слова божия и древних
писателей". В 1579 г. был выпущен памфлет Стивена Госсона "Школа
злоупотреблений", один из самых популярных образцов этой литературы. В 1580
г. - "Второй и третий трубный сигнал к отходу от пьес и театров" - плод
коллективного душеспасительного творчества, и, наконец, в 1583 г. - самый
влиятельный из всех - памфлет Филиппа Стэббса "Анатомия злоупотреблений".
Когда драматург Лодж выступил в 1584 г. на защиту театров, Госсон ответил
новым памфлетом "Пьесы, изобличенные в пяти действиях".
Одновременно с писателями к тому же богоугодному делу были привлечены
проповедники, которые с амвона кляли театры, каждый в меру своего
темперамента и красноречия, не останавливаясь ни перед чем.
Подлинные, реальные мотивы борьбы пуритан против театров не всегда были
одинаковы.
При Елизавете пуритане жили в добром согласии с королевской властью.
Они принадлежали в большинстве либо к зажиточной буржуазии, либо к мелким
помещикам, джентри - представителям нового дворянства. Только что были
одержаны победы, которые упрочили их хозяйственное положение, и сейчас они
спешили использовать создавшуюся благоприятную конъюнктуру.
"Купцы-авантюристы", главные экспортеры английских товаров, делали блестящие
дела. "Складские" купцы очень выгодно торговали шерстью. Все это были
пуритане. При этих условиях для них не имело никакого политического смысла
бороться с театрами, которым, как они отлично знали, покровительствовала
королева. В этот период цель их была не политическая. Борьба с театрами
диктовалась чисто экономическими соображениями. Театр - "бесовское зрелище"
потому, что он отвлекает от производительного труда, от производительно
используемого досуга, потому что расходы на театр подрывают материальное
благополучие городских жителей. К тому же театр "развращает" служащих,
подмастерьев и вообще рабочий люд, повышает их сознательность и заставляет
забывать их обязанности по отношению к хозяевам. Ясно, что только
"бесовское" удовольствие может толкать людей на вещи, столь не выгодные для
буржуазии.
Иные мотивы ненависти к театру появились с воцарением Якова и новой
расстановкой общественных сил в стране. Теперь, королевская власть вступает
в конфликт с буржуазией и парламентом, и, чем дальше, тем эта тенденция
становилась более отчетливой. Пуритане, все группы которых по своим
классовым интересам не могли не быть враждебными этой тенденции, загорелись
боевым пылом совершенно иного характера, чем прежде. Стюарты были
политическими противниками, и нужно было оказывать их замыслам
организованное противодействие. Яков любил театры гораздо больше, чем любила
их Елизавета и защищал их от нападок пуритан не так, как она, а открыто
подчеркнуто, с нелепыми выходками. Пуритане не могли этим не
воспользоваться. Теперь борьба их против театров приобрела политическую
окраску. При таком настроении все переменилось и объектом революционных
выступлений со стороны пуритан могли становиться самые невинные гастроли
французских актеров потому только, что в них участвовали женщины, еще не
появлявшиеся на английских подмостках. Дело дошло при Карле I до того, что
один из пуританских публицистов, Вильям Принн, в пудовом памфлете против
театров, "Бич актеров", напал на королеву Генриетту. Он был за это
пригвожден к позорному столбу, где рукой палача ему были отрезаны уши.
Пуританская революция 1642 г., как известно, одним ударом сокрушила и Карла,
и театры. После отъезда короля из Лондона пуританские власти довольно быстро
закрыли почти все театры.
"УНИВЕРСИТЕТСКИЕ УМЫ"
Постоянные театры существуют с 1576 г., представления в лондонских
гостиницах - еще раньше, а имена драматургов обычно появляются под их
произведениями лишь в конце 80-х годов. До этого времени театры работали,
давали непрерывно новые пьесы, драматурги писали, находили сюжеты,
использовали итальянскую новеллу, Плутарха, Голиншеда, народную балладу,
рыцарский роман, обкрадывали без церемонии один другого. А мы не имеем и
понятия, что это были за писатели. Их драмы почти все утеряны. Но все они
были показаны со сцены и имели успех. Из отчетов ведомства придворных
увеселений мы знаем, что в период между 1568 и 1580 гг. при дворе было
поставлено 18 античных пьес, 21 "романтическая", 6 моралите и 7 комедий;
всего, следовательно, 52 пьесы. Начало - этого периода приблизительно
совпадает с началом публичных представлений домашних трупп в лондонских
гостиницах; а конечная его дата не доходит до года Армады. За недостающие
восемь лет можно думать, было поставлено при дворе не меньше пьес, чем за
эти двенадцать. Во всяком случае, мы можем без большой натяжки принять, что
за время, которое мы считаем переходным в истории публичных театров
(1568-1588 гг.), при дворе было поставлено не меньше сотни пьес. О том, что
представляют собою первые 52, нам только отчасти говорят сохранившиеся
заглавия. Какие ставились в следующие 8 лет, - неизвестно.
Многие из пьес, поставленных в публичных театрах и имевших там
особенный успех, ставились теми же труппами при дворе, по специальному
приглашению. Заведующий придворными увеселениями особенно внимательно читал
пьесы перед представлением, вымарывал в них, что находил неудобным, и менял
иное, конечно, с согласия труппы. Иногда этот сугубо процензурованный текст
актеры продолжали играть и у себя. Таким образом создавались каналы для
взаимного влияния между публичными театрами и театром придворным. То что в
период до 1560 г., до "Ройстера Дойстера" и "Горбодука", происходило
стихийно и привело к созданию ренессансной комедии и ренессансной трагедии,
той драмы, которую иногда условно называют "романтической", то теперь
происходило в каком-то организованном порядке. Двор, где законодателем вкуса
был Филипп Сидней, где с упоением возделывали сады Аркадии и наслаждались
изысканными пасторалями на представлениях "масок", с этих позиций
просматривал и исправлял плоды необузданных вдохновений народных
драматургов. Нечувствительно, мало-помалу, повышался уровень мастерства в
репертуаре публичных театров. А с другой стороны, особенности драматургии
публичных театров, ее страстность, ее мощный темперамент прожигали огнем то,
что было, в ущерб новым народным критериям, художественности, упорядочено и
канонизовано в репертуаре придворного театра и находившихся под его
непосредственной гегемонией частных театров.
Первые счастливые результаты этого взаимного сближения сказались в
произведениях тех драматургов, которых принято объединять под рубрикою
"университетских умов" (University wits). К их группе обыкновенно причисляют
Джона Лили (John Lyly, 1554?-1606 гг.), Джорджа Пиля (George Peele,
1558?-1597 гг.), Томаса Лоджа (Thomas Lodge, 1558?-1625 гг.), Томаса Нэша
(Thomas Nashe, 1567-1601 гг.), Роберта Грина (Robert Greene, 1558?-1592
гг.), Томаса Кида (Thomas Kyd, 1558?-1594 гг.) и Кристофера Марло
(Christopher Marlowe, 1564-1593 гг.).
Классическая ученость Возрождения впервые по-настоящему гармонически
объединилась у них с традициями народного драматического искусства. После
них пришел Шекспир, завершитель. Но и в их среде был один, которого нельзя
равнять с остальными, - Марло.
Все они - более или менее ровесники, четверо родились, повидимому, в
один год. Мало кому из них суждена была долгая жизнь: большинство, не дожило
до сорока. Все они вышли из среды средней и мелкой буржуазии, все получили
образование либо в Оксфорде (Лили, Пиль, Лодж), либо в Кембридже (Грин, Нэш,
Марло). Что касается Кида, сведений об окончании им университета не имеется,
но его пьесы так насыщены латинскими и итальянскими стихами и цветами
классической эрудиции, что прохождение им университетского курса более, чем
вероятно.
Лили рано связал свои надежды с двором. Он работал для двора, писал для
придворных и частных театров и всю жизнь ждал, что от королевы изольется на
него всяческое благополучие. Этого он не дождался. Остальных не влекла
прочная карьера. Они не хотели быть ни священниками, ни учителями
грамматических школ, тянулись за легкими заработками, заводили связи с
книгопродавцами и театрами, из литературы извлекали свои основные ресурсы,
побывали в актерах едва ли не все, странствовали по континенту и по морям,
тоже едва ли не все, и возвращались в Лондон, обогащенные не столько
культурными приобретениями, сколько наукой разгульной жизни. Лодж один
остепенился во-время. Он нашел время в интервалах между своими писаниями
избороздить Атлантический океан, добиться дипломов юриста и врача и вторую
половину жизни степенно практиковал в Лондоне, лечил своих пациентов и берег
свое здоровье, забыв о безумствах юности. Он прожил дольше всех. Жизнь
Грина, Пиля, Нэша, Кида, Марло была типично богемная. Таланты их были
способны на могучие взлеты, но срывов становилось все больше по мере того,
как беспорядочная жизнь подтачивала здоровье. Дни изобилия сменялись все
чаще длинными полосами нищеты, надежд становилось все меньше.
Когда Грин умер, Нэш оставил нам необыкновенно пластичный портрет
своего беспутного друга: "Он получил от природы больше добродетелей, чем
пороков, и помимо всего прочего чудесную рыжую бороду, остроконечную, как
шпиц колокольни; ее он любовно холил и не стриг; к ней можно было прицепить
медальон, и он оказался бы на месте: так она была длинна". "Ему было
безразлично, какова будет слава его писаний... У него была одна забота:
чтобы в кармане его всегда звенели те амулеты, которые могут заставить
каждую минуту появиться стакан доброго вина".
Уже в университете Грин, как он признается, водил дружбу с молодыми
людьми, "такими же распущенными, как он сам". Потом он поехал
путешествовать, побывал в Италии и Испании, где "видел и творил такие
гнусности, что противно говорить". Когда он вернулся в Кембридж, он ходил в
шелках, "надутый спесью"; "распутство было его ежедневным занятием, а
обжорство и пьянство - его единственной усладой". Он тянул деньги от отца и
матери, но нашел таки время, чтобы добиться степени магистра. Тогда он
переехал в Лондон, где друзья встретили его как юношу многообещающего. И он,
пожалуй, дал вначале больше, чем от него ожидали. Известность пришла быстро.
Его пьесы и новеллы завоевали популярность. Имя его все произносили с
уважением, заработки быстро росли, и это его испортило. "Во мне скоро
созрело убеждение, что нет ничего плохого в том, что полезно, и я так
сроднился со всяческим злом, что безнравственное стало доставлять мне такое
же великое наслаждение, как другому добро, а гнусность - такое же счастье,
как другим порядочность". Вокруг него собралась куча повес и проходимцев,
которые кутили на его счет и все дальше тянули его на дно. Понемногу он стал
сознавать, что падает еще ниже, ибо талант начал тускнеть, и уже изменял
успех. Он много раз принимался писать покаянную исповедь: "Никогда не
поздно" (Never to late, 1590 г.), "Траурный плащ" (Mourning Garment, 1590
г.), "На грош ума" (Groatsworth of Wit, etc., 1592 г.), "Прощание с
безумствами" (Farewell to Follie, 1594 г.): это все произведения последних
предсмертных лет.
Но все, вопреки его смутным надеждам, оказалось "поздно". Излишества
свалили его окончательно. Он лежал голодный, голый, у чужих людей,
приютивших его из милости, терзаемый раскаяниями, умирающий, и писал
торжественные и заплетающиеся слова увещания друзьям по разнузданной жизни -
Пилю, Нэшу, Марло, - чтобы вернуть их на путь истинный. Когда он умер, его
похоронила на свой счет хозяйка дома, бедная женщина.
В такой же нищете покончили свои счеты с жизнью его друзья Пиль и Нэш.
Лили начал свою литературную деятельность с романа.
До XVI в. Англия почти не имела настоящей художественной литературы в
прозе. Все, чем английская литература блистала до этого времени, было в
стихах. Проза считалась второсортным литературным орудием. Но это было лишь
до поры до времени. Когда читательские круги в Англии расширились, когда
читать стали не только люди высокой культуры, но и просто грамотные люди, на
прозу родился спрос. Таков был один из результатов демократизации знания и
образованности. Демократизация эта пришла вместе с гуманизмом, и
прозаическая литература, которую вызвал новый читательский спрос, носила на
себе печать гуманизма. Это были переводы классиков и современных
произведений, популяризировавших античные сюжеты и античные идеи, т. е.
итальянская ренессансная литература и прежде всего итальянская новелла. От
середины 60-х годов и до начала 80-х появляются один за другим сборники
итальянских новелл в английских переводах. Из них наиболее важные: сборники
Вильяма Пейнтера (William Painter, 1540-1594гг.) - "Дворец удовольствий"
(Pallace of Pleasure, 1566-1567 гг.), Фентона (Sir Geoffrey Fenton,
1539?-1608гг.) - "Трагические повествования" (Certaine Tragical Discourses,
1567г.), Петти (William Pettie, 1548-1589 гг.) - "Малый дворец удовольствий"
(Petite Patlace of Pettie his Pleasure, 1576 г.), позднее Уэтстона (George
Whetstone, 1544?-1587? гг.) "Гептамерон забавных повествований" (Heptameron
of Civill Discourses, 1582 г.). Было и много других.
Вслед за ними начали появляться оригинальные художественные
произведения в прозе. Роман Лили "Эвфуэс" открыл их ряд и появился в два
приема. Первая часть, "Эвфуэс, анатомия ума" (Euphues, the anatomy of wit) -
в 1579 г., вторая, "Эвфуэс и Англия" (Euphues and his England) - в 1580 г.
Успех был невиданный. В два года обе части выдержали шесть изданий, а через
тридцать лет насчитывалось уже 17 изданий: Вдобавок "Эвфуэс" вызвал огромное
количество подражаний, критических разборов, памфлетов и пародий, и каждая
вещь, - положительно или отрицательно относившаяся к "Эвфуэсу" и ее автору,
- увеличивала популярность романа. В чем причина этого успеха?
Книга, несомненно, удовлетворяла какому-то большому, общественному
интересу. Содержание ее очень несложное: Лили рассказывает о том, как
образованный, но очень легкомысленный афинянин Эвфуэс, наскучив жить в
родном городе решил повидать свет и отправился в Неаполь. Там он попал в
компанию молодых людей, таких же, как он сам, и сблизился с одним из них,
Филавтом. Тот неосторожно познакомил его со своей возлюбленной Люциллой,
которую Эвфуэс отбил у него и которую с такой же легкостью отбил у Эвфуэса
следующий обожатель. Поссорившиеся было друзья, проклиная изменницу,
помирились и решили ехать вместе в Англию. Пребывание в Англии составляет
содержание второй части. Там Филавт, влюбившись в молодую англичанку,
женится на ней и остается навсегда на ее родине, а Эвфуэс, разочарованный
окончательно, возвращается в Афины, к своим книгам и к своим ученым
занятиям.
В "Эвфуэсе" главным было не содержание. Фурор произвела его форма,
прежде всего - язык, который художественно стилизовал надуманный, вычурный
светский жаргон, бывший в ходу у высшего лондонского общества. Мы не знаем,
как говорили в аристократических кругах, но знаем, как представляет их
разговорный язык Лили. Для него характерны три стилистические особенности.
Фраза строится больше всего с помощью антитез, метафор, аллитераций,
омонимов. "Неаполь - город, где больше удовольствий, чем пользы, и больше
пользы, чем благочестия" (по-английски все три существительных - pleasure;
profit, piety - начинаются с одной буквы). Или: Эвфуэс, "зная, что он никому
не уступает в забавных разговорах, решил, что он выше всех в пристойном
поведении".
Вторая особенность - неимоверное изобилие цитат и ссылок на
классических авторов. Если разговор идет о дружбе, немедленно вспоминаются
Орест и Пилад, Тезей и Пирифой, Сципион и Лелий. Если об измене женщины -
Крессида, об измене - мужчины - Эней. Когда Эвфуэс с Филавтом приближаются к
берегам Англии, им на память приходит описание ее у Цезаря.
Наконец, третья особенность - столь же неудержимое цитирование фактов
естественной истории: ботаники, биологии, минералогии - для иллюстрации
человеческих качеств и особенностей. Лили ограбил для этого все
средневековые бестиарии и всех античных естествоиспытателей, особенно
Плиния. Чтобы сказать, например, что внешность обманчива, Лили нужно
провести два ряда сложных параллелей: "У безобразной жабы в голове находится
драгоценный камень; чистое золото кроется в грязной земле; сладкий миндаль -
в твердой скорлупе, а добродетель очень часто - в теле человека, которого
ему подобные считают уродом... В росписных сосудах прячется иной раз самый
страшный яд, в свежей зеленой траве - ужасная змея, а в чистой воде -
отвратительная жаба". От жабы до жабы, через золото и миндаль, через змею и
драгоценный камень: проще нельзя. Это было именно то, что нравилось его
современникам и особенно современницам, и не только придворным кавалерам и
дамам, но и чопорным пуританам. Впрочем, пуритан в "Эвфуэсе" привлекало и
другое. Для пуританских вкусов многое было вполне приемлемо и по идейному
направлению: например, взгляды на воспитание в эпизоде "Эвфуэс и его Эфеб"
или морально-богословские рассуждения в споре Эвфуэса с "атеистом".
Но с историко-литературной точки зрения самым важным в романе Лили была
именно реформа языка. Лили поставил своей задачей придать прозе
художественную отделку. Для этого он воспользовался багажом метафор,
сравнений, антитез и прочих украшений классической риторики, а у родной
поэзии заимствовал орудие аллитерации, чтобы придать своей прозе яркую
звуковую окраску. И он достиг цели. Это определяет место произведений Лили в
истории английского языка и стиля. Лили - веха в процессе перехода от стиха
к прозе в английском художественном повествовании. Создавая художественную
прозу, Лили заимствовал элементы поэтического воздействия у стихотворных
жанров. В "Эвфуэсе" процесс этот особенно очевиден.
Лили должен почитаться подлинным создателем прозаического стиля и в
английской драматургии. Почти все его пьесы (за исключением "Женщины на
луне") написаны прозой. Все, что есть живого, непосредственного, тонкого в
английской прозаической драме, идет от него. Его язык чист, правилен, гибок
и без малейшего напряжения передает все оттенки и описательного и
отвлеченного стиля.
Мало того, Лили впервые понял, что нельзя заставлять всех персонажей
говорить одним и тем же языком. Если представители светского общества,
образованные люди и даже пастухи с пастушками разговаривают у него хорошим
литературным языком, то слугам достается плебейский жаргон, полный
сомнительных каламбуров, грубоватых острот и уличных словечек. Великолепные
примеры такого разговора - выходки клоунов в "Галатее", перепалка слуг трех
философов в "Александре и Кампаспе", насмешки слуг над циклопом в "Сафо и
Фаоне". В работе над прозаическим языком драмы у Лили был только один
настоящий предшественник - Джордж Гаскойнь, переводчик ариостовых
"Подмененных", но Гаскойнь только начинал обрабатывать то поле, которое Лили
вспахал по-настоящему. Лили впервые поднял драму до уровня художественной
литературы и нашел секрет того, как нужно писать, чтобы быть доступным и
приятным и плебейскому "стоячему" партеру и рафинированным придворным
ценителям. С его пьесами в драматургию вошел подлинный литературный вкус.
Для него чрезвычайно типично замечание (в прологе к "Сафо и Фаону"), что он
хочет вызывать "не громкий смех, а мягкую улыбку". А диалог в драме у него
впервые приобрел надлежащий тон, подражать которому было так соблазнительно
и так трудно. В драме "эвфуизмы" даже и сейчас не кажутся такими
надоедливыми, как в романе, давшем название всему этому стилю. Несомненно,
считаясь с требованиями сцены, он не хотел давать волю прециозным арабескам.
Тем более, что актеры, которым выпала честь первого показа пьес Лили, были
малолетние артисты детских трупп. Они очень хорошо подошли для изображения
его мифологических героев и героинь и прекрасно доносили до публики чистую и
изящную речь его диалогов.
Комедии Лили как жанр не представляют новости. Это - разработка, но
гораздо более художественная, старых "масок" но образцу итальянской
пасторальной драмы. Они и были почти все представлены как "маски" - при
дворе, в присутствии Елизаветы. Сюжеты большинства - мифологические, что для
"масок" было обычно: "Женщина на луне" (The Woman in the Moone) рассказывает
историю Пандоры; "Эндимион" (Endymion, etc., 1588 г.) - историю любви
пастуха Эндимиона к Цинтии, богине луны; "Мидас" (Midas) - историю жадного
фригийского царя с ослиными ушами; "Метаморфозы любви" (Loves Metamorphosis,
1589-1590 гг.) - историю мучимого голодом злого Эрисихтона и его дочери -
оборотня.
В "Галатее" (Galathea, 1584-1588 гг.) действие, правда, происходит в
Англии, но в комедии, тем не менее, участвуют Нептун, Венера, Купидон, Диана
со своими нимфами, классические пастухи Титир и Мелибей. Между ними
фигурируют, правда, и английские клоуны, и английский астролог, и английский
алхимик, очень реалистически изображенные. Сюжет - ежегодное нашествие
морского чудовища Агара, требующего себе в жертву невинную девушку. Титир и
Мелибей, у каждого из которых по дочери, бегут от опасности, переодев
девушек в мужские платья. В новом убежище девушки - каждая думает, что
переодета только она - влюбляются друг в друга. Открытие тайны приводит
обеих в отчаяние, и из этого тяжелого положения спасает их лишь Венера,
обратив одну из них в юношу не только по платью. Тут же Купидон производит
бесчинства, забравшись, тоже в переодетом виде, в безгрешную стайку дианиных
нимф. За это разгневанная богиня обрывает ему крылья, сжигает его стрелы и
отдает его, связанного по рукам и ногам, нимфам, оскорбленным в лучших своих
чувствах.
В "Сафо и Фаоне" (Sapho and Phao, 1584 г.) Купидон продолжает свои
шалости. Сафо - она у Лили не поэтесса, а девственная царица Сиракуз - и
Венера влюблены в бедного юношу, втайне любящего Сафо. Венера поручает сыну
с помощью волшебных стрел добиться, чтобы Фаон полюбил ее и разлюбил Сафо,
но проказник устраивает все наоборот. Сафо отвергает Фаона, а Фаон - Венеру
и, огорченный изменой Сафо, покидает Сиракузы.
В "Александре и Кампаспе" (A most excellent Comedie of Alexander,
Campaspe and Diogenes) Лили драматизирует найденный им у Плиния анекдот об
Александре Македонском. После взятия Фив Александру в добычу досталась
Кампаспа, девушка необыкновенной красоты. Царь приказал своему художнику
Апеллесу написать ее портрет. Пока портрет писался, Апеллес с Кампаспой
полюбили друг друга, и Александр, узнав об этом, подавил свою скорбь, смирил
самолюбие и великодушно отдал девушку художнику. В пьесе фигурируют Платон,
Аристотель, Диоген, македонские полководцы и чистокровные английские клоуны
под греческими псевдонимами.
В "Матушке Бомби" (Mother Bombie, 1587-1590 гг.) действие происходит в
Рочестере, в Англии, но комедия разыгрывается по образцу Плавта или его
итальянских учеников - с переодеваниями; с подменой детей, с узнаваниями, с
вороватой кормилицей, с продувными слугами, с тремя юношами и тремя
девушками и с очень веселой, хорошо до конца выдержанной путаницей.
"Александр и Кампаспа" и "Сафо и Фаон" напечатаны в 1583 г., другие -
позднее. Последняя - "Женщина на луне" - в 1601 г. Но Лили сам считал
"Женщину на луне" первой своей вещью, и она почти несомненно написана до
1580 г., а остальные - в течение 80-х годов. Возможно, что у Лили были и
другие пьесы, не дошедшие до нас.
Как указано, семь комедий из восьми написаны прозой ("Женщина на луне"
- белыми стихами), но во всех имеются лирические пьески, песенки, гимны
любви, написанные с таким теплым чувством, что они очень скоро сделались
непременными составными частями всяких антологий. Этот прием Лили -
пересыпание стихами прозаической комедии - сразу же вошел в драматургический
обиход. Но в пьесах Лили имеется и еще одна особенность. Под прозрачными
мифологическими аллегориями он прячет - не очень тщательно - намеки на
современных ему людей. Цель этих намеков одна: прославить добродетель
Елизаветы, польстить, ей в том, что сама она считала своим лучшим
достоинством, насмеяться над ее врагами. Так Мидас - совершенно явная
карикатура на Филиппа II, ибо в уста фригийскому царю вкладываются скорбные
аллегорические тирады о неудаче его флота, посланного покорять Англию, о
жестокостях его войск в Нидерландах и пр. В "Эндимионе" речь идет все время
о несокрушимом целомудрии Циннии, а в "Сафо и Фаоне" - о столь же
незапятнанной чистоте царицы Сицилии. В "Эндимионе", кроме того, в некотором
противоречии с разговорами о целомудрии, имеются намеки на Лейстера, на его
жену и на других придворных дам, замешанных так или иначе в отношения
Елизаветы и Лейстера.
Ни один из драматургов, современных Лили, ни один из следующего
поколения не устоял перед соблазном попробовать говорить его языком.
Первоначально влияние Лили на драматургию было определяющим, но со