Страница:
поэтов всего средневекового периода. Им написано свыше ста сорока тысяч
стихов, составляющих такое внушительное литературное наследие, что
разобраться в нем, произвести его тщательное исследование, оказалось не под
силу ни одному поколению его читателей и критиков. Значительная часть его
произведений осталась в рукописях до наших дней и не могла быть издана даже
в научных целях. Перечень его произведений все еще не окончательный,
обнимает свыше 160 названий, а хронология их и связанные с ними
многочисленные текстологические вопросы и поныне еще во многих случаях
являются спорными или вовсе невыясненными.
Джон Лидгейт (John Lydgate, 1370?-1450? гг.) был почти ровесником
Окклива; точные даты его рождения и смерти не могут быть установлены. Он был
родом из одноименного местечка неподалеку от Ньюмаркета в Суффольке и с
ранней юности был монахом бенедиктинской обители св. Эдмунда в
Сент-Эдмундсбери; монастырь этот имел некоторые сношения с королевским
двором, и благодаря этому литературные труды Лидгейта могли получить
известность в придворных кругах. Монахом Лидгейт оставался всю свою жизнь,
впрочем поднимаясь все выше по иерархической лестнице, пройдя длинный путь
от простого послушника вплоть до дьякона и священника (1397 г.). Далее о
Лидгейте нет никаких сведений до 1415 г. Вероятно, он бывал в Лондоне, но не
часто, наездами, однако с 1426 г. он, несомненно, был в Париже, о чем мы
знаем из его собственных признаний. Пробыв некоторое время приором в одном
эссекском местечке, он возвратился затем в родной монастырь, где, вероятно,
жил до самой смерти. Последнее документальное известие о нем относится к
1446 г. Лидгейт обладал большой ученостью, приобретенной в монастыре, знал,
кроме латинского, также французский язык, прочел много сочинений на этих
языках, например, произведения Петрарки и Боккаччо, и не гнушался
переводами.
Ранние произведения Лидгейта отличаются б_о_льшей живостью,
занимательностью, непосредственностью, чем позднейшие. Это объясняется,
повидимому, не только б_о_льшей свежестью его жизненных впечатлений,
притупившихся, в конце-концов, в обстановке монастырской кельи и библиотеки,
но и б_о_льшей легкостью и разнообразием мелких поэтических форм, которые он
в то время охотнее всего разрабатывал. Впоследствии место лирических
стихотворений, басен, сатир, посланий и т. д. заняли объемистые эпические
произведения, для которых характерны назидательный, моралистический склад и
сугубо книжная сюжетная основа. Кругозор поэта суживался, а живое
поэтическое чувство превращалось в педантизм. Долгая жизнь, проведенная им в
монастыре, оказалась роковой для его творческого развития, главным образом
потому, что он не сожалел о своем отрыве от действительности, но, напротив,
как многие его современники, считал его для себя спасительном как в
нравственном, так, вероятно, и в литературном смысле. В старости Лидгейт
сделался суровым ригористом. В стихотворении "Завещание Джона Лидгейта" (The
Testament of dan John Lydgate) автор сожалеет о своей греховной юности, но
его признаниям нельзя придавать значения вполне достоверных свидетельств,
каковыми они являются, например, у Окклива. Главный "грех" Лидгейта,
вероятно, не до конца побежденный, - склонность к вину, которая ни одному из
членов обители, наверное, не доставляла серьезных укоров совести.
Легенда о личной дружеской близости Лидгейта к Чосеру в настоящее время
отвергнута. Можно считать установленным, что лично с Чосером он знаком не
был и ни разу с ним не встретился. Но несомненно, что одним из покровителей
Лидгейта был Томас Чосер, предполагаемый сын поэта: в его честь Лидгейт
сочинил, между прочим, "балладу", относящуюся к тому времени, когда Томас
Чосер отправился послом во Францию (1417 г.). Знал Лидгейт, вероятно, и
других членов чосеровской семьи. Значительно важнее то, что Лидгейт хорошо
знал большинство произведений Чосера и любил вспоминать их. В своих
произведениях он называет Чосера около пятнадцати раз. Эти упоминания
свидетельствуют о том, что произведения Чосера произвели на него сильное
впечатление и что он сразу же понял превосходство своего учителя над другими
поэтами его времени. Постоянный и внимательный читатель Чосера - Лидгейт,
однако, не смог понять его до конца и свое "ученичество" у него понимал,
вероятно, не в полном смысле, а с некоторыми ограничениями; возвысится до
своего образца он, во всяком случае, никогда не был в состоянии. Секрета
стихотворной, мелодической обаятельности Чосера Лидгейт не постиг: как поэт
он тяжеловат, склонен к метрическим ошибкам, перебоям ритмам чосеровские
обороты речи или даже его целые отдельные стихи, попадающиеся в
произведениях Лидгейта, чужеродны своему окружению и блестят там значительно
ярче. Свободная непринужденность изложения Чосера превращается у Лидгейта в
чрезмерное многословие, простота - в притворную жеманность или плоскость,
рефлексия - в педантический дидактизм.
Лидгейт писал во всевозможных жанрах; из-под его пера вышло большое
количество "баллад" (в том французском смысле этого слова, в котором оно
чаще всего употреблялось в Англии в эту пору), басен, "жалоб", небольших
сатирических стихотворений, религиозных гимнов, стихотворных посланий,
легенд, рассказов и т. д. То он писал набожную молитву, то сочинял сатиру на
модные дамские прически, то воспевал некое знатное лицо, то излагал житие
какого-нибудь святого или трудился над английской "пляской смерти";
разнообразие жанров, в которых он пробовал свои силы, позволило приписывать
ему разнообразные анонимные поэтические произведения первой половины XV в.
Группа стихотворных сатир, относящихся к раннему периоду творчества
Лидгейта, содержит особенно много произведений, которые не всегда могут быть
достоверно приписаны его авторству. К таким спорным произведениям
принадлежат даже наиболее популярные из них. Так, например, можно считать
доказанным, что Лидгейту не принадлежат до последнего времени печатавшийся с
его именем "Рассказ о госпоже настоятельнице и ее трех поклонниках" (The
Tale of the Prioress and her three Suitors), восходящий к французскому
фаблио, а также известная сатира "Лондон, поглощающий деньги" (London
Lyckpenny), существующая и в русском переводе.
В своих сатирах Лидгейт предает осмеянию общественные пороки своего
времени. В одной из таких стихотворных сатир (The deserts of theevish
millers and bakers) он издевается над ворами и обманщиками - мельниками и
булочниками, заслужившими выставление у позорного столба, в другой -
"Балладе о Джеке Зайце" (The Ballad of Jack Hare) подробно описывает некоего
рослого детину, лентяя, обжору и пьяницу, который обкрадывает своего хозяина
на каждом шагу, кутит в трактире и играет в кости на деньги, вырученные им
от продажи корма для лошадей, и спит, храпя во всю мочь, целыми днями вместо
того, чтобы работать. Лидгейт пользуется также излюбленной в средние века
формой сатиры - описанием воображаемого "ордена", "братства" или "монастыря"
глупцов (A Ballad wherin the Author enumerateth many sorts of fools, and
feigneth a couvent of Fraternity of 63 such). Основателем такого
воображаемого им братства он называет Марколя, т. e. "демона" Маркольфа,
Морольфа (иногда Сатурна) средневековых произведений из цикла сказаний о
Соломоне; следует несколько утомительная характеристика глупцов 63 видов,
причем каждая заканчивается варьирующимся рефреном - проклятием по их
адресу. Его "Пляска смерти" (1425 г., ст. в 84 октавы) является переводом
аналогичного французского стихотворения.
Особую группу ранних сатир Лидгейта составляют его сатиры против
женщин. "Баллада о рогатых женских головных уборах" (Ballad on the forked
head-dresses of ladies) направлена против вошедших в XV в. в моду во Франции
и Англии высоких головных уборов. Рога, по мнению Лидгейта, более пристало
носить диким зверям, чем нежным созданиям. Еще более резкий характер носит
"Сатирическое описание возлюбленной" (A Satirical description of his lady),
в котором с головы до пят описана некая дородная красавица, причем в
сопровождающей это описание подробной характеристике ее совершенств автор
сознательно выбирает и самые нелестные для нее, и самые нескромные
сравнения. Моралистом монашеского склада, начитанным в средневековых
аскетических трактатах о "злобе женской", Лидгейт выступает также в своем
"Совете старому джентльмену, желавшему посвататься к молодой женщине"
(Advice to an old Gentleman who wished for a young Wife); это стихотворение
интересно своими прямыми и косвенными указаниями на чосеровские
"Кентерберийские рассказы". Лидгейт всецело стоит на стороне хулителя
женского пола и в этом смысле гораздо архаичнее Чосера.
Влиянием Чосера проникнуто также аллегорически-мифологическое
стихотворение Лидгейта "Жалоба Черного рыцаря" (The Complaint of the Black
Knight); таково его название в старинных изданиях; более правильным,
впрочем, является, повидимому, то заглавие, которое встречается в рукописях:
(Complaynte of a Loveres Lyfe). Здесь отчетливо видны реминисценции из
"Романа о Розе" и таких поэм Чосера, как "Книга герцогини" и "Птичий
парламент".
К числу наиболее известных стихотворений Лидгейта относятся "Крестьянин
и птица" (The Chorle and the Bird, 1430-е гг.) и "Лошадь, гусь и овца"
(Horse, Goose and Sheep, после 1436 г.). В первом автор смеется над
доверчивым и глуповатым крестьянином, выпустившим из силков пойманную им
птицу, которая и произносит ему соответствующее житейское наставление. Это
стихотворение посвящено Чосеру и действительно напоминает его своим юмором,
легкостью, житейской наблюдательностью; однако, как и почти всегда у
Лидгейта, оно не самостоятельно и восходит, вероятно, к французскому
источнику (фаблио Le lais de l'oiselet) или, через его посредство, к Петру
Альфонсу (Disciplina clericalis). Стихотворение "Лошадь, гусь и овца"
восходит к средневековым "спорам". Оно начинается длинным монологом лошади,
которая считает себя самым полезным для человека животным, вспоминает о
своих знаменитых предках - конях Александра, Гектора и Персея - и о
современном применении лошадей как на войне, так и в мирном труде. Вслед за
лошадью гусь также утверждает, что он всего нужнее для человека: он - лучший
предсказатель погоды, жир его - целебное средство, без его перьев нельзя
было бы писать, а тело его - вкусное жаркое; не обходится дело и без ученых
и мифологических подробностей: ведь именно гуси спасли Рим. Овца, в свою
очередь, вспоминает и Язона с золотым руном, и христианский символ агнца,
которым столь часто пользуются отцы церкви, и то широкое практическое
употребление, которое имеет в жизни овечья шерсть. Судьи спорящих животных,
в конце-концов, находят, что все они одинаково нужны и ценны и не имеют друг
перед другом никаких особых преимуществ.
Многочисленны у Лидгейта и стихотворения религиозного содержания. Среди
них находятся гимны, стихотворные молитвы, и пересказы легенд и житий
святых. Образцами служили Винцент из Бовэ, монастырские хроники и опять-таки
- произведения Чосера. "Легенда о св. Маргарите" носит на себе следы
воздействия рассказа старой монахини о св. Цицилии у Чосера, с тем, однако,
отличием, что у Лидгейта клерикальная тенденция стоит на первом плане. Одно
из последних произведений Лидгейта в назидательно-аллегорическом жанре -
перевод трактата Псевдо-Аристотеля "Тайная тайных" (Secreta secretorum): В
одной из рукописей этого стихотворного перевода Лидгейта стоит пометка: "Тут
скончался наш, переводчик и благородный поэт; его юный продолжатель начал
так...". Этим юным учеником, закончившим труд своего учителя, был Бенедикт
Бург (Benedict Burgh, около 1413-1483 гг.), которому, возможно, принадлежат
и некоторые произведения, дошедшие до нас с именем Лидгейта.
Наиболее важными с исторической точки зрения и наиболее ценившимися как
современниками Лидгейта, так и ближайшими к нему поколениями его читателей
были три больших поэмы: "Книга о Трое", "Осада Фив" и "Падение государей", в
которых отчетливее всего сказались все характерные особенности его
творчества.
Написанная между 1412-1420 гг. по заказу "достойного принца Уэльского",
будущего короля Генриха V, "Книга о Трое" (Troy-Book, 30170 стихов) является
в значительной степени переводом написанной около 1287 г. на латинском языке
"Троянской истории" итальянца Гвидо делле Колонне, в свою очередь восходящей
к еще более раннему французскому "Роману о Трое" Бенуа де Сен-Мора (около
1160 г.). Показательно, что Лидгейт не воспользовался ни Боккаччо
("Филострато"), ни чосеровской поэмой "Троил и Хризеида", а предпочел
обратиться к их средневековым первоисточникам. "Книга о Трое" Лидгейта,
конечно, представляет собой перевод, но в особом, средневековом, смысле
этого термина. Как показывает пролог к "Осаде Фив", Лидгейт понимал задачу
переводчика не как дословное воспроизведение чужеземного оригинала, но лишь
как следование "сюжету", "сущности" и "суждению" переводимого текста;
готовую сюжетную схему он расцвечивал риторически, уснащая собственными
мыслями. Прежние исследователи подчеркивали отклонения Лидгейта от
гуманистической трактовки троянских событий и героев у Боккаччо и Чосера и
его близость к средневековому освещению этих событий: новейшие, напротив,
пытаются найти в "Книге о Трое" новые элементы складывающегося буржуазного
мировоззрения и морали, равно как и отрицание многих сторон куртуазной любви
или рыцарского нравственного кодекса. Лидгейт критикует рыцарство (например,
в эпизоде о Гекторе и Аяксе), слишком легкое отношение правящих классов к
жизненным вопросам, приверженность к этикету, внешней форме, беззаботное,
веселое существование, суетное и бессодержательное. Характерно, что в своем
произведении Лидгейт уделяет много внимания техническим вопросам ведения
вода, стратегии и дипломатии; хороший, храбрый солдат, тонкий и осторожный
посредник между воюющими сторонами значат для Лидгейта больше, чем рыцарь,
сражающийся во имя абстрактных идеалов церкви или ради прекрасной дамы. В
"Книге о Трое" рассеяно много рассуждений, отступлений, замечаний, которые
превращали ее в довольно злободневное в XV столетии произведение, чем и
можно объяснить ее широкую и продолжительную популярность. "Книга о Трое"
написана "героическими двустишиями", не всегда построенными по чосеровским
правилам; однако Лидгейта не покидает здесь, как в его более поздних
произведениях, чувство ритмической мелодии, и его стихи довольно красивы.
Если "Книга о Трое" косвенно связана с чосеровской поэмой о "Троиле",
то замысел "Осады Фив" прямо восходит к "Кентерберийским рассказам", в
особенности к "Рассказу рыцаря". Эту поэму (объемом в 4716 героических
двустиший) Лидгейт задумал как своего рода продолжение "Кентерберийских
рассказов". В прологе Лидгейт рассказывает, что он встретил чосеровских
паломников в Кентербери. Его приветствовал хозяин саутваркской гостиницы
Гарри Бэйли и предложил ему присоединиться к паломникам, а на следующее
утро, когда все поедут в обратный путь, рассказать какую-нибудь историю;
таким образом, рассказ об осаде Фив должен был сопровождать возвращение
паломников в Лондон, подобно тому, как рассказ рыцаря (из которого сделаны
некоторые заимствования) открывал собой серию повествований на пути в
Кентербери.
Сюжет "Осады Фив" заимствован из "Фиваиды" Стация через посредство
французских прозаических переработок и пересказов XIII столетия; наряду с
этим у Лидгейта местами чувствуется влияние латинских произведений Боккаччо
(например, "Генеалогии богов"); в технике повествования Лидгейт явно
подражает "Кентерберийским рассказам", в особенности же "Рассказу рыцаря". В
его стихотворном пересказе история фиванской осады оказалась слишком
растянутой, суховатой и монотонной; к недостаткам построения прибавились
промахи стихосложения: перебои ритма, однообразие стиля и т. п. Лидгейт не
умеет придавать индивидуальные черты обликам своих героев и героинь; они
чрезвычайно похожи друг на друга. Он весьма склонен к повторениям. У него
очень часты синтаксические параллелизмы, употребляющиеся не столько как
стилистическое средство, сколько вследствие присущей ему многословности. Эти
особенности присущи также и самому последнему, наиболее крупному по объему
стихотворному произведению Лидгейта, его "Падению государей" (The Falls of
Princes, 36316 стихов), над которым он трудился по заказу герцога Гемфри
Глостерского между 1430-1438 гг.
В основу "Падения государей" положено позднее латинское сочинение
Боккаччо "О несчастиях славных мужей" (De Casibus virorum illustrium,
1355-1360 гг.); задача Лидгейта состояла в том, чтобы изложить его
английскими стихами. Он знал, однако, и переводил не столько латинский
подлинник трактата Боккаччо, сколько его французский прозаический перевод,
выполненный между 1405-1409 гг. клириком из Труа, Лораном де Премьефэ. Здесь
Лидгейт вновь воспользовался стихотворной формой Чосера (семистрочная
строфа, местами заменяемая восьмистрочной). Произведение это полно глубокого
пафоса. Вопрос о непрочности счастья, о бедах, которые навлекают на себя
властители своей неправедной жизнью, о жестокой переменчивости судьбы был не
только отвлеченной морально-философской темой, выраставшей из учений
христианской этики, но вопросом прямо злободневным в период начавшегося
распада феодальной системы, менее чем за двадцатилетие до начала
междоусобных войн Алой и Белой Роз. Переняв у Боккаччо в его французского
переводчика, вместе с большей частью содержания, учение о добродетели как
единственном мериле счастья, назидательность, стремление обратить сильных
мира сего к нравственной, добропорядочной жизни, Лидгейт, тем не менее,
нередко дает иную оценку героям и событиям, о которых повествуют его
источники. Такие герои древности, как Леонид, Алкивиад или Юба, получают у
него более положительную, а Ганнибал или Цезарь - менее положительную
оценку, чем у Боккаччо. Философов Лидгейт считает более великими людьми, чем
завоевателей; его сочувствие вызывают к себе все, кто отличался
действительной любовью к отечеству и твердостью духа; он строит как бы целую
теорию общественного блага, и характерно, что средневековые черты уживаются
в ней с гуманистическими. "Падение государей" - одно из первых произведений
английской литературы XV столетия, в котором можно усмотреть некоторые
ростки гуманистической мысли; в нем есть следы подлинного увлечения античным
миром, античной героикой, вне зависимости от теологической точки зрения;
последнее подтверждается, например, явно сочувственными характеристиками
многих самоубийц древности: Иокасты, Лукреции, Дидоны, жены карфагенского
царя Газдрубала, Митридата, Катона и др. Все они подлежали бы бесповоротному
осуждению, если бы вместо общего нравственного критерия Лидгейт
руководствовался исключительно церковной этикой. Популярность "Падения
государей" в XV и XVI вв. поэтому не должна казаться нам удивительной.
Именно благодаря этому произведению в сознании читателей этих веков Лидгейт
стал рядом с Чосером. Влияние "Падения государей" продолжалось вплоть до
"Зерцала правителей" - аналогичного по теме обширного стихотворного сборника
середины XVI в.
В первой половине XV столетия, помимо Окклива и Лидгейта, существовал
еще ряд мелких поэтов-"чосерианцев". Мы, однако, не знаем их имен. До нас
дошло, частью в рукописях, частью в ранних изданиях, довольно значительное
число произведений, представляющих собою явные подражания преимущественно
куртуазным мотивам поэзии Чосера; большинство их возникло, очевидно, в
придворных кругах. Одним из наиболее ранних произведений этого типа является
небольшая поэма в форме стихотворного "спора" - "Кукушка и соловей" (The
Cuckow and the Nightingale, около 1403 г., 290 стихов), известная также под
другим заглавием "Книга Купидона" (The Boke of Cupide). Как по внешней
форме, так и по содержанию эта поэма явно примыкает к "Птичьему парламенту"
Чосера; мы находим здесь также воздействие его "Легенды о славных женщинах".
Поэма, начинается с описания весеннего пейзажа; в эту пору, когда всего
могущественнее веления любви, поэт засыпает на усеянном цветами лужке,
невдалеке от звонкого ручья. В дремоте ему видятся соловей и кукушка,
которые спорят между собой о любви; поэт вмешивается в этот спор, и с его
помощью "певец любви", соловей, прогоняет хулительницу любви, вечно
грустящую кукушку; бранясь, она улетает; соловей благодарит своего защитника
и обещает ему "быть его певцом в течение всего мая месяца". Тогда появляется
хор птиц и постановляет перенести решение спора на ближайший "Валентинов
день". Стихотворение это долго приписывалось Чосеру. Оно пользовалось
известностью и в позднейшей английской поэзии, оказав, например, некоторое
влияние на стихотворение Мильтона "К соловью" (То a Nightingale) и еще более
отдаленное - на одноименное стихотворение Вордсворта.
Из тех же кругов придворных любителей поэзии вышло анонимное
произведение "Двор любви" (Court of Love), даже в сравнительно недавнее
время причислявшееся к произведениям Чосера. Здесь рассказано о том, как
некая дама ведет поэта в храм Венеры, где он открывается в своих чувствах
обаятельной Розиале; та ничего не хочет и слышать о столь поспешном
признании, но не оставляет его в полной безнадежности и, утешает тем, что
приближается май месяц. В конце стихотворения описан майский праздник, на
котором прекрасная дама принимает поклонение поэта и оказывает ему
благосклонное внимание. Здесь чувствуются отзвуки "Романа о Розе" и таких
поэм Чосера как "Дом славы", "Птичий парламент" и "Легенда о славных
женщинах"; иные черты выдают также знакомство автора с "Исповедью
влюбленного" Джона Гауэра.
К середине XV столетия относится поэма "Цветок и лист" (The Flower and
the Leaf, 595 стихов), написанная неизвестной поэтессой, также, несомненно,
принадлежавшей к аристократическому кругу. Это одно из лучших подражаний
куртуазным мотивам имеющимся в творчестве Чосера. Перед нами вновь возникают
картины, солнечного, ясного майского утра: птицы поют в зеленой листве, веет
прохладный ветерок, солнце золотит лесные полянки. Поэтесса грезит наяву. Из
соседнего леска появляются хороводы девушек в белых одеждах, с зелеными
венками на головах; во главе их - женщина неописуемой красоты. Слышится звук
охотничьих рогов, появляются рыцари в белых одеждах, которые начинают свои
военные игры. Выходит кортеж рыцарей и дам, сопровождаемых многочисленными
менестрелями и предводительствуемых самой королевой. Венки дам, выступающих
рука об руку с рыцарями, - белые и красные. Следует описание внезапно
налетевшей непогоды, которую чувствуют лишь те, кто украшен белыми и
красными цветами; "белые" и "зеленые" не чувствуют ее под защитой лавровых
деревьев. Всю эту аллегорию, в конце-концов, разъясняют соловей и
воробышек-вюрок: она основана на символике чосеровской "Легенды о славных
женщинах", где говорится, что одна чисть людей предпочитает цветок, другая -
листья, одни ценят внешнюю красоту, другие - внутреннюю.
Ко времени своего появления эта поэма была уже архаична. Она возвращала
к поре оживленных куртуазных споров на темы о метафизике любви; вместе со
всем феодальным укладом эта тема уже уходила в прошлое. Споры, подобные тем,
которые возникли вокруг "Послания бога любви" Христины Пизанской и на
которые откликался еще Окклив, были уже далеко позади и больше не волновали.
Жизнь ставила перед писателями новые, более острые, более современные темы.
Близка была гуманистическая пора, заря которой уже занималась.
ШОТЛАНДСКАЯ ПОЭЗИЯ XV в.
После смерти Барбара шотландская поэзия до середины XV столетия не
выдвинула ни одного сколько-нибудь примечательного деятеля. Первым крупным
шотландским поэтом XV в. был Гарри Слепой, фигура которого поныне остается
загадочной.
Жизнь Гарри Слепого, называвшегося также Гарри или Генри Менестрелем
(Harry the Minstrel), нам совершенно не известна: одни считали его духовным
лицом, другие полагали, что он был странствующим певцом. У одного
шотландского хрониста (John Mair) мы узнаем, что Гарри был слепцом. Однако
сам поэт о своей слепоте нигде не упоминает. Легенде о его слепоте
противоречит также значительная по тому времени начитанность Гарри, которую
трудно было бы объяснить только лишь обширностью и точностью его памяти. Он
знает истории Гектора, Александра Македонского, романы о Карле Великом и
короле Артуре. Кроме того, любопытно, что поэма его написана большей частью
так называемым "героическим куплетом", пользование которым, прямо или
косвенно, восходит к влиянию Чосера в шотландской поэзии.
Единственным произведением Гарри является поэма "Уоллес" (Wallace).
Герой поэмы - историческое лицо: Вильям Уоллес - предшественник Роберта
Брюса в борьбе за шотландскую независимость. Он одержал победу над
английскими войсками, был провозглашен регентом шотландского королевства, но
затем, несмотря на всю свою личную храбрость, был разбит англичанами в битве
при Фалькирке в июле 1299 г. Позднее он был предательски выдан Англии и 23
августа 1305 г. казнен в лондонском Тауэре.
В поэме Гарри Слепого образ Уоллеса мало походит на исторический; там
выступает легендарный герой народных сказаний, обобщенный, идеализированный,
стихов, составляющих такое внушительное литературное наследие, что
разобраться в нем, произвести его тщательное исследование, оказалось не под
силу ни одному поколению его читателей и критиков. Значительная часть его
произведений осталась в рукописях до наших дней и не могла быть издана даже
в научных целях. Перечень его произведений все еще не окончательный,
обнимает свыше 160 названий, а хронология их и связанные с ними
многочисленные текстологические вопросы и поныне еще во многих случаях
являются спорными или вовсе невыясненными.
Джон Лидгейт (John Lydgate, 1370?-1450? гг.) был почти ровесником
Окклива; точные даты его рождения и смерти не могут быть установлены. Он был
родом из одноименного местечка неподалеку от Ньюмаркета в Суффольке и с
ранней юности был монахом бенедиктинской обители св. Эдмунда в
Сент-Эдмундсбери; монастырь этот имел некоторые сношения с королевским
двором, и благодаря этому литературные труды Лидгейта могли получить
известность в придворных кругах. Монахом Лидгейт оставался всю свою жизнь,
впрочем поднимаясь все выше по иерархической лестнице, пройдя длинный путь
от простого послушника вплоть до дьякона и священника (1397 г.). Далее о
Лидгейте нет никаких сведений до 1415 г. Вероятно, он бывал в Лондоне, но не
часто, наездами, однако с 1426 г. он, несомненно, был в Париже, о чем мы
знаем из его собственных признаний. Пробыв некоторое время приором в одном
эссекском местечке, он возвратился затем в родной монастырь, где, вероятно,
жил до самой смерти. Последнее документальное известие о нем относится к
1446 г. Лидгейт обладал большой ученостью, приобретенной в монастыре, знал,
кроме латинского, также французский язык, прочел много сочинений на этих
языках, например, произведения Петрарки и Боккаччо, и не гнушался
переводами.
Ранние произведения Лидгейта отличаются б_о_льшей живостью,
занимательностью, непосредственностью, чем позднейшие. Это объясняется,
повидимому, не только б_о_льшей свежестью его жизненных впечатлений,
притупившихся, в конце-концов, в обстановке монастырской кельи и библиотеки,
но и б_о_льшей легкостью и разнообразием мелких поэтических форм, которые он
в то время охотнее всего разрабатывал. Впоследствии место лирических
стихотворений, басен, сатир, посланий и т. д. заняли объемистые эпические
произведения, для которых характерны назидательный, моралистический склад и
сугубо книжная сюжетная основа. Кругозор поэта суживался, а живое
поэтическое чувство превращалось в педантизм. Долгая жизнь, проведенная им в
монастыре, оказалась роковой для его творческого развития, главным образом
потому, что он не сожалел о своем отрыве от действительности, но, напротив,
как многие его современники, считал его для себя спасительном как в
нравственном, так, вероятно, и в литературном смысле. В старости Лидгейт
сделался суровым ригористом. В стихотворении "Завещание Джона Лидгейта" (The
Testament of dan John Lydgate) автор сожалеет о своей греховной юности, но
его признаниям нельзя придавать значения вполне достоверных свидетельств,
каковыми они являются, например, у Окклива. Главный "грех" Лидгейта,
вероятно, не до конца побежденный, - склонность к вину, которая ни одному из
членов обители, наверное, не доставляла серьезных укоров совести.
Легенда о личной дружеской близости Лидгейта к Чосеру в настоящее время
отвергнута. Можно считать установленным, что лично с Чосером он знаком не
был и ни разу с ним не встретился. Но несомненно, что одним из покровителей
Лидгейта был Томас Чосер, предполагаемый сын поэта: в его честь Лидгейт
сочинил, между прочим, "балладу", относящуюся к тому времени, когда Томас
Чосер отправился послом во Францию (1417 г.). Знал Лидгейт, вероятно, и
других членов чосеровской семьи. Значительно важнее то, что Лидгейт хорошо
знал большинство произведений Чосера и любил вспоминать их. В своих
произведениях он называет Чосера около пятнадцати раз. Эти упоминания
свидетельствуют о том, что произведения Чосера произвели на него сильное
впечатление и что он сразу же понял превосходство своего учителя над другими
поэтами его времени. Постоянный и внимательный читатель Чосера - Лидгейт,
однако, не смог понять его до конца и свое "ученичество" у него понимал,
вероятно, не в полном смысле, а с некоторыми ограничениями; возвысится до
своего образца он, во всяком случае, никогда не был в состоянии. Секрета
стихотворной, мелодической обаятельности Чосера Лидгейт не постиг: как поэт
он тяжеловат, склонен к метрическим ошибкам, перебоям ритмам чосеровские
обороты речи или даже его целые отдельные стихи, попадающиеся в
произведениях Лидгейта, чужеродны своему окружению и блестят там значительно
ярче. Свободная непринужденность изложения Чосера превращается у Лидгейта в
чрезмерное многословие, простота - в притворную жеманность или плоскость,
рефлексия - в педантический дидактизм.
Лидгейт писал во всевозможных жанрах; из-под его пера вышло большое
количество "баллад" (в том французском смысле этого слова, в котором оно
чаще всего употреблялось в Англии в эту пору), басен, "жалоб", небольших
сатирических стихотворений, религиозных гимнов, стихотворных посланий,
легенд, рассказов и т. д. То он писал набожную молитву, то сочинял сатиру на
модные дамские прически, то воспевал некое знатное лицо, то излагал житие
какого-нибудь святого или трудился над английской "пляской смерти";
разнообразие жанров, в которых он пробовал свои силы, позволило приписывать
ему разнообразные анонимные поэтические произведения первой половины XV в.
Группа стихотворных сатир, относящихся к раннему периоду творчества
Лидгейта, содержит особенно много произведений, которые не всегда могут быть
достоверно приписаны его авторству. К таким спорным произведениям
принадлежат даже наиболее популярные из них. Так, например, можно считать
доказанным, что Лидгейту не принадлежат до последнего времени печатавшийся с
его именем "Рассказ о госпоже настоятельнице и ее трех поклонниках" (The
Tale of the Prioress and her three Suitors), восходящий к французскому
фаблио, а также известная сатира "Лондон, поглощающий деньги" (London
Lyckpenny), существующая и в русском переводе.
В своих сатирах Лидгейт предает осмеянию общественные пороки своего
времени. В одной из таких стихотворных сатир (The deserts of theevish
millers and bakers) он издевается над ворами и обманщиками - мельниками и
булочниками, заслужившими выставление у позорного столба, в другой -
"Балладе о Джеке Зайце" (The Ballad of Jack Hare) подробно описывает некоего
рослого детину, лентяя, обжору и пьяницу, который обкрадывает своего хозяина
на каждом шагу, кутит в трактире и играет в кости на деньги, вырученные им
от продажи корма для лошадей, и спит, храпя во всю мочь, целыми днями вместо
того, чтобы работать. Лидгейт пользуется также излюбленной в средние века
формой сатиры - описанием воображаемого "ордена", "братства" или "монастыря"
глупцов (A Ballad wherin the Author enumerateth many sorts of fools, and
feigneth a couvent of Fraternity of 63 such). Основателем такого
воображаемого им братства он называет Марколя, т. e. "демона" Маркольфа,
Морольфа (иногда Сатурна) средневековых произведений из цикла сказаний о
Соломоне; следует несколько утомительная характеристика глупцов 63 видов,
причем каждая заканчивается варьирующимся рефреном - проклятием по их
адресу. Его "Пляска смерти" (1425 г., ст. в 84 октавы) является переводом
аналогичного французского стихотворения.
Особую группу ранних сатир Лидгейта составляют его сатиры против
женщин. "Баллада о рогатых женских головных уборах" (Ballad on the forked
head-dresses of ladies) направлена против вошедших в XV в. в моду во Франции
и Англии высоких головных уборов. Рога, по мнению Лидгейта, более пристало
носить диким зверям, чем нежным созданиям. Еще более резкий характер носит
"Сатирическое описание возлюбленной" (A Satirical description of his lady),
в котором с головы до пят описана некая дородная красавица, причем в
сопровождающей это описание подробной характеристике ее совершенств автор
сознательно выбирает и самые нелестные для нее, и самые нескромные
сравнения. Моралистом монашеского склада, начитанным в средневековых
аскетических трактатах о "злобе женской", Лидгейт выступает также в своем
"Совете старому джентльмену, желавшему посвататься к молодой женщине"
(Advice to an old Gentleman who wished for a young Wife); это стихотворение
интересно своими прямыми и косвенными указаниями на чосеровские
"Кентерберийские рассказы". Лидгейт всецело стоит на стороне хулителя
женского пола и в этом смысле гораздо архаичнее Чосера.
Влиянием Чосера проникнуто также аллегорически-мифологическое
стихотворение Лидгейта "Жалоба Черного рыцаря" (The Complaint of the Black
Knight); таково его название в старинных изданиях; более правильным,
впрочем, является, повидимому, то заглавие, которое встречается в рукописях:
(Complaynte of a Loveres Lyfe). Здесь отчетливо видны реминисценции из
"Романа о Розе" и таких поэм Чосера, как "Книга герцогини" и "Птичий
парламент".
К числу наиболее известных стихотворений Лидгейта относятся "Крестьянин
и птица" (The Chorle and the Bird, 1430-е гг.) и "Лошадь, гусь и овца"
(Horse, Goose and Sheep, после 1436 г.). В первом автор смеется над
доверчивым и глуповатым крестьянином, выпустившим из силков пойманную им
птицу, которая и произносит ему соответствующее житейское наставление. Это
стихотворение посвящено Чосеру и действительно напоминает его своим юмором,
легкостью, житейской наблюдательностью; однако, как и почти всегда у
Лидгейта, оно не самостоятельно и восходит, вероятно, к французскому
источнику (фаблио Le lais de l'oiselet) или, через его посредство, к Петру
Альфонсу (Disciplina clericalis). Стихотворение "Лошадь, гусь и овца"
восходит к средневековым "спорам". Оно начинается длинным монологом лошади,
которая считает себя самым полезным для человека животным, вспоминает о
своих знаменитых предках - конях Александра, Гектора и Персея - и о
современном применении лошадей как на войне, так и в мирном труде. Вслед за
лошадью гусь также утверждает, что он всего нужнее для человека: он - лучший
предсказатель погоды, жир его - целебное средство, без его перьев нельзя
было бы писать, а тело его - вкусное жаркое; не обходится дело и без ученых
и мифологических подробностей: ведь именно гуси спасли Рим. Овца, в свою
очередь, вспоминает и Язона с золотым руном, и христианский символ агнца,
которым столь часто пользуются отцы церкви, и то широкое практическое
употребление, которое имеет в жизни овечья шерсть. Судьи спорящих животных,
в конце-концов, находят, что все они одинаково нужны и ценны и не имеют друг
перед другом никаких особых преимуществ.
Многочисленны у Лидгейта и стихотворения религиозного содержания. Среди
них находятся гимны, стихотворные молитвы, и пересказы легенд и житий
святых. Образцами служили Винцент из Бовэ, монастырские хроники и опять-таки
- произведения Чосера. "Легенда о св. Маргарите" носит на себе следы
воздействия рассказа старой монахини о св. Цицилии у Чосера, с тем, однако,
отличием, что у Лидгейта клерикальная тенденция стоит на первом плане. Одно
из последних произведений Лидгейта в назидательно-аллегорическом жанре -
перевод трактата Псевдо-Аристотеля "Тайная тайных" (Secreta secretorum): В
одной из рукописей этого стихотворного перевода Лидгейта стоит пометка: "Тут
скончался наш, переводчик и благородный поэт; его юный продолжатель начал
так...". Этим юным учеником, закончившим труд своего учителя, был Бенедикт
Бург (Benedict Burgh, около 1413-1483 гг.), которому, возможно, принадлежат
и некоторые произведения, дошедшие до нас с именем Лидгейта.
Наиболее важными с исторической точки зрения и наиболее ценившимися как
современниками Лидгейта, так и ближайшими к нему поколениями его читателей
были три больших поэмы: "Книга о Трое", "Осада Фив" и "Падение государей", в
которых отчетливее всего сказались все характерные особенности его
творчества.
Написанная между 1412-1420 гг. по заказу "достойного принца Уэльского",
будущего короля Генриха V, "Книга о Трое" (Troy-Book, 30170 стихов) является
в значительной степени переводом написанной около 1287 г. на латинском языке
"Троянской истории" итальянца Гвидо делле Колонне, в свою очередь восходящей
к еще более раннему французскому "Роману о Трое" Бенуа де Сен-Мора (около
1160 г.). Показательно, что Лидгейт не воспользовался ни Боккаччо
("Филострато"), ни чосеровской поэмой "Троил и Хризеида", а предпочел
обратиться к их средневековым первоисточникам. "Книга о Трое" Лидгейта,
конечно, представляет собой перевод, но в особом, средневековом, смысле
этого термина. Как показывает пролог к "Осаде Фив", Лидгейт понимал задачу
переводчика не как дословное воспроизведение чужеземного оригинала, но лишь
как следование "сюжету", "сущности" и "суждению" переводимого текста;
готовую сюжетную схему он расцвечивал риторически, уснащая собственными
мыслями. Прежние исследователи подчеркивали отклонения Лидгейта от
гуманистической трактовки троянских событий и героев у Боккаччо и Чосера и
его близость к средневековому освещению этих событий: новейшие, напротив,
пытаются найти в "Книге о Трое" новые элементы складывающегося буржуазного
мировоззрения и морали, равно как и отрицание многих сторон куртуазной любви
или рыцарского нравственного кодекса. Лидгейт критикует рыцарство (например,
в эпизоде о Гекторе и Аяксе), слишком легкое отношение правящих классов к
жизненным вопросам, приверженность к этикету, внешней форме, беззаботное,
веселое существование, суетное и бессодержательное. Характерно, что в своем
произведении Лидгейт уделяет много внимания техническим вопросам ведения
вода, стратегии и дипломатии; хороший, храбрый солдат, тонкий и осторожный
посредник между воюющими сторонами значат для Лидгейта больше, чем рыцарь,
сражающийся во имя абстрактных идеалов церкви или ради прекрасной дамы. В
"Книге о Трое" рассеяно много рассуждений, отступлений, замечаний, которые
превращали ее в довольно злободневное в XV столетии произведение, чем и
можно объяснить ее широкую и продолжительную популярность. "Книга о Трое"
написана "героическими двустишиями", не всегда построенными по чосеровским
правилам; однако Лидгейта не покидает здесь, как в его более поздних
произведениях, чувство ритмической мелодии, и его стихи довольно красивы.
Если "Книга о Трое" косвенно связана с чосеровской поэмой о "Троиле",
то замысел "Осады Фив" прямо восходит к "Кентерберийским рассказам", в
особенности к "Рассказу рыцаря". Эту поэму (объемом в 4716 героических
двустиший) Лидгейт задумал как своего рода продолжение "Кентерберийских
рассказов". В прологе Лидгейт рассказывает, что он встретил чосеровских
паломников в Кентербери. Его приветствовал хозяин саутваркской гостиницы
Гарри Бэйли и предложил ему присоединиться к паломникам, а на следующее
утро, когда все поедут в обратный путь, рассказать какую-нибудь историю;
таким образом, рассказ об осаде Фив должен был сопровождать возвращение
паломников в Лондон, подобно тому, как рассказ рыцаря (из которого сделаны
некоторые заимствования) открывал собой серию повествований на пути в
Кентербери.
Сюжет "Осады Фив" заимствован из "Фиваиды" Стация через посредство
французских прозаических переработок и пересказов XIII столетия; наряду с
этим у Лидгейта местами чувствуется влияние латинских произведений Боккаччо
(например, "Генеалогии богов"); в технике повествования Лидгейт явно
подражает "Кентерберийским рассказам", в особенности же "Рассказу рыцаря". В
его стихотворном пересказе история фиванской осады оказалась слишком
растянутой, суховатой и монотонной; к недостаткам построения прибавились
промахи стихосложения: перебои ритма, однообразие стиля и т. п. Лидгейт не
умеет придавать индивидуальные черты обликам своих героев и героинь; они
чрезвычайно похожи друг на друга. Он весьма склонен к повторениям. У него
очень часты синтаксические параллелизмы, употребляющиеся не столько как
стилистическое средство, сколько вследствие присущей ему многословности. Эти
особенности присущи также и самому последнему, наиболее крупному по объему
стихотворному произведению Лидгейта, его "Падению государей" (The Falls of
Princes, 36316 стихов), над которым он трудился по заказу герцога Гемфри
Глостерского между 1430-1438 гг.
В основу "Падения государей" положено позднее латинское сочинение
Боккаччо "О несчастиях славных мужей" (De Casibus virorum illustrium,
1355-1360 гг.); задача Лидгейта состояла в том, чтобы изложить его
английскими стихами. Он знал, однако, и переводил не столько латинский
подлинник трактата Боккаччо, сколько его французский прозаический перевод,
выполненный между 1405-1409 гг. клириком из Труа, Лораном де Премьефэ. Здесь
Лидгейт вновь воспользовался стихотворной формой Чосера (семистрочная
строфа, местами заменяемая восьмистрочной). Произведение это полно глубокого
пафоса. Вопрос о непрочности счастья, о бедах, которые навлекают на себя
властители своей неправедной жизнью, о жестокой переменчивости судьбы был не
только отвлеченной морально-философской темой, выраставшей из учений
христианской этики, но вопросом прямо злободневным в период начавшегося
распада феодальной системы, менее чем за двадцатилетие до начала
междоусобных войн Алой и Белой Роз. Переняв у Боккаччо в его французского
переводчика, вместе с большей частью содержания, учение о добродетели как
единственном мериле счастья, назидательность, стремление обратить сильных
мира сего к нравственной, добропорядочной жизни, Лидгейт, тем не менее,
нередко дает иную оценку героям и событиям, о которых повествуют его
источники. Такие герои древности, как Леонид, Алкивиад или Юба, получают у
него более положительную, а Ганнибал или Цезарь - менее положительную
оценку, чем у Боккаччо. Философов Лидгейт считает более великими людьми, чем
завоевателей; его сочувствие вызывают к себе все, кто отличался
действительной любовью к отечеству и твердостью духа; он строит как бы целую
теорию общественного блага, и характерно, что средневековые черты уживаются
в ней с гуманистическими. "Падение государей" - одно из первых произведений
английской литературы XV столетия, в котором можно усмотреть некоторые
ростки гуманистической мысли; в нем есть следы подлинного увлечения античным
миром, античной героикой, вне зависимости от теологической точки зрения;
последнее подтверждается, например, явно сочувственными характеристиками
многих самоубийц древности: Иокасты, Лукреции, Дидоны, жены карфагенского
царя Газдрубала, Митридата, Катона и др. Все они подлежали бы бесповоротному
осуждению, если бы вместо общего нравственного критерия Лидгейт
руководствовался исключительно церковной этикой. Популярность "Падения
государей" в XV и XVI вв. поэтому не должна казаться нам удивительной.
Именно благодаря этому произведению в сознании читателей этих веков Лидгейт
стал рядом с Чосером. Влияние "Падения государей" продолжалось вплоть до
"Зерцала правителей" - аналогичного по теме обширного стихотворного сборника
середины XVI в.
В первой половине XV столетия, помимо Окклива и Лидгейта, существовал
еще ряд мелких поэтов-"чосерианцев". Мы, однако, не знаем их имен. До нас
дошло, частью в рукописях, частью в ранних изданиях, довольно значительное
число произведений, представляющих собою явные подражания преимущественно
куртуазным мотивам поэзии Чосера; большинство их возникло, очевидно, в
придворных кругах. Одним из наиболее ранних произведений этого типа является
небольшая поэма в форме стихотворного "спора" - "Кукушка и соловей" (The
Cuckow and the Nightingale, около 1403 г., 290 стихов), известная также под
другим заглавием "Книга Купидона" (The Boke of Cupide). Как по внешней
форме, так и по содержанию эта поэма явно примыкает к "Птичьему парламенту"
Чосера; мы находим здесь также воздействие его "Легенды о славных женщинах".
Поэма, начинается с описания весеннего пейзажа; в эту пору, когда всего
могущественнее веления любви, поэт засыпает на усеянном цветами лужке,
невдалеке от звонкого ручья. В дремоте ему видятся соловей и кукушка,
которые спорят между собой о любви; поэт вмешивается в этот спор, и с его
помощью "певец любви", соловей, прогоняет хулительницу любви, вечно
грустящую кукушку; бранясь, она улетает; соловей благодарит своего защитника
и обещает ему "быть его певцом в течение всего мая месяца". Тогда появляется
хор птиц и постановляет перенести решение спора на ближайший "Валентинов
день". Стихотворение это долго приписывалось Чосеру. Оно пользовалось
известностью и в позднейшей английской поэзии, оказав, например, некоторое
влияние на стихотворение Мильтона "К соловью" (То a Nightingale) и еще более
отдаленное - на одноименное стихотворение Вордсворта.
Из тех же кругов придворных любителей поэзии вышло анонимное
произведение "Двор любви" (Court of Love), даже в сравнительно недавнее
время причислявшееся к произведениям Чосера. Здесь рассказано о том, как
некая дама ведет поэта в храм Венеры, где он открывается в своих чувствах
обаятельной Розиале; та ничего не хочет и слышать о столь поспешном
признании, но не оставляет его в полной безнадежности и, утешает тем, что
приближается май месяц. В конце стихотворения описан майский праздник, на
котором прекрасная дама принимает поклонение поэта и оказывает ему
благосклонное внимание. Здесь чувствуются отзвуки "Романа о Розе" и таких
поэм Чосера как "Дом славы", "Птичий парламент" и "Легенда о славных
женщинах"; иные черты выдают также знакомство автора с "Исповедью
влюбленного" Джона Гауэра.
К середине XV столетия относится поэма "Цветок и лист" (The Flower and
the Leaf, 595 стихов), написанная неизвестной поэтессой, также, несомненно,
принадлежавшей к аристократическому кругу. Это одно из лучших подражаний
куртуазным мотивам имеющимся в творчестве Чосера. Перед нами вновь возникают
картины, солнечного, ясного майского утра: птицы поют в зеленой листве, веет
прохладный ветерок, солнце золотит лесные полянки. Поэтесса грезит наяву. Из
соседнего леска появляются хороводы девушек в белых одеждах, с зелеными
венками на головах; во главе их - женщина неописуемой красоты. Слышится звук
охотничьих рогов, появляются рыцари в белых одеждах, которые начинают свои
военные игры. Выходит кортеж рыцарей и дам, сопровождаемых многочисленными
менестрелями и предводительствуемых самой королевой. Венки дам, выступающих
рука об руку с рыцарями, - белые и красные. Следует описание внезапно
налетевшей непогоды, которую чувствуют лишь те, кто украшен белыми и
красными цветами; "белые" и "зеленые" не чувствуют ее под защитой лавровых
деревьев. Всю эту аллегорию, в конце-концов, разъясняют соловей и
воробышек-вюрок: она основана на символике чосеровской "Легенды о славных
женщинах", где говорится, что одна чисть людей предпочитает цветок, другая -
листья, одни ценят внешнюю красоту, другие - внутреннюю.
Ко времени своего появления эта поэма была уже архаична. Она возвращала
к поре оживленных куртуазных споров на темы о метафизике любви; вместе со
всем феодальным укладом эта тема уже уходила в прошлое. Споры, подобные тем,
которые возникли вокруг "Послания бога любви" Христины Пизанской и на
которые откликался еще Окклив, были уже далеко позади и больше не волновали.
Жизнь ставила перед писателями новые, более острые, более современные темы.
Близка была гуманистическая пора, заря которой уже занималась.
ШОТЛАНДСКАЯ ПОЭЗИЯ XV в.
После смерти Барбара шотландская поэзия до середины XV столетия не
выдвинула ни одного сколько-нибудь примечательного деятеля. Первым крупным
шотландским поэтом XV в. был Гарри Слепой, фигура которого поныне остается
загадочной.
Жизнь Гарри Слепого, называвшегося также Гарри или Генри Менестрелем
(Harry the Minstrel), нам совершенно не известна: одни считали его духовным
лицом, другие полагали, что он был странствующим певцом. У одного
шотландского хрониста (John Mair) мы узнаем, что Гарри был слепцом. Однако
сам поэт о своей слепоте нигде не упоминает. Легенде о его слепоте
противоречит также значительная по тому времени начитанность Гарри, которую
трудно было бы объяснить только лишь обширностью и точностью его памяти. Он
знает истории Гектора, Александра Македонского, романы о Карле Великом и
короле Артуре. Кроме того, любопытно, что поэма его написана большей частью
так называемым "героическим куплетом", пользование которым, прямо или
косвенно, восходит к влиянию Чосера в шотландской поэзии.
Единственным произведением Гарри является поэма "Уоллес" (Wallace).
Герой поэмы - историческое лицо: Вильям Уоллес - предшественник Роберта
Брюса в борьбе за шотландскую независимость. Он одержал победу над
английскими войсками, был провозглашен регентом шотландского королевства, но
затем, несмотря на всю свою личную храбрость, был разбит англичанами в битве
при Фалькирке в июле 1299 г. Позднее он был предательски выдан Англии и 23
августа 1305 г. казнен в лондонском Тауэре.
В поэме Гарри Слепого образ Уоллеса мало походит на исторический; там
выступает легендарный герой народных сказаний, обобщенный, идеализированный,